Дикая степь... Глава 40. Никому покоя не будет!

Время действия - осень 1773 г.

- Марья, а Матвей наш где? Не видал я его у самозванца, - Тимофей задвинул цветастую занавеску, устало сел на постели.

- Не приходил больше, не знаю.

- Ты ба наведалась к ему. Скажи, пущай придет сюда, разговор есть. А парня в подпол покудова спрячь.

- Что ж теперя будет, а, Тимоша? - спросила Марья, опуская за ослабевшим от горя, безвольным подростком тяжёлую крышку погреба и прикрывая её сверху полосатым половичком.

- Поглядим. Савелий-то сотником у самозванца.

- Что ты! - всплеснула Марья руками. - Рази он не догадался, кому служить пошёл?

- Не догадался… Как не догадаться! Он мне и сказал, что Емелькой Пугачевым смутьяна кличут. Да только обида в ём крепко засела на коменданта, на атамана, на весь мир. От обиды к чёрту на службу идтить готов.

- Что ты! Что ты! Упаси его Бог! - замахала руками Марья и выскочила из избы.

Матвей пришёл ближе к вечеру. Зачерпнул из ведра ковш тепловатой воды, выпил махом, сел на лавку, отирая бороду.

- Был у «ампиратора»? - Тимофей испытывающим взглядом посмотрел на сына.

- Ампира-атора… - скривился тот. - Не быть куре Жар-птицей! Ходил я к лагерю его. Что ж, глянуть хоть!

- Вот то-то же… Императором себя объявил, самозванец. А на деле донской казак Емелька. Ты присягу давал?

- Кому? Хлопуше, что ли? Али Черкасу?

- Ох, Матвей, припомнит Афанасий тебе, как ты его из норы вытаскивал, да и посля не шибко жаловал.

- Пущай припоминает. Не больно я спужался.

- Ты, Матюша, не дури. Что у его, что у Черкаса души темные. Ночью уходи к войсковому атаману в Оренбург. Ему верные казаки нужны будут. Петруша с Павлом, должно, тоже туда сбежали, хоть смутьяну и присягали. Савелий сказывал, что видел их под Татищевой.

- Живые?! - радостно вскрикнул Матвей.

- Живые, слава те, Господи, - перекрестился на иконы старик.

- Слава те… Кабы не эти двое, Хлопуша с Черкасом-то, может, и поверил бы я самозванцу. Да только настоящий император не станет с каторжными дружбу водить.

- Как знать… Может, и вправду за народ они? Может, хучь Емелька и самозванец, а полегше станет людям? - в глазах Тимофея были и неуверенность, и страх ошибиться, пойти по ложному пути. - Может, ежели царём простой человек станет, из казаков, так и думки бедняцкие ему понятнее будут, а?

- Думки бедняцкие? Ты, батя, озимые наши не видал?

- Нет, а что? - насторожился старик.

- А ты погляди. И на Савельеву делянку тоже. Погляди, что от них остаётся, когда полторы тыщи казаков коньми по ним пройдут.

- Неужто потоптали?! - Тимофей в изумлении хлопнул ладонями по ляжкам.

- Вот и погляди, что для них думки бедняцкие. Разве рачительный хозяин позволил бы такое? А где теперя кони ихние пасутся? А-ааа… Вот то-то же.

- Чем же он кормить такую ораву будет? Эт… сколько ж одного хлеба надо!

- Провиант он закупит, денег у его хватит.

- Откуда же? У простого-то казака!

- В имениях, какие попадаются на пути, подчистую всё выгребает. Караван под Орской, какой из Бухары шёл, разграблен.

- Вон что… Выходит, тать и разбойник он?

- Говорит, что не для себя берёт, а для воинства своего. Говорит, что богатства эти пОтом мужицким добыты.

- Оно то верно, мужицким… И войско кормить нужно. Сам-то что думаешь?

- Может, и верно. Да только не по мне это. Чем же он лучше тех, кого на плаху кладет? Нет, батя, не стану я ему служить.

- Так тому и быть. Уходи, сынок, в Оренбург, уходи. С собой мальчонку прихватишь. Комендантова сына.

- Где он?! - Матвей приподнялся с лавки, удивленно оглядывая избу.

- В подпол мать его спрятала. Сейчас иди, собирайся в дорогу. Как стемнеет, стукни в окошко.

- А ты как же, бать? Может, и ты в Оренбург?

- Чтобы мать твою на берёзе вздёрнули? Али жён ваших? Али деток? Поглядел я, как они комендантшу казнили, как мальчонку его выискивали. Ежели что — не пожалеют никого. Нет, сынок. Тут я останусь. И присягать самозванцу буду. И служить ему буду сколь смогу. Только служить стану по-своему. Ну, загодя неча болтать, - оборвал Тимофей свою речь. - Там видно будет. Иди, сынок, благослови тебя Бог!

Войско самозванца стояло лагерем за Бёрдской. Дымили костры, раскинулись по степи палатки. В самом большом шатре расположился Пугачев со товарищи, а рядом, в том, что поменьше, разместили веселых девиц.

- Это что же, гарем его, что ли? - удивленно спросила какого-то казака пришедшая поглазеть на войско Марья.

- Придворные дамы императора нашего, что ж такого! Царь-то, небось, мужчина в силе.

- Так, может, законную жену ему взять?

- Есть законная, в Питембурге на мужнем троне сидит. Вот погоди, когда разобьём её армию, саму Катьку в монастырь отправим, тогда можно будет и законную. А пока… не монахом же ему быть, ежели жена у его паскудница!

- Вона… А девки-то что? Не против? - осторожно поинтересовалась Марья.

- Так честь-то какая! Кто ж против будет! - засмеялся казак.

Покачала Марья головой, дальше пошла. Склонялось к горизонту солнце, и вечер был ясен и чист. В стороне у большого костра суетились, приготовляя ужин, башкиры, недалеко от них расположились киргизцы, низкими голосами ревели верблюды, ржали кони, где-то весело отплясывали татары, вскрикивая и подзадоривая друг друга.

От всего этого смешения голосов, звуков, суеты веяло праздником, радостью, свободой. Марья поневоле улыбнулась, расправила плечи: вот бы всегда так — жить в дружбе, доверии и счастье! Может, и правда — станет с новым царем лучше? Может, зря они с Тимофеем ощетинились? Присягнуть Емельяну Ивановичу да жить с чистой душой?

Однако вспомнился испуганный, раздавленный горем сынок коменданта, и очарование вечера разрушилось. Как бы то ни было, а мальчонку надо в город отправлять, в крепость. А там Господь укажет путь.

Промчали мимо Марьи конники — только комки земли от копыт летели. Приложила она руку ко лбу, вгляделась в удаляющиеся фигуры — вроде Хлопуша с Черкасом, да ещё сколько-то казаков поехали в сторону Сеитовой слободы. Корсака предупредить бы про Афанасия, да ведь он с Пугачевым в Сеитовой ещё допрежь Бёрдской побывал, чай, увидал его Тимоша, успел скрыться.

Заныло в груди тоскливо, сползла с лица улыбка. Зашагала Марья домой. Пора уж, стемнеет скоро.

А Хлопуша с Черкасом вперёд неслись, к татарскому городку.

- Да погоди, Афанасий, зачем ты тянешь государя туда? Чем лучче-то? - нетерпеливо спрашивал Черкас.

- Ты, Максим, сам пойми — скоро холода настанут. Надо перебираться в теплое жильё. А я слыхал, есть в Сеитовой домок один, - Хлопуша причмокнул губами.

- В Оренбурге на зиму устроимся. Там теплого жилья вдосталь.

- Думаешь, так скоро крепость одолеть? Нет, голубчик, за неё повоевать придется нам.

- Чего воевать-то? Государь трех женок с письмами прелестными* к казакам послал. Сами сдадут, сами ворота откроют, - хмыкнул Черкас.

--------

* - письменное обращение к простым казакам и солдатам с призывом присоединиться к его войскам

--------

- Ежели откроют, то войдем. А ежели нет? То-то же. Императору дворец нужон, чтобы внушать людишкам трепет. Вот мы ему дворец и добудем!

- Татарина какого обидишь, потом весь ихий полк от нас отшатнется. Государь им все блага сулит, и землю, и воду, и чтобы жить по дедовским заветам, а ты домок отнимать надумал! Али что — он сам отдасть?

- Отдаст, отдаст! - захохотал Хлопуша. - А насчет того, что татарин он — не боись. Хоть и в басурманы подался, на татарке женился, а на самом деле самый простой казак, каких кругом полно.

- Ну, поглядим… - сдался Черкас.

К Корсакову двору подъехали уже затемно.

- Дом как дом… - проворчал Максим.

- Погоди, - ухмыльнулся Хлопуша, постучал кулаком в массивные, обитые железом ворота.

В щели между створкой и покрытой резным узором аркой появилось лицо:

- Кто тут?

- Открывай, мы люди государевы, - Хлопуша придвинулся поближе, повернулся так, чтобы восходящая луна осветила его обезображенное лицо, завязанное тряпицей.

Человек за воротами охнул, открыл торопливо замки и порскнул куда-то в глубину строений. Казаки толкнули створки, въехали в чисто подметенный широкий двор.

- У нас гости? - наверху террасы, опоясывающей дом, появился Корсак.

Расторопные слуги вынесли масляные фонари, осветив двор и лица приехавших.

- Говорят, незваный гость хуже татарина, - весело захохотал Хлопуша. - А мы незваными явились!

- Мы всегда рады гостям, - голос Корсака был спокойным, и невозможно было понять, удивлён ли он, испуган ли. Нельзя было и по лицу его, скрытому в тени, угадать, что чувствовал он, увидев старого своего недруга.

- Раз так, то веди нас в хоромы, - продолжая смеяться, сказал Хлопуша.

- Что ж, милости просим! - Корсак стал спускаться по лестнице, и вид его был столь величественным, что казаки даже слегка оробели.

Тимофей сошёл вниз, распахнул дверь парадного входа, в который впускал он обычно посетителей, жестом пригласил войти внутрь. И снова движения его были полны благородства и силы, словно был он по меньшей мере багдадским халифом. Хлопуша, насмешливо посмотрев в его сторону, ринулся в дом.

- Вот, гляди! - обратился он к Черкасу, будто хозяина и вовсе рядом не было. - Правду купцы говорили, подходит энтот дом для нашего государя.

- Вижу, прав ты был! - Максим поднял глаза, осматривая лепные потолки и плотные бархатные портьеры, зеркальные шкапчики и дорогие часы в простенке между окон. - А печка-то какая! Царская.

- Вот и я про энто. Здесь и сделаем ставку.

- А где же у государя опочивальня будет?

- Опочивальня… а вот здесь! - Хлопуша толкнул дверь в другую комнату, за которой на самом деле была небольшая спаленка.

- Годится! - отозвался Черкас.

Хлопуша вышел в коридор, из которого лестница вела наверх, и пройдя немного, открыл другую дверь:

- Вот здесь метрески* жить будут. А что, от государя недалече, и нам не помеха.

--------

* - любовницы

--------

- А мы?

Хлопуша взбежал по лестнице:

- А мы вот здесь! Устроено тут, правда, по-басурмански. Ну да ничего, мы лавки да столы сами принесём, мы не гордые. А, Корсак? - повернулся он к Тимофею, с саркастической улыбкой наблюдавшему за ними. - То бишь Калмыков Тимофей Никаноров сын. Согласен, что ли?

- Так ты ведь уже всё решил, для чего тебе моё согласие?

- Это верно, оно мне ни к чему. А всё же знать хочется, что в душе у тебя.

Корсак улыбнулся. Душа его рыдала. С ужасом представлял себе Тимофей пугачевских наложниц в комнате, где принимал он когда-то дорогих его сердцу гостей, а беглых каторжников, сквернословящих и пьющих вино, - в покоях, где столько лет был он счастлив. Но никогда не показал бы он этого врагу своему, как не сказал бы, что в разграбленном под Орской крепостью караване были и его товары на немалые суммы, среди которых два десятка ящиков сусального золота.

- Чужая душа потемки, да и в своей разобраться нелегко. Что же, ты прав. Государю нужны достойные палаты. Мне только жаль, что скромное моё жилище ничем не напоминает петербургских дворцов, к которым привыкли Их Величество. Однако всё-таки это лучше, чем шатер в чистом поле.

- Сознайся, жаль тебе дома, а? - захохотал Хлопуша.

- Аллах дал, Аллах взял, - Корсак сложил перед собою ладони, прошептал что-то, провёл ими перед лицом, - Всё в Его воле.

- Куда же ты теперь? - ухмыльнулся Черкас. - Айда с нами. Завтра едем штурмовать Оренбург.

- Согласен. Мне только нужно собраться, ведь я давно уже не был в боях. К утру я приеду в лагерь, заодно прихвачу гостинцев для государя.

- Метрескам его конфет не забудь! - подмигнул Хлопуша.

- А домок-то ничего, - хлопнул Черкас по плечу своего товарища, когда они возвращались в Бёрдскую. - Прав ты был, Афанасий, что потащил меня сюда. Откуда ты узнал про него?

- Я о нём много чего знаю. Это тот самый упырь, из-за которого я носа своего лишился и на каторгу попал.

- Почему ты его Калмыковым назвал? Он родственник им?

- Ооо… это длинная история, но я тебе расскажу о ней. Сколько дней… Видит Бог, сколько дней и ночей не спал я, мечтая вырваться из крепости, вернуться сюда, отомстить. Рейнсдорп — вот уж истинный осел! Он послал меня к вам в лагерь, чтобы я уговорил казаков выдать властям Емельяна, обещая мне за это помилование! - Хлопуша раскатисто захохотал. - Обещая помилование! А ещё говорил — пушки, мол, заклепай, и порох сожги! В голове его вовсе не было, что выпуская меня из крепости, он уже помиловал меня и дал свободу. Чего же мне ещё желать!

- А я и рад был тебя увидеть в нашем лагере! - хлопнул его по плечу Черкас.

- Братцы, а что это горит там? - спросил вдруг один из сопровождавших их казаков, оглянувшись.

Над слободой поднималось, разгораясь, зарево. Хлопуша замер, будто онемев, потом круто развернул коня и помчался обратно.

- Ах ты, мать твою… - выругался Черкас. - Зарублю на месте, паскуда!

Пламя разгоралось всё ярче, и, когда казаки подъехали ко двору Корсака, спасать что-то было уже поздно. Оранжевые языки жарко лизали стены дома, лавки, амбаров. Суетились рядом люди, да только тушить никто не решался.

- Воду, что ли, несите! - крикнул Хлопуша.

- Нет, Афанасий, - сказал Черкас, принюхиваясь. - Не поможет вода. Земляным маслом полил он, прежде чем запалить.

- Земляным маслом? Это что такое?

- На Кавказе у берега Каспийского моря из земли выступает это масло. Есть его нельзя, но оно исцеляет от разных болезней. А ещё его заправляют в светильники. Видно, этим маслом и полил Корсак стены дома, чтобы горело жарче.

- Ааах… - Хлопуша зло рубанул воздух рукой. - Найти бы его! Я бы его самого...

- Теперь уже не найдем. Он хитрее нас оказался. Что ж, довольствуйся тем, что лишил его такого богатого дома.

- Нет, я найду его. Его кумпаньон и шурин Ахметка где-то здесь живет. Должно, Корсак, у него прячется. Да и женушку с дитями куда-то он поселить должон. Эй, как тебя! - окликнул Хлопуша молодого парня. - Я государев человек. А скажи-ка, где родич Корсака живет? И куда он жену свою дел?

- Тауфика жена? - с готовностью подскочил к нему татарин. - Так они с братом её Ахметом дня три назад в Казань отбыли. К родственникам. Тауфик следом собирался ехать.

- Вон оно что… - Черкас покрутил ус, задумчиво глядя на пылающее здание.

С грохотом обвалились перекрытия, столб искр поднялся в небо, испугав суетящихся рядом людей.

Возвращался Хлопуша чернее тучи.

- Что ты, в самом деле? - пытался утешить его Черкас. - Дом другой подыщем. А то гляди, завтра Оренбург возьмём, так там и получше этого найдем.

- Из-под земли бы достал его… - заскрежетал зубами Хлопуша.

- Ничего, достанем. И Казань наша будет. Видал, сколько народу к нам идет? И ещё больше добавится. Всю Россию перевернем, нигде ему покою не будет. И не только ему. Всем, кто супротив нас пойдет.

Хлопуша молчал с мрачным видом.

Следующий день тоже не принёс ему радости. Оказалось, что казачки, посланные в Оренбург с прелестными письмами, были задержаны караульными. К тому же штурм крепости успехом не увенчался. Раз за разом пытались бунтовщики взять её приступом, но всякий раз получали отпор.

Дни шли за днями, надвигалась зима, становилось всё холоднее, всё морознее. Ледяной ветер гнал по застывшей в камень земле пыль и редкие снежинки, трепал сиротливо стоящие в степи палатки, навевал тоску.

Пора было располагаться на зимние квартиры.

Продолжение следует...