Узел Гл. 4

4

 «Ванечка, грех это до венчания, пожалей ты меня,- жаркие девичьи губы противятся, а словно манят,- не сейчас… вернёшься с Усерды, засылай сватов. Батюшку уговорю...» Нежный голосок прерывается, словно мужские руки трогают не грудь, прямо за сердце: «… домик в слободке поставим… любить тебя стану часто, как захочешь...»
«... чего тянуть!»- прерывистое дыхание обожгло заалевшую щёчку. Мягкие усы щекотно коснулись ушка, заставляя слабеть ноги и заливая низ живота сладкой истомой.
 Рука смелее утвердилась за девичьей пазухой, сдавила сладко и больно: «Ах! Миленький...»
- Малашка! Домой!- голос пятидесятника калужского стрелецкого полка Фрола Осиповича походил на ворчание цепного кобеля.
 Обмерла девка в руках любимого, словно птенчик под наседкиным крылом. Затаилась.
- Смотри… дождёсси у меня,- пригрозил суровый отец,- оттаскаю за космы!
Отцова брань разрушила волшебство весеннего вечера.
 Стукнула калитка. Иван крепче прижал любимую.
 Упёрлась девка острыми локоточками в мужскую грудь, выкрутилась:
- Пусти! Батюшка кличет, пора мне!
- Посидим ищо. Долго ведь не увидимся. Не любишь ты меня...- надулся Иван словно дитя, у которого сладкий пряник отняли.
- Глупый, люб ты мне! Не сердись,- горячие губы коснулись мужского лица, подарили надежду.
 Парень хотел обхватить, прижать, удержать... Девка извернулась ужом, выскользнула из объятий.
- Потерпи, Ванечка... Не могу я без венчания… До осени потерпи… Береги себя. Возвращайся. Ждать стану!
Убежала. Долго смотрел Иван вслед тоненькой лёгкой фигурке. На сердце было сладко и тревожно.
 Жёлтая, как репка, луна с усмешкой посмотрела на Ивана: «Эх ты, тютя- матютя! Не смог удержать девку».

 Поутру полусотня Фрола Осиповича ушла в городок к Каменному броду на реку Усерду.


 Мартовское солнце играет на дубовых брёвнах нового городка, серебрит шатровые крыши башен, зорко вглядывающихся в Кальмиусский шлях чёрными зрачками бойниц. Воздух наполнен весною и светом. Снег с обочин тянется встреч солнцу колючими иглами. Синие лужи в осколках льда ложатся под копыта коней.
- Ну, робяты, гляди веселей! Алексашка, губу подбери, ты царёв слуга, а не разлямзя мамкина!- подбоченился в седле Фрол Осипович за неулыбчивый нрав прозванный подчинёнными НасУпой.
 Стрелецкая слобода, словно тесто из дежи, вылезла из тесного городка на западную дорогу, но ещё не решилась широко и вольно шагнуть на простор, опасаясь ворога.
 Копыта лошадей простучали по брёвнам моста через ров. Под кривые улыбочки караульных полусотня втянулась в московские ворота.
- «Гляди веселей»,- передразнил про себя стрелец Алексашка Караулов пятидесятника,- чего веселиться: направили служить татарам в пасть, служивые отсюда бегут, об седло всю задницу сбил, лошадки худы, пред людьми стыдно,- однако выпрямил спину и залихватски сдвинул шапку на затылок — каков я молодец!

 В городке молодых стрельцов встретили словами: «Лучше бы пушек прислали, нечто пятью всю стену оборонишь?»
 Десятник Ефимка Козырев сплюнул под ноги и выразил общее впечатление: «Ветрогоны! Ишо мамкины пироги из задницы торчат. Намаешься тут с имя!»
 Десятник был рыж, широк и громогласен:
- Ступайте за мной. Сёдни столуетесь сами, с завтрева поставлю на довольствие! КОней - на конюшню, сами в съезжую избу! Велю баню истопить, завшивели за дорогу...
Расседлали коней. Глядя на неказистых лошадок пополнения, конюх только головой покачал: «Чего они в Калуге думают, нечто за ногаями по степу на таких угонишься?»
 Задали лошадкам корма.
 «Сзади сено берите, посвежее будет,- приговаривал конюх,- Петром меня кличут, с Харьковщины мы. А Козыря не бойтесь… он токма на вид грозен, а человек правильный, справедливый, незлопамятный».
 Отужинали чем Бог послал, разложили пожитки, сходили в баню, постирушки сотворили, оделись в лучшее, пошли крепостцу смотреть, себя показать.
 Жить можно! И тут люди служат. С Божьей помощью, за крепкой стеной от любого супостата даже пятью пушками отбиться можно.

 За поздним временем лавки закрылись, народ разошёлся, торг у воеводина двора опустел, лишь с десяток свободных от службы стрельцов бездельничали, сидя на брёвнышках, сваленных за какой-то казённой надобностью в углу площади и там забытых. Служивые курили, лениво переговаривались и словно кого-то поджидали.

- Нас ждут. Счас цепляться станут. Зря мы сюда пришли..,- загнусил опасливый Алексашка Караулов.
- Нельзя страх казать — хуже будет! Всё одно достанут. Пошли, поздоровкаемся с людьми, авось поладим...- предложил Мошкин молодым стрельцам.
- Ага, тебе-то что? Ты парень незаметный — улизнёшь и на кулачках мастак драться,- сказал Алексашка,- а мне всегда попадает.
 Караулов был детинушка рослый. Выглядел опасным, потому его всегда особо люто били.
- Не ссы, Ляксандра!- зло улыбнулся Мошкин. Ванька в слободе в самом деле слыл знатным бойцом в молодецкой забаве «стенка на стенку», - всё одно знакомиться придётся. Так чего тянуть? Отобьёмся. Надо только один за другого дружно стоять.
 Ивашка направился в сторону стрельцов. Товарищи потянулись следом. Пошёл и Караулов, безуспешно пытаясь стать меньше ростом.
- Здорово, земляки!- поприветствовал собравшееся общество Иван и постарался улыбнуться.
- Здорово, коль не шутишь,- ответил один из стрельцов. Был он одет заметно богаче других, телом крепок, плоским ликом похож на калмыка.
 Не подымаясь с брёвен, стрелец подал руку Ивану.
«Мог бы и задницу от бревна отклеить, но мы не гордые»,- подумал Мошкин и протянулся встреч.
 Вместо рукопожатия плосколицый ухватил себя за нос и смачно высморкался наземь, оставив Ивана стоять с нелепо раскрытой ладонью.
 Общество на брёвнах громко заржало. Обидно подхихикнули товарищи за спиною Мошкина.
 Ванька решил, что выказывать обиду глупо и сам рассмеялся.
Задира, воодушевлённый успехом, продолжил потешать собравшихся. Намекая на рост Мошкина, спросил, презрительно растягивая слова и по-московски напирая на «а»: «Землячок, в Калуге нормальные мужики извелись, коль недомерков в стрельцы берут?» И сам первый захохотал над своей незамысловатой шуткой.
- Комар мал, однако медведя плакать заставляет, -ответил Иван, как его бабушка утешала, когда внука соседские ребята «мошкой» дразнили.
- Ха, комар он… -раскрыл рот плосколицый, подбирая и не находя новых обидных слов. Их нашёл Мошкин:
- Я шёл с человеком поздороваться, а встретил сопливого налима!
- Кто налим?- взъярился плосколицый, хватаясь за саблю,- я налим? Сейчас тебя, недомерок, ещё короче сделаю!
 Глаза на плоском лице «калмыка» стали бешеными. «Зря его «налимом» назвал»,- запоздало пожалел Иван, однако не отступил:
- Чего ты меня саблей пужаешь? Я к вам по-товарищески подошёл, а ты сморкаться.., нелюбье казать. Давай, один на один выйдем, хоть на саблях, хоть на кулаках. Увидим, кто кого!
Гнев хмелем ударил в голову молодого стрельца. Ваньша готов был сцепиться с обидчиком за грудки.
Товарищи повисли на плечах спорщиков: «Буслай, убери саблю! Вишь у новика ничего нет».
- Кто тут озорует, давно в холодной не сидели?- раздался грозный оклик десятника, вышедшего с воеводина двора.
- Молодой Буслая налимом обозвал!- пискнул чей-то надтреснутый голос из-за спины плосколицего.
Козырь грозно надвинулся на Ивана:
- Правда?
 Иван от обиды не нашёлся что ответить.
«Мы тока поздороваться хотели. Ваш Буслай сморкаться стал, «недомерком» Ваньку дразнить, за саблю хвататься. Нечто такое меж своими можно?»- загудели молодые стрельцы.
«Заслужить надо, чтобы своими считаться»,- подумал Ефим Козырев, но вслух с укором сказал старЫм стрельцам: «Нечто вы шляхта польска, чтоб за сабли хвататься? Вы люди служилые царя московского, призваны рубежи охранять, а не свары устраивать».
 Служивые притихли.
- Козырь, не по чину это, чтоб щенок на кобеля тявкал,- вмешался в разговор степенный стрелец из «старых»,- а Калмык стрелец заслуженный, в бою из первых, сам знаешь.
- Так что, топеря бОшки друг другу рубить почнем?- нахмурился Ефим.
- Пошто рубить?- продолжил тот же стрелец,- пусть по-мужески один с другим потолкуют. Мы посмотрим, какое пополнение нам прислали.
 Ещё раз скрипнула дубовая калитка воеводина двора, пропустив четырёх стрельцов, вооружённых бердышами, пятидесятника Фрола Осиповича и человека в крытой шубе и высокой шапке. «Воевода, воевода, Норбеков, хозяин...»,- прошёл шепоток средь присутствующих. Стрельцы потянули шапки с голов.
- Ефим, что за шум?- скучным голосом спросил воевода Норбеков, играя желваками на медных скулах. Сына боярского Савву Потаповича Норбекова сплавили с самой Москвы сюда на край мира за какие-то вины, о коих судачат только с самыми надёжными людьми.
- С новоприбывшими знакомимся, Савва Потапович,- попытался отговориться Козырь.
- Хорошо знакомство — за грудки хвататься!- изогнул бровь воевода,- Твои люди озоруют, Фрол Осипович?
- Разберусь, Потапыч!- пятидесятник показал кулак подопечным. Подопечные сделали невинные глаза: «А, мы чо? Мы ни чо! Мы мимо проходили!»
- Буслай, ты кажи… Да не думай запираться! Всё одно выведаю,- воевода изогнул вторую бровь, в голосе лязгнул металл.
Буслай засопел, не зная что ответить.
- Драться оне собрались, на кулачки,- пришёл на выручку подчиненному Ефим Козырев,- Буслай и вон ентот… невидный…
- Мошкин,- подсказал десятнику Фрол Насупа.
Скучающее лицо воеводы оживилось — драки он любил. А Буслай первый в Усерде кулачный боец, да и в Москве не из последних был. Не посрамит… Пусть ребятки потешатся, погорячат кровушку, и мы вечерок скоротаем.

 Решили не тянуть, обговорили условия: бой - пока один другого с ног не собьёт, или кто пощады не запросит. Опосля всем пить мировую и нелюбья про меж собой не держать.
 Для воеводы и пятидесятника освободили лучшее место на брёвнах. «Не подведи меня»,- шепнул Насупа Мошкину, про себя подумал: «Посмотрим, кого Малашка мне в сыны выбрала! В слободе говорили, что парень не балованный и люто на кулачках бьётся, Бога почитает. Да и батя у него стрелец добрый, зажиточный».
 Поглядеть как Буслай отмутузит задиристого новичка собралась прорва народу.
- Буслай, не убей парнишку!- кричали одни.
- Не дрейфь, малОй, бегай по кругу, Калмык горло застудит, горлом он слаб. Ты его добьёшь!- кричали другие.
- Лучше сразу ляг!- советовали третьи.
Мошкин не слышит выкриков. Кровь шумит в ушах. Время испугалось и остановилось. Глаза выхватывают из серой мути утоптанную в камень площадку, смазанные пятна лиц, средь них озабоченное лицо Фрола Осиповича, возбуждённое Алексашки Караулова, лениво-надменный лик воеводы, останавливаются на крепкой, клещеногой фигуре противника.
 Буслай стоит вольно, поводит покатыми плечами. Длинные руки бойца бугрятся мышцами. Крепкая, короткая шея торчит из ворота холщовой рубахи, злобно и радостно щурятся глазки меж тяжёлых век. Такой сомнёт, сломает любого, дай только подступиться.
- Сходись!- командует Ефим Козырев. Толпа затаила дыхание.

 Буслай не медлил, налетел снахрапу. Ванька нырнул под руку, ударил на проходе в нос. Кровавые пузыри вздулись над калмыцкой губой Буслая. Толпа выдохнула — «ах!» задышала, задвигалась.
 Буслай харкнул кровью. «Зря Ванька остановился,- подумал Насупа,- надо добивать, не давать очухаться!»
 Разбитый нос мешал Буслаю, но не смутил бывалого бойца, заставил только действовать осмотрительнее. Согнув в коленях широко расставленные ноги, Калмык вновь стал подступать к Мошкину.
 Ванька ждал удара кулаком и пропустил подсечку. Если бы Буслай чисто попал, Мошкин не удержался на ногах.
«Москва бьёт с носка!»- довольно улыбнулся воевода.
 Ванька почувствовал, что левая нога будто отсохла. Его скрючило...
 Буслай не мешкал, словно камышовый кот напрыгнул сверху, стараясь столкнуть, опрокинуть ненавистного противника...
«Ломай его!»- крикнул воевода своему бойцу.
... Ванька забыл о боли, выучено подхватил Буслая под бедро и руку, принял на плечи, добавил движения напору нападавшего… Тело сработало само.
 Плосколицый взлетел в воздух, мелькнули подошвы сапогов…
 Мошкин поддёрнул руку противника на себя.
Со звуком похожим на звук с каким разбивается мёрзлый ком снега с крыши, Буслай встретился с землёй…
Воевода в досаде хлопнул себя по ляжкам. Фрол Осипович облегчённо выдохнул.
… Ивашка не удержался и шлёпнулся сверху на поверженного противника.
- Ничья!- поторопился выкрикнуть Ефимка Козырев, довольный, что всё так закончилось.


 Утром Ванька проснулся с головной болью, хромая на левую ногу подошёл к кадке с водой, ополоснул рожу. Верхняя губа вздулась и болела — задел его всё-таки Буслай. «Чего вчера пили, и, где моя шапка?»- подумал Мошкин, озирая тёмную избу.
 Поединок с хмельным молодой стрелец вчистую проиграл.


 «Бум»,- гулко ухнул кормовой барабан.
- Не спать, сыны ослицы!- заорал подкомит Ибрагим-бей.
- Робяты, разом,- подхватился Назарка Жилин, сидевший загребным рядом с Мошкиным,- наш черёд тягать!
 Носовые гребцы втянули вёсла в мавну. Без сил повалились на банки.
 Семеро каторжных из ватаги Жилина с шумом вобрали душный воздух в лёгкие, разом занесли вперёд гребь. «Бум!» ахнул барабан. Тяжёлое ясеневое весло опустилось, забрало воду. «Ха-а...»,- выдохнула Назаркина ватага.
 Стройно, как одно, тридцать кормовых вёсел толкнули мавну Апти-паши Мариоли вперёд.
 Солнце стояло высоко. Встречный ветер нагонял крутую волну. На верхней палубе лениво переговаривались левенты, айлакчи чистили оружье. По куршее двое мальчишек протащили бак с похлёбкой для носовых гребцов. Иван сглотнул голодную слюну. Безжалостный барабан ухал и ухал…


- Тут башню ставить!- воевода Норбеков топнул ногой в оттаявшую землю,- Отсель и Каменный, и Черемховый броды видать. Татары мимо не пройдут. До Иловского леса выкопаем вал, перекроем Бирючий лог, закроем с юга Усерд надолбами. Работников бы нам поболе!
 Небольшой отряд служивых людей стоял на северном берегу Тихой Сосны. Через топи и болоты, и мхи, и лес, и ольшаник частой, где проходу и проезду по полгоду не бывает, река несла воды к опасному югу.
- Фрол Осипович, с завтрева наладишь своих орлов на земляные работы. Струмент у Козыря возьмёшь! Зачнём с Божьей помощью.


- Царёва плата - кирка да лопата!- проворчал Ивашка, колупая вязкую землю.
- Тебе Ваньша грех жалобиться. Насупа тобя отседова вызволит. Осенью в Калугу вернётесь. Оженишься на пятидесятниковой дочке, получишь с казны пять рублёв на обзаведение, домишко в слободе поставишь. Ишь, как он к тебе проникся, как ты Буслая побил…
… ничья у нас была!- прервал Мошкин слова Алексашки Караулова.
- Хороша ничья! Ты с поляны сам ушёл, Калмыка под руки увели… не простил он тебе, волком глядит!- напомнил Алексашка.
- Пущай глядит. Мне что с его гляделок? СтарЫе в караулы ходют, мы туточки за них потеем,- посетовал Мошкин.
- А по мне так лучше ямы копать, чем в карауле торчать. Я вообще с землёй люблю возиться. Она… она как женщина. Потрудись над ней, она тебя одарит,- Алексашка мечтательно зажмурился.
Мошкин удивлённо взглянул на приятеля: земля у него баба! Во, загнул. Голову солнцем напекло?
- Наверное, Ваньша, останусь я туточки. Кто меня дома ждёт? У бати семеро по лавкам. А тут привольно,- продолжил мечтать Караулов.
- А татары?
- Чего татары? Вишь, как мы здеся развернулись. Наша тут земля. Наша — была и будет! Алексашка воткнул лопату в жирную землю.

 Из чёрных зарослей ольшаника на стрельцов недобро глядели узкие глаза.