Глава 023. Бетховен. Четырнадцатый квартет

Людвиг ван Бетховен
Струнный квартет №14 до-диез минор
Государственный квартет имени А.П. Бородина
Рубен Агаронян (скрипка)
Андрей Абраменков (скрипка)
Игорь Найдин (альт)
Валентин Берлинский (виолончель)

sir Grey: Откуда Бетховен знал песню «Мама, мама, что я буду делать...»?

В сотый раз слушаю этот квартет, а в голове застряла только мелодия «Мама, мама, что я буду делать». Я, конечно, человек, который находится только у порога настоящей музыкальной жизни, но ведь таких, как я, большинство! И вот я делюсь этим ощущением: все равно в голове застревает МЕЛОДИЯ. После этой «мамы-мамы» звучит что-то совершенно не от мира сего, от чего лично я всякий раз умираю и воскресаю из пепла, но оно не удерживается в моей памяти, а «мама-мама» — засела прочно. Любопытно это, как мне кажется.

balaklava: Вообще, я думаю, что чем легче запоминается мелодия (чем она проще), тем она вульгарнее. Именно это и заставляет хороших композиторов прятать их поглубже, в отличие от примитивных композиторов, выпячивающих свои примитивные мелодии...

Aelina: Вот только вчера смотрела постановку оперы «Орфей и Эвридика» и с удовольствием еще раз прослушала мелодию из второго акта-Balletto. Она очень красива, известна, популярна. Но Глюк действительно ее «закопал» в самую середину оперы.

balaklava: На протяжении трех с половиной часов оперы Россини «Вильгельм Телль» всем известная галопирующая мелодия появляется только один раз и только в увертюре. Почему композитор не использовал этот хит внутри произведения? Может из-за того, что увертюра написана после оперы, а может из-за того, что не хотел забивать мозги слушателей этой навязчивой мелодией, которая сразу бы превратилась в вульгарность?

Romy_Van_Geyten: А может быть он просто не знал, что это хит. У композиторов своя собственная номенклатура.

sir Grey: Простите, что вмешиваюсь.

Меня это очень интересует. Пушкин написал «Бориса Годунова» и сказал: «Ай да Пушкин!». Блок написал «Двенадцать», и сказал, что сегодня он гений. Что-то авторы понимают все-таки? Как авторы оценивали собственные произведения?

Очень интресно, насколько часто авторская оценка собственного творчества совпадает с общественным признанием. Бетховен понимал, что «Лунная соната» — лунная, а Восьмая — Восьмая? И влияет ли на композитора общественное признание, или он остается при своем убеждении, что вот это — его лучшая вещь, хотя ее никто не понял, а вот это — дрянь, хотя все ее слушают? Тургенев интересно писал «Отцов и детей»: сорок раз переделывал по указке друзей, Базарова то улучшал, то портил, сам не понимал, чего хочет. Получилась каша невообразимая, но абсолютно гениальная.

И второй вопрос — о шлягерах. Мне кажется, что, скажем, баховская «шутка» из Второй оркестровой сюиты писалась заведомо как шлягер, что Бах реально писал ее «для мобильника».

Возможно, в основе лежит простая вещь: если это похоже на песню, если это можно спеть — то и шлягер.

Но вот начало «Страстей по Иоанну» не споешь...