Откуда взялся смех - перевод с плит и подходящие м

Откуда взялся смех - перевод с Верхолосёвских плит и некоторые тематически подходящие материалы.
:

В омженные времена, на обрыдлых землях, под опухолью солнца были повиты и повились, и были повитьем живы, и живы тем, что повиты от срока такие и такие ещё:
(псы?), птицы, оратаи, медведи, хавроны, князья, ягоды, древа, волхвы, малые тли, женщины, грифы, пчёлы, дивы, лють, воины, черви, гады, чада, (рыбы?), рабы, крапивы и иные повитые.
 
(фрагмент повреждён)
 
Мир был шершавым на ощупь - снаружи живущих и внутри их. И от слёз - мозоли на щеках, и грядущее никого не согреет, и саднит сердца.
 
(фрагмент повреждён)
 
(скомпонованный перевод с трёх плит:)
 
Так сказали они - оратаи, рабы, женщины, воины, князья и волхвы - сказали они так: жить бы нам вместе, а не порознь, чтобы жизнь была гуще от близости, а смерть держалась вдали.
Лють спорили несогласно: как будем вместе жить, смерти будет проще ловить нас. Как мы ходим грабить - ходим не гущей, ходим поодаль: кто из засады будет в нас метать камни и копья - скорей попадёт в гуще в кого, чем метя вразброс.
И сказали люти — знать, волхвы и женщины сказали — вот вам и жить во тьме лесов, мы же до срока снесём вам снедь — и не ходите к нам, а уж в срок — если взвоют (псы?) что напали на нас —  придём и скажем: вот, лють, незнакомцы терзают нас, которые кормили вас. И скроемся в камне стен, а вы приходите и творите своё ремесло, покуда не станет всё знакомо и просто, покуда не сделаете пылью напавших нещадно.
И от сих жили вместе.
Лють же, (псы?) же и птицы, и медведи и хавроны и ягоды и дерева и малые тли и грифы и пчёлы и дивы и черви и гады и рыбы и крапивы остались, как были.
 
Почвы были скупы, но сами охочи вкушать человеков, когда язвы и мор сочтут их дни.
 
Язвы же и мор были неспешны и неумолимы, и точили плоть и дух дотошно и тщательно, так что и сам человек бывал не рад жизни своей, но не верил уже и в смерть свою, и не искал избавления от мук жизни.
Смерть же - хавронья была в сговоре с хворями, поскольку хвори - дети её хавроньи.
И если смерть входила к какому человеку, чтобы исторгнуть отсюда, хвори его канючили - мать ты наша, смерть - мы не насытились, мы не пресытились, мы не наигрались и не нарезвились. Уже ли ты хочешь своих чад оставить в вечном голоде? Взгляни - в этом теле ещё вдосталь белка, в этом теле ещё вдосталь жира, в этом теле ещё вдосталь углевода, а этот разум сумрачен, но не тёмен, а прогляден - дай же нам ещё срока, ибо ты родила нас из тоски в бескормицу, и ты суть - голод мира, а мы - голод голода.
Жалостлива была и добра смерть-хавронья — и дозволяла хворям тешить зуд чрева, покуда человек не терял всякие ошмётки лица своего, и не утомлял домашних, и не превращался в сплошную скверну. И когда смерть наконец прибирала человека, иной раз не сразу и замечали домашние его, что что-то в мире поменялось, и нас стало меньше, ибо мало что менялось в его проявлении - был труп живой, стал труп мёртвый. И знали домашние, что такова дорога всякого повитого, и всего что повито.
 
(фрагмент повреждён)
 
Лачуги же и хижины человеков манили несчётные племена таких и таких ещё: термитов и камнеедов и снегоедов и кожеедов и умоедов и глазоедов и уховёрток и сердцеедов и лицехватов и костоточцев, и трясей и огней и гнетей и иных бесчётно.
И не было в миру материи, из которой можно бы было сваять надёжный приют, ибо в мире были лишь снег, пустыня, редкие деревья и камни, да сами мы да наши скорби да наша боль да наши апатичные привычные страхи.
Если же всем миром удавалось собрать дом попрочнее, налетал волчий ветер - и сдувал дом, каков бы дом ни был — из камня ли, из снега ли, из плоти ли нас самих, чад наших возлюбленных или врагов заклятых.
 
(фрагмент повреждён)
 
(компоновка из двух источников:)
 
Правявщему человеками имя было Шурат из рода выродков.
Когда абсцесс его сердца наполнили страдания человеков, призвал он таковых:
Призвал юношу златокудрого Дшарт из племени ангелов.
Призвал атлета быстроногого - юного тигрёнка Юэнь с временного острова.
Призвал почтенную мать и повитуху Аит, которая сама себе происхождение.
Призвал вора позорного Мве-нья, последнего среди люти.
Призвал воина незадачливого Бурыню, не остановившего луны.
Призвал заклинателя огня Огча, от чьего имени и пошло слово очаг.
Призвал сестру милосердия - Надужку, почивавшую мужей отравой.
Призвал зодчего Цжу - развратника и пьяницу.
И призвал путника - Лорса, учившего добредать туда и оттуда.
И призвал достойнейших из безымянных и достойнейших из безродных.
И пришли призванные, и поклонились.
И обнажили их и провели их в подвалы, чтобы скрыть от неба и опухоли солнца и от студня лун и от сыпи звёзд — от созвездий и раззвездий.
И сковали их, и рвали и резали.
И меняли их суставы на трубы, и кровь на кислоту.
А кому отнимали руку или ногу, а кому глаза вырывали и вплетали в  подошву - чтобы ходить на глазах, а кому нутро выворачивали наружу, а кого прошивали капроном, а кого перешивали и перепаивали - пальцы вместо ушей, зубы вместо пальцев, щупальца вместо зубов, гной вместо слов, соль вместо крови, зуд вместо сна.
А кого разрывали так, что держать себя в горсти надо - а всё просыпаешься.
А кого шарнирили, и на шарнирах пускали колесить дни.
А кому наждачной бумагой заменяли кожу - внутрь и наружу, а кого мхом покрывали изнутри и снаружи, а кого усекали снаружи внутрь, а кого отекали изнутри наружу, а кого плавили в живой мясной мазут.
В ком ютили комы червей, в кого вживляли жар углей.
И делали с плотью призванных всё, что могли и учились делать новые дела и делали ранее немыслимое.
 
(фрагмент повреждён, судя по начертанию — список имён: кто из призванных кем стал)
 
Шурат так говорил: вот я взял достойнейших повитых, и связал из них уродов - это я так сделал, и это я теперь вверяю уродов вам в презрение: проклинайте их и смейтесь над их болью, тешьтесь их гримасами и потешайтесь над их горечью, зубоскальте на их язвы и тычьте пальцами в их потешные швы, кормите их и опекайте, за тумаками не снесите их голов, бросая камни не попадите им висок - не остановите их сердца —  не прервите дыхания, не убейте их и не упокойте, ибо они — древо вашего пламени. Сжигайте их, но знайте — как вы иссякнете, не сжигая их, так вы иссякните и если сожжёте их вовсе: так и так тлеть и гнить. Я же ввергаю их вам на потеху и опеку, чтобы продлиться вам в яркости, а не в сумраке, и придаваться не тени, но свету.
И  так уроды пошли к людям потешать и утешать:
Вот идёт урод, громыхает костяной ногой. Вот идёт урод, скрипит деревянным зобом, а в зобу-то - зубы крошатся занозами озноба. Вот идёт урод, искрятся шестерни. Вот идёт урод - скулит и кряхтит. Вот идёт урод - а глаза на подошвах: не видно куда ступаетт и больно ступать, а стоит лечь, как сердце стучит в виски: встань и ступай. Вот идёт урод кубарем - не разобрать, где верх, где низ. Вот идёт урод - что крокодил ползёт - ручки-ножки еле-еле над дорожкой. Вот идёт урод - что улитка ползёт - кровной слизью истекает, себя не помнит, себя не знает. А по слизи этой ползёт урод что гусеница: рук не видно и не видно ног - перебирает он землю под собой назад мириадами крошечных пальчиков. Вот идёт урод с головою (пса?), а на спине ещё голова да ещё три лица. Вот идёт урод - а мозг выпростан: и нечем ему выделять телесную слизь, и нечем ему охлаждать кровь - без мозга-то, так что сух он и горяч как испорченный в печи хлеб - зияют дыры корчатых ороговевших пор его, пульсируя и потрескивая как уголь.  Вот идёт урод — а под кожей обретаются личинки, а из разрывов кож выхлёстываются бабочки отрагов. Вот идёт урод - пульсируют воздухом провода его и схемы - дышит он всеми лопостями, да всё нарочно наружу - ловят губами альвеоллы его дух воздуха, а всё не поймают - всё равно, что рыба на берегу. Вот идёт урод - мигает лампами, гудит проводкой, гнушается собой, а от себя - куда деться? Вот идёт урод, а в него гром бьёт — врыт в его плоть громолов.
И множество ещё иных - куда боле диковинных и кратно более чудных. (псы?) кричат на них в тишине, не зная прежде такой жизни.
Люди же увидели, как смешны уроды - и стали смеяться и смеяться, а смеясь думали так: тёпл мир и светел, и какой ни есть — а мы отроду его, и какие ни есть — а он отроду наш.
Так смех исцелял людей, смех отгонял хвори, смех отгонял самое смерть - хавронью. И в хохоте люди находили силы строить и жить, повивать и упокаивать - доживать до утра, и доживать до ночи и снова просыпаться утром. И в хохоте люди находили силы терпеть утраты, перетирать отжитое, и (решать задачи?), грести в грядущее и строить лучшее. И в хохоте люди находили силы воли и духа, любви и верности. И в хохоте люди обретали себя.
 И сказали люди - смех это солнце наших душ и туш - Шурат, вовеки славен ты, что сотворил нам уродов на поругание и заживление.
Ибо впервые от начертания мира жизнь стала домом для живых, и мир стал не только шершав, и гниющие раны похожи были на нежные цветы, и слёзы иссыхали солончаками, и уют подступил к горлу.
И судьи людские сказали: чтоб жить дальше, каждый должен и каждая должна смеяться над уродом, терзать плоть урода и дух урода, швырять в урода камень и черепки, сор и смрад - но нас много, а уродов мало. Кто напроказничает, наозорует так, что урод умрёт - и станет меньше уродов - будет наказан страшным наказанием, проклят страшным проклятием и никогда не прощён и не прощена. Кто не даст уроду хлеба - а сам имеет хлеб - ответит перед общиной, как посягнувший на общину - словно утаил хлеб, или словно как хлеб украл. Кто не пустит урода в селение - пусть пеняет на себя, а кто не выпустит - получит войну от соседей, и правы будут соседи тогда. Таков закон, ибо урод потребен ибо от урода смех, а от смеха жизнь хороша, а без смеха - чудовищна.
.....
Шурата же призвала Разностная машина.
Так он оседлал раджу, и в трое суток был во дворце, где она.
Долго скрипела она шарнирами потрохов и ржавчиной ливера и долго икрилась жилами проводов - трижды жрецы вычищали глину глии мысли её, и меняли мазут её кровей и лишь потом она выдала текст.
Что ты сотворил, Шурат, зачем и почему - велела ли я тебе терзать повитых и делать их уродами?
Шурат ответил: я слагал и размыкал числа, играя в тебя, и нашёл в их объятиях и разъятиях, что если сделать так, человекам моим будет проще сносить жизнь.
Разностная машина же спросила:
Уже ли ты не знаешь, для чего рождены рождённые? Уже ли ты не знаешь, что не для жизни вы живы? Пойди к любому и любой - так скажи: зачем тебе счастье — эй, зачем тебе счастье - что тебе ответят? Не для счастья цепенели вы цепями изначальными - не для счастья паутины цепей вас лепили, лопотали не о вас предвечные цепи и не вас звали. Лукавый исток всего не видел вас во снах, когда сновал в новом мире. Что ты нарушаешь чужой порядок? По моему слову — ты глава человеков, но по моему слову ты исторгнут будешь из умов и сердец, по моему учению ты — в расцвете тела и духа и нанизываешь громы на стальные пруты, и греешь сталь в лужу. Ну так по моему слову ты станешь падаль и последний среди последних — пресмыкаться будешь и канючить хотя бы и до жаркого края холодных чисел, а хотя бы и потом - впотьмах безмирья.
И как Шурат молчал, разностная машина повелела:
Возьми из ящика, отмеченного синей лампочкой, бронзовый язык. Свой язык, которым ты молчишь сейчас на меня, немедля вырви с корнем, и вложи в уста этот, потому что теперь я буду говорить тобой, и буду учить твою дружину, как изловить всех уродов до последнего, и снова ввергнуть человеков в тоску и гнусь, где им и место, ибо таков порядок творения.
И вырвал Шурат свой язык с корнем, и вложил в уста язык, как повелела разностная машина, и стала она говорить слова его устами.
...
И говорила она устами Шурат дружине так: ступайте, опознавайте уродов - ступайте на их стоны, и на смех и на радость обступивших их - ступайте, и убивайте уродов. Убивайте так же самых смешливых. Лучше вам убить лишнего, чем не убить нужного. Убивая же урода - убивайте, убивая же смешливого человека - выпотрошите из него весь насмеянный смех: залейте олово в срам, горло вырвите и отдайте (псам?), каждый сустав же - разомкните, чтобы были разъяты пальцы и колени и голени, мякоть же обожгите и проткните - и лишь добыв соль вод глазных изрядно - лишь не оставив живого места на туше и на духе - убивайте, ибо надо отыграть, откачать, отпить, отбыть смех из мира вспять.
И дружинники ушли искать уродов - но как люди не хотели отдавать мясные игрушки, то укрывали уродов любой ценой, и никого дружинники не поймали.
 
(Фрагмент утрачен во время перевоза из Верхолосёвских степей — плита была осознана как собственность Пулудзунэ)
...
Шурат послушался - отнял правую руку свою, взял из ящика  красной лампочкой правую руку в проводах и трубках и приварил к себе. Отнял левую, взял из ящика с чёрной лампочкой левую руку в шарнирах и паровых проводах, и спаял с собой. Отнял глаза, взял из ящика с разбитой лампочкой стеклянные камеры и вставил в глазницы. Отнял ноги, взял из ящика с забытой лампочкой каменные ноги, и присушил к себе.
Разностная машина же говорила Шуратом так: как подвёл ты меня, то я стану сама ловить уродов тобой - теперь у тебя я вместо рук и ног, я вместо тела и я же - голова, я же - твоя кожа и я же - твоя кровь, и я же — твоё слово и твоя мысль. Раскрой же грудь, выведи из себя сердце и вставь на его место ржавчинное сердце из ящика с последней лампочкой.
Шурат раскрыл грудь, вытащил человеческое сердце своё - заскорузлое и ветхое от дней, от соучастия людям своим, от ума спрягать и распрягать числа и видеть в этом новые смыслы и прознавать новые горизонты - так вырвал он сердце это - а на его место взял из ящика с последней лампочкой ржавчинное сердце - и больше ничего не стало быть от урождённого Шурат под опухолью солнца и студнем лун, и не повитуха ни мать ни домашние ни домочадцы ни исчадия ни чада не узнали бы его.
И разностная машина радовалась и собой и Шуратом:
Теперь ты - это я, и уродам не скрыться от моего гнева.
И услышали подданные приказ Шуратом: рыскать от земли до красного, сновать от моря до лужи, от пустыни до пустоты, допрашивать человека и птицу, бога и духа.
И если кто улыбается, если кто смеётся - предавать того горю с чадами и домочадцами до седьмого колена. Но прежде - узнать, кто из уродов насмешил, и куда отправился впредь.
Так изловили ещё двоих или троих уродов, и ещё пятерых или десятерых и распластали их по клочкам по закоулочкам и исторгли из истории.
 
(Фрагмент повреждён - возможно, плиты найденные в кораловом замке рассказывают этот же сюжет, расшифровка и сверка в процессе)
 
(Перевод из плиты, найденной отдельно — как минимум, на три века моложе предыдущих)
...
Уроды же не переводились и было это вот почему и было это так:
Люди пускали урода в селение, как не кричали (псы?) - и собирались играть его телесной болью. Жгли железом, кидали камни и смеялись, и радовались и жили дальше.
Но иной так смеялся - и иная так смеялась, что лопались глаза.
Иная так смеялась - или иной так смеялся, что от хохота ногти разрывали пузо и кишки торчали на волю, оглядывая мир изумлённо и приторно.
Иная так смеялась - и иной так смеялся, что с хохотом срастались они пластами и спластывались пора в пору, сшиваясь грубой нитью в одвуглав.
Иной так смеялся - или иная так смеялась, что себе же тисками оторвать бы и выбросить занозы зубов.
И шпиговали себя таковые шестерёнками и проводами, откусывали себе ноги и руки, перемалывали разум в себе и переваривали - и вот уже - новый урод тешит честной люд - и тот род и иной род.
И радостнее жить.
И больше смеха на планете.
....
Разностная машина Шуратом говорила слушающим нам вот что: Смех не отсюда и Смех из-за кулис, и как Смеха станет много - дрогнет мир, и кубарем пойдёт сыпь звёзд - раззвездия и созвездия ссыпятся под ноги, жечь пяты и учинять пожары — снаружи вас и внутри вас — и как выжжет ваше нутро — и дух и кишки и сердца — так и будущее ваше канет в гиене.
Когда Смеха станет достаточно, чтобы подлунное стало его владениями - живые канут в агониях, каких и не знали, и не укроются больше в смерти от Смеха.
И кто думает, что Смех много милее учинивших вас на тоску и дрянь - кто думает, что Смех спасает - тот не был в царстве смеха, в свите его и в краях бескрайнего, откуда приходит смех.
И кто имеет механические часы - пусть смотрит на них: часы несут время, служат времени - но оставишь их без ухода - покроются они старостью, умрут они от ветхости в пыль. Время не бережёт часов, не жалеет и не любит: время не родня часам и не ровня, и нет им толку от служения времени.
Так и смех - вы берёте его у уродов, а того не знаете, что он приходит, и зачем он идёт.
 
(Перевод из плиты, явно не старше 3 века до н.э. Здесь и далее - отношение к основному тексту — небесспорно)
....
И сновал в году раскатанном такой Юрд. Отец Юрда был плотник - на плоту постигал воды, в водах добывал плоть рыб, и плотью рыб насыщал плоть нас. Мать же Юрда была швея - добывала она иглы из колючих зверей, добывала она власа волосатых зверей, и в холодные дни вручала шкуры соседям и соседкам и чадам и рабам и уродам - и тем была сыта и почитаема и неприкосновенна.
И о любви их слагали птицы птичьи песни — и сирины и синицы и гамаюны и рухи и кочевые глозы.
И как знатны они были то стали вместе вить, и вили, и повили Юрда. Повитухой же была Элона.
И как был он юн - прокляла опухоль солнца поля вниманием и лаской - и голод стал владыкой тех мест, так что и люди умирали и женщины и уроды и звери и рабы и (псы?) и пшеницы и малые тли. И отец и мать искали в истоме потов утешения, и спасения от себя друг в друге, и укрытия от мук своей плоти в чужой плоти, и опеки от пекущей своей жизни в чужой жизни, пронизывая и пронзая стыд лаской, но в срок отвернулись от лиц друг друга и умерли - каждый в свою смерть, так и забыли друг друга в разложении.
Последним в селении умер староста - но прежде пришёл к нему Юрд четырьмя конечностями, и сказал так: отец мой и мать моя лежат, как лежали и будут лежать до исхода лет, а в них живое питается.
Староста же был стар, ум его переварился в черепе. Слеп он был и нелеп в неумирании своём. Отчего ты не ушёл уродом, староста - отчего ты не проколол своё тело огнём смеха? Если бы ты в срок отнял мозговитые свои кости из тела - сейчас ты бы был за горами и лесами, над тобой бы смеялись и ты бы получал тумаки и разрезы, и был бы сыт и приючен - а так ты голоден и бесприютен в порожних нечистотах своих, среди ветхих стен лачуги своей. И лачуга уже не твоя, и мир не твой, и время не твоё, и жизнь не твоя, и весь ты уже сам не свой, староста — вот что получил ты, не став уродом в срок.
 И говоришь ты еле слышно пересохшим перезрелым перегноем губ — говоришь, не то — слышишься, говоришь — не то — мерещишься:
Сам я уже не помню, как говорят слова из нутра — но пошарь ты ухом у меня во рту — может, там есть слово или два. Оскаль мне улыбку в глаз, Юрд - я ждал этого с твоего повивания. Не ушёл я, когда мог уйти - и вот, что я такое теперь. А ты теперь слушай ухом, и слушай вторым.
И он говорил - до Юрда долго доходило, словно в его ушах поселились улитки, но дух его напитался умирающей мудростью, и в срок всё взошло — как обещал вам в чащах Невнии пророк Цанек.
Староста же терял слова и время, сжёвывая их про себя в блеянье - но и того, что высыпалось наружу было достаточно:
Староста сказал так: отец твой от колена Шурата - а кто такой Шурат тебе должны сказать отец и мать твои, и должны открыть волхвы - но промолчат все они омертвые. Потому как отличишь ноги от рук, и встанешь на ноги - иди и ищи, кто помнит Шурата и умеет ещё говорить слова понятно и рассудочно. Не нанимайся на работы - твоя кровь не смеет работать. Не нуждайся в пище - пусть встречные нуждаются. Ибо они — не ты, и они — для тебя, кто бы они не были.
Мать же твоя - от колена облачного: когда шли первые дожди, случались сгущения в каплях их - в кипящей воде древних разливов - и так воды рождали коацерватов, а от них шли иные колена - такова твоя мать. Ты и знать не знаешь, а она такова была.
И когда люди любили, люди прощали, люди принимали и люди звали, а бог не внял - пращур твоей матери научил песок — кремний думать, и из песочных часов сделал счёты-самочёты.
Пращур же твоего отца в отражении звёзд в предпотопных лужах нашёл разностную машину. Не было её и не было, и не было и снова не было, а потом стало ей быть - и она стала быть — вот он и нашёл, и заключил с ней службу.
И как остались таковые счёты-самочёты, и как остались такие отражения - сомкни их, как смыкают зубы в крошево, вытаскивая из раны зазубренную стрелу. Тогда молнии, запертые в фонарных столбах вспомнят о себе и напомнят о себе, и тебя повенчают на царство над гудронной радугой и чудищами будущих дней - ибо ты - сосредоточье двух колен, и кто как не ты достоин судить дни и годы, и века и горсти вечностей.
Так говорил староста сквозь вянущий жухлый ум, и утомившись умиранием, он прекратил дышать вовсе и затих совсем и более не выдыхал ни слов в воздух, ни воздуха без слов не выдыхал. Человеческий труп ты, староста, или груда плотяного тряпья - кто поймёт, и кому захочется понимать?
А Юрд остался продолжать дышать.
И как был он крошечен и немощен, приготовился умирать, как вся община.
Но могильные звери - черви, мухи и смрад - приняли его на воспитание.
И вырос он горбатым, кривым и ум его был другой ум, не наш. Сочились мудростью его язвы. Саднили юностью его дни. Тропы расступались перед ним в поселение Живищное, но карты и путеводные мхи и путеведовые звёзды и путники и беспутные молчали о том, где оно такое затерянное находится.
....
(Цитируется текст ок.2 век н.э.)
И как знали бродягу безродным и безымянным, то решили перед изгнанием за стены, провести позором — и были в том не правы, как были не правы прежде, проведя позором пророков любви Розалину и Антонио .
Нагого, облачённого лишь в срам повели его по улицам, под крики (псов?) словно как урода и звали горожан выйти и злословить его — и были и в том не правы.
Случился же в толпе пророк Цанек — едва заговоривший, едва пошедший, едва вросший в мир — от повития не то трёх, не то пяти, а говорят и вовсе — двух лет. И пока прочие злословили бродягу и говорили даже, что это урод — вскричал пророк Цанек так: а голый-то — король, кто ж надоумил нас злословить его и проклинать, как какого-то урода или повинного? Голый-то — король из вечных королей, а мы гневим его на погибель — кто же ответит за этот грех? Всем отвечать — как же искупить этот грех?
Так прокричал пророк Цанек, и был в том прав - сколько бы ему от повития не было лет.
И увидели горожане, что пророк Цанек — прав, и что бродяга — не бродяга и не урод, но сам Рума — нарисованное пламя. И солнцы настигли за вину не разбирая по одному из пятнадцати горожан и сожгли в пепел, а ветры развеяли, а сердца исторгли, а людские памяти забыли. И было это праведно.
Горожане же в радости вскричали так: вот, Рума — нарисованное пламя — одежды его — красота человеческая, платья его — грация человеческая, доспехи его — сила человеческая, каких ещё ему одежд?
(примечание: вариант перевода — красота телесная, грация телесная, сила телесная — слово используется только для людей)
И пошли к тем, кто провёл дрянной суд — и растерзали их и разметали, и забыли сердцами — и были в том правы.
Рума же — нарисованное пламя — взглянул в глаза пророка Цанека, и увидел, что он — пророк времён. И ослеп в тот миг пророк Цанек, чтобы день сегодняшний не заслонял дни грядущие.
Рума — нарисованное пламя же забыл в сердце своём этот город, а что забывает Рума — нарисованное пламя, то врастает во время намертво, и не кончится покуда не кончится само время. Так в городе впервые справили праздник Эдыбалай — и с той поры чтут этот день, и правы в том. 
Теперь же читай внимательно, и прочтя — перечитай ещё раз и ещё три раза и ещё четыре раза и так до десятка и до двух десятков. Втирай это в глаза и через глаза — в сердце. Потому, что я серьёзен а ты — не прав. Вот, я переписал буква в букву — вот ты прочёл.
Вот, ты видишь сам — не сказано нигде и никак, что Юрд — отраг Румы — нарисованное пламя. Вот, ты видишь сам — что сказано: Рума — нарисованное пламя идёт во плоти, что приняли его за бродягу, что наветом судили его за чужие покрады.
Знаю, что и Беспечный Растяпа Тороп и Вросший Старец Музар дают отрагов просто бытием своим — но ни Вросший Старец Музар ни Беспечный Растяпа Тороп никем не были видены во плоти, а кто их видел как они есть — не смеет дать образ, или не может дать образа, как слова и формы не имеют власти описывать их. И как они кроются в намёках, и состоят, являясь, из привычных явлений вперемешку - мыслимо ли, чтобы это не дало отраг в эфирных тканях мироздания?
И ведь эти отраги - разве они похожи на виденное? Разве ты знаешь, чтобы кто видел воочию отраг лика, и усомнился - отраг это или нет?
Нет, если Юрд даже и отраг Румы — нарисованное пламя - хоть это и не так - но если даже и так , то отраг дальний — через семь линз, через семь искажений, как в кривых реках, где и лицо твоё, приломившись, живёт своей жизнью.
И ни Вросший Старец Музар, ни Кормчий Ляо не опекают людей и до не опекали и не будут опекать - служи им или не служи. Ни беспечный растяпа Тороп, ни Снящийся Ворон — источник дорог ни благоволят нам. Знаю я, и знаешь ты, и знаешь ты, что знаю я и иные имена: и все они так же пусты для нас, как и важны — так же никчёмны, как неминуемы. Ни здесь и сейчас, ни в предверии безмирья они не отрадны нам - ни заступятся, ни упрутся за нас и не оплатят нам за верность, и не оплачут нас.
Ты пишешь, что обещал нам в чащах Невнии и сулил пророк Цанек, что будет такой Юрд, и вот он — Юрд, и через это видишь преемственность его от ликов — но читай: нет слова, что пророк Цанек — пророк Румы — нарисованное пламя. Но сказано дословно: Рума — нарисованное пламя увидел, что пророк Цанек — пророк времён. Не сказано, что Рума — нарисованное пламя отнял взгляд в сейчас у пророка Цанека, сказано, что пророк Цанек ослеп.
Юрд же — от двух колен человечьих, воспитанный смертью и вросший в жизнь, и он говорит так: чьим быть миру? Пусть будет моим и нашим, чем ликов. Юрд поднимает на бой с творцами жизни и смерти, и Юрд победит, и пошедшие за ним — победят, и будут в миру от сих и никогда не кончатся. Ибо Юрд учит: что было до - предвкушение, что будет потом - послевкусие, а я - вот он, и кто не знает меня - не будет знать ничего.
Читай и понимай: когда человек от рода человеков - от двух родов человеков - земного и облачного - взойдёт к ликам, и станет среди ликов - уже ли миру быть как был? Уже ли не придёт время человеческое во все края миров? Уже ли не это - справедливо? Уже ли не это - долгожданно? Уже ли чем-то ещё ты окупишь боль пращуров, корчившихся в аду жизни век за веком? Уже ли их канувшие в боль и гной судьбы не требуют кратно большего блаженства для грядущих нас и грядущих за нами?
Читай вниматеьно, перечитай и перечитай назавтра и через три дня и на шестой.
Если не видишь глазами — смотри духом, если не видишь духом — смотри сердцем, если не видишь сердцем — смотри умом: я прав, а ты — оступаешься, и тянешь всю общину свою в трясину.
Если же сам не понимаешь — прочти письмо людям твоим, раз ты хочешь потерять себя — оставь шанс им.
Если же поймёшь, что прав я, а ты не прав — сделай так:
Постройте две лодки — с течью. Соберите всех уродов, кто сейчас живёт в вашей общине — и пусть нарочные люди поищут — нет ли у кого из них жабр. Если жабры есть — пусть вырвут. 
После же — пусть сядут уроды в лодку, а кто вырвал жабры — в другую, и отправьте их вплавь, пока течь не вручит и тех и других пучинным царям. Людей этих в сердца запишите крепко, а уродов — исторгните.
Более уродов не пускайте, а убивайте на подходе к нашему селению.
Так учит поступать старый дружинник, присягнувший жизни и давший обет не умирать пока не сочтёт уродов ещё во времена Шурата. Вот сколько ему веков — все его.
От себя же добавлю: кто у вас есть из колена дружинников — пусть расскажут всё, что могут — после же предавайте их земле — и пусть земля решает — поглотить их или будут жить под землёй. И дружинники разностной машины и уроды нам не друзья, но дружинники знают, как быть с уродами - и с теми, кто их касался рукой или рассудком, и знания нам надо из них добыть, прежде чем зарывать дружинников. Убивать же иначе дружинников не пробуй - обет держит их ветхие мумии отдельно от смерти.
Тем из людей, кто чтит Вросшего Старца Музара и иные лики — дай выход из общины — пусть заберут сколько смогут унести в руках, прочее же продай инородцам. Женщин же и чад их — какие чада не помещаются в руки — оставляй, но языки усекай - лишь приплоду от них языки вели не усекать.
Чад же оставленным воспитывай в духе учения, женщинам же оставшимся предоставь быть жрицами, и предоставь почести как мученицам ошибок, и какие из них превзойдут учения — не препятствуй,  и препятствовать не вели остальным — от тебя и в будущее.
Ибо воители Юрда видят, что идёт день, когда каждый из нас встанет и пойдёт войной на мир, чтобы овладеть миром — и мир станет приютом и вотчиной, и Юрд поведёт нас, поскольку мы — не ровня ему и не родня, но призваны им вершить новые порядки. Юрд шлёт мне сны о мире под его пятой — и этот мир стоит войны с ликами и слугами ликов и заблудшими и невеждами — он уютен, этот мир и светел — и мы возьмём его из снов наших в явь.
Если же ты или твоя община будете упорствовать — я и моя община - а не не я и не моя община, так другой и другая община исторгнет вас из жизни во тьму — как ты слышал слова о Юрде, то ты уже не невежда, а значит и спрос с тебя строгий.
А всё же я надеюсь, что ты умён и проницателен, и сердце ведёт тебя на сторону будущих истин.
…
(Фрагмент не старше 9 века н.э — вероятно, пересказ нескольких историй)
 
А мать повитием умерла. А повился сын. А отец и назвал ему имена такие: до срока — Пустобрюх, от срока — Владыча. И записал имена в опись живых.
А князем был Владыча — Погонщик Солнца, звездопас, мудрое сердце, верный меч — додумавший букву Ор для азбуки, бравший дань с многих соседей, и судивший славно и справедливо всякий спор  — да приютит его тень Юрда. Вот он узнал о новой записи в книге, и прогневался.
И вот пришли к отцу дружинники Владычи — Погонщика Солнца, и третий судья пришёл и говорили такое: что ты называешь сына княжеским именем? Что ты называешь сына не оратарским, не лютым и не кузнечьим? Быть может, ты обезумел? Тогда возьми имена птиц, рыб и звёзд — такими называй сына, пусть они вершат твою участь. Глуп не чтущий закона, глуп смотрящий на чужое место. Возьми сыну другое имя — из рода своего, а это забудь — не твоего оно племени.
Отец же отвечал так: вот книга описи живых, и в ней учтено кто я и откуда — и учтено, что имя это — Владыча — я могу давать сыну — так звали деда моего, от передал имя хранить своему чаду - моему отцу, а отец мой - исчадию деда - мне, значит это имя в моём владении, значит могу и я так назвать отпрыска и буду в праве своём вполне: уж два поколения имя хранилось, и не называлось, и не нарекались им - пора.
Сверил судья записи, и увидел, что прав отец.
Сказал судья так: кто имеет злобу на Владычу — Погонщика Солнца, пусть скажет. Кто имеет обиду — пусть не держит в себе. Человек ли, женщина, чадо или раб — лють далёкая или иной кто повитый.
И ответом была тишина, как правил Владыча мудро и лепо.
Судья же сказал так: Двум князьям не бывать на земле, и двум именам княжеским не бывать, иначе быть раздору и тревогам. По сему — или меняй имя от срока в книге описи живых, хотя бы и к сроку. Или ступай прочь с сыном своим. Десять зим пройдёт, настанет срок менять имя — пока же миру открыт он как Пустобрюх, и к этому князь Владыча — Погонщик Солнца не имеет нарекания. После же первой охоты, после же первого гадания, после же первого праздника Эдыбалай — пусть зовут его именем, пристойным селу, иначе княжеский мир будет знать его как бунтовщика, посягающего на княжеское.
А прошёл год, а другой прошёл и сколько ещё — всё ближе срок.
Прошёл Пустобрёх с честью первую охоту, и выдержал первое гадание, и справил без ущерба первый свой праздник Эдыбалай - так и стал он из чада человеком - и открыл ему отец подлинное имя его.
Обитался в ту пору в селе Провалившийся Йорл, из люти, и как Владыча уже принял имя, то взял Провалившийся Йорл его к себе в ученики и увёл из села.
Учил же его многим премудростям — и тому и тому ещё: учил ножом распарывать метко, и учил заговором клеймить тропу, и учил узнавать у мхов пути, и учил сбрасывать путы, и учил не есть не пить не спать, и учил кулаком бить в самый дух, и учил зверя манить, и учил тучи почитать, и учил не жалеть встречных, и учил не щадить поперечных, и учил защищать сёла, и учил забирать заёмное, и учил размыкать запоры, и учил отнимать приглянувшееся, и учил опекать сулящих, и учил говорить дерзко, и учил смотреть страшно, и учил понимать без слов, и учил видеть без глаз - и учил праведной жизни, и порядку вольному - и всему ремеслу люти учил.
И говорил такое:
Вот, ты Владыча, и князь наш — Владыча — Погонщик Солнца, да продлит Юрд его силы. А раз имя у вас одно, значит вы из одних, или как иначе? Но как он князь, а ты — просто так, то не даст он тебе житья. А как правит он мудро и славно, то люди не заступятся за тебя. А как быть князю братом — грех, и грех — отцом, и грех — сыном, и не нами это выдумано и не нам раздумывать, то ищи с ним мира. Мыслю так: строит князь Владыча Погонщик Солнца большую яму — в девять нас высотой, чтобы ловить ей холод мира, а вокруг навевать жар. Строит он яму эту по наущению Юрда, и как не строить, если станет от неё кратно проще плодить плоды в пищи нам всем — а так можно будет обходиться без смеха, а всё-таки знать радость. Вот, я помру, а ты ступай, наймись в работники. Когда же превзойдёшь прочих — и пустит тебя Владыча — Погонщик Солнца — почивать у порога его — глаз не поднимай, а как предложит награду — смиренно проси дочь его Тату в жёны. Когда же повьёте чадо, открой Владыче Погонщику Солнца, кто ты ему и как тебя звать, до той же поры носи моё имя - да смотри, не запятнай. К тому сроку яма будет готова, и рад будет Владыча своей милостью к людям, и даст он тебе поклясться. что не поднимешь на него помысла. Будь верным ему в истреблении врагов и друзей, уродов и чужеземцев, в торговле и суде, в походах и пениях, в строительствах и разрушениях, в гаданиях и снах, и в срок станешь князем сам. А будет так, что он был Владыча - и ты стал быть - Владыча, и оба вы - от одних, всё равно как один князь. Моё же имя передай достойному.
Когда же умер провалившийся Йорл, Владыча взял его имя, и понёс в жизнь.
Вступил же он по пути в деревню, полную смеха. Деревня - одно слово, что деревня - а кто видит, говорит: не короста ли это запеклась на мире? В деревне этой Владыча видел пористый ноздреватый ветер, замшелые кровяные остроты и пир самозачатья. Дома же были не дома, а норы в отчаянии, и воняли из тех нор глаза принявших смех близко к сердцу. Проволока повилики оплетала вздохи их, как порез предсердия, а уйти уже нельзя — таковы были места: что у верха нет низа, а у возвращения — причины. Чужой мир ломился и тёк из проузков, от кисте к кисте и разрастался, тяготя стороны света и тьмы. И что упало — то пропало, а что взмыло — то и взвыло, а что справа — то слева, а что слева - если и лева-то нет как нет, как и не было. как и не могло быть - как приснилось от больных колосьев.
 Высвободились из удушья груды волокон — то Гнилой Червь Тарий — слуга Тешащего Смрада Олеастра, а может и не он вовсе.
 И распахнул он все запахи Владычи, и сгустки кусков от него отсеивал в прах, так что стало меньше Владычи.
 Владыча же вырвал клок сердца, и уложил в землю, и так ярок был клок и трогателен, что время вернулось в эти места — так что стало село как село, разве заброшенное. Надолго ли — нет, а только коснулся клока звёздный ручей, и стал клок расти в черёмуху. О том - сочинена она или призвана, своей ли волей пришла - принудив Владычу вступить в бой и открыть ей ход, или по умыслу Владычи, соорудил её Владыча или звёздный ручей, или сама она себе причина — спорят мудрецы и сейчас, и завтра не уймутся, и в конце вечности не найдут ясности. Тут кончается разумение. Лишь одно сказано верно: кто бы из них не был кому причиной, а человеку стоит или подальше от таких быть, или им поклоны усердно бить.
Владыча же ступал дальше, кутаясь в раны и озноб - впредь обходя накрепко места, тронутые смехом за живое, и других научал обходить таковые.
И был он с тех пор без клока сердца.
…
(Фрагмент 11 век н.э)
Отринутые же куски Шурата не брал гной — не брал червь — не брал камень — не брал зверь, так что они стремились друг к другу. Малые сии крохами мелких ножек и ручек и жгутиков тянулись слепо, бездумно, безотчётно, безрассчётно, наудачу друг к другу. Шли века, люди как листья в дубраве — одних рассеивал ветер, другие наростали на смену, и снова так, и опять, и вновь, и - несчётно. Ушли горожане из тех мест в другие, и сменился язык языком, а буква буквой, созвездия передумали свои тропы, потоп и ещё потоп прошли по миру — и вот, наконец, слепая плоть его бездумно собралась вновь в привычное. И все уроды всех краёв мира шли с того мига к нему — своему творцу и царю, и несли в глазах и глотках и по воздуху смех и смех и смех и смех. И уродов было стократно и тысячекратно более, чем он привёл в мир из призванных.
Оторва и прорва и орава и гуща и тьма — а мудрецы звали это тропами бессмертных, ибо смерти не было вблизи от них в те дни: но хохот вечной жизни пронизал людей и увлекал за собой.
Вот почему мы жжём сало в печах — освящаем мы им тропы, опекаем их от сивоверых последователей Юрда, и от Владычи, который творил дела Юрда, а созвал дружинников — и, говорят нам знамения, что бродит среди них самая она — разностная машина.
Бродят и другие — кто чтит Руму — Нарисованное Пламя, кто селится у Черёмухи — у земель её и на облаках над ней, но счёт им предстоит, а сейчас не ко времени.
Отрок, отроковица - вот тебе слово: ощути жизнь - ощути жизнь: вот кипит в тебе жизнь, клокочет и чавкает - клубятся сомны малых сих, зовут себя тобой, плодятся, наращивая и кожи твои и кровь твою и рост твой.
Ощути - о чём думает твоя кость ноздреватым умом своим, и от чего встают дыбом волосы в кишках.
Вот тебе зной зноя - не бойся обжечься: не боги обжигают нас, но смех, и смех милостлив.
Отрок, отроковица — вот чаша гноя, вот густое вино из склеры и ликвора и глии твоих — закрой сердце, и впусти себя в смех и смех в себя, и бивуак волокон расступится — там рождается солнце. Испепелись в нём и смех узнает тебя, и как ты — тропа, врата и срок — то он станет ты, а ты — он, и Шурата станет больше, и смеха станет больше, а мир мы одомашним и приручим, неся смех, носимые смехом от и до.
Дай телу жить без тебя, ибо ты — опухоль тела твоего — дай телу стать собой, и цвести вечно.
Выйди с ума в сады смеха, уйди от ума в раскаты смеха и взойди на безумие, и плоть сделает всё сама.
О, призвавший нас Шурат — мы знали, что ты не вечно будешь разъят вдребезги, и паломники снуют к тебе оттуда и оттуда — и как мы все станем одной точкой, смех поглотит всё, и так тому и быть.