Откуда взялся смех - перевод с плит и подходящие м

Откуда взялся смех - перевод с Шангтолусьских плит и некоторые тематически подходящие материалы.

1:
В омженные времена, на обрыдлых землях, под опухолью солнца были повиты и повились, и были повитьем живы, и живы тем, что повиты от срока такие и такие ещё:
(псы?), птицы, оратаи, медведи, хавроны, князья, ягоды, древа, волхвы, малые тли, женщины, грифы, пчёлы, дивы, лють, воины, черви, гады, чада, (рыбы?), рабы, крапивы и иные повитые.
 
(фрагмент повреждён)
 
Мир был шершавым на ощупь - снаружи живущих и внутри их. И от слёз - мозоли на щеках, и грядущее никого не согреет, и саднит сердца.
 
(фрагмент повреждён)
 
(скомпонованный перевод с трёх плит:)
 
Так сказали они - оратаи, рабы, женщины, воины, князья и волхвы - сказали они так: жить бы нам вместе, а не порознь, чтобы жизнь была гуще от близости, а смерть держалась вдали.
Лють спорили несогласно: как будем вместе жить, смерти будет проще ловить нас. Как мы ходим грабить - ходим не гущей, ходим поодаль: кто из засады будет в нас метать камни и копья - скорей попадёт в гуще в кого, чем метя вразброс.
И сказали люти — знать, волхвы и женщины сказали — вот вам и жить во тьме лесов, мы же до срока снесём вам снедь — и не ходите к нам, а уж в срок — если взвоют (псы?) что напали на нас —  придём и скажем: вот, лють, незнакомцы терзают нас, которые кормили вас. И скроемся в камне стен, а вы приходите и творите своё ремесло, покуда не станет всё знакомо и просто, покуда не сделаете пылью напавших нещадно.
И от сих жили вместе.
Лють же, (псы?) же и птицы, и медведи и хавроны и ягоды и дерева и малые тли и грифы и пчёлы и дивы и черви и гады и рыбы и крапивы остались, как были.
 
Почвы были скупы, но сами охочи вкушать человеков, когда язвы и мор сочтут их дни.
 
Язвы же и мор были неспешны и неумолимы, и точили плоть и дух дотошно и тщательно, так что и сам человек бывал не рад жизни своей, но не верил уже и в смерть свою, и не искал избавления от мук жизни.
Смерть же - хавронья была в сговоре с хворями, поскольку хвори - дети её хавроньи.
И если смерть входила к какому человеку, чтобы исторгнуть отсюда, хвори его канючили - мать ты наша, смерть - мы не насытились, мы не пресытились, мы не наигрались и не нарезвились. Уже ли ты хочешь своих чад оставить в вечном голоде? Взгляни - в этом теле ещё вдосталь белка, в этом теле ещё вдосталь жира, в этом теле ещё вдосталь углевода, а этот разум сумрачен, но не тёмен, а прогляден - дай же нам ещё срока, ибо ты родила нас из тоски в бескормицу, и ты суть - голод мира, а мы - голод голода.
Жалостлива была и добра смерть-хавронья — и дозволяла хворям тешить зуд чрева, покуда человек не терял всякие ошмётки лица своего, и не утомлял домашних, и не превращался в сплошную скверну. И когда смерть наконец прибирала человека, иной раз не сразу и замечали домашние его, что что-то в мире поменялось, и нас стало меньше, ибо мало что менялось в его проявлении - был труп живой, стал труп мёртвый. И знали домашние, что такова дорога всякого повитого, и всего что повито.
 
(фрагмент повреждён)
 
Лачуги же и хижины человеков манили несчётные племена таких и таких ещё: термитов и камнеедов и снегоедов и кожеедов и умоедов и глазоедов и уховёрток и сердцеедов и лицехватов и костоточцев, и трясей и огней и гнетей и иных бесчётно.
И не было в миру материи, из которой можно бы было сваять надёжный приют, ибо в мире были лишь снег, пустыня, редкие деревья и камни, да сами мы да наши скорби да наша боль да наши апатичные привычные страхи.
Если же всем миром удавалось собрать дом попрочнее, налетал волчий ветер - и сдувал дом, каков бы дом ни был — из камня ли, из снега ли, из плоти ли нас самих, чад наших возлюбленных или врагов заклятых.
 
(фрагмент повреждён)
 
(скомпоновано из двух источников:)
 
Правителю человеков имя было Шурат из рода выродков.
Когда абсцесс его сердца наполнили страдания человеков, призвал он таковых:
Призвал юношу златокудрого Дшарт из племени ангелов.
Призвал атлета быстроногого - юного тигрёнка Юэнь с временного острова.
Призвал почтенную мать и повитуху Аит, которая сама себе происхождение, и знает всё о сути и путях вита.
Призвал вора позорного Мве-нья, последнего среди люти.
Призвал воина незадачливого Бурью, не остановившего луны.
Призвал заклинателя огня Огча, от чьего имени и пошло слово очаг.
Призвал сестру милосердия - Надужку, почивавшую мужей отравой.
Призвал зодчего Цжу - развратника и пьяницу.
И призвал путника - Лорса, учившего добредать туда и оттуда.
И призвал достойнейших из безымянных и достойнейших из безродных.
И пришли призванные, и поклонились.
И обнажили их и провели их в утробы подвалов, чтобы скрыть от неба и опухоли солнца и от студня лун и от сыпи звёзд — от созвездий и раззвездий.
И сковали их, и рвали и резали.
И меняли их суставы на трубы, и кровь на кислоту.
А кому отнимали руку или ногу, а кому глаза вырывали и вплетали в  подошву - чтобы ходить на глазах, а кому нутро выворачивали наружу, а кого прошивали капроном, а кого перешивали и перепаивали - пальцы вместо ушей, зубы вместо пальцев, щупальца вместо зубов, гной вместо слов, соль вместо крови, зуд вместо сна.
А кого разрывали так, что держать себя в горсти надо - а всё просыпаешься.
А кого шарнирили, и на шарнирах пускали колесить дни.
А кому наждачной бумагой заменяли кожу - внутрь и наружу, а кого мхом покрывали изнутри и снаружи, а кого усекали снаружи внутрь, а кого отекали изнутри наружу, а кого плавили в живой мясной мазут.
В ком ютили комы червей, в кого вживляли жар углей.
И делали с плотью призванных всё, что могли и учились делать новые дела и делали ранее немыслимое.
 
(фрагмент повреждён, судя по остаткам начертания — список. Веротятно, имён: кто из призванных кем стал)
 
Шурат так говорил: вот я взял достойнейших повитых, и связал из них уродов - это я так сделал, и это я теперь вверяю уродов вам в презрение: проклинайте их и смейтесь над их болью, тешьтесь их гримасами и потешайтесь над их горечью, зубоскальте на их язвы и тычьте пальцами в их потешные швы, кормите их и опекайте, за тумаками не снесите их голов, бросая камни не попадите им висок - не остановите их сердца —  не прервите дыхания, не убейте их и не упокойте, ибо они — древо вашего пламени. Сжигайте их, но знайте — как вы иссякнете, не сжигая их, так вы иссякните и если сожжёте их вовсе: так и так тлеть и гнить. Я же ввергаю их вам на потеху и опеку, чтобы продлиться вам в яркости, а не в сумраке, и придаваться не тени, но свету.
И  так уроды пошли к людям потешать и утешать:
Вот идёт урод, громыхает костяной ногой. Вот идёт урод, скрипит деревянным зобом, а в зобу-то - зубы крошатся занозами озноба. Вот идёт урод, искрятся шестерни. Вот идёт урод - скулит и кряхтит. Вот идёт урод - а глаза на подошвах: не видно куда ступаетт и больно ступать, а стоит лечь, как сердце стучит в виски: встань и ступай. Вот идёт урод кубарем - не разобрать, где верх, где низ. Вот идёт урод - что крокодил ползёт - ручки-ножки еле-еле над дорожкой. Вот идёт урод - что улитка ползёт - кровной слизью истекает, себя не помнит, себя не знает. А по слизи этой ползёт урод что гусеница: рук не видно и не видно ног - перебирает он землю под собой назад мириадами крошечных пальчиков. Вот идёт урод с головою (пса?), а на спине ещё голова да ещё три лица. Вот идёт урод - а мозг выпростан: и нечем ему выделять телесную слизь, и нечем ему охлаждать кровь - без мозга-то, так что сух он и горяч как испорченный в печи хлеб - зияют дыры корчатых ороговевших пор его, пульсируя и потрескивая как уголь.  Вот идёт урод — а под кожей обретаются личинки, а из разрывов кож выхлёстываются бабочки отрагов. Вот идёт урод - пульсируют воздухом провода его и схемы - дышит он всеми лопостями, да всё нарочно наружу - ловят губами альвеоллы его дух воздуха, а всё не поймают - всё равно, что рыба на берегу. Вот идёт урод - мигает лампами, гудит проводкой, гнушается собой, а от себя - куда деться? Вот идёт урод, а в него гром бьёт — врыт в его плоть громолов.
И множество ещё иных - куда боле диковинных и кратно более чудных. (псы?) кричат на них в тишине, не зная прежде такой жизни.
Люди же увидели, как смешны уроды - и стали смеяться и смеяться, а смеясь думали так: тёпл мир и светел, и какой ни есть — а мы отроду его, и какие ни есть — а он отроду наш. И можно в нём не только выть, но и быть и жить и вить.
Так смех исцелял людей, смех отгонял хвори, смех отгонял самое смерть - хавронью. И в хохоте люди находили силы строить и жить, повивать и упокаивать - доживать до утра, и доживать до ночи и снова просыпаться утром. И в хохоте люди находили силы терпеть утраты, перетирать отжитое, и (решать задачи?), грести в грядущее и строить лучшее. И в хохоте люди находили силы воли и духа, любви и верности. И в хохоте люди обретали себя.
 И сказали люди - смех это солнце наших душ и туш - Шурат, вовеки славен ты, что сотворил нам уродов на поругание и заживление.
Ибо впервые от начертания мира жизнь стала домом для живых, и мир стал не только шершав, и гниющие раны похожи были на нежные цветы, и слёзы иссыхали солончаками, и уют подступил к горлу.
И судьи людские сказали: чтоб жить дальше, каждый должен и каждая должна смеяться над уродом, терзать плоть урода и дух урода, швырять в урода камень и черепки, сор и смрад - но нас много, а уродов мало. Кто напроказничает, наозорует так, что урод умрёт - и станет меньше уродов - будет наказан страшным наказанием, проклят страшным проклятием и никогда не прощён и не прощена. Кто видит что урода убивают, и не защитит от убийства - виновен как и убийца. Кто не даст уроду хлеба - а сам имеет хлеб - ответит перед общиной, как посягнувший на общину - словно утаил хлеб, или словно как хлеб украл. Кто не пустит урода в селение - пусть пеняет на себя, а кто не выпустит - получит войну от соседей, и правы будут соседи тогда. Таков закон, ибо урод потребен ибо от урода смех, а от смеха жизнь хороша, а без смеха - чудовищна.
.....
Шурата же призвала Разностная машина.
Так он велел снарядить рикшу, и в трое суток был во дворце, где она.
Долго скрипела она шарнирами потрохов и ржавчиной ливера и долго икрилась жилами проводов - трижды жрецы вычищали глину глии мысли её, и меняли мазут её кровей и лишь потом она выдала текст.
Что ты сотворил, Шурат, зачем и почему - велела ли я тебе терзать повитых и делать их уродами?
Шурат ответил: я слагал и размыкал числа, играя в тебя, и нашёл в их объятиях и разъятиях, что если сделать так, человекам моим будет проще сносить жизнь.
Разностная машина же спросила:
Уже ли ты не знаешь, для чего рождены рождённые? Уже ли ты не знаешь, что не для жизни вы живы? Пойди к любому и любой - так скажи: зачем тебе счастье — эй, зачем тебе счастье - что тебе ответят? Не для счастья цепенели вы цепями изначальными - не для счастья паутины цепей вас лепили, лопотали не о вас предвечные цепи и не вас звали. Лукавый исток всего живущего не видел вас во снах, когда сновал в юном вот веков, и ветхом от юности мире, как и бывшие до него. Что ты нарушаешь чужой порядок? По моему слову — ты глава человеков, но по моему слову ты исторгнут будешь из умов и сердец, по моему учению ты — в расцвете тела и духа и нанизываешь громы на стальные пруты, и греешь сталь в лужу. Ну так по моему слову ты станешь падаль и последний среди последних — пресмыкаться будешь и канючить хотя бы и до жаркого края холодных чисел, а хотя бы и потом - впотьмах безмирья.
И как Шурат молчал, разностная машина повелела:
Возьми из ящика, отмеченного синей лампочкой, бронзовый язык. Свой язык, которым ты молчишь сейчас на меня, немедля вырви с корнем, и вложи в уста этот, потому что теперь я буду говорить тобой, и буду учить твоих витязей, как изловить всех уродов до последнего, и снова ввергнуть человеков в тоску и гнусь, где им и место, ибо таков порядок творения. И будут твои витязи - моя чадь.
И вырвал Шурат свой язык с корнем, и вложил в уста бронзовый язык, как повелела разностная машина, и стала она говорить слова его устами.
...
И говорила она устами Шурат витязям так: ступайте, опознавайте уродов - ступайте на их стоны, и на смех и на радость обступивших их - ступайте, и убивайте уродов. Убивайте так же самых смешливых. Лучше вам убить лишнего, чем не убить нужного. Убивая же урода - убивайте, убивая же смешливого человека - выпотрошите из него весь насмеянный смех: залейте олово в срам, горло вырвите и отдайте (псам?), каждый сустав же - разомкните, чтобы были разъяты пальцы и колени и голени, мякоть же обожгите и проткните - и лишь добыв соль вод глазных изрядно - лишь не оставив живого места на туше и на духе - убивайте, ибо надо отыграть, откачать, отпить, отбыть смех из мира вспять.
И витязи ушли искать уродов - но как люди не хотели отдавать мясные игрушки, то укрывали уродов любой ценой, и никого витязи не поймали.
 
(Фрагмент утрачен во время перевоза из Шангтолусьских степей — плита была осознана как собственность Пулудзунэ)
...
 Прошёл срок, прошёл второй срок - а чадь едва нашла пригоршню уродов. Разностная Машина взъелась, и приказала Шурату отнять праву руку свою, и взять взамен то, что хранится в ящике лампочкой в цвет нутрянного сока.
 Шурат услышал - отнял правую руку свою, взял из ящика  красной лампочкой правую руку в проводах и трубках и приварил к себе.
 Прошёл мор, прошли ливни - а чадь едва нашла горсть уродов. Разностная Машина осердчала, и приказала Шурату отнять левую руку свою, и взять взамен то, что хранится в ящике лампочкой в цвет посмертного сна.
 Шурат услышал - отнял левую руку свою, взял из ящика с чёрной лампочкой левую руку в шарнирах и паровых проводах, и спаял с собой.
 Прошёл урожай, прошла засуха - а чадь нашла число уродов, но всё ещё не всех потульно. Разностная Машина рассердилась, и приказала Шурату отнять глаза свои, и взять взамен то, что хранится в ящике лампочкой в тон повитого сердца.
 Шурат услышал - отнял глаза свои - левый глаз и правый глаз, взял из ящика с разбитой лампочкой стеклянные камеры и вставил в глазницы. Отнял ноги, взял из ящика с забытой лампочкой каменные ноги, и присушил к себе.
Разностная машина же говорила Шуратом так: как подвёл ты меня, то я стану сама ловить уродов тобой - теперь у тебя я вместо рук и ног, я вместо тела и я же - голова, я же - твоя кожа и я же - твоя кровь, и я же — твоё слово и твоя мысль. Раскрой же грудь, выведи из себя сердце и вставь на его место ржавчинное сердце из ящика с последней лампочкой.
Шурат раскрыл грудь, вытащил человеческое сердце своё - заскорузлое и ветхое от дней, от соучастия людям своим, от ума спрягать и распрягать числа и видеть в этом новые смыслы и прознавать новые горизонты - так вырвал он сердце это - а на его место взял из ящика с последней лампочкой ржавчинное сердце - и больше ничего не стало быть от урождённого Шурат под опухолью солнца и студнем лун, и не повитуха ни мать ни домашние ни домочадцы ни исчадия ни чада не узнали бы его.
И разностная машина радовалась и собой и Шуратом:
Теперь ты - это я, и уродам не скрыться от моего гнева.
И услышала чадь приказ Шуратом: рыскать от земли до красного, сновать от моря до лужи, от пустыни до пустоты, допрашивать человека и птицу, бога и духа.
И если кто улыбается, если кто смеётся - предавать того горю с чадами и домочадцами до седьмого колена. Но прежде - узнать, кто из уродов насмешил, и куда отправился впредь.
Так изловили ещё двоих или троих уродов, и ещё пятерых или десятерых и распластали их по клочкам по закоулочкам и исторгли из истории.
 
(Фрагмент повреждён - возможно, плиты найденные в кораловом замке рассказывают этот же сюжет, расшифровка и сверка в процессе)

(Перевод из плиты, найденной отдельно — как минимум, на три века моложе предыдущих)
...
Уроды же не переводились и было это вот почему и было это так:
Люди пускали урода в селение, как не кричали (псы?) - и собирались играть его телесной болью. Жгли железом, кидали камни и смеялись, и радовались и жили дальше.
Но иной так смеялся - и иная так смеялась, что лопались глаза.
Иная так смеялась - или иной так смеялся, что от хохота ногти разрывали пузо и кишки торчали на волю, оглядывая мир изумлённо и приторно.
Иная так смеялась - и иной так смеялся, что с хохотом срастались они пластами и спластывались пора в пору, сшиваясь грубой нитью в одвуглав.
Иной так смеялся - или иная так смеялась, что себе же тисками оторвать бы и выбросить занозы зубов.
И шпиговали себя таковые шестерёнками и проводами, пигментировали кожи, обрастали пергаментом, хитином и наждачкой, откусывали себе ноги и руки, отращивали ржавчину и волдыри, тиммпональные перепонки и волосяные сенсиллы,  перемалывали разум в себе, переваривали ум, и испражняли дух - и вот уже - новый урод тешит честной люд - и тот род и иной род.
И радостнее жить.
И больше смеха на планете.
....
Разностная машина Шуратом говорила слушающим нам вот что: Смех не отсюда и Смех из-за кулис, и как Смеха станет много - дрогнет мир, и кубарем пойдёт сыпь звёзд - раззвездия и созвездия ссыпятся под ноги, жечь пяты и учинять пожары — снаружи вас и внутри вас — и как выжжет ваше нутро — и дух и кишки и сердца — так и будущее ваше канет в гиене.
Когда Смеха станет достаточно, чтобы подлунное стало его владениями - живые канут в агониях, каких и не знали, и не укроются больше в смерти от Смеха.
И кто думает, что Смех много милее учинивших вас на тоску и дрянь - кто думает, что Смех спасает - тот не был в царстве смеха, в свите его и в краях бескрайнего, откуда приходит смех.
И кто имеет механические часы - пусть смотрит на них: часы несут время, служат времени - но оставишь их без ухода - покроются они старостью, умрут они от ветхости в пыль. Время не бережёт часов, не жалеет и не любит: время не родня часам и не ровня, и нет им толку от служения времени.
Так и смех - вы берёте его у уродов, а того не знаете, что он приходит, и зачем он идёт.
 
2: (Перевод из плиты, явно не старше 3 века до н.э. Здесь и далее - отношение к основному тексту — небесспорно)
....
И сновал в Солончаках в году раскатанном такой Юрд. Отец Юрда был плотник - на плоту постигал воды, в водах добывал плоть рыб, и плотью рыб насыщал плоть нас. Мать же Юрда была швея - добывала она иглы из колючих зверей, добывала она волосы вихрастых зверей, и в холодные дни пряла и шила рубахи и армяки, кафтаны и понёвы, портки и епанчи. и  соседям и соседкам и чадам и рабам и уродам - и тем была сыта и почитаема и неприкосновенна.
 Мать Юрда была приведена полоном ушкуйниами - морской лютью полоном из-за края дали - из мест, где нет никакого закона, кроме рождённого спящим разумом дракона. В ту пору в Солончаках людям хватало рабов, так никто не давал за новых , ни соли, ни ткани, ни монеты, ни плоти. Но как мать Юрда отняла себя от старых богов - Кетцалькоатля, который Вымер И Дремлет, Кошки по имена Ла, и признала Безмятежного Растяпу Торопа, то отец Юрда полюбил и выкупил её тело за три меры соли. А как стояла за ней родовитая память, и могла иметь по повитию дом, раба, скот и ремесло, то выкупил отец Юрда и её родовитую память за пять мер соли.
О любви их слагали птицы птичьи песни — и сирины и синицы и гамаюны и рухи и кочевые глозы и осы и пчёлы и тучные ивразы.
И как знатны они были, и милы друг другу, то стали вместе вить, и вили, и повили Юрда. Повитухой же была Элона.
И как был он юн - прокляла опухоль солнца поля вниманием и лаской - и голод стал владыкой тех мест, так что и люди умирали и женщины и уроды и звери и рабы и (псы?) и пшеницы и малые тли. Ни соседи по солнцу, ни соседи по ночи не давали хлеба ни за соль, ни за монету, ни за ткань, ни за хлеб, ни за страх, ни за жизнь - видно, сами не имели.
 И отец и мать искали в истоме потов утешения, и спасения от себя друг в друге, и укрытия от мук своей плоти в чужой плоти, и опеки от пекущей своей жизни в чужой жизни, пронизывая и пронзая стыд лаской, но в срок отвернулись от лиц друг друга и умерли - каждый в свою смерть, так и забыли друг друга в разложении.
Последним в селении умер староста - но прежде пришёл к нему Юрд четырьмя конечностями, и сказал так: отец мой и мать моя лежат, как лежали и будут лежать до исхода лет, а в них живое питается.
И замолчал голодным предмёртвенным молчанием.
Староста же был стар, ум его переварился в черепе. Слеп он был и нелеп в неумирании своём. Отчего ты не ушёл уродом, староста - отчего ты не проколол своё тело огнём смеха? Если бы ты в срок отнял мозговитые свои кости из тела - сейчас ты бы был за горами и лесами, над тобой бы смеялись и ты бы получал тумаки и разрезы, и был бы сыт и приючен - а так ты голоден и бесприютен в порожних нечистотах своих, среди ветхих стен лачуги своей. И лачуга уже не твоя, и мир не твой, и время не твоё, и жизнь не твоя, и весь ты уже сам не свой, староста — вот что получил ты, не став уродом в срок.
 И говоришь ты еле слышно пересохшим перезрелым перегноем губ — говоришь, не то — слышишься, говоришь — не то — мерещишься:
Сам я уже не помню, как говорят слова из нутра — но пошарь ты ухом у меня во рту — может, там есть слово или два. Оскаль мне улыбку в глаз, Юрд - я ждал этого с твоего повивания. Не ушлось, когда могло уйтись, я приковал себя ожиданием от смеха к тебе - и вот, что я такое теперь. А ты теперь слушай ухом, и слушай вторым.
И он говорил - до Юрда долго доходило, словно в его ушах поселились улитки, но дух его напитался умирающей мудростью, и в срок всё взошло — как обещал вам в чащах Невнии пророк Цанек.
Староста же терял слова и время, сжёвывая их про себя в блеянье - но и того, что высыпалось наружу было достаточно:
Староста сказал так: отец твой от колена Шурата, из свиты витязей его повитых - а кто такой Шурат тебе должны сказать отец и мать твои, и должны открыть волхвы - но промолчат все они омертвые. Потому как отличишь ноги от рук, и встанешь на ноги - иди и ищи, кто помнит Шурата и умеет ещё говорить слова понятно и рассудочно. Не нанимайся на работы - твоя кровь не смеет работать. Не нуждайся в пище - пусть встречные нуждаются. Из-за слабых не будь слаб, из-за голодных не голодай, из за жаждущих не испытывал жажды. Ибо они — не ты, и они — для тебя, кто бы они не были.
Мать же твоя - от колена (облачного?): когда шли первые дожди, случались сгущения в каплях их - в кипящей воде древних разливов - и так воды рождали коацерватов, а от них шли иные колена - такова твоя мать. Ты и знать не знаешь, а она такова была.
И когда люди любили, люди прощали, люди принимали и люди звали, а бог не внял - пращур твоей матери научил песок думать, и из песочных часов сделал счёты смыслов.
Пращур же твоего отца в отражении звёзд в предпотопных лужах нашёл разностную машину. Не было её и не было, и не было и снова не было, а потом стало ей быть - и она стала быть — вот он и нашёл, и заключил с ней службу.
И как остались таковые счёты смыслов, и как остались такие отражения - сомкни их, как смыкают зубы в крошево, вытаскивая из раны зазубренную стрелу. Тогда молнии, запертые в фонарных столбах вспомнят о себе и напомнят о себе, разорвутся спаяные фосфорос и гесперос, и тебя повенчают на царство над гудронной радугой и чудищами будущих дней - ибо ты - сосредоточье двух колен, и кто как не ты достоин судить дни и годы, и века и горсти вечностей. Верь бездорожью, и не иди, а будь дорогой.
 Так говорил староста сквозь вянущий жухлый ум, и утомившись умиранием, он прекратил дышать вовсе и затих совсем и более не выдыхал ни слов в воздух, ни воздуха без слов не выдыхал. Только в этом дело человека, староста. Что искал - не нашёл ты. Человеческий труп ты, староста, или груда плотяного тряпья - кто поймёт, и кому захочется понимать?
А Юрд остался продолжать дышать.
И как был он крошечен и немощен, приготовился умирать, как вся община, как мать, и как отец, и как староста, и как уроды, и как рабы, и как соседи, и как пшеницы, и как малые тли, и как дома, и как деревья.
Но могильные звери - черви, мухи и смрад - приняли его на воспитание.
И вырос он горбатым, кривым и ум его был другой ум, не наш. Сочились мудростью его язвы. Саднили юностью его дни. Обживая боль, он открыл глаза, чтобы мир сыпался в них, и понимался в глубине глазниц. Он вышел из Солончаков в бездорожье. Тропы расступались перед ним в поселение Живищное, но карты и путеводные мхи и путеведовые звёзды и путники и беспутные молчали о том, где оно такое затерянное находится.
....

3: (Цитируется текст ок.2 век н.э. Пергамент. Подпись содержит неразборчивые названия - обычное дело для этих мест, так как переписка велась между хорошо известными местами, и именную пометку: Лей, смотритель - Конту, смотрителю.)

И как знали бродягу безродным и безымянным, то решили перед изгнанием за стены, провести позором — и были в том не правы, как были не правы прежде, проведя позором пророков любви Розалину и Антонио .
Нагого, облачённого лишь в срам повели его по улицам, под крики (псов?) словно как урода и звали горожан выйти и злословить его — и были и в том не правы.
Случился же в толпе пророк Цанек — едва заговоривший, едва пошедший, едва вросший в мир — от повития не то трёх, не то пяти, а говорят и вовсе — двух лет. И пока прочие злословили бродягу и говорили даже, что это урод — вскричал пророк Цанек так: а голый-то — король, кто ж надоумил нас злословить его и проклинать, как какого-то урода или повинного? Голый-то — король из вечных королей, а мы гневим его на погибель — кто же ответит за этот грех? Всем отвечать — как же искупить этот грех?
Так прокричал пророк Цанек, и был в том прав - сколько бы ему от повития не было лет.
И увидели горожане, что пророк Цанек — прав, и что бродяга — не бродяга и не урод, но сам Рума — нарисованное пламя. И солнцы настигли за вину не разбирая по одному из пятнадцати горожан и сожгли в пепел, а ветры развеяли, а сердца исторгли, а людские памяти забыли. И было это праведно.
Горожане же в радости вскричали так: вот, Рума — нарисованное пламя — одежды его — красота человеческая, платья его — грация человеческая, доспехи его — сила человеческая, каких ещё ему одежд?
(примечание: вариант перевода — красота телесная, грация телесная, сила телесная — слово используется только для людей)
И пошли к тем, кто провёл дрянной суд — и растерзали их и разметали, и забыли сердцами — и были в том правы.
Рума же — нарисованное пламя — взглянул в глаза пророка Цанека, и увидел, что он — пророк времён. И ослеп в тот миг пророк Цанек, чтобы день сегодняшний не заслонял дни грядущие.
Рума — нарисованное пламя же забыл в сердце своём этот город, а что забывает Рума — нарисованное пламя, то врастает во время намертво, и не кончится покуда не кончится само время. Так в городе впервые справили праздник Эдыбалай — и с той поры чтут этот день, и правы в том. 
Теперь же читай внимательно, и прочтя — перечитай ещё раз и ещё три раза и ещё четыре раза и так до десятка и до двух десятков. Втирай это в глаза и через глаза — в сердце. Потому, что я серьёзен а ты — не прав. Вот, я переписал буква в букву — вот ты прочёл.
Вот, ты видишь сам — не сказано нигде и никак, что Юрд — отраг Румы — нарисованное пламя. Вот, ты видишь сам — что сказано: Рума — нарисованное пламя идёт во плоти, что приняли его за бродягу, что наветом судили его за чужие покрады. Только это записал Вохбергутюн Айц, и ничего другого я не вижу, почему же видишь ты? Читаешь ли ты, как я - что записал Вохбергутюн Айц, или смотришь ты на смыслы, а видишь свои домыслы?
Знаю, что и Беспечный Растяпа Тороп и Вросший Старец Музар дают отрагов просто бытием своим — но ни Вросший Старец Музар ни Беспечный Растяпа Тороп никем не были видены во плоти, а кто их видел как они есть — не смеет дать образ, или не может дать образа, как слова и формы не имеют власти описывать их. И как они кроются в намёках, и состоят, являясь, из привычных явлений вперемешку - мыслимо ли, чтобы это не дало отраг в эфирных тканях мироздания?
И ведь эти отраги - разве они похожи на виденное? Разве ты знаешь, чтобы кто видел воочию отраг лика, и усомнился - отраг это или нет?
Нет, если Юрд даже и отраг Румы — нарисованное пламя - хоть это и не так - но если даже и так , то отраг дальний — через семь линз, через семь искажений, как в кривых реках, где и лицо твоё, приломившись, живёт своей жизнью. Говорю тебе: серые неучи и сирые пустомели потому лишь роднят в лишае умов своих Юрда и Руму, что и Юрд облачён в красоту тела, в грацию человека, и в рассудок телесный, и не имеет ничего ни поверх, ни внутри. Лишь потому глупцы путают их, хоть они - не одно, и не близко, и далеки как две дали. Ты ли повторяешь за богострадальческой чернью?
Ни Вросший Старец Музар, ни Кормчий Ляо не опекают людей и до не опекали и не будут опекать - служи им или не служи. Ни беспечный растяпа Тороп, ни Снящийся Ворон — источник дорог ни благоволят нам. Знаю я, и знаешь ты, и знаешь ты, что знаю я и иные имена: и все они так же пусты для нас, как и важны — так же никчёмны, как неминуемы. Ни здесь и сейчас, ни в предверии безмирья они не отрадны нам - ни заступятся, ни упрутся за нас и не оплатят нам за верность, и не оплачут нас.
Ты пишешь, что обещал нам в чащах Невнии и сулил пророк Цанек, что будет такой Юрд, и вот он — Юрд, и через это видишь преемственность его от ликов — но читай: нет слова, что пророк Цанек — пророк Румы — нарисованное пламя. Но сказано дословно: Рума — нарисованное пламя увидел, что пророк Цанек — пророк времён. Не сказано, что Рума — нарисованное пламя отнял взгляд в сейчас у пророка Цанека, сказано, что пророк Цанек ослеп.
Юрд же — от двух колен человечьих, воспитанный смертью и вросший в жизнь, и он говорит так: чьим быть миру? Пусть будет моим и нашим, чем ликов. Юрд поднимает на бой с творцами жизни и смерти, и Юрд победит, и пошедшие за ним — победят, и будут в миру от сих и никогда не кончатся. Ибо Юрд учит: что было до - предвкушение, что будет потом - послевкусие, а я - вот он, и кто не знает меня - не будет знать ничего.
Читай и понимай: когда человек от рода человеков - от двух родов человеков - земного и (облачного?) - взойдёт к ликам, и станет среди ликов - уже ли миру быть как был? Уже ли не придёт время человеческое во все края миров? Уже ли не это - справедливо? Уже ли не это - долгожданно? Уже ли чем-то ещё ты окупишь боль пращуров, корчившихся в аду жизни век за веком? Уже ли их канувшие в боль и гной судьбы не требуют кратно большего блаженства для грядущих нас и грядущих за нами?
Читай внимательно, перечитай и перечитай назавтра и через три дня и на шестой.
Если не видишь глазами — смотри духом, если не видишь духом — смотри сердцем, если не видишь сердцем — смотри умом: я прав, а ты — оступаешься, и тянешь всю общину свою в трясину.
Если же сам не понимаешь — прочти письмо людям твоим, раз ты хочешь потерять себя — оставь шанс им.
Если же поймёшь, что прав я, а ты не прав — сделай так:
Постройте две лодки — с течью. Соберите всех уродов, кто сейчас живёт в вашей общине — и пусть нарочные люди поищут — нет ли у кого из них жабр. Если жабры есть — пусть вырвут. 
После же — пусть сядут уроды в лодку, а кто вырвал жабры — в другую, и отправьте их вплавь, пока течь не вручит и тех и других пучинным царям. Людей этих в сердца запишите крепко, а уродов — исторгните.
Более уродов не пускайте, а убивайте на подходе к нашему селению.
Так учит поступать старый витязь Шурата - чадь Разностной Машины, присягнувший жизни и давший обет не умирать пока не сочтёт уродов ещё во времена Шурата. Вот сколько ему веков — все его.
От себя же добавлю: кто у вас есть из колена чади — пусть расскажут всё, что могут — после же предавайте их земле — и пусть земля решает — поглотить их или будут жить под землёй. Что чадь разностной машины, что уроды нам не друзья, но витязи Шурата знают, как быть с уродами - и с теми, кто их касался рукой или рассудком, и знания нам надо из них добыть, прежде чем зарывать чадь. Убивать же иначе чадь не пробуй - обет держит их ветхие мумии отдельно от смерти.
Тем из людей, кто чтит Вросшего Старца Музара и иные лики — дай выход из общины — пусть заберут сколько смогут унести в руках, прочее же продай инородцам. Женщин же и чад их — какие чада не помещаются в руки — оставляй, но языки усекай - лишь приплоду от них языки вели не усекать.
Чад же оставленным воспитывай в духе учения, женщинам же оставшимся предоставь быть жрицами, и предоставь почести как мученицам ошибок, и какие из них превзойдут учения — не препятствуй,  и препятствовать не вели остальным — от тебя и в будущее.
Не сожалей об ушедших из общины: в следующую встречу поступи сами, и вели поступать людям своим с ними по справедливости, как с отвергнувшими Юрда - если только за время изгнания они не найдут в уме своём дороги к Юрду. Ибо кто не полезен Юрду - полезен врагам Юрда, а значит - врагам людским, и не дело человека - щадить подобное.
Пока же копи силы, и копите силы.
Сажай сталь, и сажайте сталь. Отращивай полями мечи и отращивайте полями мечи.
Постигай и постигайте науку владения сердцедёрами.
Готовь и готовьте пращи.
Обжигай и обжигайте кожи, облачай и облачайте кровь в (в разных контекстах слово значит мозоль\винные мехи) доспеха.
Наливай и наливайте тела силой - пусть нальются силой ноги, пусть нальются силой руки, пусть нальются силой сердца. 
Ибо воители Юрда видят, что идёт день, когда каждый из нас встанет и пойдёт войной на мир, чтобы овладеть миром — и мир станет приютом и вотчиной, и Юрд поведёт нас, поскольку мы — не ровня ему и не родня, но призваны им вершить новые порядки. Юрд шлёт мне сны о мире под его пятой — и этот мир стоит войны с ликами и слугами ликов и заблудшими и невеждами — он уютен, этот мир и светел — и мы возьмём его из снов наших в явь. И тогда наш подвиг будет и забыт, и не отягощён благодарностью и почестью, - ибо слаб тот подвиг, который помнят. Ибо если помнят подвиг, и чтут подвиг и благодарны за подвиг, значит помнят, что бывает иначе, значит подвиг не врос в явь и не породнился с явью, и порядок установленный подвигом отличим от яви, а значит и неустойчив. Ибо помнят то, что необычно, а быта не знают, ибо не хватит ума помнить каждый миг быта яви. Ибо благодарны за то, что необычно - не хватит сердца хвалить каждый миг быта яви. Ибо чтут то, что необычно - не хватит ни ума ни сердца чтить каждый миг яви. Туда-то нам и дорога: врасти в каждый миг яви, словно иначе и не бывало.
Если же ты или твоя община будете упорствовать — я и моя община - а не не я и не моя община, так другой и другая община исторгнет вас потульно из жизни во тьму — как ты слышал слова о Юрде, то ты уже не невежда, а значит и спрос с тебя строгий, ибо слышавший о Юрде - свита его, ибо слышавший Юрда - Витязи его, кем бы повиты и свиты не были.
А всё же, как ты брат мне, так я надеюсь, что ты умён и проницателен, и нюх ума ведёт тебя на сторону будущих истин.
…

4: (Фрагмент не старше 9 века н.э — вероятно, пересказ нескольких историй.)
 
 А мать повитием умерла. А повился сын. И отец - бортник Ладыча - и назвал сыну имена такие: до срока — Пустобрюх, а от срока — Огул. И записали имена в опись живых.
А князем был Огул — Погонщик Солнца, звездопас, мудрое сердце, верный меч — додумавший букву Ор для азбуки, и бравший дань с многих соседей, и судивший славно и справедливо всякий спор и, научивший лечить гнойную паршу наростами пшена, — да приютит его тень Юрда, воспитанника смерти. И вот, он узнал о новой записи в книге, и прогневался.
И вот, пришли к отцу витязи Огула — Погонщика Солнца, и третий судья пришёл, и говорили такое: что ты называешь сына княжеским именем? Что ты называешь сына не оратарским, не лютым и не кузнечьим? Быть может, ты обезумел? Тогда возьми имена птиц, рыб и звёзд — такими называй сына, пусть они вершат твою участь. Глуп не чтущий закона, глуп смотрящий на чужое место. Возьми сыну другое имя — из рода своего, а это забудь — не твоего оно племени.
Вот как сказали ему, что имеют недовольство.
А отец отвечал так: вот книга описи живых, и в ней учтено кто я и откуда — и учтено, что имя это — Огул — я могу давать сыну — так звали деда моего, он передал имя хранить своему чаду - моему отцу, а отец мой - исчадию деда - мне, значит это имя в моём владении, значит могу и я так назвать отпрыска и буду в праве своём вполне: уж два поколения имя хранилось, и не называлось, и не нарекались им - пора, а то стухнет имя.
Вот как сказал им, что имеет основания.
А судья сверил записи, и увидел, что прав отец.
И сказал судья так: кто имеет злобу на Огула — Погонщика Солнца, пусть скажет. Кто имеет обиду — пусть не держит в себе. Человек ли, женщина, чадо или раб — лють далёкая или иной кто повитый.
Вот как сказал ему, что начал суд.
И ответом была тишина, как правил Огул мудро и лепо, и не знали повитые раздора, и не знали набега, и редок был голод, и посильна мзда хлебами и посильна мзда чадами.
И судья сказал так: Все берегут свиты, но двум князьям не бывать на земле, и двум именам княжеским не бывать, иначе быть раздору и тревогам. По сему — или меняй имя от срока в книге описи живых, хотя бы и к сроку. Или ступай прочь с сыном своим. Десять лет пройдёт, настанет срок менять имя — пока же миру открыт он как Пустобрюх, и к этому князь Огул — Погонщик Солнца, не имеет нарекания, хоть и мог бы сей же час подвергнуть и тебя и исчадье смерти лютой и поучительной впрок. Десять лет думай, в милости Огула - Погонщика солнца, десять лет знай, что подарены тебе десять лет. После же первой охоты, после же первого гадания, после же первого праздника Эдыбалай — пусть зовут его именем, пристойным селу - от бортника, от камнетёса, от оратая, от судей даже - от хоть лиса, от хоть беса, от хоть осы, от хоть осины, иначе княжеский мир будет знать его как бунтовщика, посягающего на княжеское. Много имён есть, и много есть дела для ума твоего, а ошибка - только одна тебе подарена, и второй не станет. На бортнике село держится, и бортников напречёт, а всё же больше, чем ты. Князь же - один и един, и на том вся земля стоит. 
Вот как сказал ему и им, что вынес решение.
И прошёл год, а, и другой прошёл и сколько ещё — всё ближе срок.
И прошёл Пустобрёх с честью первую охоту, и выдержал первое гадание, и справил без ущерба первый свой праздник Эдыбалай - так и стал он из чада человеком - и открыл ему отец подлинное имя его.
И обитался в ту пору в селе Провалившийся Йорл, из люти, и как Огул уже принял имя, то взял Провалившийся Йорл его к себе в ученики и увёл из села.
А учил же его многим премудростям — и тому и тому ещё: учил ножом распарывать метко, и учил заговором клеймить тропу, и учил узнавать у мхов пути, и учил сбрасывать путы, и учил не есть не пить не спать, и учил кулаком бить в самый дух, и учил зверя манить, и учил тучи почитать, и учил не жалеть встречных, и учил не щадить поперечных, и учил защищать сёла, и учил забирать заёмное, и учил размыкать запоры, и учил отнимать приглянувшееся, и учил опекать сулящих, и учил говорить дерзко, и учил смотреть страшно, и учил понимать без слов, и учил видеть без глаз - и учил праведной жизни, и порядку вольному - и всему ремеслу люти учил. А, и - чему учил ещё? Только волок знает, да триффид, да скорпион, да сталь, да нож, да лють.
И говорил такое:
Вот, ты Огул, и князь наш — Огул — Погонщик Солнца, да продлит Юрд, воспитанник смерти, его силы. А раз имя у вас одно, значит вы из одних, значит вы - свита, или как иначе? Но как он князь, а ты — просто так, то не даст он тебе житья. А как правит он мудро и славно, то люди не заступятся за тебя. А как быть князю братом — грех, и грех — отцом, и грех — сыном, и не нами это выдумано и не нам раздумывать, то ищи с ним мира. Мыслю так: строит князь Огул - Погонщик Солнца большую яму — в девять нас высотой, чтобы ловить ей холод мира, а вокруг навевать жар. Строит он яму эту по наущению Юрда, и как не строить, если станет от неё кратно проще плодить плоды в пищи нам всем — а так можно будет обходиться без смеха, а всё-таки знать радость. Вот, я помру, а ты ступай, наймись в работники. Работай потом и мозолью, и тебя пустят за стены, но и там не унимайся. Когда же превзойдёшь прочих — и пустит тебя Огул — Погонщик Солнца — почивать у порога его — глаз не поднимай, а как предложит награду — смиренно проси дочь его Тату в жёны, и через это войди в его свиту. Когда же повьёте, милостью Юрда, воспитанника смерти, чадо - открой Огулу - Погонщику Солнца, кто ты ему и как тебя звать, до той же поры носи моё имя - да смотри, не запятнай. К тому сроку яма будет готова, и рад будет Огул - отец ямы, своей милостью к людям, и ветх днями он будет от радости и работы, и даст он тебе поклясться, что не поднимешь на него помысла. Будь верным ему и до и после в истреблении врагов и друзей, уродов и чужеземцев, в торговле и суде, в походах и пениях, в строительствах и разрушениях, в гаданиях и снах, в милости и ярости, в законе и произволе, и в срок станешь князем сам. А будет так, что он был Огул - и ты стал быть - Огул, и оба вы - от одних и из одной свиты, всё равно как один разъятый князь. Тучи шелестят, что по порче раскольников, не дано удалому отродью Огула - Погонщика Солнца жить, а только дано жить жить ушлым дочерям его. А потому не будет ему наследника, иначе как из достойнейших из витязей - и стань таким и обретёшь мир под пятой.
Моё же имя передай достойному.
Вот как говорил ему, как надо делать. 
А когда умер провалившийся Йорл, Огул взял его имя, и понёс в жизнь.
И вступил он по пути в деревню, полную смеха. А деревня - одно слово, что деревня - а кто видит, говорит: не короста ли это запеклась на мире? И в деревне этой Огул видел пористый ноздреватый ветер, замшелые кровяные остроты и пир самозачатья. И дома же были не дома, а норы в отчаянии, и воняли из тех нор глаза принявших смех близко к сердцу. И проволока повилики оплетала вздохи их, как порез предсердия, а уйти уже нельзя — таковы были места: что у верха нет низа, а у возвращения — причины. И чужой мир ломился и тёк из проузков, от кисте к кисте и разрастался, тяготя стороны света и тьмы. И что упало — то пропало, а что взмыло — то и взвыло, а что справа — то слева, а что слева - если и лева-то нет как нет, как и не было, как и не могло быть - как причудилось от больных колосьев.
 И высвободились из удушья груды волокон — то Гнилой Червь Тарий — слуга Тешащего Смрада Олеастра, а может и не он вовсе.
 И распахнул он все запахи Огула, и сгустки кусков от него отсеивал в прах, так что стало меньше Огула.
 А Огул же вырвал клок сердца, и уложил в землю, и так ярок был клок и трогателен, что время вернулось в эти места — так что стало село как село, разве заброшенное. А, и надолго ли — нет ли, а только коснулся клока звёздный ручей, и стал клок расти в черёмуху. И о том - сочинена она или призвана, своей ли волей пришла - принудив Огула вступить в бой и открыть ей ход, или по умыслу Огула, соорудил её Огул, или звёздный ручей, или сама она себе причина — спорят мудрецы и сейчас, и завтра не уймутся, и в конце вечности не найдут ясности - тут кончается разумение. И лишь одно сказано верно: кто бы из них не был кому причиной, а человеку стоит или подальше от таких быть, или им поклоны усердно бить.
А Огул шёл жить дальше, кутаясь в раны и озноб - впредь обходя накрепко места, тронутые смехом за живое, и других научал обходить таковые.
И был он с тех пор без клока сердца.
…
5: (Фрагмент 11 век н.э, пергамент)
Отринутые же куски Шурата не брал гной — не брал червь — не брал камень — не брал зверь, так что они стремились друг к другу. Малые сии крохами мелких ножек и ручек и жгутиков тянулись слепо, бездумно, безотчётно, безрассчётно, наудачу друг к другу. Шли века, люди как листья в дубраве — одних рассеивал ветер, другие наростали на смену, и снова так, и опять, и вновь, и - несчётно. Ушли горожане из тех мест в другие, и сменился язык языком, а буква буквой, созвездия передумали свои тропы, потоп и ещё потоп прошли по миру — и вот, наконец, слепая плоть его бездумно собралась вновь в привычное. И потульно все уроды всех краёв мира шли с того мига к нему — своему творцу и царю, и несли в глазах и глотках и по воздуху смех и смех и смех и смех, оставляя города и сёла в унынии и тщете без опеки смеха. И уродов было стократно и тысячекратно более, чем он привёл в мир из призванных.
Оторва и прорва и орава и гуща и тьма — а мудрецы звали это тропами бессмертных, ибо смерти не было вблизи от них в те дни: но хохот вечной жизни пронизал людей и увлекал за собой.
Так шли они потешным порядком, и идут и будут идти, доколе есть ходьба.
Видишь? Видишь этих разномастных странников?
Видишь.
Вот почему мы странноприимно жжём сало в печах — освящаем мы им тропы, опекаем их от сивоверых атараксов Юрдистана, преуспевших в конторсии и войне. Опекаем и от Огула, который вершил дела Юрда, а сам созвал и извлёк витязей Шурата — и, говорят нам знамения, что бродит среди них самая она — разностная машина, скрывая себя за именем Норегь Нутес и чином илота, и что плетёт она нити тайных команд, внушая сердца мысли и планы. Пусть враждуют Юрдистан и огульные народы, служащие Огулу впредь, как враждуют сегодня - на потеху нам, на потеху смеху, на потеху наступающему порядку.
 Нам не нужны ни закон ни опека Юрда, ни официны Юридистана ни ваятели, ни калокогатия Юрдистана, ни дисциплина. Нас минует Суд Знания Юрда и спросом и милостью - олово и хлебА наполнят не наши глотки, кнуты и перья познают не наши кожи, пряники и плети не нам даны в выбор, не на нас нацелены лейкотомы, и не нам помилован обет прощения - но не миновать их суду нас. Их земли - только по прозванию и до срока - их земли, но мы наследуем земли, а наследуя - солим.
 И нам не надо закона и опеки Огула, ни огульных лекарей ни огульных зодчих, ни плодов ума Огула, ни плодов сердца. Нас минует слово Огула, и дело Огула, и все его почины - не нам истекать на его алтарях, не нам добывать его хлеб, не нам выращивать ему глию, и выращивать на глие апейрон для его ямы, и не нам чертить его буквы - его ли ума это дела, или хитрости разностной машины - или всего вперемешку: нам нет интереса распутывать - но не миновать ни разностной машине, ни людям Огула, ни витязям, ни свите, ни Огулу - нас. Его земли - только по незнанию срока - его земли, но мы наследуем земли, а наследуя - солим.
 И иным — кто читает буквы Эрика-сильного-человека - жаждущего и ждущего обезволивания и самоубийства немыслимого, кто чтит Руму — Нарисованное Пламя, кто скрытно ведёт род от Мише-Наму в приморьих сёлах, кто танцует танец Хантикора, кто вплетает песни в такты Скарла-Барабанщика, кто селится у Черёмухи — у земель её и на облаках над ней, кто надеется на владыку перекрёстков Легба, кто соотечественники Йагра, кто говорит с людьми-скорпионами в горах Машу, кто ханжествующие слуги Софонечки, кто тщится умаслить Мальдорора, кто мёрзлые монахи дальневерья, кто хитрит как означивающая обезьяна, кто присягнул духом суммарным богам и несёт их весть лезвием и лаской, кто ищет пути для пествования Николы Общих Дел, кто иступлено чтит карциста, кто мутно тешит негу тумана ума, кто ходит набегами по берега, неся знак Кетцалькоатля - не миновать нас. И иным ещё, кому счёт предстоит, а сейчас не ко времени - не миновать нас.
Отрок, отроковица - вот тебе слово: ощути жизнь - ощути жизнь: вот кипит в тебе жизнь, клокочет и чавкает - клубятся сомны малых сих, кишмя кишащими, отбрасывающими тебя как тень отражения. Они зовут себя тобой, плодятся, наращивая и кожи твои и кровь твою и рост твой. Они - ты, а ты - отражение тени.
Ощути - о чём думает твоя кость ноздреватым умом своим, и от чего встают дыбом волосы в кишках.
Вот тебе зной зноя - не бойся обжечься: не боги обжигают нас, но смех, и смех милостлив.
Отрок, отроковица — вот чаша гноя, вот густое вино из склеры и ликвора твоих — закрой сердце, и впусти себя в смех и смех в себя, и вольвокс волокон расступится — там, в шелесте копошится, нарождаясь предвольное солнце. Испепелись в нём и смех узнает тебя, и как ты — тропа, врата и срок — то он станет ты, а ты — он, и Шурата станет больше, и смеха станет больше, а мир мы одомашним и приручим, неся смех, носимые смехом от и до.
Дай телу жить без тебя, ибо ты — опухоль тела твоего — дай телу стать собой, и цвести вечно.
Выйди с ума в сады смеха, уйди от ума в раскаты смеха и взойди на безумие, и плоть сделает всё сама.
О, признавший и призвавший и принявший и нас Шурат — мы знали, что ты не вечно будешь разъят вдребезги, и паломники снуют к тебе оттуда и оттуда — и как мы все станем одной точкой, смех поглотит всё, и так тому и быть
=========