Тайна сновидений

ТАЙНА СНОВИДЕНИЙ
DREAMS SEKRET

В статье Гонгало В.М. «Тайна сновидений» рассматривается феномен сновидений, делается вывод о том, что сон является продолжением работы сознания, непостижимым образом соединяющегося с  духом и подсознательным в человеке.
Ключевые слова: сон, сновидение, снотолкование, подсознание, «оно», фантазии, мифы, символы, психика, психическая энергия, либидо, сублимация.

In the article by B.M.Gongalo‘. Dreams secret”dreams phenomena is analyzed. The author makes the conclusion that dream is the continuous work of consciencein unbelievable connection ofspirit and subconscience.
 Key words: dream; night fantasy; oneiromancy; subconscience; ‘It’; fantasy; myths; symbols; psychics; psychic energy; sexual drive; platoniazation.










Человека недаром издавна называют микрокосмом,
то есть вмещающем в себя частицу Космоса, ибо в глубинах собственной души человек теряется ничуть не меньше, чем в глубинах Вселенной.
Неизвестный автор

1. Письмо

Много лет назад я получил письмо, оно и сейчас представляется сумбурным и даже хаотическим нагромождением слов, тем не менее, что-то заставляло прочитывать его вновь и вновь.
1 окт. 4:35
Боже мой! Дай мне силы кончить начатое.
Что сказать? Боюсь, что не скажу.
Это сон и не сон. Счастье – явь или сон или граница между ними? Это пришло само (слова), когда состояние испытывалось. Если б можно было сравнить его с волной, то оно накрыло меня всего. Оно длилось какое-то мгновение и не поймёшь – то ли это сон, то ли явь, но действие его было чрезвычайно сильным.  Сказать, что испытал счастье  – ничего не сказать. «Счастье, которое можно испытать ночью» – тоже самое, ибо находясь в состоянии еще не яви, уже не сна совершается работа по определению того, что чувствуешь.
Всё-таки, может быть, оно испытано от последнего определения, но этого не было в предыдущие три ночи, а ощущение счастья и опять – граница яви и сна – было. Но каждый раз другое. Трудно определить, описать состояние. Можно сказать, что это – высшая степень  блаженства и это не будет ни малейшим (ни малейшим) преувеличением. Но хочется проникнуть дальше, сказать больше. Оно длилось мгновенье (но в предыдущие ночи этого не было, а состояние-то было!). Оно длилось мгновение, это, мне кажется, то самое, когда происходит переход, плавный переход от сна к яви, но когда яви ещё нет и всё же она уже есть. Оно аккумулирует в себе страшную (я сейчас не боюсь преувеличений и всё, что пишу не для красного словца, сейчас не это мне нужно) силу. Мне кажется, оно прошло, сейчас его будто нет, вот, стало немного холодно.., но оно звучит, как если бы тогда была аккумуляция, а сейчас разрядка (счастье уходит), но живёшь ещё им, этим чувством.
Хотел определить состояние, дать характеристику этому счастью (цвет), получилось, кажется, другое. Только не думаю, что оно от низменного желания.
Почему ещё не явь? Нужно было встать и решение было принято, но когда нужно было его осуществить… «не хотелось» (вставать), значит, оно как бы чувствовало, что властвует безраздельно когда уже не спишь, но ещё не бодрствуешь. Если б хотелось определить силу этого чувства, то можно было бы сказать, что оно (конечно, это не так) способно обеспечить (счастьем) (уже не повторяясь) на всю жизнь.
2 окт.  5.30
Страшнее всего ожидать (удачи, успеха и т.д.) – а вдруг не будет? Замечаю, что вчерашняя картина повторилась! Что сказать?
Не знаю, не могу ничего сказать – картина та да не та…
Теперь, когда прошло можно сказать что наступало просыпание (когда оно наступало, шло, его нельзя было отмечать, потому что высший судья – сознание был во сне. Да. Во сне. Это было плавное просыпание (могу теперь сказать). Сон в это время был менее глубокий – виделись сны – О.М. и другие сны. Это правда. Это здорово. Это ни с чем не сравнить. Сон, кажется, был поверхностным и, кажется, организм «знал» это, «знал» что он скоро проснётся. Я не могу писать об этом. Так всё необычно, так ново, так удивительно. Итак, сон был не очень глубокий, виделись сны и будто бы сознание готовилось  проснуться, происходило плавное просыпание, медленный переход от сна к яви. Я не могу сказать, что здесь особенного, но чувство у меня такое, что я делаю открытие. Боже мой, хорошо, что никому не нужно говорить об этом, что-то доказывать. Я ничего не могу доказать. Я для себя чувствую, чувствую так будто делаю открытие. Это чувство ни с каким другим чувством сравнить нельзя. То высшее, та высшая степень (или ступень) наслаждения  испыталась в тот момент, переломный момент, когда уже чётко определилось – переход от сна к яви (просыпание) закончился. Уже не сон. Уже проснулся. Боже мой! Я ничего не могу сказать. Проснуться-то проснулся, от своих слов не отказываюсь, но ты как будто еще во сне! Тебе хочется, пусть это стоит дорого, ещё немного, ещё «чуть – чуть» полежать. Наверно, окончательное просыпание начиналось с того мгновения высшего наслаждения, а потом растягивалось ещё на некоторое время, будто бы это мгновение ещё продолжалось. Это несомненное высшее наслаждение. Интересно только то, что я ловлю его уже 4 дня (оно и раньше бывало, я, может, отмечал его), а сейчас оно как вроде я его ловлю. Когда сегодня это мгновение сверкнуло ……………………… я «не обратил на него внимания», прошло ещё несколько мгновений и во мне будто что-то щёлкнуло: «А ведь это оно! Оно прошло».
Да. Трудно что-то сказать. Ничего не могу сказать. Пишу, однако, сам не знаю, как и не знаю, так ли всё это как пишу? Оно прошло и я бы ещё лежал и был во власти  не то сна, не то яви – сладчайшего состояния медленного перехода от сна к яви. Я тогда ничего  не думал, я тогда видел сны, мне было хорошо. Но только…  как взрыв: «Это оно!». Эти последние слова, пожалуй, и есть правда. Действительно они были, взорвались. Взорвались.
Кажется, я скоро кончу (не тетрадь, а об этом писать). После этого уже  встал и стал писать.
Всё время, пока я писал это, я не отметил того, что чувствовал, когда это мгновение прошло оно, что чувствовал, всё стояло, его нужно было написать, но оно отодвигалось по строчкам вниз… на некоторое время забыл о нём и подумал, что слово «взорвались» – последнее. Когда это мгновение: «Это оно!» – произошло, получается так, что я, хотя, конечно, спал, спал, спал, ждал его, «караулил», не на уровне только сознания, а на уровне подсознания.
Когда эти слова взорвались, произошёл окончательный переход, как будто перешагнул порог, от стихии подсознания к стихии сознания. Будто подсознание передало всё человеческое устройство (организм) сознанию. Из рук в руки. Оно, этот переход, закончился, и я не обратил на него внимания, а это «Вот оно!» – было как подсказкой. Подсказка подсознания сознанию (я сам не знаю – откуда берутся слова, они сами выходят, уж, думаю, кончаю, и правда кончаю, а они всё идут). Последние «подсказка подсознания сознанию» кажутся мне замечательными, что ты будешь делать?!
Я не знал тогда, получасом раньше, что стану писать, хотел  было только отметить одно любопытное обстоятельство, а это всё само вылилось в строчки. Вот это обстоятельство – мелькнуло это «Вот оно!» – и… как написать?! Подумалось: «Но сегодня оно слабее, чем вчера…»
Теперь любопытство вызывает другое – как это слабое обстоятельство заставило  писать себя на трёх листах? Чуть позже отметилось, уже, наверно, сознанием: «Оно не может быть слабым».
Может быть, только эти последние слова и хотелось записать. А всё другое было только отступлением?
Я не имею здесь никакой выгоды, может, только меня можно упрекнуть в том, что  хотелось испытывать это чувство всегда, просыпаясь, завтра, послезавтра и т.д. Вроде хотел обеспечить себе удовольствие навсегда. Теперь думаю, что это наверно, объективное явление.
Ни пугаться, ни радоваться, ничего не надо – оно должно испытываться всегда и, наверное, испытывается, только его никто не замечает (хотя вполне вероятно, что замечают, только я записал, а другой – нет – мне кажется, что всё равно об этом уже кто-то писал).
Написал ли я что «оно не может быть слабым»? Да. Написал. Не знаю – почему – доказать это не могу, но уверен, что оно не может быть сегодня сильнее, а завтра слабее, а послезавтра не быть вообще, думаю, что это состояние – закономерность.
Пожалуй, критический читатель (если таковой вообще найдётся) отметил бы, что здесь много повторов, но для меня это не повторение, когда же «повторяюсь», мне кажется, всё равно что-то иначе, и для меня всё это очень важно и, может, это маленькое «иначе» – тоже.
«Это чувство слабее?». Но  я не могу сказать, что сегодня менее счастлив, чем вчера. Не могу. Значит, это чувство не слабее. Оно равномерно растекалось по телу и исчезало. Какое мне дело до того, и какое фортуне дело до того – хотел бы я быть счастлив или нет.
Заметки на полях. Боже мой! Игра! Как это важно! Игра. Как это важно. Жизнь – игра или игра – жизнь?
Лучшие, способнейшие люди, которых я знал, отличались необыкновенной свободой – в слове, в движении, в мысли, в мимике.
Я уже счастлив тем, что в течение часа пишу – вот моё счастье. Почему-то вспомнил сейчас Д.И. Менделеева и других, многих, вернее, знаю, что было много таких людей, которые должны были писать, находясь в таком состоянии, какое испытал я сейчас.
Я даже писал выше, что чувствую себя так, как будто сделал открытие – странное совпадение – хочу сказать, что Менделеев сделал своё открытие, проснувшись, периодическая таблица химических элементов ему приснилась, другие люди тоже делали открытие так.., но какое же открытие сделал я?
Этим «открытием», наверно, только я сам и буду пользоваться. Спал 2 ч. 20 м., сел за стол и не думал писать, а только хотелось что-то для себя отметить и еще немного поспать, ведь спал-то мало, а вставать нужно было по расписанию – в 7-00.
Возникает одна мысль, которая кажется мне обидной. Вчера, сегодня ночью мы отмечали день учителя и я пил вино, не являются ли мои записи, мои мысли оттого, что выпил, что вино взбудоражило… сон уже прошёл давно. Смешная мысль – а вдруг кто-то присвоит написанное… но как можно?.. Ещё одна смешная мысль, бывает, пишешь что-то и любуешься – ах!  как это хорошо! Зато не скажешь: кто хорошо и много спит, тот мало и плохо думает.


2. Фантазии и мифы

Это письмо побудило обратиться к творчеству К.Г. Юнга.
Христианская религия пишет Карл Юнг, по-видимому, уже выполнила своё великое биологическое назначение: она воспитала человеческое мышление к самостоятельности и во всяком же случае догматическое содержание христианства отнесено в область мифики. Если же учесть, что эта религия в воспитательном отношении совершила величайшее, что только мыслимо было сделать, отвергнуть её невозможно.  Как представляется, пишет Юнг, её мыслительные формы и её великая жизненная мудрость, оказавшиеся в течение двух тысячелетий необычайно действенными, могут быть еще полезными каким-нибудь образом.
Подводным камнем является злосчастное сцепление – религии и морали. Вот что надлежит преодолеть. От этой борьбы остаются следы в душе и мы неохотно констатируем отсутствие таких следов в некоторых душах. Трудно сказать, в чем состоят эти следы; тут не достаёт ни понятий, ни слов; если я все-таки думаю высказаться по этому поводу, то сделаю это параболическими словами Сенеки: «Если ты настойчиво стремишься к благородному образу мысли, то ты совершаешь нечто доброе и полезное. Тебе незачем, однако, этого хотеть; ведь это у тебя самого в руках; ты в состоянии это сделать. Тебе незачем возносить руки к небу или просить храмослужителя, чтобы он для вящего услышания твоей молитвы позволил тебе  приникнуть к уху идола; Бог близок тебе; он у тебя, в тебе. Да, мой дорогой Люцилий! В нас живёт святой дух, который следит за всем злым и добрым в нас и бодрствует над этим. Как мы поступаем с ним, таков он и с нами; никто не бывает хорошим человеком без Бога. Может ли кто-нибудь вознестись к счастию без него? Разве это не он, кто внушает людям великие и возвышенные мысли? В каждом честном и деятельном человеке живёт Бог; какой – это я тебе сказать не сумею!» .
Либидо, с ее метаморфозами и символами, пишет Э. Метнер в предисловии к книге К.Г. Юнга («Либидо, его метаморфозы и символы») все время пересекает область религии, взятую в самом широком смысле этого термина – в смысле мифотворчества, мистики, магии, символизма. Этот широкий смысл возвращает термин к первоначальным значениям, которые гипотетически слово religio имело согласно своим лексическим элементам: языковеды производят слово religio то от religo (согласно Лактанцию), то от relеgo (согласно Цицерону). Таким образом, оно означает либо «связь», «зависимость», «связанность», Bindung, – либо Erwaegung , т.е. «взвешивание» вследствие возникшего сомнения и изумления, соединенного с Scheu, со страхом, проявляющимся на высшей ступени духовности, как «страх Божий», который есть источник всякой премудрости , или как благоговение.
Если Либидо означает у Юнга психическую энергию, то первым основным и глубочайшим проявлением этой энергии в тот момент, когда она поднимается в сознание из глубин бессознательного, будет фантазия, воображение, миф, символический образ. Здесь обосновывается та  высокая оценка фантазии, которую мы находим в позднейших произведениях Юнга, например в «Психологических Типах»: «Я считаю фантазию наиболее ярким выражением специфической активности нашей психики… она мать всяких возможностей… во всяком творчестве первенствующее значение принадлежит созидающей фантазии. Всё великое было сначала фантазией… Фантазия есть непосредственное выражение психической энергии».
Отсюда то огромное значение, продолжает Э. Метнер, которое аналитическая психология придает символическому образу, мифу, религиозной символике. Мифотворчество есть первое проявление творческой фантазии, цветок, вырастающий из тёмной глубины бессознательного; оно есть первое проявление поэзии, мудрости, мышления, религии; из него дифференцируются все ветви культуры.
Продукт фантазии есть прежде всего символический образ, поэтому символ имеет огромное значение в психологии. Сны столь же символичны, как и образы искусства, как и высшие выражения  религиозной мудрости.


3. Сны  и символы

Символ означает «соединение». Всякий символ соединяет в себе различные и даже противоположные значения, соответствующие противоположным влечениям и направлениям психической энергии. Символ всегда многозначен. Он является единством противоположностей, синтезом, решением противоречия, но притом решением не рациональным, а иррациональным, ибо он есть образ, а не понятие. Символ образно выражает невыразимое, неизвестное, лишь предчувствуемое, лишь предугаданное, еще не познанное .
«Снотолкование» Фрейда получает в трудах К.Г.Юнга новое направление. Одним из основных положений аналитической психологии, пишет Юнг, является то, что сновидения должны пониматься символически, что их не следует брать буквально, как они представляются спящему, а должны предполагать за ними скрытый смысл.
Естественно, когда мы говорим о смысле, то следует здесь же понимать, что это то, что скрыто от первоначального и праздного взгляда.
Вполне понятно, что сон представляется обыкновенному человеческому рассудку ничем иным, как исполненным  глубокого смысла, многие еще на школьной скамье слышали о египетских и халдейских снотолкователях, слышали об Иосифе, который толковал сны Фараону, слышали о сонниках. Из бесчисленных письменных источников всех времён и народов, указывает Юнг, мы  знаем о пророческих снах, о снах, возвещающих несчастье и приносящих исцеление, которые бог посылал спавшим в храме больным. Мы слышали возможно, сон матери Августа, которой снилось,  что она забеременела от некоего божества, превратившегося в змею.
Для нашего сознания едва ли допустимо предположить, что вне нас существующий бог причиняет сон или что сон пророчески предусматривает будущее. Если же мы переведем это на психическое, то с известным  античным воззрением следует скорее  всего примириться: сон возникает из неизвестной нам, но важной части души и занимается  желаниями  завтрашнего дня. Эта выведенная из античного воззрения на сон психологическая формулировка точно совпадает с психологией Фрейда, по которой источником сна является желание, подымающееся из бессознательного .
Нельзя рассказать ни одного сна без того, чтобы потом не присоединить к нему половины  жизнеописания, которая даёт индивидуальные основоположения  этому сну. Существуют и некоторые типичные сны, к которым можно и отнести сны о половом насилии.
Настроение этих картин, указывает Юнг, выражает неподражаемую смесь сладострастия и страх, например, девушка, засыпая после веселого бала видит во сне: разбойник с шумом взламывает её дверь и прокалывает её тело копьём.  Эта тема имеет бесчисленные варианты, которые то просты, то сложны. Вместо копья снится меч, кинжал, револьвер, ружьё, пушка, пожарная труба, лейка, или же акт насилия обозначается взломом, преследованием, или опасность олицетворяется животными, львами, тиграми, слонами, угрожающими хоботами, или змеями… то змея вползает в рот, то она жалит грудь, как легендарная змея Клеопатры.
Свою мысль Юнг поясняет «прелестным стихотворением Мёрике»: «Что там в сетях? Посмотри! Но мне страшно! Схвачу ли я вкусного угря или я схвачу змею? Любовь – слепая рыбачка; толкуйте с ребенком о том, за что он хватается! Вот уже мечется в моих руках! О горе, о сладость! Прильнув и извиваясь проскальзывает к груди, она прокусывает, о чудо! И проползает мне дерзко через кожу и проталкивает сердце  вниз. О любовь, мне страшно! Что делать, что начать? Ужасное существо! Оно шуршит там внутри и свёртывается кольцом! Во мне должно быть яд. – она ползёт там вокруг; какое блаженство, когда она роется там! Она меня погубит!».
Всё это указывает на символическую природу сна, но почему сны символичны? – спрашивает Юнг. «На этот вопрос мы тут же ответим, чтобы сейчас же его и оставить. Сны символичны для того, чтобы их не понимали, для того, чтобы желание, которое находится за сном, как источник последнего, оставалось непостигнутым. Почему это так, а не иначе, этот вопрос ведет нас дальше – к разветвленному опыту и ходу мыслей психологии Фрейда .
Далее Юнг переходит к характеристике языка и мышления и отмечает, в частности, что «язык является первоначально системой эмоциональных звуков и звукоподражаний, выражающих страх, ужас, гнев, любовь и т.д., или имитирующих стихийные шумы, журчание и плеск воды, громовые раскаты, завывание ветра, звериные звуки и, наконец, такие, которые являются сочетанием звука восприятия и звука аффективной реакции…
Таким образом, язык первоначально является, по существу, ничем иным, как системой знаков или символов, обозначающих действительные события или отзвук их в человеческой душе» .


4. «Песнь о моли»

Всё лучшее, что в нас есть, заложено в нас  самой природой, мы можем сколько угодно гордиться своим творчеством, глубокомыслием и уникальностью, заключать в себе целый мир, но мы не можем говорить, что мы сами себя создали в основе своей. Наша речь изначально носила подражательный характер, а мышление постепенно, очень медленно, вырастало из глубин подсознания, как  верхушка айсберга вырастает из океанских пучин.
Поэтому, продолжает Юнг, приходится решительно согласиться с Анатолем Франсом, когда он говорит: «Что такое мыслить? И каким образом мы мыслим? Мыслим мы словами; одно это является чувственным и возвращает нас к природе. Подумайте, что метафизик, дабы составить систему  мира, может пользоваться лишь усовершенствованным криком обезьян и собак. То, что он называет глубокомысленным  умозрением и трансцендентальным методом, является лишь укладыванием, в произвольном порядке, звукоподражаний, издаваемых в первобытных лесах голодом, страхом, любовью – звукоподражаний, которые  стали, мало-помалу, считаться отвлечёнными – они же являются лишь ослабленными. Не опасайтесь того, чтобы этот подбор угасших и ослабленных восклицаний, из которых составлена философская книга, мог бы научить нас стольким вещам о мире, что мы окажемся уже не в состоянии жить в нём» (Анатоль Франс. Сад Эпикура).
Таково наше определенно-направленное (логическое) мышление, пишет Юнг; пусть мы являемся  самыми одинокими и от мира отрезанными  мыслителями, это мышление есть все же не что иное, как известная ступень, идущая от протяжного клича товарища о том, что кто-то нашёл свежей воды, что другой одолел медведя, что  близится буря или, что волки неподалёку от места стоянки. Меткий парадокс Абэляра, который интуитивно выражает всю человеческую ограниченность сложнейших достижений нашего мышления, говорит: язык порождается мышлением и порождает  мышление.
Даже  самая отвлеченная система философии является по средствам и по цели своей ничем иным, как необычайно искусственным сочетанием первичных звуков природных звуков и едва ли можно учесть, до чего велико вовлекающее влияние первичных значений слова на мышление .
Всё, что когда-либо было в сознании, сохраняется в качестве  действенного момента в бессознательном, говорит Hermann Paul. Старинное  значение слов сохраняет своё  действие, и притом вначале незаметным образом,  «из этого тёмного пространства бессознательного в душе» .
Из всего  этого Юнг глубокомысленно заключает, что именно отсюда  исходит «страстное стремление таких мыслителей, как Шопенгауэр, Ницше быть признанными и понятыми; отсюда и отчаяние их и горечь одиночества. Можно было бы ожидать, что гениальный человек способен блаженно  удовлетворяться величием своей собственной мысли и махнуть рукой на дешевый успех у презираемой им толпы; но и он подвластен стадному инстинкту, более могучему чем он сам, и его искания и его нахождения, его призыв – всё это имеет неустранимое отношение к «стаду» и поэтому всё это должно быть услышано» .
Если уж ты обращаешься к людям, то должен быть понятным. Сначала для себя, а потом для других. Итак, что мы имеем, кроме понятных непонятностей и непонятных понятностей?
Иногда говорят ещё, что никто никого не слушает, особенно если люди спорят, каждый слышит только себя, однако, как представляется, это не совсем так, ведь думать о другом, это и значит слушать его и пытаться понять.
Пятая глава работы Юнга так и называется «Песня о моли». Некая мисс Миллер отправилась поездом из Женевы в Париж; она говорит: «Моё утомление в вагоне было так велико, что я едва могла проспать один час. Было ужасно жарко в дамском купе». В четыре часа утра она заметила моль, которая летала вокруг вагонной лампы. (Мы вновь можем удивиться тому, сколь малые причины могут приводить к серьёзным  последствиям, а не будь они таковыми, то стоило ли об этом говорить? –  В.Г.). После этого она попробовала снова заснуть. И тут ей пришло в голову следующее стихотворение, которое она озаглавила: Моль солнцу.
«Я стремилась к тебе с первого пробуждения  моей души, все мои мечты принадлежали тебе ещё тогда, когда я лежала в куколке. Часто теряют жизнь тысячи мне подобных от слабой искорки, от тебя исходящей; ещё один час и моя бедная жизнь отлетела, но мои последние силы, также как первое стремление моей  мечты должны принадлежать твоему великолепию; тогда если мне удалось поймать короткий луч, удовлетворённая я хочу умереть, так как я, хотя однажды, но увидела в совершенном блеске источник красоты, тепла  и жизни» .
Это стихотворение, как представляется, имеет настолько важное значение для  его творца, что его вполне можно считать  судьбоносным, помогающим решить очень трудную, почти неразрешимую, задачу.
По сути, здесь описана смерть моли, вернее, здесь история  жизни моли рассказанная от первого лица, но величие замысла творца в том, что и моль стремится погибнуть без страха, благословляя свой конец и «понимая», что-то такое, что дай Бог понять каждому живущему.
С одной стороны, как представляется, моль исполняет гимн Творению, исполненный надежд, но с другой стороны,  песня о моли, пишет Юнг, «по характеру своему меланхолична до безнадёжности: моль и солнце – два предмета, которые не встречаются друг с другом. Следует однако спросить себя: должна ли вообще моль придти к солнцу? Мы знаем поговорку о моли, летящей на свет и обжигающей себе крылья, но нам неизвестна легенда о моли, стремящейся к солнцу» .


5. Трагедия Фауста, libido и сновидение

Приведённая песня о моли напомнила Юнгу трагедию Фауста, которому привиделась чёрная собака, пробирающаяся «по жнивью, собаку, являющуюся самим дьяволом-соблазнителем, в адском огне которого Фауст спалит себе крылья. Когда он думал свою великую мечту отдать красоте солнца и земли, то «покинул благодаря этому самого себя» и попал в руки злу» .
Как быть с внушеньями и снами,
С мечтами? Следовать ли им?
Что трудности, когда мы сами
Себе мешаем и вредим !

Наконец Фауст восклицает:
О, эта высь, о, это просветленье!
Достоин ли ты, червь, так вознестись?
Спиною к солнцу стань без сожаленья,
С земным существованием простись.
Набравшись духу, выломай руками
Врата, которых самый вид страшит!

На деле докажи, что пред богами
Решимость человека устоит!
Что он не дрогнет даже у преддверья
Глухой пещеры, у того жерла,
Где мнительная силу суеверья
Костры всей преисподней разожгла.
Распорядись собой, прими решенье,
Хотя бы и ценой уничтоженья .


Продолжая рассуждение о Фаусте, Юнг пишет: «Томление Фауста стало его гибелью. Жажда потустороннего последовательно привела его к пресыщению жизнью и к мысли о самоубийстве. (Надо ли говорить, что и сам Гёте, мучаясь неразрешимыми, ни для кого непонятными проблемами не раз приходил к мысли о самоубийстве. К счастью, этого не произошло. Зато, как отмечают исследователи творчества поэта, немало читателей романа «Страдания юного Вертера», увлечённые стихией художественного воображения, увы, покончили собой, особенно это касалось молодых людей – В.Г.).
Подобным же образом эта проблема libido была  разрешена мироотречением первых веков христианства. Основывались целые города анахоретов в пустынях востока. Устремляясь к духу, умерщвляли свою плоть, чтобы убежать от крайней огрубелости упадающей римской культуры. Аскетизм есть форсированная сублимация и он всегда имеет место там, где животные влечения настолько ещё сильны, что их приходится исторгать насильственно. Биологически доказывать ещё далее замаскированное самоубийство в аскезе нет необходимости» .
Вероятно, пишет Юнг, существовали маленькие поселения мистов или консекрандов вокруг святилищ Изиды и Митры. Половое воздержание и безбрачие были там приняты. «Но Фауст совершает обратный путь; для него смертоносным является аскетический идеал. Он борется за освобождение и обретает жизнь тем, что отдаёт себя во власть злу; поэтому он приносит гибель существу, которое он больше всего любит: Маргарите»  (выделено мной – В.Г.).
О сколь многие, вероятно, подобно Фаусту, отдавались во власть злу, борясь за духовное освобождение, и сколь многие, подобно Фаусту же, несли гибель существу, которое любили больше всего на свете.
Двойное предназначение и спасителя и губителя, Юнг находит в дальнейшей реплике Фауста, и даже проводит  параллель к этой двоякой роли в имеющих огромное историческое значение  евангельских словах: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» ; «Думаете ли вы, что Я пришёл дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение…» .
Но от религиозной потусторонности взор Фауста обращается к посюстороннему солнцу: «И уже примешивается к этому нечто, имеющее совсем иной смысл; именно моль до тех пор летающая вокруг света, пока она не сжигает себе крыльев…
Глубокое впечатление, произведённое стихотворением на его сочинительницу, говорит о том, что она вложила в него большую долю любви» .
Здесь мы оставим размышления Юнга,  приведём только слова, которые, кажется, служат выводом и, в известной степени позволяют как-то понимать или трактовать то, что люди видят во сне: «Было бы, конечно, неправильным сопоставлять оба предмета, как две конкретности; для этого они слишком различны. Любят сонату Бетховена, но любят также икру. Но никому не придёт в голову сравнивать сонату с икрой. Общераспространённое заблуждение заключается в том, что о стремлении судят по качеству объекта последнего. Аппетит тонкого гастронома, удовлетворяемый гусиной печёнкой и перепелами, нисколько не аристократичнее аппетита рабочего, удовлетворяемого кислой капустой и салом. Стремление одно и то же, меняется лишь предмет (подчёркнуто мной – В.Г.). Природа прекрасна только благодаря стремлению и любви, которые несёт с собой человек. Эстетические свойства, отсюда вытекающие, должны быть отнесены прежде всего к самой libido, так как в ней заключается красота природы.
Сновидение знает об этом очень хорошо, изображая сильное и прекрасное чувство в виде красивой местности. Занимаясь областью Эроса, видишь совершенно ясно, сколь мало значения имеет предмет и сколь много сама любовь. Обычно переоценивают «сексуальный объект» до чрезвычайности и поступают так только вследствие высокой степени libido, которая посвящается предмету» .
Слова Юнга столь проникновенны, идут так глубоко из сердца, что здесь нечего добавить – представляется совершенно очевидным, что, коротко говоря, всё, и коль мы говорим о любви, то и любовь – внутри самого человека и это самое главное, а отнюдь не «объект», как это, действительно, часто представляется.
Будь нам позволено, подобно Юнгу, провести аналогию на его заключение, то можно было бы заметить следующее. То, к чему в результате длительных рассуждений приходит Юнг, может иметь отношение не только к либидо. Но и к другим качественным состояниям человеческого существа. Можно было бы, предположить, например, что мы, в известной мере, часто (если не всегда) видим человека  таким, каким нам рисует его наше воображение, подогреваемое глубокими, внутренними и, может, даже бессознательными импульсами.
Тогда, давая ему ту или иную оценку, мы руководствуемся преимущественно не тем, каков он  есть на самом деле, а тем, как он нам представляется  и насколько он неслышно и невидимо отвечает  нашим собственным потребностям, чаяниям и надеждам. И то, как мы характеризуем его может в известной степени, становиться и нашей собственной характеристикой.
Отсюда, как представляется, легко перейти и к христовой заповеди: «Итак во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» ; и к категорическому императиву  Канта, представляющему, по сути, видоизменённый вариант заповеди Христа.

6. Что такое сон, или вместо выводов

Пытаясь дать определение сна, психологи указывают, что это «небывалая комбинация бывалых впечатлений». Однако, не сновидения, а именно сон, полноценный сон – наилучший отдых для  измученного дневными трудами человека, и при этом ещё народная мудрость подчёркивает, что «чистая совесть – лучшая подушка».
Причём, сон не только отдых, хотя и «сладок сон трудящегося», но даже и лекарство, ибо известно, что и «головная боль сном проходит», и «сон милее отца и матери».
Интерес к снам ничуть не проходит с веками и тысячелетиями, и сегодня феномен сна  представляется столь же непонятным и таинственным, каким он, наверное, представлялся сотни и тысячи лет назад, хотя, конечно, учёные физиологи много преуспели в познании сна, как продолжении действия психической составляющей человека.
Исчерпывающе точно и тонко, совсем даже по-философски намекая, что и самая наша действительная «жизнь есть сон», говорит о сне старый сонник: «Что такое сон? Мы думаем, что во время сна совершенно почти прекращается деятельность нашего физического, животнаго организма, но это только  повидимому; жизненная деятельность прекращается только смертью; ещё Гиппократ говорил, что сон есть продолжение бодрствования, и что наши духовныя способности во время сна действуют с такою же, если ещё не с большею силой, с какою они действуют во время бдения. Он говорил, что в это время духи нас переносят всюду, куда могло бы перенестись тело, если бы оно бодрствовало, что он соприкасается со всем, с чем оно могло бы соприкасаться и т.д.
Положение это совершенно верно, иначе чем бы мы могли объяснить, что часто во сне мы как бы продолжаем нашу деятельность во время бдения; во сне мы даже как будто совершаем все отправления нашего организма: едим, спим и т.п. Это собственно сон.
Кроме того иногда и наяву, вследствие известных причин, мы соприкасаемся с каким-то  таинственным миром, полным то обольстительности, то ужаса. Живя полною действительною жизнью, мы в то же время отрешаемся от нея, всё окружающее нас становится для нас чудным и перед нашим умственным взором раскрывается иная жизнь.
Таким образом эту деятельность нашего организма мы можем разделять: на собственно сон или сновидение, на галлюцинации или видения, на грезы и привидения. Сновидение есть такое духовное явление, которое под какой-нибудь аллегорической формой намекает нам будущее» .
«Мало людей, имеющих способность видеть сны, значение которых было бы верно,  и еще меньше таких людей, которые умели бы их объяснить – ибо есть много вещей, имеющих сокровенный смысл.
Есть различные виды снов, например, сны умозрительные, на которых должно остановить особенное внимание, ибо они всегда сбываются в том самом виде, в каком были видимы. Таков сон и пленника в маленькой Познаньской темнице, которому снилось, что ему набрасывают на шею петлю, для того, чтобы повесить, и что какой то незнакомец со шпагой в руке освободил его  от этой петли. Этот сон сбылся на другой же день: после произнесения судейскаго смертнаго приговора он был отдан в руки палачей и вслед за тем спасен от виселицы незнакомыми людьми, которых для этого употребили его друзья.
Второй вид снов есть аллегорический или иносказательный, называемый так потому, что он сбывается не в том виде, в котором приснился. Так, например, видеть змею, старающуюся ужалить, значит перенесть неприятность или несчастие со стороны завистников.
Сны умозрительные сбываются быстро, но аллегорические сны иногда через долгое время… Вообще должно заметить, что значении снов может быть объясняемо только  такими людьми, которые изучили этот отдел знаний» .
Современные исследователи делают следующий вывод: «Сон – это работа вашего подсознания над вашими текущими проблемами. По сути, вы сами заказываете себе сон, чтобы он подсказал вам правильное решение. Но поскольку наш мозг может разговаривать с нами только образами – их и приходится разгадывать».
Говоря о сне, составители сонников видят в нём «непостижимую работу непостижимой деятельности духа» и, исходя из многочисленных примеров, свидетельствующих о связи сна,  с действительностью, делают весьма любопытные выводы.
«Кальпурия, жена Юлия Цезаря, видела во сне, что ея муж убит. Когда Цезарь хотел идти в Сенат, она разсказала ему свой сон и умоляла остаться дома. При этом находился Брут, который стал смеяться над такою слабостию и увлек с собою Цезаря, а дорогой убил его с помощью других заговорщиков…
…Заканчиваем эту главу историею, передаваемою нам Цицероном и Валерием Максимом, в авторитете которых сомневаться невозможно. Два грека из провинции Аркадия приехали в Мегару. Один остановился в гостинице, другой у своего приятеля.
Этот последний видел во сне, что его товарищ зовёт его к себе на помощь, так как содержатель гостиницы хочет его убить и ограбить. В испуге он просыпается, бежит к гостинице и находит, что всё заперто и тихо. Ему совестно показалось стучать и безпокоить людей по поводу какого-то сна. Он вернулся домой, лег в постель и видит такой же сон: но товарищ уже объявляет ему, что он убит, упрекает его, что он не помог ему, объясняет, что хозяин изрубил его тело в куски и выбросил вместе с разным сором за город около стены.
Грек просыпается, уже было утро, он идет в гостиницу, где ему говорят, что его товарищ ушел; бежит к городской стене и в сору находит части изрубленного тела.
Затем он прямо отправился к начальнику города, донес о происшедшем, и трактирщик, уличенный очевидностью, сознался в преступлении.
Что следует из всего этого?
Следует то, что нельзя пренебрегать таинственною работою наших душевных способностей во время сна, и что если сон предупреждает нас об опасности, то было бы неблагоразумно не обратить внимания на это предупреждение.
Несомненно, что душа, имеющая таинственную связь с духовным миром, видит, если не будущее, то признаки события в будущем, и как ученый химик знает, что произойдет из соединения тех и других веществ; как физик, по известным явлениям, угадывает неизвестную силу; как дипломат предвидит вперед ход событий. Она, по неведомым нам признакам, угадывает предстоящее бедствие или благо предчувствует их и свои ощущения передает нам. Прислушайтесь к этому голосу и он скажет вам многое, отвернитесь от него и вы его услышите; но событие тем не менее совершится и если вы о нем не знали то только потому, что не хотели знать.
Скептики улыбнутся, может быть, на этом выводе, но тем не менее спать они лягут, погрузятся в сон это таинственное подобие смерти, будут видеть сны эту непостижимую работу непостижимой деятельности духа – но, не умея прочесть ничего в этих явлениях, решат, что это вздор. Решение очень немногосложное, а главное, чрезвычайно удобное» .
Наш интерес к таинственному, мистическому, непостижимому убедительно доказывает, что Оно объёмнее, шире и глубже всякого Я.
Когда человек спит, спит и его сознание, но бессознательное продолжает решать проблемы, которые человек решал бодрствуя. Во сне он чувствует и переживает совершенно как и наяву, только по особому, специфически.
Фрейд считал сны самым коротким путём в подсознание. Именно во время сна ослабевают защитные механизмы «Я» и открываются скрытые от сознания желания и переживания (это подтверждает ту мысль, что человек сам не знает, чего хочет, потому что это знание скрыто от него самого).
Сон в психоанализе это компромисс между сознанием и бессознательным. Чтобы правильно толковать сны, человеку необходимо хотя бы элементарное понимание механизмов психики. Так, по мнению психологов, необходимо придерживаться некоторых общих правил:
– нельзя начинать анализ сновидений, не имея в голове значения символов сна;
– сон всегда индивидуален, то есть, всё что происходит во сне, подчинено только логике  видящего  этот сон;
– необходимо интерпретировать сюжет сна в общем, а не отдельные символы сна.
Таким образом, нельзя не заметить, что толкование снов сопряжено с большим усилием духовно-нравственного плана и говорить можно лишь весьма приблизительно, неопределённо, «пунктирно», то есть общая картина всегда предстаёт перед умственным взором размытой.
Специалисты выделяют несколько категорий снов:
– сны – удовлетворения желаний, которые не могут быть удовлетворены в действительности;
– сны – предупреждения об опасности, днём в нашем сознании не задерживаются сигналы об опасности, а ночью бессознательное предупреждает о замеченной опасности;
– терапевтические сны, в которых несколько ночей подряд проигрывается худший вариант развития событий, с каждым разом он становится всё менее ужасным, а реальные события менее травматическими;
– сны – кошмары, эти сны служат для обретения сил в борьбе с чем-то новым и неизвестным.
– панические сны – это расплата за недозволенные действия и мысли.
Так что же такое сон – свободная игра фантазии или предустановленная реальность?.. видимо, здесь нет и не может быть однозначного ответа.
Сон – это разговор бессознательного с сознанием и способ познания бессознательного. Бессознательное раньше знает то, что ещё не вошло в сознание. Бессознательное, по Юнгу, есть предзнание. В этом предсказательное значение сна.
Древняя норманнская легенда гласит: в 1027 году женщине-норманке приснился сон, что в её животе стало что-то расти, оно всё увеличивалось и, наконец, превратилось в огромное дерево, которое символизировало захват новых территорий. В эту ночь был зачат Вильгельм Завоеватель.
 «Общая функция снов, – писал Юнг, – заключается в попытке восстановить наш психический баланс посредством производства сновидческого материала, который восстанавливает – весьма деликатным образом – целостное психическое равновесие… Сон компенсирует личностные недостатки и в то же время предупреждает об опасности неадекватного пути» .
Безмерно древнее психическое начало, указывает Юнг, образует основу нашего разума точно так же, как строение нашего тела восходит к общей  анатомической структуре млекопитающих. Опытный взгляд анатома или биолога обнаруживает много следов этой исходной структуры в наших телах.
Искушённый исследователь разума замечает Юнг, может сходным образом увидеть аналогии между образами сна современного человека и продуктами примитивного сознания… Смысл и целенаправленность не есть прерогативы разума, они действуют во всяком живом организме (в справедливости этого мы легко убеждаемся, когда смотрим передачи о животных, тогда мы ясно видим – всё, что делают птицы и животные не «просто так» – В.Г.). нет принципиальной разницы между органическим и психическим развитием и так же, как растение приносит цветы, психическое рождает свои символы.
Сознание, по Юнгу, развилось из эмоций. Бессознательное породило разум как закономерный этап эволюции. Человек приходит в мир со сложной психикой, в которой присутствуют инстинкты и архетипы бессознательного: «Мыслеформы, универсально понимаемые жесты и многочисленные установки следуют образцам, сформировавшимся задолго до того, как человек обрёл рефлекторное мышление. Можно даже считать, что довольно раннее возникновение человеческой способности к рефлексии явилось из болезненных последствий эмоциональных потрясений. Так же, как эволюция эмбриона повторяет его предысторию, так и разум развивается путём перехода через ряд доисторических стадий…» .
Поэту во сне приходят стихи, которые он, проснувшись, торопится записать, композитору во сне приходит мелодия,  которую он так долго и безуспешно искал, учителю приходят светлые мысли касательно грядущих уроков, которые он завтра готовится дать своим ученикам, Менделееву приснилась его знаменитая таблица… подобные примеры можно было бы продолжить.
Вообще же говоря, человек своё высокое предназначение оправдывает единственно трудом, и этот труд наяву, не только физический, но труд души продолжается ночью, во сне, на бессознательном уровне. Таким образом, выходит, бессознательное помогает человеку в решении его сознательно поставленных целей.
Если, как иногда говорят, тайна кроется в глубине веков, то здесь, вероятно, было бы справедливее говорить даже не о глубине тысячелетий, но о глубине сотен тысяч и, может, миллионов лет. Отсюда в нас ощущение непостижимой тайны, когда мы сами не можем знать, почему мы знаем и откуда у нас эта глубина и это никем не замечаемое знание.