Конец високосного года 25

Медсестра, прочитав моё назначение, делает большие глаза.
- Такое не практикуется!
- Я знаю, - говорю, - что в таких случаях чаще всего практикуется вскрытие. Но меня такой исход не устраивает.
- А кто будет отвечать при неблагоприятном исходе?
Я стараюсь вспомнить её имя и фамилию. Нанята недавно, буквально неделю назад, когда ушла в декрет одна из сестёр блока интенсивной терапии. Кажется, её имя Сандра, а фамилия такая короткая, обыкновенная – не то Смит, не то Блэйк… Спрашиваю. Оказывается, Сандра Клейн. Кто её нанимал? Ней? Я помню, что только подписал договор, собеседования не проводил.
- Посмотрите сюда, Сандра, - показываю ей лист назначений. – Чья здесь подпись?
- Ваша, - говорит. – Думаете, это будет признано судом достаточным аргументом, чтобы мне разрешили безнаказанно убить парня?
Она мне уже почти нравится, поэтому трачу несколько минут на то, чтобы объяснить ей суть патологического процесса и того, что мы делаем: большие дозы препаратов подавят патологический процесс в лёгких и сосудах, но, чтобы они не успели оказать токсического действия, мы форсируем диализ до непрерывного.
- А кто-то посчитал, - спрашивает, - клиренс, терапевтическую дозу и всё такое прежде, чем вот тут поставить вашу корючку?
Знаю, что это – наше слабое место, но, в то же время, Хаус никогда не был сторонником скрупулёзного следования протоколу, и я за ним:
- Сандра, когда мы ведём речь о непрерывном диализе и непрерывном наращивании дозы до действенной, считать нечего. Вы вот такой значок видели?  - и рисую ей на листе уложенную набок восьмёрку. – Видели, да? Чего тут насчитаешь?
- А вы, - говорит, - вот такой вот значок видели? – и рисует мне решётку, как на кнопке телефона.
- А вы, - я рисую могильный крестик - вот такой значок видели?
- Видела, - говорит. – Это «овертайм».
- Для нас с вами - да. Но не для Байкли.
- А я о нас с вами и говорю сейчас. Не пишите ничего на бумаге – это почти готовые показания для суда. Просто скажите, что и сколько - написать всегда успеете. Тогда в случае, если что-то пойдёт не так, легко отопрёмся и вы, и я, потому что доказательств ни у вас на меня, ни у меня на вас не будет.
Нет, она мне реально нравится.
- А если меня спросят, где же листок назначений?
- Я же вам, кажется, сказала: напишете позже. В зависимости от исхода.
- Кто вас нанимал? – спрашиваю.
- Доктор Хаус.
Невольно поднимаю брови:
- Серьёзно? Что-то я не помню, чтобы он лично занимался подбором персонала…
- Мы давно знакомы.
То-то и мне кажется смутно знакомым её лицо. Но что-то она недоговаривает. И тут меня осеняет:
- А вы давно медсестра?
- Не очень. Получила сестринский сертификат около года назад, работала в Окружной, но до этого ещё лет пять работала массажисткой.
- В сфере сексуальных услуг? Хаус был вашим клиентом?
Чуть пожимает плечом:
- С его больной ногой не всегда всё получалось, а у меня были специальные навыки…
Тогда я и впрямь просто говорю, что и сколько, и она спокойно кивает. И я знаю, что сделает.

Хауса опять нахожу за работой. Да что ты будешь делать – прямо сглазили его!
- Нанять на работу бывшую проститутку!
- Она медсестра, - отвечает спокойно, не отводя взгляда сквозь очки от экрана.
- У вас был платный секс. Думаешь, это не будет мешать в работе?
- Кому? Тебе?
- Тебе. Ей. Вам.
- Ну, вам же с Блавски не мешает бесплатный…Или мешает?
Я плюхаюсь на диван и медленно вынужденно остываю, как чайник, снятый с огня. Уже на катакроте ворчу, что, мол, как бы он не превратил «Двадцать девятое» в филиал своего личного борделя. У Блавски хоть диплом врача, его просто так не дают.
- Не переживай, - говорит. – Для получения сертификата медсестры тоже мало уметь хорошо подмахивать, а без такого сертификата к работе медсестрой не допустят. Даже Гаррисон.
- Ну, Орли же был тобой без всякого диплома в той афере Кадди с фарм-компанией. – напоминаю.
- Именно, что афере. А с Сандрой всё по честному. Ты лучше скажи, что там с твоим любителем опоссумов?
- Назначил терапию большими дозами с непрерывным диализом. Пока ничего. Да, скорее всего, ничего и не выйдет. Это же, как лошадь Мюнхгаузена – с одного конца вливаем, с другого выливаем, что при этом происходит внутри лошади – а чёрт его знает. Сандра права: такое не практикуется.
- Я уже говорил об этом однажды с Форманом, - вспоминает он. Снимает очки, и физиономия серьёзная. Даже задушевная.
- О чём «об этом»?
- В Штатах, - говорит, - десятки тысяч врачей. И большинство, действуя по протоколу, не смогут спасти тех, кого мы спасли бы, нарушив протокол. Но тех, кого они не убили бы, его соблюдая, мы убьём. А вопрос везения в том, чтобы в наши руки чаще попадали первые, чем вторые.
- И ты при этом говоришь, что не веришь в Бога? А кто определяет вот эту вот расфасовку по нам и не нам?
- Случай.
- Бог.
- Это просто его прозвище для идиотов - фаталистов, не желающих отвечать за свои действия.
- Скажешь, те, кто называет его «случай», готовы брать на себя ответственность?
- Ну, если они действуют, а не лопочут бессмысленные словосочетания, то этим они уже берут на себя ответственность.
- Знаешь… - говорю. – Твоя протеже как раз порекомендовала мне больше лопотать и меньше записывать.
- Она девочка с понятием, - одобрительно кивает Хаус. – Действие – это одно, а протокол – другое.
- Вот я так и думал, что она не сама до этого додумалась. А я ещё полагал, что твои вечные «хвосты» по историям болезни – просто лень.
- А теперь думаешь, что это был далеко идущий план, как прикрыть свою задницу, если что-то пойдёт не так?
И я вдруг вижу, что он оскорблён. Серьёзно. Я его задел сейчас.
- Успокойся, - говорю. – Это была лень. Я просто пикируюсь с тобой сейчас.

Когда за окнами уже совершенно темнеет, и в палатах и коридорах зажигают лампы тёплого жёлтого света, а в интенсивной терапии, приёмном и везде, где мы рассматриваем больных визуально, белого, меня находят непривычно серьёзный Харт:
- Мы теперь играем в больницу? Орли сказал, что Хаус предлагает съемочной группе сделать ролик о реальных буднях вашего стационарного отделения. И для этого нас, как по правде, всех положат в палаты, и мы будем соблюдать режим и обследоваться, как настоящие пациенты, не будем никуда выходить, у нас отберут вещи, дадут пижамы и будут кормить больничной едой - это так?
 - По-моему, хорошая идея, - говорю. - Реалити-шоу...
- Да, Бич тоже купился, да и все это восприняли с энтузиазмом.
- Ну, так в чём же дело?
- В том, что я, в отличие от Бича, немного знаю вас с Хаусом, а еще больше Орли. Что, в нашем реалити-шоу будет больше "реалити", чем "шоу"? Это обсервация? Карантин? Кто-то из наших заболел или должен вот-вот заболеть чем-то инфекционным? Вирусным?
- Кто-то из наших заболел, - капитулирую я. - А ваши в контакте. Ты сам знаешь, какая обстановка: будут мотаться туда-сюда из больницы в гостиницу - могут заразить кого-то ещё. А сообщать об этом всем и сеять панику не обязательно - скорее всего, всё и так обойдётся.
- Подожди, - говорит. - Но это уже точно? Это что, тот самый вирус? Вы его выделили?
- Это пока не точно. Я не хочу тебе сейчас читать лекцию по вирусологии, но слова "вирус" и "выделили" вообще не особо сочетается. Но мы пока не получили даже прикидочных анализов, и полагаться можем, по большому счету, только на врачебную интуицию - две врачебных интуиции. Так что просто поверь мне на слово: лучше, если съёмочная группа останется здесь и будет увлечённо играть в больничку. Мы с вами тоже поиграем и дадим все эти интервью, о которых вы говорили, и позволим поснимать всё, что можно снимать, не нарушая закона. Только не сливай вашей братии, почему "реалити". Я пока ничего не сообщал выше - хочу сначала сам разобраться. А так, по большому счёту, нельзя. У меня могут быть неприятности.
- Слить я не солью, - говорит он. - Только если все по правде, как же будет с операцией Лайзы? В условиях карантина вы же не станете её оперировать? Или... станете?
- А она что, говорила с тобой об операции?
- Она говорила с Орли, а не со мной. Со мной она говорить не будет.
-Ну, это, похоже, у вас всё равно.
- Нет, - говорит, твёрдо качая головой. - И ты меня, пожалуйста, тоже не сливай. Пойду втирать нашим, как это круто, реалити-шоу в стенах больницы. Кстати, анализы у нас уже один раз брали. Нашли что-нибудь?
- Я же тебе уже сказал: пока нет. А через десять минут становится "уже да". Ней скидывает мне на пейджер: положителен Сатана. И тут же звонит Кадди: Буллит тоже положительный.
Похоже наш "нулевой пациент" всё-таки был заразен задолго до того, как сделался мертв.
- Хаус, нужно звонить в ЦКЗ.
- Зачем? Ни вакцинация, ни глобулинизация от этой штуки не проводятся, а колючую проволоку мы сами натянем.

Это вызывает у меня сомнения.
- Ты знаешь, если станет известно, что Айо был положителен, а я промолчал, эта самая колючая проволока станет для меня привычной деталью пейзажа на несколько ближайших лет, особенно если заболеет кто-нибудь из наших "звёзд".
- Да брось. У наших "звёзд" куда больше шансов заразиться в гостинице, кафетерии или в аэропорту, где нет достаточной дезинфекции и разобщения по отдельным палатам. Кто из них контактировал с Сатаной? Никто. И дальше не будет. Просто обяжи персонал соблюдать эпидрежим - тебе для этого не нужно особых полномочий. Пока у нас всего один сомнительный случай - хочешь из-за него свернуть все программы и отменить операции? Тогда, пожалуйста, извещай министерство и ЦКЗ. Они всё сделают за тебя, тебя не будет мучить совесть… Хотя, нет, тебя – всё равно будет, ты без этого не можешь. А если хочешь сам что-то значить, сам решать, что необходимо, что достаточно, и сам рулить, молчи. И, кстати, это не совет - это прейскурант возможностей, сам выбирай. Я твой подчинённый, я приму твой выбор.
 На это я только беспомощно огрызаюсь:
- Ну да, такой ты подчинённый!
Но не могу не признать, что  он опять прав. Я же сам всё время скулю, что не чувствую своей значимости, что я – номинал, а не фигура. Ну, вот он, прейскурант – на, принимай решение, начинай уже значить хоть что-нибудь. Карт-бланш. А я снова на распутье.
Нахожу Ней - это она у нас отвечает за слаженную работу персонала и все режимы.
- Ней, разделяем зоны фильтрами: разный персонал, дезинфекция и смена одежды при переходе из зоны в зону. Стационар для плановых поступлений от всех, кроме меня, закрыт, плановые операции тоже только после моего одобрения, экстренные - с благословения дежурного врача. Для членов съемочной группы формируется отдельная зона со своим фильтром и персоналом. Питание в палатах, по заказу из меню, варианты по номерам диет я распишу. Из зоны без санобработки их не выпускать, в зону не впускать – говорите, что это в рамках реалити – шоу, чтобы лучше прониклись спецификой больницы, будут возмущаться - зови меня, охранника - к дверям их зоны, пусть напоминает про фильтрацию.
- Босс, а вам никто не говорил что в вас задаток тюремного надзирателя?
 - Полководца, Ней, - поправляю, силясь улыбнуться.
 Ну, вот. Взял на себя столько ответственности, сколько смог. Хаусу нельзя, он судимый. А я, пока не уверен в том, что случай Айо не останется в палате, и в самом деле не хочу шума и сворачивания программ. Да, можно известить ЦКЗ, самоустраниться, уйти от принятия решений. Нас закроют, отменят все операции, Байкли, скорее всего, умрёт у телевизионщиков сорвётся проект, у сотрудников - рождественские отпуска, Лайза обратится к другому онко-офтальмологу. Да, у меня будет всё в порядке. Почти всё. Но ведь я не уверен. Значит, это будет - что? Самоутранение? Очередное признание в своей несостоятельности? И получается, что я снова уступаю слаюости и эгоизму. Вот только где, при каком выборе, я уступаю слабости и эгоизму в большей степени? И как, чем это измерить?
 - Ней, анализы повторить у тех, кто с симптомами. Я про стационарных.
 - Айо, Байкли, Трентон, Форди, Тауб. - перечисляет она по пальцам, а я проверяю свою память и с удовольствием дополняю:
 - Август Фирш из детского - забыли?
- Забыла, - винится она. - Но я бы вспомнила, не думайте; просматривала бы вечерние назначения – непременно  вспомнила бы.
- Да, и ещё у всех предоперационных и ранних послеоперационных в палатах Чейза, Колерник  и Корвина.
- Тогда и у Рубинштейн?
- Подожди... а она разве уже…?
- Да. Варга внесла её в план на двадцать пятое, уже делают анализы - говорит, что ждёт подарка от Санты в виде хорошего исхода.
Вот Варга – решительный человек. Сказала: делать – и уже в плане. И Рубинштейн не дала времени посомневаться. Так и надо.
- А кто, она сказала, будет делать? Сама Варга?
- Корвин. Варга ассистентом.
Значит, уже обо всём договорились. Но и хорошо. Корвин, конечно, в основном, торакальник, но, с другой стороны, хирург такого класса вполне себе универсал, а оборудование под его карликовый рост мы давно приспособили. Что до маленьких, но поразительно сильных пальцев – это, скорее, плюс, чем минус. Везде, кроме ортопедии. Ассистентам с ним не очень удобно, но Варга – есть Варга. Неудобствам только улыбнётся, так что все в выигрыше.
- Вы возражаете, доктор Уилсон?
Вот, значит, как выглядит со стороны моя задумчивая физиономия – возражающей.
- Ни в коем случае. Ней.
- Но у нас пока не карантин?
«Пока»
- Нет.
Отправляюсь в зону, которую буду теперь называть филиалом Голливуда. Там уже идёт заселение первых пациентов. Крейфиш растерянно крутит в руках больничную пижаму:
- Это… как?
- Это – спереди.
- А сзади? – почти с ужасом спрашивает он, вертясь, как собака, ловящая хвост, хотя пижама пока что у него в руках, а зад надёжно прикрыт джинсами.
- Сзади она запахивается. Вот завязочки, - говорит помогающая ему медсестра, а сосед по палате Джесс помирает со смеху.
- Ну, вы сами, наверное, хотите, чтобы всё было по-настоящему, – говорю, сдерживая улыбку.
- Такие у всех будут? – сквозь смех интересуется Джесс. – И у Бича?
- Да, все пижамы одинаковые. И ещё выдадим халатики, можно накидывать сверху, когда пойдёте снимать в холл или брать интервью, - сдерживаться мне уже очень сложно, тем более при ржущем Джессе.
В соседний «номер» заселяются Гаррисон и Кэт, дальше операторы и звукооператор – по двое. Я их не знаю, даже по имени. Но ни Орли, ни Харта, ни Бича пока нет. Знаю, что всего заселиться должны тринадцать человек – чёртова дюжина. По двое – это они сами так решили. Лайзе мы выделили отдельную палату, женщин трое – всё равно кто-то должен будет поместиться отдельно, и поскольку никому не нужно, чтобы разговоры Лайзы с персоналом кто-то слышал, кроме Лайзы и персонала, всё устроилось наилучшим образом.
- Все анализы, как и всем поступающим, - говорю медсестре. – Диагностический минимум. Курировать будет доктор Хедли, все вопросы – к ней или ко мне.
В какой-то степени это, конечно, разбазаривание денег – никакая страховая компания нас бы не поняла, но мы же укрупняемся, и реклама заложена в смету. К тому же. если мы, не дай Бог, конечно, что-то и впрямь у кого-нибудь выявим, «Двадцать девятое февраля» покроется прочной жёлтогазетной славой.
А то, что по утрам всей компании будут измерять температуру и лазить в нос петлёй для посева, так это американскому киноискусству только на пользу.