Пагубная привычка

       Отец угасал на глазах. Он лежал в кровати на высоких подушках и уже перестал вставать. И так то, был всегда худощавым, а теперь совсем высох на глазах. Видно было, как ему тяжело приходится бороться с болью. Рак пищевода врачи обнаружили слишком поздно, и операция ничем не помогла, а только усугубила рост метастаз. Мама делала всё, что могла, разрываясь между больным с детства сыном, который постоянно, в течение многих лет, мыкался по больницам, и мужем. Два раза в неделю она ездила к моему брату, чтобы покормить домашней пищей, специально приготовленной для него. От передозировки лекарств и уколов у него выпали практически все зубы, и она привозила протертую пищу с мягкими котлетами, делала мелко порезанные салаты.  Теперь вот с отцом настоящая беда.
        Был июнь месяц, на улице стояла жара, которая ухудшала самочувствие отца, дышать ему было тяжело, пот градом катился по щекам, скатываясь на грудь и плечи. Через балконную дверь, всегда открытую нараспашку, постоянно шёл горячий воздух, и её надо было периодически прикрывать, иначе дышать было нечем. Временами боль в грудине нарастала настолько, что переносить её было невозможно, и он иногда тихо стонал. Обезболивающие таблетки не помогали, и я еле добился от врачей, чтобы ему выписали какие-то наркотики в порошках, но и их нельзя было принимать слишком часто.  В комнате стоял стойкий запах продуктов гниения от дыхания больного человека и находиться там долго было нельзя. Как бедная мама, которая спала ночью на соседнем диване, это переносила, только ей было известно. Чтобы перебить, каким-то образом, этот смрад, я принёс однажды большой букет сирени. Дышать стало намного легче, но для отца сиреневый аромат оказался неприемлем из-за возникших резких болей в груди:
        - Уберите отсюда эту гадость, не могу дышать, как ножом колют в груди! - возмутился он.
         Пришлось срочно выбросить букет на помойку. Мне очень жалко было маму, стойко переносящую это зловонное амбре. Сегодня медицина шагнула далеко вперёд - появились и у нас, и заграницей новые более эффективные лекарства, а тогда, в советское время, мало что помогало, да и то, что полагалось, было в дефиците. В восьмидесятых годах прошлого столетия, во времена брежневского застоя, не было ни продуктов питания, ни приличной одежды, ни... того, ни сего. Нынешнему поколению, даже тем, кто тогда были детьми, это сегодня не очень понятно и близко.
         Несмотря на сильные боли, отец держался стойко. После сложнейшей операции он сильно исхудал, изменился тембр голоса, стал каким-то тихим, приглушённым. Чтобы расслышать что он говорит, надо было подойти ближе и наклониться, и при этом стараться не вдыхать продукты его дыхания. Но главная неприятность состояла в том, что у него, даже больного, осталась привычка брить быстро растущую, густую бороду два раза в день - утром и вечером. Наличие растительности на лице он категорически не переносил. Пока были силы и руки ещё слушались его, он брился сам опасной бритвой (станком), которой пользовался всю свою жизнь. Когда же совсем обессилил, ему понадобилась чья-то помощь, точнее моя.
          - Сынок, меня сейчас больше беспокоит моя борода, чем даже эти ноющие боли. Ты видишь, как она разрослась, а руки ослабли и мне самому стало невозможно побриться. Не мог бы ты теперь меня брить ежедневно, хотя бы один раз вечерком после работы. Принадлежности все в ванной комнате на полочке лежат. Я, как видишь, уже не могу этого сделать, да и зеркало надо как-то держать.
           Этой просьбой он меня сильно огорошил. Мне ещё не приходилось брить других людей, тем более станком, намыливать щёки пеной для бритья. Сам всегда брился только электрической бритвой, которой не было опасности порезаться.
          - Пап, я не умею пользоваться твоей бритвой, не знаю, как намыливать щёки пеной. Потом, я приезжаю после работы домой иногда достаточно поздно, когда ты можешь уже спать.
         - Ничего страшного, сынок, сгодится и электробритва, время любое для меня подойдёт. Ты только не забудь брать с собой бритву, чтобы, не заезжая к себе домой, сразу заехать ко мне. Заодно и поужинаешь у нас, ладно?
         Как бы мне не хотелось этого делать, но просьбу умирающего на глазах отца надо было выполнить, и я согласился:
         - Хорошо, пап, давай прямо с завтрашнего дня и начнём. Заеду к вам часиков в шесть.
          На следующий день, захватив с собой электробритву, я отправился на работу. Отработав положенное время, сев на 62-ой автобус, который ходит от метро Сокол, поехал домой к родителям. Мама стряпала что-то на кухне, и я прошёл сразу в комнату к отцу. Он, как и вчера, возлегал в почти сидячем положении, на высоких подушках с прилично заросшим бородой лицом.
          - Ну, ты как кубинский Фидель стал, тебя не узнать стало. Как здоровье, обезболивающие пьешь? Или, как раньше, водочки уже хряпнул? – пошутил я.
          - Нет, теперь не пью и не курю совсем, как видишь. Отпил я своё и не только. Я тут прикинул,  от нечего делать, сколько же я за всю свою грешную жизнь пропил денег, и сам удивился. На эти денежки можно было бы купить не одну машину Волгу, с десяток Жигулей, и в придачу, хорошую дачу. И ты знаешь, почему-то сейчас не очень и сожалею.
         - Мне вот тоже мой научный руководитель Борис Иваныч как-то сказал: Вовка, мне бы твои годы и мои деньги.
        - Действительно, назад ничего не вернуть, но он хоть финансы свои сохранил. Хотя мне теперь уже ничего не надо. И что же ты ему сказал?
         - А я ему: а мне бы только ваших денег хватило. Ладно, пора тебя уже побрить.
         Достав из кейса электробритву и, воткнув вилку в розетку на стене, присев на краешек кровати, я начал его брить. Тут же мне стало дурно от выдыхаемого им гнилостного воздуха, и меня едва не вырвало. Отклонив свою голову подальше от его лица, я продолжил процедуру, стараясь реже дышать. Борода поддавалась бритве очень тяжело, дышать было совсем невозможно. Да ещё и летняя духота одолевала ручьями скатывающегося по лицу пота. Хотелось бросить всё и выскочить поскорее куда-нибудь в коридор или прямиком на улицу.
          Закончив бритьё с одной стороны лица, пришлось несколько переместиться и придвинуться ближе, но тут он повернул голову ко мне, и выдохнул. Голова закружилась, и я чуть не свалился в обморок. Надо срочно было сделать перерыв под каким-то предлогом. Выключив электробритву и, положив её на кровать, сказал:
           - Отец, мне срочно надо в туалет. Подожди немного и после мы с тобой закончим.
         Не дожидаясь ответа, я выскользнул через дверь в коридор и быстро заскочил в туалетную комнату. Постояв там несколько минут, вышел и зашёл в ванную, где вымыл как следует руки и лицо, мокрое от пота. В голове роились неотступные мысли – как вытерпеть всё это и что делать дальше? Ведь завтра будет тоже самое мучение, если что-нибудь не придумать. Я себя уже представлял в противогазе, склонившимся над отцом, который лежит передо мной с перепуганной физиономией. Я понял, что нужна какая-то медицинская маска, как у хирургов, делающих операции людям.
         Выйдя из ванной, я зашёл на кухню к маме, которая готовила ужин. Увидев меня, мой удрученный вид, она всё поняла:
         - Что, невмоготу тебе, надышался гнилым озоном? Я то привыкла уже, может тебе сделать марлевую повязку? Полегче дышать будет.
        - Да, мне совсем немного осталось, не надо, добрею как-нибудь, а завтра куплю в аптеке медицинскую маску.
       - Хорошо. Заканчивай и иди поужинай со мной, всё готово.
        Вернувшись в комнату к отцу, стараясь не делать глубоких вдохов, кое-как закончил бритьё. Эта вонь ни в какое сравнение не входила с тем запахом от курения табака, который раньше стоял в квартире на протяжении всей моей совместной жизни с родителями. Пристрастившись к куреву юношей в годы войны, работая на оборонном заводе, отец выкуривал за день по две пачки папирос Север, или сигарет типа Памир, Прима, Дукат и прочей гадости. Много раз пытаясь бросить и победить эту пагубную привычку, у него это никогда не получалось. Как и с употреблением спиртных напитков, к которым он пристрастился значительно позже. В те советские времена мужское население страны почти поголовно спивалось, особенно те, кто работал на фабриках и заводах. Да и интеллигенция мало в чём им уступала – знаю это по себе, по своей работе в институте. Как тогда шутили: кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт. А Московский автомобильно-дорожный институт (МАДИ), в котором я работал, ассоциировался как «московский алкогольно-дегустационный институт».
           Выйдя на кухню, я почувствовал огромное облегчение. Воздух, наполненный ароматом жареной картошки с луком показался мне просто божественным.  Мама за последние дни совсем осунулась, разрываясь между уходом за отцом и младшим братом Виктором, который в это время лежал в психиатрической больнице, на другом конце города.
            - Садись, сейчас я тебя покормлю. Может рюмочку тебе налить, у отца тут стоит бутылка водки. Он после операций на пищеводе уже совсем не употребляет и даже забыл про курево, хотя до этого выкуривал по две пачки сигарет за день.
           Разложив еду на тарелки, она достала с полки бутылку непочатой водки и налила мне стопку.
         - Пей, я не буду – ты знаешь, что я к спиртному равнодушна.

                КУХОННЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

         Пожелав отцу здоровья, я выпил эту стопку до дна. Время ещё было не позднее, за окном светило во всю солнышко, и мы с ней разговорились о последних новостях в наших семьях, о повседневных заботах и делах. Вспомнили бабушку с дедом Михаилом, её сестёр (моих родных тёток Ольгу и Лидию), других родных и знакомых. Вспомнили комнату в коммунальной квартире, в которой жили до переезда сюда, соседей там – две семьи Дудаткиных и Колосковых, с которыми делили одну кухню, туалет и ванную. Чтобы в ней помыться, нужно было дровами, заранее заготовленными и хранящимися в отдельном сарае, протопить колонку с водой.  Составлялся график уборки общественных мест, помывки для каждой семьи, у дверей в каждую комнату висели на стене три электросчётчика и ещё один общий.
         Под этот разговор, мама налила мне ещё один стопарь, который я незамедлительно осушил с благодарностью.
          Вспомнили с ней, как толкались с соседями на кухне за приготовлением еды на керосинках и керогазах, стоящих на принадлежавших каждой семье столах. Около нашего, возле окна, долго находился небольшой сапожный верстак моего деда по отцу Григория, с инструментами и материалами.
          Хотя он и не нужен был, и только занимал место, но отец, Александр Григорьевич, его берёг, как память. Хотя иногда и сам мог сделать небольшой ремонт чьей-то обуви – навыки от отца сохранились.
         Жизнь в той коммуналке у нас кипела и радостями, и ссорами, и горестями, - мы с мамой взахлёб вспоминали каждый запомнивший своё. Как всеми семьями справляли Новые года за одним столом, как отец веселил всех игрой не гармошке-трёхрядке, под его аккомпанемент пели русские народные песни: «Ой, цветёт калина», «По диким степям Забайкалья», «Шумел камыш» и многие другие, которые тогда все знали наизусть! Не имея никакого музыкального образования, отец прекрасно играл не только на гармошке и баяне, но и на мандолине, обладал сильным баритоном и хорошо солировал в любой компании. А когда дело доходило до плясок, мог пройтись вприсядку, высоко взлетая вверх. Сам он был уроженец тогдашней Калининской (ныне Тверской) области из деревни Подберезье, на берегу Волги, которую затопило позже при реализации плана ГОЭЛРО. Их семья и все родственники перебрались скопом в подмосковный город Тушино, где он и закончил семилетку перед самой войной. Его отец, хорошо знавший сапожное дело, сам смастерил себе верстак и работал частным образом дома, мать занималась детьми и хозяйством. Хотел, чтобы и сын стал хорошим сапожником, но помешала война. А сапожник он был, как сегодня говорят, от Бога, если шил кому-то сапоги (тогда все взрослые их носили), то их носили десятки лет, лишь меня изношенные каблуки или подковки на них. Дед моего друга Сашки Иванова, показывал мне такие сапоги спустя лет двадцать после войны, и очень хвалил деда Григория, которого я не знал, так как тогда ещё не родился.
         Когда жена Григория Мария, просила мужа починить прохудившуюся у кого-то из детей обувь, он давал ей деньги и говорил:
        - Маша, сходи к какому-нибудь сапожнику Ваське или Кольке, он с удовольствием починит, а мне легче и проще тачать новые ботинки.
          В начале войны деда Григория забрали в армию, и он сразу попал на фронт, где в конце 1942 года погиб. Как рассказывал мой отец, почти сразу после этого, его мать Мария, заболела и слегла. Спустя какое-то время выяснилось, что у неё воспаление лёгких. В их комнате кроме него и младшей сестры Тони, взрослых никого не осталось. Приходившие к матери врачи, как ни старались, помочь ничем не могли, и сказали, что нужен пенициллин, который тогда только начали выпускать, но его нигде в продаже не было. День ото дня матери становилось всё хуже и хуже, она очень боялась за сына Шуру, которого вот-вот могли мобилизовать на фронт. Когда он был на работе она, предчувствуя неминуемую смерть, написала ему записку на обрывке серой бумаги: «Дорогой мой сын, даю тебе крестик. Ты его храни, ета тебе моё родительское благословение, которое может существовать по гроб твоей жизни, навеки нерушимые. Госпоть тебя благословит.  Мама 16. 12. 1942 г.». Орфография сохранена. На видном месте оставила на комоде Псалом 90 «Прославление благости Господа ко уповающим на Него».
           Кто-то из соседей посоветовал съездить в один из подмосковных городков к знакомым, у которых был пенициллин. Собрали с сестрой кое-какие ценные вещи, обменяли их на деньги и отец поехал на электричке за лекарством. В те времена поезда ходили редко, зимой вагоны были холодные, и дорога туда и обратно заняла почти двое суток. Пенициллин он всё-таки достал, но возвратившись домой, маму живой уже не застал. У изголовья плакала безутешная сестрёнка-подросток. Обнявшись с ней, они долго рыдали, не зная, что теперь следует сделать, чтобы похоронить самого близкого и родного им человека. Мир не без добрых людей, позже помогли соседи по коммуналке, приехала сестра Григория Нюша и его тётка Груша, которая осталась у них жить, чтобы помогать по хозяйству, нашлись и другие добросердечные люди.
       Как говорят, беда не приходит одна. Буквально в этот же день в их квартиру позвонили, на пороге почтальон вручил моему отцу небольшой бумажный треугольник. Они с сестрой уже давно знали, что таким способом присылают «похоронки» и, ещё не вскрывая, поняли – теперь и отца у них нет. Плача навзрыд, забежали в свою комнату и долго не могли вскрыть треугольный конверт, адресованный их маме, которая только умерла и лежала на кровати возле стены.
        Сразу после похорон отец устроился работать на авиационный завод №82, именуемый в народе в шутку «Парашюткой», и стал работать телефонистом, учась по ходу дела этому ремеслу, где его сразу выделили среди других, как смекалистого парнишку, быстро схватывающего на лету навыки этой профессии. Начальник цеха Тит Константинович взял его под личную опеку, и помогал не только по работе, но и жизненными советами. Разобравшись в телефонии и малых токах, научившись пользоваться измерительными приборами, он самостоятельно изучил устройство радиоприёмников и мог запросто их ремонтировать. Его заметили не только в цехе, но и заводское начальство, начали повышать в должностях – сначала поставили бригадиром, потом замом начальника цеха. Спустя какое-то время сделали начальником АТС (Автоматической телефонной станции).
         Сестра Антонина тоже устроилась на соседний завод № 500, в последствии «Красный Октябрь», кладовщицей на склад, где трудилась потом ещё долгие годы. В тяжёлые годы войны все работали не покладая рук на оборонных заводах, брат с сестрой тоже старались выполнять свою работу несмотря на то, что были ещё подростками. С соседями по коммуналке тоже было взаимопонимание, помогали друг другу, как и чем могли, делились скудными продуктами, которые получали по карточкам.
         В посёлке Комсомольский, на самой окраине Тушино, который в обиходе называли просто «Комсомолка», они жили в одном из трёх пятиэтажных домов, на четвёртом этаже. Все остальные, располагавшиеся на трёх узких улочках, были двухэтажные бараки, где проживали рабочие двух авиационных заводов и трикотажной фабрики. Никакого транспорта близко не было и все ходили на работу несколько километров пешком в любую погоду. Ранним утром по всей округе долго раздавался заводской гудок, больше напоминавший сирену, призывавший идти исполнять трудовой долг Родине. Протяжный, монотонный вой слышен был на многие километры. За опоздание людей могли строго наказать и даже сослать в трудовые лагеря.
          Ближе к концу войны, когда отцу исполнилось восемнадцать лет, его чуть было не отправили на фронт, но отстоял Тит Константинович, сделав ему броню. Помогло и то, что под опекой находилась несовершеннолетняя сестра.
         За четыре года войны Шура и Тоня, работая с утра до ночи, страшно уставали и быстро повзрослели. Чтобы выжить приходилось вкалывать по 12-14 часов в сутки, по дому много помогала бабушка Груша. Обучала их всяким житейским навыкам, которые они не успели приобрести при живых родителях. Война сплотила всех – с соседями тоже жили очень дружно, делились чем могли. У дяди Андрея и тёти Лизы Колосковых были двое детей: Витька и Слава, ровесники Шуре и Тоне, с которыми у них завязалась дружба. У дяди Серёжи и тёти Вали Дудаткиных детей не было, они больше общались со старшими Колосковыми, но и со всеми детьми у них были тёплые отношения.

                ПОСЛЕВОЕННОЕ ВРЕМЯ

          Когда война закончилась, жизнь постепенно стала налаживаться, появилось больше свободного времени. Стали открываться кинотеатры, где крутили трофейные фильмы, в домах культуры по выходным организовывались танцы, куда ходили люди разных возрастов. Издалека слышалась музыка духовых оркестров, из открытых нараспашку окон домов, слышались песни под гармошки и аккордеоны, привезённые из поверженной Германии. Народу в их посёлке сразу прибавилось – возвращались бывшие воины, одержавшие Великую Победу. К сожалению, многие возвратились с той войны инвалидами войны и калеками без ног и рук, передвигавшимися на деревянных, самодельных тележках на шарикоподшипниках. Многие из них передвигались на трёхколёсных велосипедных колясках и торговали на колхозных рынках пучками лавровых листьев, которые полагалось бы им носить на голове, как положено Победителям. Здоровые мужчины все носили гимнастёрки и галифе с сапогами, в моде были тельняшки и бескозырки.
           Как они с отцом познакомились, мама не рассказывала.  Видимо, когда она служила диспетчером в пожарной части, что была в Тушино на Восточном мосту, отец её там и увидел. Работая тогда монтёром телефонной связи, он что-то мог там монтировать или налаживать. В результате этого знакомства и появился на свет я, спустя несколько месяцев. Родился семимесячным, раньше положенного срока, вместо кожи покрытый полупрозрачной плёнкой, напоминающей оболочку ливерной колбасы, через которую видны были внутренние органы. Мало кто верил, что я выживу, даже врачи настраивали её на неблагоприятный исход. Каких только знахарок не побывало у нас дома, какими мазями только меня не мазали, не поили различными травными настойками! И я выкарабкался благодаря её титаническим усилиям. У соседей по коммуналке Колосковых один за другим тоже появились двое мальчишек - Валерка и Юрка, образовалась весёлая компания. Так как у нас близко тогда детских садов не было, мы были предоставлены сами себе и росли свободными ребятишками. Сами придумывали себе развлечения и дома, и во дворе играли всем, что попадётся под руки, ведь игрушек то почти никаких не было. Пока все родители были на работе, питались из общего котла, у кого что есть.
           Сестра отца Антонина вскоре вышла замуж за подмосковного парня Виталия, работавшего с ней на одном заводе и, получив от завода комнатушку в Тушино, переехала туда жить. У неё там родились дочь Надежда и сын Саша.
          Когда мне было два или три года, из-под Волоколамского района в Пашино, Красногорского района, переехали бабушка с дедушкой по маминой линии, Анастасия Ивановна и Михаил Филиппович. Продав там дом и всё хозяйство почти за бесценок, сменив фамилию с Филипповых на Сортовых, они с младшей дочерью Лидией, чтобы их никто не разыскал, как кулаков, купили половину дома в Павшино. К нему пришлось пристраивать терраску, отремонтировать крышу, полуподвал, класть печку и т. д. Рядом ещё находился полуразвалившийся коровник, который снесли и огородили себе небольшой участок земли забором, дедушка на нём высадил много плодовых деревьев. Там были яблони Антоновки, Пепин-Шафрана, Аниса, Коричневой и других сортов; вишни, кусты крыжовника, смородины. В курятнике были куры, в свинарнике пара свиней, дед разводил даже кроликов.  Для всех нас наступили счастливые дни, когда все родственники поселились недалеко друг от друга. Старшая дочь Ольга уже давно жила в Москве, где снимала угол и училась в Высшей школе профсоюзов.
          Вскоре после этого, родился мой младший брат, которого по моей “наводке” назвали Виктором, который появился на свет довольно крупным и здоровым, в отличие от меня. Когда умерла прабабушка Груша, нас в двадцатиметровой комнате осталось четверо. Прямо под окнами нашего дома развернулось строительство школы, где работали солдаты из стройбата, куда в последствии я и пошёл учиться.
        Почти всё свободное время до школы, я проводил теперь в Павшино, так как с детскими садами было в те времена туго. Про это у меня хорошо описано в повести “Павшино- Тушино”. Как раз в то время, младшая дочка Сортовых, моя тётка Лида, начала встречаться с молодым младшим лейтенантом Виктором Анипченко, которого вскорости демобилизовали. В послевоенное время было большое сокращение вооружённых сил, и ему нужно было искать себе место работы, в чём помог мой отец, пристроивший его на свой завод в фотолабораторию.
        Спустя какое-то время они решили пожениться и создать свою семью. Так как жить им было негде, пришлось переоборудовать под жильё курятник, где и они и «свили себе гнёздышко», а петуха с курами переместили в другое место. Рукастый дядя Витя сам сделал там ремонт, оклеил стены обоями, врезал окно, поставил дверь с замком. На месте насеста теперь стояла широкая кровать, над которой он повесил какую-то картину. Лиду теперь мне надо было называть тётей Лидой, к чему я долго привыкал. Все мои попытки пробраться к ним в постель теперь пресекались на корню под разными предлогами.
          Свадьбу тётки Лиды и дяди Вити сыграли у нас в комнате коммунальной квартиры. В двадцатиметровой комнатке каким-то образом удалось разместить человек сорок гостей, за сооружённым столом в виде буквы «П». Это была, наверное, самая развесёлая свадьба, которую я помню, хотя побывал на десятках их за свою жизнь. Мы с соседскими детьми Валеркой и Юркой провели всё время под столами, ползая возле ног приглашённых гостей, которые нас всё время чем-нибудь угощали. Вся коммуналка превратилась в единое сборище весёлых и пьяных людей, в прихожей кто-то шпарил на гармошке и народ вовсю отплясывал, стуча громко каблуками. Тётя Валя Дудаткина завалилась около входной двери, и дрыгала ногами, показывая всем трусы в цветочек.  Дым стоял везде столбом, хотя многие выходили покурить на лестничную площадку, пляски сменялись новым застольем с задушевными песнями. Гуляли два дня подряд – одни гости приходили, другие уходили, ночью спали вповалку, кто где пристроился. Такая прекрасная и радостная была послевоенная пора.
          Вся тогдашняя детская жизнь моя протекала между Тушино и Павшино. Даже, когда пошёл в школу, которую достроили солдаты стройбата, я при всякой возможности проводил у бабушки с дедом, ездил к ним то на автобусе, то на велосипеде, как только научился на нём ездить. Когда младший брат немного подрос, брал с собой и его. А, как только наступали летние каникулы, переезжал в Павшино, где у меня появились новые друзья, с которыми гоняли на велосипедах, купались на Москва-реке, ловили рыбу, играли в футбол. Когда один раз меня родители отправили в летний пионерский лагерь Салют, то не смог приспособиться к «заорганизованной» жизни отряда, где делалось всё по расписанию, и я сбежал оттуда раньше срока к любимым бабке с дедом.
        На «Комсомолке» жизнь была более прозаичной - родители работали, мы с Витькой учились, играли во дворе. Вечерами перед сном иногда, завалившись в постели, водрузив на стол фильмоскоп, смотрели прямо на стене цветные диафильмы со сказками. Я, как только научился читать, увлёкся чтением книг, и перечитал все книжки в местной детской библиотеке. Книги стали для меня чем-то вроде наркотика, как сегодня для молодых является интернет и смартфоны. Читал даже ночью под одеялом с фонариком, чтобы никто не видел, пока все спят.
        Вскоре и брат пошёл в школу, где быстро осваивал все предметы, но вскоре почему-то стал учиться всё хуже и хуже. Сначала скатился на четвёрки, потом стали появляться тройки, мы стали замечать за ним какие-то странности, не свойственные ему. Лишь много позже выяснилось, что он на ногах перенёс инфекционный менингит, и его перевели в спецшколу для умственно отсталых детей. Позже ему назначили инвалидность и всю последующую жизнь маме пришлось заниматься его здоровьем.
        На «Комсомолке» в те времена жить было не безопасно. Там проживало подавляющее большинство «зэков», вернувшихся из тюрем и колоний, которым не разрешалось жить в Москве и других крупных городах. Их было сразу видно, особенно летом, по наколкам на руках и теле. У моего отца по глупости тоже была одна небольшая – две буквы на левой руке с инициалами Б.Ш., которую он так и не смог вывести. Она означала Баранов Шура. Хотя он и не «мотал сроков», но бывшие «зэки» его почему-то уважали. Был один случай в моём детстве. Когда мы с мамой шли из дома по направлению к Волоколамскому шоссе, переходя через железную дорогу через шлагбаум, к ней стали приставать двое пьяных здоровых мужика, хватать её за руки. Отец, который шёл в отдалении сзади, догнал нас и, не слова не говоря, ударил сильно в ухо сначала одному из них, и тут же с разворота в челюсть другому, который упал навзничь.
          - Кому ещё может быть добавить, сучары? Ещё раз увижу, что пристаёте к моей жене, так отделаю, что по больничкам всю жизнь будете ползать! – спокойно сказал отец.
         - Извиняй, Шура, мы не знали, что она твоя жена, прости Христа ради – испуганным голосом покаялся один из них, вытирая кровь с лица.
          Ничего не ответив им, отец с нами направился к автобусной остановке. Видеть эту сцену было, как говорит сегодняшняя молодежь, прикольно – два здоровых мужика с побитыми мордами провожают испуганными взглядами уходящего от них невысокого, худощавого мужчину. Как позже говаривал мой папаша: надо всегда и за себя постоять, и за других полежать!
          Жить в этом посёлке было одновременно и весело, и не безопасно. Днём, когда все были на работе, а дети учились в школе, там была тишина, а вот вечерами, особенно когда стемнеет, случались драки и разборки. По улицам шаталось много пьяной шпаны, которая искала приключений. Собираясь кодлами, они распивали дешёвое вино, политуру и одеколоны по подворотням и углам. Часто подстерегали одиноких прохожих и, под предлогом «дай закурить»,  могли и «отметелить». Иногда дело доходило до поножовщины - у многих в те времена в рукаве были самодельные ножи-«финки». У одного моего школьного друга Сашки Иванова такой финкой зарезали родного дядю. Когда мы с друзьями лазили по пустырям и косогорам, я нашёл в кустах финский нож, видимо кем-то выброшенный, испугавшись милиции. Он у меня долго хранился в потаённом местечке, о котором знали только самые близкие друзья, о нём тогда не знали даже родители.
          Несмотря на всеобщую бедность и дефицит всего необходимого, жизнь казалась прекрасной и удивительной, мы были совсем юные, родители молодые, бабушки с дедушками ещё не старыми. В 1965 году отцу от завода дали двухкомнатную квартиру с шестиметровой кухонькой, и мы переехали жить из посёлка в город Тушино. Как раз в этой квартире мы сейчас с мамой и беседовали, вспоминая прошлую «комсомольскую жизнь». Мы так увлеклись, что я совсем забыл, что меня давно заждались жена и дети.
         - Спасибо, тебе мам, за ужин, но мне уже пора домой. Надо кое-что по хозяйству сделать, в магазин ещё зайти, жена наказала купить кой-чего.
         - Да, сынок, конечно, иди, поцелуй за меня детишек. Вот возьми им шоколадных конфеток.
        Выйдя из кухни и зайдя в комнату к отцу попрощаться, я направился пешком домой, заглянув в магазин, и купив всё, что просила купить супруга.

                РАЗГОВОР С ОТЦОМ

          На следующий день, проведя его на работе до вечера, я снова приехал к родителям. На пороге меня встретила мама, слегка осунувшаяся за прошедшие сутки.
           - Как там дела у отца, обезболивающие помогли заснуть? – спросил я её, задав дежурный вопрос, полагающийся в таких случаях.
         - Я теперь сплю в соседней с ним комнате с открытой дверью, но слышала, как он иногда громко стонал. Пару раз просыпалась, ходила к нему справиться не нужно ли чего. Просил только попить воды. А так, как обычно, он всё время в дремотном состоянии, предпочитает находиться в полулежачем положении. Иди, он тебя уже давно ждёт, борода большая опять за ночь выросла, для него это неприятный дискомфорт.
         Отца в постели я застал в том же полусидячем-полулежачем положении, глаза как будто ещё больше запали в глазницах, выросла густая щетина на лице. На измождённом лице он попытался изобразить что-то вроде подобия улыбки, в глазах даже проблеснул мимолётный огонёк:
         - Здравствуй, сынок. Спасибо, что смог прийти сегодня. Меня даже не столько боли мучают, сколько эта растущая всё время борода, даже вот руку ею ночью сегодня оцарапал.
          Надев на лицо медицинскую маску, чтобы не задохнуться от смрадного дыхания папы, присев рядом с ним на край кровати, и включив электробритву, я начал бритьё. Было видно, что ему нелегко даётся удерживать голову прямо в одном положении, но он старался помогать мне. Бритва быстро забивалась щетиной и приходилось всё время прерываться, выходить, и вытряхивать её в туалет. Отец постоянно потел и пот со лба всё время скатывался по щекам ему прямо на грудь. Приходилось часто останавливаться и вытирать его полотенцем. Тем летом стояла сильная жара и, несмотря на открытую дверь балкона, дышать было очень тяжело. Моё лицо под маской запотело и пот из-под неё струился по шее мне на грудь. Наконец, добрив последний участок лица, я выключил бритву и вытащил шнур из розетки. Очень хотелось снять поскорее маску, но делать этого было нельзя, можно было задохнуться гнилостным воздухом.
           Чтобы хотя бы как-то продышаться нормальным воздухом, я вышел в коридор, немного постоял там за дверью, а затем прошёл на кухню, где мама что-то стряпала на ужин.
         - Ну, что ты уже закончил? Не задохнулся там у него? Давай, мой руки, у меня скоро будет всё готово, поужинаем здесь с тобой.
         - Хорошо, мам, сейчас умоюсь. Ты пока готовишь здесь, я посижу ещё с отцом, поговорим немного, немного отвлеку его от мрачного состояния.
          - Хорошо, иди поговори, я тебя позову к столу.
        Зайдя в ванную комнату, я долго мыл лицо и руки, хотелось даже встать под душ, чтобы смыть с себя пот и накопившуюся за день усталость. Вытерев полотенцем руки и лицо, я возвратился к больному отцу, который ждал моего возвращения:
          - Спасибо тебе, сын, за терпение ко мне. Я понимаю, что стал обузой для вас всех. Кто бы знал наперёд, что такое со мной может случиться. Видно, Боженька меня наказал за все мои прегрешения, что совершил в этой жизни. За то, что больше думал о себе, а не о семье, почти не занимался тобой и Витькой. Сколько же денег я пропил, прогулял – на них можно было бы купить не одну машину Волгу или Жигули, купить дачу, гараж и многое чего. Вместо того, чтобы обеспечить вас всех всем необходимым, я больше половины заработанного просто пропил!
         - Да ладно, отец, не мучь сейчас уже теперь себя, былого не вернуть. Всё в прошлом осталось, забудь об этом.  Вспоминай только о чём-то хорошем, что-то ведь и хорошее было в твоей жизни.
          - Да ничего хорошего в этой жизни и вспомнить то нечего. Только работа, «халтура», где имел большие деньги, которые скрывал от вашей матери, да пьянство с друзьями-приятелями.
         - Да ладно, забудь. Лучше скажи мне, что-то может тебе нужно достать из лекарств?
        - От них почти толку нет никакого. Всё, что мне выписали врачи, помогает слабо и ненадолго,  а каких-то других препаратов у них нет, я спрашивал. Иногда боли становятся нестерпимыми, даже после приёма лекарств. Единственная у меня к тебе просьба: достань где-нибудь мне какой-то отравы или мышьяка - хочу уже закончить эту проклятую жизнь поскорее. Это единственное, чего бы мне хотелось.
        - Ты что, отец, это же уголовное дело, убийство. Меня же посадят за это в тюрьму.
         - Сынок, чего тебе бояться - меня то уже не будет, скажете, что сам отравился, пусть попробуют доказать обратное. Только ты и я будем знать всю правду. Все же понимают, что я обречён и терять мне нечего. Сколько людей в мире совершают суицид, даже оставляют посмертные записки, и я могу написать, что сделал это по своей воле, и никого не виню.
        Видя его страдальческие глаза, измученные неизлечимой болезнью, мне очень хотелось любым способом облегчить его участь, но как это было сделать?  Я понимал, что никто мне в аптеках никогда не продаст никаких отравляющих веществ, вроде мышьяка или цианистого калия , которые отпускаются только по рецепту врача.
          - Пап, где же я возьму тебе такой препарат? Сам знаешь, никто без рецепта это не продаст.
         - Сын, может у тебя есть кто-то из знакомых врачей, кто за любые деньги достанет.
         - Хорошо, отец, я что-нибудь попытаюсь для тебя сделать, как можно скорее, но обещать не могу. Сегодня же переговорю с одним приятелем, он работает в кожном диспансере. У меня не так много знакомых, связанных с медициной, если не он, то кто-то из его знакомых может поможет.  Поговорю с женой, у неё кто-то из одноклассниц заканчивал медицинский.
         Видеть, как он мучается было просто нестерпимо. Трубка, торчащая из горла от пищевода, мешала ему поворачивать голову и разговаривать, в комнате было душно. В этот момент я уже готов был дать ему что-то, что избавило бы от мучений.
         - Пап, может быть тебе дать выпить водочки или коньяка, полегче станет?
         - Налей мне рюмку водки – попросил он с надеждой глядя на меня – с тех пор, как сделали мне операции, я не притрагивался к спиртному. Даже вкус её позабыл, может и полегчает.
         Сходив на кухню, где мама готовила какое-то блюдо, и налив в небольшой стаканчик грамм сто водки, я вернулся к нему.  Взяв стакан дрожащей рукой, он никак не мог поднести его ко рту. Помог ему своей рукой, обхватив его руку, поднести стакан с водкой к губам.  Почувствовав запах спиртного, отец чуть не закашлялся и оттолкнул от себя водку.
        - Нет, не надо, я не буду её пить, от одного только запаха чуть не стошнило. И как её только пьют коммунисты? – попытался он пошутить, с саркастической гримасой – Почему раньше со мной такого не случалось, может и здоровеньким бы подольше прожил.
         - Так может коньяку тебе дать? – спросил я его – Коньяк всё же приятней намного пахнет.
         - Нет, не нужно ничего спиртного, видимо, отпился я уже, норму свою перевыполнил!
         - Тогда может быть закурить хочешь, я сейчас принесу. Где у тебя сигареты лежат?
        Взгляд у отца как-то сразу оживился и. немного подумав, он попросил:
         - Да, пожалуйста принеси мне сигаретку, на кухне, где-то на подоконнике, лежит пачка Дуката и спички. Если не там, то в ящике не полке должны быть.
         Сходив ещё раз на кухню и, взяв там пачку сигарет со спичками, я принёс её отцу. Сам он достать сигарету не смог – дрожащие руки не слушались.
      - Сынок, достань сам и прикури – видишь меня руки совсем перестали слушаться.
        Достав из пачки сигарету, и еле прикурив ей от зажжённой спички, так как сам никогда не курил, аккуратно вложил сигарету ему в рот. Дрожащими руками, обхватив мою руку с сигаретой, он глубоко затянулся, чуть прикрывая глаза от удовольствия. Сделав паузу, опять сделал глубокую  затяжку, и сразу же оттолкнул от себя мою руку с дымящейся сигаретой.
           - Всё, не хочу больше, спасибо тебе, получил, хоть немножко, удовольствия. Начинает жечь в грудине, дай водички или чаю. Сердце даже стало как-то сильно биться в груди от этого, когда оно только насовсем утихомирится, жду не дождусь.
           Взяв с прикроватного столика стакан с чаем, я поднёс к его губам. Он сделал пару глотков и откинулся снова на подушки. Видно было, что он сильно устал и хочет отдохнуть от всего.
         - Ладно, папа, ты давай отдыхай, не буду тебя больше напрягать. Пойду к себе домой, а завтра начну искать то, что ты просишь.
            Сделав над собой ещё одно усилие, отец приоткрыв глаза, сказал:
         - Очень буду тебе благодарен, по гроб жизни, за помощь. Матери только не надо говорить о моей просьбе, а впрочем, она знает и так – я её уже просил о яде. На всякий случай, если вдруг чего со мной произойдёт, прости меня сын за все гадости, которые были с моей стороны в отношении тебя. Ну всё, теперь иди с Богом, желаю тебе здоровья, всё остальное приложится.
         Попрощавшись с ним и мамой, я отправился к себе домой, где меня ждали жена и дети.
           Весь следующий день, находясь на работе, все мои мысли были сосредоточены на том, как  и где можно найти, и купить «лекарство» от всех болезней. В обеденный перерыв проехал по всем ближайшим аптекам, но понял, что никто мне этих «лекарств» не продаст. Разговаривал с коллегами по работе, звонил друзьям -все они были не в курсе медицинских проблем. Приятель, работавший в кожном диспансере, прямо сказал, чтобы я выкинул из головы мысль об отравлении, посоветовал какие-то обезболивающие препараты, которые можно выписать у лечащих врачей.
         Сразу после окончания рабочего дня, я сразу же поехал к отцу. Мама, только недавно приехавшая из больницы от брата, уже что-то готовила на ужин.
         - Проходи, раздевайся, умывайся, отец тебя давно ждёт не дождётся. Пока ты его там бреешь, я приготовлю всем ужин – сказала она мне мимоходом.
        - Как там Витюха себя чувствует?  Скоро его выпишут? – спросил я её.
         - Немного получше стало, в весе стал прибавлять, а то были кожа да кости, спокойней стал от каких-то таблеток и уколов галоперидола. Я его покормила домашней протёртой домашней пищей, а то от лекарств у него почти все зубы повыпадали. Пару месяцев ещё подержат там, а потом заберу домой.
        Пройдя в комнату к отцу, застал его в том же положении, что и вчера. Даже сквозь надетую на лицо повязку сразу почувствовал гнилостный запах, выдыхаемого им воздуха.
        - Здравствуй, отец, как твоё самочувствие?
         - Привет, сын, всё по-старому, хреново. Заждался тебя, борода царапает кожу, когда даже чуть-чуть поворачиваешь голову. Что-нибудь узнал о том, что я тебя просил?
         - Ничем обрадовать тебя не могу, пап. Пока достать ничего не смог, знакомый врач вот только посоветовал обезболивающие таблетки и уколы – сказал я, назвав ему названия этих препаратов.
           - Да почти всё это я уже пробовал, помогают немного и ненадолго. Мне и нужен только всего один укол или ампула, чтобы закончилась эта бодяга, под странным названием жизнь!  Ведь то, что я любил больше всего, оно меня в конечном счёте и погубило. Сильнее всего ускорил процесс загнивания табак, ведь выкуривал по две пачки сигарет в день. А вино и водка послабее оказались. Водка, сам видел, в меня не полезла, а потянуло лишь на пару затяжек табачного дыма. Не зря же говорят, что курение, это самая вредная и пагубная привычка, от слова «погубить».
        - Кто же знал, что так получится, никто не знает от чего умрёт или погибнет.
       - Не уверен, что даже если бы знал, не курил бы. Все у нас на работе курили и пили всякую гадость.  По молодости на всё смотришь проще, делаешь как это делают старшие товарищи. Хочется, чтобы быстрее стать взрослым, быстрее сделать работу. Когда проводил телефонные линии, старался это сделать побыстрее, говорил клиентам: сейчас это временно, оставим так, а потом поменяем, но никогда ничего не менялось, и продолжало «фунциклировать» долгие годы. Так что всё временное постоянно, а постоянное всегда временно.
         - Постоянство во времени – резюмировал я, поддакнув ему.
         - Все мы думаем, что жизнь бесконечна, что вот кто-то там умирает, а со мной этого не случится, или случится когда-нибудь потом, не в этой жизни, во всяком случае, не сегодня. А смерть приходит всегда неожиданно, совсем не оттуда, откуда ты её ждёшь или наоборот, оттуда, откуда не ждёшь. И ставит сразу же перед фактом, что ты неизлечимо болен, не придав раньше значения симптомам, которые сигнализировали, что нужно лечиться, проконсультироваться с врачами.  Смерть и есть та самая неизлечимая болезнь, превращающая всё живое в прах, о котором все очень скоро забудут. Доказательством этому являются забытые могилы на кладбищах. Да и сами кладбища когда-то исчезнут с поверхности земли, а на их месте появятся какие-то постройки.
        - А как же близкие, родные, друзья?  Они то ведь, будут помнить.
       - Ты же знаешь сколько у меня было мнимых друзей и собутыльников. Как только я попал в больницу, перенёс две тяжёлые операции, сейчас уже сколько времени лежу тут, хотя бы один кто-то заглянул, подбодрил, посочувствовал. Даже единственная родная сестра Антонина, твоя крёстная мать, с которой мы столько всего пережили оставшись без родителей, один раз только заехала ко мне в больницу. Да один раз посетила после выписки домой. Только вы с твоей матерью и остались, кто меня не бросил в трудное время.
            От этого краткого монолога, было видно, что он очень устал. Пот, катившийся со лба, застилал глаза, подбородок совсем опустился на грудь. Вытерев платком ему лоб и щёки, я попрощался:
        - Ладно, пап, тебе надо немного отдохнуть, вижу, что тебе не до меня сейчас, пойду домой.
         - Конечно, только поужинай с матерью, она тоже намучилась за день, поговорите вдвоём, а потом пойдёшь к себе домой.
           С полчасика посидев на кухне с мамой, перекусив и выпив пару рюмок, я ушёл.
          На следующий и последующие дни, бывая в родительском доме, всё проходило по одной и той же схеме. В те жаркие июньские дни, отцу становилось всё хуже и хуже, хотя он и крепился, стараясь не стонать от периодически возникавших болей, но было видно, что ему не долго осталось жить на этом свете. Как-то приехав чуть пораньше, и не застав маму, которая ещё не приехала от брата из психиатрической больницы, я сразу же прошёл к отцу. Он находился в полудрёме на своих высоких подушках. Услышав, как открывается дверь, с трудом поднял голову, оторвав подбородок от груди и окинул меня мутным ото сна взглядом:
          - Привет, сынок. Вот чуток вздремнул, а то никак не получалось из-за болей.
          - Таблетки бы принял, если уж так нестерпимо.
          - Принимал, а толку почти никакого. Да и ни к чему уже жаловаться теперь, никто же не может помочь, а медицина слаба против этой заразы. Это проклятое ВРЕМЯ! Ведь оно же не ЧАСЫ, я это знаю, и может двигаться быстро, а может тянуться бесконечно долго, как для меня сейчас. И счастливы те люди, которые могут манипулировать им: сокращать или наоборот, затягивать его, чтобы добиться своих каких-то целей.
         - Ты стал последнее время философом, отец. И, к великому сожалению, прав на сто процентов. Вернуть, повернуть назад, ускорить или замедлить уже ничего невозможно. Поэтому давай я тебя отбрею как следует – горько пошутил я.
          Надев на лицо медицинскую маску, присев возле него на край кровати я начал брить. Делать это становилось всё труднее, так ему тяжело было держать свою голову ровно. Приходилось даже поддерживать своей рукой его подбородок и подтягивать кожу на лице, чтобы не было складок. Отец стоически терпел всю эту процедуру, лишь иногда сжимая зубы от внутренних болей. Когда я заканчивал бритьё, слышно было, как в прихожей открылась дверь и входила мама.
         - Ну, вот и всё! Теперь можешь отдыхать, если можно так сказать.
         - Спасибо тебе большое. – сказал отец с благодарностью в глазах – Ещё одна к тебе просьба – принеси и прикури, пожалуйста, сигарету, от неё мне полегче.
         - Может рюмашку налить?
         - Нет, спиртного ничего не хочется, даже от него становится противно как-то.
        Когда я выходил за сигаретами на кухню, мама что-то уже готовила на ужин. Достав из пачки одну сигарету и взяв спички, я прикурил, чуть не задохнувшись с непривычки, табачным дымом. Присев на край кровати, вложил сигарету отцу в рот. Он двумя руками обхватив мою руку с сигаретой, глубоко затянулся. Было видно, как это ему сейчас приятно. Сделав ещё две затяжки, он отвёл от себя мою руку:
           - Всё, хватит, спасибо тебе. Больше не надо, начинает жечь.
           Затушив сигарету, я отнёс её на кухню и выбросил в мусорное ведро. Неугомонная мама возилась у плиты и что-то готовила.
         - Ты давно уже здесь?  Витя что-то сегодня хандрил в больнице, еле его покормила. Врачи говорят: это от погоды у него агрессивное состояние. Присядь пока, я уже скоро приготовлю еду, поужинаем вместе.
          За ужином мы с ней ещё долго разговаривали о самочувствии отца, что ещё можно придумать, чтобы облегчить его последние дни пребывания на этой бренной земле. Хотя и так было всё понятно – жить ему осталось совсем немного – считанные дни, даже часы. Уже собравшись уходить, я услышал какой-то приглушённый звук. Выйдя в прихожую, услышал отцовский голос:
         - Сынок, сынок, зайди ко мне на минутку!
        Когда я вошёл к нему, вид у него был какой-то озабоченный, в глазах появился живой огонёк:
         - Сынок, присядь около меня, хочу напоследок немного поговорить с тобой. У меня предчувствие, что больше не увидимся.
         - Что ты, отец, с чего это вдруг? Только что ведь мы с тобой беседовали и ничего не было, что случилось за это короткое время?
          - Не знаю, как это тебе объяснить, но я почувствовал, что подходит конец этой проклятой жизни. Внутри меня пошли какие-то процессы, которые я раньше не замечал.
         - У тебя сильные боли возобновились?
          - Нет, сынок, это даже не совсем боли, а вроде как сдвиги чего-то непонятного, внутренние. Даже полегче вдруг мне стало, но чувствую, что это знак к тому, что недолго мне осталось. Хочу ещё раз попросить у тебя прощения за то, что не верил в тебя, считал, что в жизни ты мало чего сможешь добиться. Сначала не верил, что ты поступишь в институт, что сможешь его закончить, а потом ты его закончил, поступил в аспирантуру. Теперь вот у тебя свой дом, семья и дети, живёте не хуже других. Теперь вот надо ещё повиниться пред твоей матерью, я это должен сказать ей лично, много я ей горя принёс. Она одна фактически тянула вас с братом, и сейчас одна ездит к нему два раза в неделю в больницу на другой край Москвы. Готовит ему специально протёртую пищу, я на её шее тоже недвижимый оказался, ухаживает за мной. Знаю, и о вас тоже всё время заботится – она святой человек, о себе совсем забыла, только о нас думает и помогает всем. И последнее, что что хочу тебе сказать, вернее, попросить: когда умру, кремируйте моё тело, сожгите, урну можете закопать в могилу моей тещи с твоим дедом Михаилом. Вот и всё, что я хотел сказать на прощание, может завтра меня не станет. И мне от этого легче, и вам всем полегчает.  Спасибо тебе за помощь в последние мои дни, прощай, сынок! Иди к своей семье, матери скажи, чтобы зашла ко мне, хочу и перед ней тоже покаяться.
        - Хорошо, сейчас я её позову. До свидания папа, до завтра.
         Передав маме просьбу отца зайти к нему, я направился к себе домой, где меня ждали жена и дети. Весь вечер меня не покидало предчувствие чего-то нехорошего, что вот-вот должно произойти. Ночью снились каки-то кошмары, под утро приснились отец и Витька, которые собирали яблоки в саду у бабушки с дедушкой в Павшино.
         Рано утром в прихожей раздался телефонный звонок, оторвавший от этого дурацкого сна. Вскочив с кровати и, выскочив туда, в трубке услышал взволнованный голос матери:
             - Вова, отец только что скончался, скорее приходи, помоги мне, а то не знаю даже, что делать? Куда-то ведь надо обратиться, у меня голова совсем не работает сейчас.
              - Мам, не суетись! Присядь, пожалуйста, на кухне, я сейчас к тебе подойду, обзвоню все положенные инстанции. Прими успокоительное обязательно.
         На ходу одеваясь, объяснив жене, что произошло, через полчаса я был в родительском доме. Мама сидела на кухне и ждала меня, ничего пока не предпринимая. Отец находился в своей комнате, в том же положении, что я его и оставил вчера. Только голова безжизненно свесилась на грудь, и он повалился немного набок. Из прихожей позвонил в похоронное бюро, где мне подробно рассказали, что нам теперь делать, какие документы и справки нужно собрать. И процесс предстоящих похорон был запущен.
       Мы выполнили последнюю волю Александра Григорьевича и кремировали его тело на Митинском кладбище. Через какое-то время, забрав там его урну с прахом, захоронили прах на Пенягинском кладбище, где нашли упокоение бабушка Анастасия и дед Михаил. После этого заехали к маме домой и немного посидели, помянув отца, по русскому обычаю. Я тогда спросил её о последнем дне его пребывания на этой земле. Она мне рассказала, что он и перед ней покаялся на прощание, а единственной просьбой его в тот вечер была одна: дать немного затянуться сигаретой, что она и исполнила, с большим трудом прикурив её.  Это был её первый и последний такой опыт в жизни – никогда ранее она не притрагивалась ни к какому куреву и не сделала ни одной затяжки. Вот такая история – назидание всем, кто думает, что курение не имеет последствий.