Минуты прозрения

 ( Из романа Сибирская Атлантида)


Для одной минуты прозрения иногда нужна целая жизнь! Так же, как и для понимания, что такое жизнь, следует хотя бы раз умереть…
Тем ранним утром между тремя и четырьмя часами над притоком Волги плыл лёгкий туман, обволакивая невидимый камыш, наполненный странными звуками всего невидимого живого мира – туда, где густые невидимые заросли камыша скрывают спящих на одной длинной ноге белых птиц…
Деревья отражаясь в серой глади воды, создавая хрупкую иллюзию нереального мира – совершенно незнакомого человеческому глазу. Таких странных красок не может придумать человеческое воображение: дымчато-серых с примесью разбегающихся во все стороны кругов, размазанных по волнистому полотну залива.
Что скрывает дымка нарождающегося нового дня, что таит внутри себя? Ответ – всегда тайна! Впрочем, тайной является и сама окружающая жизнь, наполненная борьбой всего живого за необходимость извечного выживания.
…Николай стоял на высоком берегу и впервые услышал странные звуки: словно какая-то невидимая огромная масса издавала тяжёлые вздохи. Это можно было сравнить с тем, что он испытал ещё в молодости, когда служил в Армии в Сибири – с дыханием огромных болот, что километрами тянутся в сибирских низменностях – там, где разливается огромная сибирская река Обь, извечно стремящаяся к северному ледовитому Океану. Но дыхание болот он слышал уже давно. Да и всё вокруг тогда выглядело совсем другим: время и пространство ещё не наполнялись особым смыслом. А здесь – в центре России, прожив целую жизнь на берегах Волги – он ощутил что-то наподобие живого дыхания Вечности. Причём так отчётливо и ясно, что Николай даже надолго зажмурился. Показалось, что весь окружающий мир исчезнет прямо в следующий миг.
Но когда снова открыл глаза – ничего не изменилось. Со свинцового неба доносилось всё такое же глубокое дыхание. И Николай так ясно ощутил это, что уловленные звуки отозвались в самом сердце…
До восхода солнца было ещё далеко – то состояние природы, что можно сравнить с белыми ночами. Но всем своим немолодым телом Николай явственно ощущал дыхание космоса – отзывавшееся внутри него самого, наполнявшее тело новым содержанием. Он впервые ощутил полную причастность к окружающему миру, живому и неживому – всему тому, что окружало до сегодняшней минуты размазанное туманное утро. Хотя и не мог объяснить подобное состояние привычным разумом. Сквозь ветки сосен он пристально вглядывался на неясные расплывчатые силуэты, исподволь начиная догадываться о своей миссию на земле.
– Я стану сигнальчиком! – вдруг осенило его. И внезапно от столь странной мысли стало тепло. – Начну посылать сигналы в космос! Туда в самую глубь. Чтобы то, что породило нас когда-то, с нашими богами и нашими представлениями о добре и зле, не забывало о нас и помогало не уничтожить друг друга.
Правда, в какой-то момент он вдруг усомнился: «Но это же глупо! Кто я такой вообще? Почему решил, что достоин подобной миссии?»
Но подобные вопросы продержались в голове всего минуту – и больше уже никогда не возвращались...
Наверное, похожее состояние испытывал много столетий назад Леонардо Да Винчи, стоя с кистью перед белой стеной. Или Микеланджело, сжимающий холодный резец перед куском белого мрамора. Такое ощущение можно назвать «чувством миссии». И оно находится за пределами всякого человеческого понимания.
… Отныне каждую ночь на самой высокой точке волжского берега Николай будет жечь огонь – подавая силой разума сигнал в космос о спасении человечества. Так как он первый додумался до этого, то никому не будет ни о чём рассказывать. Да простые люди его просто не поймут, раз до сих пор не осознали, что уже давно стоят на краю пропасти!
«Да, именно я, простой русский человек, должен подавать сигнал. Раз так ясно ощутил позыв внутри себя!» – убеждал он себя, загружая в лодку старые палки и обрезки брёвен, чтобы доставить из на берег Волги. А затем при помощи верёвки таская всё это хозяйство наверх крутого берегового холма. И всё для того, чтобы ночью горел огонь, посылая искры, тепло – а, главное, важный межзвёздный сигнал! – в молчащее ночное небо.