Дикая степь... Глава 39. Самозванец

Время действия - осень 1773 г.

Жёлтый лист сорвался с ветки и, кружась, стал медленно опускаться на землю.

- Ксюша… - у Никанора перехватило горло.

- А? - подняла на него глаза девушка.

- Хорошо-то как… - немного помолчав, сказал Никанор, не отрывая взгляда от любимого лица.

- Хорошо! - улыбнулась Аксинья.

- Дождаться не могу свадьбы нашей.

Щёки девушки заалели стыдливо, она вдруг обернулась, кивнула в сторону реки:

- Гляди, Никаша, ребятишки рыбачат. УшкИ захотели, видно, - костерок на берегу разожгли.

Пахло прелыми листьями и грибами, чистотой и свежестью, пронзительно-голубое небо было ясным и глубоким, каким оно бывает только в пору бабьего лета, с тихим шуршанием падали багряные калиновые листья, а в душе рождалась тихая светлая грусть об уходящем времени.

- А ты разве не ждёшь, когда обвенчают нас? - Никанор бережно обнял невесту.

Ах, где же те безмятежные времена, когда так легко было играть вместе в овражке за слободой! Как, в какое мгновение родная и привычная подружка превратилась в красавицу, к которой и подойти-то боязно, не то что за руку взять или обнять? Разве это та самая Ксюша, которую он носил на своей спине, если она уставала (а может, лукавая девчонка просто делала вид, что уставала) в походах за ягодами к дальнему оврагу? Разве её он спасал от собак господина коменданта, которые за неимением крупной добычи решили поохотиться на испуганного ребёнка?

- Жду… - кротко сказала Ксюша, смущённо опустив глаза.

Но вдруг метнула взгляд на Никанора, полный огня и страсти, от которого зажглось у парня внутри.

- Ксюша… - задохнулся он, застучало неистово сердце.

- Постой, Никаша, ребята чевой-то… - голос у девушки вдруг стал тревожным.

- А? - мысли Никанора путались.

- Ребятишки, говорю, мельтешатся чевой-то. Не стряслась бы с имя беда… - Аксинья отстранила руку парня, глядя на суетящихся вдали детей. - Айда к ним!

Девушка, подобрав подол, рванула к берегу, а за нею, всё ещё во власти волшебного очарования, двинулся Никанор, досадуя в душе на излишнюю скромность невесты, которая заставила её найти предлог и ускользнуть от его ласк. Однако ребятишки на берегу в самом деле выглядели испуганными, а кто-то нырял в холодной уже осенней воде, выискивая что-то на дне.

- Чего стряслось-то? - закричала Ксюша издалека.

- Егорка в воду упал, мы хотели его достать, а найти не можем! - плачущим голосом доложился один из мальчиков.

- Откуда упал? - по коже Никанора пробежал озноб.

Егорка, пятилетний внучок Савелия, уродился слабым и болезненным, с нелепо вывернутыми руками и ногами, плакал без умолку по каким-то одному ему понятным причинам. Уж сколько Марья хлопотала над ним, сколько молитв прочла, сколько мазей и припарок сделала, да всё без толку. А когда пришло время мальчонке вставать на ножки, стало понятно, что не сможет он ходить по-людски. Умом же был Егорка светел и нравом добр и чист, а оттого любили его в семье, любили и уличные ребятишки, часто бравшие малыша с собою то в луга, то на реку.

- С мостков упал… - размазывал по лицу слёзы и сопли парнишка.

Никанор с разбегу нырнул в зеленоватую взбаламученную воду, выискивая руками у мостков детское тельце. Выскочил на мгновение вверх, вдохнул, выдохнул, нырнул снова, но ничего не отыскал. Как же так? Что же ты, родной? Найдись же!

НогИ коснулось что-то, лежащее на дне. Никанор снова выскочил вверх, набрал в лёгкие воздуха, опустился, стараясь нащупать это что-то. Рубашонка… Вот он… Парень вылетел пробкой из воды, кинулся на берег, на ходу стараясь привести малыша в чувство…

Чуда не случилось. Слишком поздно пришла помощь, слишком поздно. Испугался, видно, Егорка, падая, хлебнул воды, забился, не сумел удержаться на поверхности, ушёл на дно.

- Егорушка, славный мой, открой же глазки! - скулила тихонько Ксюша, но тщетными были слёзы её.

- Что мы скажем родителям! - вздохнул Никанор, поднимая ребёнка.

Шёл казак по слободе с печальной своей ношей, не поднимая глаз на встречных, будто это он виноват был в случившемся.

- Господи Исусе Христе… - крестились казачки у колодца. - Отмучился мальчонка.

- Ага, прибрал Господь. Как жить-то ему было такому увечному…

- Ох, да ведь хороший какой был…

- Хороший… - вздыхали женщины, вытирая слёзы. - Как матка-то его теперя?

- А Савелий? Как Агаша преставилась, Егорка для него светом в окошке был!

- Ой, не говорите! А всё же Бог милостив. Пока маленький, он для родителей свет в окошке. Да ведь они же не вечные!..

...В курене Савелия было мрачно, пахло ладаном, суетились соседи. Тимофей пришёл, Пётр Калмыков с Таней, Анфиса с Ерофеем, Андрейка. Марья возле Савки хлопотала — не тронулся бы старик умом с горя. А тот молчал, будто окаменевший, сидел на завалинке да вдаль за реку смотрел, на поминальное благолепие природы. Даже в сторону подъехавшего к куреню вестового не поглядел.

- Митрий! - зычным голосом крикнул посыльный. - Собирайся! Тебе велено ехать почту конвоировать! Да поторапливайся!

- Осподи! - всплеснула руками Марья. - Дали бы ему сына земле предать!

- Да ведь не моя очередь! - Митрий, почерневший и осунувшийся, вышел к вестовому.

- Не знаю ничего. Велено тебе сказать, я и сказал, - смутился посыльный, разворачивая коня. - Разбирайся с комендантом сам.

- Я, Митрий, схожу в канцелярию, переговорю с им али с атаманом. Должон же он понять… - поднялся Савелий.

- Я с тобой, - двинулся следом за ним Тимофей.

- Где атаман? - Савелий поднялся на крыльцо канцелярии.

- Куда прёшь? - встал на пути у него мордатый казак.

- А ну, пусти! - взгляд Савелия был дик и мрачен. - Атаман мне нужон!

- У коменданта он, занят.

- Вот и хорошо, - Савелий рванул дверь, за которой заседал комендант.

- Тебе чего надо? - поднял голову от карты, разложенной на столе, седой уже капитан с беленым париком на голове.

- Ваше благородие… Велели вы сына мово, Митрия, в конвойные отрядить. С почтой, значицца…

- Ну и что? - нетерпеливо переспросил комендант.

- Ваше благородие… Пётр Лукич… - повернулся Савелий к атаману, не поднимавшему голову от карты. - Сынок у его помер. Егорушка, значицца. Смилуйтесь, отправьте кого другого. Пущай хоть простится с кровинушкой своей.

- Приказы не обсуждаются, приказы исполнять дОлжно! - капитан нахмурился.

- Да ведь не его очередь! Ходил он с конвоем в прошлый раз!

- Пойдёт ещё раз.

- Ваше благородие! Отправь меня заместо его! Оставь Митрия! - лицо Савелия стало багроветь.

- Митрию приказ исполнять, а ты, старик, уходи. Прочь отсюда! Не к себе в хлев пришёл!

- Оставь его, гнида… - с ненавистью процедил Савелий. - Оставь…

- Что?! - взвился капитан. - Эй, кто там! Караульный! Взять его!

- Ваше благородие! - кинулся вперёд Тимофей. - Не надо. Горе у него, оттого и сказал лишнего. Он уйдет. Не тронь его, а я отблагодарю! - многозначительно подмигнул он коменданту.

- Вон! Вон отсюда! - закричал комендант. - Оба вон!

- Вот и славно, вот и хорошо, - заторопился Тимофей увести товарища.

- Гнида ты, мразь! - бился в его руках Савелий. - Ну, погоди… Погоди, ваше благородие, отольются тебе наши слёзы! Пожалеешь, да поздно будет!

- Молчи, молчи… - пытался зажать ему рот Тимофей, выводя его на крыльцо.

- Скоро уже… скоро придет вам конец!

Ночью Савелий пропал. Уехал, собрав в седельные сумки немного ржаных сухарей да закаменевшей сушеной рыбы, не сказав ни слова плачущей снохе, ни с кем не попрощавшись.

Митрий вернулся через неделю.

- Не тебя нагонять уехал отец? - спросил его Тимофей, сидя за столом в плохо освещенной, неуютной, будто осиротевшей избе.

- Не видал я его… - мрачно ответил Митрий. - Видно, уехал Петра Фёдоровича искать.

- Кого? - удивлённо поднял брови Тимоха.

- Петра Фёдоровича. Императора. Слухи были, что спасся он чудесным образом, а заместо его заговорщики другого человека у били. И будто бы скрывался он где-то у казаков до поры.

- Ну, слышал я от Савки такие речи. Где же он энтого императора искать собирается?!

- А его искать нужды нет, дядька Тимофей. Император Пётр Фёдорович сам идёт сюда с войском. Яицкие казаки в большом количестве присягнули ему. Илецкий городок взят. Илецкие казаки, почитай, все в его войско пошли.

- Свят-свят-свят… Ты думаешь, что это настоящий Пётр Фёдорович?

- А кто ж его знает, настоящий он али нет. Придёт — так поглядим. Хуже, чем теперя, уже не сделается.

Тимофей покачал головой, но перечить не стал. Понимал, что тяжко на душе у Митрия, оттого и мир ему чёрным кажется, оттого и думает, что хуже того быть не может.

Вечером вестовой привёз приказ из Оренбурга от губернатора Рейнсдорпа — вернуть из отлучек всех казаков, прислать отряд в сто человек для отбития Илецкого города. В списки попали оба брата Калмыковы — Пётр и Павел.

- Что ж, ребяты… - Тимофей обнял сначала одного сына, потом второго. - Стар я уже, многого не понимаю. Как вам быть — сами решайте. Только глядите, от заповедей божьих не отступайте, чтобы душам вашим на том свете мук не принять. А мне бы только взглянуть на него, я бы вмиг распознал — настоящий то император, али смутьян.

Скоро пришла весть, что посланный Рейнсдорпом отряд до Илецкого городка не дошел, потому как войско навоявленного царя уже взяло штурмом крепость Рассыпную, а за ней Нижнеозерную. Что отряд укрылся в Татищевой, но и её смутьяны взяли в осаду, и большая часть казаков переметнулась к врагу. Коменданта крепости вместе с женой, как и других офицеров, расстреляли, а дочь коменданта была обесчещена и взята наложницей к императору.

- Вот чем Савелий грозился капитану, - задумчиво говорил Тимофей Марье, глядя в окно, за которым шёл нудный непрекращающийся осенний дождь. - Знал, что бунт казаки подняли. Неужто верит он, что теперя лучше будет?

- Обида у него в душе на коменданта, мести жаждет он.

- Да ведь и о том надо подумать, что после мести станется. Небось, у нового императора свои придворные есть, свои коменданты и командиры. Будут ли они справедливее прежнего?

- Люди разные… - хмыкнула Марья. - Кто-то будет, кто-то нет. А ты бы отнёс должок господину капитану. Пообещался отблагодарить — так выполняй. Поросеночка поупитаннее выбери.

- Может, петушка с него хватит?

- Не скаредничай. Смутьян придет сюда — возьмет и петушка, и поросенка, нас не спросит. И батюшке отнеси, пускай за сыновей наших помолится, за Петрушу и Павлика.

Тимофей вздохнул, поднялся. Ныла поясница, нудно болела нога, и выходить во двор совсем не хотелось. Но Марья знала, что говорила — в этом Тимофей был уверен. Сказала — значит, надо идти.

Скоро прилетели новые вести — не лучше прежних. Взята Чернореченская, а от неё бунтовщики пошли к Сеитовой слободе, где Пётр Фёдорович жаловал присягнувших ему татар всеми благами — землями и пашнями, реками и озёрами, и протчая, и протчая, включая жалованье и порох. А потом направился к Сакмарскому городку, где встретили его казаки хлебом и солью.

4 октября армия новоявленного царя подошла к Бёрдской…

- Тимоша! Матвей прискакал, говорит, бунтовщики к слободе подходят, - голос Марьи был тревожным.

- Что ж, посмотрим на императора, кто он таков, - Тимофей тяжело поднялся с постели, принялся одеваться.

- Куда же ты? Больной-то? - всплеснула руками Марья.

- Всё одно идти придется. Хоть погляжу, каков он.

Тимофей оседлал коня и, с трудом утвердившись верхом, направился в поле, куда уже стекались толпы слободских женщин, ребятишек, ехали старики и молодые казаки. Там, за слободой, уже ставились шатры и палатки, разжигались костры, пахло дымом и конским навозом.

- Тимофей! Ты здесь! - раздался рядом радостный голос.

- Савелий!

- Я! В армии Петра Фёдоровича сотником теперь служу.

Глаза Савелия были живыми, одухотворенными, светилась в них какая-то фанатичная радость, будто видел он перед собою что-то важное и правильное, чего не замечали другие.

- Где он? - спросил Тимофей, выискивая глазами царя.

- Да вон, видишь? В красном кафтане и шапке с красным верхом.

На деревянный помост, наскоро сооруженный из каких-то досок и устеленный богатым персидским ковром, казаки втащили высокое кресло с бархатной малиновой обивкой, явно украденное из помещичьего дома. Следом поднялся человек, стриженный по-казачьи - «в кружок», с тёмно-русой, почти чёрной, бородой. Был он невысок, плечист, но в поясе тонок, смуглое лицо его покрыто желтоватыми конопатинами, а нос с горбиной, будто клюв у хищной птицы.

- Это он и есть? Император? - Тимофей с сомнением посмотрел на самозванца.

- Он и есть. Каков, а? - засмеялся Савелий.

- Хорош. Только никакой он не Пётр Фёдорович. Уж я-то благородных повидал, не такие они. Ишь, сморкается в пальцы, как простой казак.

- Знамо дело, простой казак Пугачёв и есть. Емельяном зовут. Сам с Дону, с Зимовейской станицы.

- Да как же это! А ты говоришь император! - удивился Тимофей.

- Да хоть чёрт лысый, всё одно император. Если он вторым Стенькой Разиным станет, если за народ стоять будет, то я за ним хоть в огонь пойду, хоть в воду!

- Ишь ты, Стенькой Разиным…

- Тоже ведь с Зимовейской был казак! Небось, одной землицей вскормлены. Погоди, мы с ним такое устроим! Всю землю российскую перевернем. Сеитовская слобода полк выставила, да триста татар, которых Рейнсдорп затребовал, на нашу сторону перешли, да полторы тыщи казаков, да солдат сотни три. Представь, какая силища!

- Петруха с Павлом мои здеся?

- Нет. Они в Татищевой, говорят, присягнули императору вместе со всеми, а потом пропали. Как не было их. Видать, к Рейнсдорпу подались.

- Вона… Постой, а это кто же рядом с Пугачёвым? Не Максим ли Черкас? - Тимофей приставил ладонь козырьком.

- Он самый. А вон это… Узнаёшь?

- Свят-свят-свят… Хлопуша?

- Ага. Видишь, Рейнсдорп его послал к казакам, чтобы супротив Пугачёва поднять, а он на нашу сторону переметнулся.

- Не мудрено, что переметнулся. Рейнсдорп ему ноздри рвал да клейма на лице ставил, а у самозванца он в самолучших друзьях, как я погляжу.

- Ну-ну-ну… Ты язык-то попридержи, Тимоха. За самозванца и вздёрнуть могут запросто. Император он. И не вздумай Емелькой его назвать, обидишь кровно.

Толпа зашумела, задвигалась:

- Ведут, ведут…

- Кого ведут?

- Коменданта ведут с женой.

- А сынок-то ихний где?

- Погоди, и сынка найдут. Отольются кошке мышкины слёзы…

Савелий довольно засмеялся:

- Ну вот, настал час расплаты.

- Постой, Савелий. Да ведь за офицеров отвечать придется!

- Тимоха, Тимоха! Разве ты не понял? Даже если завтра меня на дыбу вздернут, я не пикну. Главное — увидеть, что обидчики наши наказаны.

- Ты ведь не был раньше таким. Когда в тебе поселился этот бесовский огонь? Он выжигает твою душу, я не узнаю тебя! - Савелий отпрянул от товарища своего.

- Давно, Тимофей, давно. Почитай, четверть века копилось, а вспыхнуло, когда Агашу свою на погост отнёс. Да постой, постой, капитана к императору подвели. Что-то будет…

Пугачёв спросил о чём-то пленного коменданта, и Тимофей заметил, что у «императора» не хватает переднего зуба, а левый глаз нервно прищуривается во время разговора.

- Его величество спрашивает, не забижал ли вас комендант, ребятушки? - гаркнул во весь голос Хлопуша.

- Как не забижал, забижал! - загалдела толпа.

- А вас, детушки? - обернулся Пугачев к татарам.

- Ещё как! - зашумели те.

- А сыновья его где?

- Дочка в Самаре замужем. Старшой сын в Уфе служит, - докладывалась одна из стоящих рядом казачек. - Второй в Оренбурге. Третий-то ещё до службы не дорос, здеся, в слободе живёт.

- А что ж сюда-то его не привели? - обратился Пугачев к державшим коменданта казакам.

- Не нашли мы его. Спрятался, видать!

- Ну ничего, найдем. От нас не уйдет. Так что же вы, детушки, хотите для коменданта вашего? Живота али смepти?

- Смepти! - закричал вместе со всеми Савелий.

- Да будет так! - махнул рукой Пугачев, отдавая приказ.

Два казака схватили капитана, поволокли к оврагу. Закричала вдруг дико жена его:

- Самозванец ты, а не император! И меня казни!

Лицо Пугачева передернулось, он снова махнул рукой, и казаки потащили женщину следом за супругом её.

Тимофей стал осторожно выбираться из толпы.

- Куда ты? - удивленно посмотрел на него Савелий. - Самое главное только начинается. А присягать императору?

- Спина болит, сам знаешь. Полежать мне нужно. А присягу я приму, не сумлевайся. Лично присягну Петру Фёдоровичу.

Дома Тимофей поставил коня в стойло, вошел в избу.

- Что там? - Марья тревожно смотрела на мужа.

- Самозванец он. Донской казак Емелька Пугачев! - Тимофей сбросил с себя зипун, повалился на постель.

- Дай, сапоги сыму с тебя! Комендант-то что?

- Расстреляли коменданта. И женку его заодно.

За печью что-то грохнуло, упало.

- Кто там? - удивился Тимофей.

Марья молчала, зажав рот уголком платка. Тимофей вздохнул, поднялся, заглянул за печку. В углу, глядя перед собой неподвижным взглядом, сидел младший сын коменданта.

Продолжение следует...