a toi

             des yeux qui font baisser les miens, un rire qui se perd sur sa bouche.

мне нравилось находить покой на уютном балкончике под покровом ночи и ливнем, лавиной обрушивающимся на сонный париж. тогда город, яркий, летящий, влажный, затихал под тяжестью безграничного неба и стихии. запах сырого асфальта под ногами, вода, хлюпающая в туфлях, когда он тащит за руку по мосту александра III, не позволяя скользящим пальцам разомкнуться. я хохочу по-детски заливисто и громко, вызывая улыбку на его серьёзном лице, вынуждая людей, спешащих отыскать ближайшее укрытие и держащих над головой газеты и глянцевые журналы, оборачиваться. голос, руки, губы, его промокший плащ. он сцеловывает с моих щек пудру и дождевые капли, не успевшие обрести покой на бледной коже. потеки самой водостойкой туши, поцелуями-укусами к ключице, не позволяя июльской прохладе забрать остатки моего тепла. серёжка с глухим звуком падает на пол, когда он пальцами запускает в темные волосы, усиливающийся ливень за окном, тиканье часов, в туфлях по-прежнему неприятно влажно.

                l’espoir fleurit au ciel de paris.

говорят, что если тебя полюбит художник, ты никогда не умрёшь. чувствую, как он выжигает мой образ на сетчатке, рисуя меня в своем воображении, как густав климт искусно изображал адели блох-бауэр I. только в его глазах я возвышеннее, звучание красок точнее, линии мягче — он завершает зрительный акт искусства, к этому моменту я становлюсь бессмертной, эдит пиаф тихо начинает боготворить париж, доходя до кульминации. мне кажется, что я должна объявить ей войну, будь я парижем, мне показались бы её слова сущим невежеством на фоне сосредоточенного взгляда напротив. впервые не нахожу непозволительным тот факт, что он полностью одет, когда я абсолютно обнажена.

             voila le portrait sans retouche de l'homme auquel j'appartiens.

я могла бы сравнить нас с героями ремарка, которые пьют кальвадос, скитаются по дешевым ночным барам, курят крепкие сигареты и не думают о завтрашнем дне, но у всех этих грандиозных интрижек, преподнесённых умелой рукой автора, плачевный конец. я не хочу бросать нашу историю на самое дно отчаяния. вместо этого выкидываю окурок, который он дал мне, в пепельницу, заполненную дождевой водой. белый тут же становится серым, фильтр размокает, теряя привычный вид.

— как нужно ненавидеть человека, чтобы признаться ему в любви? это всё опошляет, — зажигалка бесцеремонно крадет прохладу моих рук, пальцы которых всегда холодны, стараюсь не смотреть на него.

          je t'aimeje t'aimeje t'aimeje t'aimeje t'aimeje t'aimeje t'aime.

— ты думаешь слишком громко, всегда глубоко, чувственно и осязаемо, — моё визави как всегда собрано, привычно отстранено. он красный перец со скотчем. смотрит так, словно париж теряет очертания, причастность к его интересу, триумфальная падает к ногам, прямо на головы целующимся возлюбленным, когда я рядом.
— тебе это не нравится? — вторя моему вопросу, поднимаясь, чтобы обойти столик, за которым мы завтракали свежими круассаннами с маслом и смородиновым джемом, а вечером часто проливали на белоснежную поверхность вишневый сидр, — или ты не согласен?

внизу раздается женский смех, напоминающий постановку, записанную на старую кассету, где-то проносится машина, его пальцы случайно касаются моего голого пл

       je suis malade d’amour pour toi. je suis malade d’amour pour toi, mon amour.

;— мне нравится всё, что является олицетворением тебя, но некоторые вещи разумнее не произносить. мы уничтожаем всё, над чем чувствуем даже самую ничтожную власть. человек устроен паршиво, — «непредсказуемый, отстраненный, необходимый, ожесточенный, мой», — если мы завтра случайно умрем, просто помни, что я тебя...

— что?
— сама знаешь что.

и я знала. чувствовала, понимала, являлась частью этого. дождь прекратил наступление, возвращая огням города былую яркость, в конце улицы кто-то кричал слова знаменитой «a toi» joe dassin и мир останавливался, затихал под кончиками его пальцев.