Дикая степь... Глава 37. На большой дороге

Время действия - начало 1768 г.

- Хорошо живёшь… - с улыбкой сказала Марья, оглядывая уютную комнату, устланную коврами.

- Аллага шукур… - Корсак сложил перед собой ладони, быстро прошептал молитву и омыл снизошедшей с неба Благодатью лицо своё.

- Слава Богу… - перекрестилась Марья. - А где же супружница твоя?

- Они с Ахметом да с ребятишками к родне своей в Казань отправились. Скоро уж приедут, на днях жду их обратно.

Корсак кивнул заглянувшим в комнату слугам, и те засновали, приготовляя угощения для гостьи.

- Удивляешься, верно, что устроено у нас по-другому? Ни лавок, ни столов нет? - спросил Тимофей.

- А чего ж удивляться… Всяк живет по своему обычаю. У киргизцев… казАков то бишь… так же. Знать, и у татар это заведено.

- Не татарский обычай, - улыбнулся Корсак. - Хивинский, к которому я привык за жизнь свою. В этой комнате мне милее всего. А для гостей и другие есть. Хочешь, пойдем в ту, где я русских купцов принимаю.

- Полюбопытничать разве что… - согласилась Марья.

Тимофей вышел в светлый коридор, из которого узкая лестница привела их на нижний этаж. Полированные деревянные перила поражали своим изяществом, а ступени были выложены замысловатыми узорами.

Внизу открылся довольно просторный зал, уставленный вдоль стен крытыми бархатом диванами, зеркальными шкапчиками и какими-то столиками. Покрытая дорогими изразцами печка в углу не посрамила бы и царских покоев, а высокие напольные часы меж окон сияли золотом.

- Боже правый! - ахнула Марья. - Будто бы в барский дом попала! У нашей Марфы Ермолаевны такого не было…

- Да ведь с богатыми гостями дело иметь приходится. И принимать их надобно с форсом, иначе доверия у них ко мне не будет. Ежели желаешь, откушай со мной чаю в этом зале.

- Что ты! Что ты! - замахала руками Марья. - Я здесь себя вороной чувствую, которая в золотую клетку влетела, я и глотка сделать не смогу. Непривышные мы! Пойдём, Тимоша, не про мою честь богатство этакое!

- А для родственников жены и соседей есть другое место, - продолжил Корсак. - Здесь всё по-татарски.

В небольшой комнате не было уже высокомерного лоска приемной залы, здесь стены были обиты мягкими тканями, а под окнами высился укрытый толстыми коврами помост.

- Вот там гости и рассаживаются, - показал Тимофей.

- Ага, видела похожее в ауле. А самое почетное место — посередине, наспротив двери, - засмеялась Марья.

- Точно! - подмигнул ей Тимофей.

- А всё же пойдём в твою комнатку, где ты сам любишь бывать! - Марья решительно направилась к лестнице.

В покоях Корсака уже накрыт был низенький стол, уставлен яствами, а рядом с ним потрескивала угольками жаровня.

Марья села на ярко-синий бархатный курпачик*, спрятала ноги под столик. От жаровни шло тепло, обволакивало уютом, навевало дрёму.

--------

* курпачи — азиатские узкие длинные одеяла, на которых ночью спят, а днем отдыхают или принимают пищу.

--------

- Печку разве не топите? Как же ты одними угольками согреваешься? Холодно ведь нынче на дворе, - спросила Марья.

- Печь к ночи истопят, а днём жаровней греюсь. Я к ней в Ургенче привык.

- Вон что…

- Что ж раньше не приезжала в гости? Как будто не шибко далеко живём! - Корсак разорвал на кусочки ароматную лепёшку, сложил на блюдо перед гостьей. - Сколь годов тебя звал.

Марья, перекрестившись, взяла хлеб. Знала, что по восточным обычаям с него начинать надобно трапезу.

- Прости, братец. Да как-то всё неловко было. Ты купец богатый, а мы кто…

- Купцом богатым я вашими заботами стал. Ежели бы не вы, то помер бы я в той норе… А вы меня обогрели, отмыли да к делу приставили, - Корсак налил чай в расписные пиалы. - Нескладно вышло. За столь годов впервой приехала, а семья моя в отъезде.

- Может, и к лучшему оно, - со значением сказала Марья. - А с женой твоей и детками ещё будет время свидеться.

- Отчего же к лучшему? - насторожился Тимофей.

- С тобою посекретничать хотела. - Марья помолчала, потом вздохнула горько, - Не знаю, может быть, грешна я, о людях дурное думаю. Только слухи разные ходят…

- О ком?

- Об Афанасии Соколове… Хлопуше… с которым ты в норе обитался.

- И что ж о нём говорят? - по лицу Корсака пробежала недобрая гримаса.

- Да вроде ничего дурного за ним не замечено… Живёт, как все… Жена у его, Аннушкой звать. Сынок Ваня, пятый годок ему пошёл. В поместье надворного советника Тимашева на работы нанимался, а потом на медный завод Шуваловский на заработки стал ходить. Да только… слухи прошли, что грабит он на дорогах купцов проезжающих…

- А что ж атаман молчит? Коменданту докладывали?

- Об чём докладывать-то? Не пойман — не вор. А ещё поговаривают, что нападают они с подельниками только на татар. Сам, кажись, хвастался, что христианских душ он не трогает. Я, Тимоша, тебе сказать хотела про слухи энти, чтобы, значицца, ты настороже был. Ездишь ведь по ночам иной раз. И ты, и Ахмет. На днях опять пропал Хлопуша из станицы. То ли на заработки подался, то ли на разбой, один Бог ведает.

- За заботу благодарствую, сестрица. Разговоры про грабителей и среди купцов ходят, только поймать татя пока не могут.

- Молюсь за тебя всякий раз, а сердце не на месте, Тимоша. И что про Афанасия думать — тоже не знаю. Может, ошиблась я? Невинный он человек, а за мною грех. Оговорить любого можно, а он каторжник, к нему дурная слава легче пристанет. Всё одно — он ли, другой ли кто, да кто-то ведь озорует на дорогах! Не ездил бы ты ночами.

- Ах, сестрица! Кому суждено быть ограбленным, того ограбят даже днем. А без воли Всевышнего ни один волос с головы человека не падёт. Да ты угощайся, угощайся. Хочешь, вот сушеные финики, вот парварда сладкая, вот рахат-лукум. А то пирога попробуй с курятиной. Знатные пироги печёт кухарка наша!

- Да ведь пост, Тимошенька, забыл разве? Фиников попробую, а другое всё — боязно.

- Ай, АллА, совсем забыл… Прости, душенька… С пирогами маху дал. А сладости возьми. И ребятишкам с собою набери. Растут внучата, все ли здоровы? Никанор-то… - голос Корсака дрогнул. - большой уже совсем…

- Ага, - засмеялась Марья. - Женить его собираемси.

- Что?! Это как? Сколько годов ему?

- Двенадцать. Невесту себе уже нашел. С соседской Ксюшей не разлей вода. А той-то всего десять!

- А она как? Дитё совсем ведь!

- Глаз с него не сводит. Любовь, что поделаешь. А мы только рады, из хорошего семейства девица, собой хороша, по хозяйству уже всему обучена. Добрая жена из неё получится.

Не заметила Марья, как за разговорами время пробежало. Глянула в окно — солнце к земле уж опускаться стало. Заторопилась, дома-то делов сколько!

Корсак провёл её по крытому переходу, ведущему прямо из покоев в лавку, одарил гостинцами, отдельно выбрав подарок для маленькой Ксюши — бусики из мелких горошин узорчатого малахита, усадил в сани.

- Провожу-ка я, тебя, сестрица. Вроде и не шибко далеко до Бёрдской, а оврагов по пути хватает. Не ровён час обидит кто…

- Да ведь я не богачка, что с меня возьмёшь! - запротестовала Марья. - А тебе потом по темну домой возвращаться!

- Да ведь я казак, забыла разве? - усмехнулся Корсак, и на лице его вновь промелькнула недобрая гримаса. - У меня и пистолеты с собой имеются.

Слуга подвёл ему оседланного коня и, выслушав какие-то наставления, послушно ушёл, а Тимофей вскочил в седло:

- Едем!

Почти у самой слободы распрощались:

- Ну вот, ты и дома! - Корсак наклонился, поцеловал Марью. - Прощай, сестрица!

- С Богом, Тимоша! Ах, темь уже какая… Поторопись, родной! - перекрестила его Марья.

- Потороплюсь, - усмехнулся Тимофей и помчал прочь.

Однако, въехав во двор своего дома, он не пошёл отдыхать, как думала Марья.

- Всё ли готово? - спросил он работника своего Асхата, подведшего к нему свежего коня.

- Всё, хозяин, - кивнул Асхат.

- Тогда в путь!

Через несколько минут они выехали из Сеитовой слободы по Ново-Московской дороге, которая вела из Оренбурга в Казань. По расчетам Корсака, семья его должна была уже миновать Бугульму и подъезжать к Наурузовскому почтовому яму*. И где-то там мог бесчинствовать со своими сообщниками Хлопуша.

--------

* - ям — почтовая станция на Руси XIII—XVIII веков, где содержали разгонных ямских лошадей, с местом отдыха ямщиков, постоялыми дворами и конюшнями

--------

К утру добрались до Салмыша. Остановились на почтовой станции, дали лошадям долгожданный отдых, да и сами уснули, уставшие от бессонной ночи. А к обеду, перекусив налегке, снова в путь двинулись.

В татарской деревне Биккуловой устроились на постоялом дворе. Асхат с хозяином разговорился — о том о сём, а между делом спросил, не видел ли тот чего подозрительного. Однако всё было спокойно, разве что дня три назад какие-то люди проезжали, пили много, ели обильно, денег не считали. Сказали, что вернутся через неделю, для того приготовить им еды да вина самого лучшего, а в какую сторону они потом двинулись — того никто не приметил.

- Наши купцы, из Сеитовской слободы, которые на Ирбитскую ярмарку ездили, домой возвращаются. Не их ли караулит Хлопуша? - Корсак задумчиво посмотрел на Асхата. - Вот что… Поди, скажи хозяину, чтобы когда люди эти приедут, отвёл бы он им комнату отдельную да напоил их сонным зельем, а когда уснут, закрыл бы на ключ. Скажи, что я уплачу ему сколько скажет.

На следующее утро, едва замалиновели от восходящего солнца снега, Корсак с Асхатом выехали с постоялого двора. Однако теперь путь их лежал не по Ново-Московскому тракту, а на север, к Уфе. Ибо именно там, как предполагал Тимофей, орудовал нынче Хлопуша. Они отдыхали на почтовых станциях, прислушивались к разговорам редких проезжающих, высматривали знакомых, не слишком удаляясь от дороги, ведущей к Ашкадарским рудникам, где как будто бы работал Соколов.

Чутьё не подвело Корсака.

- Что это, хозяин? - Асхат приподнялся на стременах.

- Не вижу ничего… - Корсак, прищурившись, стал вглядываться в синеющие сумерки.

- Санки в овраге вроде… перевернутые…

Корсак хлестнул коня. На дне балки лежал возок, а рядом дорожные пошевни кверху полозьями, какие-то тряпки, мешки и мусор.

- Эй, есть кто живой? - крикнул Асхат.

Ответом ему был стон.

В лежащем на боку возке лежал связанный человек с кляпом во рту.

- Данис! - вскрикнул Асхат, узнав несчастного. - Сейчас, сейчас я тебя освобожу!

Вдвоем с Тимофеем они освободили Даниса от верёвок, вытащили из его затекших челюстей тряпку.

- Где остальные? Где хозяин твой? Кто напал на вас? - чуть не плача от жалости, расспрашивал Асхат татарина.

- Разбойники… - Данис с трудом мог что-то говорить, он пытался отплевываться, но получалось у него плохо, и слюна попадала на бороду, застывая от мороза. - А хозяин… там, в кустах.

Извлекли из зарослей самого купца, живого, но связанного и начавшего уже замерзать, а потом и двух возниц. Общими усилиями поставили сани, собрали уцелевшее добро.

- Коней-то увели, видно? - спросил Корсак, надевая хомут на голову своего жеребца.

- И коней, и пошевни с товаром. На трех санях мы ехали. Три возчика да я, а всего нас четверо, - купец кусал губы от обиды и унижения.

- А их сколько было?

- Пятеро. Здесь, в овраге, и поджидали нас. Знали, видно, что мы с ярмарки едем.

- Деньги нашли?

- Нашли. Всё выгребли…

- Ничего, Бахтияр, главное — вы живы. Могли и замёрзнуть ведь.

- Аллах послал нам тебя, Тауфик!

Тимофей промолчал, а про себя подумал — не меня вам Аллах послал, а Марью.

- Узнать их сможете, если увидите?

- Ещё бы… - скрипнул зубами купец.

Сани оставили на ближайшей почтовой станции и, взяв в деревне свежих лошадей, поскакали в Биккулову. На постоялом дворе было тихо, а под навесом жевали сено два коня, которых возчики Бахтияровы признали за своих.

- А ну-ка, Асхат… Узнай-ка у хозяина, выполнил ли он просьбу мою… - сказал Корсак.

Асхат нырнул внутрь дома, а через некоторое время вышел, не таясь:

- Двое их. Спят. Как вы и просили.

- Заходите! - Корсак жестом пригласил купца с его людьми в дом. - Не они ли?

Хозяин постоялого двора провёл приехавших в комнату, где на помосте, устланном затертым ковром, спали Афанасий Хлопуша да разбойного вида мужичок.

- Они, как же… - узнал обидчиков Бахтияр.

- Вяжите их, - скомандовал Корсак. - В Оренбург везите, в канцелярию губернскую. А мы с Асхатом и Данисом тех троих поищем.

Афанасий проснулся, открыл глаза, непонимающе оглядел вязавших его татар:

- Чего это, а?

- Да ты не боись, - ласково похлопал его по щеке один из возниц. - Мы тебя на снегу помирать не оставим. Живым останешься. А если расскажешь, куда деньги и добро краденое дел, совсем молодец будешь.

- Какое такое добро? Не знаю никакого добра. Я вас впервой вижу… - возмутился Хлопуша.

- Зато мы тебя не впервой. И кони у тебя краденые.

- Кони?! Да мы с товарищем сюда пешком пришли! Никаких коней у нас не было! - закричал Афанасий.

- Вот как! - удивился хозяин постоялого двора. - А чьих же мои работники под навес поставили да напоили-накормили?

- Это уж ты у своих работников спрашивай! Может, они и ограбили купца? А меня оговорить решили? - надрывался Хлопуша.

- Смотри, каков наглец! - всплеснул руками хозяин.

- Ну, хватит разговоров! - вспылил Бахтияр. - Заткните ему рот тряпкой. В канцелярии пусть рассказывает, что и как было.

Трёх разбойников, помогавших Хлопуше в ограблении, схватили на Ново-Московском тракте, на почтовой станции. При них нашли двадцать восемь рублей серебром, да несколько халатов, да сколько-то ягнячьих шкурок. В хлеву стояли кони, которых Данис сразу признал — хозяйские. Отпираться разбойники не стали и сбегать не пытались.

Отвезли грабителей в Оренбург, в канцелярию, где, посаженные в камеру отдельно от Хлопуши, они рассказали всё без утайки — как готовились к нападению, как делили добро краденое, куда потом дели его. За то, что пойманы на краже впервой, были они биты кнутом да отправлены на Ашкадарские рудники.

Афанасий же Соколов, поскольку попался на разбое в третий раз, наказан был вырыванием ноздрей и проставлением на лице знаков, а после побития кнутом отправлен на каторгу в город Тобольск.

Однако через некоторое время в губернскую канцелярию прискакал конвойный казак с известием, что Соколов Афанасий сын Тимофеев по прозванью Хлопуша с этапа бежал.

Продолжение следует...