Феномен Ницше, или по ту сторону добра и зла

ФЕНОМЕН НИЦШЕ,
ИЛИ «ПО ТУ СТОРОНУ ДОБРА И ЗЛА»

В статье анализируются философские взгляды выдающегося немецкого мыслителя-иррационалиста  Фридриха Ницше.
Ключевые слова: Мораль, провокация, мистификация, лабиринт, декадент, антихристианин, диалог, Заратустра, философская поэма, афоризм, парадокс, воля к власти, переоценка ценностей.

PHENOMEN NITZSHE OR «BEYOND GOOD AND EVIL»

The philosophic views of outstanding German thinker-irrationalist Friedrich Nitzshe are analyzed in this article.
Key words: morality, provocation, mystification, labyrinth, decadent, antichristian, dialogue, Zaratustra, philosophic poem, aphorism, paradox, will to power, valu` s revalution.

1. Воля к власти и опыт переоценки ценностей

Философским взглядам Фридриха Ницше посвящены сотни книг, монографий, тысячи статей, защищены сотни диссертаций и, наверное, столько же существует оценок  его  деятельности и творчества. Ницше с уверенностью можно отнести к числу тех немногих философов, чьё имя не нуждается в представлении. Поистине, у каждого читателя будет, наверняка свой Ницше, - ведь в что мы ищем в другом, как  не то, что есть в нас самих?.. Свою философию он рассматривал как волю к власти, как  опыт переоценки  ценностей, отвергая идеологию и христианскую мораль как проявление рабской психологии низов.
Ницше очень любит говорить парадоксами, желая шокировать рядового читателя, например: человек  вовсе не обязан быть счастливым, к счастью стремятся  только коровы, женщины, дети, англичане и социал-демократы! В самом деле, кто сказал, что жизнь должна быть непременно лёгкой и приятной?
Ницше, это число «13» в философском календаре. Ницше это без преувеличения, скандал в философии. Можно сказать, что сбывается его пророчество: «Заблистать через триста лет –  моя жажда славы» [1, 727], – и пусть  трёх столетий еще не минуло, но на  полтора века  философ, называвший себя  то филологом, то психологом, обеспечил бурное обсуждение всех своих философских сочинений. Афористические, парадоксальные выражения Ницше, казалось, для того только и  рождались, чтобы шокировать рядового  читателя, привыкшего к поеданию, то есть к чтению только специально приготовленных блюд.
Писать надо при высокой температуре, настолько высокой, чтобы камни плавились, как на солнце, и Ницше это, на наш взгляд, удалось.
Чтобы составить себе представление об этом философе, надо дать ему слово. Его «странные», «неправильные» мысли и слова нередко парадоксальны и крайне противоречивы, но они оказались настолько живучи, что споры о по сути, «поэтическом» видении мира Ф. Ницше, не утихают и по сей день; причем, одни чуть ли не боготворят его, другие откровенно ненавидят или презирают. Но ведь мыслитель предупреждал, что  «поэты слишком много лгут» [2,111]. Из этого нетрудно прийти к выводу о том, что задал работу не одному поколению исследователей  жизни и творчества философа-поэта.
«Мало в нём было любви – иначе бы он не гневался, что не любят его самого. Всякая великая любовь желает не любви, она жаждет большего» [2,262]. Кажущаяся ясность его «афоризмов» становится провокацией для всех «читающих бездельников»: «Из всего написанного я люблю только то, что пишется собственной кровью. Пиши кровью: и ты узнаешь, что кровь есть дух. Нелегко понять чужую кровь: я ненавижу читающих из праздности. Кто знает читателя, тот уже не трудится ради него. Еще одно столетие читателей – и сам дух будет скверно пахнуть. То, что каждый смеет учиться читать, портит надолго не только писание, но и мысль» [2,34], – писал, а может быть и пел Ницше, как никак, а заглавие свидетельствует: «Так говорил Заратустра: Философская поэма». Но что же сказано? Как это понимать? Если вообще возможно – понять поэта.
Мышление  Ницше метафорично, идеи часто облечены в форму фрагментов и афоризмов. Одно  из произведений Ф. Ницше так и называется: «Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей»; то есть, человек и определяется соответственно: «Сколько власти, столько и человека», (хотя нам известно и другое, лучшее выражение: «Сколько воли, столько и человека»); «Критерий истины лежит в повышении чувства могущества» [3,248]. Властвовать, значит отдавать команды, то есть выкрикивать то, что не подвергается  ни обсуждению, ни  осмыслению! Хотя вряд ли подобные высказывания следует понимать буквально, скорее всего, это образные, «поэтические» и – провокационные  выражения.
Воля может пониматься еще и как желание: «Жизнь не есть приспособление внутренних условий к внешним, а воля к власти, которая,  действуя изнутри, все больше подчиняет себе внешнее» [3,321]. Ницше вслед за Шопенгауэром мыслил волю как движущую силу становления, главным желанием в человеке полагал «волю к власти». Биологизаторские  идеи Ч. Дарвина, согласно которым жизнь есть борьба за существование (и в этой борьбе побеждает сильнейший), Ницше переносил на жизнь общества: «Воля к власти может проявиться только тогда, когда встречает противодействие; она, следовательно, ищет того, что может оказать ей сопротивление…» [3,305].
 «Волю к власти» Ф. Ницше характеризовал как определяющий стимул поступков человека. Чтобы понять, что такое «жизнь» и какой род стремления и напряжения она представляет, эту форму в одинаковой мере следует отнести как к дереву и растению, так и к животному: «Из-за чего деревья первобытного леса борются друг с другом? – …Из-за власти!» Характеризуя жизнь  как «специфическую волю к аккумуляции силы», Ницше утверждает: жизнь как таковая «стремится к максимуму чувства власти» [4,175-176]. Впрочем, А.Г. Спиркин справедливо замечает, что «не склонен понимать эти высказывания крупного мыслителя буквально, так сказать, напрямую, а скорее как образные выражения» [4,176].
В своей книге «По ту сторону добра и зла» он представляет дело так, будто восхваляет зло и порицает добро. В «Злой мудрости» в афоризме № 197 Ницше, как это представляется, раскрывает важнейшую  мысль всех своих сочинений, по сути, это шифр, ключ, помогающий понять душу философа и одновременно предупреждающий всех «читающих бездельников»: «Наиболее вразумительным в языке является не  слово, а тон, сила, модуляция, темп, с которыми проговаривается ряд слов, – короче,  музыка за словами, страсть за этой музыкой, личность за этой страстью: стало быть всё то, что не может быть написано. Посему никаких дел с писательщиной» [1,751]. И ещё одно личное признание для желающих понять  мысль философа-поэта находим в письме  к Г. Брандесу от 2 декабря 1887 г.: «Многие слова пропитались у меня  иными солями и имеют для моего языка другой вкус, чем для моих читателей» [1,30].
Философом, как и поэтом, не становятся, но рождаются. Философии, как справедливо замечал Ф.А. Сим, нельзя научиться. Так же, как и поэзии. Тому и другому можно только учиться, почитая за счастье  дарованную  тебе небом жизнь. Ницше, как нам представляется, владел как раз таким редким даром, - ведь во всех его сочинениях  самым причудливым образом соединялись и философия и поэзия. Почему мы радуемся, открывая «своего писателя»? Потому что находим  в его сочинениях то, что не часто встречаем в произведениях других  писателей. Запрет на философию и творчество «мизантропа», каким представляли нам Ницше в советских энциклопедиях, как раз и свидетельствует  о том, как узко он был прочтён, и тем более понят и комментирован. Итак, опасность для  всякого исследователя, просто читателя  и даже поклонников творчества философа Ницше  налицо. Ведь, кроме прямой речи, обращённой ко всем, ощущается незримое присутствие автора, и его взгляд говорит много больше, чем произносимые и даже  написанные  им слова. Откроем, например, книгу, которую  философ назвал «философской поэмой», книгу, которые мы впервые  смогли увидеть лишь в 1991 году, читаем: «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого». Замечательно  писал об этом подзаголовке в статье «Фридрих Ницше: мученик познания» в параграфе «Посмертные судьбы» исследователь творчества философа К.А. Свасьян. «Стань тем, кто ты есть», – какой чудовищной пародией обернулось это тайное взыскание одинокого скитальца в ближайшей инсценировке его посмертных судеб, разыгрывающих как раз обратную  картину, словно бы именно ему, гению всяческих провокаций и почетному гражданину Лабиринта, суждено было накликать на себя эту безвкусную и во всех смыслах жалкую провокацию распоясавшегося ницщеанства и многолично стать  тем именно, чем он никогда не был, да и не мог ни при каких обстоятельствах быть. В таком горьком карикатурном исполнении сбывался  подзаголовок, поставленный им к книге о Заратустре: «Книга  для всех и ни для кого», – сбывалась, точнее сказать, одна лишь первая часть его – «для всех» – при кричащем и разрушительном  отсутствии «ни для  кого», только и способном уравновесить и  осмыслить  невыносимую эмпирику буквально понятых  «всех». «Книга для всех» за вычетом «никого» - трудно, пожалуй, сыскать более ёмкую и точную формулу, смогшую бы вместить весь печальный  памяти феномен ницшеанства, или Сочинений Ницше за вычетом самого Ницше, и это значит: слов за вычетом музыки, музыки за вычетом страсти, страсти за вычетом страждущего, короче, только слов, мёртвых слов… что то вроде бряцающего костьми скелета. Скелет оказался на редкость популярным и общедоступным; можно было бы разложить его в однозначном ряде аксиом, одинаково звучащих для уха какого-нибудь изнеженного декадента и какого-нибудь бравого унтер-офицера: сильные должны повелевать, слабые – подчиняться, и ещё: жизнь есть воля  к власти, и ещё: мораль есть мораль слабых, мстящих таким образом жизни полнейшей дискредитацией её естественных прав, или ещё: нет ничего истинного, всё позволено» [1,35].
В книге «Весёлая наука» в афоризме 292 «Проповедникам морали», Ницше, словно предвидя возмущение  благополучных обывателей от искусства и философии, ясно указывал какой чудовищной девальвации удостоились все высокие, красивые и даже лучшие слова: «Я не хочу проповедовать никакой морали, но тем, кто это делает, я дам следующий совет: если вы хотите окончательно обесчестить и обесценить самые лучшие вещи и состояния, то продолжайте, как и прежде, разглагольствовать  о них! Водрузите их на острие вашей морали и говорите с утра до вечера о счастье, которое даёт добродетель, о душевном покое, о справедливости и об имманентном воздаянии: вашими усилиями все эти хорошие вещи снищут себе, наконец, популярность и уличное признание; но тогда-то и сойдёт с них всё золото и больше того: всё золото в них пресуществится в свинец. Поистине вы знаете толк в извращении алхимического искусства: в обесценивании  ценнейшего!» [1, 632-633]. Таким  образом, мастер мистификаций и великолепных провокаций Ницше под маской благоразумия в очередной раз высмеивает всех  этих «проповедников морали» и «торговцев пафосом».
Сократ, который был столь близок философу Ницше, что он с ним  непрерывно боролся, на вопрос о том, почему он ничего не пишет, отвечал, что бумага дороже того, что он может написать. В самом деле, если бумага дороже текста, на ней напечатанного, то стоит ли воспроизводить такой текст?.. Но ведь и  Сократ  задолго до Ницше  выступал как непревзойдённый провокатор, в беседе он поглубже запрятывал своё знание предмета и внешне казался ровней какому-нибудь неопытному собеседнику, с которым заодно пускался на поиск истины, ирония вскрывала всё  искусно спрятанное и часто приводила  любителей мудрости в смущение. Таким образом,  философ строил свою систему  в форме живого диалога и ясно указывал на то, что суть вещи – невыразима, что дух не воспроизводится и не делится, подобно клетке, и что тем, кто пытается делать  это ничего не светит. Сократ вновь являет нам здесь пример отношения ко всякой «писательщине». Но что же пишет об этом Ницше? В  той же книге «Весёлая наука» отвечает на этот вопрос в диалоге с воображаемым  оппонентом. В  подпункте № 93 читаем: «Так  зачем же ты пишешь? А: Я не принадлежу к тем, кто мыслит с непросохшим пером в руке, и ещё менее к тем, кто полностью отдаётся страстям перед чернильницей, сидя на своём стуле и глазея на бумагу. Я злюсь или стыжусь всякого писания; писание для меня – естественная потребность – мне противно говорить об этом даже в сравнениях. Б: Так зачем же ты тогда пишешь? А: Н-да, мой дорогой, между нами говоря, я до сих пор не нашёл  ещё другого средства избавиться от своих мыслей. Б: А зачем хочешь ты избавиться от них? А: Зачем я хочу? Хочу ли я? Я должен. – Б: Довольно! Довольно!» [1,569]. Так вот для чего пишет философ, воскликнем мы! Чтобы избавиться от мыслей! Но где гарантия в том, что мы поняли мыслителя Ницше? Не получится ли вновь, что: поняли – либо в силу своего понимания, либо – буквально.
И во всех других книгах кроме основного заглавия  Ницше тут же помещается ещё одно: «Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов»; «Весёлая наука. «la gaya szienza»; «Злая мудрость. Афоризмы и изречения»; «Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей»; «По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего»; «К генеалогии  морали. Полемическое  сочинение»; «Сумерки идолов, или как философствую молотом»; «Антихрист. Проклятие  христианству»; «ECCO HOMO. Как становятся сами собою».
Кроме речи, обращённой  «ко всем»  в сочинениях Ницше чувствуется скрытый намёк, правда, настолько прозрачный, что многое становится ясным, по крайней мере, философ умело льстит читателю, особенно мнящему себя понимающим. Откроем  книгу «Человеческое,  слишком человеческое», афоризм № 181, читаем: «Двоякое непонимание. Несчастье проницательных и ясных писателей состоит  в том, что их считают плоскими и не  изучают усердно; и счастье неясных писателей – в том, что читатель трудится над ними и относит на их счёт радость, которую ему доставляет его собственное усердие» [1,340]. С одной стороны, всё написанное – банальность, с другой стороны – загадка, и тот, кто считает, что всё понятно  попадает в едва ли не большее заблуждение, чем тот, кто  прямо не понимает прочитанное. Ещё один афоризм, № 184. «Ключ. Единая мысль, которой выдающийся человек приписывает большую ценность, несмотря на смех и глумление незначительных людей, есть для него – ключ к потаённым сокровищам, для остальных  же – не более чем кусок старого железа» [1,340]. Как говорится, в точку. Как мало сказано, но как ёмко  звучит и – заставляет остановиться.
Еще  два примера из того же ряда. Афоризм № 185. «Парадоксы автора. Так называемые парадоксы автора, шокирующие читателя, находятся часто не в книге автора, а в голове читателя». Афоризм № 186. «Наиболее остроумные авторы вызывают наименее заметную улыбку» [1,340]. Читать Ницше трудно. Потому что кажущаяся ясность его  афоризмов соседствует с океанским дном. Возьмём афоризм № 208, озаглавленный как «Книга, ставшая почти человеком». …Счастливейшая доля выпадает автору, который в старости может сказать, что все бывшие у него творческие, укрепляющие, возвышающие и просвещающие мысли и чувства продолжают ещё жить в его произведениях и что он сам есть лишь серый пепел, тогда как пламя укрылось во все стороны и сохраняется  по-прежнему» [1,346].
Счастлив тот, кто живёт ради другого. И так мы устроены, что, по справедливому замечанию Платона, в заботе о чужом счастье находим своё собственное. Но и счастье обманчиво. «Моё страдание и сострадание моё – что мне до этого? Разве к счастью стремлюсь я? Я стремлюсь  к делу своему!» [2, 292]. Человек должен быть озабочен не тем, что он никому не нужен, нет, но напротив, должен сделать всё  возможное и даже невозможное для того, чтобы стать кому-нибудь  нужным. И тогда, может быть, он с лёгким сердцем вспомнит слова, сказанные  некогда Заратустрой: «А утром после той  ночи вскочил Заратустра с ложа своего, препоясал чресла  и вышел из пещеры, сияющий и сильный, словно  утреннее солнце,  выходящее  из-за тёмных гор. «О великое светило, – сказал он, как  уже говорил однажды, – ты, глубокое око счастья, в чём было бы счастье твоё,  не будь  у тебя тех, кому светишь ты!» [2, 292].
Питательной средой для Ницше стали философские и религиозные системы древности:  авеста, зороастризм, христианство, буддизм; произведения античных авторов: Платона, Сократа, Аристотеля и др. Сочинения Ф. Ницше  вызвали отклик у многих  из его современников, это «более  всего цитируемый философ с начала ХХ века… в философии, культуре, политике» [5,168]. В чём нельзя отказать философу Ницше, так это точно в том, что он не оставляет своего читателя равнодушным, и если считать, что это едва ли не самое главное для всякого порядочного писателя, то можно сказать, что свою задачу он выполнил. Книги Ницше, без преувеличения, и шокируют, и заводят, и наводят на размышления,   преследуют читателя спустя  десятки лет. Потому что всё в этом  человеке и философе непривычно,  необычно, это, можно сказать, свежая струя в современной философии. Широко распространённым  является  мнение о том, что писателем называют того, кто пишет, но это всё равно, что называть  оратором всякого, кто говорит. Нет, чтобы  взлетать и парить, недостаточно еще  ни говорить, ни писать, ибо справедливее было бы называть и того и другого как того, кто прежде основательно размышляет. Но как научиться тому, чему в принципе научиться невозможно? Ясно одно, как бы то ни было, – учиться  все же необходимо, вот как говорит поэт-философ: «Поистине, я тоже научился быть на страже – и научился этому хорошо, – только на страже самого себя. И в особенности учился я стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать. Ибо вот учение мое: кто хочет научиться летать, тот должен сперва научиться стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать; нельзя сразу научиться полёту!» [2,173].

2. Мир поэта и философа

Еще в глубокой древности  у арабов  родилась замечательная  пословица, она  гласила:  «Чернила мудрецов также ценны, как и кровь мучеников». Шопенгауэр был не столько прочитан, сколько вчитан в судьбу: «Кто  пишет кровью и притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть» [1,8]. «Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью»; «люблю я кровь» [2,172], – так говорил Заратустра (в данном случае Ницше от имени пророка).
Всё же древние смыслили что-то весьма существенное о жизни, мало того, что они писали кровью, ибо вся история человечества, вообще говоря, писана кровью, так они ещё вырезывали извлечённые из неё уроки на камне. Поистине, достойно быть напечатанным только то, что может быть выбито на камне – с тем, чтобы навеки остаться на скрижалях сердца человека.
Жизнь несправедлива по существу, считал Ницше, но разве счастье посещает исключительно  богатые дома? И разве бедняк не бывает когда-нибудь счастлив? Причём, не забудем, что речь никогда не идёт о длительности счастья как феномена, но всегда лишь о мгновении.
«Смерть достаточно близка, чтобы можно было не  страшиться  жизни» [1,721],  писал Ницше в книге «Злая мудрость»  в главе «Мыслитель наедине с собой». Мы каждый день умираем, замечал Сенека, и каждый прожитый день принадлежит смерти, поэтому самое страшное, что может случиться, это смерть при жизни.
Жизнь  всякого человека трагична, говорил  Ф.А. Хомутовский в день своего 60-летия. И под трагедией мы чаще всего понимаем конечность нашего личного существования. Однако, это только так кажется на первый взгляд, и разгадка кроется в самой загадке, как пламя в порохе. Трагедией мы  считаем смерть, но разве  сама жизнь – не трагедия?.. Разве  слёзы невинного ребёнка, неуспехи, постоянные неудачи, отчаяние, наши  разочарования и разбитые мечты – разве всё это не трагедия? Разве болезни и уход  близких и дорогих людей – не трагедия? И разве мы не умираем вместе с ними? Таким образом, трагедия заключается не в конечности человеческого существования, не в смерти, а в самой жизни, чреватой трагедией.
Ницше предостерегает: «Будьте же внимательны,  братья мои, в те часы,  когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда зарождается добродетель ваша» [2,65]. Вид человека  нередко говорит о нём, о его положении, настроении и  состоянии души больше, чем его язык, возможно, поэтому Ницше замечал, что «жизнь основана на видимости» [1,664].
Изучать человека с тем, чтобы понять его, чтобы действовать наверняка,  всегда значит подсматривать за ним – и как это по-человечески! Однако, обида плохой советчик. «Скорбь также  радость, проклятие тоже благословение, ночь тоже солнце, – уходите! или вы научитесь: мудрец тот же безумец» [1,234]. Из этого так естественно вытекает, что всё – хорошо – одно наше видение привычно разделяет единое на светлое и тёмное. «…все хорошие вещи смеются» [2,262], – так говорил Заратустра, и всё лучшее достаётся нам дорогой ценой. Но из этого естественно вытекает отношение ко всему дешёвому – скорее мимо всех дешёвых вещей!
Поистине, язык поэтов есть язык богов, как об этом замечал  древний Гораций, ведь  поэты говорят о том, о чём  люди вообще предпочитают молчать, либо  если говорят, то так, как говорить нельзя – при условии, если всё произносимое ими принимать за чистую монету.
Поэт и философ Ницше прекрасно понимал, что его «истина  ужасна», а избранный  путь  смертельно опасен: «Вся история, как лично пережитая, – результат личных страданий»; возникла ситуация небывалого риска, меньше всего рассчитанная на адекватное восприятие и понимание, больше всего – на кривотолки и удобнейшую подозрительность, где отнюдь не худшим из подозрений смогла бы показаться аналогия с бессмертной выдумкой Сервантеса» [1,15] (здесь намёк на «Дон Кихота»,  которого Ф. Ницше  особо не жаловал).
Как замечает исследователь творчества философа К.А. Свасьян, Ницше: «… в сущности, прикинувшийся разбойником, музыкант, посягнувший решительно на всё абсолютное, кроме собственного абсолютного слуха, и смогший, вопреки себе, расслышать Голос, к которому остались благополучно глухи века традиционной морали и профессорской философии» [1,34].
Мир  поэта и философа – это неисследованный кладезь образов, мир множества едва уловимых намёков, мир сравнений, целый океан параллелей и аналогий, поэт, как художник, имеет способность видеть то, что большинство просто не  удостаивает своего внимания. Язык поэта – это всегда неожиданный  текст, крутой поворот, когда начало фразы кажется банальным, зато конец уже оригинально-тупиковым.
Таким образом, хотя мы и  изучаем сочинения Ницше  в курсе философии, на самом  деле они есть поэзия, написанная прозой, на что указывает как сам мыслитель, так и исследователи его творчества: «И ещё одно юношеское признание о какой-то книге – в сущности, о всех своих будущих книгах: «По сути дела, это музыка, случайно записанная не нотами, а словами». Прибавить к этому нечего. Но какой случайностью можно было бы объяснить тот факт, что меньше всего в этой музыке была услышана сама музыка и больше всего – насильственно отторгнутые от неё и уже не отвечающие за самих себя слова!» [1,46].
Большинство людей эмоционально делят людей на друзей и врагов; буддистская и  христианская этики содержат в себе универсальное сочувствие, а этика Ницше – полное отсутствие сочувствия. Тем не менее, философ не столь категоричен в  разделении людей на своих и чужих. В книге «Человеческое, слишком человеческое »  заканчивая отдел шестой: человек в общении, он пишет: «…у нас есть хорошие основания иметь низкое мнение о каждом из наших знакомых, и даже  о величайших  из них; но у нас есть столь же хорошие основания обратить это чувство и против нас самих. – И потому будем терпеть друг друга, как мы терпим самих себя; и быть может, для каждого придёт некогда более радостный час, когда он воскликнет:
«Други, друзей не бывает!», – воскликнул  мудрец умирая;
«Враг, не бывает врагов!», – кричу я безумец живой» [1,414].
Ясность человека, поэта и философа может оказаться «ясностью», по сути, очередным подвохом. Очевидно, что читанное не может быть настолько банальным, чтобы попасть на страницы книги, но и не может  представляться уж вовсе непонятным. Таким образом, «читающий бездельник» рискует вновь оказаться в проигрыше, то есть  будет судить  о мыслителе Ницше в меру своего собственного понимания.
 «Смерть Бога», провозглашённая Ницше, развенчание традиционных ценностей культуры, разоблачение основных постулатов морали, невозможность рационального обоснования бытия с точки зрения универсальных божественных законов,  по мнению философа приводят к тому, что только глобальное  эстетическое мироощущение способно поддерживать позитивность и жизненность.
Сочинения Ницше всегда вызывали либо восторг, либо резко отрицательное отношение. Однако, стоит ли говорить о том учении, которое  вызывает  только негативное ощущение? Разве не лучше заняться изучением  трудов любимого писателя, философа или поэта?..
Таким образом,  критика, если только это не голая, не зряшная критика, если она продуктивна, свидетельствует о том, что сочинения Ницше  прочитаны с великим вниманием. И если в ходе чтения у читателя  не прекращается глубокая внутренняя работа, если он не всё принимает, но и не может всё отвергнуть, если он возражает философу, спорит с ним, то это значит только то, что время было потрачено с наивозможнейшей пользой. А раз так, то чего же еще можно было бы желать?!

Литература
1. Ницше Ф. Сочинения  в 2 т. т. 1. – М.: Мысль, 1990. – 829 с.
2. Ницше Ф. Так говорил Заратустра: Философская поэма. – Алма-Ата: Жазушы;  Интербук,  1991. – 304 с.
3. Ницше Фридрих. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей. – М.: «REEL-book», 1994. – 352 c.
4. Спиркин А. Г. Философия: Учебник. – М.: Гардарики, 2000. – 816 с.
5. Философия: курс лекций / Под общ. ред.  проф. Ф.А. Сима. – Петропавловск, 1998. – 306 с.


The list of  literature:

1. Nitzshe F. Works in 2 parts  – M.: Mysl, 1990. – p. 829.
2. Nitzshe F. So told Zaratustra. Phylosophical poem – Almaty: Zhazushy, Interbook, 1991. – p.304.
3. Nitzshe F. Will to pover: valu` s revalution experience. – M.: «Reel-book», 1994. – p.352.
4. Spirkin A.G. Phylosophy: Textbook. – M.: Gardarik, 2000. – p. 816.
5. Phylosophy: the course of lectures. Under the editing of the professor Sim F.A. – Petropavlovsk, 1998. – p. 306.

Вестник Бурятского государственного университета. Выпуск 14. Философия, Социология, Политология, Культурология. – Улан-Удэ: Изд-во Бурятского госуниверситета, 2011. – 225 с. с. 47-53.