столичная штучка

Уфа- Москва. 1956-1961

Марина родилась в старинном городе Уфе, столице Башкирии.  Они, мама, бабушка и две сестренки, жили в самом центре, в двухэтажном старинном особняке. При выходе со двора они видели часового с оружием наготове. Он стоял у входа в противоположное здание - обком партии. Раньше, давно, там было духовное училище - медресе. Часовой вселял уверенность, что они под защитой.
Дом замечательный (на том месте сейчас огромное здание партархива), со старинной красивой крутой лестницей на второй этаж. Вода во дворе, в колонке. Носили ведром и немного на лестнице разбрызгивали на повороте. Зимой на лестнице немного
намерзало.
За дровами бабушка ходила на пристань, недалеко, направо от ворот, там выгребали
бревна, плывущие по Белой, вытаскивали их на берег и распиливали. Бабушка
рядилась с извозчиками, и те грузили и везли в их двор. Там их раскалывали. Позже
Марина, окончив  филфак МГУ, получит направление в деревенскую школу в
Московской области и сама будет колоть дрова. А в ее детстве заготовленные дрова
поднимали по лестнице вверх. Топили печь.
Из удобств было только освещение. Во время войны его отключали, вернее – просто не включали. Днем и так видно, а вечером нельзя допустить свет из-за маскировки. Люди сидели и ужинали, и пили чай при свете крохотной коптилки под столом за скатертью. Готовили и обогревались печкой.
Говорили, что в северной части города, где заводы, свет не отключали, но требовали маскировку. и люди одеялами занавешивали окна. Тот город и назывался иначе: Черниковск, там и дома были другие, четырехэтажные, с центральным отоплением, водопроводом и канализацией, с ванной и душем в каждой квартире, словно те жители уже достигли ХХ века, а центр с обкомом партии, в середине того же века, особо охранялся, там нельзя допустить никакой оплошности.
Если со двора выйти налево, то попадаешь в мир одноэтажных деревянных домиков в саду, где полгода цветут и пахнут деревья и кусты. Идиллия.
Здесь же центральная площадь: Советская. На ней Президиум Верховного совета и Совет министров. Здесь проходят демонстрации, веселые, нарядные и шумные.
Здесь же размещались школы: общеобразовательная и музыкальная тоже. Здесь знаменитый оперный театр, где даже когда-то пел Шаляпин.
Марина
Марину всё устраивало. Если в их крохотной комнатке, где жили четверо, становилось шумно, Марина шла учить уроки на лестницу. Туда же бабушка иногда приносила ей карамельки.
Марина любила учиться. Она закончила школу с серебряной медалью и поехала в Москву. Почему в Москву? В Уфе тоже теперь есть университет. В нем училась старшая сестра Аня. Но ей как местной не положено общежитие. А в Москве Марине должны дать место. Да какое! Аня выстраивала из костяшек домино комнату нового университетского общежития на Ленинских горах, как ее описывали в газете: она клала костяшку и говорила: вот диван, вот стол и вот шкаф-секретер для книг у окна. И все на одного. Вот сколько места. И стипендия там побольше должна быть.
Марина не возражала, ей всё это нравилось, конечно. Но ей как-то незримо представлялись великие, которые учились в старинном здании университета. Не Ломоносов, он учился в славяно-греко-латинской академии, а другие. Имена она знала и произведения их читала. Неужели ей доведется быть в том же здании, где они ходили, сидеть в тех же аудиториях? Она не знала, что Богословская аудитория теперь Коммунистическая.
В ее представлении слились высотное здание с его необыкновенными комнатами для студентов и исторический неописуемый облик старинного университета, который ей предстоит увидеть в реальности.
Как раз пришла открытка к празднику из Москвы от Веры Львовны, когда-то  в Уфу эвакуированной, работавшей с матерью Марины. Ей сразу написали, что Марина собирается поступать в МГУ. Та откликнулась: пусть приезжает! Вступительные в августе - на это время Вера Львовна останется одна в комнате, а дочь с ее семьей она отправит в деревню. Вера Львовна Москву покажет девочке и вовлечет в столичную жизнь. Она рада хоть как-то отблагодарить уфимцев за гостеприимство в трудное время.
В Москве.
Так и было. Вера Львовна встретила Марину на Казанском вокзале, привезла на Арбат, познакомила с соседями на кухне и сразу покормила борщом. К чаю Марина достала маленькую баночку меда - башкирского, знаменитого, бабушка прислала в память о Башкирии. Вера Львовна была тронута:
-  В то время мы не попробовали такого меда. Было не до меда. Хлеба не было. Не то что меда. 
Сказала:
 - Я узнала – с медалью без конкурса. Значит, я покажу тебе наши дворцы с усадьбами. Начнем с Останкино.
Марина робко добавила:
 - А можно, мы завтра в университет поедем? Вы знаете дорогу7
- А что ее знать – туда метро пустили. Конечно, ты права. Сразу и документы отвезем.
Утром они пошли к метро, вышли на станции «Университет» и ахнули: разрытая дорога. Но прошли. Дошли до здания - и узнали, что филологический факультет - на Моховой.
- Рядом с нами! – воскликнула Вера Львовна. - Едем назад.
Они вышли на Манежной площади, посмотрели вдаль на стены Кремля и пошли к воротам. Рядом со входом стояла будка «Справочное». Вера Львовна достала пять копеек и положила на прилавок, сказала:
- Как пройти в университет?
В окошечке женщина не шевельнулась Вера Львовна положила десять копеек. Та вышла из своей будки и указала рукой на распахнутые ворота. Оказалось – это и есть университет. Прямо напротив Манежа.
В МГУ на Моховой
Вошли. Сдали документы. Оказалось: серебряным медалистам надо написать сочинение, потом сдать устные: по литературе и по русскому языку. Назвали даты. Как так? - возмутилась Вера Львовна.-  Разве не вне конкурса?
Ей ответили: среди серебряных медалистов свой конкурс, среди золотых -  свой. Иначе одним золотым не хватит места.
Оказалось - серебряной медалистке надо сдать три экзамена: сочинение, устный по литературе и устный по русскому языку. Последние два - устные – сдавали в одной аудитории разным педагогам.  Через неделю Марина вошла в маленькую аудиторию, комнатку в конце самого последнего коридора, еле нашла, там толпились недовольные девушки, видимо, очень современные- с завитыми волосами и накрашенные, с маникюром. Марина, наверно, выглядела дикаркой в ее школьном коричневом платье (без фартука) с белым воротничком и косичками с коричневыми ленточками. Другого платья у нее не было.
В соседней комнате (аудитории) шло собеседование с золотыми медалистами. Среди серебряных медалистов конкурс был, кажется, 16 человек на место. Побеседуют с ними и отсевают.
Среди золотых ходила высокая и - чувствовалось – крепкая, немного смуглая девушка, потом выяснилось – казачка из Усть-Лабинска Рая Белякова. Она тихо выспрашивала, о чем спрашивают там, за дверью. Ей хмуро отвечали: сыплет на статьях Ленина по литературе, вопрос ставит так: сколько было статей? И сразу- на вылет. А сколько их было?
Марина знает: статей было две, но были еще отрывки из статей на литературные темы, а сколько - она точно не скажет. Рая пошла вниз, в вестибюле купила красненькую книжечку с надписью «Ленин». В ней собраны все высказывания вождя. И посчитала, сколько статей (две) и сколько фрагментов. Смело вошла в аудиторию и вскоре вышла – студенткой!
Марина-студентка
Однажды в перерыве между первым и вторым часами лекции она шла, как обычно, медленно по периметру колоннады второго этажа, думая, что вот так же ходили здесь великие поэты и мыслители, труды которых они изучают.  Мысли о них вообще-то никогда не покидали Марину, они были постоянным незримым фоном ее существования со входа в это старинное великолепное здание, где она поднималась прямо к портрету великого Ломоносова, встречающего их на портрете на втором этаже.
Марина отдавала себе отчет в том, что в те времена здесь не было девушек. Их не учили. Здесь коридоры и аудитории были заняты молодыми мужчинами, и беседовали они не о каких-то низких предметах, вроде прожиточного минимума или жилищной проблемы, или того, как хорошо наступать по полу, просто идти и знать, что никому не мешаешь. Нет.
Тогда здесь были другие мысли и слова, и те люди были счастливы, но не знали об этом. Они были многим озабочены, но не подозревали, что …Что хочется Марине сказать? Что все изменения ведут к худшему? Хочется сказать. Но нельзя, бабушка боится огорчить Бога неблагодарностью. Она приговаривает: нас могло и не быть, а мы вот они. А почему нас могло не быть? Она не договаривает. О том, что она дочь свящкенника, нельзя говорить и даже думать. Очень опасно.
Маленькие комнатки на Моховой - в соседнем с аудиторным корпусе – аудитории! – громко сказано – были всего лишь спальными для молодых мужчин иногородних. Но какие толстые стены! Когда Витя Лапшин открывает окно, он весь лежит на подоконнике, еще и руку тянет к наружной раме. В давние времена наверно здесь было накурено. А сейчас здесь девушки, лишь одна из них курит – для фасона.  Ей не подражают. Нет.
Марина знала то невзрачное здание института, в котором училась ее сестра, не сравнивала, нет, но память была. И ее переполняла гордость, что она, Марина, рискнула и приехала поступать сюда. Хотя гордиться было нечем, и риска не было. С ее медалью в Уфе приняли бы без экзаменов. А здесь пришлось удивиться.
Странности
- Зачем ты приехала в Москву? Почему ты не поступила в свой университет - ведь в твоем городе теперь тоже есть университет? Или ты считаешь, что зря провинциальный институт назвали университетом, и ты приехала в настоящий храм науки? Может быть, зря, не правильно поступает наше правительство…
Тут до Марины дошло, что именно к ней кто-то обращается с какой-то непозволительной речью. О чем он ее спросил? Зачем она приехала сюда? За общежитием. Он не поверит. Скажет: ненормальная. И в самом деле - в ее сознании слились исторические ценности Москвы и университета и комната в высотном здании с готовой обстановкой.  Но этого не объяснишь никому. Однако он о чем-то другом. Что ему надо?
Она вся сжалась, старалась идти ровно и не смотреть по сторонам и не видеть того, кто шел рядом и что-то внушал… Она старалась не прибавить шагу, шла-шла и дошла до открытой двери в 66 аудиторию. Шагнула туда. Он за ней не пошел, значит, не с ее курса. Она не проронила ни слова.
На другой день опять рядом пошел молодой человек, другой, сказал:
 - Ты понимаешь, что властям ничего не должна? Здание университета построили при царе, лучшие профессора – из царского времени, современные так называемые ученые - отсидели в окопах или еще где, им не до науки, им надо семью кормить, бегают с работы на работу. Доска и мел в аудитории не стоят ничего. Ты скажешь: стипендия. У моих предков имение взяли, а мне стипендию дали. О твоих я не знаю, но стипендия - аванс будущей мизерной зарплаты, которую ты отработаешь там, куда пошлют. Думай. Соображай. Знаешь, номер аудитории 66, соседний с Коммунистической аудиторией, должен быть 666 - антихрист. Но кто-то, кажется, Либан, из бывших, отстоял, и номер сократили.
Она опять рот не раскрыла. Зачем все это? Тихо вошла в аудиторию и никому ничего не рассказала.
На чердаке
Она поступила в МГУ, тогда он был единственным университетом в столице нашей Родины. А общежития ей не дали. Между тем за ним-то она и приехала в столицу. Она могла бы поступить в вуз и в своем городе, но там ей не дали бы место в комнате общежития.  А в Москве она была иногородней, и ей положено общежитие. Но не дали.
Что делать? Поехала к своим родным. В Москве жили две семьи, брата и сестры ее матери. В войну они приезжали к ним в провинцию во время эвакуации и жили все вместе в крохотной комнатушке около десяти метров. Спали на полу вповалку. Есть вообще было нечего. Как выжили?
У тети жилплощаь была больше, но на чердаке. Муж тети для Марины принес и поставил два чурбана (где нашел?), поверх положил фанеру (где взял?), поверх тетя бросила что-то, и Марина легла. Тепло и уютно.  Утром так врезалась во что-то. Это край крыши. Тетя ахнула: забыла предупредить: вставай осторожно! Здесь проходит навес крыши. Как проснешься, осторожно повернись на правый бок, потом открой глаза и посмотри, правильно ли повернулась. Потом медленно вставай. А то без головы останешься. Что я скажу твоей матери.
На полу спать нельзя. На полу не доски, а гравий. Когда они ходят, соседи внизу слышат каждый шаг. Очень недовольны. Но меняться не хотят.
Она понимала, что роптать нельзя, это не подвал –  ничего страшного том, что она сейчас живет у тети на чердаке. Ну и что. Неудобство длится минуту или две. Надо войти и снять обувь. Потом легким шагом пройти к своему месту, сесть и сидя снять с себя верхнюю одежду, не касаясь пола, и лечь, одежду свернуть аккуратно и положить под подушку. Утром не встать, а сесть, одеться и тихо выйти, вот и все. Что такого… Коренные москвичи живут по-разному. Постепенно она узнала,  что Витя Лапшин, из их группы, жил в доме с котельной в подвале, жители сами топили углем по очереди, вставали очень рано. Руки от угля не отмывались до конца, и Витя прятал их.
Ира с матерью была в эвакуации, отец погиб на фронте, квартиру не вернули, ее заняли несколько семей- откуда они взялись? Иру с мамой поселили в одной комнате. Много позже еле-еле дали однокомнатную квартиру. Отец был композитором, рояль новые жильцы просто вынесли во двор.
Дверь на чердак никогда не запиралась. Да и брать было нечего. Все свое имущество каждый носил с собой. Кухни нет. Как питались? Марина не знает.
Рано утром молча скорее выйти. На волю. Какой завтрак… В обед питалась в столовой. Брала полную порцию супа и хлеб. Черный. Он дешевле. И чай. Три копейки. И кусочек белого хлеба. Копейка. Очень хорошо.
 Марина приходила очень поздно, снимала обувь, несколько шагов до топчана – и сразу спать. Если много шагать – придут нижние соседи. Такие неспокойные. Утром молча сидя оделась – и на выход. Туалет? Ведро стояло сразу за дверью, в общем-то на лестничной клетке, но там никто не ходил, жильцы жили ниже. Тетя потом выносила ведро. 
Умывалась в туалете университета, осторожно, быстро, чтобы никто не заметил. Главное- здесь можно было твердо наступать на пол, и никто ничего не скажет. Ходить твердо – это много значит.
Быстро ополоснула лицо и все. Утерлась носовым платком. И как порядочная шла на лекции. Утром есть совсем не хочется.
Кража
Так отучилась месяц. Целый месяц. Когда получила первую стипендию, реально ощутила тепло во всем теле. Еще бы - получила рубли, а тратит копейки. Не поверила бы, если бы сказали: погоди, доживешь, когда получишь так же рубли, а тратить придется тысячи.
Месяц показался очень долгим почему-то. В середине дня утомлялась. Однажды вот так притомилась, в огромном читальном зале, решила чуть-чуть размяться- здесь можно ходить. Здесь ходить можно твердо. В те - в далекие  времена, в другом веке - не знали, что значит удовольствие - просто ходить и не бояться.
Встала и пошла просто к часам, к огромным часам на стене, постояла, посмотрела время - вроде как дело сделала, вернулась – а ее чемоданчика нет. Нет и всё. А в нем студенческий билет, паспорт и деньги! Сердце так и ахнуло и провалилось куда-то.
Хорошо, что в кармане плаща осталась мелочь – на дорогу. Еле дождалась вечера, доехала до тети, рассказала. Она пошла и дала телеграмму ее матери. Выслали телеграфом перевод. Старалась не думать, где мама взяла деньги ей на перевод и за перевод еще заплатила.
Паспорт и студенческий подкинули в чей-то почтовый ящик. Марину вызвали в милицию. Упавшим голосом Марина спросила: а чемоданчик не вернули? Милиционер посмотрел без понимания. А как же она теперь будет без чемоданчика? Не в сетке же носить тетради. Купить она ничего не может. (Сумок разных или пакетов каких-то тогда не было. Все ходили с чемоданчиками).
Купила газету, в нее заворачивала. А под дождем вообще не ходила. Так прожила месяц.
Объявили: весь курс на картошку.
В совхозе
Привезли их и выгрузили около сарая, сказали: это совхоз «Молочный гигант». Надо помочь им собрать картофель с поля. Ночевать будете здесь. Всё готово. А сейчас – в поле.
Пришла бригадир, распределила их, поделив на тройки. У каждой тройки поставила огромную корзину. Марину поставила рядом с двумя парнями. Пока работали, узнала: они с разных кафедр и даже отделений, Сережа Аверинцев, будущий академик, и Костя Эрастов, полиглот. Сережа заглянул в корзину и сказал Марине:
- Если прыгнешь в нее, мы сможем к концу дня покрыть тебя картошкой с головой.
Костя тут же добавил:
- Но ты не прыгай.
Она и не собиралась. Но корзина устрашала. К обеду они втроем еле покрыли дно.
Позвали обедать – в сарай без дверей. Рядом бродили собаки, куры, свинья. Кто-то из девушек умильно восхищался: какая прелесть! Какие животные!  А где козочка?  Козочки не хватает.
Другая сказала: а в Древнем Риме за обедом кормили и животных, а во Франции под обеденным столом король держал собак, мне об этом рассказывали в Версале, я там училась. 
Девушка была из Болгарии, из семьи первых коммунистов.
Третья возмутилась: какая антисанитария. Может, их и кормят из этих же мисок! Кстати - а где, чем и в чем моют посуду?
Ей резко возразили: не митингуй! Дома будешь права качать. А здесь – дали кусок, хватай и беги, пока не отняли. Скажи спасибо, что кормят.
- Действительно, а если бы не кормили? Пошли бы с рукой по деревне?
- И думаещь – тебе бы дали? Догнали бы и еще дали!
- Почему?
-  А не кулачь нас!
- Но мы..
- Не ты, но – городские, как ты.
Ириша поучительно громко объяснила всем:
- Мы питаемся прекрасно. На свежем воздухе. Едим обед только что приготовленный, самый свежий, из свежих продуктов. И на завтра ничего не останется- объедки пойдут вот этим животным, вы их видите вокруг себя. Опять будет свежий обед.
Марине было все равно. Пахло чем-то непривычно густо, крепко. Мясом что ли… Щи были наваристые, и второе подали. И все это можно съесть? Надо. После такого обеда не захочешь нагибаться за грязной мокрой картошкой. А надо.
Долго стояли рядом с корзиной. Ребята о чем-то говорили, и довольно увлеченно, она слышала: согласись, что не баланда.
- А ты откуда про баланду знаешь?
- Земля слухом полнится.
- А ты не стукач?
- Нет пока.
– Поживем увидим.
А Марину сморило, наверно, с непривычки к жирной пище. До вечера протянули. Позвали на чай с чем-то еще. Вместо ужина, видимо. Потом потянулись к своему сараю, новому ночлегу, и что их ждало!
Это был амбар. Внутри он был пустой, на отдалении вдоль всей стены тянулась покатая деревянная крышка ларя, сундука для муки, наверно. На этой крышке девушки будут спать. Ничего, что покатая – она немного покатая, удержаться можно вполне. Вы же не навсегда сюда приехали.
- Еще чего, – фыркнула кто-то из студенток.
- А вы над нами не шутите? - спросила другая.
Ответа не было.
- А на чем спать?
- А ты в чем сейчас?  - спросила бригадир, - у тебя плохое пальто?  Сними его и им укройся. Обращаю внимание: все должны поместиться. Больше вам спать негде.
Тут вошел комсорг факультета, молодой мужчина с боярской фамилией. Сказал:
 - Напоминаю: самовольная отлучка- побег с последующими выводами административного характера.
Девушки молча сели на край крышки, начали стягивать сапоги и забираться на ларь. Так и спали весь месяц. Спали тесно, прижавшись друг к другу, чтобы поместиться и чтобы согреться. В амбаре не топили. Но и на воле еще не было заморозков. Если кто-то вдруг переворачивался на другой бок, перевернуться приходилось всем. Если кто-то хотел выйти по нужде (по малой), она соскальзывала, должна была попасть прямо в сапоги, встать в них и тихо выйти.  Сделать этого было нельзя, так как дверь все же крепко закрывали.
Хорошо, что не весь курс приехали, а то не поместились бы. Видно, приехали в основном из общежития.
Марина этого не слышала. Она так устала и наелась, что спала и ничего не слышала.
Девушка из Болгарии всем восторгалась. Высокая, крупная, она простодушно по-детски рассматривала какие-то закоулки, стены и расспрашивала:
 - А это что?
- Это гнездо летучих мышей!
 - Какая прелесть, где еще такое увидишь! А что это такое?
- Вот ночью сядет тебе на голову, вцепится в твои волосы- узнаешь!
- А это? Просто паутина? А где паук? А это? Просто мыши? И крысы могут быть? Какая прелесть. Просто живой уголок.
Она спросила: а как мне переодеться в ночную рубашку? Я взяла с собой старенькую. Ей не ответили. Только одна всхлипнула:
 - У меня дома своя комната.
Ей тут же ответили:
- Ну и сидела бы в своей комнате. Зачем в университет полезла? Дома скучно? Вот и терпи. А то из комсомола исключат. Из университета отчислят.
Девушка из Болгарии была искренней в своем детском любопытстве. Его она пронесла через всю свою долгую жизнь. Ее специальностью стало изучение мощей. Для верующих то святые останки святых людей, источающие духовную силу и помогающие в жизни. А ее интересовала другая сторона этого явления: мощи как антропоморфическое и этнографическое явление. Что такое - вот это она и объясняла в своих лекциях в стране, когда-то раньше России приобщившейся к христианству.
Марина старательно собирала картофель: наклонится, нашарит в холодной земле клубни, оторвет их, наберет в ладонь сколько может, поднимется и вбросит в корзину. Постоит минуту, не больше и опять наклон. Ребята рядом трудились так же. Но вот один из них сказал:
- Пойду-ка я вон к тем девчатам, что-то они сядут на землю и сидят. Сидячая забастовка что ли? Не похоже. Потом встают.
Он пошел. Марина не смотрела в ту сторону, некогда, но другой парень смотрел и тихо комментировал.
- Уже возвращается, не долго беседовал, значит - быстро перенял опыт.
Тот подошел и сказал:
- Лучше бы я не знал.
Оказалось: девушки те из кавказских республик, потому и держатся вместе. Они собирают так: на корточках сидя, они таскают картошки из почвы и складывают около себя, потом встают и бросают их в корзину. У них корзина чуть ли не полная. Они очень быстро перебирают пальцами землю – вот в чем секрет. 
- Ты не потренировался?
- Не успел. Меня послали.
- Как?
- Девушка мне сказала: я тебе ясно объяснила: быстрее шевели пальцами в почве и быстрей хватай и тащи. А теперь отойди от меня и больше не подходи. Ко мне нельзя.  Я уже  засватана.
- Это как?
- Вот и я так же…Ее уже назначили женой по окончании университета.
- А если она не захочет?
- Исключено. Хочет жить – не передумает. Иначе ее найдут – в любом месте найдут, вернут домой, зарежут и брост псам. Потом кости соберут и бросят в глухое ущелье.
- А прокурор?
- Так прокурору ее и предназначили.
- И он ждет ее и не женится? Сколько ему лет?
- Почему это он не женится. Он женат, у него дети школьники. Она учит их русскому языку на каникулах. Каждое лето она привозит отцу зачетку. Он несет ее прокурору- тот отдает ему барана. После пятого барана девушка становится его женой. Почему именно ее выбрал прокурор? Потому что без русского языка сейчас никуда. А она будет своя домашняя учительница. Дома она будет говорить только по-русски. Тогда и у детей будет шанс учиться в России и работать в любом месте.
- Боже, в каком веке мы живем?
- Да-да. Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? Как она еще в университет попала?
- Узнал – по пятипроцентной льготе – для союзных республик. С условием возвращения.
Тут их окликнули. Комсорг махал рукой. Парни пошли к нему. Вместе они пошли куда-то. Оказалось: в свинарник. Вошли. Помещение высокое, чистое.
Подошел скотник и женщина с ним. Они быстро свиней подвинули, затолкали подальше от входа, поставили высокую доску в качестве заграды, сказали: не съедят! Около заграды бросили солому - не девки, и на полу могут спать. Вас всего-то сколько ребят: десять? Одиннадцать?
Юноши стояли и молчали.
Когда вернулись к своей корзине, один сказал:
- Они нарочно издеваются?
- Нет. Мы для них – сезонные рабочие, случайные люди, самые бесправные. В нашей стране нет такого явления, как сезонный рабочий. Каждый прикреплен к месту работы и проживания. Людей не хватает. Давай посчитаем, во сколько обходится наш труд сейчас. Считать придется по нашим меркам- по нашей столовой, например.
Так Марина узнала, что в их студенческой столовой есть комплексные обеды  - по 35 и по 50 копеек. Кто купит такой абонемент, подходит к раздаче без очереди. Сергей берет абонемент по 50 копеек, а Костя по 35. И Витя тоже- так сказал подошедший третий их студент. Он добавил:
- Пытаюсь экономить, хотя мама настаивает - брать за 50 копеек. Стипендии на обеды хватает. Но мама получает шестьдесят. Она на две ставки моет полы в больнице. Отец на заводе, рабочий, немного больше. Но в одну смену.
- И ты хочешь экономить.
- Да. А мама и так рада моей стипендии. Говорит: от рук отошел – это значит, мне на день хватает, больше у нее денег не прошу. Давайте считать. Во сколько мы обходимся государству как сезонные рабочие? Обед - пусть по 50 копеек плюс вечером. Итого 60 – 65 копеек.  Умножаем на 30, получаем 19 – от силы 20 р. В месяц. На самом деле меньше. Потому что в совхозе все свое - и овощи, и даже мясо. Рублей по 15, если не меньше. За такую плату никто работать не пойдет, да еще и временно, разве умирающий с голода – как безродный студент без стипендии. Вот к кому нас приравняли.
Утром Юлька не встала с покатой крышки-ночлега. Она так и продолжала лежать на этой жалкой постели – не постели, скорчившись. Стали спрашивать - махнула рукой. Еле допытались - ангина! Это ее бич. Ей нельзя, конечно, на картошку. И не ехать нельзя, потому что ее мама работает в машбюро, заведующей, скажут, что по блату! Она куталась в пуховый платок.
Тут вошел комсорг.
- Почему не в поле?
- Юля заболела. Ангина. Ей надо домой.
- Все всегда хотят домой, я тоже.
Он подошел к Юле и сдернул шаль.
- Езжай, элетричка рядом. А шаль останется здесь, у меня. Вернешься – отдам.
И вышел из амбара с шалью в руках.
Никто его не остановил.
Юлька медленно побрела к выходу, ссутулившись, стараясь горло вобрать в себя.
Девушки пошли на поле. Оно казалось беспредельным и вечным.
На билет денег не было. Она вошла и села без всяких мыслей. Никто не спросил. Так доехала до вокзала, оттуда – в метро. Сказала контролеру: обокрали, раздели, сняли шаль и отняли сумку. Она сказала это таким убитым голосом, что контролер молча пропустила ее. Она вышла на Моховой и пошла к маме в машбюро. Дома-то никого не было.
Мать повела ее к врачу, справку сама отнесла в учебную часть и позвонила одной знакомой. Та разыскала мать одного из мальчиков, поселенных в свинарнике. Вышли на грузинскую семью. И вскоре большая черная машина приехала в совхоз. Женщина вошла в сарай, ахнула, но тут же овладела собой и скомандовала:
- Мальчики, все - в машину. Всех увожу. Этого безобразия я не оставлю.
 Никто не двинулся. И грузин отказался. Мать пригрозила: если сейчас не поедешь, отец подаст ноту в правительство. И весь МГУ разнесут по кирпичику.
Ребята сказали ему:
- Езжай. Нам здесь учиться. Оставь нам университет. Тебя мы больше не увидим, привет Тбилиси.
Грузинка строго спросила: а где ваш надсмотрщик? А он уже шел. Она сурово сказала ему:
-  Немедленно принесите шаль девушки, которую вы сняли с нее.
И тут же повернулась к шоферу:
- Иди с ним и убедись, что он не сбежит и что то, что он даст тебе, действительно та шаль.
Шофер пошел. Потом вернулся с шалью в руках и сказал: девушки подтвердили.
Грузинка сказала:
- Я это так не оставлю – и еще несколько слов, ее сын сказал: мама, не надо. Она ответила:
-  Жаль, что он не понял.
Они уехали. Все остались. Ничего не изменилось.
Все так же копали картошку. Вечером Марина еле добредала до нового ночлега, вскарабкивалась на крышку и падала в сон, ничего не ощущая.
Не слышала ничего она и в тот высокоторжественный вечер, когда все обитательницы амбара кричали в восторге и хлопали в ладоши. То было 4 октября 1957 года.
- Спутник! Мы запустили спутник! Спутник!
Потом узнали, что это слово вошло в язык всех народов.
Человек в космосе!
В самом начале ноября 1960 года вечером на лекцию Бонди на Моховой пришла девушка и написала ему записку- объявить. что человек в космосе -сейчас об этом скажут по радио. Но профессор не сказал ничего и отложил записку, он, рожденный задолго до революции, боялся провокации. Тогда она встала и сказал, что живет рядом - на улице Горького -  и точно знает, что запустили человека в космос- сейчас он там, в ракете, об этом вот-вот скажут по радио.
По радио объявили 12апреля 1961.  В гостиной (одной на два этажа) был телевизор. Все сошлись к экрану. Шла прямая трансляция приема Хрущевым Гагарина. Хрущев спросил:
- Юрка, бомбу можешь взять с собой?
Гагарин смутился, приподнялся над столом с рюмкой в руках и смущенно сказал:
 -Конечно, Никита Сергеевич.
Кадр поплыл, сбился. Экран погас. Переда
 Передача кончилась.
 
Студенты МГУ разными колоннами - по факультетам- пошли на Красную площадь.
В совхозе тогда
Однажды пошел дождь. Не сильный, но все же моросил и моросил. Напарники Марины переглянулись и сказали ей:
 - Перекур. То есть перерыв. Мы не курим… но сейчас работает дождь, не будем ему мешать.
Марина посмотрела – куда они пошли. Они пошли в тот сарай, где их кормили. Он был открыт. Хотелось пойти за ними. Но неловко. Больше идти некуда. Остальные продолжали собирать картошку. Вдруг из череды кланяющихся девушек вскочила одна, вздернула руки вверх и что-то вотчаянии прокричала. Бросилась на борозду с воплем отчаяния. Марина с сочувствием подумала: надорвалась. Кто-то позвал ту девушку:
 -Таша! Таша! Ну что ты, потрепи, еще немного!
Таша ответила воплем такого отчаяния, таким душераздирающим криком! За что? Почему? Что мы им сделали? - И опять упала на землю. А земля мокрая, холодная. Ее подняли, она сопротивлялась – лучше умереть!
Таша явно бунтовала. Ее не поняли. Бунта не вышло, ее никто не поддержал. Никто не хотел быть отчисленным. Все знали, номером какой статьи это будет обозначено. Напрасно Таша так надрывается. Что ей за это будет – даже думать не хочется. И никто не обсуждал.
На курсе Ташу больше не видели, никто и не сомневался. Но под самый Новый год пронесся невероятный слух: Таша в Сорбонне! Это во Франции. Как она туда попала: купила билет на поезд Москва-Париж? Что бы нам туда же прокатиться: денег нет? Только и всего? Разве наша граница не на замке и каждый может мотаться, туда-сюда шляться? Что это за страна в таком случае, проходной двор что ли? И прошелестело по факультету словечко провокация. Но масса на поле тогда не поддалась, у нас воспитанные граждане, статьи знают. Уголовные, не только публицистические.
Галя тогда еще сказала: хорошо, что картофельное поле – не Красная плащадь, никто ее не видел. Как в воду смотрела. Не пройдет и десяти лет, как Таша – то ли беременная на последнем сроке, то ли с младенцем на руках, говорить будут разное – выйдет на Красную площадь с лозунгом: за вашу и нашу свободу – и ее вдруг увидят все корреспонденты города Москвы и заснимут, и передадут по всему миру…  Надо же так случиться – вдруг и все разом! Такое везение- совпадение… или? И кончит Ташка непутевая где-то на пересылке из одной дурки в другую- в одной ей ставят диагноз, в другой дурке, в другой стране - снимают.
А ведь какие стихи писала! В стенгазете – огромной, длиной метров 10 или больше на филфаке были помещены ее стихи – целая поэма «О дожде в ритме дождя и звуками дождя». Всем понравилась. А закончила жизнь в соответствии с ее же стихами:
Разве знаешь, разве знаешь,
Где найдешь, где потеряешь.
О какой корявый сук
Обломаешь свой каблук.
Автобус за ннми пришел как-то даже неожиданно. Они уже втянулись в череду засыпаний в обнимку на покатой крышке, в ритм поклон – подъем на поле. Марина попросила остановиться в одном месте – она хотела видеть тетю, ведь на чердаке сейчас нет никого. Тетя сама увидела ее и радостно подошла, сказала:
- Как хорошо, что ты пришла. Вас уже выпустили? А у нас такая радость! Нам жилплощадь дали – две комнаты! Представляешь: две! Две комнаты в хорошем доме. Далеко, конечно. Но - со всеми удобствами, невероятно.  Прежним жильцам вообще отдельную квартиру дали! В новом доме. По  новой технологии, которую внедрил Маленков, его уж нет во власти. А дома останутся, пятиэтажки, теперь их быстро будут строить, на твой век успеется. Только хотела сказать, что мебель перевезли,  в самом деле оказалось, у нас и нет никакой мебели. То, на чем дети спали, вытащили во двор и там же бросили в мусорку. Ужас. Выручил твой топчанчик. На нем теперь младшая спит. Нам знаешь как дали: две комнаты как разнополым. Как животным. Мы с малышкой в одной, а муж с сыном - в другой.
Тетя начала рассказывать на подъеме, но постепенно говорила как-то все сконфуженнее, словно ощутила какую-то ущербность. Потом она совсем споткнулась и виновато посмотрела на Марину. И сразу стало понятно: Марине там места нет. Обе подумали об одном и том же, и тетя сказала:
 - Дети сразу побежали посмотреть чердак- а он закрыт, дверь наглухо заколочена.
И там нет места Марине. И что ее дернуло – она встала и сказала спокойно: а мне дали место в общежитии. Я пойду.
- Постой, – остановила тетя, – пойдем, я тебя в буфете покормлю.
Там тетя сказала:
 - А ты похорошела. Посвежела. Как кормили? Впрочем- кормили и ладно. Хорошо, что вас вывезли на свежий воздух. Только чем- то от тебя немного пахнет. Деревней, наверно. Это здоровый запах.
-  Да, мы ведь не раздевались этот месяц.
Адрес тетя не сказала, Марина не спросила. Она старательно жевала, глотала и не могла заесть-заглушить горечь от ощущения, что ее боятся, что она своей обездоленностью нарушит покой и счастье, так долго жданное, уже не реальное и - вот оно, есть!
Оказалось, легко поделиться горем. Но не радостью. Давно-давно в эвакуации в их крохотной комнатке ложились спать восемь человек: приехали две сестры мамы с ребенком каждая. Малышей бабушка положила на стол. И не падали. Остальные спали – ноги под столом. А если бы у них был особняк, то места не было бы – у каждой комнаты свое назначение.
И там нет места Марине. И что ее дернуло – она встала и сказала спокойно: а мне дали место в общежитии. Я пойду.

Марина пошла в метро. Стала ездить по кольцу. На последней станции поезд встал. К ней в вагон вошел машинист и сказал:
-  Уходите, или я сдам вас в милицию.
Она тихо-тихо попросила:
 - Я до Комсомольской, жду поезда. Меня обворовали, чемоданчик украли.
Он поверил и ушел. Дальше был Казанский вокзал.
С какой толпой смешаться? Кто на электричку - или с теми, кто на дальнее расстояние? А это она определит по расписанию.
Общежитие
Промыкалась до утра. Открылось метро. Но в университет еще рано. Да и как идти на занятия в таком виде… Доехала до столовой, взяла полпорции супа, кусочек черного хлеба, чай. Пошла в большой читальный зал и села подальше, на крайнее место за длинным столом. В обед еще сходила за супом. А вечером уже и не читалось, и хоть просись назад в совхоз.
Тут подошла Ксеня, спросила:
-  Ты тут не ночевать собираешься?
Марина вдруг искренно сказала:
- А можно?
- Тебе негде что ли?
- Вроде того.
И тут она расплакалась. Так плакала - словно со слезами выходила вся ее боль и страх перед ночью и одиночеством в огромном городе. Ксеня схватила ее за руку и потащила. Они вошли - Ксеня впереди, за ней Марина – в кабинет зам декана.
- Как хорошо, что вы на месте еще! – закричала Ксеня – а то я веду ее сдать в милицию как бездомную!
- Куда? Зачем?
- А куда же еще? Не на панель же? Должны же у нас быть места для ночлега бездомным! Надо вопрос поставить в Верховном Совете! На панели девушке МГУ не место! Тогда дайте место в ночлежке! А то я сейчас отвезу ее на вокзал, в поезд до Ленинграда, а там – прямо в Смольный, пусть найдут ей место в Ленинградском университете, разве в Московском не хватило. Утрут вам нос москвичам!
-  В какой еще панели? Начитались западной литературы, я понимаю – это вы по программе читаете, но у нас нет панели, нет ночлежек! Что вам надо?
- Мне как иногородней положено место в общежитии. Я от него отказалась. Отдайте его ей. – она ткнула в сторону Марины.
- Место в общежитии?  Одно? И в чем дело?
- В ней! Она только что отпахала в совхозе с ночлегом в амбаре, можно сказать - срок отбыла, а теперь ей куда? Да ее в этой одежде и в ночлежку не пустят.
- Что вы заладили про какую-то ночлежку?
 - Вопрос хочу поставить в правительстве.
-  А кто там у вас?
- Есть кому сказать. А то проблем не находят. Вот и нашлась.
Зозуля, замдекана, сразу заулыбался, сказал очень миролюбиво:
 - Девочки, не надо с места в карьер, подождите в коридорчике, на окне посидите. Я сейчас все устрою.
Через пять минут он открыл дверь и широко улыбаясь сказал:
-  Вот вам койка в хорошей комнате, всего на восемь человек. Очень хорошие девочки. Езжайте прямо сейчас!
  Марина дрожащими руками взяла бумагу, не знала, куда ее спрятать, Ксеня отняла лист и положила его в свою новомодную ярко рыжую папку с молниями. Важно сказала:
- Идем, я сама тебя поселю.
И они вышли. Ехали на метро, в трамвае. Марина осмелилась и спросила:
- У тебя правда есть такие знакомые?
- Важные? Есть. В Смольном. Папа. А здесь я живу у бабушки. Я специально приехала сюда учиться. В Ленинграде в моем присутствии всё меняется. Люди меняются, словно я как инопланетянка появляюсь среди них. А я хочу учиться как все. Видишь, даже замдекана не знает моей фамилии. Знает только декан. И ты теперь знаешь, но никому не скажешь.
Она назвала себя. И добавила:
-   В университетской программе написано: иногородние обеспечиваются общежитием. Значит - и для тебя есть место. Но где оно? По-моему, он испугался этого вопроса.
Общежитие
В проходной на Стромынке Ксеня важно медленно открыла свою папку, достала лист и сказала значительно:
 - Я приехала специально поселить вот эту девушку. Где комендант?
- Зачем сразу комендант? Идите вот туда - она ткнула куда-то - там все и найдете. И белье получите.
И правда - Марине выдали белье и сказали номер комнаты на третьем этаже.
Ксеня сказала: дойдешь? А то мне давно домой пора.
И убежала.
Марина медленно шла по лестнице, спотыкаясь на каждой ступеньке, только не заплакать. Потом медленно шла по коридору, искала номер комнаты. Нашла. Остановилась. Боялась открыть дверь - вдруг скажут: мест нет. Зозуля просто отписался от вас дурочек.
Дверь открылась сама. Вышла девушка и чуть не споткнулась о Марину.
- Тебе что?
- Это комната… номер…
- Ну и что?
- Меня к вам подселили.
- Не может быть. Тебе место дали у нас? Ну заходи.
И она вошла.
Койка
Кровать оказалась железная, с матрасом на панцирной сетке. Марина впервые видела такую. Но слышала о такой. Около кровати стул и тумбочка. Марина села на стул. Хороший стул. Крепкий. В комнате тепло. Опять захотелось заплакать. Но нельзя. Подумают – рева. Рева- корова. И слезы сами закапали.
Та девушка вернулась и спросила:
 - А где твои вещи?
- Я приехала из совхоза, а вещи у тети, но я не знаю, где теперь они живут, и у меня ничего нет.
-И даже тапок нет? Сейчас снимешь обувь – да что у тебя какие грязные ноги! И что наденешь? Тапки где? А чемоданчик с тетрадями и ручкой и прочим?
- Чемоданчик украли, в читалке.
- Так где же ты была? В совхозе или в читалке?
Пока она догадалась:
-  Так ты первокурсница! А нас уже не гоняют на картошку. А на следующий год мы вообще переедем на Ленгоры, в высотное здание! А ты раздевайся! А-а, тебе нечего надеть! Вот приключение! Но это не проблема! Ты в общежитии - а это – сила, сейчас увидишь! Сиди и не двигайся!
И она ушла.
Потом Марина узнала: это была Рая Белякова. Казачка. Высокая, уверенная в себе, очень сильная, она пошла по комнатам в поисках одежды для Марины, открывала дверь и говорила:
-  Необходима помощь: нужна любая одежда для миниатюрной блондинки.
Она думала: с миру по нитке. Но оказалось все проще и роскошнее. Откликнулась Ариадна, албанка, дочка примы-балерины в Тиране. Ей мама постоянно передает одежду и всякие мелочи. Ариадна сказа так:
- Возьми насовсем. Я буду очень рада – и мама меня поймет – если все пригодится, за помощь вашего народа нам.
Вот на каком высоком уровне!
Белье
Рая вошла в комнату с охапкой одежды - да какой! Всё шелк, все новое.
И белье, и халатик. И пижамка, и все размер в размер - Ариадна такая же маленькая, только брюнетка. И сама она пришла. Роза - за ней. Высокая, широкоплечая. Ариадна пришла объяснить: в Албании живут не богаче русских. У них в магазине вообще ничего нельзя купить, а ткани есть, поэтому у каждой женщины есть швейная машинка. Сами себе все шьют, но для ее мамы исключение как для артистки, а для Ариадны- как студентки в СССР, нельзя позорить страну. А Роза - контроль за поведением Ариадны, чтобы лишнего не сказала и не увлеклась бы чем не надо. Ариадна не стеснялась Розы и сказала:
 - Она сейчас рвет и мечет, что я не ей отдала свои вещи, а Марине. Еще не хватало. У Розы есть деньги, пусть купит. Она не учится, хотя может – ведь на всех занятиях сидит рядом, но не хочет - зачем? Потом будет следить за другой женщиной. Это проще, чем учиться.
Роза просила поселить ее вместе с Ариадной, но Зозуля не понял. Роза объясняла ему:
- Я – ее тень.
Он сказал:
- А тень не требует себе места. Раз ты тень, то когда она ляжет на кровать, ты ложись под кровать. А у меня ты записана иначе. Вот и тебе есть место – и дал ей место в комнате в самом конце коридора.
Роза рано утром врывается в комнату Ариадны и во всю мощь требует мыло, орет:
- Сапони! Хайдо шпейто!
Это значит: мыло. Быстро!
Ариадна могла бы еще час поспать, но она должна встать, и она встает и подает ей коробочку с туалетным мылом и опять ложится доспать часок. У Розы нет своего мыла, хотя деньги от посольства имеет, но бережет. Она посылает их в деревню. Роза кричала так несколько дней, пока наконец одна русская девушка не встала тем же утром и не сказала ей в рифму:
- Еще раз рявкнешь утром – вылетишь из Москвы без мыла! Европа –
 гола…

Марина смотрела на Раю и не верила своим глазам: и это все мне? Но я… Рая поняла:
- Пойдем в туалет, я тебе полью, и ты помоешься… хоть как-то. Баня сегодня не наша, сегодня мужской день. А постель все равно скоро будут менять, не расстраивайся.
Туалет оказался турецким - без унитазов, но вода есть, только холодная, но ничего. Рая полила ей теплую из чайника прямо на шею.
-  А голову завтра вымоешь в бане. Там же и постираешь. Правда, стирать там нельзя, но ты быстренько во время мытья и выстираешь. А сушить будешь в комнате на спинке кровати и на стуле развесишь.
Чудеса
Потом, летом, Марина спросила бабушку, не молилась ли она особенно перед иконой в такой-то день. И рассказала ей о чуде с общежитием и с одеждой из Албании. Бабушка сказала:
- Это тебе святая Ксения сама помогла. Она питерская святая и очень помогает в крайней нужде.
А иконе бабушка молится каждый день и вечер. Это их семейная святыня. Марина знает эту историю, хотя и не может понять – зачем кто-то поместил на дерево икону?
Дело было так. Отец бабушки, сельский священник, возвращался после посещения одной старушки, которая - ей казалось- умирала, но батюшка ее исповедал, причастил, и она ожила. Он довольный шел домой, как вдруг его объял страх. Он остановился и замер. За его спиной кто-то шел и тоже встал. Он хотел оглянуться и не мог. Вокруг разлился сильный свет. Необыкновенный. Он шел сверху. Священник поднял голову, посмотрел вверх, на дерево перед собой, и увидел на ветке икону Богородицы. Свет шел от нее. Тут он наконец оглянулся назад и видит: прямо за его спиной лежат два мужика, рядом с ними топор, один из них взмолился:
 -Прости, прости! Мы думали – ты от старухи, что она тебе много денег дала на помин души. Мы бы не убили, а только попугали бы ради денег.
Второй в это время начал отползать, потом вскочил и убежал. И другой тоже. Священник полез на дерево и осторожно снял икону. Казанская. На дереве. Не новая. Дома поставил ее к другим иконам и рассказал, как только что был спасен от смерти. Не оставили бы его в живых, так как он бы потом их обличил.
Хорошо!
А наутро Марина, довольная, счастливая, в новой одежде и с новым, ощутила незнакомое чувство чего-то хорошего. Просто хорошо и всё.
Доска объявлений на 4 этаже для всех желающих.
С ожиданием чего-то добротного и необыкновенно хорошего, поднялась на четвертый этаж здания на Моховой, ее окликнули. Перед входом на этаж, у самой двери толпилась обычная небольшая группа студентов- они рассматривали огромную доску с прикрепленными на ней записками. Так филологи общались друг с другом: оставляли записки, прикрепляя их английской булавкой к ткани доски. Поверх всех была видна большая бумага с ее фамилией. Подписана зав. учебной частью. Марина – к ней. Это мама накануне позвонила и передала ей адрес тети. Тетя – после ухода Марины- спохватилась, позвонила ее матери на работу (дома телефона не было, конечно) и назвала свой адрес. Вечером Марина поехала туда и взяла свои вещи. Она не задержалась, она спешила: ей еще надо успеть в баню, был женский день.
После бани она почувствовала себя вполне полноценным человеком. Она как-то особенно тихо сидела на своей кровати с панцирной сеткой. Около нее на стуле лежали новые вещи. Она брала их по одной, осторожно, бережно сворачивала и клала под подушку. Рая заметила.
- Зачем ты прячешь их? Мы не украдем, они нам малы.
- А куда же еще класть? Я так привыкла. Я всегда все свои вещи кладу под подушку. Утром не надо искать, протянула руку – и все здесь, надела и пошла.
- У тебя много комнат? И ты по всем разбрасываешь свои вещи? И вещей много?
- Нет. И вещей не много и комната одна. На четверых. Десять метров. И мебели нет. Никакой.
-  А здесь у тебя есть. Твой стул, у кровати две спинки. Еще и тумбочка.
Почти драка
- Ой! Внизу у вахтерши подрались наши ребята с иностранцами, черненькими, из Америки.
- Как? Точно не знаю, там милиция разбирается. Мы вошли – а иностранцы стоят у стены лицом к стене, руки вверху и ладонями приклеились к стене. Мы так и замерли на месте. Что за цирк. Милиционеры не меньше нашего. Наши парни кинулись к ним и говорят: они первые начали… Но милиция не слушает, говорит:
- Эй вы! Что там устроились! Идите сюда!
А один из тех от стены, не поворачиваясь, отвечает:
- Мы не имеем права. Вы должны подойти к нам и проверить наши карманы. У нас нет ничего незаконного
-Ага – сейчас я буду шарить по карманам у иностранцев. Тебе надо – иди сюда и сам выверни.
 Девушки решили расспросить вахтершу. Она потом рассказала, что милиционер объяснил мальчишкам: у нас милиция - это вроде народного ополчения, они не могут убивать и калечить, а только ловить и задерживать для исправления, нам нужны рабочие руки. А в Америке – полиция, внутренняя армия, они могут принимать любые меры по сохранению порядка. У них полиции подчиняются сразу и беспрекословно.

-  А как милиция так быстро появилась? – удивилась Марина.
- Так они всегда здесь, за соседней дверью. А как же! Здесь же все призывного возраста! Казарма она и есть казарма. Что при Петре, что сейчас. И девушки  военнообязанные. Это ты освобождена по зрению, а мы нет.

На Ленгорах
На четвертом курсе филологов переселили в высотное здание. Они знали об этом событии заранее. Зимние вещи оставили в камере хранения на Стромынке, а в самом конце августа приехали прямо с вокзалов на Ленгоры. Марина вошла на заповедную территорию долгожданного общежития. В проходной ей сказали: иди в цоколь. Она не поняла, но не переспросила, а то еще не пропустят. Во дворе спросила. Указали на дверь в подвал. Спустилась, вошла и ахнула. Остановилась. Перед ней был огромный зал, светлый, заполненный людьми до отказа. Она стояла в самом конце очереди. Нет. Этого не вынести. Этого не переждать. Она уже повернулась – уйти, но кто-то вошел и спросил: кто последний? Она ответила: я. И вернулась лицом к очереди. Надо ждать. Идти некуда.
Стояла долго. Очень долго. Очередь была не из одиночных людей, а как-то толпой. Но перед окошками (их два, кажется) очередь становилась одиночной. Много позже Марина узнает, что если произносить слова молитвы, то стоять легче. То ли ум занят, то ли молитв имеет реальную энергетическую силу, но это факт. Однако в то время Марина этого не знает, хотя бабушка молилась постоянно. А детей не втягивали – и власть запрещала, и вся новая жизнь как-то противостояла.
Сколько часов прошло – неизвестно, но вышла Марина с бумагами в руках поздно вечером, во дворе вошла в соседнюю дверь, вошла в лифт, поднялась на седьмой этаж, прошла куда надо. Ноги сами несли. Ей дали комплект постельного белья и чайник. Металлический новенький, наверно, с блестящими боками. И к нему два стакана и тарелочка. Марина шла медленно, несла осторожно, вошла в свою комнату. В свою комнату! Легко сказать. Должен быть восторг неописуемый. Но ничего не было. И никого не было. И Марины не было. Она поставила посуду на стол у дивана, опустила на него белье. Села. Всё. Она кончилась. Понимала, что надо лечь и отдохнуть. Но для этого надо подвинуть белье, сделать изголовье и опуститься. Сил не было ни на одно движение. Она просто сидела и удивлялась, что может сидеть, а не разваливается на мелкие части.
Но чтобы просто сидеть, все равно нужен упор. Взгляд уткнулся в крохотное блестящее пятнышко на боку чайника. Даже не пятнышко, а искорка. Марина уставилась в него, вцепилась и не отпускала от себя эту крохотную искру энергии. В ней сейчас было всё – солнце, тепло, точка опоры, жизнь.
Сколько она так сидела- неизвестно. За дверью сначала было тихо, потом послышался топот тяжелой походки, потом даже бег. Опять топот, кто-то мог ходить и бежать. Потом опять все стихло, и долго было тихо. Потом наверно наступила ночь. Марина незаметно опустилась на стопку белья и наверно уснула.
Утром было тихо и спокойно. Марина встала и сказала: вот я и дома. Как будто всегда здесь жила, в этой маленькой, но такой уютной комнате с огромным окном и тяжелыми стульями, с огромным книжным шкафом и двумя столами – письменным и маленьким обеденным. Все – как описывали, как мечтала Марина с сестрой.
Экзамен
Мысль о повышенной стипендии была постоянной спутницей – ведь это означало бы резкое повышение качества жизни, как говорят. Хотя что это такое -качество жизни? Есть жизнь – и ладно. Какое еще качество может у жизни быть? Питание. Без него никто не может прожить. А есть питание - и ладно. Просто это выражение такое.
Экзаменов Марина не боялась. Она рада учиться и довольна, что на экзамене ее слушают. На последний экзамен она вообще шла не готовясь, на семинарах по этому предмету она выступала на каждом занятии, только она и говорила, занятия вел аспирант, жаловался их группе: почему вы молчите? Предмет трудный, но я не могу сам говорить все время. Я должен провести у вас занятие, а вы молчите.
Тут Марина не выдерживала и начинала высказываться. Так они и говорили вдвоем: она спрашивала -он отвечал или она что-то доказывала, он говорил свое, так время и проходило. Ребята говорили, что он должен поделиться с Мариной зарплатой.
На экзамене она вытащила хороший билет, сразу все рассказала. Он помолчал, спросил: а таблицу такую – знает?
- Конечно.
- Расскажите.
- Что рассказать – таблицу?
- Какую?
- Ту самую, которую знаете.
- Зачем ее рассказывать? Ее надо открыть и прочитать.
- Нет, вы должны знать ее наизусть.
- У меня нет фотографической памяти.
- Только три.
И он расписался в зачетке.
- Как три? За что?
- У лингвиста должна быть память. А беспамятные нам не нужны.
Мечта о повышенной стипендии рухнула, растаяла, померла до рождения, протянула ноги, помахала рукой, сыграла в ящик приказала долго жить, откинула коньки.
В учебной части инспектор с сочувствием смотрела на нее. Смотрела в зачетку, после трех пятерок – тройка: спросила: он не открывал зачетку? Не колебался, прежде чем тройку нарисовать? Молодой еще, лиха не почуял. Может, и не почует никогда.
- Лучше бы двойку - я бы пересдала.
- Да нет, после пересдачи пятерку уже не ставят.
Много позже Юрий Сергеев станет академиком. Марина услышит и скажет:
 - По головам прошел, не иначе.

Анна Каренина
Позже был еще экзамен по истории русской литературы Х1Х века. Читал курс и принимал экзамен сам профессор Поспелов. Гроза и знаменитость.  Его так боялись, что группа, сосредоточивщись около двери аудитории, в которую на их глазах победоносно строевым шагом вошел внушительный профессор, застыла на месте. Профессор посидел в одиночестве и выглянул из-за двери.
- Проходите.
Группа отпрянула и побежала. Они вошли в учебную часть и отказались сдавать ему экзамен.  Профессор довольный восседал в одиночестве, нисколько не смущенный, а даже гордый. Потом опять выше в коридор, сказал: кто первый войдет – тому на бал выше!
Марина поняла: это про меня. Юрий завалил, а это пообещал, и она смело шагнула. Билет: «Анна Каренина». Ее любимый писатель.
Марина кратко рассказала сюжет романа, основные его интерпретации и остановилась на толковании этого произведения самим профессором. Она сказала – без изменения в голосе, без трепета, сказала таковые слова:
 - Вы в ваших лекциях трактуете этот роман с социальной позиции, что в принципе не верно.
Профессор – видели девушки, подглядывая в дверь, – нахохлился, напрягся, уперся глазками в Марину и не мог сказать ни слова. Крякнул все же наконец:
-  Кто? Я? Не верно?
-  Да, конечно, - спокойно сказала Марина.
За дверью раздался шорох, дверь приоткрыли. Начался поединок.
- Ни о какой социальной или иной версии не может быть, Толстой четко много раз подчеркивает: борьба шла не Анны с кем-то или с чем-то, ни с окружением, ни с режимом и прочее, борьба шла в ее душе, злое начало гнездилось в ней всегда, но она и другие принимали это не как клокотание вулкана, а как энергию ее натуры. Знакомые в свете ею восхищались – Анна всегда такая энергичная, живая, а это был отблеск того страшного пожара, который потом разнес в клочья жизнь ее мужа, сына, любимого Вронского и даже маленькой дочки, которую мать так и н не полюбила, сознавая это. В конце романа что она говорит: пусть я получу развод и верну Сережу – какое новое чувство я придумаю между собой и Вронским? Она поняла, что принесла страшную боль, непоправимое несчастье самым близким и дорогим, ощутила свою полную вину и решила – она решила так: избавлю всех! Она избавит всех от себя. А не подумала о том, что ставит несмываемое пятно на репутации сына и дочери, как детей сумасшедшей.
Профессор слушал потрясенный. Он встал, повернулся спиной, пошел к окну. Стоял - стоял. Потом вернулся и сказал:
-  Ваш вывод?
- Развитие сюжета воспроизводит мучительную борьбу в душе женщины, отдавшейся страсти. Это роман о душе, а не о социальном положении женщины в царской России. В Европе Вронский и Анна жили так, что никто и не подумал об их официальном положении. Да и в России Анна с ее умом умела так себя поставить, что даже Лёвин, побыв в ее обществе один день, был захвачен ее обаянием и подумал, что Вронский не ценит ее.
- Так кто же положительный герой в романе?
 -Каренин.
-  Кто?!
- Да. Он самый искренний, отзывчивый, доброжелательный. Он простил Анну во время родильной горячки, он протянул руку Вронскому. И офицер был подавлен его великодушием и выстрелил в себя. Каренин полюбил самое беззащитное существо – жалкого беспомощного младенца, в сущности сироту, ребенка Анны и Вронского, источник, казалось бы, всего несчастия Каренина. Но он видел только слабое существо, которое остро нуждается в нем. И он полностью отдался чувству заботы о младенце. Даже Лёвин испытывает к своему младенцу другое чувство, близкое к брезгливости. А Каренин – по логике вещей- так и вырастит девочку, которая официально является его дочерью, так как развод не состоялся.
- А  ваша теория о нормативном искусстве абсолютно неприемлема.
- Что? - Профессор взвился над ней всей своей плотной фигурой. - Что вы несете? Кому вы это говорите?
- Я говорю то, что есть. Ваша позиция несостоятельная. Вы заявляете, что нет развития, нет ни классицизма, ни романтизма, а только что – соц. реализм? Я правильно пересказываю вашу точку зрения? Вот.
-- Что – вот?! У вас узкосюжетное мышление. Только три и то потому, что я сдержу свое слово.
Марина вскочила:
- Как три?  Я все рассказала! Что я сказала неправильного?
Профессор торжественно вручил ей зачетку. Заливаясь слезами, она бросилась в учебную часть. Инспектор поняла: опять повышенная прокатила? Опять на тройке с бубенцами? Что за несчастье такое! Что же они в зачетку-то не смотрят. Некогда им. А у девчонки жизнь мимо идет.
Группа скрылась. Больше экзамена сегодня не было.
Марина пошла на кафедру русского языка. Горшкова так и вскинулась:
-  Ты что? Что с тобой? Что случилось? Что? Ты назвала Каренина положительным героем? Как тебя занесло! Да ты что?!
- Но он же пошел на такие жертвы- ради маленького ребеночка, чужого ребеночка, он готов принять на себя роль прелюбодея, чтобы дать развод и обеспечить возращение сына Анне, хотя все знали – это его жена привезла за собой тень Вронского, а Каренин будет выглядеть лжецом! Это он – образец абсолютной честности, неподкупности, эталон гражданственности! И всё ради беспомощной девочки, да и ради ее матери тоже. Ведь он надеялся, что Анна восстановится как личность через любовь к детям Но Анна полюбила чужую девочку и стала писать об этом своем педагогическом опыте – из общения с детьми родится любовь - но к своей дочке-крошке осталась холодна. Девочка была похожа на Вронского. А с ним у Анны были только воинственные отношения. Она казнила его и казнила, и уже не знала, к чему еще придраться, к какой женщине или девушке вроде княжны Сорокиной… Конечно, Вронский не мог понять ее. Он ради нее вышел в отставку, бросил дела в имении и уехал заграницу. Она же только искала предлог для нападения. Она просто питалась его беззащитностью перед ней. У меня нет других слов. И как к этому привязать социальную проблему- когда ее нет и в помине? Как можно?
- И ты всё высказала?
- Не всё, еще не успела. Он создает концепцию искусства как разновидности познавательной и идеологической деятельности. А как же искусство? Оно тут как? Психология характеров? Это не познание жизни?
Искусство, по мнению Поспелова, есть возведение идеологического «миросозерцания» в ранг высшей формы общественного сознания. Оно состоит в том, что художник осуществляет «экспрессивно-творческую типизацию» социальной характерности жизни и выражает через это своё идейно-эмоциональное осмысление этой характерности.
Я точно процитировала ему его самого. Да-да. «Средство выражения ее идеологического осмысления и эмоциональной оценки».
Марина сказала:
 - Я бы назвала роман так: Вулкан по имени Анна. Она ведь опасна. Да. Как только она смогла привлечь на свою сторону, очаровать Лёвина, влюбленного в свою жену, знающего историю Анны. За один день – она сама это поняла - она добилась максимального успеха. И он уже думает, что Вронский ее недооценивает – вот как высоко оценил он Анну.
- По-моему, у Чехова я читала, что женщину из семьи можно увести только в случае общей большой заинтересованности в чем-то.  А чувство тяги друг к другу, даже самой сильной, ослабеет скоро, любовь, предоставленная себе самой, скоро истощается.
И добавила:
- Конечно, ты же не знаешь, что у нас сажают не только картошку и запускают не только спутники? В колхозе бывала?
 - А как же - на картошке.
- И как?
- Да ничего, кормили ведь.
- Кем родители работают?
 -Мама, она зав. лабораторией, маленькой, на полставки. 6о рублей.
- И сколько вас на ее зарплате?
-  Сейчас трое, я все-таки стипендию получаю здесь. А там сестра и бабушка. Сестра оканчивает институт, стипендия очень маленькая, провинциальный вуз, но все же. Ей уже предложили работу в городе Бирске. Но там нет канализации. Все-таки поедет наверно. Зарплату обещают.
- И ты всё рассказала Поспелову. А ты знаешь, что его родной брат в Политбюро? Да он тебя в порошок может стереть и в лагерную пыль превратить.
-  Пусть только попробует! Мы ему всенародное обсуждение его дурацкой теории покажем!
-  Что - у тебя совсем страха нет? То ты жмешься, все в угол стараешься присесть, будто хочешь поменьше места занять. То развоевалась.
 - Я не воевала, я просто отвечала на его вопрос. Я ему пересказала роман Толстого – как он написан. Потом - его собственную лекцию. Он недоволен.
(Много позже Марина расскажет об этом внуку, студенту МГУ, и вспомнит, как через несколько лет тот самый Поспелов приходил к ней, редактору университетского издательства, покорный, робкий, даже меньшего объёма, и совершенно тихий).
Горшкова утешила:
- Отметки идут не в сам диплом, а в приложение к диплому. Никто не смотрит в приложение к диплому. И ты сама в него никогда не взглянешь. Да, знаешь – и в сам диплом – корочки - никто у тебя не попросит. Ты пишешь в анкете – твои сведения проверят, где надо. Корочки тебе для самоуспокоения.  А вся наша жизнь отражается более надежно и более точно где надо, и тебе этого знать не надо. Успокойся - ты в надежных руках.
И тут же предложила:
-  Хочешь, мы ему отомстим? Как? Пойдем к нему вместе, ты молчи, я буду говорить, я ему такое скажу- он сначала и не поймет…
- А в чем смысл тогда?
- Потом поймет, когда я, минут через десять сплошного потока народного красноречия, скажу два слова.
-  Какие?
-  Твою мать.
Марина залилась смехом.
- Откуда бы знаете эти слова?
- Я знаю специалиста по ним, Галкину-Федорук, единственную. Ее докторская диссертация будет за семью печатями. Она - по истории нашего мата.
- Разве не от татар к нам пришли те выражения?
- Ты что? Кто сказал? Татары - самые благочестивые люди, самые деликатные люди, каких я встречала, а прошла я - ногами – прошла! - не проехала или пролетела – много-много дорог! Я же изучаю слова. А между тем в этих словах - суть нашей истории.
От татар у нас – полногласие. Сравни польское: пшиско едно. И русское: все едино. Татарин не может произнести много согласных подряд, между ними он помещает  (смазанно) беглую гласную. Не Акт, а акыт.  Не факт, а факыт. И стало у нас: не млечный, а молочный, не хладный, а холодный. И это обогатило наш язык. Теперь у нас: Млечный путь и молочный коктейль.
Кто такие русские? Славяне? Нет – словяне. Словяне, признавшие власть руссов, шведов, как военачальников. Почему они словяне? Потому что они признавали за словом полную, абсолютную власть: сказал – и будет. Слово – в начале всего. Так и в Евангелии сказано.  Но ты этого не знаешь. Так вот - к этому Евангельскому выводу наши предки пришли давно, самостоятельно на каком-то уровне чуть ли не животном. Их речь была, по сути, заклинательной. Потом забыли, осталась лишь бранная часть, проклинающая.
Помолчав, добавила:
- Знаешь, летом я организую диалектическую экспедицию - не хочешь подключиться? Все расходы несет университет. С вами поедет доцент Васеко, ты ее знаешь, без руки, фронтовичка. Очень добрый человек. По итогам похода напишешь курсовую работу, потом перерастет в диплом. Учти - я не всем предлагаю…
Марина сразу согласилась.
Профессора
Сергей Иванович Радциг вошел, поднялся на кафедру и – полилась давно в мире забытая речь древних греков. Студенты замерли. Другая жизнь возникла и ожила. Профессор недолго говорил по-гречески, по-русски он говорил не спеша, но с той же интонацией размышления, вовлекая в этот процесс слушателей.
Надю Каргину тронули сзади и вручили записку. Она нехотя посмотрела на нее и прочитала: «Радциг неправильно трактует роль труда в Древней Греции. Передай записку дальше». Надя прочитала записку, показала соседке, порвала бумажку и громко начала аплодировать. Ее тут же поддержали. Лекции Радцига всегда заканчивались аплодисментами.

Чтобы шали не слетали,
Чтобы кисти не сплелись,
Чтобы люди не видали,
Как мы с милым обнялись.
В сущности – поет профессор Чичеров на лекции по фольклору.
В перерыве рассказали, что на семинаре Бонди появился новенький. рыжий парень, и когда профессор говорил о новом балете Глиера на тему Медного всадника то сказал, что статуя не должна сразу, немедленно срываться в погоню за Евгением,  что она должна сначала медленно оживать, повернуть голову в сторону безумца и только потом начать движение - так будет больше эффекта.
Парень тут же отозвался:
-  Значит, вы против советского балета и критикуете его за темпы развития? Слишком быстро развивается – а надо как? Медленнее?
-  И что Бонди?
Он прервал занятие. Он просто молчал. А мы заставили парня выйти. Он ушел. Кто такой? Зачем приходил? И эта записка сейчас – ее не наши писали. Из наших никто не может.
Эренбург
По местному радио в МГУ на Ленгорах объявили, что приедет Илья Эренбург. Марина с подругами помчались заранее – пока лифт не переполнен, потом дожидайся его! – и пришли как раз вовремя к Актовому залу в Главном Здании (ГЗ). Только открыли дверь зала - все ринулись, народу полно, пришли не только филологи, но и с других факультетов. Марина села, рядом с ней остальные. Довольные!
Они уже слышали один раз Эренбурга. Когда открывалась выставка Пикассо в Манеже. Они тогда всем курсом ушли с лекции (занятие было в аудиторном корпусе на Моховой), и их не ругали потом, все понимали: это событие. Они и не мечтали (некоторые все же, оказалось, мечтали) попасть на выставку, но дверь зала была закрыта. В огромной толпе начался ропот. Вышел Эренбург. Стало тихо. Он сказал не громко, но впечатляюще. Он сказал, что мы ждали это событие двадцать лет – подождем еще тридцать минут. Напряжение спало. И правда – не прошло и полчаса, дверь открылась, и пошли те, у кого было приглашение. Но он это предвидел и сказал, что и те, кто сегодня не сможет попасть внутрь, будут помнить эти минуты как свершение долгожданного события. И так и было. Девушки запомнили его голос, интонации – признаки благородного, образованного человека, реально воспринимающего жизнь.
Таким же он запомнился во время встречи в МГУ.
Встреча началась без задержки. Он вошел один. Не сел за стол. Он встал у края сцены, прямо перед залом. И так стоял все время, словно держа экзамен или неся ответственность за происходящее.
Оказалось, он не имеет высшего образования, но высоко ценит систематическое образование. Он сказал, что отдает себе отчет, что перед ним элита народа, что мы, все вместе, цвет нации, воплощаем в себе всё лучшее, что создал народ в трудное, невероятно напряженное время, вытерпев непереносимые нагрузки. Народ вытерпел и построил это здание для науки, когда многие жили в подвалах и на чердаках, потому что не имевшие высшего образования, как и он сам, понимают, что без университета, без науки и знаний любой трудовой подвиг бессмыслен.
Он говорил об ответственности перед Родиной и народом за те условия, в которых молодые могут учиться. Вся жизнь должна быть отдана оправданию доверия, оказанного всей страной и - потомками. Он говорил, что он отдает себе отчет, как много было приложено усилий к тому, чтобы поступить в этот университет, он догадывается и о прилагаемых усилиях, чтобы учиться здесь. Он предостерегает тех, кто слишком увлечен наукой: наука – не волшебный терем, не хрустальный замок, куда не доносятся стон и слезы. Он сказал, что одно время было в моде говорить о «хрустальной башне» поэзии и поэтов, о башне из «слоновой кости». Но ее нет и не было, тем более нет ее для науки и ученых. Совершая открытия – а они будут и их будет немало – не забывайте о том, что тропа к ним проторена не только вами, но и теми, кто нес тяжесть жизни в нашей стране, и теми, кто в тот момент рядом с вами, хотя, может, и не наделен вашими способностями, но каждый человек важен, и без каждого из нас народ не полный. Не пренебрегайте никем. Это важно. Открытия делаются не только для человечества, но для каждого из нас.
Ему не сразу аплодировали. Все, что он сказал, было правдой. Молодые люди в зале знали ее, но не отдавали себе отчет. Он словно открыл глаза на них самих.
Потом на сцену вышел кто-то, видимо, из администрации и предложил задавать Эренбургу вопросы. В ответ такие аплодисменты! Какие вопросы! Он все сказал! Такого не ожидали.
Под овацию он и ушел.
Потом девушки признались друг другу, что впервые ощутили себя зазнайками. Каждая приписывала лично себе заслугу того, что она – в таком славном, замечательном учебном заведении постигает азы прекрасной науки. Каждая возносится высоко, видя себя и не помня о других, о жизни и мире, не ценя то, что имеет, а гордясь как своей заслугой тем, что было приобретено до нее и без нее.
-  А ведь вся наша жизнь выстрадана и завоевана, - сказала потом Рая. Все согласились. Молча. Она продолжала:
- И мы сохраним тебя, русская речь, - написала Ахматова. - И мы ее изучаем - и русскую речь, и Ахматову. И Москвы могло не быть, если бы не отстояли,
если бы Сталин уехал в эвакуацию, как планировалось.
Шолохов
Это было в 1960 году. В том же году Шолохову присвоили Ленинскую премию. По такому поводу он из казачьей станицы приехал в Москву, и его привезли на филфак. Встреча была назначена в Коммунистической (бывшей Богословской) аудитории, единственной аудитории с рядами амфитеатром. Все студенты, конечно, ринулись в аудиторный корпус на Моховой.  Марина с подругами прорвались заранее и заняли выгодные места недалеко от сцены, на которой они каждое утро слушали лекции.
Коля Бырин не успел занять место и так и остался стоять у входа, прямо у двери в аудиторию. Мимо него шел Шолохов, невысокий мужчина в зимнем пальто, с шапкой в руке (ее снял с Шолохова его сопровождающий сразу при входе в здание и отдал ему в руку – это видел другой мальчик из нашей группы). Сопровождающий задержал Шолохова у двери и начал снимать с него пальто. Шолохов не сопротивлялся. Сопровождающий оглянулся - куда положить пальто, увидел Колю и вручил пальто ему. Коля взял с трепетом и тут же отвернулся, от пальто несло перегаром. Коля ахнул: как же он выступать будет? Он же в стельку…
Шолохов вошел в зал. Сзади его направляли. Он поднялся на сцену, неловко уселся сбоку. Потом приподнялся и протиснулся к середине длинного стола, на этот раз, в отличие от обычного, застланного зеленым сукном. Наступила тишина. Все ждали от прославленного писателя какого-то слова. Он молчал. Сопровождающий сказал в зал:
- Можете присылать записки с вопросами.
Записки у многих были готовы. Кто-то передавал их друг по другу, кто-то (явно не филолог) ловко кидал их прямо на стол. Записок быстро накопилось так много, что они покрыли весь стол с его сукном. Их никто не трогал. Потом Шолохов взял один листок, наверно, прочитал и бросил. В зале шумнули. Тогда сопровождающий встал и сказал примирительно:
 -Ребята, задайте ваши вопросы устно. Начнем.
И началось. В миг одновременно закричали:
 - А вы разве казак? Вы же купец по происхождению.
- Много вы в ваши четырнадцать лет отняли хлеба по продразверстке?
- Сколько вам лет, вы с пятого или седьмого года?
- За какую лихость вас судили в молодости?
- А где вы взяли сведения по Первой мировой войне? В пеленках воевали?
- Кем вам доводится писатель Крюков, сын Донского атамана?
Надя Каргина встала и крикнула:
 - Я с вами из одного села. Я из этой самой станицы Каргинской. Я казачка. А вы кто? Мой отец на войне остался, а вы уцелели. Что же о войне не пишите?
Кто-то крикнул:
- Он написал один рассказ… про пьяницу. И то про пленного.
Сопровождающий тут же сказал:
 - Так не годится. Он не может ответить всем сразу, – и подвинул записки Шолохову. Тот сгрудил их рукой, скинул на пол и сказал отчетливо:
 - Не мастер я на записки-то отвечать.
 Зал загудел, зашумел, затопал и начали кричать и свистеть. Шолохов поднялся, сопровождающий вытащил его из-за стола. Они вышли, у Коли взяли пальто и ушли.
Новый студент
Коля Бырин был не обычный студент. Его привела в группу зав. учебной частью. Она сказала, что Коля – демобилизованный солдат, что он очень болен, но не ощущает боли, его лечат. Он пожелал… учиться в МГУ, сказал, что это мечта каждого парня…он будет учиться у нас… может быть, целый год. Но до летних каникул обязательно. Мы не должны ни о чем его спрашивать, но надо отвечать на его вопросы и помогать, если он попросит. Его определили в нашу группу потому, что у нас два мальчика. После ее ухода Витя сказал о Коле:
 - Значит, обречен. Наверно, облучился. Учиться, побыть с нами – его последнее желание. А мы не ценим.
Так Коля, тихий, скромный, с белым, прозрачным лицом, вошел в нашу группу. Ненадолго.
Он сказал:
- А у нас не говорят: конь. Все «лошади» больше, хотя сам я конюх - от слова «конь». В армии, когда призвали, сказали: кавалерии теперь нет, сейчас другие войска.
Шолохов
После встречи с Шолоховым было такое разочарование. А ведь бузили явно не филологи. Кто? И как они узнали о встрече? Кто-то сказал, что приходили студенты из Литературного института. Тогда понятно. То-то они выглядели не как подростки.
-  А вы знаете, -сказала Марина, - – у нас есть доцент, который специализируется по Шолохову.
Доцент
-  Когда Пастернаку присудили Нобелевскую премию (он ее не получал, кажется, запретили выезд из страны, что ли),  тот доцент проводил в общежитии на Стромынке собрание против Пастернака, в знак осуждения, что тот опубликовал свою книгу «Доктор Живаго» где-то за рубежом. Никто ее не читал, но все не одобряли - был такой парадокс. Фамилия доцента? Не помню. У него мощное имя: Лев. Фамилия украинская. Да вы еще не пошли на ту встречу. А я ходила.
Тогда в комнату общежития, самую большую из мужских, набралось много народа, в основном мужчины. Доцент вошел без опоздания, быстренько пробрался сквозь толпу, встал сбоку окна и кратко оповестил, что книгу не читал, но верит тому, кто читал, и считает, такую книгу нельзя издавать. Предложил всем согласиться с ним. Все молчали. Молчание было какое-то угрюмое. Я ждала, что он расскажет хотя бы сюжет, основную интригу произведения. Но он не сказал. Тут начал говорить Ахияр Хакимов, я его знаю, он из Уфы, постарше нас. Он сказал, что мы все здесь филологи, то есть читаем и потом обсуждаем, мы удивлены, что доцент, видимо, тоже филолог (доцент фыркнул в этом месте) и тоже читает, а потом судит. Доверять же в таком деле непрофессионально. Вкус – тонкая вещь. Доцент взорвался: причем тут вкус! Тут политикой пахнет.
 – Какой? - закричали сразу несколько голосов.
- Недоверием! – отбил атаку доцент.
- Кому? Вам? Мы вас впервые видим.
- Нет, не мне, а … он назвал фамилию. А он (фамилия) доверяет…(еще фамилия) . который читал и сразу понял вредность этой книги.
- О! - сказал Ахияр! - Сколько неизвестных. Вам бы к математикам с такой задачей: одни неизвестные, но итог отрицательный.
 - Много на себя берешь, парень.
- А почему вы так ко мне обращаетесь?
- А ты кто?
 - Хотя бы парторг факультета.
-  Откуда ты взялся, вояка?
- Да, я фронтовик. Почему вы так со мной разговариваете?
- Может, еще и награжден?
-  Да, имею орден.
- Врешь, носил бы орден.
-  Зря вы так со мной. Орден не ношу потому, что я на филфаке нахожусь среди девочек, домашних детей. А вас прошу остановиться. А то в раж вошли.
Доцент совсем потерял самообладание. Начал угрожать: завтра же тебя выкинут отовсюду. Парни начали придвигаться к нему и почти сплотились. Я поняла, сейчас будет драка, ему навеют, и осторожно за их спинами вынырнула из комнаты. На лестнице увидела милиционера.
Такая была дискуссия.
-  Да, Ахияр правильно развил мысль. Он сказал: Пастернак написал первую книгу прозы, это проза поэта. Пастернак известен как тонкий лирик. Значит, в основе романа любовная линия. Какая? Интересно, но осталось неизвестной.
Раз книга вызвала такое сопротивление власти, значит, революция изображена не традиционно. А как это может быть? Лирический поэт мог создать образ России как прекрасной девушки, завлеченной кем-то куда-то, неизвестно куда, но не туда, девушки, невинно обольщенной, страдающей, соблазненной? Кем? Кто мог бы увлечь? Адвокат новой жизни. А кем был Керенский. Да и Ленин? Юристы, адвокаты. Интересно, кого из них изобразил Пастернак? И какой образ России он создал? Одни загадки.
Еще он сказал, что первой прозой Пушкина были «Повести Белкина» (Доцент взвизгнул: хоть Пушкина не мешай сюда!), что Баратынский, по словам Пушкина «Ржал и бился» над ними. А что такое эти повести? Легкие сюжеты, почти анекдоты. Может, и у Пастернака нечто подобное? Первая проба пера поэта? Жаль – не знаем. И вряд ли когда узнаем.
  Интересно – в Литинституте обсуждают проблему: личность и творчество? Есть мнение, что эти понятия не совпадают. Личность может быть глубже, интереснее, чем книги этого человека, а бывает наоборот. В любом случае, после сегодняшнего о Шолохове и говорить не хочется, и сказать нечего. Книги не его, а как он стал их якобы автором - ничего веселого, что бы там ни произошло. Любой вариант: умолил ли его Крюков издать, лишь бы спасти тексты, или сам Шолохов, молодой агрессивный (не случайно в отношении его следствие было), посчитал себя хозяином времени и присвоил себе чужое, раз белогвардейцу нет места в жизни – жуткая печать нашего времени.
А книги Эренбурга студентам-филологам неизвестны, – слишком заняты они программным чтением, преизобильным.
Всезнающая Ира сказала:
 - А вы знаете, что сам Эренбург считает себя поэтом? Дядя рассказывает.
Все удивились: как? А его очерки? Разве он не журналист?
-  Нет. Он и очерки пишет как писатель. Потому они так и читаются, - сказала она. -  Мой дядя, мамин брат, окончил наш факультет, он всегда так интересуется нашими событиями. Его призвали на фронт студентом и вернули в 1944, когда наши вышли к государственной границе. Тогда Сталин запретил призывать в армию старшекурсников, а бывших студентов вернул за парты. И они пришли – в гимнастерках, с орденами. Тогда награды носили постоянно, не прятали в коробочках. Да, тогда врага свалили. Надо было думать о жизни дальше. Теперь ваша очередь – говорит мой дядя. Он называет Эренбурга соглядатаем. Даже не свидетелем. Его проза – фиксатор точного времени, конкретного явления. А его военные очерки – биение пульса сию секунду. Помните у Пушкина о 1812 годе: «остервенение народа»? «Гроза двенадцатого года Настала — кто тут нам помог? Остервенение народа?..» Вот об этом в очерках Эренбурга. Все вместе они и есть ежедневная летопись войны. И заканчивается она не маршем победы. Нет. Она заканчивается молчанием. Там крестьянка-мать и женщина «в линялой гимнастерке… Она пришла и постучалась в дом.
Открыла мать. Был стол накрыт к обеду. «Твой сын служил со мной в полку одном,
И я пришла. Меня зовут Победа».
 «Все сто столиц шумели вдалеке, В ладоши хлопали и танцевали. И только в старом русском городке Две женщины как мертвые молчали».
После этих стихов не хотелось разговаривать.
- Да. Эренбург пришел говорить не о стихах. Поздравил нас и отрезвил, - сказала Тая.
Новый психолог
Через много лет к Марине приехал ее внук и рассказал, что к ним в университет, в Актовый зал на Воробьевых горах, приезжал профессор-психолог. Студентов, почему-то только мальчиков, отпустили с занятий. Он тоже поехал. А там было такое…Зал битком набит, и многие какие-то странно одушевленные. Профессор начал без опоздания. Такой вежливый, извинялся за необычный подход у к теме. Но… такова жизнь, все течет и меняется. Пора и нам пересмотреть отношение к любви. Тут все замерли. Что же изменилдолсь7
 - Бабушка, дальше я не буду тебе рассказывать тебе совсем неинтересно. Он говорил совсем не любви, конечно… не знаю, как назвать тему.  Можно так: антиразмножение. Забыть о девушках и присмотреться к рядом сидящему мужчине. Тебе будет понятнее, если я расскажу о следующем выступлении. Пока все сидели как-то в оцепенении, вышел из зала парень, сказал, что он студент, биолог, и всё, что мы услышали, противоречит естественному развитию природы и человечества как части природы. В далекой перспективе нам предлагают вымирание. А в ближайшей - распад нашей армии. Да, – сказал он, – тысячелетия доказали, что русскую армию в бою победить нельзя, русские не сдаются. Мы с вами не просто призывного возраста, мы - резервная армия. Случись что – нам присвоят офицерское звание. Давайте рассматривать все услышанное - с этой позиции. Ползучий гад делает попытку разложить армию. Провокатор, предатель. Формулировать приговор не надо?
Он спрыгнул прямо в зал. На сцену очень прицельно, точно полетели картофелины. сырые яйца и еще что-то. Разом, залпом. У меня не было ничего, я жалел. Перед выходом из университета невысокая лестница, там лектора ждали и встретили таким же обстрелом в лицо. Его машину так заляпали, что полиция увела в свою. Он весь был в яичной скорлупе. Оказывается – по местному радио накануне был анонс о его выступлении, и некоторые знали его наклонности и оповестили. Поэтому из зала кричали полиции: снимите с него ремень, пусть покажет свое оружие. Тот ухватился за штаны. Его вели полицейские, а один студент кричал нарочно с сильным акцентом: к нам приезжай. От нас не увернешься, а тут равнина, ущелий нет, некуда сбросить паскуду.
-Такие времена, бабушка. Такие нравы.
Она вспомнила и рассказала ему о двух собраниях той поры.
Сократить срок!
К власти пришел Хрущев. Наверно, решил всё переделать. Вместо министерств - совнархозы: из столицы- в область, на периферию. «Есть у революции начало – нет у революции конца!» - такой возник лозунг. Очевидно, было намерение произвести революцию и в образовании, во всяком случае, в МГУ состоялось два собрания. Каждое было общефакультетским и проходило в Коммунистической аудитории, самой большой, амфитеатром. Оба проводил Ахияр Хакимов. Как парторг, видимо. На первом он поставил предложение: голосовать за сокращение срока обучения в университета с пяти до четырех лет. Потом говорили, будто сам Никита Сергеевич Хрущев не имеет высшего образования и считает, что за партами только штаны протирают. Похоже на правду. Интересно: все выслушали и – и никакой реакции. Марина испуганно ждала реакции. Никакой. Она поняла: сейчас Ахияр вынужденно скажет: возражений нет – принято единогласно. Она подняла руку. Он увидел. Махнул рукой приветственно Она встала. Он увидел знакомое лицо и обрадованно сказал:
- Ты как?
Марина сказала: я считаю, что нам надо не сокращать срок пребывания в университете, а увеличить его на год. Сейчас мы пять лет читаем. Не считая изучения языков. НАША студентка Неля Попова в конце первого курса подсчитала количество текстов, время жизни за пять дет и пришла к выводу, что программа нереальная. Все согласились и пошли к декану – сократить, хотя за счет зарубежной литературы. Он ответил, что сам учился и – назвал громкие фамилии ученых – они учились на ваших условиях – и нам представляется возможность вытерпеть это, и пусть да пополнят наши фамилии этот список. Остроумно. Но… через год я получу назначение- может быть, в сельскую школу. И что я привезу из личных впечатленнй? Мало. Нас возили в Клин, в Ясную Поляну. И все.
В школе у нас был учитель географии, каждую тему он начинал со слов: я там был. Это придавало его рассказу личный характер достоверности. Много позже мы поняли, что это был его педагогический прием. Личное ощущение создает неповторимое впечатление.
Сама я регулярно по воскресеньям хожу в главные музеи и в Большой театр на дневные спектакли за три рубля на галерку. Я очень довольна. Но этого недостаточно. Необходим еще год для гуманитарного образования. Это будет гуманный выход.
Других выступлений не было. Собрание закрыли.
Не прошло и месяца или двух -опять всех собрали. И все пришли туда же. Всё так же. Повестка другая: мы должны проголосовать за то, чтобы наши дети не имели права получить высшее образование. Иначе в стране создастся новая революционная ситуация за счет образования нового слоя образованных людей, новое неравенство, которое приведет к социальной вспышке, так как детям образованных людей много легче получить доступ в вуз, чем крестьянину из далекой области.
Марина молчала. Нелепость явная, но надо молчать, а то просто выскочка какая-то. Никто ни слова. Опять страх: а ведь примут – единогласное согласие, без возражений! Марина встала против воли, встала, не желая того, но невидимая сила подняла ее. Она сказала:
- Почему начинают опрос с нас- филологов? Спросите сначала журналистов, философов, экономистов. Почему мы должны решать за тех, кто еще не рожден? Что за страх перед революцией? Чем она была плохая?
Ахияр напомнил: решается вопрос: кто – за. Марина твердо сказала:
 - Я – против. Пусть встанут те, кто – за.  И пусть объяснят свое решение подставить подножку своим будущим детям.
- Главное -добавила Марина внуку. – через много лет я вспомнила свое выступление и удивилась своей храбрости. Спросила одну однокурсницу- мы ведь встречаемся раз в год – она не помнит этого собрания говорит- не была на нем. Спросила другую – и она не помнит, говорит: не было такого, остальных боюсь спрашивать. Они пропустили общее комсомольское собрание? Невероятно. Скорее всего -уже тогда поняли его нереальность и вычеркнули из памяти как бессмысленное.
Но это выступление Марины не осталось без следа. Через нескклько дней к ней в читальном зале подошла Неля, из другой группы, и позвала во двор. Там она сказала:
- Знаешь ли ты, что Хрущев соль из общей солонки берет не ножом, а пальцами?
- Ну и что?
 - Он совершенно не воспитанный человек
-Да и пусть. Лишь страной руководил правильно.
- Но он и руководит неправильно.
- А ты откуда знаешь?
- Мне говорили.
-  Не верь.
-  Я пойду с агитацией к рабочим в общежитие.
 Неля пошла-таки в рабочее общежитие с заготовленной речью: Хрущев объявил  децентрализацию, создал совнархозы вместо министерств, планирование сделал  местным. В итоге артели вместе с местной промышленностью уничтожил -  пропали дешевые продукты с местных рынков, никому не стало сладко. Отменил разделение местного и государственного производства и ослабил и народ, и государственную мощь. Вроде демократия, но - начался развал великой державы. Никто этого не понял. Не поняли и Нелю, ее сдали в милицию, оттуда ей пришлось ехать на сто первый километр.  И то потому, что беременная была.
МАЛИ
На пятом курсе пронесся слух: в Москву приехал глава государства Мали, это в Африке, ему очень понравилось у нас, и он решил изучать опыт и внедрить у себя на родине русский язык. Только бы найти специалистов. Ему предложили обратиться к выпускницам филфака. Может быть, найдутся желающие. Заявление о желании поехать в неведомое Мали написала почти каждая выпускница. В деканате ахнули: в полном составе? Правда, позже некоторые отказывались, говорили, что не писали такого заявления. Но в те дни в деканате утверждали, что написали все. Декан заявил, что не ручается ни за одну, что девушки рвутся не в Мали, а лишь выбраться за пределы СССР, что любая мечтает там остаться. За это его сняли с должности декана – не сумел воспитать их в духе патриотизма.
Рассказывали, что на партсобрании преподавателей факультета была поставлена такая проблема: наши студенты живут в окружении иностранцев.  Да - и в каких условиях… разве после этого они поедут в село? Марина про себя улыбалась: ее соседка по блоку была итальянка, под новый год она продала Марине кофточки так дешево, что Марина сначала отказалась. Но та сказала, что у них нет таких цен, как у нас. Она же продаст другой девушке, так как в этих кофточках она уже появлялась в посольстве, больше нельзя. И Марина быстренько купила. Она так щеголяла! На нее так завистливо смотрели!
Когда у Марина родится ребенок, и ему понадобятся одежки, он чуть не до школы будет щеголять в кофточках матери – другой одежды не было, и вообще для детей товаров не было. Построили «Детский мир»  в центре Москвы, но не было товаров - их стали привозить из -за рубежа.
У Янки Пуршке и ее мужа-венгра родился ребенок, так они его носили в невиданной красивой коробке за две ручки, несли оба. Всех троих объединял русский язык.
А китаец Ма Фу Цзун прославился тем, что его имя одновременно назвали как лучшего  студента сразу несколько педагогов. А в общежитии знали, что он питается бутылкой кефира и батоном и  покупает книги. Как он страдал при объявлении в Китае так называемой культурной революции, когда подростки избивали и убивали ученых и просто грамотных людей. Ему было предписано вернуться на родину, но не поехал. Он поступил в аспирантуру и продолжал жить в Москве. Но в конце концов пришлось ему уехать, провожали на вокзал все группой. Он страдал из-за книг, которых скорее всего лишится. А ведь если бы не та «революция», Китай сегодня уже построил бы реальный коммунизм- при высокой дисциплине и трудолюбии народа. Однажды на комсомольском собрании Ма сидел рядом с Мариной и спросил: в Москве эпидемия? Она удивилась. Он объяснил: многие отсутствуют. По его представлению, только повальная болезнь может быть причиной, чтобы пропустить собрание.
По окончании университета было распределение. Марина получила направление в деревенскую  школу в Московской области. Поселили ее в сторожке. Дом – можно сказать – большой. И всё – одной. С русской печкой у входа. Дрова заготовлены. А как рубить – Марина с детства знает. Она довольна.