СеребрИсты не всегда серебрясты А-М.. 5 ч

   Автор собирает для Информ-сбора.
Не для печати и изданий. Лишь ЗГТ к поэмам
в Стихи-ру о "Серебряниках" и "Бронзовиках"
   Русской и Новорусской поэзии !!
За ФИО* в 5-ти частях,- автор доработает со временем,
 когда станет возможным и по обстоятельствам
с уменьшением фаш-укро-обстрелов по Донецку и Горловке,
 где автор часто бывает в Донецке
   у дОчери в двумя внуками,
пока её муж - мой зять воюет на фронте против Хунтаины,
   как и в ГОРловке, где ещё жен-пенсионер
 вострЕбована по школьным онлайн-пеипетиям !!
          ШхххххххххххххххШ
     А-М,- Ахматова и Маяковский.
  При всей многозначности образов поэмы
  и многовариантности их толкования,
в выделенных Ахматовой "троих", уже как бы традиционно,
исследователи, рассматривающие проблему Ахматова - Маяковский,
 видят Маяковского (для них не самоубийцу..), Блока,
  и молодого самоубийцу поэта Всеволода Князева*.

Роман Тименчик* предлагает видеть в "полосатой версте"
 Хлебникова, развёрнутые убедительные аргументации
    его личной "хлебникОвщины"...

 Борис Филиппов* называет того, кто обозначен
     "полосатой верстой", Блоком:
"он, стоящий на грани двух столетий-эонов,
потому и наряжен как верстовой столб !"
Но он же замечает, что собственно все персонажи поэмы
являются в своем роде "верстовыми столбами",
обозначающими вехи на пути русской художественной культуры.

Марина Цветаева в статье "Эпос и лирика современной России",
  возможно Анне Андреевне писала адресно:
"Маяковский отрезвляет, то есть, разодрав нам глаза
возможно шире - верстовым столбом перста в вещь,
а то и в глаз: гляди! - заставляет нас видеть вещь,
которая всегда была и которую мы не видели только потому,
    что спали - или не хотели."

В черновых вариантах Ахматовой имеется запись,
позволяющая провести определенную параллель с поэмой
"Про это". В черновике о третьем сказано:
"Третий умер в семнадцать лет...",
хотя молодому поэту Всеволоду Князеву,
первая и единственная книжка стихов которого
была издана уже после его смерти, было 22 года.
Здесь и боль о безвременно ушедшем, и литературная
реминисценция мотива своего же раннего стихотворения:
"Высокие своды костела
Синей, чем небесная твердь...
Прости меня, мальчик веселый
Что я принесла тебе смерть..."

Тот, что "умер в семнадцать лет" - ровесник мальчика
из "Про это", застрелившегося в "Ночь под Рождество"
         и оставившего записку:
   "Прощайте... Кончаю... Прошу не винить...".

Маяковский потрясен сходством убившего себя мальчика
с собой, поэтом ("До чего ж на меня похож!).
Безответная любовь юного самоубийцы дополнительным грузом
ложится на плечи "человека из-за семи лет",
пришедшего в новогоднюю ночь в Фонтанный Дом
из ранней поэмы Маяковского "Человек".

Любовь как высший дар, готовность к самоотреченности
во имя любви, позволяет убившему себя корнету
в "Поэме без героя" остаться рядом с великими поэтами
         эпохи - Маяковским и Блоком.

"Но так как мне бумаги не хватило,
  я на твоем пишу черновике..." -
обращается Ахматова к герою-жертве любовного треугольника.
Однако черновиком в поэме оказывается отнюдь не страничка
из архива Ахматовой ("бес заставил в укладке рыться"),
а жизнь, память, судьба поэтического поколения,
судьба поэта, и шире - творческой личности.

"Симпатическими чернилами" прописаны сюжеты и судьбы,
соединяющие настоящее с грядущим и давно минувшим.
По Ахматовой, поэт, творящий "свой высший суд" -
вечный враг и великосветской черни, и рафинированной богемы,
и мещанства в любом его обличии.
И когда самоубийца-поэт произносит в "Поэме без героя"
знаменитую фразу, некогда сказанную Мандельштамом -
"Я к смерти готов" - за ее лаконизмом трагедийность
целой исторической эпохи, современниками которой были
Мандельштам, Клюев, Маяковский, Есенин и сама Ахматова.

В поэме "Про это" толпа дуэлянтов преследует поэта,
совершившего свой фантастический полет над Араратом и Машуком,
отнюдь не географическими реалиями
в художественной системе поэмы.
Арарат - библейский символ спасения и возрождения,
Машук - литературно-мифологизированный
символ убийства поэта, мессии и провидца.

Литературно-философские мыслители начала века,
особенно Розанов, видели в Лермонтове
неосуществленное будущее русской литературы.
Толпа дуэлянтов, выморочной бесовской нечисти -
лжепророков и новоявленных советских мещан -
расстреливает поэта, когда он, в ночь под Рождество,
в поисках спасения, приземлился
на купол Ивана Великого в Кремле:
Окончилась бойня
Веселье клокочет.
Смакуя детали, разлезлись шажком.
Лишь на Кремле
поэтовы клочья
Сияли по ветру красным флажком.

И Маяковский в "Про это", и Ахматова в "Поэме без героя"
разрешение глобальных нравственно-этических конфликтов
относят в будущее. Маяковский обращается в XXX век
к "Большелобому химику" с мольбой о воскрешении.
Ахматова связывает возможность катарсиса с приходом
"Гостя из будущего", ожиданием которого проникнута
ее поэзия, начиная с "Новогодней баллады" 1923.

О "Госте из будущего, который мог бы оказаться
подлинным героем поэмы, много спорили,
называя разные лица - литературные и реальные,
хотя сама Ахматова резко возражала против отождествления
возможных прототипов и литературных образов.

А.Субботин и Л.Долгополов развернули широкую аргументацию
доказательств в пользу Маяковского, в творчестве которого
тема будущего одна из центральных, и сам он называл себя
в своих романтических утопиях "человеком будущего".

Однако сколько бы мы не стремились уйти от прозрения
в художественном образе реального человека,
вероятным представляется предположение о том,
что "Гость из будущего" в "Поэме без героя" -
это мифологизированный образ оксфордского друга Ахматовой,-
сэра Исайи Берлина, адресата многих поздних ее стихов.

     Встречей с Исайей Берлином*
    осенью 1945 и в январе 1946-го,
обозначено золотое предвечерье ее поэзии.
Мифологизированный образ "Гостя из будущего",
  некоего Энея (как замечает сам Берлин*)
не только расцвечивает романтический колорит поэмы,
 но углубляет ее философско-этический смысл.
Отблеск встречи с Берлином сохранился и в заметке
  "Вместо предисловия" (к балету "Триптих"),
   где Ахматова пишет: "Гость из будущего
  называет Поэму Реквиемом по всей Европе
    и исчезает в мутном зеленом зеркале
 Шереметевского чердака (помахал мне рукой
   и не по-русски молвил: "До свиданья!"

В работе над "Поэмой без героя", длившейся четверть века,
      Ахматова решала для себя одну из проблем,
   по-новому поставленную перед русским читателем
литературой XX в., необычайно важную также и для Маяковского.
 В одном из своих последних интервью Ахматова говорила,
что "Поэму без героя" писала не совсем так, как лирику,
  и причину этого видела в новом качестве своих
   отношений с читателями, возникших у неё в пору,
          когда создавался "Реквием"
    и в годы Великой Отечественной войны:
"Читатель стал тогда для меня чем-то вроде соавтора.
  Его волнение помогало мне, было очень дорого."