Её мёртвые бабочки

Опубликовано в журнале "Литературный Азербайджан" (апрель, 2023)

Какофония привычной возни на террасе разбудила ее до восхода Солнца: родственники нового мужа совершали приготовления к намазу, грея воду в тазах и шаркая тапочками. Зульфия, не открывая глаз, перевернулась на другой бок и уткнулась подбородком в пододеяльник. Послышался легкий шелест. Защекотало висок. Нехотя открыла глаза: на наволочке пестрела бабочка. Голубая, с темно-синими кругами на ободках крыльев. Наверное, она пробралась сюда еще днем, в полусне удивилась девушка, ведь комната распологалась в глубине дома; дверь в нее вела через гостиную. Бабочка застыла на месте. Боясь спугнуть волшебную гостью, Зульфия аккуратно положила голову обратно на подушку. Вспомнилось вчерашнее недомогание, причину которого никому из домашних так и не удалось установить. В течении всего дня она чувствовала легкое головокружение, странную, тупую боль в области солнечного сплетения, а после ужина ее и вовсе скрутило. Ее отправили спать раньше положенного.
Бабочка вспорхнула и уселась девушке на нос. Зульфия поморщилась от щекотки, но не стала отгонять насекомое. Почему-то обрадовалась, что Фуада, ее мужа, нет рядом.

Когда невестка не забеременела на второй месяц после свадьбы, тетушка мужа, имевшая в семье куда большую власть, нежели свекры, заподозрила неладное и поволокла Зульфию к гинекологу. Та печальной глыбой с белом сугробчиком на голове склонилась над пациенткой и с прерывистыми вздохами сообщила тетушке, продолжая глядеть на молодую, что ситуация плачевна и нужно незамедлительно приступать к лечению от бесплодия. Так, вкупе с бесконечными уколами, отварами из целебных трав и постоянным закутыванием невестки в многослойные жилеты и халаты, страсть Фуада к молодой жене поутихла и он вдруг вспомнил, что давно пора подыскать работу в столице, чтобы содержать семью. Хотя он и гордился роскошными черными кудрями жены, ее миндалевидными глазами, пухлыми губами и молодостью, но благоразумно решил, что недолгое расставание пойдет на пользу обоим и молодоженам не повредит соскучиться друг по другу. Тем более, она никуда не денется, пока он проветрится в Баку.

Зульфия такому повороту событий не удивилась и не особо расстроилась, только вот Сафура — свекровь — и тетушка активно взялись за молодую. Учили ее готовить кюфту, долму, катать тесто для хингала. Вручную стирать белье. Поначалу Зульфия сопротивлялась, приводила аргументом стиральную машину, принесенную ею в качестве приданого, но объяснения тетушки были логичными: не нужно много ума, чтобы купить стиральную машину, ее еще и установить нужно, а для этого необходимо найти мастера, заплатить ему денег, которых с безработным мужем не так много. Тем более главное в этом деле объяснить необходимость подобных затрат свекру, а он справедливо считал, что белье и без того каким-то образом стирается, сушится и раскладывается по полкам.

Обо всех этих событиях своей жизни Зульфия думала фрагментами, обрывками мыслей и сожалений, созерцая яркую бабочку. Убогая обстановка комнаты придавала гостье особую значимость; хоть мебель и была новой, прибывшей с невесткой приданым всего несколько месяцев назад, но уже выглядела обшарпанной и замызганной. На глянцевых дверях платяного шкафа уже сверкали пятна от жирных пальцев. До самого рассвета она промучилась ностальгическими воспоминаниями недавнего детства, в красках рисуя себе сцены своих шалостей с сестрой: как они загнали соседских гусей в чужой двор, а потом хихикали над разборками сварливых соседей; как украсили барашка новогодними игрушками, за что почему-то были наказаны, правда, уже не помнится, как; как тыкали бабушкиной тростью в коровий помет. А однажды они даже соорудили свой, особенный туалет в задней части двора, и пользовались им целых две недели, пока отец не обнаружил и не вычистил тайника. И все это было словно вчера, счастливое, веселое детство. Пока отец не объявил о предстоящем замужестве: у Фуада очень уважаемая семья, мнение его отца всегда высоко ценится соседями, десять лет – не такая уж значительная разница в возрасте. «Веские аргументы», заключила сестра с недовольной миной, но воспрепятствовать решению главы семейства никто не мог. И еще недомогания... с тех пор, как она очутилась в новой семье. Не то чтобы ее мучили сильные боли, нет, но что-то с ней творилось, и хотя тетушка с Сафурой списывали это на лечение от бесплодия, сама Зульфия в подобное объяснение не верила, и украдкой прислушивалась к дробным шорохам в животе.

Грохот кастрюль и крик тетушки на Сафуру разбудили Зульфию поздним утром. Она и сама не заметила, как провалилась в глубокий сон. Открыв глаза, снова увидела бабочку, о которой успела забыть за время сна. Приподнялась на локтях и приблизила к ней лицо.
Бабочка была мертва.
Поднесла к ней указательный палец. Толкнула.
Тщетно. Насекомое не шевелилось. Зульфию почему-то охватило отчаяние. Стало обидно. Ведь она сама придавила бабочку во сне. Такое волшебное создание, чудом проникнувшее к ней ночью, и так глупо придавить... Аккуратно положила трупик на ладонь и прямо в ночнушке и со взъезрошенными волосами выскочила из комнаты.

- Посмотрите, посмотрите, что у меня! – крикнула она, не обращаясь ни к кому конкретно.

Когда выскочила на террасу, за столом уже восседали тетушка и свекор. Последний, звучно отхлебнув чай из стакана армуду, бросил на невестку укоризненный взгляд и отвернулся. Тетушка макала хлеб в яичницу с помидорами и ворчала на Сафуру за пересоленный завтрак. Завидев Зульфию в ночнушке, нахмурила брови, образовав между ними веер морщинок. Зульфия спохватилась, ведь нельзя расхаживать перед свекром в таком неподобающем виде, и, ни сказав ни слова, убежала обратно к себе переодеться.

Желание поделиться ночным происшествием с домашними улетучилось. Она завернула тельце бабочки в салфетку и сунула его в карман халата и позже, после обеда, не говоря никому ни слова, отнесла его в мусорное ведро. В течение всего дня, занимаясь привычными домашними хлопотами, Зульфия не могла отделаться от странного настроения, плетущегося за ней волшебным шлейфом. Возможно, если я расскажу кому-нибудь о своих ощущениях, мне объяснят, что со мной творится, думала Зульфия, ведь мне всего семнадцать лет и я многого не знаю. О том, чтобы делиться внутренними переживаниями со свекром или тетушкой, не могло быть и речи. Настолько отчужденными и холодными казались ей эти люди. Стала присматриваться к свекрови – Сафуре. Та казалась более благосклонной. Но именно в этот день Сафура была не в настроении, и, завидев ничего не делающую невестку, приступила к речи, напоминающей отрывистый лай.
- Все эти твои недомогания всего лишь причина для безделья, девочка, не морочь мне голову, я не ребенок и не так легко обвести меня вокруг пальца!
Из-за двери послышались ответные речи тетушки, которая подтвердила слова золовки, и добавила, что Зульфия все выполняет неуклюже, медленно и из-под палки. И неизвестно, для кого она отращивает ногти.
Зульфия ничего не сказала в ответ, взяла мокрую тряпку и поплелась протирать стол. После обеда у нее снова заболел живот. Присела. Отдышалась. Стало немного легче. Но ближе к вечеру боль обострилась, а к ужину она опустилась у кровати на корточки и обняла себя за плечи, пытаясь сдавить живот, и смягчить приступ.
- Вот, попей воды, - неожиданно ласково сказала Сафура.

На следующее утро проснулась позже. Хотя Сафура и настаивала на том, чтобы невестка, следуя общему уставу дома, тоже совершала намаз, Зульфия оттягивала это дело, ссылаясь на недомогание. Сафура обещала научить ее, и Зульфия улыбалась в ответ глупой семнадцатилетней улыбкой, не желая отказывать, но и не принимая предложения. Кстати, это был весьма действенный метод в жизни Зульфии: глупо улыбаться, когда нельзя возражать, но и соглашаться не хочется. Так вот, Зульфия проснулась снова к завтраку, даже не помня о вчерашней боли, и обнаружила на своей подушке уже четыре бабочки. Все они были мертвы. Она собрала бабочек в платок и заметила, что пыльца с их крыльев испачкала наволочку. Почему-то испугалась гнева тетушки; ведь она не упустит возможности пожурить невестку, которая спит на грязном постельном белье, и Зульфие даже показалось, что она действительно сама в этом виновата. Словно она сама запустила сюда этих бабочек и позволила им умереть на ее кровати.  Спрятала трупики в карман халата и по дороге в туалет, находящийся во дворе, чуть поодаль от дома, стряхнула их на землю.

С этого все и началось. Каждое утро она стала находить у себя на постели, а через несколько дней – и по всему периметру комнаты – мертвых бабочек. Если удавалось проснуться пораньше, можно было еще застать их живых, любоваться, как свободно они порхают по комнате, проветривая спертый воздух и разукрашивая убогую обстановку своими радужными цветами. Бабочки были разные: всевозможных цветов и видов. Но чем выше вставало солнце за горизонтом, тем скорее они выдыхались, уставали, оседали на пододеяльник, волосы Зульфии, подлокотник единственного кресла, а потом испускали дух. Иные, самые неугомонные, так и кружились до самого конца, пока не падали замертво на пол.

Решила никому об этом не рассказывать: хоть и было в таинственном появлении бабочек что-то жутковатое и зловещее, но все же это было единственным, что принадлежало ей одной и не подчинялось воле родственников. Однажды ей удалось сфотографировать несколько бабочек живыми, красную и желтую, когда они сидели друг против дружки, полные поэзии и гармонии. Ей тут же захотелось поделиться фотографией с кем-нибудь близким. Но пользоваться интернетом ей запретили в первые же дни замужества, а ждать, пока сестра придет в гости, было опасно: тетушка вполне могла опередить ее, она ведь периодически просматривала телефон невестки, и на любую подозрительную фотографию задавала такое множество вопросов, что Зульфия решила благоразумно все удалить.
- Сколько же можно спать, лентяйка! – возмущалась тетушка, смахивая назойливых мух с тарелки.
- Наверное, это от недомогания, - пыталась вступиться Сафура, еще помнящая себя невесткой и обладающая более мягким нравом.
- Это от безделья! – не соглашалась тетушка.
Зульфия каждый раз опускала голову, делая вид, что ей и в самом деле неловко, а потом сбегала вниз по лестнице, словно торопилась в уборную, и во дворе избавлялась от трупиков. А после завтрака возвращалась в свою комнату с влажной тряпкой и тщательно смывала следы, оставленные на светлой простыне и пододеяльнике.

В какой-то момент Зульфия заподозрила, что ее недомогания и бабочки как-то взаимосвязаны, а так как появление бабочек необъяснимым образом привнесло в ее унылую жизнь смысл, надежду на что-то большее, она стала меньше распространяться о своих болях и все больше притворялась, особенно ближе к вечеру, что чувствует себя превосходно. 

В течении дня старалась вести себя прилежно. Кормила кур, стирала вручную, подметала опавшие листья и сжигала их вместе с прочим мусором в задней части двора. Готовила, заваривала чай. Мыла посуду, полы. Все это делала молча, стараясь не нарываться на замечания и упреки. Со временем она перестала где попало стряхивать тельца, ибо такое количество мертвых бабочек по всему двору могло вызвать подозрения. Стала закапывать их в саду, под деревьями. Муж звонил через день (для того ей и выдали личный телефон), интересовался здоровьем, сетовал, что работы в городе нет, но он не отчаивается и продолжает поиски. Зульфия на все отвечала утвердительно, старалась казаться милой и послушной, уверяла, что прекрасно себя чувствует и недомогания остались в прошлом. Тетушка дивилась переменам, произошедшим в невестке, но виду не подавала, так как кого-то нужно было воспитывать, на кого-то нужно было выливать порцию накопившегося гнева и раздражения.
Зато теперь Зульфие было не так одиноко и ненавистно в этом доме, как раньше. Казалось бы, ничего в ее жизни не изменилось: родственники так же угнетали ее наставлениями и домашней работой, муж все еще пропадал в столице и звонил все реже, родителей устраивало такое стечение обстоятельств и они перестали навещать ее. Это была та же самая девочка, насильно выданная замуж и не имеющая надежды на что-то большее. Да, та же самая девочка, но...

Теперь она была девочкой с бабочками. Пусть и с мертвыми, но зато ни у кого больше таких не было.
А это немало в подобных обстоятельствах.



НАТАВАН

Дверь у ворот противно скрипнула, когда Зульфия подметала первые слетевшие кленовые листья с тамета, растянувшегося от ворот до самого крыльца дома. Подняла голову.
- Я здесь! – звонко провозгласила появившаяся на пороге девушка, и уверено зашагала по двору, таща за собой небольшой чемоданчик на колесиках. – Привет! – мило бросила она Зульфие, но глазами искала родных на террасе дома.
Зульфия сразу догадалась, что это была Натаван, двоюродная сестра мужа. К ее приезду готовились тщательно. Она жила в Баку, и родители жаловались на ее вялость в последнее время. Она стала такая бледная, говорили они, такая понурая, все словно ищет и ищет что-то, а что – не поймем. Было решено отправить девушку в деревню, на свежий воздух, поднять аппетит и разрумянить щеки, ведь она как раз окончила институт и еще не нашла подходящей работы.
Тетушка тут же сбежала вниз по лестнице и кинулась к Натаван, встречая ее крепким объятием и сдобряя ее щеки липкими поцелуями. Свекры завидели ее из окошка своей комнаты и тоже выбежали навстречу, теряя на ходу разноцветные резиновые шлепанцы. Солнце пробивалось через тонкие трещинки шиферного навеса и заставляло Натаван периодически щуриться, и она смеялась фальцетом, увиливая от нескромных вопросов. Зульфия стояла, вцепившись обеими руками в метлу, и жадно разглядывала новую родственницу. Даже когда Натаван, обняв всех по очереди, добралась до нее и одарила ее трением своей щеки, Зульфия не смогла даже приветливо улыбнуться. Настолько ее очаровал образ этой девушки. Натаван не обратила на нее особого внимания, так как была окружена возгласами и расспросами остальных.

Перед самым отходом ко сну было решено, что спать Натаван будет в комнате Зульфии. Несмотря на то, что комнатушка была крошечной и без окон, она считалась самой теплой, ибо в ней находилась печь, отапливающая все смежные помещения. А осень должна была наступить со дня на день. Зульфию это не задело. Она привыкла, что лучшее принято предоставлять гостям. К тому же ей было не до споров, у нее сильно вздулся живот и что-то внутри копошилось.
Самой же Зульфие отвели небольшой диванчик рядом с тетушкиной кроватью на застекленной веранде. Перспектива спать возле ворчливой тетушки не обрадовала девушку, но больше всего она переживала за своих предрассветных бабочек. Нужно было что-то делать.

Все отправились по своим комнатам. Тетушка досматривала турецкий сериал, а Зульфие наказала надеть шерстяные носки на ночь, чтобы не простудиться. Зульфия приняла перед сном лекарство, запила стаканом воды и засунулась головой под одеяло. Нужно было дождаться, пока уснет тетушка, и сторожить бабочек. Она прогоняла сон, пытаясь думать о чем-то конкретном, требующем работы мысли, но ничего не получалось. Наконец, тетушка выключила телевизор и тоже забралась в постель. За окном слышалось, как ветер путается в лысеющих тополях. Сквозь ненадежные щели он просачивался в комнату сквозняком, казалось, игнорируя стекла, и расползался по воздуху предчувствием неизбежности. Зульфия слушала ветер, и тщетно хваталась за расплывающиеся мысли.

Ближе к утру, в расплывающихся сумерках, когда в черный наконец вкрапливаются различимые цвета и появляется надежда на свет, из раскрывшегося рта спящей Зульфии выпорхнула первая бабочка. Почему-то она сразу подлетела к тетушке. Опустилась на ее плотно сжатые губы и защекотала их лапками. Тетушка зашевелилась во сне. Изо рта Зульфии вылетела вторая бабочка, потом третья. Потом еще и еще. Все они сначала подлетали к тетушке, садились на нее, прохаживались, а потом отправлялись в свободный полет. К тому времени, когда тетушка все-таки проснулась и недовольно приподнялась на локтях, пытаясь разобраться, что же происходит, по комнате уже парила целая стая. Близорукая тетя огляделась. Откинула одеяло, спустила ноги с кровати и юркнула в тапочки. Нехотя поднялась с места и, при тусклом освещении приняв бабочек за обыкновенную моль, сняла с левой ноги тапок и немедленно расправилась с непрошенными гостями. Зульфия проснулась от шума хлопающего по столу тапка. Она не сразу все поняла: сначала наблюдала за танцующей в темноте тетушкой из-под одеяла, не желая выдавать своего пробуждения. Тетушка нашептывала родовые проклятия в адрес насекомых. Свет в комнату падал из единственной включенной на террасе лампочки, неровным прямоугольником выхватывающий фрагменты беснующейся тетушки. Видимо, бабочек было так много, что она никак не могла остановиться. И только когда сполохи рассвета заискрились по оконному стеклу оранжево-багряными языками пламени, Зульфия начала догадываться, что происходит. Зажмурилась. Стиснула зубы. И не родившийся крик ушел куда-то внутрь, в самую ее суть.
Тело колотило от озноба. Она натянула шерстяное одеяло до самого носа и, отвернувшись к спинке дивана, широко открытыми глазами вперилась в жирное пятно на обветшалой обивке с цветочным узором. Это маки. Кажется, это были маки. Или тюльпаны. Зульфия не очень разбиралась в цветах и все пыталась сосредоточиться на мысли: маки это или тюльпаны. А тетушка тем временем, совершенно обессилев, уже не стараясь шептать, отчаянно ругала гнусных насекомых, не давших ей поспать.

Они все равно бы умерли, мысленно твердила себе Зульфия. Они все равно умирают по утрам, они все равно в итоге умирают...

В то утро тетушка проспала намаз, а затем, проснувшись довольно поздно, очень удивилась разноцветным трупикам.
- О Боже всемилостивый! – она зажала рот ладонью правой руки и побежала на веранду. Привела с собой брата и Сафуру. – Посмотрите, они каким-то образом оказались в моей комнате ночью, я перебила их...
- Зачем? – чуть приоткрыв рот от удивления, спросила Сафура.
- Я думала, это моль... В темноте ведь ничего не разглядишь. Да и откуда бабочки? Уже октябрь!
- Посмотри, Зульфия, - сказала тетушка, - ты их вчера вечером, перед сном, нигде не видела?
Та отрицательно покачала головой, делая вид, что ее не очень трогает эта история. Переоделась в заляпанный халат, наспех собрала волосы. Предложила подмести трупы, но тетушка, к ее удивлению, запретила их трогать. Зульфия отправилась на кухню, чтобы приготовить завтрак.
Извлекла сковороду, прыснула на нее целую гору сливочного масла и машинально приступила к жарке традиционной яичницы с помидорами. Стараясь не думать о случившемся.

В тот день с самого утра небо посерело и нахмурилось угрожающими тучами. Завтракали внутри, в обогреваемой дровами гостиной. Тетушка сидела понурая, никому не делала замечаний, монотонно постукивала пальцами по столешнице, глядя куда-то вдаль. Не притронулась к яичнице. Сделала только несколько глотков чая, даже не опустив в него заранее лимон, что не свойственно ей и всем остальным членам семейства. А под конец трапезы уронила локти на колени и уставилась в пол. Зульфия не решалась спросить о причине ее грусти, да и другие особо не вмешивались, зная, что в такие моменты ее лучше не трогать.

- А ты не знала? – удивилась Натаван, которая подошла к Зульфие в саду. – Тетушка в молодости очень увлекалась энтомологией, ну, там другое какое-то слово, наука, изучающая бабочек... лепипа... лепида... ну, ты поняла.
- Правда? – только и ахнула Зульфия, сжимая в руках родную метлу.
- Еще бы, я была совсем ребенком, когда она мне рассказывала обо всех видах бабочек. Она была помешана на них тогда. Еще она говорила, что бабочки – это ожившие цветы, представляешь?
- Это она придумала?
- Не знаю, но это так красиво, правда?
Зульфия кивнула. Сад готовился к неминуемой смерти. Натаван сорвала в дерева грушу в прозелень, еще не созревшую, и попыталась прокусить. Камень, а не груша! С сожалением отбросила ее в сторону. Лицо Натаван все еще было болезненно бледным.
- Ну а теперь она столько их убила, они же для нее священны, понимаешь? Вот и не может себе простить. Я знаю, тетушка со странностями, и немного грубая, но она в глубине душе совсем не такая, поверь.
Лицо Натаван осветила обворожительная улыбка, улыбка девушки, которой не нужно каждое утро мести этот убогий двор, не нужно стирать одежду вручную и жить с нелюбимым мужчиной. Всю свою жизнь ходить в замызганный азиатский туалет, прозябать в крохотной комнатушке без окон.
- Давай я тебе помогу, мне скучно, - предложила Натаван.

Тополя почти облетели, лишь местами ветер шевелил последние пожухлые листья. Казалось, им не терпелось сорваться вниз и закружиться в последнем танце. Зульфия объяснила, что нужно сгрести слетевшие листья в охапки, а потом сжечь. Натаван отобрала у Зульфии метлу и с азартом приступила к работе. Зульфия стояла и завороженно смотрела на эту девушку: она была так счастлива, так хороша, несмотря на свой осунувшийся, бледный вид. Даже в том, как она мела ворох жухлых листьев, поднимая густые облака пыли, было что-то возвышенное. Легкое. Ей это было не в тягость, и, казалось, даже если ей пришлось бы выполнять этот труд ежедневно, она все равно совершала бы его с той же готовностью и подпевая забавные песенки себе под нос. Именно поэтому ей не придется мести их каждый день, подумала Зульфия, и почувствовала, как в животе отчаянно запорхали, видимо, соглашаясь и разделяя ее чувство.
Затем они вдвоем приступили к ритуалу сожжения, и Натаван попросила самой поджечь сухую траву. Все ей казалось в диковинку, всему она по-детски радовалась, и, казалось, была искренне благодарна Зульфие за возможность прикоснуться к настоящим прелестям деревенской жизни.
- Ты провоняешь, - предупредила Зульфия, когда Натаван с удовольствием вдохнула запах жженных листьев.
Та рассмеялась.
- Искупаюсь!
- Нет, баню сложно топить, купаться здесь можно только раз в неделю, - напомнила Зульфия.
Натаван полуобернулась к ней, и изобразила гримасу отвращения.
- Действительно, как вы так живете! – возмутилась она.

В этот вечер Зульфия, сославшись на головную боль, легла спать пораньше. Хотя это было сложно в общем шуме и гаме гремящих в десять часов вечера кастрюль, ведь кухня находилась сразу за застекленной тетушкиной комнатой. Она завела будильник на пять утра, установила вибрацию, и спрятала телефон под подушкой. Прошла к столику, чтобы налить себе воды из графина, и тут взгляд ее упал на тетушкин сервант. На полке стояла поутратившая актуальность посуда: тетушкино приданое, так и не нашедшее себе применения. На одной из фарфоровых тарелок разглядела мертвых бабочек... Она были аккуратно сложены. Насчитала около десяти штук. Все разные, цветные, яркие. Они были разложены с любовью, одна за другой, даже чувствовалась гармония в том, как шли один за другим цвета... А я только и способна, что закапывать их в землю, подумала Зульфия, и подбиваемые ветром ветки тополя поцарапались в окно.

Удивительно, но план ее удался. Она проснулась, едва телефон начал ритмично подтанцовывать под подушкой. Выключила будильник и неслышно приподнялась на кровати. Окинула взглядом комнату: да, по всему периметру еще летали бабочки. Целое поле оживших цветов. Вынырнула из-под одеяла в холод ночи. Осмотрелась в поисках чего-то наподобие сачка. Можно поймать их платком: потолки низкие, помещение небольшое, никуда не денутся. Поймать, и что дальше? Они ведь все равно скоро упадут замертво, пусть порхают себе напоследок. Пока Зульфия думала, как распорядиться последними минутами жизни бабочек, одна из них, самая большая, красная, подлетела к окну, и, растерянно покружившись и попутавшись в тюле, вылетела в смежную гостиную комнату. Нельзя допускать, чтобы трупики находили по всему дому, родственники тут же что-нибудь заподозрят, справедливо рассудила Зульфия, и, неслышно ступая по холодному полу босыми ногами, юркнула в гостиную. В которой стояла кромешная тьма. Нащупала керосиновую лампу в углу стола – она всегда стояла там наготове, потому что электричество в деревне отключают часто. Чиркнула спичкой. В обозримом пространстве бабочки нигде не было. Зульфия стояла перед своей комнатой, в которой перестала спать с момента появления гостьи. Ей захотелось проверить, не там ли ее бабочка. Если Натаван проснется, скажу, что мне стало холодно и я решила подбросить дров в печь, решила она, и подобрала несколько сухих веток, валявшихся в углу, прямо перед входом в комнату. Зульфия прокралась в свою комнату на цыпочках, неся в правой вытянутой руке лампу, а левой прижимая к себе сухие сучья. На ее кровати мерно посапывала Натаван. Яркая, живая, настоящая. Такая, какой Зульфие самой хотелось бы быть. Из печи слышалось потрескивание дотлевающей кучки поленьев, по стене плясали отблески огня. Зульфия подошла ближе к Натаван и вздрогнула: на подушке, прямо у кончика подбородка Натаван, сидела большая красная бабочка. Наклонилась, изогнувшись нелепой дугой, чтобы рассмотреть получше.

Неужели бабочка решила, что здесь, в ее старой комнате, ей будет безопаснее? Ведь вчера всех остальных убили прежде, чем они сами готовы были умереть. Поэтому она и прокралась сюда. Но она не сможет караулить здесь одну бабочку, когда там, в тетушкиной комнате, их десятки. Отложила керосиновую лампу и дрова на пол и взяла с подлокотника кресла розовый келагаи. Вскинула его над бабочкой, стараясь не задеть лица родственницы, и свернула в воздушный пучок так, чтобы не повредить бабочке крылья. Поднесла к груди. Но Натаван проснулась. Она с трудом раскрыла глаза и в недоумении уставилась на растерянную Зульфию.

- Мне стало так холодно, я решила подбросить поленьев в печку, - выпалила скороговоркой. Пальцы ходили ходунами по шелковой шали, внутри которой трепетало насекомое. Обе руки были заняты. Она потупила взор и выбежала из комнаты, так и оставив лампу и дрова на полу, но остановилась в гостиной, испугавшись, что Натаван может за ней последовать, и обнаружит все многообразие бабочек в тетушкиной комнате. И оказалась права.
Натаван действительно не поленилась встать с постели. Сначала она деловито распорядилась дровами: поочередно забросила их в печь с догорающими углями. Накинула на себя шерстяной плед и бережно подняла с полу керосиновую лампу. Когда она прокралась к Зульфие сзади, та от неожиданности вздрогнула и шелковый платок змейкой выскользнул у нее из рук. Бабочка высвободилась и отчаянно запорхала над керосиновой лампой. От удивления и восторга Натаван приоткрыла рот, немного растянувшийся в стороны от умиления.

- Послушай, - тут же залепетала Зульфия. – Я случайно нашла ее, и решила выпустить на свободу. Только, пожалуйста, не говори ничего тетушке!
- Почему? – все также не отводя глаз от красной бабочки, которая подлетела теперь к ее плечу, удивилась Натаван.
- Она ведь и так не любит меня, она рассердится, может, подумает, что я как-то связана с той историей с бабочками, не знаю...
Натаван обернулась, наконец, к ней с вопросом во взгляде. А бабочка тем временем села Натаван на плечо.
- Не знаю, что ты несешь, но хорошо, я ей ничего не расскажу, можешь быть спокойна. Иди спать.
И, осторожно ступая, неся в руках керосиновую ламп в руках красную бабочку на плече, отправилась обратно к себе.

Зульфия вернулась в застекленную комнату. Бабочки свободно порхали по воздуху. Темнота стала менее густой, и она вспомнила, что скоро тетушка встанет на намаз, а бабочки все еще живы. Нельзя допустить, чтобы тетушка их увидела. Она отловила бабочек одну за другой, и выпустила их в платяной шкаф. С ужасом наблюдала, как они карабкаются по тетушкиной потрепанной одежде, запутываясь в складках длинных юбок и нелепых пиджаков. Закрыла дверцу и отошла: если тетушка застанет ее перед раскрытой дверцей шкафа, наверняка заподозрит в краже. Она и прежде подозревала невестку, а если подать ей такой наглядный повод, она разойдется в фантазии, точно назовет число украденных вещей и заявит, что уже видела их на родных Зульфии, которым она, по тетушкиному мнению, отдает украденные из дома вещи. А когда тетушка наболтает такого, она впоследствии и сама этому верит. Зульфия поспешно запрыгнула в постель и укуталась одеялом.

Чуть позднее, когда все уже уселись завтракать, Зульфия нарочно пролила на свой халат горячий чай, и, вскрикнув, но заверив остальных, что она в порядке, побежала внутрь, якобы за сменным халатом. По дороге она заскочила в тетушкину комнату, второпях открыла дверцу шкафа, соскребла с его пола тельца бабочек — правда, их было мало, остальные, видимо, запутались в одежде. Придется выискивать позже, когда тетушка уйдет на базар.

С самого утра Натаван отличалась несвойственной ей молчаливостью. Домашние заподозрили влюбленность, и умилялись, хотя Натаван на все вопросы только загадочно улыбалась, а мысленно пребывала где-то далеко. На ее щеках цвета слоновой кости появился румянец. После обеда, когда все разошлись по своим делам, она подкралась к Зульфие, колдующей над умывальником с грязной посудой, и горячо шепнула ей в самое ухо:
- Я спрятала ее в банку!
Зульфия опустила глаза, но не обернулась. Еще тщательнее стала мылить тарелки и делала вид, что слушает вполуха.
- Она там даже летает немного, представляешь! – продолжила Натаван. – Я ей положила кусочки фруктов, вычитала в интернете, что они любят подгнившие фрукты, или медовый нектар.
Зульфия выронила из рук вилку и обернулась к Натаван:
- Она жива?
- Бабочка? Ну да, - послышался удивленный фальцет. Зульфия подняла вилку и вернула в раковину не моя. Сполоснула руки, насухо вытерла висящим тут же на крючке полотенцем и, стараясь сохранять самообладание, вцепилась в рукав свитера Натаван:
- Покажи мне.

Они прошли в крошечную комнатушку, в которой зимой всегда потрескивают дрова в печи. Натаван подвела Зульфию к трюмо, отодвинула рамку с фотографией молодоженов. За ней пряталась стеклянная полулитровая банка из-под соленых огурцов. Сверху резинкой для волос прикреплен кусок марли. В банке сидела та самая красная бабочка. Она взмахнула крыльями. Натаван отвязала марлю и бабочка вылетела. Зульфия облокотилась об стенку, почувствовав слабость в коленях. Натаван расположилась в обшарпанном кресле, из края подлокотника которого выглядывал поролон. Не скрывая брезгливости, она облокотилась на другую сторону кресла, перевесив ноги через дырявый подлокотник.

Бабочка подлетела к Натаван и красным, светящимся нимбом закружилась над ее головой. Натаван поглубже вдавилась в кресло, кутаясь в шерстяной свитер. На ее лице играла умиротворяющая улыбка.
- Я не понимаю, что происходит, - вполголоса призналась она. – Но с самого утра, с появления этой бабочки, я ощущаю что-то... очень странное, но это хорошее странное. Понимаешь?
Зульфия отрицательно покачала головой, не сводя глаз с бабочки. С бабочки, которая должна была умереть к утру.
Если тебе предначертано умереть к утру, будь добр, без самодеятельности!
Стало сложно дышать спертым воздухом в непроветриваемой комнате. Молча вышла и поплелась во двор. Посуда вымыта, двор она подметала с утра, стирки нет.
Она застыла у перил лестницы, наблюдая за покачивающимся в такт предгрозовому ветру тополем. Забыла накинуть жакет, но холода не ощущала.



ФУАД

Послышался сигнал автомобиля. «Открывай ворота, это он!» крикнула Сафура, и Зульфия, наскоро накинув теплый жакет поверх халата, поплелась к лестнице. Ступенька. Другая. Она старалась торопиться, но ноги не слушались. Ей почему-то не хотелось видеть мужа. Прошло столько времени и она успела отвыкнуть от его едкого запаха.

Сигналы участились. Зульфия ускорила шаг, как можно громче шаркая резиновыми шлепанцами по тамету. Сафура вышла из дома намного позже Зульфии, но уже опережала ее и поэтому недовольно шипела, деловито поднимая тяжелый засов. Дверь скрипнула, и во двор ворвался не дождавшийся открытых ворот Фуад.
- Вот черепахи! – гневно воскликнул. И, подойдя к воротам, отодвинул мать и жену. Легко справившись с засовом, открыл поочередно створки ворот. Зульфия застыла, рассматривая этого чужого человека. Его лоб пересекала длинная глубокая морщина. С подбородка стекал водопад бороды. Почувствовалось копошение в животе. Она даже обрадовалась нарастающей боли, напоминающей ей о том, что в ее жизни есть кое-что поважнее всей этой суеты, и попыталась на ней сосредоточиться. Отвернулась от Фуада.

Сначала Фуад завел машину во двор, а затем поочередно поцеловал всех членов семьи. Родителей, жену, тетушку и Натаван. Он чмокнул Зульфию также непринужденно и для галочки, как тетушку, а она смущенно отстранилась от него. Задержал на ней оценивающий взгляд. Она и правда поправилась за этот месяц, видимо, сказывалось обилие жирной, щедрой на сливочное масло и баранину, национальной кухни. Кроме которой тетушка ничего не признавала.
- Ты выглядишь порумянее, - похвалил он двоюродную сестру. – Деревенский воздух пошел тебе на пользу.
- Не знаю, деревенский это воздух или тот, с кем она переписывается там по телефону целый день, - вставила тетушка не без укора. Все-таки Натаван придерживалась менее строгих правил, чем того хотели бы деревенские родственники.
Натаван немного смутилась и ветер набросился на ее кудри. Взметнул кверху шелковистые пряди; она сильно изменилась за время пребывания в деревне. Перестала смеяться и шутить по поводу и без, паясничать и говорить без умолку. Она углубилась в себя, в свои мысли, грезы, и по всем подозрениям – дело было в круглосуточной переписке, которую она вела с кем-то по вотсапу, и уверяла всех, что это подруга. Зачем же ты врешь, Натаван, ну хотя бы мне, Зульфие, могла бы раскрыть свою тайну, ведь я-то отдала тебе частичку своей души, даже большую ее часть...
- А ведь все-таки это не подруга? – заговорщически шепнула Зульфия Натаван на ухо. Ей хотелось сблизиться с Натаван, обрести в ее лице подругу, единственного человека, с которым можно было бы поделиться самым сокровенным. Ведь она уже была на полпути.
- Подруга, - отрезала Натаван, не глядя на Зульфию, и засеменила в сторону дома. В кусочках неба, мелькающих в просветах шиферного навеса над двором, потемнело: угрожающе сползались тучи. Зульфия поежилась от внутреннего холода. Опустила подбородок до воротника жакета, пряча шею от мороза.

С приездом Фуада пришлось немного переиначить спальные места. Тетушка не решалась поселить любимую племянницу в холодной застекленной комнате, а потому было решено, что Зульфия будет спать с Натаван на одной кровати, а Фуад пока поспит на диване подле тетушки. Зульфия обрадовалась нововведению, ведь теперь ей будет легче контролировать бабочек. И даже если Натаван прознает обо всем, ну и что с того, Зульфия ведь и так собиралась поделиться с ней. Нужно было только улучить подходящий момент. 

Но в первую же ночь, когда она спала на соседней подушке от Натаван, проснувшись на рассвете, она удивилась: все бабочки кружили подле Натаван или гордо и красочно восседали на ее волосах, плечах, по всему одеялу. На подушке. Наверное, все они хотели повторить участь спасенной бабочки. Дождь выбивал дробь по шиферной кровле, пульсирующей болью отдаваясь в висках. Зульфия присела на краю кровати, не отрывая глаз от бабочек. Один раз Натаван повернулась во сне, среагировав на раскат грома. Тогда бабочки взлетели, покружились вокруг, но не улетели. Когда она снова застыла в новом удобном положении, они вновь обступили девушку, словно охраняя ее сон. Внутри у Зульфии что-то заколотило. Как же холодно в этой комнате, неужели нужно еще подбросить дров? Неужели они думают, что с ней им безопаснее? Что она чем-то лучше меня? Мысли крутились у нее в голове, спотыкаясь одна о другую, борясь с желанием раздавить этих предательниц подушкой. Ей захотелось плакать, но показалось лишним... итак столько воды с неба. 

Поймать их и засунуть в банку? Попробовать спасти, как это сделала Натаван? Но если спасать, то всех, а одна бабочка в банке или тридцать – не одно и то же. И завтра будут следующие, а потом еще, и еще, и так до бесконечности. Она не сможет всех их содержать в банках по всему дому. Что скажет тетушка? Как за ними ухаживать?

Зульфия дождалась утра. Когда закончилось время намаза, и все разбрелись обратно по своим постелям, бабочки упали замертво. За все это время Натаван ни разу не проснулась, и Зульфия аккуратно собрала трупики в платок. Подтерла следы золотистых крыльев смоченной тряпкой, правда, местами оставив мутные разводы.
Так продолжалось неделю. Или две. Она уже не помнила точно. После первой же ночи она передумала делиться с Натаван своей тайной. Последняя же все хорошела и розовела, без устали переписывалась в телефоне, а на все расспросы отвечала туманно и раздраженно, словно умоляя оставить ее в покое. «Это подруга, клянусь вам», твердила она. Зачем же ты врешь, Натаван, ведь все мы знаем, что там все покруче, у тебя ведь там настоящая любовь. При мысли о настоящей любви у Зульфии начинало сосать под ложечкой: осознание того, что ей не суждено испытать столь возвышенных переживаний в этой жизни, угнетало ее; она начала завидовать Натаван и ее любовной переписке. Где-то в глубине души ей очень хотелось, чтобы это действительно оказалась подруга.

 «Еще пару дней и я еду домой», возвестила Натаван в трубку кому-то, видимо, возлюбленному. Домашние расстроились по поводу ее скорого отъезда, но она действительно уже засиделась, а в городе ее ждут дела. Нужно искать работу по специальности, она затосковала без общения с друзьями и выходов в свет. И, наверное, ей не терпится встретиться с виртуальным обожателем. Деревенская жизнь, конечно, романтична, и свежий воздух пошел ей только на пользу, но все это хорошо в меру, говорила она, хрустя зернышками гранатов и сплевывая косточки.
- Когда ты поедешь? – спрашивал Фуад. Наверное, ему не терпелось вернуться в свою постель.
- Еще несколько дней, - загадочно говорила Натаван, - такое чувство, что нужно совсем еще чуть-чуть, и я обрету нечто такое, волшебное... ну, не знаю как объяснить, но я очень доверяю интуиции! Мне не терпится уехать на самом деле, но я чувствую что нужно еще пару дней, а зачем – сама не знаю.
- Какая же она чудачка! – смеялся он. И остальные поддакивали, восхищаясь ее наивностью.

В эти дни Зульфия старалась занять себя всевозможными делами, чтобы не оставалось ни минуты на размышления. Ей не хотелось думать и анализировать. Она все больше сосредотачивалась на своей послеобеденной боли, и упивалась ею. У нее были двоякие чувства по отношению к Натаван. Ей не хотелось ложиться в постель с Фуадом, и присутствие Натаван спасало ее от этого. Но с другой стороны, она так хотела, чтобы Натаван, наконец, уехала. К своей слишком сказочной жизни, к своему настоящему возлюбленному, которого, возможно, ей даже захочется поцеловать. Пусть оставит ее бабочек в покое.

С возвращением Фуада тетушка поменяла тактику в отношении Зульфии: в его присутствии она не смела кричать на невестку открыто и повелевать как вздумается, но продолжала гнуть свою линию намеками и жестами. И, если прежде Зульфия справедливо сопротивлялась навязыванию тетушкиной воли во всем, то теперь, зная о духовном превосходстве тетушки над ней, смиренно исполняла все ее капризы. Какой бы ни была тетушка, она чтила бабочек. Она трепетно отнеслась к их тельцам. Она была лучше, чем Зульфия, теперь это было очевидно. И Зульфия больше не смела делать что-либо ей наперекор. Тем более, в последнее время она стала слышать какой-то странный голос внутри себя, и он становился все громче и громче. И спорить с кем либо не имело уже никакого смысла, ей стало сложно разговаривать, ведь для этого приходилось перекрикивать внутренний голос.
А между тем в последние дни небо шуршало и трещало по швам, хлестало полуголые тополя нещадными ливнями. Но как бы громко ни лило с неба, этого звука не хватало, чтобы заглушить внутренние терзания. При готовке Зульфия специально бросала побольше масла в кипящую сковороду, чтобы шипение заглушало голос изнутри. Она не хотела его слушать. Потому что, кажется, это был не ее голос. «Я главная бабочка, я главная бабочка, я главная бабочка» - орало что-то там, в сопротивляющемся сознании.




ГЛАВНАЯ БАБОЧКА

Голубая, с иссиня-черной каемкой на ободках крыльев – это была самая яркая, самая невероятная и самая большая бабочка из всех, когда-либо виденных или рожденных ею. Тонкими лапками она вцепилась в подбородок, пощекотав рожками нижнюю губу девушки. Прокралась к губам, и ее крылышки, обдуваемые мерным дыханием, заколыхались. Из нее вылетела крошечная куколка, и бабочка вцепилась в нее лапками. Зульфие стало нехорошо. Ведь это не на ее губах сидела сейчас бабочка – а на губах Натаван.

Зульфия отчаянно замахала руками, пытаясь прогнать предательскую бабочку с губ спящей. Та взметнулась вверх, но не отступила, она кружила и металась над головой Натаван, крепко сжимая в лапках новорожденную куколку, и в какой-то момент, когда Натаван открыла рот для глубокого вздоха, синяя бабочка подлетела чуть ниже, и швырнула куколку в овальную щель между губами. Та проникла глубоко в горло и исчезла. Синяя бабочка вспорхнула и отлетела, присоединясь к остальным парящим в агонии насекомым. Натаван откашлялась, но не проснулась. Какое-то время поворочалась, путаясь в одеяле, и снова затихла. На этот раз уже ничто не тревожило ее покой до самого утра.

- Вот и все, - сказала Натаван тетушке, многослойность одежды которой затрудняла прощальные объятия. – Деревня дала мне то, чего мне не хватало.
- Свежего воздуха и натурального молока, - тетушка обнажила неровный ряд местами желтых, местами золотых зубов.
- Знаем, знаем, твой тайный поклонник тебя там ждет, вот и стремишься, - усмехнулась Сафура.
- Да что вы прицепились, нет никакого поклонника! Это подруга! – Натаван вспылила.
С удивлением для себя Зульфия поняла, что верит Натаван. Ей стало очевидно: Натаван действительно не врет, у нее нет никакого ухажера. И почему-то ей стало зябко от осознания этого факта. Ведь откуда в таком случае эти глаза, полные влюбленности, это чувство легкости и почему она все времся мысленно витает где-то? Что ты врешь, Натаван, какая еще подруга, там, в твоем сердце, творится такое...
- Здесь, в вашем доме, - успокоившись, продолжила Натаван, - я обрела что-то такое, чему нет названия... Счастье? Гармонию? Нет, полет! Какой-то полет души! У меня такое чувство, что я сейчас вернусь в Баку и смогу сворачивать горы, такое вдохновение, такой порыв!
О каком полете она говорит, когда небо так иссерело в последние дни, подумала Зульфия. Колесики чемодана отплясывали чечетку по ухабистой дорожке от лестницы дома к воротам.
- А тебе я оставила бабочку, - шепнула она на ухо Зульфие, смачно одаривая ее щеку поцелуем, - хорошо смотри за ней, иногда выводи в сад, подышать воздухом, а то в твоей комнате, сама знаешь, задохнуться можно! И помни, больше всего она любит подгнившие яблоки!
Зульфие хотелось возразить ей, рассказать о множестве своих бабочек, неужели она думает, что она одна обладает бабочкой, да и то всего одной! У нее их бесчисленное множество, это чудо рождается в ней, внутри нее, а вырывается наружу потому что оно больше нее самой, ему там тесно... Ей хотелось накричать на эту нахалку, устроить скандал, в конце концов!
- Береги себя, ладно? – Натаван с участием дотронулась до ее запястья. – И извини, что не всегда отвечала на твои вопросы... сама не знаю, что со мной такое творится.

Зульфие хотелось возразить, но вдруг ее ярость сменилась вселенской усталостью.
«Больше всего она любит подгнившие яблоки», крутились в голове слова Натаван. Разве Зульфия хотя бы раз поинтересовалась, что любят ее бабочки? Разве она имела на них право? Каким своим действием она их заслужила?
Но вот дверь за Натаван захлопнулась, и Зульфия поняла, что не чувствует горечи утраты и боли расставания. Или какой-нибудь вообще боли. Ей спокойно и хорошо. Сомнения отступили. Не такая уж и плохая девушка, эта Натаван. Привычно сжав в руках метлу, она приступила к ежедневному ритуалу очищения двора. Сафура попросила поджечь охапку жухлых листьев в задней части двора, и Зульфия быстрым шагом направилась в указанном направлении. Почему-то ничего не болело. Поднесла загоревшуюся головешку спички к умершим листьям, таким сырым и отжившим свое, и услышала сигнал автомобиля вдалеке, кажется, машина с Натаван отъехала. Зульфия подняла голову: свекры и тетушка уже плелись в сторону дома, в такой холод не имело смысла слоняться по улице. И вдруг Зульфия заметила красное пятно, вылетающее с порога дома и пересекающее веранду. Оно слетело через перила вниз, а потом показалось над воротами и исчезло. Тщетно всматриваясь в даль, она прищурила глаза. Но пятна уже не было. Ей показалось, что еще немного, и небо упадет прямо на нее, придавит к земле, и даже машинально пригнула голову, как бы отстраняясь от него. Наконец, позабытая зажженная спичка подогнала огонь к пальцам, и она невольно вскрикнула.
 


ЭПИЛОГ

Было до тошноты противно делить ложе с ненавистным телом Фуада, путаясь в его волосатых ногах. Едкий запах пота, исходящий от мужа, заставлял в омерзении морщиться. Он сказал ей грубость, видимо, предвкушая милую семейную ссору, обычно увенчивающейся горячей сценой примирения, но Зульфия не отреагировала. Закрыла глаза, притворившись, что устала и невольно погружается в сон. Ей не хотелось связываться: ее ждали предрассветные бабочки.

Когда она проснулась, из соседней гостиной в щелку двери уже вползла полоска света. Оглянулась. По соседству все так же храпел муж, а долгожданных гостей нигде не было. Что-то они припозднились сегодня, мелькнуло в голове, и она закрыла глаза, пытаясь снова погрузить в сон. Предательской искоркой в ней вспыхнуло какое-то зловещее ощущение, но тут же погасло. Не хотелось ни о чем думать.

Главное – дождаться их появления. Они запорхают по комнате, раскрашивая убогое ложе молодоженов глянцевыми крылышками, оставляя в воздухе едва ощутимую, почти неуловимую нотку надежды на то, что не может быть бесконечной беспросветности. Что напрасно он так оценивающе посмотрел на нее у ворот, осуждая ее пополневшую фигуру, ведь она не просто деревенская девушка с потерянной жизнью... Она хозяйка бабочек, пусть и мертвых. Что рано или поздно... Почему у нее ничего не болит? Почему ее это так тревожит, почему так хочется почувствовать острую, не  щадящую боль в области солнечного сплетения? Почему сердце подсовывает борющемуся до конца сознанию предательские гипотезы... ведь ей нужно только подождать немного, совсем немного, а для этого нужно заснуть и не думать обо всех этих глупостях. Но почему так сложно, почему, почему, почему, почему... скорее заснуть и не думать, заснуть и не думать.

«Я – главная бабочка, я – главная бабочка» слышится едва различимый шепот в ночной тишине и Зульфия крепко зажмуривает глаза, пытаясь поверить в то, что это шепчут не ее губы.