Сны о прошедшем и будущем

Сны о прошедшем и будущем
(12 глав несостоявшегося романа)


- Не открывай окно, туман заползет. Не заметишь, как утащит.
С этих слов матери все и началось. Теперь туман был всюду.

2021 год
Сон был двухчастным. Вначале снился покойный Лимонов. Рассказывал про анатомические особенности негра, но уже другого, не того, с кем он был на пляже в своем романе. Рассказывал с подробностями и демонстрацией. Как рыбак, привирая, разводил руки в стороны. «Что-то зациклился старичок на чернокожих, - отчетливо запомнилось, когда проснулся. - Как будто в Содоме день открытых дверей». Мысль и лексика был совсем не мои.
Перевернулся на другой бок, приоткрыл глаза, увидел затылок жены, неплотно задернутую занавеску и краешек луны, висевшей так низко, что казалось, выйди из окна и в один прыжок окажешься там. Сон не шел. Лежал мучился, погружался в дремоту и снова всплывал на поверхность яви. Наконец, уснул.
Во второй части редакция дала задание написать большой материал про сверхсекретные институты в Удельном парке, влияющие на духовные скрепы. Мне сливали какую-то инфу, где были и патриотическое воспитание, и процент верующих, и количество вакцинированных от коронавируса. Я безуспешно пытался собрать все в одну кучу, как будто сгребал сухие листья, а ветер снова и снова разносил их по парку. Текст не срастался. «Я разучился писать», - подумалось.
Открыл глаза, не понимая, какой сегодня день. В сонном тумане казалось, что наступили выходные, но что-то внутри сопротивлялось. Вторник ведь, - осознал. На работу.

1982 год
- Я не пойду.
Мать отбрасывает толстое ватное одеяло.
- Вставай, я сказала.
- Я не пойду.
Хочется забиться в дальний угол дивана, вновь укрыться одеялом, отгородить себя от неласковых сейчас рук матери и досмотреть сон, где я пытался выяснить, кто же он, всадник без головы. Четко помню, как выслеживал его. Шел по отпечаткам копыт. Вдалеке - силуэты гор, дымка над ними и заходящее солнце. Вот-вот начнет темнеть. Я один, но мне ничуть не страшно. В отличие от книжки, где каждое появление безголового человека пугало, во сне я его не боюсь. Я хочу туда вернуться. Мне осталось совсем немного, и тайна была бы разгадана. Но мать сильнее. Одеяло на полу. В трусах холодно: открытая форточка втягивает в квартиру ледяную сырость улицы.
- Брежнев умер, - заглядывая, говорит отец. Он уже собран. Затягивает галстук. – Старый пердун.
Мать смотрит на него с недоумением и недоверием.
- Откуда знаешь?
- Звонили, - многозначительно заявляет.
- И что теперь будет? – мать, кажется, напугана.
- Может, и война начнется, - спокойно отвечает отец. 
Ему легко об этом говорить. Он родился в 1945, в мае, когда война уже закончилась, а атомную бомбу на Хиросиму и Нагасаки еще не сбросили. Сейчас война – это разнести весь мир в щепки.  Нам рассказывали в школе.
- Брежнев умер, - повторяю вслед за отцом. – Можно я не пойду? Мне страшно.
Вроде бы мать разглядывает меня с сочувствием. Оценивает, взвешивает. Я надеюсь.
- Я сегодня задержусь, - говорит отец. – Ужинайте без меня.
- Ты встанешь или нет?! – взрывается мать.
Тащишься в школу сквозь дождь и какой-то особенно плотный воздух, который приходится расталкивать собой. В школе подозрительно тихо. И только Брежнев с портрета над входом, пересеченный черной лентой, тихо шепчет: «Я всё».

2008 год
- Я всё больше убеждаюсь в теории заговора. Ну не может такого быть, чтобы его просто выбрали, - мать с чувством вбивает спонжем тоналку в лицо, заполняя морщины, и поглядывает на мое отражение в зеркале. – Точно за ним кто-то есть, кто его поставил. Только кто? Американцы или олигархи? Как думаешь?
- Власть развращает, а безграничная власть развращает безгранично, - слова не мои, слышал где-то, но кажется, что они к месту.
Мать застывает.
- Да, - говорит. – Скоро начнется эра Водолея и все образуется. Мне тут бабка твоя, покойница, снилась. Смеялись с ней. А чего смеялись – все вылетело.
- Это к чему?
- К хорошему чему-то. Перемены какие-то радостные будут. Вот если бы к себе звала, тогда плохо.
- К чему ты это рассказала?
- Тебе что, неинтересно?

То, что с матерью происходит что-то неладное, понял не сразу. Поначалу казалось, что это блажь какая-то.
- Меня зовут Галина Николаевна. Попрошу называть меня именно так. Мы русские люди, только у русских есть отчество.
Она стала ходить в церковь, в ее комнате на прикроватной тумбочке выстроились в ряд иконки. Георгий Победоносец, Матрона Московская, Николай Угодник, Богородица с младенцем Христом. При этом толковала сны и гадала на картах, тыкала пальцем в даму пик и в меня: «Брюнетка. От нее все беды, видишь?! Не первый раз карта выпадает». Но больше всего пугало, когда она вдруг начинала вспоминать советское время. Это означало, что рано или поздно у нее начнется истерика, и она будет упрекать меня в развале Советского Союза.
- Жениться тебе надо. Засиделся ты около меня, - говорит мать и застывает перед зеркалом. Кажется, что она довольна тем, что видит. - Дай Бог терпения всем нам. 

1989 год
- Надо только перетерпеть. Скоро все изменится.
Голос – тихий, едва слышимый – шепчет прямо в ухо.
Счастливое будущее не за горами. Какая-то сказка снится. Кисельные реки, молочные берега. Молочные реки, кисельные берега. Реки, берега. Черпаю ковшом, отламываю сбоку.  Тепло, сладко, сытно.
Мать выдает несколько разноцветных талонов. Мыло, порошок, сахар…
- По дороге, может, что-нибудь найдешь, - говорит. – Не потеряй.
По дороге – это значит, не болтаться во дворе, не околачиваться на набережной, не тусить  с друзьями, не сидеть в библиотеке за чтением «Нового мира», а тащиться вдоль магазинной улицы, заглядывая в каждую мало-мальскую продуктовую лавку, чтобы успеть «отоварить» талоны. 
- Лавки – ты сказал? – голос из будущего звучит.
- Гастроном, «Продукты», «Хлеб-молоко», универсам, - поправляюсь.

2014 год
Поправляю одеяло, сбитое в ноги. Как будто бежал во сне. По комнате ходит серый кот и мерзко подмявкивает. Будит. 
Сон-дуплет. Первый – про заброшенный город. Пустынные улицы. Оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, что произошло. Полощется, как флаг неизвестного государства, многоцветная занавеска из открытого окна на пятом этаже. Где-то вдалеке море. Отчетливо слышу его запах и ощущаю соленую влажность.
Второй, совершенно неожиданное продолжение, про кавказца, который вроде бы я и в то же время не я, не принимающего свою идентичность. Ездит по огромной стране, ищет себя и свое место. Оторван от родных корней, чувствует себя русским больше, чем русские, а ему везде не рады. «Только для славян», - читает в объявлениях и в чужих глазах.

Телевизор работает безостановочно. Мать поглаживает кота, лежащего у нее на коленях, и перескакивает с канала на канал, не останавливаясь ни на одном дольше двух-трех минут.
- Везде Крым, - говорит она. – И Украина. Где мы-то?
- Зачем ты сказала отцу, что я не от него?
- Чтобы знал.
- Это правда?
- Нет.
- Зачем тогда?
- Подрастешь – поймешь.
- Куда еще?
- Туда.
- Ты знала, что он меня бил?
- Он тебя не бил. Тебе приснилось.
- Бил.
- Ну, может, раз ударил. Не мешай, - мать утыкается в телевизор. – Он мне изменял, - говорит ведущей новостей. – Туда ему и дорога.

Бил или не бил? – в этом теперь вопрос? Интересно, в детстве ты сам в тумане или это туман нынешний, прошедшего времени, заволакивает тебя, юного? Что там было на самом деле, а что додумано?

В мессенджере сообщение. Важное выделено капслоком.
- Смотрел песню ЯИЧЕК (!!!), Малышева, "Жить здорово"…  Хватило на полтора куплета)) Найди послушай... УБИЙСТВЕННО))
Экран старого телефона сбоит, буквы плывут. Отвечать или нет?
- Смотришь, как работают профессионалы?)) – решаюсь.
- Учусь)) – приходит тут же.
- Теперь думаю, что бы такое в свою программу замутить)) уже и жопу не покажешь - скажут: у других яйца поют, а тут просто молчаливая жопа)) – пытаюсь шутить в ответ. Лучше бы и не писал.

Мать перещелкивает на «Культуру». Черно-белый советский фильм. Как сон о прошедшем. Смотришь и думаешь – их уже нет. Ни кино, ни актеров, ни героев. Приснились. Растаяли в тумане.
- Опять про войну, - мать задерживается на минуту, вздыхает и листает дальше. 

2020 год
Листаешь ленту соцсетей. Через одно - постановочные фото. Запрокинутые головы, полубок с присогнутой ногой, поза львицы перед прыжком... Машины, курорты, пикники. Последние – перед затяжной эпидемией.  Почти месяц дома. Почти безвылазно. Только в магазин выйти. И по острой необходимости. Заперли как в клетке. Дома - сонное царство. Маршрут: кухня – диван – ноутбук.

- Мне приснилось, что ты ушел от меня к Шифман, - говорит жена, выглядывая в окно.
Там, я знаю, одинокий прохожий выгуливает собаку. Проезжают редкие машины. Ветер треплет березу. В романах она должна бы жалобно скрипеть, но до двадцатого этажа никакие шумы с улицы практически не долетают. Даже если бы были.
- Кто это? – отрываюсь от ноутбука.
- Ведущая твоя, - жена поворачивается, смотрит пристально. – Совсем в нее ушел? 
- Ааа, ты об этом. Она Шихман.
- Мне ее Шифман хочется назвать…
- Назвала уже.
- Назвала.
Снова затыкаю уши наушниками, погружаюсь в чужой яркий мир. Твой на их фоне выглядит совсем блеклым и никчемным. Жена смотрит в окно. Откидывает со лба черную прядь. Береза, наверное, все еще скрипит. Или шумит. Собаку увели домой. Машины разъехались. «Как много надо сил, чтобы перенести свое бессилие…», - у кого-то вычитал – и впечаталось.

1996 год
Армия как несмываемая печать. Или татуха с группой крови II(А)+, которую набил по глупости на груди, а теперь в зависимости от ситуации то демонстрируешь ее, то прячешь. Снова и снова снится рота. Командир по кличке Полароид. Он так часто моргает, что ресницы должны были бы уже стереться под корешок. Расположение. Деревянный табурет у железной кровати. Полоска ткани для подворотничка. Три иголки с нитками за отворотом кепки и одна свободная. Как будто от сглаза: нитки черная, белая и зеленая.
- Дежурный, на выход!
- Товарищ майор, за время моего дежурства…
…пять километров в кирзачах, сбитые в кровь ноги, ночные отжимания, духи и дедушки, у кого-то – потом - Чечня… 
Снится, что опять призывают. Должен дослужить еще полгода. Даже внутри сна понимаешь, что это несправедливо, тебя ломает от одной этой мысли, но идешь. Не столько потому, что приказ, сколько перед сослуживцами стыдно: им те самые полгода накинули сверху.
- Что за херня?
- Там, - кивок вверх, - видней.
Но есть надежда, что к майским праздникам все-таки дембельнут. Отчетливая мысль в промежутке между сном и явью: к первому мая я буду дома.

2022 год 
Первый Первомай без «мира». На плакатах только «С праздником весны и труда!». Но и с весной в этом году – трудно…  Сквозь прорывы в тучах – холодное солнце. Трудно осознать… Буквы не складываются в слова, слова распадаются на звуки.
- Z – это же цинк, - говорит N. и многозначительно смотрит.  – Цинк, понимаешь?!
- Цинк – Zn. Z - что-то иное, - отвечаю.
- Все равно цинк, - не унимается N.С химией у него явно плохо.
Он напуган не меньше моего: руки заметно трясутся…

Снится старая площадь. Вокруг нее - пряничные домики. Посредине – гора книг. Они горят. Я подбрасываю в огонь том за томом. «На западном фронте без перемен», «Прокляты и убиты»,  «Бойня номер пять». И снова - том за томом. Никак не могу понять свои ощущения. Я рад? Меня принуждают? Мне страшно? Просыпаюсь в растерянности. Сквозь пелену в глазах обложки на полках расплываются, наполняются новым значением. Как тайные знаки. Дают хоть какую-то надежду.

- Они как клещи. Присосались к прошлому и тянут кровь. Только там не кровь уже, а трупный яд, - пишет N в личку.

2027 год
- Все умерли или спились. На нашей улице никого из старых не осталось. Лариска с мужем зашла, обое пьяные, он говорит: «Тебя сглазили, вот ты и болеешь. Я сам видел, как сосед в одних трусах что-то в огород мне перекидывал. И тебе мог подбросить. У меня там камера стоит. Я все вижу». Чокнулись совсем.
Двоюродная сестра звонит раз в год. Я ей ещё реже. Меня пугают эти звонки. Они теперь всегда связаны со смертью или болезнями.
- Как мать? – спрашивает она.
- Мать как мать, - говорю. – Позвонила бы ей, пока она еще относительно в себе. 
- Не могу, - сестра все еще держит только ей известную обиду. – Потом. Про отца слышал что-нибудь?
- Мне кажется, он давно умер.
- Кто-то мне сказал, что его видели в городе. Совсем плохой, говорят.
- Показалось, скорей всего. Или перепутали с кем-то.
- Он мне приснился недавно. Стоит такой грустный, жалкий, яблоко ест.
- Почему яблоко?
- Я откуда знаю. Приснилось так.
- Мне не снится.

Все исчезли. Все рассыпается. Яблоки гниют прямо на ветке. Прямо-таки видишь и осязаешь этот распад. Чувствуешь этот запах. Хотел умереть. Но не так - взаправду и навсегда. А временно, или точнее - для этой конкретной «жизни».
- Я сделал, знаешь, какой из этого урок? Надо беречь тех, кто рядом, - говорит N. при встрече. 
«Не уверен», - думал ответить, но не стал. Слава Богу, что хоть он еще живой.

2003 год
Снится бабушка. Ее уже лет пять как нет. Крестит меня украдкой. Я стою в дверях ее деревенского дома. В нем сейчас живет двоюродная сестра с мужем. Хотя мать рассчитывала, что дом достанется ей. Я прибрался. Во сне именно так осознаю, хотя не люблю этот глагол. Он мамин и раздражает своей неграмотностью. Вытряс домотканые половики, протер полы. Доволен собой. Ухожу со спокойной душой. 
- Поешь, может? Я там щей наварила.
- Не, побегу! В следующий раз.
- В следующий раз! – повторяет бабушка. - Чего ж ты такой дурачок?! – шепчет грустно.  – Господь помогай тебе. 
Господь?! – думаю только об этом. Не о бабушке. Злюсь. Я родился, когда и бога-то никакого не было. Или точнее – он занимал то место, которое ему указали партия и правительство: в чудом сохранившихся храмах и в избах старух. Им, наверное, и помогал. Мне – нет.

2031 год
- Нет, не вдруг, а с течением времени понимаешь, с каким дерьмом мы дружили и состояли в родстве.
Захватываешь край разговора и бредешь дальше в недоумении. Шаг за шагом. Шажок за шажком. Обдумываешь: так ли это? Есть обиды, которые помнятся до сих пор. Взгляд, слово. Дела почему-то не задевают, слова – сильнее. Но стараешься не тащить их за собой. Сбрасываешь. Правду ли говорят, что все последующие проблемы – от травматического детского опыта? «Я находилась в тисках своей боли и своих несчастий…  а Борис считал, что я сплю долгим, непозволительно затяжным сном…» - когда-то у Тамары Петкевич вычитал.

Днем прилег почитать и заснул. Сон. Метро. Толпа в ожидании бомбежек. По сломанному эскалатору вверх. В небе – самолеты черными крестами. Взрывы где-то вдалеке. И одна мысль: убежать от поражающей волны. А тяжело. Ноги не слушаются, еле отрываешь их от ступенек. Логики никакой. Как можно видеть внутри и снаружи? Быть в относительно безопасном месте и бежать навстречу опасности? Да и закончилось все давно. Лет семь прошло? Почему возвращается?
- Что-то тебя гнетет. Нервы. Или вены проверить надо. Может, варикоз развивается, - объяснить сон мать не может. – Читай «Отче наш» в следующий раз. От всего помогает.
Она сидит, сгорбившись, на кровати и на придвинутой табуретке раскладывает карты.
- Посмотри, что выпало? – просит. – Ничего уже не вижу.
- Дама пик, - говорю.
- Я предупреждала, - торжествует она. – Сколько раз, помнишь?! Она и детей против тебя настроила.

2047 год
Одуванчики. Желтые. Весна в разгаре, понятно же. По логике романа должны бы быть отцветшие. Пушистые белые шарики. Ветер подует – и конец. Метафора. Но нет. Нет никакой метафоры. Одуванчики в цвету, трава наливается, солнце печет. Сижу на крыльце дачи. Прищурившись, разглядываю желтое поле, крепкий штакетник, подросшие яблони, которые тоже вот-вот зацветут. Хотя… Когда-то мечтал переустроить мир, а теперь вот – земля, дача, крыша, забор – и думаешь, кого бы летом попросить оборвать усы у клубники. Тяжело наклоняться.

К старости все упрощается. Все становится ясным-понятным. Это в юности сплошные тайны и открытия, рад всему: людям, поступкам, отношениям, книгам. Сейчас все то же воспринимаешь как богом данное говно, а если и удивляешься, то только погоде. Хотя и ей не удивляешься. Так, бурчишь по поводу.

Вспомнилось неожиданно, как однажды все-таки подошел к окну, за которым стояла молочная белизна. И боялся, и до внутренней дрожи хотел проверить: правду ли говорит мать? Даже приоткрыл окно, несколько секунд, покрывшись мурашками страха, ждал. Показалось, что воздух сгущается у рамы, собирается с силами, чтобы схватить и вытащить из теплой квартиры. Захлопнул раму и спрятался под одеялом, накрывшись с головой. Сон ли это был или на самом деле? 

- Интересно, Богородица радуется за нас? – спросила мать незадолго до ухода. 
- Раскинь карты, - разозлился я тогда.
- Не шути так, -  сказала мать. – Господь все слышит.
- Встречусь, спрошу, - ответил. – Если услышит.


Спб, 2 мая 2022 – 28 мая 2023 гг