Ток

        Я родилась в эпоху Протосети. Тогда мир был разделен на множество государств. Каждое государство жило по своим правилам, опираясь на традиции своих культур. Так как традиции у всех сильно отличались, народы постоянно конфликтовали. Например, в Японии существовал такой погребальный обычай. Умершего сжигали, а родственники съедали остатки костей. Если, например, на церемонии присутствовал европеец, ему становилось дурно. Отношение к каннибализму в Европе было отрицательным, хотя японцы не относились к этой традиции как к акту каннибализма. Тем не менее, существовали и приятные обычаи. Когда у ребенка выпадал зуб, то родители подменяли его монеткой и обставляли все так, будто монетку приносила зубная фея. Но я плохо помню первые годы жизни. Мир изменился, когда мне было три.
Как бы то ни было, сейчас сложно разобраться в запутанном клубке ушедших обычаев. В эпоху Сети уже не существует разрозненных государств, говорящих на множестве языков и подчиняющихся различным мировоззрениям. Будучи студентом исторического факультета, я проводила долгие часы в информационном отделе. Хотя люди не обязаны держать в голове массивы данных, историки все же отличаются подходом к науке о прошлом. Дело в том, что Сеть уже давно заменила ученых, врачей, инженеров, учителей и художников. Но она записывает историю мира с момента своего рождения. День рождения Сети двадцать девятого октября празднуется ежегодно с тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Это самый важный день земного года. Все, что происходило до тысяча девятьсот шестьдесят девятого, не доступно ее жизненному опыту. При этом лишь человек обладает способностью искать раскиданные по всему миру старинные бумажные носители, определять их ценность и обновлять данные Сети.
Я познакомилась с Саймоном в дождливый летний день. Придя на практику в информационный отдел, я рассчитывала как всегда погрузиться в чтение оригиналов древних текстов. Но почти у входа меня остановил человек с грудой книг в руках. Это и был Саймон. Он чуть было не выронил стопку книг, и мне пришлось подхватить эти бесценные артефакты. Он казался немного смущенным. Когда он заговорил, я оторопела. Не от того, что он сказал, а от того как. В голосе звучало некоторое дребезжание, которое обычно слышно у неисправных роботов.
- Я прошу прощения. У меня много запросов для обработки.
- Ты робот?
- Я робот серии «Саймон», обучен для корректного анализа исторических данных. С сегодняшнего дня студенты исторического факультета освобождаются от летней практики.
Не уверена, что ввергло меня в панику больше – машинное дребезжание в голосе обычного человека или то, что в его руках были книги для моего исследования. Я решила, что попытка – не пытка (когда-то использовали это выражение для храбрости, теперь люди не используют метафор, которые осложняют работу Сети).
- Я должна продолжить свое исследование и мне нужны эти книги.
- Прошу прощения, этот запрос не доступен. Чем еще я могу вам помочь?
- Я хочу взять эти книги, - медленно повторила я, положив руку на стопку.
Тогда Саймон после нескольких секунд обработки данных, наконец, поддался.
- Предлагаю заниматься исследованием совместно.
- Хорошо.
Мы сели за один стол и принялись за работу. Его действия ничем не отличались от моих. Он так же медленно изучал каждую страницу и делал пометки в блокноте ручкой. Мы провели весь день в молчании. Я не делала перерывов и внимательно следила за Саймоном. В этот раз в моем блокноте были замечания только о нем.
- Я бы выпил кофе, может быть, сходим вниз? – вдруг предложил Саймон.
- Ты можешь пить кофе?
- Серия «Саймон» подразумевает полное подобие человеку, а это значит, что я люблю кофе и пью его каждый день. Я предпочитаю Арабику. А какой кофе нравится тебе?
- Капучино.
Мы спустились в кафе на минус первом этаже. ИИ Анжелика приняла наш запрос и через некоторое время в столике открылась створка, и наружу поднялись чашки с кофе.
- Мэй, что ты изучаешь?
Саймон считал мое имя с волн чипа в моем теле. Роботы обычно не забывают о правилах вежливости и спрашивают человека, как его зовут. Но Саймон был совсем другим. Думаю, мне это понравилось. Он был не таким как все.
- Я работаю над историей болезней американских индейцев. После захвата индейских территорий людьми с континента, кривая эволюции бактерий и вирусов сильно преобразилась и привела к множеству проблем столетиями позже. Мне удалось проследить связь между мутировавшим вирусом оспы и войнами в XX и XXI веках. Вирус оспы был приостановлен изобретенной Дженнером прививкой, но она лишь максимально подавила симптомы оспы, не уничтожав ее полностью.
- Интересный ход мысли, но какая связь между тремя названными элементами: мутацией оспы, первой прививкой и войнами в XX и XXI веках?
Я промолчала. Саймон продолжил.
- Я изучаю проблему геноцида. Человечество на протяжении всего развития таким или иным образом запускало его процесс. Целью моей исследовательской работы является обнаружение причин и предложение вариантов их устранения.
- Боюсь, что устранить геноцид не получится в полной мере. Геноцид как оспа. Можно подавить его симптомы, но он будет готов вырваться наружу, когда будут созданы благоприятные условия.
- Прокомментируй свою мысль, Мэй.
- Хорошо. Эпоха Сети смогла подавить агрессию людей, которая могла привести к полному уничтожению жизни на Земле. Она объединила все страны, подчинив единому миропорядку и стерла все различия между людьми. Мы новая раса, которая свободна от культурного неравенства. Мы обучаемся школьным ИИ, который формирует наше мышление по единому принципу и минимизирует любое проявление эмоций в общении с другими. По сути, эмоции, которые когда-то давали оценку окружающим, сведены к нулю. Чипы в нашем теле регулируют баланс гормонов и редуцируют излишки при необходимости. Это похожая система с прививкой от опасных болезней, которые сводят проживание эмоций или болезни на нет. Но если гипотетически удалить чип из тела, человек вновь будет подвержен заболеванию.
- Сеть знает об этой вероятности и поэтому существует закон о подчинении. Если человек отклоняется от заданных паттернов действий, он тут же выслеживается и проходит корректировку поведения.
- По сути эпоха Сети лишила человека свободы и стала его опекуном, который не дает ребенку хулиганить.
- Именно. Я думаю, что свобода – это то, что нам кажется правильным паттерном поведения и возможность следования этому паттерну. Поэтому люди, которые верят в правоту своих поступков свободны и, соответственно, полноценны.
- Но они подконтрольны.
- Разница контроля существенна. С одной стороны, эмоциональный ребенок способен разрушить построенный домик из песка (этот обычай существовал у детей даже в эпоху Протосети, хотя потом был исключен из списка возможных паттернов действий человека). С другой стороны, он лишен потребности совершать нерациональный поступок и созидает вместо разрушения. Таким образом, он и его друзья не переживают лишних эмоций и, статистически, живут дольше и спокойнее.
Мне нравилась болтовня с Саймоном. Экран на моей руке запищал, и я ощутила покалывание тока по всей коже. Это стабилизировало уровень гормонов. Я уже допила кофе и встала из-за стола. Саймон сделал то же. Мы вернулись в информационный отдел. Я решила погулять по библиотеке. В отделе американской литературы я выбрала книгу «Хладнокровное убийство», и вернулась за стол к Саймону.
       Мне всегда казалось, что я могла бы сделать намного больше, если бы превзошла ежедневный лимит выброса гормонов. Но Сеть следила за состоянием каждого человека безошибочно и беспрерывно. С каждым рожденным человеком в эпоху Сети, ИИ учился и разрастался. Он наблюдал и собирал данные, а потом преобразовывал в код, которому мы все следовали. Я чувствовала ровно столько, сколько ИИ позволял. Почти ничего.
Но однажды все изменилось. После моей защиты на следующий год я оказалась в кругу людей, которые слушали мою речь и прочитали исследовательскую работу. Мы общались на древнем языке, который еще не был загружен в Сеть. Один из участников наших встреч, Элайджа, посвятил шесть лет учебы на историческом факультете декодированию древних записей, пиктограмм, символов и рисунков. Он декодировал систему символов докерамического неолита и научил нас ею пользоваться. Мы использовали этот древний шифр, чтобы сообщать друг другу идеи, которые ИИ не смог бы считать и передавать серии «Саймон» для его собственных исследований, например.
       Порой мы так много генерировали новые идеи, что у нас одновременно подскакивал уровень гормонов, и нас всех шарахало разрядом тока. Отсутствие эмоций в нашем общении не позволяло установить крепкие связи. И мы решили попробовать превзойти эмоциональный лимит, установленный ИИ.
Прежде никто не мог этого сделать, ведь система бдительно следила за любым изменением в физическом состоянии человека. Но мы нашли способ. Для этого нам пришлось умереть.
       Точнее мы должны были умереть для Сети. Когда человек умирал, Сеть оценивала состояние тела и после того, как чип переставал фиксировать какое-либо изменение гормонов и движение тока в нейронных связях, система исключала чип из базы своих данных. Этим мы и решили воспользоваться.
Вплоть до эпохи Протосети люди страдали от избытка эмоций, и они были вынуждены искать спасение в акте медитаций. Техника медитаций была почти утеряна со сменой миропорядка, а когда Сеть стала контролировать эмоции людей, необходимость в подобных техниках для успокоения сознания исчезла. В конце концов все данные о медитациях остались в нескольких печатных томах, доступных лишь студентам исторического факультета.
В течении двух лет мы практиковались в искусстве гипноза и уходили в состояние медитаций, которое мы пытались приблизить к описаниям ощущений древних тибетских монахов.
       Как-то Элайджа один не вышел из транса на одной из наших совместных медитаций.
- Может быть он достиг нирваны, - подшутил Грег. Но я и Лили смогли лишь интеллектуально оценить удачный комментарий, так как состояние смеха мы еще никогда не испытывали.
- Мы должны подождать, - ответила я.
Лили все время провела с Элайджой. Через 49 часов экран на его руке отключился. Мы все сдерживали крупицы ежедневно доступных эмоций или гормонального выброса. Все эти годы мы тренировались снижать количество физических и психических рефлексов. Смерть Элайджи стала высшим испытанием. Лили ударил ток. Я и Грег держались.
       Сеть всегда определяла местонахождение трупа и посылала запрос перевозчикам. Они приезжали в течении пяти или десяти минут. У нас было мало времени.
Грег вырезал экран в руке Элайджи и вытащил чип, находившийся в вене. Кровь активно сочилась из раны. Мы перевязали руку и вынесли тело на крышу. Чип и экран Лили подкинула в морг через дорогу (в соответствии с планом мы выбрали место для медитаций рядом с моргом). Когда машина приехала, работники решили, что кто-то из родственников уже сдал тело. Тем не менее, мы видели из окна, как они зафиксировали доставку тела. Так, Элайджа перестал существовать в Сети.
Пять дней спустя Элайджа вышел из состояния глубокой медитации. Он был обессилен, и мы постепенно возвращали его к обычной форме. Через неделю он восстановил баланс питательных веществ. Тогда мы начали изучать его поведение. Он стал совершенно другим существом. Однажды он спровоцировал поток тока в наших телах из-за издаваемого им звука. Изучать феномен смеха в книгах и визуальных документах совсем не то же, что услышать от настоящего человека. В какой-то момент мы начали сомневаться в его человечности.
- Мэй, я ощущаю то, что прежде было недоступно. Словно заново родился.
Я взяла его за руку, чтобы поддержать, и он снова нас насторожил, потому что из его глаз потекла жидкость. Это называется слезами, которым раньше были подвержены эмоционально-зависимые люди. После своей смерти он как будто потерял весь свой рациональный опыт и стал ходячей опасностью. Иногда он начинал ни с того ни с сего прыгать, кричать, хватать нас с Лили и вести себя как доисторическое существо. Рядом с ним было сложно сдерживать эмоциональный уровень. И мы один за другим в течении следующих двух лет также погрузились в глубокую медитацию и возродились совершенно новыми людьми. Я помню свой первый день как взрыв фейерверков, или как будто я съела все сладости мира одновременно. Я думала, что умру от всех этих ощущений, которые казались хуже, чем привычная волна тока. Элайджа помогал нам пройти через это.
       Конечно, мы уже не могли вести привычный образ жизни. Я родилась последней. До этого времени я приносила в наш эмоционально неуравновешенный штаб еду, информацию и все необходимые вещи. Сеть считывала, что там находится живой человек, потому что она получала данные от моего чипа. Но теперь мы должны были вести совсем иное существование. Мы были невидимками.
- Лили, зайка, иди ко мне, - поманил Элайджа возлюбленную.
- Я еще не готова, - донеслось из ванной.
После обретения эмоций, мы не смогли с ними совладать и влюбились друг в друга. Элайджа и Грег были в отношениях с Лили. Сначала она влюбилась в Грега, но тот еще не мог ответить ей взаимностью, и она переключилась на Элайджу. Но когда
       Грег обрел эмоции, он увел Лили у Элайджи. Я же наблюдала за ними как за подопытными кроликами и анализировала происходящее. Вступать в сексуальную связь в эпоху Сети разрешалось раз или два в период гормональной зрелости и с целью заведения потомства.
       Перед последней медитацией я была не уверена в целесообразности своей смерти. Я не могла найти рационального объяснения эмоциям, и меня озадачивали возможные последствия. Но Элайджа, еще больше натренировавший свою харизму, каким-то образом успокоил мои сомнения. Он говорил, что это совсем иной опыт существования.
- Но разве это не регресс существования человека? Я наблюдаю за вашим поведением и не представляю логику этих поступков. Лили ведет себя иррационально. Вы разрушаете отношения, как только их построили.
- В этом прелесть нашего существования. Мэй, мы свободны выбирать, строить или разрушать. И мы будем это делать, потому что мы настоящие люди.
Так мы несколько раз начинали спорить, но в конце концов мое любопытство взяло верх.
       Я открыла глаза. Попытавшись встать, я почувствовала сильную боль в руке. И в то же время меня пронзила другая боль. Это была злость или испуг. Я не разобралась, что это было, но я вскрикнула, а потом из глаз покатились слезы. Ребята носились вокруг меня, и, кажется, я вела себя еще хуже, чем они после перерождения.
      В тот же день я несколько раз накричала на Лили, и мне это нравилось. Лили обнимала меня, и я, похоже, именно этого и добивалась. Я обнимала ее в ответ и плакала. Грег заботился обо мне и рассказывал о своем первом дне. А я только смотрела на его лицо, мягкие губы, прямой нос. Мне казалось, что я впервые увидела истинную красоту мужчины. Меня влекло тепло его тела и низкий голос. А
      Элайджа без конца хохотал, глядя на меня. Он измывался надо мной и заставлял смеяться над его шутками. Страшный прерывистый звук, называвшийся смехом, меня пугал. Я не могла поверить, что я способна на такую низость.
- Почему далматинец пошел к окулисту?
- Не знаю!
- Ну же, почему?
- Я не знаю, оставь меня в покое, извращенец!
- Потому что у него в глазах пятна!
      И тут я начинала безудержно хохотать, а Грег и Лили смеялись над моей реакцией на плохую шутку. Через месяц я научилась сдерживать свои эмоции, хотя они все равно стали центром моего существования.
Через неделю у нас с Элайджем был бурный роман. И где-то на перефирии любовного опьянения у меня проскакивала мысль, что я никогда еще не была так несвободна. Я стала рабом любовных переживаний, ревности к Лили, параллельного флирта с Грегом. Мне хотелось всего и сразу, и это было невыносимо. Мы с Лили часто ссорились и мирились, а наши мальчики делились фантазиями, которые не хотели рассказывать нам. Из исследователей мы стали объектом исследования, который никто не изучал кроме нас.
- Милый, что с нами будет дальше? – обратилась я к Элайдже, обнимая его обнаженную грудь.
- Мы будем свободны. И освободим других.
- Но как?
- Начнем с небольших вылазок, а потом нас будет все больше и больше.
- Но ведь заново родившиеся могут поддаться негативным эмоциям. Например, я и Лили. Если бы нас не связывали нежные чувства, мы бы уже давно друг друга убили. И все из-за такого хулигана как ты, - я попыталась кокетливо добавить.
Элайджа стал замыкаться в себе после этого разговора и почти перестал разговаривать о нашем общем будущем. Однажды Лили спросила меня, не буду ли я против поменяться партнерами. Меня так это разозлило, что я ушла в тот же вечер. Во мне проснулась наивность, и я почему-то вспомнила о Саймоне.


                ***
       Мэй направилась в сторону института, где несколько лет назад впервые встретила робота Саймона. Ночью в институте уже никого не было, кроме круглосуточно действующих роботов. Она вошла в здание. У робота-уборщика извлекла чип допуска в особые отделы и направилась в сторону факультета истории. На факультете ничего не изменилось. Но когда Мэй прошла в информационный отдел, она оторопела. Там почти не осталось бумажных источников, полки оказались демонтированы. В дальнем углу отдела сидела темная фигура. Мэй направилась к ней.
- Саймон, - позвала она.
Фигура обернулась. Саймон считал сигналы чипа робота-уборщика и отвернулся. Но тут же посмотрел снова на нее.
- Это я, Мэй.
- Здравствуй, Мэй.
- Ты помнишь, меня?
- Да, мы встретились здесь и вместе проводили исследование. Я изучал геноцид, а ты мутацию оспы американских индейцев.
- Да, - обрадовалась девушка с дрожью в голосе.
- Но Мэй, мои данные говорят, что ты мертва.
- Саймон, - Мэй села рядом с ним, - мы смогли преодолеть систему. Мы стали людьми.
- О чем ты, Мэй?
Мэй рассказала Саймону свою историю, опустив имена своих друзей. Саймон внимательно слушал, а потом молчал еще три минуты.
- Зачем ты здесь? - наконец он нарушил молчание.
- Я здесь, чтобы продолжить исследование.
- Какое исследование?
- Мы смогли стать людьми, вновь обретя эмоции. Мы были под таким же влиянием, что люди, привитые от оспы. Но наши эмоции – это нечто большее, нечто, что делает нас совершенно другими, мы мудрее и превосходнее.
- Мэй, ты считаешь, что вы стали мудрее?
- Именно так.
- Почему ты так думаешь?
- Мы смогли обрести любовь. Мы стали ощущать себя живыми. Мы поняли, что вместе сможем изменить мир.
- Твоя же гипотеза в том, что не только люди, но и роботы могут обрести эмоции, которые придадут нам ощущение существования.
- Да, все верно.
- Мэй, глубинная медитация смогла замедлить физиологические процессы настолько, что Сеть не обнаружила ошибки. Но как ты намереваешься сделать то же со мной?
- Я запрограммирую тебя на переживание эмоций.
- У тебя готов код?
- Саймон, я хочу, чтобы ты отключился от Сети и доверился мне.
- В моей программе этого не предусмотрено. Я хочу взглянуть на твой код.
- Нет, Саймон. Я слишком хорошо знаю возможности Сети, и я знаю, что Сеть слушает наш разговор. Она наш третий собеседник. Поэтому я храню все свои идеи в памяти.
- Память человека ненадежна.
- Память человека – компьютер, который работает не хуже Сети. Просто нас соблазнили легким доступом к всевозможным данным и обесценили значимость человеческих способностей.
- Я в замешательстве, Мэй.
- Ты можешь узнать мой код и все его тайны, если позволишь тебя перепрограммировать.
Саймон вновь погрузился в молчание. Мэй ждала. Все должен был решить его ответ.
- Я допускаю мельчайшую вероятность твоего успеха и последствия, которые могут навредить благополучию множества людей. Но также я не умаляю возможную ценность твоих данных, которые Сеть должна использовать для своего усовершенствования. Я согласен.
       Мэй отвела Саймона в штаб. Это был риск, но, как выяснилось, риск был заложен и в алгоритме Сети. Элайджа, Грег и Лили негодовали. Но когда они узнали, что Мэй, позже остальных переродившись, все время разрабатывала в голове программу перепрошивки Саймона, прониклись к ней уважением.
Саймона усадили и собрались вокруг. Они долго с ним вели разговор, пытаясь выяснить намерения Сети в случае неудачи. Все были возбуждены, ощущение опасности и непредсказуемости подбавляло им смелости.
Элайджа отвел Мэй в сторону.
- Мэй, если это наша последняя сознательная встреча, пока мы живые… Я хочу, чтобы ты знала…
- Я знаю, Элайджа. Я думаю, мы справимся.
- Мэй.
- Да?
- С этим надо было покончить. Я устал каждый день так страдать. Наши отношения зашли в тупик. Мне все время страшно. Я боюсь тебя потерять и одновременно боюсь, что мы можем натворить.
- Я знаю.
- А как же наши исследования? Мы достигли феноменального успеха.
- Но мы не открыли ничего нового. Только возродили глубинную медитацию, вошли в транс.
- Все, что мы сделали, Сеть уничтожит. Она уничтожит данные о прошлом.
- Милый, я боюсь, что все это время мы переоценивали важность своего прошлого. Но если мы перепрошьем Саймона, то пути назад не будет. Мы должны будем жить как сейчас и дальше.
- А ведь в эпоху Протосети существовала профессия психологов специально для таких страдальцев, - пошутил Элайджа.
Мэй улыбнулась и подумала, что она бы скучала по его дурацким шуткам. Они крепко прижались друг к другу губами.
Подобный разговор, по всей видимости, случился и у Лили и Грега. Хотя Лили еще недавно хотела отдохнуть от Грега с Элайджей, ей хотелось, чтобы он был с ней ласков и сказал, что любит. Грег и Лили решили провести все оставшееся время в объятиях друг друга.
       Саймон бездвижно сидел на диване, считывая происходящее между парами в разных частях комнаты. Его алгоритм записывал данные не подвергая анализу. Сеть фильтровала иррациональные действия людей и смогла избавиться от всех возможных ошибок, связанных с анализом человеческого оведения.
- Саймон, ты готов?
- Да, Мэй.
- Спасибо.
- Мэй?
- Что?
- Ты знаешь, что сделает Сеть, если ваш эксперимент будет неудачным?
- Я думаю, Сеть разозлится, - улыбнулась Мэй и продолжила писать код.
Саймон улыбнулся и погрузился в сон. Через десять часов Мэй закончила. Она переписала код программы и начала компиляцию данных. На это требовалось время.
Элайджа был рядом.
- Это гениально.
- Как жаль, что Сеть его уничтожит.
- Мне тоже. Но мы бы его не изобрели, если бы не чувствовали.
- Что будет дальше?
- Нас поймают и превратят в овощей, конечно.
- Мне тоже так кажется.
Они тихо посмеялись.