Про цыган

Могу авторитетно заявить: цыгане детей не воруют. Это, если что, из личного опыта.

Хотя… Как-то не очень понятно получилось…

Лучше, пожалуй, начать по-другому: там, где я жил в первой половине 60-ых, цыган было много, и ходили они по свету – вернее, ездили на своих повозках – целыми таборами. Мамы пугали нас тем, что если, мол, будешь себя плохо вести – за тобой придет цыган в красной рубахе и с кольцом в ухе. Даже не подходи к такому, а то украдет. «Будешь тогда знать!» А мы были столь наивны, что не догадывались спросить: чего же вы, мамы, сбегаетесь к телевизору, когда в нем Николай Сличенко с гитарой?

Да, мы мамам верили. Хотя встречавшиеся нам на улицах бородатые дядьки в шляпах не выглядели настолько чадолюбиво, чтоб прям чужих детей воровать. К тому же мы чисто интуитивно догадывались, что цыгану проще завести еще парочку детишек к тому десятку, что уже носится по табору, чем искать их на стороне. Да и вообще…

Мало кто из моих приятелей, взять хоть Леху с Тарасом, не скрещивал при маминых угрозах за спиной пальцы: «Хоть бы, хоть бы!..» Наши-то отцы летали на бомбардировщике ТУ-16, промчаться в котором мечтал каждый пацан в городке. Но это была несбыточная мечта. А вот цыганята все поголовно, даже девчонки, катались на лошадях. Никто из них не слышал от своего отца: «Не-не-не, это такая секретная техника, что я даже маму в седло посадить не могу!» Потому как — что может быть секретного в кобыле? Эх!.. Вот почему так: одним всё, а другим – сплошной устав? Ну что у нас за жизнь: Леху мать грозится отдать в музыкалку, на скрипку, Тарас уже ходит на шахматы, а на лошадке нас покатать никому и в голову не приходит. Как-то это несправедливо…

Ах да, надо же обозначить место действия: Зябровка, военный городок неподалеку от Гомеля. И для понимания дальнейшего обязан доложить, что моя мама, как и мамы всех моих друзей, была участницей самодеятельности. А мы бегали в клуб на все репетиции.

Нет, дело было не в любви к искусству, хотя и не без этого. Всё дело было в Кубе: наши мамы пели песню «Куба – любовь моя», которую Иосиф Кобзон всего за пару-тройку лет до того сделал безусловным шлягером. Естественно, офицерские жены маскировались под партизан-барбудос: влезали в гимнастерки старого образца и перепоясывались ремнями; некоторые, Лехина, например, мама, даже цепляли на себя бороды. Но главное – им на время репетиции приносили автоматы. Настоящие! И пока они переодевались, мы, пацаны, щелкали предохранителями и затворами, снимали ствольные коробки и вытаскивали возвратные пружины. В общем, веселились на все деньги.

День, о котором я сейчас расскажу, начался с такой вот партизанской репетиции. Потом все разошлись по домам, где мамы нас покормили и отпустили во двор. И вот уже мы, трое одногодок, связанных, помимо того, что наши отцы летали в одном экипаже, еще проживанием в одной коммунальной квартире офицерского общежития, сидим на краю песочницы, снисходительно поглядывая на младших братьев Тараса. Им было тогда по три с небольшим года, они лепили куличики из песка; малышня неразумная! Мы же были на год с лишним старше, мы уже ничего не лепили, а вспоминали, как в клубе каждый из нас успел примерно сто раз передернуть затвор. В хорошем смысле этого слова. Да, день задался!

Из среднего подъезда вышла Ленка, дочь начштаба, девочка чуть постарше нас. И в нашу жизнь вошла красота!

Не то чтобы она была как-то особенно прелестна или грациозна, эта Ленка… нет, не в этом дело. А в том, что она двумя руками держала перед собой половину разрезанной по горизонтали булки – ту, что с хрустящей верхней корочкой — густо намазанную вареньем.

— Вишневое… — прошептал Тарас.

— Не-е… Клубничное… — оспорил я его представление о прекрасном.

На что только не идут женщины, чтобы вызвать к себе мужской интерес! Ленка подошла к песочнице и под нашими взволнованными взглядами, поелозив попой по доскам, взгромоздилась на скамейку. И открыла ротик, показавшийся мне бездонной пропастью, в которую сейчас ухнет и исчезнет навек полбулки с вареньем. Лёха опомнился первым и немедленно взял быка за рога:

— Дай кусить!

Девочка с вареньем задумалась на минутку, показавшуюся нам бесконечной. Тарас злобно засопел: все мы терпеть не могли вот эту минуту, что всякий раз отделяет ответ женщины от недвусмысленно сделанного предложения.

«Подмети в кухне», — командует, например, мама. Ты ей объясняешь, что уже собрался на рыбалку и негоже заставлять карасей ждать — они не поймают себя сами. И что ты непременно подметешь всю квартиру, но вечером. А мама такая: «Нет, сейчас». Но перед этим непременно помолчит, и в эти секунды ты вдруг поймешь, что это такое — «эффект замедления времени».

— Ну, ладно… Но только разочек!

Конечно! Что мы, не понимаем? Каждый кусит по разочку, чисто символически! Бодро закивали головами все, даже подтянувшиеся к скамейке братья Тараса. Леха осторожно обхватил девичью кисть, чтобы Ленка не вздумала отдернуть руку с булкой, и!..

Ленка, наверное, просто не представляла, до каких фантастических пределов могут растягиваться мужские пасти на что-то вкусненькое. Недостаток жизненного опыта, так это называется. И вот она это узнала: после пятого укуса в ее дрожащих пальчиках остался кусок размером с хоккейную шайбу, причем даже без варенья — его слизнул один из братанов Тараса.

Девочка немедленно доказала, что знакома с планированием боевых операций.

— Всем сидеть ровно, — прошипела дочь начальника штаба. — Щас мы с мамой вызовем патруль, и вас всех заберут! На гауптвахту! Потом в тюрьму! Потом… э-э… еще куда-нибудь.

И сквознула в подъезд.

— А ленкина мама здоровское варенье варит, — задумчиво сказал я. — Это им бабушка присылает, — поделился информацией Леха. А Тарас ничего не сказал. Просто достал из кармана и показал нам пенальчик.

Нет, не так: он показал нам ПЕНАЛЬЧИК от автомата Калашникова! Тот, что спрятан в прикладе каждого «калаша»; тот, у которого внутри набор из отвертки, ершика, выколотки и протирки. И мы тут же забыли про Ленку с ее дурацкой булкой. Героем стал Тарас, стыривший часть боевого оружия. Да он стал бы для нас божеством навроде Зевса, кабы прихватил весь автомат, но на нет и суда нет. Но даже кусочек чего-то — это всегда лучше, чем ничего.

В благоговейном восторге прошло минут пять. Затем из-за угла бани вырулил «газик» комендатуры и подъехал прямиком к нашему дому. Из машины выскочил солдат, один из тех, с чьими автоматами на груди пели в самодеятельности наши мамы, и со зверским лицом метнулся к подъезду. Увязать выпученные глаза ефрейтора со стыбренным из его автомата пенальчиком мы не успели из-за Ленки, завопившей со своего балкона:

— Ага! Я говорила!.. Щас все на «губу» поедете! На губищу!..

Мы тогда соображали быстро и еще быстрее принимали решения. И когда добрались до зарослей сирени, я сказал, что давно собирался сбежать на Кубу, помогать дяде Фиделю Кастро. Вот, похоже, самый подходящий для этого момент и наступил. В тюрьму я не пойду – мамка заругает.

Леха стал вторым добровольцем. Он сразу сказал, что ему тоже охота попартизанить. Интересно, кстати, фашисты на Кубе водятся? Оно, конечно, на «губе» тоже познавательно побывать, но пустить под откос пару эшелонов, как его дед во время войны, пожалуй, покруче будет.

А Тарас посмотрел на своих братьев и попросил записать в отряд сразу трех Рубанюков.

— Они же малыши! Куда им в отряд? — возмутился Леха.

— Если их не взять, то через десять минут наша мама будет знать, куда мы делись. Она эту Кубу по кочкам разнесет! И, между прочим, только у нас есть оружие, — парировал Тарас. И показал пенальчик от «калаша». Крыть было нечем. И я повел нашу отчаянную ватагу на бой с империализмом.

Мое представление о местонахождении Кубы в природе было чисто интуитивным. Где-то там, сказал я друзьям, махнув рукой в сторону старого кладбища. Я, честно говоря, тогда еще не знал даже того, что Земля — круглая. Поэтому просто выбрал направление, противоположное Гомелю: в этом городе столько милиции, подумал я, что нас наверняка накроют еще в районе хлебокомбината. Да и Куба точно не в Гомеле, подобный Фиделю тип не остался бы там незамеченным.

Пару часов после этого мы шли по полям и перелескам, обходя стороной колхозные фермы и крохотные деревеньки. Одолели километра два, а то и три. В ближайшем лесу выдернули из трусиков брата Тараса резинку и соорудили две рогатки; больше не получилось, потому что второй брат категорически отказался пожертвовать свои трусы на общественные нужды.

У Лехи оказался в кармане коробок, и, пройдя небольшой лес, мы потренировались в зажигании костра с одной спички. Пока они не кончились. И на заходе солнца мы оказались на краю огромного кукурузного поля. Вправо и влево оно тянулось до горизонта – и мы пошли через поле.

Совсем скоро мы осознали, что тяготы и лишения воинской партизанской службы – это не просто слова. Стебли кукурузы были раза в два-три выше нас, и мы не понимали, куда идем. Потные спины, исцарапанные руки и ноги привлекли рой мух. Братьев Тараса вскоре пришлось взять на закорки, и мы по очереди тащили их на себе. Они же ныли – «Ну когда уже Куба?» Жутко хотелось пить. Темнело. А кукурузные кущи все не кончались. Потом на небе появились звезды, а сквозь кукурузные стебли замерцало несколько огней.

Не знаю как, но в полной темноте мы таки вывалили из зарослей прямо к кострам на стоянке цыганского табора. Навстречу нам встал огромный бородатый цыган. И улыбнулся, сверкнув ста тридцатью двумя золотыми зубами.

«Фидель Кастро!» — восторженно пискнул Леха.

«А он намного симпатичнее твоей мамы, когда она в бороде», — подметил Тарас.

Нас устроили у костра и долго поили и кормили. Потом подсадили на лошадок — и это единственный раз в моей жизни, когда мне повезло побыть кавалеристом. Братья Тараса уже спали, завернутые в одеяла, когда подъехали два милицейских «газика» и отвезли нас домой, в Зябровку. Так что — цыгане детей не воруют. Они их находят в кукурузе и возвращают родителям.