Прекраснаяя Эрикназ 2. 6

Миновав ворота, маленький караван в сопровождении вооруженного отряда дви-нулся по узким улицам Тебриза к дворцу Эхсан-хана, сына скончавшегося весной прави-теля Нахичевани, и остановился у входа на женскую половину дома. Закутанная в покры-вало женщина, выйдя из носилок, в сопровождении трех столь же закутанных служанок и двух евнухов вошла в распахнувшуюся перед ней дверь. Навстречу ей спешили обитатели дома – старший евнух Мурад, несколько прислужниц и две наложницы.
– Где мой муж Эхсан-хан? – спокойно и холодно спросила вошедшая. – Доложите ему, что жена его Батыр-Нисан, повинуясь его повелению, прибыла из Нахичевани.
Евнух Мурад низко поклонился своей госпоже.
– Светлая ханум, шахзаде Аббас-Мирза назначил высокочтимого хана начальни-ком псовой охоты, поэтому со вчерашнего дня высокочтимый хан сопровождает шахзаде и находится теперь в Шах-Голи. Однако по его приказу все в доме приготовлено для того, чтобы светлая ханум могла отдохнуть и приятно провести время.
Цветистая речь евнуха была произнесена тоном, в котором слышалось явное со-чувствие – Шах-Голи, летняя резиденция шахзаде, находилась не столь далеко, чтобы Эхсан не мог с разрешения добродушного Аббас-Мирзы отлучиться на полчаса и привет-ствовать жену, им же самим призванную в Тебриз. К тому же, среди домочадцев, вышед-ших встречать госпожу, Батыр-Нисан не заметила Зухры, любимой наложницы Эхсана. Незаметно было также и суеты, которой всегда наполнял дом маленький Измаил, четы-рехлетний сын Зухры. Это означало, что хан, не желая расставаться с наложницей и ре-бенком, взял их с собой в Шах-Голи.
Не желая показать, насколько оскорбило ее пренебрежение мужа, Батыр-Нисан с достоинством кивнула и вежливо приветствовала двух других наложниц. Это были некра-сивые имеретинские крестьянки с крупными носами и глубокими рытвинами на лицах – следами перенесенной оспы. Когда покойный Келб-Али-хан, отец Эхсана, решил, что для соблюдения достоинства рода Кенгерли его сыну необходимо пополнить гарем, Зухра са-ма выбрала самых уродливых девушек из всех продававшихся на базаре рабынь. Разуме-ется, Эхсан-хан на них ни разу не взглянул. Робкие и забитые, они выполняли в доме нетяжелую работу служанок и были вполне довольны тем, что их не бьют и досыта кор-мят.
Умывшись и переодевшись, Батыр-Нисан отказалась от еды и отослала всех при-служниц, сказав, что после дороги желает отдохнуть в одиночестве.
– Пусть никто меня не беспокоит, – приказала она.
«А если Эхсан все же приедет? Нет, он не приедет, я внушаю ему отвращение. Но почему? Разве я дурна собой? Ничуть. Все из-за Зухры. Возможно, следовало рассказать обо всем отцу, когда он спрашивал, но я побоялась его огорчить, у него столько забот!»
Действительно, старый Керим-хан, назначенный Аббас-Мирзой правителем Нахи-чеванского ханства вместо Эхсана, был занят с утра до ночи – после недолгого, но крайне неумелого правления зятя дела необходимо было привести в порядок. До него доходили слухи о том, что дочь несчастлива в браке, но Батыр-Нисан упорно это отрицала. Будучи смещен с должности правителя, Эхсан-хан по приказу шахзаде уехал в Тебриз, оставив жену у отца, но неожиданно велел ей приехать к нему, поэтому Керим-хан успокоился. И теперь Батыр-Нисан жалела, что не осмелилась рассказать отцу, в каком униженном по-ложении находится в доме мужа.
Приказ Эхсан-хана прибыть к нему в Тебриз поселил в ее сердце надежду, еще бо-лее окрепшую, когда отец на прощание сказал ей:
«Не огорчайся тому, что Аббас-Мирза сместил твоего мужа и волей своей утвер-дил меня правителем. После моей смерти Эхсан-хан вновь займет свое место, а ты, его жена и мое единственное дитя, станешь царицей Нахичевани. Пока же мне предстоит привести в порядок дела ханства, а твоему мужу набраться мудрости, ибо охота – не единственное занятие, которому должен предаваться правитель. И еще, прошу тебя, по-скорее подари мне внука»
Покачиваясь в своем шатре на верблюжьих спинах, Батыр-Нисан всю дорогу меч-тала о встрече с мужем, но теперь ясно поняла: ничего не изменилось, она, как и прежде, совершенно не нужна Эхсан-хану. Еще горше становилось, когда в памяти вставало лицо отца, просившего подарить ему внука. Как можно родить, не ложась в постель мужа? Мысли ее были прерваны появлением евнуха Мурада:
– Светлая ханум, явилась ханум Эрикназ. Я сказал ей, что светлая ханум не велела мешать ее отдыху, но ханум Эрикназ ответила, что если я не отведу ее немедленно к светлой ханум….
Он не договорил, поскольку Эрикназ с веселым смехом уже переступила порог комнаты и протянула руки.
– Нисан!
– Эрикназ!
В мгновение ока Батыр-Нисан оказалась в объятиях подруги. Потом, чуть отодви-нувшись и держась за руки, они стали разглядывать друг друга – словно хотели заметить следы изменений, происшедших с обеими за три года разлуки.
– Что с тобой, Нисан? – по-французски спросила Эрикназ. – Ты не выглядишь до-вольной.
Батыр-Нисан не выдержала пристального взгляда приятельницы – отвернулась, и губы ее искривила горькая усмешка:
– Наверное, мы все выглядим не так, как от нас ожидают. Я полагала, смерть мужа сделала тебя бледной и унылой, но ты еще больше похорошела и совершенно непохожа на убитую горем вдову.
Эрикназ вспыхнула, в голосе ее прозвучал легкий вызов:
– Прошло уже почти два года, я не могу вечно скорбеть.
– Нет, не то, не то, – Батыр Нисан покачала головой, – мне кажется, кто-то наконец сумел растопить твое ледяное сердце.
– Ну, пусть так, – продолжая держать руки подруги в своих, Эрикназ усадила Ба-тыр-Нисан на широкую тахту, и сама опустилась рядом, – я расскажу тебе все, но сначала хотела узнать о твоей жизни... расскажи мне все и с самого начала. Твои слуги не знают фран-цузского языка, тебя никто не поймет, а я всегда умела хранить секреты.
Неожиданно Батыр-Нисан расплакалась и не сразу смогла успокоиться.
 – Отец сказал мне, что я выхожу замуж, и я не стала противиться – говорили, что Эхсан-хан, добр, отважен и красив, почему мне было возражать? Отец сказал: ты мое единственное дитя, и я все сделал для твоего счастья – по брачному договору без твоего согласия Эхсан-хан не может взять себе другую жену, а твои сыновья всегда будут иметь право старшинства. Так сказал мне отец, и что же? – голос ее неожиданно сорвался на крик. – В нашу брачную ночь муж пришел… пожелать мне спокойной ночи. И… все.
Ей стало легче, словно, выкрикнув о своем несчастье, она выплеснула накопившу-юся в душе боль.
– Ты никогда не была на его ложе? – тихо спросила Эрикназ.
Судорожно вздохнув, Батыр-Нисан отрицательно покачала головой.
– Оно для наложницы Зухры, он никого не видит и не слышит, кроме нее.
– Какова она из себя? Говорят, эта женщина переодевается в мужской костюм и сопровождает его на охоте. Ходит слух, теперь он взял ее с собой в Шах-Голи.
Батыр-Нисан высокомерно вскинула голову.
– Не желаю говорить о ней!
– Нисан, – мягко проговорила Эрикназ, – стоит ли так изводить себя из-за того, что чужой для тебя мужчина увлечен другой женщиной?
– Эхсан-хан мой муж!
– Разведись, законы твоей религии это позволяют.
Не обманывай и не мучай себя, милая, обратись к кадию и потребуй развода. Найди себе другого мужа. Ты красива, умна и достойна того, чтобы мужчина каждую ночь доказывал тебе свою любовь.
 Закрыв лицо ладонями, Батыр-Нисан вновь заплакала – так горько, что слезы по-текли меж пальцев... Эрикназ сочувственно гладила ее по плечу, Батыр-Нисан, плача, го-ворила:
– Когда Эхсан-хан потребовал моего приезда, я думала, что-то изменилось. Мой бедный отец… он был так доволен, что я еду к мужу! Спрашивал, когда же наконец я по-дарю ему внука. Вместо этого мне вновь приходится терпеть унижение. За что? Для чего он меня позвал? К чему такая жестокость?
Эрикназ подождала, пока взрыв отчаяния стихнет.
– Думаю, Эхсан-хан о тебе бы и не вспомнил, – сказала он, как можно мягче, – но о вашем браке стало ходить много разных слухов, Аббас-Мирза недоволен.
В широко открытых глазах Батыр-Нисан мелькнуло недоумение.
– Шахзаде? Но ему-то что за дело? Откуда тебе известно?
– Говорили у Монтисов.
Лицо Батыр-Нисан вспыхнуло от унижения.
– Ты права во всем, – сказала она наконец, и в голосе ее уже не слышно было ноток прежней беспомощности, он звучал твердо и решительно, – мне следует получить развод.
Эрикназ погладила подругу по плечу.
– Неужели я тебя убедила? – весело спросила она. – Что ж, значит, все решено. Помнишь, как мадам Тереза говорила: Нисан долго принимает решение, зато потом ста-новится тверже скалы.
– Мадам Тереза, – взгляд Батыр-Нисан подернулся печалью, – я плакала, когда ты сообщила в письме о ее смерти. Почему так случилось? Она выглядела бодрой, когда я с ней прощалась при отъезде.
На глаза Эрикназ навернулись слезы.
– Остановилось сердце, так говорил врач. Ей было уже много лет, ведь она жила еще при дворе Людовика Пятнадцатого, помнила свадьбу Марии-Антуанетты, видела Вольтера. О своей семье она мне никогда не рассказывала, иногда говорила с другими людьми. После ее смерти я нашла письмо…
– Письмо?
– Да, – Эрикназ покраснела, – не следовало читать, но оно было такое старое, еще времен революции. Ей писал, кажется, управляющий ее замка в Пуату. Я храню это письмо вместе с другими и помню почти наизусть:
«Мадам, ваш замок Ла Маринер разрушен и сожжен, господин граф, ваши сыновья и молодая мадам убиты. Малыши в безопасности, старая няня Анриетта сказала молодой мадам, что отвела их к своей родственнице, а та поклялась на кресте спрятать детей и вы-давать их за своих внуков. Как зовут родственницу, мне неизвестно, Анриетта звала род-ственниками всех подряд. Имя той женщины знали только молодая мадам и Анриетта. Молодая мадам была убита, когда в замок ворвались санкюлоты, а Анриетта погибла во время пожара. Посылаю драгоценности, которые мне удалось сохранить. Продайте их и покиньте Францию, как можно скорее. Ради Бога, мадам!»
Какое-то время обе молчали, думая о мадам Терезе де Ла Маринер, столь дорогой им обеим, потом Батыр-Нисан тяжело вздохнула.
– Да, – сказала она, – мадам Терезе немало пришлось пережить. Знаешь, – губы ее дрогнули в улыбке, – Мадинэ, жена моего отца, была страшно любопытна, один раз, когда мадам Тереза давала мне урок, она зазвала ее к себе, стала угощать сладостями и рас-спрашивать о твоем отце Саме Мелик-Бегларяне. Я должна была переводить – ведь Ма-динэ не говорила по-французски, а мадам Тереза не знала ни тюркского, ни фарси. И я восхищалась, как ловко мадам Тереза умеет вежливо ответить на все вопросы и в то же время ничего не сообщить. После этого мадам Тереза сказала мне: никогда не расспраши-вай своих подруг Эрикназ и Цахик об их отце. Они сами расскажут тебе все, если захотят.
– Ты действительно хочешь знать? – Эрикназ горько усмехнулась. – Отец мой умер и унес с собой в могилу все свои прегрешения... Хорошо, я расскажу.
Повествование Эрикназ было долгим. Рассказала она, конечно, не все, однако главное Батыр-Нисан поняла и горячо обняла подругу.
– Бедная моя, сколько же тебе пришлось пережить в детстве!
– Кроме печалей у меня были и радости, – с улыбкой возразила Эрикназ, – одна из них – дружба с тобой. Помнишь, как мы в первый раз увидели друг друга?
– Это было в тот день, когда отец привел меня к мадам Терезе.
Обе засмеялись, вспоминая подробности их первой встречи.

…Привезя в Тебриз девочек, мадам Тереза сняла небольшой уютный домик, смеж-ный с домом Сама Мелик-Бегларяна. Вскоре у нее появился знатный ученик – шестилет-ний брат шахзаде Аббас-Мирзы маленький принц Касим-мирза, и слух об этом мгновен-но распространился по Тебризу. Говорили, что сам шахзаде иногда заглядывает к при-бывшей в город француженке, чтобы попрактиковаться в разговорной французской речи, ибо она знатного рода и говорит изысканно, не то что изредка приезжающие авантюри-сты, выдающие себя за французов.
Стремление Аббас-Мирзы провести европейские реформы ввели моду на француз-ский язык. Многие знатные ханы и ханши умоляли мадам Терезу взяться за обучение их детей, обещая осыпать ее золотом. Однако сословные предрассудки старой аристократки не позволяли ей стать приходящей учительницей у отпрысков местной знати. При этом мадам Тереза с удовольствием занималась с Эрикназ и Цахик, которых любила, и считала честью для себя обучать маленького принца. Лишь Керим-хану удалось ее уговорить – хитрый дипломат, он с первого взгляда понял, что под личиной высокомерной светской дамы скрывается добрая душа.
– Благородная госпожа поймет заботы несчастного отца. Нисан дарована мне Ал-лахом, других детей у меня нет. Внемля моим мольбам, Аллах подарил мне дочь, но вза-мен взял к себе ее мать, мою любимую жену, теперь мое главное желание в жизни – дать девочке все самое лучшее, чтобы возместить утрату матери. Но что может быть лучше воспитания, полученного под руководством столь благородной наставницы, как француз-ская госпожа?
Эрикназ, которую позвала мадам Тереза, переводила с трудом и ежеминутно запи-налась – выспренние фразы Керим-хана сильно отличались от наречий, на которых она свободно болтала в Тифлисе. Сам могущественный хан в это время стоял, скромно опу-стив глаза, ибо мусульманин не должен смотреть на женщину, лицо которой не закрыто чадрой, даже если эта женщина – европейка. Его рука крепко сжимала дрожащую ручку испуганной дочери. Эрикназ стало жалко девочку, похоже, ее ровесницу – ведь у той то-же умерла мать.
Разумеется, хан немного кривил душой – мать Батыр-Нисан вовсе не была его лю-бимой женой, просто ей единственной удалось забеременеть. Да и сама девочка ничуть не страдала от своего сиротства – многочисленные жены ханского гарема наперебой ста-рались заменить ей свою умершую в родах подругу. Однако мадам Тереза в то время еще недостаточно хорошо разбиралась в нюансах семейных отношений знатных мусульман Тебриза – в Тифлисе местные персы и тюрки редко могли позволить себе иметь больше одной жены. Она выслушала путаный перевод Эрикназ и посмотрела на бледную от стра-ха Батыр-Нисан.
– Переведи хану, Эрикназ, скажи, что я не даю уроки. Но если он согласен, его дочь может обучаться вместе с тобой и Цахик. Ты бы хотела этого? Я вижу, тебе понра-вилась эта девочка.
– О, да, мадам! – просияв, воскликнула Эрикназ и, повернувшись к хану, начала переводить слова своей наставницы…

Прошедшие годы не стерли запечатлевшихся в памяти детских воспоминаний. Продолжая смеяться, Эрикназ говорила:
– Ты тогда так дрожала! Боялась мадам Терезы?
– Еще бы! Отец сказал: сегодня я поведу тебя к учительнице, и если ты не будешь учиться усердно, я побью тебя палкой! А ведь меня никогда не били, даже не наказывали. Поэтому я надеялась, что мадам Тереза не возьмется меня обучать. Но теперь благодарю Аллаха, что отцу удалось ее уговорить.
Неожиданно лицо Эрикназ стало серьезным.
– Нисан, я рассказала тебе все... Моя бедная мать ни в чем не прови-нилась, нрав отца был всем известен, за что нас изгнали из родного дома? Вспышки гнева, которым он был подвержен, напо-минали болезнь. Собственно, эта самая болезнь и свела его в могилу.
– Вот как, – удивилась Батыр-Нисан, – а я считала, что он погиб, упав с лошади.
– Именно так, но теперь, когда ты все знаешь, я могу тебе рассказать. Отец пытал-ся заставить своего коня взять чересчур высокое препятствие, а тот не решался. Выйдя из себя, отец обезумел и ткнул несчастное животное в глаз рукояткой кнута. Конь от боли взвился на дыбы и стал метаться. В результате он сбросил отца, и тот сломал себе шею. Мне тогда было шестнадцать, помню, как брат Хачатур прибежал домой, сказал нам с Цахик, что отец умер. Бледный, весь трясся. Больше ничего не сказал, Хачатур вообще немногословен – с детства приучен не произносить лишних слов, ведь непонятно, какое из них могло вывести отца из себя.
– Меня тогда удивило твое спокойствие – когда я узнала обо всем и приехала тебя утешить, мадам Тереза и Цахик плакали, но у тебя в глазах не было ни слезинки
– Такая уж я, Нисан. Наверное, жестоко это говорить, но я ощутила одно лишь об-легчение. Не могла любить человека лишь за то, что он меня зачал. Не могла простить, что он бросил нас с мамой.
Во взгляде Батыр-Нисан мелькнул ужас.
– Во имя Аллаха! Грех великий так говорить, Эрикназ, и твоя религия, и моя велят почитать родителей. Сам Мелик-Бегларян, несмотря ни на что, был твоим отцом.
Прекрасные глаза Эрикназ полыхнули огнем.
– Пусть я грешна, но не стану насиловать свои чувства. Я полюбила отца, слушая рассказы мамы, он казался мне возвышенной и мятежной душой. Но когда воочию его увидела и узнала… Ах, Нисан, ты, с юных лет окруженная отцовским обожанием, нико-гда не поймешь, что значит жить с полубезумным родителем!
Батыр-Нисан крепко сжала руку подруги.
– Успокойся, Эрикназ, ты вся дрожишь. Давай, поговорим о другом.
Однако та, уже не в силах остановиться, продолжала:
– У меня, в отличие от бедного Хачатура, был хорошо подвешен язык, возможно, когда-нибудь во время одной из своих вспышек отец и прикончил бы меня. Но он боялся мадам Терезы – один ее строгий взгляд превращал его в ягненка. Хотя они даже не пони-мали друг друга, мне или Цахик приходилось переводить, если им нужно было погово-рить. Правда, они редко говорили, мадам Тереза постоянно забирала нас к себе. Ради па-мяти мамы ей хотелось бы позаботиться и о нашем брате, но Хачатур избегал ее. Так ему велел священник в школе, где он учился, – боялся, что католичка-француженка может попытаться обратить армянского мальчика в свою веру.
Губы Эрикназ презрительно искривились. Батыр-Нисан еще крепче стиснула ее руку.
– Эрикназ, довольно! – воскликнула она. – Воспоминания так расстроили тебя, что теперь, ты непочтительно отзываешься не только о своем отце, но и о своей вере. Нехо-рошо, что я, исповедуя веру Пророка, должна об этом напоминать тебе, христианке.
Судорожно вздохнув, Эрикназ на миг закрыла глаза и усилием воли взяла себя в руки.
– Ты права, Нисан, в последнее время я стала вести себя несдержанно. Иногда мне кажется, что я уподобляюсь отцу в его вспышках.
Батыр-Нисан улыбнулась, тон ее стал лукаво-вкрадчивым:
– Думаю, этому есть причина, милая, что-то тебя волнует и тревожит. И уж не по этой ли причине ты так упорно отвергаешь красавца Асри Баиндуряна? Кто он?
– Ах! – лицо Эрикназ залилось краской. – Нисан, ты…. Как ты смогла догадаться?
– Ты забываешь, что мы с тобой почти сестры. Каков он – тот, кто приводит твои чувства в смятение? Умен, красив, богат?
– Молод, всего на год или два старше меня. Умен? Думаю, да. Если о чем-то не знает, то стремится познать. Красив? Не знаю, я люблю его улыбку, его голос, блеск его глаз, то, как он вскидывает бровь. Откуда мне понять, красив ли он? Он небогат, но мало этим обеспокоен.
– Небогат, – чуть прищурив глаза, задумчиво протянула Батыр-Нисан, – а твой муж оставил тебе неплохое состояние.
Эрикназ вспыхнула.
– Если ты думаешь…. Мои деньги его не интересуют, он о них, кажется, и не зна-ет. Теперь он работает с мирзой (поставленное перед именем, слово «мирза» указывает на ученого человека) Салех-Ширази, получает жалование и вполне этим доволен.
– Кто такой Салех-Ширази?
– Ах, Нисан, как давно ты не была в Тебризе! Мирза Салех-Ширази – один из тех, кому шахзаде Аббас-Мирза оплатил из своих средств обучение за границей. Салех, когда вернулся, привез печатный станок и увлек шахзаде своей идеей издания в Иране листка новостей. Мэри, жена Салех-Ширази, англичанка, мы с ней познакомились у английского посла и сразу подружились. Когда она сказала мне, что ее мужу нужны в помощь пере-водчик и грамотный корректор, я сразу подумала, что Гайк…
Смутившись, Эрикназ сбилась и умолкла.
– Значит, его зовут Гайк, – весело подхватила Батыр-Нисан.
– Нисан, нехорошая, ты так и норовишь поймать меня на слове!
– Да ты сама лезешь в силок, – давясь смехом, возразила ее подруга, – а что такое «корректор»?
– Грамотный человек, который проверяет, чтобы в набранном тексте не было оши-бок. Это особенно важно, когда используют литографию.
– Милая, ты решила убить меня умными словами?
– Это тебе в отместку за твой смех, – с напускной суровостью отрезала Эрикназ, но тут же смягчилась, – а теперь послушай, что я узнала, пока мы не виделись. Помнишь, мадам Тереза один раз рассказала нам про Иоганна Гутенберга, который придумал кни-гопечатание?
– Да, но... – Батыр-Нисан потерла лоб, – я тогда плохо поняла.
– Я тогда тоже плохо поняла, а теперь Гайк мне объяснил – из отдельных букв со-бирают текст, мажут сверху краской и прижимают бумагу. На бумаге отпечаток, и стра-ница готова. Эти буквы называются литеры. Если случайно закралась ошибка, поменяют литеру, только и всего. Но теперь Алоизий Зенефельдер изобрел новый метод – литогра-фию. Там не собирают буквы, а кислотой протравливают камень. Допустил ошибку – придется все начинать заново.
– Но для чего усложнять, если прежде было лучше? – изумилась Батыр-Нисан.
– Я тоже не сразу поняла, а у Мэри постыдилась спрашивать, позже мне Гайк рас-толковал: литография позволяет печатать карты и рисунки. Гайк, неплохо знает арабский и фарси, он переводит с французского надписи, следит, чтобы мастер не делал ошибок. Только с печатью пока еще у них не все хорошо получается. Мирза Салех хочет издавать новостной листок с рисунками и портретами, еще хочет напечатать на фарси свою книгу о Москве и Санкт-Петербурге, но Мэри говорит, до этого еще сто лет пройдет.
Глядя на оживленное лицо подруги, столь увлеченно и свободно ведущей рассказ, Батыр-Нисан вспоминала их занятия с мадам Терезой, беседы и споры, в которые мудрая француженка постоянно вовлекала своих воспитанниц, чтобы развить в них способность мыслить. Потом она вдруг подумала о своей нынешней безрадостной судьбе, и из груди ее вырвалось рыдание. Прервав себя на полуслове, Эрикназ обняла ее и прижала к груди.
– Нисан, не нужно, Нисан, дорогая! Не думай, о нем, он того не стоит, поверь. А хочешь... – она соображала, что бы такое придумать, чтобы утешить подругу, – хочешь, мы с тобой отправимся в мастерскую к Салех-Ширази, и посмотрим, как они наносят на камень рисунок?
Предложение это показалось Батыр-Нисан столь нелепым, что она рассмеялась сквозь слезы.
– Ах, Эрикназ, проказница, чего ты только не выдумаешь!
– А вот и нет, я серьезно. Мы не только посмотрим – завтра после полуденного намаза в мастерскую Салех-Ширази явится принц Мухаммед, старший сын Аббас-Мирзы. Салех будет ему подробно все рассказывать, и мы с тобой тоже послушаем.
– Разве принц Мухаммед в Тебризе? – удивилась Батыр-Нисан. – Ведь Аббас-Мирза отправил его в Хой.
– И опять ты ничего не знаешь! Хаджи мирза Агаси, которому шахзаде доверил сына, сделал мальчика истинным суфием (в исламе проповедующие аскетизм и повышенную духовность). Принц стал вести образ жизни дервиша и даже отказывался от еды
– Суфием! Но ведь ему, кажется, не больше пятнадцати?
– Когда это дошло до Аббас-Мирзы, он сильно разгневался. Вызвал Мухаммеда в Тебриз и велел ему ночи проводить в гареме, а дни посвящать освоению артиллерийского дела. Ты знаешь, как быстро у нас разносятся сплетни, уже известно, что шахзаде отчиты-вал мальчика в продолжении то ли двух, то ли трех часов, причем, довольно громко. Му-хаммед, припав к ногам отца, слезно молил во имя Аллаха не принуждать его «сворачи-вать с пути духовного совершенства» и клялся, что в военных науках ничего не смыслит. Наконец Аббас-Мирза выдохся, приказал: «Раз не желаешь осваивать военные науки, досконально изучи печатное дело и литографию, ибо Иран нуждается в переведенных на фарси книгах по военному искусству» Потом привел в пример русского царя Петра Пер-вого, который сам лично изучил корабельное дело. Принцу оставалось лишь повиноваться отцу, завтра он явится в мастерскую мирзы Салех-Ширази на первый урок.
Эрикназ рассказывала это с серьезным видом, но под конец скорчила выразитель-ную гримасу, Батыр-Нисан хохотала.
– Ах, какая жалость, что мы этого не увидим!
– Почему? – невозмутимо возразила Эрикназ. – Я собираюсь туда пойти и взять тебя с собой. Переоденемся мальчиками-подмастерьями, Мэри устроит, чтобы нам дали какую-нибудь легкую работу. Не будь она беременна, присоединилась бы к нам, но живот ее выдаст.