Утес синий, особенно на утренней заре. Он сверкает и манит, но он далеко. За утесом, наверное, лес, там другая страна, и я не знаю, что там. За другой страной точно лес, там еще одна другая страна – Россия, там много лесов.
Я не была в России целую вечность. Говорят, она сильно изменилась. Когда мы уезжали из России, мне был год, но я точно помню, что это была особая страна. В ней почти все было плохо - не было еды в магазинах, мама сама шила одежду, кругом были огромные очереди, у нас была большая общая кухня, на которой занимали место у плиты и всегда ругались хозяйки. Мужчины пили, причем, практически все. Зимой там было страшно холодно, а лето могло быть таким прохладным, словно его и не было вовсе. Так говорили взрослые. Но у России был дух. Он был высоким. Это чувствовалось во всем – во взгляде старухи, тяжко вздохнувшей на повороте у моста, в глазах мальчика, жующего мороженое, глотающего его быстро-быстро, в особом звоне колоколов. Это все, что я помню о России, ведь мне был только год, когда мы уехали. У меня такая память, это всех удивляет. Я помню себя с семи месяцев.
Мне исполнилось 16, когда мы впервые с отцом взобрались почти на самую вершину горы, с которой был виден синий утес. Тогда мой отец и сказал мне, что я русская и моя Родина – Россия, которая там, за утесом; что Родину не выбирают, а просто любят, потому, что раз в ней пришлось родиться, значит, в этом есть особый замысел. Еще он сказал, что надо бы съездить на Родину. Но не успел.
Моя мать умерла через год после нашего отъезда. Отец сильно горевал, но сразу женился. Моя мачеха заменила мне мать, она была полькой, и русский язык как-то быстро забылся. Отец иногда говорил мне что-то по-русски, но это было так редко, что язык со временем почти стерся из моей детской памяти.
Когда ушел из жизни мой отец, меня начал манить к себе утес. И почему он был таким синим? Мне удавалось взобраться на вершину горы, с которой можно было его увидеть, всего дважды в году, и это время я считала священным. Стоя на горе и внимая взором синюю даль, за которой была совершенно неведомая мне Родина, мне казалось, что я умела говорить с отцом. Мне порой чудилось, что и моя родная мать в этот момент тоже где-то рядом, хотя я даже не скучала по ней. Моя вторая мама - полька, никогда не говорила, что я ей не родная дочь и верила, что я ничего не знаю о своей родной матери. Ей так хотелось. И я её понимаю, ведь своих детей у неё не было. А мне она посвятила всю себя, любя меня так нежно, как только способна любить истинная мать.
Я могла провести всего пару часов на вершине горы, иначе я не успевала спуститься к ужину. Опоздать я не могла, ведь моя мать очень бы волновалась. Это было, когда мы навещали наших родственников, тетю и дядю. Я любила тетю, её звали Аннета. Она была такая толстая, что не помещалась ни на одном стуле. Тогда её муж, Антуан, он был французом, сколотил ей особо большой табурет. И никто не имел права садиться на него. Тетя Аннета пугала нас тем, что если мы будем садиться на её табурет, то в её годы мы станем такими же толстыми. Но я садилась на этот табурет. И меня одну не ругала моя тетя.
С горы еще была видна река. Она была быстрая, в ней даже нельзя было купаться, могло унести течением, это мне говорил отец. Он когда-то бывал там. Один раз я видела, как с реки поднимался туман, клубы его рваными клоками стелились по низине и принимали причудливые формы. Я видела фигурки животных, геометрически правильные круги и квадраты, присматриваясь к этому туману. В этот раз, стоя на горе и призывая моего отца поговорить со мной, я тоже видела туман, день был холодным, и река еще не успела остыть. Я стояла и смотрела то на реку, то на утес. Странно, но впервые на этом месте я совершенно не чувствовала присутствия моего отца, это немного смущало меня. Уже несколько лет после его смерти я взбиралась на гору, чтобы поговорить с ним. Мне казалось, он незримо присутствует здесь и даже отвечает на мои вопросы. Я несла ему свои радости и беды. Очень тяжелые свои проблемы я скрывала от него, словно не хотела его расстроить.
Туман начал рассеиваться, а я уже собиралась спускаться, попробовав в последний раз призвать отца прийти в мои мысли, как вдруг в причудливом узоре над рекой образовалось нечто, напоминающее дерево, оно словно росло, увеличиваясь во все стороны. Под деревом как будто бы лежала большая груша. Туман ходил над рекой, извиваясь и смещаясь, то рассеиваясь, то местами сгущаясь. Дерево уже начало пропадать, а вот груша принимала все более отчетливые очертания, увеличиваясь в размерах и смешно напоминая мою толстую тетю Аннету. В один момент груша перестала быть грушей и настойчиво показывала мне, что это моя тетя. Её уж точно ни с кем нельзя было спутать. Дерево, уже почти переставшее им быть, вдруг надломилось и ударило мою тетю так, что словно разрубило её пополам. Что-то больно кольнуло меня в области груди, сжав дыхание, и ужас, возникший внезапно где-то под ложечкой, распространился быстро по всему моему телу. Вскрикнув от страха, почувствовав что-то неладное, я понеслась вниз по горе, буквально сметая все на своем пути. Я летела сквозь заросли колючих кустарников, раня руки и ноги, порвав брюки и потеряв наброшенную на плечи рубашку. Я несколько раз упала, сильно ударившись коленом и локтем, но страх, все еще владевший мной, гнал меня с такой скоростью, что я вернулась домой на полтора часа раньше намеченного.
Тетя Аннета была в саду, она отдыхала под грушей, прислонившись спиной к старому дереву. К счастью, моей матери не было дома, иначе мой вид свел бы её с ума. Ноги почти не держали меня, сердце колотилось с неистовой силой, подгоняемое не столько быстрым бегом, сколько пережитым страхом, а голос мой застрял где-то в пересохшей и болезненной от гонки гортани, не давая произнести ни слова. «Аннета» - попыталась крикнуть я, но изрекла лишь слабое шипение. «Тетя, тетя»- говорила я, но настолько слабым голосом, что едва слышала себя сама. Прошло минут десять, пока я смогла прийти в себя, стоя, согнувшись у калитки сада и пытаясь восстановить дыхание. Небо заметно потемнело, потянуло свежестью. Собирались грозовые облака. Тетя сидела, нежно прижавшись к стволу дерева, совершенно неподвижно. Я испугалась, что она уже умерла.
Аннета никогда не рожала, но воспитывала семерых мальчишек. Одного они с Антуаном усыновили, а все остальные появились в доме, как-будто так и должно было быть. Двое мальчиков были соседскими детьми, родителей посадили, Аннета выхлопотала опекунство. Еще двоих она забрала у двоюродной сестры Антуана, когда та вышла повторно замуж, совершенно забросив детей. Одного малыша ей подбросили под дверь, Аннета едва не раздавила его, выходя из дома. Последний мальчик имел родителей, они были вполне добропорядочными людьми, но работа была для них настолько важна, что их сын фактически все время проводил в семье Аннеты.
Для меня Аннета была крестной матерью и называла меня единственной дочкой. Она безумно меня любила и никогда не ругала, даже когда я была не права. Будучи помоложе, тетя иногда приезжала к нам под рождество. Она никогда не предупреждала о своем приезде, обожая нагрянуть сюрпризом. Аннета заходила в дом с огромными тюками, в которых были груши, яблоки, вино, сливки, деревенское молоко. Она создавала очень много шума, занимала собою почти все пространство нашего небольшого дома, много смеялась, всех целовала и обнимала и вдруг очень быстро собиралась и уезжала, не прожив и двух дней, ссылаясь на полный дом мальчишек.
Я не могла потерять Аннету. Я еще не смирилась с потерей отца. Отдышавшись, я собрала все свои силы и закричала что есть мочи: «Аннета, Януш ломает твой табурет!» Я знала, что это её поднимет, даже если она уже умерла. Самый младший в семье Януш был такой занозой, что постоянно требовал внимания. А личный табурет был главной реликвией тети….
Большое тело Аннеты зашевелилось, она сделала усилие и поднялась, явно не желая этого. Аннета отошла всего несколько шагов в сторону от груши, ворча что-то себе под нос про Януша. Вдруг совершенно неожиданно прогремел неистовый гром, и молния осветила всю округу, попав в грушу, под которой минуту назад сидела моя тетя. Больше я ничего не помнила. Силы оставили меня, физическое напряжение смешалось с напряжением эмоциональным, голова моя закружилась, в глазах заплясали мурашки и я медленно ушла в темноту.
Я очнулась на руках своей матери, которая нежно гладила меня по голове. Меня перенесли в гостиную на диван в ожидании доктора. Тетя Аннета была в порядке, но сильно напугана. Дядя в саду разбирался с пострадавшей грушей. Карета скорой помощи приехала быстро, доктор осмотрел меня, велел отлежаться и прописал успокоительное. Всех очень удивил мой вид, я была буквально всклокочена и изодрана. Еще 3 дня я не могла ходить, ноги не слушались меня. Мама не задавала мне лишних вопросов, зато Аннета не отходила от меня и всячески пыталась спросить, почему я придумала про табурет и Януша, ведь Януша и дома-то не было. Я долго не знала, что сказать, а потом взяла и рассказала, как все было. Рассказ мой вызвал очень большие эмоции у всей нашей семьи.
Чудесное спасение Аннеты почему-то связали с моим русским происхождением, приписав мне особые способности. Мама тихо плакала, боясь открыть мне тайну моего рождения, а я не знала, как её успокоить. Нужно было время.
Через две недели мы вернулись домой, уезжая, взяв с Аннеты обещание, что она непременно навестит нас перед рождеством.
Аннета сдержала слово, водрузив свой непременный продовольственный запас – живую еду, как она говорила, на своего старшего сына. Она приехала, слегка помолодевшей и заметно похудевшей. В кои-то веки Аннета взяла в дом работницу, пожилую китаянку, которая весьма преуспела в лечении и массаже. Особенно хорошо было Аннете после иглоукалывания, которым старая китаянка владела в совершенстве, постепенно завоевав признание всей округи. Сердце и суставы тети начали уже сдавать, слишком большой вес создавал для организма чрезмерную нагрузку. Поэтому китаянка появилась в доме как раз вовремя. Рождество отмечали скромно. После смерти отца нам с матерью пришлось переоборудовать его мастерскую под маленькую пекарню. Дела шли не слишком хорошо. Я помогала матери, но мои занятия в университете отнимали много времени. Нам едва удавалось справляться с налогами. Отца не хватало катастрофически. Друзья и соседи частенько вспоминали его, он был совершенно безотказным человеком, помогая всем и вся, очень часто совершенно безвозмездно. Это было не характерно в наших краях, подобный альтруизм связывали с его широкой русской натурой. Не хватало и больших семейных праздников, которые так любил устраивать мой отец.
Погода была на редкость холодной. Провожая Аннету, я простыла, поезд почему-то сильно опоздал. Была сессия в университете, и я много занималась. Отлежаться не удалось, простуда моя не только не затихала, но и переходила в хроническое состояние. Обучаясь на доктора, а это была мечта моего отца, я хорошо уже понимала, что болезнь затронула легкие. Перед последним экзаменом я занемогла. Температура не давала мне встать, кашель мешал дыханию, раскалывалась голова. Пришлось вызвать доктора. Антибиотики почему-то не помогали, и день ото дня мне становилось все хуже. Мама не отходила от меня, она не спала ночами и сильно осунулась. Недели через две снова приехала Аннета, она привезла свою китаянку. Но её иголки тоже не помогали. В одну из этих ночей мне приснился отец. Он что-то говорил, но слов я не запомнила. Мы стояли с ним на нашей горе и смотрели на синий утес. Отец показывал в сторону России. Утром меня увезли в госпиталь, начались судороги. Но лечение не помогало, больница же наводила на меня дополнительную депрессию, и я попросилась домой. Шла четвертая неделя болезни. Мой организм сдавал. Однажды ночью, проснувшись, я услышала разговор Аннеты и мамы. Аннета умоляла маму открыть мне тайну моего рождения. Она что-то говорила про имя, ссылалась на предсказание своей китаянки, с которой теперь была совершенно неразлучна. Я позвала маму. Слабым голосом, который я сама не узнавала, я сказала, что все знаю про свою родную мать. Я поцеловала маму, успокоив её и не давая ей возможности рыдать. Аннета вмешалась в разговор, передавая мне предсказание китаянки. Она сказала, что в России мне было дано имя Серафима. Это имя было священным в семье моей русской матери, им называли в честь святого, не раз помогавшего им в великих бедах. Моя польская мама уговорила отца изменить мое имя, чтобы ребенку было проще в новой стране. Она назвала меня Сарой. Китаянка настаивала на возвращении имени, она также просила мою мать позвать православного священника и провести обряд крещения. Я не сопротивлялась, а мама моя, почувствовав облегчение от тайны, тяготившей её столько лет, побежала в русскую церковь и привела священника уже через час. Меня переодели и посадили на кровати. Священник, отец Борислав, был молод и даже красив. Меня окрестили снова Серафимой. Имя было мне немного чуждо, но вполне могло сочетаться с Сарой, потому все происшедшее не слишком меня взволновало. Я больше беспокоилась о маме, которую моя болезнь совершенно выбила из колеи. Как ни странно, я хорошо спала эту ночь, а наутро захотела есть. Аннета, мама и китаянка наперебой принялись готовить. Болезнь моя начала отступать.
Прошел год. Я заканчивала учебу, оставался всего один семестр в университете. Жизнь шла своим чередом. Мама много работала, я, как могла, помогала ей. Иногда приезжала Аннета с кем-нибудь из детей. Летом мы снова собирались к ним в отпуск. Я думала о синем утесе. Я представляла, как буду бежать к вершине горы в надежде услышать в душе голос моего отца. Я все еще скучала по нему. Хотя в последнее время я становилась все ближе к своей матери. Как ни странно, но раскрытая тайна моего рождения только сблизила нас. Вечерами мы много и весело болтали, строили планы, связанные в основном с окончанием моей учебы. Мы хотели перебраться поближе к Аннете, быть вместе с семьей. Мечтали купить небольшой домик с садом и наслаждаться природой. Я думала освободить мою мать от непосильных трудов, начав свою врачебную практику. Ничего, казалось, не предвещало беды.
В марте у мамы началась утренняя тошнота. Дня три она скрывала это от меня, потом, когда скрывать уже было невозможно, призналась мне, что уже давно не чувствует себя здоровой, и я повезла её в клинику на обследование. Диагноз был неутешительным. Предстояла операция и длительное лечение. Маму начали готовить к операции. Но буквально за пару дней её вдруг отменили, сославшись на слабое сердце. Я понимала, что мама обречена. Она была еще так молода и красива. Она так мало жила, так мало была счастлива. Сердце мое надрывалось от боли, душа рыдала. Все мое существо напряглось и издавало во вселенную всего лишь один вопрос «ЗА ЧТО?»
Я не верила в Бога. Мы праздновали рождество и пасху, мама иногда бывала в храме, но вряд ли её вела туда истинная вера. Все праздновали рождество и пасху, все иногда ходили по праздникам в храм. Проповеди святого отца нашего прихода нисколько не вдохновляли меня, постоянно одно и то же. Догмы, в которые пыталась загнать меня религия, совершенно не вязались с материальным миром, в котором я жила. За два дня я невероятно ожесточилась. Вопрос «за что» довлел надо мной и становился все более тяжелым. Я пошла в храм. Я не задумывалась, в какой храм мне идти. Я зашла в самый ближний храм. Это была русская церковь. Я вдруг поняла, что я впервые в этой церкви. Она была так не похожа на католические храмы. Не было статуи мадонны, как-то по-другому пахло ладаном и свечами, кругом иконы, стены расписаны сценами из библии. Глаза в глаза смотрят святые. И некуда сесть. Мне так хотелось посидеть, но в православной церкви можно было только стоять. Это немного расстроило и удивило меня. Уже потом я поняла, что в России многое познается через терпение и страдание, жизнь в этой стране всегда связана с испытаниями.
Я походила по церкви, наполненная непониманием горя, свалившегося на меня, поискала глазами священника, но никого не нашла. Я уже собиралась уходить, разочарованная пустым своим визитом, казавшаяся себе смешной в надежде найти спасение в церкви, будучи врачом. Как вдруг я увидела маленькую иконку; глаза, смотревшие с неё, пронзили и остановили меня. Я подошла поближе. В церкви никого не было. Я всматривалась в эти глаза, завороженная их глубиной и все больше понимала, что они пытаются что-то мне сказать. Я не понимала языка икон. Но не уходила. На иконе был изображен старец. Слегка наклоненная его голова была обрамлена копной белых волос. Седые усы и борода. И глаза. Какие это были глаза. Казалось, он понимал меня. Казалось, он понимал все. Казалось, он понимал, куда больше, чем я. В этих глазах была печаль и боль. Но в них была и надежда. Они приковывали к себе и смотрели прямо в душу. Я достала блокнот и записала в него то, что было написано на иконе. Выходя их храма, я вдруг поняла, что нужно искать. Что искать, я еще не знала, но душа моя говорила, что какой-то выход должен быть.
Неподалеку от нашего дома жила русская семья. Они покупали у нас выпечку. Я решилась зайти. Марина, так звали хозяйку, встретила меня очень тепло, посадила за стол, начала предлагать еду и очень огорчилась, когда я отказалась. Она слышала о маме, булочная наша не открывалась уже неделю. Я показала ей запись с иконы. «А, это же Серафим Саровский,» - сказала Марина, разглядывая мои каракули. Это великий русский святой. «Расскажите мне о нем», - попросила я. Но Марина мало, что знала. Знала только, что мощи его лежат в Дивеево, маленьком городке возле Нижнего Новгорода. Сама она там никогда не была.
Через два дня приехали родные. Аннета привезла китаянку, свою неразлучную подругу, Аи Чунь. Приехал и дядя Антуан. Трое старших их детей остались присматривать за мелкотой. Самого маленького Януша пришлось взять с собой, он до сих пор не угомонился и держал семью в постоянном напряжении, как говорил Антуан.
Все молчали, пока я рассказывала, что спасти маму традиционными медицинскими методами невозможно. Я посоветовалась уже со всеми знакомыми врачами, обращалась ко всем возможным светилам в округе. Диагноз мамы звучал как приговор.
Первой прервала всеобщее молчание Аи Чунь. Она сказала, что на востоке лечат даже неизлечимые болезни, но при этом сам больной участвует в лечении не меньше докторов. На востоке к болезням относятся по-другому, - верят, что болезнь дается за что-то, но главное, для чего-то. Болезнь появляется сначала в ауре, как результат отсутствия гармонии в жизни человека. На этом этапе её можно распознать, как плохое настроение, депрессия, упадок сил или еще какие-то негативные настроения. Это могут быть и тяжелые мысли. Гнев, уныние, досада, ревность, желание мстить, обида, слишком критическое отношение к себе, - все это может явиться первопричиной болезни духа. Если не предпринять никаких мер, то болезнь переходит на тело. В очень тяжелых болезнях, в болезнях маленьких детей часто как причина работает карма.
Я читала что-то о карме, но толком не понимала, что это. Аннета, погладив меня по голове, включилась в разговор и начала объяснять мне, что на востоке верят в перерождения, в множество жизней, в то, что человек, умирая, отходит в другие миры и там готовится к новому воплощению. Все, что он получает в новом воплощении, зависит от прежней жизни – друзья, обидчики, семья, болезни. Антуан молчал, но я поняла, что и он, человек, казавшийся мне абсолютным материалистом, никогда не молившийся, никого ни о чем в жизни не просивший и во всем полагавшийся только на себя, даже он в это верит. Дядя, словно почувствовав мои мысли, вдруг смутившись и порозовев, сказал мне, что Аи и его заставила смотреть на мир иначе, вылечив от курения и хронического кашля.
«Что же нам делать, - выдохнула я, начиная плакать,- разве можно сделать что-то с кармой, ведь, насколько я поняла, это словно рок, это предопределенность какая-то?»
«Ну не совсем, - сказала Аи Чунь, - нам надо подумать, где скрывается причина маминой болезни».
Мама после смерти отца сильно сдала. Она редко смеялась, была всегда печальна и постоянно говорила, что единственная её радость и цель в жизни – это я. Она много работала, но совсем забросила свое любимое дело – рисование. Мама когда-то была художницей, пусть не знаменитой, но рисовала она неплохо и порой даже выставлялась. Мольберты и краски теперь пылились на чердаке.
«Каждый человек важен для Бога, как личность, как творец, у каждого есть своя цель в пребывании здесь, и отклоняться от неё нельзя, - говорила Аи Чунь, - нужно обязательно делать любимое дело и радоваться жизни».
- И что же, если вдруг жизнь припирает к стенке материальными проблемами, ты вынужден заниматься не любимым делом, а чем-то, что приносит больший доход, то приговором обязательно будет тяжелый недуг? – парировала я.
Все снова замолчали.
-Болезнь – это когда организм начинает саморазрушение, тут может быть очень много причин.-
Я посмотрела на Аи и вдруг поняла, что эта маленькая, пожилая уже женщина, приехавшая на заработки из Китая, мыслит совсем по-другому и пытается мне что-то донести, а я упорно стою на своем.
- Что нам делать, Аи?-
- Надо говорить с мамой и просить помощи и совета у высших сил.-
Два дня и две ночи мы беспрерывно разговаривали с мамой, все, вся семья, люди, любившие друг друга. Мы побороли в себе множество комплексов, раскрыли все самые потаенные уголки своих душ, высказывали самые разные предположения, сомневались, порой даже ругались. Но мы все же пришли к выводу – мама совершенно забросила свою собственную жизнь, она отошла от своей судьбы, полностью переключилась на мою, таила в душе обиду за потерю мужа, за отсутствие собственных детей. И еще много-много разных обид. Аи требовала, чтобы мама вспомнила всех, кто её обидел, и всех, кого она обижала в этой жизни. При этом каждый из нас вспоминал это и о себе, ведь беда была общей, потому и причины могли быть во всех. Мы все устали, засыпали на ходу, но в душах наших мы ощутили сильное волнение и заметные изменения.
На третий день на семейном совете было принято решение везти маму в Индию в одну из клиник тибетской медицины. Сопровождать маму взялись Антуан и Аи. Я долго сопротивлялась этому решению, но семья, особенно мама, настаивала на том, что я должна была закончить учебу. Антуан был мужским тылом семьи, Аи знала языки и обычаи востока, Аннета не могла оставить детей. Мой опыт врача при мамином диагнозе просто обнулили, западная медицина не знала способов борьбы с её недугом.
До принятия решения мы с Аи дважды ходили в русскую церковь и стояли у иконы святого Серафима Саровского. Мне рассказывали и раньше, что этот святой всегда помогал нашей семье в самых тяжких испытаниях. Я смотрела в его глаза и, честно говоря, мало что чувствовала. Я просто молила его помочь. Я говорила, что совершу много добрых дел, что буду постоянно помогать всем, кому только смогу, что поеду в далекую Россию и поклонюсь ему и могилам моих предков. Я умоляла его спасти мою маму. Аи же словно отключалась, стоя у иконы, она как будто отсутствовала, уходила куда-то в себя. Потом вдруг «просыпалась» и начинала благодарить икону, сложив ладони и много-много кланяясь. Во время второго визита в церковь Аи сказала, что Серафим посылает их в Индию, что он их услышал. Как она это поняла, мне было не ясно. Но я очень благодарила судьбу за то, что с нами в эти дни оказалась эта маленькая китаянка, принявшая нашу боль, словно свою собственную.
Антуан оформил кредит в банке, я переехала к Аннете готовиться к последним экзаменам и помогать с детьми. Дом и пекарню мы пока просто закрыли.
Маму увезли через 8 дней предположительно на месяц. Я не плакала, провожая её, я знала, что мы увидимся. Каждое утро и каждый вечер перед сном я молилась иконе Серафима Саровского. Два раза мне удалось подняться на гору. В первый раз я почувствовала отца так явно, словно он стоял за моей спиной. «Все будет хорошо, все будет хорошо»- звучало в моей голове при этом. Во второй раз мне показалось, что отец был не один, я чувствовала, что рядом с ним стоит моя родная мама. Я не помнила её, но что-то очень родное было вокруг меня, что-то теплое и бесконечно доброе. Я бежала с горы так же быстро, как когда-то давно, предчувствуя беду с Аннетой. Но в этот раз в душе моей не было ощущения беды, я чувствовала радость. Дома меня ждали хорошие новости, маме становилось лучше.
Антуан звонил каждые 3 дня, но говорил по-мужски мало. Он рассказывал, что маму кормят и поят особыми травами и настоями, что она выучила мантры и постоянно поет их, что она говорит подолгу с монахом, который её лечит, и купается в особых источниках. Два дня мама переносила какие-то камни, потом её натирали грязями. Мне все это было почти дико, ведь мои знания в медицине не предполагали ношения камней при тяжелых заболеваниях.
Еще через неделю мама начала рисовать. Антуану очень нравились эти рисунки. Аи принимала самое непосредственное участие в мамином исцелении, они вместе читали библию и другие святые писания, Аи делала маме массаж, помогала постигать азы йоги. Камни они тоже носили вместе - так мне передавал дядя Антуан.
Месяц подходил к концу. Я успешно сдавала экзамены, но все больше начинала думать о том, для чего может быть нужно ношение камней при тяжелой болезни.
Мне оставался последний экзамен, когда позвонил Антуан и сказал, что лечение идет успешно, но говорить о полном выздоровлении пока рано. Нужны были еще деньги. Мы с Аннетой решили продавать пекарню и наш домик. На это ушло две недели. Я переехала к Аннете насовсем, получив, наконец, долгожданный диплом врача. Меня сразу же приняли на работу в местную больницу.
Мама вернулась через полтора месяца. Она была сильно похудевшей, с коротко постриженными волосами. Всю её прежнюю одежду монахи посоветовали выбросить, считая, что в ней «оставалась аура болезни». Мы с Аннетой и детьми едва её узнали. Антуан и Аи сразу же повалились спать после 14 часов перелета, а мама сидела на кухне, с удовольствием поедая пироги и удивляя нас переменами во внешности и душе. Она стала другой. Почти до неузнаваемости. В ней не было больше и следов той вечной усталости, которая, казалось, навсегда поселилась в её лице и теле. Слегка округлившиеся от похудания, большие глаза её сверкали неистовой любовью к жизни. Жесты её стали восторженными, а речь при этом более сдержанной. Изменился даже голос. Всегда какой-то потухший, он теперь отличался более высокими нотками. Говорила она мало, но в каждом её слове было много подтекста. Монахи сказали маме, что болезнь встала, она притормозилась и больше не развивается, но при определенных условиях может проявиться опять. Мы проговорили полночи. И я поняла, что в Индии лечили не мамину болезнь, там лечили её душу. Там учили её по-другому жить.
Утром следующего дня я отправлялась на работу. Мама уже встала и весело готовила завтрак на всю семью. При этом она не пичкала меня, как обычно, лишним бутербродом, не давала наставлений по любому мелкому поводу, она спокойно покормила меня и сказала, провожая из дома: «С Богом».
Дел в больнице было не особенно много, это была маленькая клиника в провинциальном городке, где все знали друг друга. Пока мне приходилось в основном консультировать старушек.
Осенью мы купили небольшую квартирку неподалеку от дома Аннеты и начали обустраиваться. Мама тоже начала работать. Она устроилась в школе, преподавать детям рисование. Зимой перед рождеством я зашла в церковь, в ту самую русскую церковь, где икона святого Серафима передала Аи, где лечить маму. Я стояла перед иконой не меньше часа в каком-то оцепенении. Мне было просто хорошо. Я даже не могла благодарить, я смотрела на своего святого теску, и слезы тихо текли из моих глаз. Уходя из церкви, я твердо пообещала Серафиму, что поеду в Россию, поклонюсь его мощам при первой же возможности.
Аи ненадолго покинула нас, она поехала на Родину, но к рождеству вернулась, в Китае у неё почти никого не осталось.
Мама, совершенно преображенная изнутри, не переставала поражать меня новыми знаниями, которые пока сложно вязались в моей голове с действительностью. Она много читала и много рисовала. Её рисунки были совершенно иными теперь. Мама рисовала портреты святых, ангелов, которые, как она говорила, вставали перед её внутренним взором. Мама и раньше рисовала портреты, но это было другое. Строгие, изумительно красивые лица с огромными глазами, сияющие благородством и чистотой. Монахи научили её видеть внутренним зрением. Мама так тонко передавала их образы, что даже мне казалось, будто я откуда-то знаю их. Осенняя погода с ветром и дождями прибавила мне хлопот на работе, свободного времени почти не было, а мама столько всего успевала за день, оставалось только удивляться. Это был духовный рост. У мамы появился великий стимул и смысл в жизни. И заключался он не только во мне, как было раньше, а в ней самой, в её собственной судьбе. Она постоянно читала. В доме появились новые книги – Блаватской, Рерихов, Профетов, Даниила Андреева, который произвел на маму самое сильное впечатление своей «Розой мира». Библия постоянно сопровождала её; мама, казалось, знает её наизусть, Бхагавад гита. И если мне порой было совершенно непонятно, о чем там написано, то мама с легкостью находила всевозможные способы объяснения непонятого. Аи и Аннета были всегда рядом, часто читали вместе. Антуан тоже любил такие вечера, даже дети притихали и слушали, а потом переспрашивали, что такое карма, колесо сансары, кто такой Эль Мория или Серапис Бей. Сераписом Беем, как оказалось, был мой Серафим Саровский.
Я едва успевала за маминым ростом, оставаясь сама, как мне казалось, на прежнем уровне, поскольку я просто слушала, но не жила всем этим, как Аи и мама. Порой меня даже немного утомляло то, что я никак не могу найти связи с новой философией, вошедшей в наш дом, с моей работой и объективной реальностью вокруг. Я еще находилась под впечатлением жестокого стресса, связанного с маминым диагнозом, и даже порадоваться от души её исцелению не могла. Когда я анализировала свое внутреннее состояние, я понимала, что не очень-то верю в её исцеление, я словно выжидала, когда болезнь снова заявит о себе. А мама верила. Она точно знала откуда-то из глубины своего сердца, что болезнь была послана ей, как назидание изменить свою жизнь, и даже не столько жизнь, а отношение к ней. Монахи говорили ей, что истоки болезни кроются в дисгармонии с самим собой и с миром. Мне было очень сложно это понимать. Я могла связать все это с психиатрией, но с насморком, например, не могла. Для меня в воздухе летали вирусы, они в плохую погоду определяли грипп. Неожиданно помогла Аи.
Наша маленькая китаянка всегда оказывалась рядом, когда это особенно было нужно. Продав квартиру в Китае, она открыла неподалеку от дома Аннеты небольшую вечернюю школу, в которой учила правильно питаться, делать массаж, лечиться народными средствами. Школа становилась все более популярной в округе. Когда я впервые вошла в эту школу, Аи рассказывала людям о связи различных заболеваний с настроениями, мыслями, эмоциями, в конечном счете, энергиями, которые окружают человека. Она говорила, что кашель, например, сильнее всего связан с порывом гнева. Что люди эманируют, выбрасывают из себя определенные энергии, которые очень связаны с нашим эмоциональным состоянием. В воздухе всегда есть микробы и вирусы, но больше шансов заболеть у того, кто гневается или постоянно раздражен, а не у того, в чьем сердце живут любовь и покой. Раздражение, уныние она связывала с хроническим насморком. Болезни желудка с неудовлетворением на работе, - она говорила, что человек делает не то и не так, потому и пища переваривается неправильно. Непринятие обстоятельств судьбы с аллергией. «Прямую параллель провести довольно сложно,- говорила она, - человек никогда не эманирует только одни типы энергии, это всегда комплекс». В тибетской медицине человека рассматривают, как сложную энергетическую систему, в которой при отсутствии гармонии энергий начинается дисгармония тела. И лечат тибетские врачи совершенно по-другому, они восстанавливают энергетику, пытаются гармонизировать личность, а это предполагает работу над собой, над привычками, над характером. Вот на этих словах, меня словно «пробило». Я вдруг вспомнила, что всегда могла с точностью назвать диагноз по внешнему виду и характеру пациента. Все больные с одним и тем же диагнозом были очень похожи. Исходя из своей практики, я заметила, что люди с рассеянным склерозом, например, были чрезмерно эмоциональны, все принимали слишком остро, сильно переживали любую мелочь.
Аи говорила, что судьба и болезни идут рядом, что порой именно болезнь вытаскивает душу из темных глубин, но часто мы не понимаем этого, и боремся с болезнью таблетками, а не пытаемся услышать или увидеть знаки, которые подает нам судьба. Тогда болезнь побеждает. Аи говорила, что часто наше желание рождает болезнь, желание не видеть очевидное может порою привести к физической слепоте.
Я вспомнила, что отец рассказывал мне, как мой дед, вернувшись из сталинских лагерей, совершенно замкнулся, ушел в себя, буквально не хотел не во что вникать, не хотел ни видеть, ни слышать о мире и его проблемах. Через несколько лет он совершенно ослеп и оглох, прожил при этом до 95 лет. Аи приводила, тем временем, пример, как работала с одной девочкой, которой было 6 лет, и она не могла ходить. «Я чувствовала, - говорила Аи,- что ребенок не должен ходить, не хочет, что её душа сама выбрала этот путь, видимо он ей нужнее для духовного развития». Она приводила массу примеров, когда в семье, где самой отличительной характеристикой всех её членов была гордыня, рождался умственно отсталый ребенок. Она видела при этом, что именно это несчастье делало людей менее горделивыми. Она видела, как попадали в аварии и выживали люди, как потом аварии повторялись и они погибали. Она рассказывала людям, что наши ангелы дают нам подсказки, что небо бесконечно терпеливо к нашим ошибкам и нас вначале предупреждают о возможном несчастье, а лишь потом оно приходит. Эта маленькая китаянка была особенным человеком. И я начала у неё учиться.
Как-то я спросила Аи, почему у неё нет семьи. Она ответила спокойно в присущей ей манере, что в этой своей инкарнации не выходила замуж и не рожала детей, чтобы не связывать себя слишком крепкими узами кармы, поскольку надеется, что выйдет после смерти из колеса сансары. Мы могли проговорить с Аи всю ночь, несмотря на то, что она предпочитала строго соблюдать меры, как она говорила, и ложилась всегда рано. Но для меня Аи делала исключение. А потом смеялась, что выполнила еще одну свою работу с еще одним человеком, повернув его лицом к истине, лицом к Богу, а в итоге лицом к себе.
Аи оказалась человеком, знакомым с древними истинами. Через месяц после начала моей учебы она рассказала мне, что получала посвящение в Индии. Я слышала про посвящения, но толком не знала, что это. Аи сказала, что посвященные знают, как в действительности устроен мир, откуда взялось зло, что такое Бог и Белое Братство, кем были раньше люди и куда ведет их путь. Еще она сказала, что посвященные знают, кто они, откуда и что должны делать. Но больше всего меня потрясло то, что к посвящению, как оказалось, готовится и моя мама. Что она есть древний дух, забывший себя, и лишь такое тяжкое испытание, как смертельная болезнь, пробудило её. И теперь мама почти готова принять свое первое посвящение, во время которого она вспомнит свои инкарнации и как она появилась на Земле. Потом Аи добавила, что дальше её ждет долгий путь учебы по направлению выполнения той задачи, с которой она когда-то здесь родилась. Чем больше я общалась с Аи и мамой, тем больше я понимала, что и я сама должна иметь какое-то прошлое и какую-то большую цель в жизни. И вряд ли эта цель ограничивалась лечением моих больных антибиотиками, замужеством и рождением детей.
Прошел год с тех пор, как моя мама заболела. Мы ехали с ней в клинику сдавать очередные анализы. Мама нисколько не волновалась, а у меня все съежилось внутри. Аи была рядом. Она стала нам родной, Аннета ни за что не соглашалась отпустить её из своего дома. Аи и не думала покидать её, Аи очень любила детей, армия мальчишек Аннеты и Антуана была теперь и её армией. Аи видела, что я волнуюсь. Она положила свою правую ладонь мне на солнечное сплетение и велела глубоко вдохнуть. В моем животе появилось тепло, которое постепенно уничтожило волнение. Мама при этом тихо улыбалась и качала головой. «Ей пора самой уже научиться регулировать свои чакры», - говорила она Аи. Мама прошла обследование, которое показало, что болезнь не прогрессирует. Все анализы были в порядке. Аи торжествовала. Мама же была такой спокойной, словно ничего страшного в её жизни и не было. А ведь прошел всего один год.
После клиники мы все вместе пошли в русскую церковь поклониться Серафиму Саровскому. Стоя у иконы, мы вдруг поняли, что пора нам ехать в Россию. Мама хотела увидеть папиных родственников, показать мне Родину, но больше всего мы все хотели поехать в Дивеево, которое считалось русской обителью Сераписа Бея и четвертым уделом Богородицы Марии.
Оставалось только раздобыть денег. Финансовое наше положение оставалось пока нестабильным, мы только что справились с кредитом и накоплений не имели.
И вдруг мне пришла в голову идея. «Мама, - сказала я, - а почему бы тебе ни попробовать нарисовать голубой утес, который виден с нашей горы?»
Мама знала про мою любовь к горе, но она не знала, что я связываю эту любовь и с синим утесом. Я же, как оказалось, не знала куда большего. Я не знала, что мама уже рисовала голубой утес, но забросила эти рисунки, когда вышла замуж за папу. Больше того, оказалось, что мама и папа встретились на моей горе! Как раз тогда, когда мама делала наброски утеса. Аи оставалось только подтвердить, что это все знаки судьбы. А мама как раз готовилась к своей первой после болезни выставке.
Свою картину мама закончила за три недели. Каждый день она поднималась на гору и проводила там несколько часов, и небо благоволило этому – в школе, где работала мама, были летние каникулы, а погода стояла просто великолепная. Ежедневные нагрузки укрепили мамино сердце, которое никогда не хвалили доктора. Мама не показывала нам картину, пока не закончила её. И вот вся семья собралась в гостиной Аннеты и дяди Антуана в ожидании увидеть мамино творение.
Картина была необыкновенной. Написанная с вершины горы природа, открывала взору необозримые просторы. Быстрые воды реки словно ожили и неслись вдаль. Синий утес сиял на солнце необыкновенной красотой и изяществом. На реке был туман, в котором можно было различить силуэт дерева и груши, сильно напоминавшей мою похудевшую теперь уже тетю. Я бы никогда не согласилась продавать эту картину, но нам нужно было ехать в Россию.
Картину купили в первый же день выставки. Мы начинали сборы. Ехать решили в конце августа. Мама дозвонилась до кузины отца, жившей около Москвы, забронировала гостиницы, заказала билеты. Мы планировали пробыть в России 6 дней, быстро осмотрев Москву и Нижний Новгород, посвятив основное время Дивееву. Свободных номеров в гостиницах Дивеево не оказалось, но моя московская тетя заверила нас, что в Дивеево очень много сдающихся квартир и на улице мы не останемся.
Тем временем я усиленно занималась в школе Аи. Я уже многое постигла в понимании законов мироустройства, которые сильно отличались от моих представлений о жизни, и начинала по-другому воспринимать окружающую действительность. Я и работать стала по-иному, пристально вглядываясь в каждого пациента, входящего в мой кабинет за медицинской помощью. Я искала внутренние причины болезней, пытаясь связать их с привычками и психотипом людей. Какими же разными теперь казались мне мои пациенты. При этом большинство было уверено в том, что их здоровье напрямую зависит от стоимости страховки и систематического обследования. Только с некоторыми удавалось поговорить по душам, так, как меня учила Аи. Я спрашивала, когда пришла болезнь, и с чем это могло быть связано в жизни. И мы пытались разобраться, что послужило стимулом заболевания.
Однажды ко мне пришла мамина коллега, учительница математики, которая внезапно заболела артритом. Она не верила ни во что, кроме логики, но в разговор все же втянулась. Оказалось, что заболела она после стресса, как впрочем, большинство моих пациентов с серьезными диагнозами. Я спросила её, что она испытывала во время того стресса, какие чувства - обиду, гнев, разочарование? «Нет», - отвечала моя больная, явно пытаясь точнее вспомнить и обозначить правильным словом свои переживания. «Я испытала негодование, - наконец сказала она, - причем по отношению к себе». Дальше она рассказала мне, что в течение длительного времени винила себя в том, что попала в ситуацию, вызвавшую стресс, что не смогла её предвидеть и предотвратить. «Я буквально грызла себя день и ночь, я себя очень винила», - говорила она. «Какая тонкая связь», - вдруг подумала я, проводя аналогию с самоедством на уровне подсознания и аутоиммунным процессом, вызывающим саморазрушение организма на уровне физического тела. «У Вас аутоиммунный процесс, - объясняла я моей больной,- Ваш иммунитет вырабатывает антитела против своих же органов, против суставов в данном случае. Вы грызли себя в душе, теперь ваше тело грызет себя изнутри!» Неожиданно мне самой открывалось много из того, о чем учили меня Аи и мама. Человеческое существо, являясь сложным космическим созданием, имеет множество тел, и физическое тело лишь его основа в материальном мире. Над физическим телом несколькими слоями надстроены тела энергетические – эфирное, в котором мы путешествуем о сне по четырехмерному пространству, и которое не распадается еще 40 дней после смерти. Далее следует тело астральное. Через эфирное тело проявляются рефлексы, а через астральное эмоции. Каждое тело соответствует своему плану, или миру, ведь жизнь многомерна. Далее идут тела ментальное, кармическое, казуальное. Названия им даны разные, как говорила Аи, но не в этом суть, а в том, что они неразрывно связаны с человеком и взаимодействуют друг с другом, взаимовлияя на физический план и образуя ауру. В кармическом теле записана карма, в более высоких оболочках память прежних жизней, доступная немногим. Аи видела ауру. Когда я гневалась или злилась, она очень переживала за меня, говоря, что темные силы ждут этих моментов, мгновенно прорываясь в мою ауру на нитях гнева или злости, и нарушают её, питаясь моей энергией. В лучшем случае при этом можно заболеть простудой… Аура имеет цвета. По ним Аи могла сказать диагноз, по ним она могла прочесть состояние больного, и даже его прошлое. Будущее Аи тоже могла иногда видеть, но никогда не занималась предсказаниями, уверенная в том, то человек есть творец своей судьбы, и творит он её каждый день, а предсказания могут ограничить свободу. Аи так много знала о мире. Она говорила, то когда-то некоторые ангелы отошли от Бога, пытаясь создать свой, более правильный мир. И Отец небесный не стал им противоречить, предоставив полную свободу силой своей любви. Аи называла этих ангелов падшими, ибо они создали мир, полный хаоса, отчаяния и боли. Но беда состояла в том, что падшие призвали свободные души из всех миров вселенной, дав им ложные обещания, и души эти поддержали бунт павших. Отец- Бог дал им всем свободу. В надежде, что они поймут свою ошибку и вернутся в первозданное лоно его, где нет места гордыни и боли и правит миром Любовь.
С тех пор существует материальный мир. Трехмерный мир. Самый низкий. Ибо в двумерном живут только самые низкие создания, совершенно отделившиеся от Творца. А есть еще более высокие миры. И их мерность не знает границ. В тех мирах живет Белое братство. Его составляют высокие души, близкие к Богу. И они помогают нам, людям, когда-то поддержавшим падших ангелов. И попавших в колесо сансары, о котором они не могли знать. Среди Белого братства есть и люди, жившие на Земле в разное время. Многие из них были посланы в трехмерный мир с определенными миссиями, многие поднялись, но многие и пали, не выдержав суровых законов кармы. Среди великих посланников космоса много известных и много неизвестных душ. Среди них Гуаттама Будда, Иисус Христос, Дева Мария, Серапис Бей, Эль Мория, Сен Жермен, Гуань Инь, так любимая Аи Чунь и многие – многие другие. Сансарой Аи называла круг рождений и смертей, который очень трудно прервать, ибо карма навеки привязывает человека к трехмерному пространству. Свои лекции Аи всегда связывала со священными писаниями, в которых иносказательно говорилось принципиально о том же.
Мне все это было очень интересно, но я пока не видела явных подтверждений всему, что слышала от Аи и мамы. Но они не торопили меня, терпеливо и нежно любя. Я развивалась скачками, делая самые высокие свои шаги именно тогда, когда могла реально увидеть и связать с живым примером из жизни ту теорию, которую мне преподавали. Я видела перед собой Аи. Маленькая, всегда бодрая, никогда не болеющая и неунывающая, она отдавала всю себя людям, совершенно не заботясь о материальной стороне жизни. И жизнь берегла её. Она жила в разных странах – Индии и Китае, Бурятии и Монголии, знала множество языков и обычаев, знала магию трав и цветов, тонко понимала музыку и связывала её с математическими формулами. Везде, где она появлялась, начинала жить гармония и любовь. Она говорила, что самым главным её предначертанием в этой жизни была попытка связать восток и запад. При этом она уделяла мне так много времени и внимания, потому что через меня она могла провести в западную медицину хоть какие-то элементы восточной.
Я очень многое теперь видела по-другому. Я видела, что некоторые мои пациенты никогда не расстанутся со своей болезнью, потому что иначе им будет незачем жить. Они культивировали свою болезнь, любили и лелеяли её, ходили и ходили по врачам, но не для того, чтобы поправиться, а лишь затем, чтобы показать, как много они знают о своем заболевании. «Забери у них болезнь и они просто погибнут», - говорила про таких Аи. И все это моя маленькая китаянка связывала с борьбой света и тьмы. Она говорила, что больной человек эманирует гаввах – энергию страданий, которой питается темный мир. Аи категорически не принимала западный стиль лечения людей таблетками. Она говорила, что западная медицина оправдана лишь в случаях с серьезными инфекциями, травмами и операциями. Лечение насморка, например, сосудосуживающими препаратами, уменьшающими кровоток в больном органе, она называла сущим извращением. И чем дольше я работала в своей клинике, тем больше соглашалась с ней. Те мои больные, которые прислушивались ко мне и Аи, и начинали работать над собой и своими привычками, поправлялись, те же, кто считал, что здоровье можно купить, тратили на него все больше и больше денег.
Почти все уже было готово к поездке, которую мы ждали с глубоким трепетом в душе. Вся семья готовилась к этому путешествию, даже дети просили нас передать привет дедушке Серапису Бею и Красной площади в Москве.
За два дня до поездки я пошла к своей иконе в русском храме. Серафим смотрел на меня как-то по-другому. Мне показалось, что он улыбался. Я не умела слушать иконы, как это делала Аи, но сегодня я видела Сераписа чуть иначе. Это был великий святой. Свой путь он начал еще жрецом Атлантиды, после гибели которой воплощался на Земле египетским фараоном Аменхотепом третьим, царем Спарты Леонидом, русским святым Серафимом Саровским. Мы не можем знать всех его воплощений, не все записано в святых писаниях, но мы можем напрямую связываться с великим духом вознесенного учителя человечества, когда наши энергии станут достаточно чисты. Так говорила мне и Аи, и мама, которая уже тоже иногда могла слушать души святых. В такие моменты они передавали им свои откровения и знания. А также вели их по пути жизненному, предостерегая, помогая и направляя.
Я не умела слушать святых. Я никогда не испытывала того, что порой рассказывала мне моя мама, проснувшись утром и сверкая от счастья, когда ей снился Эль Мория. Эль Мория был вознесенным мастером. Он был другом Сераписа Бея, они работали вместе в Белом братстве и были очень похожи и близки. Его древний дух приходил сюда волхвом, приветствовавшим рождение Христа, он был Сергием Радонежским, королем Артуром, ханом Акбаром, водителем моголов в Индии. Он являлся Серафиму Саровскому, когда тот молился в нижегородских глухих лесах, постигая свою душу. Моя мама особо любила и выделяла Эль Мория среди водителей человечества, он был ей близок. Она говорила, что они, являясь святыми и работая с человечеством, сами непрерывно находятся в учении и совершенствовании. А еще мама говорила, что у них у всех разные характеры и даже привычки. Как она это понимала, мне было пока неведомо, я просто радовалась, что моя мама из слабой и вечно уставшей, смертельно больной женщины вдруг превратилась в «подругу Эль Мория», как шутила о ней Аи Чунь.
Наступил день сбора чемоданов. Волнение стояло ежиком в груди, заставляя сердце быстрее стучать. Мне так много всего предстояло – увидеть Россию, папиных родных, постоять рядом с мощами Серафима Саровского. Аи говорила, что через мощи святые находятся с нами на постоянной связи. Что там, где жил святой, остается энергетический канал, через который легче прочувствовать присутствие самого Бога. Аи также говорила, что эта поездка особенно важна именно для меня, ведь это святой моей семьи. Семьи моей родной мамы, родственников которой мы пока не нашли, но была надежда, что кто-то из папиных родных имеет о них хоть какие-то сведения.
Больше всего я хотела поблагодарить Серафима за помощь маме. Я думала, что подойду к его могиле и так и скажу: «Спасибо тебе за то, что спас мою маму».
Мы прилетали в Москву после обеда в пятницу и должны были остановиться в Подмосковье у папиной кузины. Следующий день мы планировали провести в Москве, а в воскресенье ехать в Дивеево. На Дивеево мы оставили три дня. Потом мы проездом осматривали Нижний Новгород и возвращались в Москву, где проводили еще один последний день.
Дивеево было известно не только тем, что там жил Серафим Саровский. Русские верили, что это место свято и тем, что является уделом самой Марии Богородицы. Этот факт особенно волновал Аи.
Аи говорила, что Богородица особенно добра к людям, что она понимает их и видит в них ангелов… Этот факт был пока намного выше моего понимания… Люди Земли казнили её сына, а она видит в них ангелов. И как вообще можно видеть в нас ангелов.
Мама и Аи сильно посмеялись над моим чемоданом и заставили выбросить больше половины вещей, выдав мне маленькую сумочку на колесиках. В Москве я потом сильно их за это благодарила. Мне также велено было взять длинную юбку и платок, этого требовали обычаи русских монастырей, нарушать которые было бы некрасиво.
Дома мы простились с Аннетой и детьми, а в аэропорту с дядей Антуаном.
Стояли последние дни лета. Погода радовала, самолет не задержали, родственники в Москве готовились встречать нас. Мама весело болтала с Аи. А в моей душе разыгрывалось волнение. Уже давно я ждала хоть каких-то признаков общения со святыми. Но я ничего не чувствовала. Мама постоянно рассказывала мне о своих удивительных снах, а мне чаще всего снились кошмары. Во всяком случае, святые во сне ко мне не приходили. Я и верила в существование Белого Братства и не совсем. Я, конечно, понимала, что нужно время, что я еще очень молода и не так много пережила, как мама и Аи. Но мне очень хотелось почувствовать самой те вибрации, о которых рассказывали мне они. С этими мыслями я заходила в самолет.
Погода в Москве быстро испортилась, над городом повис туман, и самолет наш приземлился на другом аэродроме. Родные не успели нас встретить и дали нам подробные инструкции, как к ним добраться.
Выйдя из самолета, мы попали в огромнейшую очередь к паспортному контролю. Я никогда не видела таких очередей. Мы были уверены, что связано это с погодными условиями, но русские вокруг только посмеялись над нами. Наверное, больше часа мы томились в толпе, прежде чем смогли выйти, наконец, из аэровокзала. Принципиально вокзал этот мало, чем отличался от наших, но количество народу поражало. И люди были очень разные. Как только мы вышли из зоны таможни, на нас просто набросились мужчины, хватая за рукава и предлагая такси. Это было крайне неприятно. Следуя инструкциям родственников, мы взяли такси официальное. Через 30 минут, плотно встав в пробке и поняв цену проезда, мы попросили высадить нас у ближайшего метро.
Втроем мы знали восемь языков, Аи немного понимала по-русски. Но уже в самолете я обнаружила, что русская речь перестает быть мне чужой, я ловила интуитивно что-то родное в каждом слове и мозг мой начал обработку новой информации, сличая её с памятью. А память моя была уникальной. В университете однажды два преподавателя стояли рядом со мной во время экзамена, не веря, что я могу писать текст с учебника по памяти. Это очень выручало меня. Информации, которую нужно было знать наизусть, на медицинском факультете было столько, что никакой мозг не мог вместить её за короткий срок сессии. Если я понимала, что не успеваю прочесть и выучить текст, я внимательно просматривала его, причем, не вникая в смысл (на это просто не оставалось времени). Когда во время экзамена я брала билет с неизвестным мне вопросом, то оставалось сосредоточиться и поискать мысленно нужную страницу. Дальше я тупо переписывала содержимое учебника, страница словно висела перед моими глазами. Потом я вникала в суть и прекрасно сдавала экзамен.
Отец всегда говорил мне, что я когда-нибудь вспомню русский язык. И я уже начинала понимать его. До метро было «рукой подать», как говорили русские…. А шли мы минут двадцать. Огромные толпы людей все сильнее удивляли меня, я никогда не жила в большом городе. Метро проглотило нас с толпой так, что мы даже потеряли друг друга. Но мама быстро нашла Аи, а потом и меня. Эскалаторы были полны людей. Справа теснились те, кто ехал, слева бежали те, кто торопился. Мы, понятно, стояли, мы были с вещами. Станция метро была очень светлой и чистой, - мрамор и гранит, мозаика и гравюры, колонны и огромные люстры. Довольно красиво. В поезд нас затолкали. Я едва удержала сумку в руках. Через несколько остановок народу стало поменьше, и я смогла вздохнуть. Мы вышли на площади трех вокзалов, дальше нас ждала дорога электричкой. Я покрутила головой, выйдя на улицу, и поняла, что город этот так огромен, что жить в нем я бы не смогла. Мы перепутали нужный нам вокзал, вышли с другого конца из метро и потеряли еще 20 минут, пока дошли до места. И везде суета, толпы людей, пробки, я видела много бездомных, порою отвратительный запах. Аи отметила, что в таких местах сильно устаешь за счет того, что ауры людей накладываются, сбиваясь и загрязняясь. Я ждала, что в электричке мы сядем и расслабимся. Но, как оказалось, это была пятница…. День, когда Москва выезжает за город. Каким-то чудом мы нашли нужный нам поезд, но когда вошли в него, поняли, что не только не сядем, но и стоять будем опять в жуткой толпе. Как я устала, я описать не могу. Аи медитировала, стоя в толпе, а я лишь просила Бога, чтобы кто-то встал, и освободилось место для мамы. Я беспокоилась за неё. Но никто не вставал. Более того, были свободные места, но на них лежали вещи, и когда я попробовала протолкнуть к этим местам маму, то на меня так шикнули, что попыток больше не было. Дорогой мы поняли, что люди занимают места для знакомых, которые садятся по ходу движения. Больше часа мы ехали в битком набитой, грязной и очень душной электричке и я уже начала сожалеть о том, что мой первый отпуск после окончания университета выпал на Россию.
Папина кузина встречала нас на платформе. Это была крупная женщина лет 45, красивая, как большинство русских женщин, темноволосая и очень простая. Она узнала меня по сходству с отцом, крепко обняла и заплакала. С ней был её муж, он забрал почти все наши вещи и мы пошли к их машине. Машина была старая и неудобная, но после всего пережитого она показалась мне лимузином. Папина кузина была похожа на него – тот же нос, те же глаза. Мне взгрустнулось.
Мы быстро доехали. Дом, в котором жили мои родственники, был «хрущевкой», как говорили они, и пока мы не вошли в квартиру, мы не понимали, что бы это значило. В квартире было настолько тесно, что мы по очереди входили и разувались, вместе это сделать было просто невозможно. Нас провели в одну из комнат и стали знакомить с семьей, которая вся была в сборе. Я таких маленьких квартир не видела никогда. Но тот факт, что в ней жило 5 человек, привел меня просто в шок. Моя тетя, её муж, их дочь, зять и внучка помещались в двух малюсеньких комнатках, которые еще были проходными. Кухня казалась мне пятиметровой, оказалось, что в ней 5 с половиной метров… В ванной мог поместиться реально только один человек. Я начинала понимать, почему мои родители покинули Россию…. Но я так и не смогла понять, почему такая большая страна с таким относительно небольшим населением имеет подобные проблемы. Аи отнеслась ко всему проще, в Китае в этом вопросе были те же проблемы. Но в Китае и народу побольше.
Отец, умирая, взял с меня слово, что я буду жить с мамой, пока она сама не попросит меня съехать. Жить с мамой в моем возрасте было не принято в моей стране. Но мы не обращали внимания на окружающих, нам так было комфортно и дешевле. К тому же я была в ответе за маму, здоровье которой все еще оставалось под угрозой тяжелого недуга. В нашей маленькой, как мне казалось, квартире было всего две спальни, кухня, ванная комната и большая зала. Мы никогда не жили слишком просторно, но своя комната была у меня всегда.
Жить же в таких стесненных условиях, в каких жили мои русские родственники, мне казалось совершенно немыслимым. Из рассказов родни мы поняли, что это норма для России. Уровень зарплат в этой стране не позволял снимать жилье основной массе населения.
Аи с мамой начали тихонько совещаться по поводу ночлега, но тетя моя, быстро уловив, о чем идет речь, наотрез отказалась куда либо отпускать нас. Они все радостно сообщили нам, что все продумали и если мы уйдем в гостиницу, то очень обидим их. К тому же до ближайшей гостиницы нужно было ехать по пробкам или на электричке. На этих словах мы сдались и решили остаться на ночь. Нас очень вкусно покормили, пытались также напоить водкой, но тщетно. Мы нашли какой-то общий русско-немецко- польский язык, который понимали все, казалось даже кошка и собака. В доме еще был попугай. Стол занимал почти все пространство комнаты, на нем выложили старые фотографии и тетя рассказывала мне про бабушку и деда, которых я никогда не встречала. Впервые мы видели и детские фотографии отца. Родные были настолько добры к нам, приняли так тепло, что усталость пережитого дня вскоре совсем забылась. Вечер наступил незаметно быстро, начали укладываться спать. Тетя велела нам скоренько помыться, вода на пятом этаже к вечеру кончалась. Нам освободили маленькую комнату, где мы с мамой легли на кровати, а Аи устроилась на раскладушке. Спали очень крепко и хорошо. Проснулись с лаем пса, который требовал вывести его на прогулку. Мама и я запросились погулять с собакой, которую выводила моя троюродная сестра, мы были почти ровесницами. Аи осталась медитировать.
Мои родственники жили в 15 км от Москвы. Это был небольшой поселок, все население которого работало в Москве. Утро начиналось здесь не позднее 6 часов, когда первая электричка, проглотив порцию людей, мчала их до Москвы не менее 40 минут.
Поселок состоял из двух частей. В одной тесно стояли панельные пятиэтажки, во второй высились роскошные особняки. «Там живут новые русские»,- поясняла моя сестра. Как оказалось позже, «новых русских» называют также и бандитами. Природа была красивой, но без любимых мною гор. Мы быстро обошли половину поселка и вышли к карьеру, где добывали песок, рядом был бетонный завод. Между поселком и заводом стоял сосновый лес, который вырубали. Люди тщетно пытались остановить вырубки, никакие письма властям не помогали, поселок вот-вот должен был обнажиться перед зловонным заводом. Из рассказов своей сестры я поняла, что законов в этой стране просто нет. Наверное, они существовали на бумагах, но в реальной жизни не работали. Моя сестра была дизайнером по образованию и пыталась открыть в поселке студию, но на второй же день её пришлось закрыть, т.к. на пороге офиса появились четыре дюжих молодца, потребовав платить ежемесячно 80 % прибыли. «Я очень завидую тебе, - говорила мне сестра, - твои родители дали тебе новую жизнь в нормальной стране». Я молчала. Мне нечего было ответить. Что-то наподобие колкого ежика в груди давило мне на сердце, заставляя печали густо заполонить душу.
Дома ждал истинно русский завтрак. Стол был накрыт, Аи отчаянно пыталась помогать, но ей ничего не давали делать. Главным блюдом были блины. Стопка горячих, тоненьких и почти прозрачных блинов, манила своей золотистой корочкой. Вокруг блинов были сметана, варенье, мед, жареный лук и всяческие солености. Семья моих русских родственников не только не была богатой, чувствовалось, что они едва сводят концы с концами, но на угощения они не скупились. Это было так знакомо мне с детства, когда отец собирал всю округу, устраивая шумные веселые праздники с большим столом во дворе. Это было что-то истинно русское, какой-то размах души, которая, уж точно, не умела экономить. Эта нормальная для русских щедрость считалась у нас безрассудством.
После завтрака тетя и дядя повезли нас на машине осматривать Москву. Как же были мы им признательны за этот день, когда они показали нам и рассказали, что в городе удалось спасти от коммунистов, что построено заново, что планируется построить. Москва была огромным мегаполисом, в котором собиралось ежедневно до 10 миллионов человек. Москва была красивым городом со своей удивительной, часто очень трагичной, историей. Это был новый город, он очень активно строился. Нас несколько огорчило, что старый центр реформируется и сносится, что купола старинных церквей порой высятся на фоне вызывающих своим стилем новых строений. Но никто не смог бы назвать этот город некрасивым. Вид, открывавшийся с Воробьевых гор, завораживал. Но смог, растянувшийся над городом видимой пеленой, одновременно настораживал. Роскошь магазинов соседствовала с убогостью спальных районов, дорогие машины с нищими, просящими милостыню у метро. Кругом носились стаи бездомных собак. Этот город произвел на меня двоякое впечатление, как и сама страна. Это было странное сочетание возвышенного и убогого.
Мы простились с нашими родственниками, взяв с них слово посетить нас до рождества, и пообещали заехать к ним на обратном пути. Поздним вечером мы уезжали в Дивеево.
Поезд прибыл на станцию Арзамас-2 ровно в пять часов утра. На выходе из вагона, к нам присоединилась маленькая пожилая женщина, спрашивавшая, нет ли кого до Дивеева. На платформе уже ждали таксисты. Это было не государственное такси, к которому мы привыкли, а частные извозчики. Договорившись о цене, а такса была у всех единой, мы поехали в сторону святой русской земли. Водитель наш был бойким молодцем, осведомился о наших планах и пообещал устроить в лучшей квартире на два дня. Он привез нас к знакомой по стилю пятиэтажке, где на третьем этаже нас ожидала хозяйка.
Хозяйка мне почему-то не понравилась. Мы не торгуясь, отдали ей деньги за ночлег, хотели принять душ, но хозяйка заявила, что за такие деньги она не станет включать колонку. Мы не поняли, что она имела в виду, но поняли, что за горячую воду придется доплатить. Квартира была чистой, но с «настораживающей аурой», как сказала нам Аи.
Около 7 часов утра мы вышли из дома.
Дивеево был маленьким городком, в центре которого располагался знаменитый монастырь, связанный с именем Серафима Саровского, одного из самых почитаемых святых русской земли. Серафим родился в семье купца, но рано понял, что хотел бы связать свою жизнь с Богом и ушел в монахи. Брат его, разбогатев на купеческом поприще, в дальнейшем оказал большую помощь монастырю. Долгое время отец Серафим постигал Бога в душе своей в отрыве от мира, живя в одиночестве в лесу. Известно, что ходил к нему медведь, которого батюшка кормил из рук своих. Однажды в лютую зиму наведались в избушку старца разбойники и, не найдя ничего полезного дабы украсть, избили монаха, проломив ему голову. Еле-еле добрался тогда отец Серафим до Сарова, ближайшего городка, где долго поправлялся от недуга. Остался он после того случая сгорбленным. Так случилось, что разбойников тех поймали и хотели наказать, но отец Серафим воспротивился этому и просил простить их. Известно множество чудес, связанных с именем святого. Он исцелял и наставлял людей. По его молитвам возникали в округе святые источники, коих было огромное множество. Известно, что молился он особо Деве Марии, Богородице, и она являлась ему. Являлся Серафиму и Сергий Радонежский, коего также очень почитал святой. Мощи старца обрели покой в женском монастыре и обладали исключительной целительной силой.
Золотые купола церквей отливали ярким светом на утреннем солнце. Монастырь был неподалеку от нашего дома и дошли мы быстро. Успели только пройти сквозь ворота, как зазвонили колокола. «Добрый знак», - сказала проницательная Аи. В монастыре несколько церквей, в огромном белом храме лежит тело святого старца. К храму тому в большой очереди нескончаемым потоком стоят люди, жаждущие поклониться мощам.
Мы решили присесть и выпить по чашечке чая, в округе было несколько мест, где торговали пирожками, сухариками, испеченными в чугунке самого старца, чаем и кофе. Пока мы пили чай, думая каждая о своем, к нашему столику присела женщина. Обычная на вид, нормально одетая, с большим узлом, она вдруг обратилась ко мне с просьбой дать ей попить и потянулась к моему стаканчику. Мама дала ей в ответ денег, их было достаточно на завтрак, хотя в монастыре кормили странников бесплатно. Женщина спрятала деньги и продолжала сидеть рядом с нами. Через какое-то время, она вдруг снова потянулась к моему стакану, повторив свою просьбу. Мы опешили. «Мы же дали Вам денег», - сказала ей Аи. «Ах, да, забыла»,- даже не смутившись, ответила попрошайка, схватила огромный мешок свой и побрела по монастырю. Разные люди встречались даже здесь.
Мы посидели еще немного, собираясь с мыслями. Я думала о том, как могут исцелять мощи. Мощи - это мертвое тело, которое у святых не тлеет. Значит, процесс этот поддерживается какой-то энергией, думалось мне. Аи, словно читая мои мысли, вдруг сказала, что чувствует здесь канал с высшим миром. Мама тоже подтвердила, что место совершенно особое, даже двигаться не хочется, в душе покой и благодать, можно просто так вот сидеть сколько угодно долго. Я не ощущала пока ни канала, ничего особенного. Мне просто было хорошо. И я собиралась отблагодарить Серафима Саровского за два исцеления, которые Он совершил, это было мое исцеление, и, главное, мамино. Мы двинулись в сторону церкви, где лежали святые мощи.
Началась заутреня. Мы тихо стояли в конце очереди и слушали, как поют монахини. На улицу были выставлены динамики со службы, и пение раздавалось по всей округе. С этого момента я начала чувствовать внутреннее беспокойство. Мне было с одной стороны очень хорошо, а с другой в душе нарастало волнение. Прошло еще немного времени и мне захотелось плакать. Я старательно скрывала свои чувства, но слезы сами рвались наружу из моих глаз. Я не могу объяснить, почему мне одновременно было и хорошо, и хотелось плакать. Через несколько мгновений я уже не могла себя сдерживать, тихонько всхлипывая. Мама нежно прижала меня к себе, а Аи спокойно ответила, что это святой дух коснулся меня, что это хорошо. Мы стояли к Серафиму почти час. И весь этот час я тихо плакала. «Ежики», так часто беспокоившие мое сердце, появляясь в груди в моменты волнений, вдруг все исчезли, и душа моя свободно распахнулась навстречу чему-то светлому и радостному. Мы подходили к гробу. Гроб с мощами святого лежал под навесом с лампадками весь в цветах, пение продолжалось. У изголовья стоял священник, а люди преклонялись возле ног Серафима. Очередь тем временем все увеличивалась, и служители церкви решили, очевидно, увеличить доступ к святыне. Меня кто-то взял за локоть и повел в сторону от общей очереди. Это был охранник. Он подвел меня к голове святого и сказал: «Преклоняйтесь здесь, барышня». За мной никого не было. Я встретилась глазами со священником, который улыбнулся мне, качнув одобрительно головой. И вдруг я вспомнила, зачем приехала. Положив обе свои ладони на гроб святой, я коснулась лбом гроба и тихонько начала говорить: « О святой Серафим, я так благодарна тебе за маму, спасибо тебе, родной мой, спасибо. Спасибо тебе за все, что сделал для меня». Я плакала и стояла возле головы святого Серафима, и никто не тревожил меня, в очереди было замешательство, люди не сразу поняли, что она раздвоилась, и у меня появился удивительный шанс постоять и поговорить со святым подольше.
Но все прекрасное длится недолго. Меня немного подтолкнули и двинули в проход, ведущий от гроба. Я потеряла маму и Аи, проходя с потоком людей мимо каких-то стендов с вещами, книгами и иконами. И вдруг я поняла, что это были вещи Серафима! Ведь жил он не так давно, потому сохранились даже его вещи. Рукавички, очки, библия, обувь довольно большого размера, видно был ты богатырского сложения, две иконы -Богоматери и Сергия Радонежского, рубаха. Каким же теплом повеяло на меня от этих вещей! Я, все еще не прекращая плакать, целовала стекло, прикрывавшее большие башмаки Его, белую рубашку, по краям которой прошлась земная пыль. Вдруг явственно представляя, что ходил по этой земле великий человек, носил вот эту рубашку, молился о нас, ел хлеб, что был он таким же живым, как и мы теперь, но понял что-то непонятое пока нами. И теперь даже мертвое тело его способно творить чудеса.
Толпа между тем несла меня к выходу из церкви. Я сумела извернуться и встала возле иконы, где святой Серафим Саровский предстал передо мной в том же виде, каким я его увидела впервые. Седая голова, обрамленная седою бородою, чуть наклонена от сгорбленного тела, глаза, вытаскивающие мою душу наружу, словно из какого-то твердого кокона, смотрят с такою прямотою и глубиной, что начинаешь понимать, насколько не прост этот мир. Я прижалась головой своей к этой иконе и простояла так столько, сколько позволяли люди вокруг, так же, как и я, жаждущие общения со святым, просящие помощи его, умоляющие о прощении. Когда меня унесло толпой от иконы, я решила купить свечи и поставить их к этой иконе. Свечи продавала пожилая монахиня. «Поплакали, - сказала она, - благодать вас коснулась». Я уже понимала русский язык, но в этом месте мне не нужен был никакой язык. Я вдруг ощутила единство всего мироздания, общность всех вселенных, единый глас Божий и его теплый и чистый святой дух, посетивший меня. Я не помню, как вышла на улицу. Аи и мама ждали меня. «Посветлела наша девочка», - сказала мама, обнимая и целуя меня, словно я была маленькой –маленькой. Аи тоже обняла меня. Мы присели на лавку. Мама рассказала нам, что успела расспросить Серафима о том, что её волновало больше всего, и ей пришел ответ. Она сказала, что ответ был четкой мыслью, простой и чистой, явной и даже слышимой. Я слушала с открытым ртом, я никогда не сталкивалась ни с чем подобным раньше. Аи тоже приехала сюда попросить святого об очень важных вещах, и тоже получила ответы. «Когда же вы успели?» - пролопотала я, удивляясь, сколько всего произошло за считанные минуты. «Там, где Он, другое время», - ответили мне. «Вот уж у кого, у кого, а у тебя точно было время поболтать с тезкой», - смеялись мама и Аи, удивляясь, как именно мне посчастливилось попасть первой к изголовью, да еще и простоять там так долго. «Но особые мысли меня не посетили», - немного расстроено объявила я. «Всему свой час, не стремись обогнать время», - успокаивали меня.
Мы еще посидели, рассказывая друг другу о пережитом и просто наслаждаясь истинно святым местом.
Место было совершенно необыкновенным. В округе было множество святых источников, обладающих целебной силой. Русские свято верили, что Дивеево избрала Богородица в качестве своего последнего удела на земле. Сюда приезжали со всей России, чтобы поклониться святым мощам, просить исцеления, чтобы окунуться в источниках. Тот факт, что в гостиницах городка не было свободных мест, говорил сам за себя. Тем временем народ в городке строил свой бизнес. Сдавались в аренду квартиры, которые стоили здесь очень дорого, была развита целая сеть частных такси, бойко шла торговля.
Одной из самых больших святынь и достопримечательностей округи была канавка Богородицы. Говорят, что сам Серафим Саровский призвал монахинь окопать канавкой монастырь. По преданию через эту канавку не смог бы пройти даже сам антихрист в последние времена на Земле. Канавка в первозданном виде не сохранилась, её воссоздали, и она теперь окружала не весь монастырь, а лишь часть его. По канавке непрерывно шли люди, читая молитву Деве Марии.
Мы с мамой прошли по канавке, а Аи не захотела. Она осталась ожидать нас в стороне на лавочке, где было поменьше людей. Идя по канавке, мы попали с мамой в самую настоящую пробку из людей. Мы стояли не меньше получаса в толпе, не сдвигаясь с места. Не могу сказать, что это было приятно, а тем более возвышенно. Когда мы рассказали об этом Аи, она призналась, что предвидела это, и что Богородица, как и все святые, вряд ли может проявить себя в толпе. Энергии вознесенных сильно разнятся по качеству с нашими энергиями. Почувствовать святых может только достаточно чистый человек. Аи также рассказала нам, что когда-то посетила в Петербурге Казанский собор в день иконы Казанской Божией Матери. Ей казалось, что в такой день и в таком месте она обязательно должна почувствовать что-то особенное, должна услышать голос, идущий через святыню. Как же она была удивлена, когда во время службы, она явственно ощущала, что народ, пришедший на праздник, в основе своей лишь просил: «Дай, дай». «Дай-дай», - слышалось ей отовсюду, а энергии, исходившие от толпы, заполонившей все вокруг, были настолько низки, что Аи просто задыхалась в них. И выйти было нельзя, толпа не оставила такой возможности. Святая икона очищала эти энергии, а Аи чувствовала, что Богородица тяжко трудится в этот день. Больше Аи никогда не заходила ни в один храм, когда там было слишком много людей. А еще в тот день она научилась благодарить. Она и нас учила прежде всего благодарить святых, а уж потом просить. И просить вначале о прощении.
«Богородица любит это место, - сказала Аи, - но она не здесь, в Дивеево, а рядом». Действительно её можно в этих местах почувствовать, услышать, а может быть, кому-то суждено и увидеть. Но уж точно не в толпе.
Мы обошли все церкви монастыря, постояли возле чудотворных икон, коих здесь было множество, фотографировались на память на ухоженной и очень красивой территории монастыря. Но мы все понимали, что интерес к Дивеево постепенно превращает это место из святого в туристическое. День подходил к концу. Это был очень счастливый день. И он показался нам очень длинным и насыщенным. Обедали мы на ходу, поэтому вечером решили поесть где-нибудь в ресторане.
Нам посоветовали ресторан одной из гостиниц, находившейся не слишком далеко от монастыря. Мы довольно долго шли до него и, наконец, сели за столик в ожидании официанта. Было людно, как и вообще в Дивеево, рядом праздновали серебряную свадьбу. Играла музыка, сновали официанты, мы строили планы на завтрашний день. Обслуживали нас не слишком быстро, обед затянулся до позднего вечера. В общей сложности мы провели за пределами монастыря часа три. Когда мы шли назад к монастырю, мы вдруг ощутили, что время шло по-разному на территории монастыря и за его пределами. Наш день, проведенный в молитвах, казался нам неделей, а три часа в ресторане одним мгновением.
Начинало темнеть, занималась зарница, накрапывал мелкий дождь. Купола церквей то и дело озарялись бушующей где-то грозой. Мы заторопились домой. Хозяйка встретила нас довольно прохладно. Уставшие, мы свалились на постели и крепко заснули.
В пять утра меня разбудила мама. Аи уже была на ногах и собирала вещи. «Что случилось?», - спросила я, так как мы еще не планировали уезжать из Дивеево. «Здесь не чисто, - коротко заявила Аи, - нам надо сменить квартиру». Я посмотрела на маму. «Хорошо, что ты ничего не почувствовала, - сказала мне она, - это было довольно неприятно и даже страшно». Мы распрощались с хозяйкой, которая, по счастью, имела привычку рано вставать, и быстро удалялись от «нечистой» квартиры. Дорогой Аи и мама рассказали мне, что спали плохо, а под утро обе почувствовали, что в квартире кто-то есть. Этот кто-то проявил к нам особый интерес. Я плохо понимала их обеих, но мне объяснили, что существует мир темных существ, он параллелен нашему. Ночью эти существа могут активироваться. Они питаются чистыми энергиями и от них лучше держаться подальше. Такие духи сосуществуют с низкими вибрациями. Иногда пути их неожиданно пересекают даже здоровое пространство. Но обычно они живут в плохих местах. Дома, построенные на кладбищах, например, их излюбленные обиталища.
Я спросила маму, как она это почувствовала. Она ответила, что её разбудил страх. Ей казалось, что кто-то смотрит на неё. Она ощущала что-то лохматое, живое, дышащее и холодное рядом с собой. А Аи призналась, что ЭТО попыталось откинуть её одеяло, она явственно почувствовала, как одеяло её поднимается над ней. При этом на неё повеяло сильным холодом.
Мы шли по направлению к монастырю. Как же красив он был на рассвете. Купола переливались всеми цветами восходящего солнца. Белый храм Сераписа Бея - так звучит звездное имя величайшего из вознесенных учителей человечества, бывшего когда-то на этой земле Серафимом Саровским, предстал передо мною колыбелью светлых сил, символом святого Белого Братства, ведущего заплутавшее человечество к Богу. Мы молча смотрели на храм Сераписа, на его русскую обитель, думая каждая о своем. Я не знала, о чем сейчас думает моя мама, но представляла себе мысли Аи. Маленькая китаянка давно уже не заботилась своею собственной жизнью. Она прежде всего молилась о человечестве. Я же умоляла Серафима прийти ко мне, открыться так, как он это делал для мамы и Аи.
В монастыре существовала служба, устраивающая странников на ночлег. Нам предстояло прожить здесь еще два дня и одну ночь. Мы быстро определились с предложенным жильем и отправились к новым хозяевам. Это был частный дом, небольшой, но очень аккуратный. Хозяева уже встали. Нам предложили завтрак, от которого мы не стали отказываться. Русские были очень хлебосольны, кормили вкусно и сытно. На вечер обещали затопить настоящую русскую баньку.
День обещал быть насыщенным. Мы планировали посетить дальние святые источники. Один из них появился молитвами Серафима Саровского, второй образовался на месте явления Серафиму пресвятой Богородицы. Оба обладали исключительной целительной силой. Хозяйка за завтраком дала нам телефон надежного водителя, ибо источники находились в достаточном отдалении от Дивеево. Она также рассказала, что в лесу между источниками есть место моления Серафима и его особенные камни. Серафим Саровский укрощал плоть свою, постоянно нося тяжелые камни. На нем также всегда был огромных размеров железный крест. По легенде камни эти старец бросал на землю там, где он молился.
Мы пообещали хозяйке привезти воды из источника явления Богородицы, которую здесь считали самой вкусной.
Помолившись на дорогу в монастыре, мы двинулись с путь. Дорога была длинной и утомительной. Как таковой дороги практически не было. Нам еще повезло, как сказал водитель, что не было дождей, иначе к источникам добраться было невозможно.
Тем не менее, народу у источников было много. Первым по пути был источник Серафима Саровского. Люди стояли в очередь, чтобы окунуться в купели, а мы стоять не стали. Самая смелая из нас Аи решила искупаться рядом с купелями прямо в ручье. Она надела поверх купальника рубаху, как это было принято, и нырнула с головой в воду. Аи проплыла до середины ручья, еще дважды нырнула и быстро поплыла назад. «Ох, как холодно», - говорила она, поднимаясь по лестнице из воды. Мы растерли холодную подругу полотенцем, она переоделась и делилась впечатлениями. Вода, к которой мы так привыкли в жизни, является самым емким носителем информации. Святая вода, появляющаяся в определенных местах Земли молитвами святых людей, связана с Белым братством особой энергией. Потому-то она и обладает очищающим и исцеляющим действием. Аи настаивала, чтобы и мы с мамой искупались, но температура воды была 4 градуса, и мы оробели. К тому же вокруг было слишком много людей. Мы решили попробовать искупаться в следующем источнике, вокруг говорили, что там не бывает так много людей.
Доехали до второго источника быстро. Это было место явления Серафиму пресвятой Богородицы. Серафим, и Богородица Мария оба были великими жрецами Атлантиды. Богородица вознеслась вслед за своим сыном к Богу-отцу, а собрат её из великой когда-то Атлантиды продолжал постигать вознесение в миру. Он искал Бога в душе своей и молил матерь Христа явиться ему. И она явилась. В белом сиянии, словно в огне, она предстала перед Серафимом со словами: «Он нашего племени».
«Каково это должно быть, воочию увидеть пресвятую Богородицу», - думала я. Каким должен быть человек, чтобы ангелы могли предстать перед ним.
Чистым. Без единой толики зла в душе.
Нам повезло, и на втором источнике почти никого не было. Аи уже начинала сердиться на нас за наше малодушие, потому мы быстро согласились, что приехать сюда и не искупаться в святой воде, просто грешно. Мы вошли в маленький домик, где была сделана купель. Первой в воду опять пошла Аи. Полагалось окунуться в воде трижды с головой. Это должно было смыть плохую энергетику, зарядить чистой энергией ауру и связать информационно через святую воду с Белым Братством. Аи с наслаждением окуналась, а мы с мамой переминались в ожидании. Второй вошла мама. Тихонько ойкнув от холода, она трижды погрузилась в воду. Я смотрела на них, широко распахнув глаза. Заходили они в воду, затаив дыхание, выходили, счастливо улыбаясь и светясь. «Как же хорошо, - говорила мама, - какое блаженство!» «Жарко и чисто, вся горю», - рассказывала Аи. Наступила моя очередь.
Я спустилась по лестнице в воду и тут же выпрыгнула назад. «Она же ледяная», - прокричала я. «Она и должна быть ледяной, она же выходит из самых недр земли», - ответили мне. Аи засмеялась, а мама подбодрила: «Давай, дочка, ты никогда не была трусливой, выйдешь обновленной, и не будешь болеть». Я решила, что надо все сделать быстро. Спустившись по лестнице в воду, я очутилась в ней почти по пояс. Холод проник в мой костный мозг, душа собиралась выпрыгнуть наружу из тела. «Ныряй»,- крикнула мама. Я присела по шею. «С головой, - настойчиво потребовала Аи, - иначе верхние чакры не откроются». Я нырнула с головой и выпрыгнула пулей из воды, поняв, что не смогу повторить это еще раз. «Крестись, дитя моё, и говори «Во имя отца и сына и святого Духа», это поможет тебе», - сказала мама. Я перекрестилась, пробормотала святые слова и ушла под воду, опять перекрестилась, опять помолилась и нырнула еще раз. Дух мой совершенно перехватило. Я вылетела из купели под громкий хохот Аи и попала в объятия мамочки, уже держащей наготове полотенце. «С крещением тебя, дитя мое, сладкая моя девочка», - приговаривала мама, вытирая меня. Тело мое горело, по нему разливалось потрясающее тепло, какая-то неведомая сила наполняла меня всю от кончиков пальцев до макушки, мне хотелось расправить руки и взлететь. «Ага, понравилось, - приговаривала Аи, - то- то же».
Не меньше получаса мы просидели на лавочке возле источника, просто млея от посетившего нас блаженства. Погода была чудесной, солнце играло на воде ручья переливчатой радугой, тишина создавала особую обстановку единения с высшими силами, мы были счастливы.
Через час мы сидели уже на другой лавочке. У маленького домика в лесу, вокруг которого лежало несколько огромных камней. Здесь молился Серапис Бей, который еще не знал своего звездного имени, не помнил, что был когда-то великим жрецом Атлантиды, не понимал еще, почему мир этот так жесток и полон зла. Он молился Богу, чтобы понять, кто он и почему он пришел в этот мир.
Место было тихим. Рядом с нами стоял молчаливо на камне молодой человек. На вид ему было лет тридцать. Через какое-то время мы разговорились. Оказалось, что он местный, живет рядом и занимается восстановлением заброшенного, разрушенного когда-то большевиками скита. Мы тут же приняли решение ехать в скит, к тому же, как оказалось, там были чудотворные иконы. Еще он рассказал нам, что по преданиям камни, лежащие вокруг дома Серафима, постоянно растут. Место это также становилось большей частью туристическим, и когда подъехала очередная группа паломников- туристов, мы двинулись к скиту.
Скит был когда-то царским, сам император России навещал его. Сейчас это был полуразрушенный деревянный домик, в котором два энтузиаста восстанавливали маленький храм. Домик был полон икон, две из них мироточили. Мне всегда было интересно, как же это возможно с физической точки зрения – мироточение икон. На помощь, как всегда, пришла Аи. Она рассказывала на своих занятиях в школе, что нам, людям, пока не открыты скрытые энергии светлых миров. Что энергии эти чудотворны и с точки зрения науки пока необъяснимы. Весь материальный мир Аи называла верхушкой айсберга, обозначая величие мира нематериального. Она говорила, что отец-Бог творит миры из духа святого, а грубая материя Земли – это исход падения наших предшественников - Атлантов, чья цивилизация зашла в тупик, отойдя от истинных законов мироздания, поглощенная материальными ценностями. Аи рассказывала, что духовный мир настолько велик и красив, что нам, людям, это даже сложно объяснить. Мы погрязли в своих надуманных ценностях и совершенно отошли от отца-Бога. Религии же стали общественными институтами со своими ценностями и догмами, которые часто заводят ищущего человека в тупик.
Мы вошли в скит. Маленькая комнатка, стены которой были плотно увешаны старинными иконами. Иконы в большинстве своем были найдены в подвалах и на чердаках полуразрушенных строений. Раньше скит был большим, теперь уже вряд ли было возможно его восстановить, даже фундамента не осталось от зданий. Сохранилась только старинная, еще дореволюционная, фотография местности. Иконы поражали своей необычностью и искренностью. Можно было долго-долго стоять и смотреть на них, позабыв о себе и времени. Одна из икон начала мироточить после того, как кто-то сфотографировал её.
Посещение скита было бесплатным. В уголке стоял ящичек для пожертвований. Мы положили туда немного денег. Всего два молодых парня восстанавливали это место. Не брали и не просили денег. Можно было заказать молитвы, и молились они при этом бесплатно. Аи долго еще потом вспоминала этих людей. Она говорила, что Бог очень часто посылает в мир людей, которые трудятся во благо Земли и земного народа, оставаясь никем незамеченными. История чаще всего не знает их имен. Но они приходят и приходят на землю, чтобы творить добро. Я разговорилась с одним их этих ребят, пока Аи и мама молились. Он так много мне рассказал. Особо запомнилась мне фраза о том, что Христос из своих 33 лет на Земле посвятил проповедям лишь 3 года. Всего 3 года! А сколько он после себя оставил….
Мы еще долго пробыли возле скита, мы не могли насладиться истинно святой аурой этой местности. Воздух там был настолько чист, что дышалось не легкими, а всем существом. На душе при этом было так светло, что казалось, сама Богородица стоит рядом и охраняет нас от всего дурного на свете. «Я бы хотела здесь жить», - уходя, промолвила Аи.
День близился к концу. Еще один прекрасный день нашей жизни. Мы привезли святой воды нашим новым хозяевам, очень обрадовав их этим, а нас уже ожидал ужин и натопленная русская баня.
Следующий наш день был последним днем в Дивеево, после обеда мы уезжали в Нижний Новгород. Нам оставалось еще посетить три святых источника, которые находились в конце городка за пределами монастыря. К источникам пошли пешком, поверив на слово, что они рядом. Шли долго. Источники стояли друг за другом. Мы приняли решение купаться во всех, чтобы набраться здоровья и святости. Перед каждым купанием мы молились, после долго наслаждались пережитым. Идти пешком до дому не хотелось, да и время поджимало, стали искать машину. Но машин почему-то не было. Официальные такси – редкость в России, здесь просто голосуешь, и тебя подвозят за деньги. Налогов, как мы поняли, никто за это не платит, везде свои маленькие хитрости и свои неписанные законы. Вообще-то, это называется коррупцией. И это было еще одним пунктиком в пользу моих родителей, принявших когда-то нелегкое решение покинуть Родину.
Мы уже шли по дороге к дому, отчаявшись поймать машину, и очень сильно устав, когда нам удалось остановить старенький автомобиль, за рулем которого была милая молодая женщина. Она согласилась подвести нас до монастыря, а когда мы начали расплачиваться, наотрез отказалась брать деньги. «Мне же было по пути», - говорила она. Факт этот в сравнении с тем, как нам пришлось здесь торговаться о цене проезда, был очередным подтверждением контрастности людей, да и самой страны в целом.
Мы не планировали уже посещение монастыря, но машина наша остановилась так, что мы должны были пройти его насквозь. Проходя мимо храма Сераписа, я почувствовала мелкие мурашки в груди. Мы остановились. Аи сложила ладошки и начала кланяться, мама тоже склонила голову. А во мне все усиливалось и усиливалось ощущение того, что Серапис Бей стоит над своей русской обителью и смотрим мне в душу. Я поклонилась низко в пояс его храму и вдруг поняла, что я чувствую ЕГО. Я смотрела на стену, за которой лежали его мощи, а сама при этом видела, но внутренним зрением, что Серапис здесь, над храмом, что он смотрит сейчас на меня и любит меня. Он улыбался. Я не видела этого глазами, но я видела это душой. Он улыбался так, как улыбаются нам только ОНИ – высокие небесные наши братья, наши водители и учителя. Я вся затряслась от мелких мурашек, прокатившихся теплой волной по моему телу от макушки до пяток, и застыла, словно окаменевшая. Я общалась со святым духом. Я совершенно точно знала, что Серапис сейчас смотрел на меня и говорил со мной. ЧТО ОН сказал, я передать не могла. Это был МИГ, но в нем было столько смысла. Я могла бы сказать, что Он говорил мне о любви и поддержке, которую я получу от него в этой жизни, но это была бы всего лишь малая толика слов, а передано мне было само мироздание, сам великий космос, его строение, его полет. В этом миге мне донеслось и открылось то, для чего потом я стала жить, что стало всем смыслом моего существования. Я вдруг поняла, кто ОНИ, водители и владыки, вознесенные учителя. И кто ОНИ для нас. Я очнулась и увидела счастливые глаза мамы и Аи. «С рождением тебя, девочка», - сказала Аи. «С пробуждением, дочка», - вторила ей мама.
Всю свою жизнь я буду помнить это мгновение, как величайшее счастье, дарованное мне судьбой. И Родиной. Я поняла в тот миг великий смысл слова Родина, которую не выбирают, потому что именно на этой земле должно случиться что-то самое важное в твоей жизни, раз Бог распорядился тебе родиться здесь. Можно уехать из страны, но невозможно покинуть Родину, она всегда остается в душе.
Я не помню, как мы уезжали, как ели и пили, как бродили по красивым улицам Нижнего Новгорода. Запомнила только, что и этот город России был изумительно красив. В душе моей незримо стояла картина белого храма Сераписа, над которым улыбался его истинный владелец. Еще я запомнила то мгновение, когда наши души соединились в едином понимании и любви. Маленькая и незрелая человеческая душа пересеклась во вселенной с великим и древним духом, бывшим жрецом Атлантиды, а ныне стоящим на страже человечества владыкой.
Москва встретила нас дождем. Мы не стали беспокоить нашу родню и остановились в гостинице, за которую заплатили чуть ли половину денег, ушедших на путешествие. Но зато мы посетили еще одну святыню России и Москвы. У наших родных и хозяев дома, где мы останавливались в Дивеево, были иконы святой с закрытыми глазами. Нам рассказали о ней удивительную историю. Звали её Матрона. Она родилась совсем без глаз. С раннего детства Матрона тянулась к Богу, все время проводила в церкви, в молитвах, играла с иконами. Лет с пяти она начала предсказывать и лечить, к ней потянулись люди. Где-то в 16 лет у неё отказали ноги, и Матрона всю жизнь скиталась по разным домам и людям. Она помогала всем, кому только могла понадобиться её помощь. Еще в детстве, когда её мать жалела её, она уверенно отвечала, что она-то как раз счастливая, она знает Бога. Она говорила, что видела этот мир, что Бог показал ей его, несмотря на то, что была без глаз. К ней приходили за любой помощью, она не отказывала людям ни в чем.
Уходя из мира, Матрона предсказала, что известной она станет после смерти. Она просила людей не стесняться и приходить к ней за любой помощью, даже за тем, что стыдно просить у Бога. Лежала она в монастыре в самом центре Москвы.
Перед нами был выбор – посетить музеи Кремля или отстоять очередь к Матроне. Мы, не раздумывая, выбрали второе. Говорили, что в очереди можно провести от нескольких часов до целого дня, так почитаема была она в Москве и России. Мама опасалась, что мы можем опоздать на поезд, но Аи успокоила её, говоря, что народу в этот раз будет не так много.
Откуда она это знала?
Таганка была местом, где мы жили, пока не покинули Россию, и я почти все узнала, хоть и перемены в городе были довольно значительные. Я показывала маме и Аи наш дом, чудом уцелевший от новостроек, которые заполонили весь город. И что-то очень ностальгическое пронзило мою душу. Оказалась, что Матрона была совсем рядом с моим бывшим домом.
Мы вошли в монастырь, и Аи уверенно повела нас к церкви, словно знала, куда идти, а ведь церквей там было несколько. Мы немного постояли возле иконы, висящей на стене монастыря, к ней была большая очередь из паломников. Но Аи вдруг сказала: «Она велит пройти ко гробу». Я уже понимала, что Аи умеет общаться с высшими духами, но меня все равно поражало, как она это делает. Народу в церкви, где лежала Матрона, было не так уж и много, как сказал нам охранник «на удивление мало». Церковь небольшая, но очень уютная. Она чем-то напомнила мне нашу русскую церковь. Несли цветы, говорили, что Матрона очень любила гвоздики. У нас цветов не было. Но мы несли к ней свои души.
«Слушай себя внимательно», - велела мне Аи. Я насторожилась. Мы стояли меньше часа, оказалось, что такое редко бывает в этом месте. «Это потому, что она позвала нас», - сказала Аи. «Она позвала нас, чтобы благословить, поэтому слушайте свое сердце», - добавила китаянка. Я слушала. В душе моей был удивительный покой. Я словно была под покровительством и защитой. Очередь продвигалась к гробу. Первой приклонилась мама, потом Аи. Долго стоять не давали, буквально подгонял охранник. Я приложила голову свою к изголовью матери Матроны и почувствовала сердцем её слова «ничего не бойся, дитя, иди смело». Опять волна мурашек пробежала по мне, заставив вздрогнуть и затаить дыхание. В этот миг я поняла, что мои вибрации находятся на одной волне с вибрациями великой святой, и именно поэтому я слышу её. Мир состоял из волн, мир был светом.
Полчаса мы сидели в садике монастыря, почти не разговаривая. Каждая думала о своем. Я думала о том, как же много дала мне эта поездка. Я приехала сюда сомневающейся девчонкой, ищущей материальное подтверждение всему, о чем рассказывали мне Аи и мама, а теперь я абсолютно уверена в себе и мироздании, и точно знаю, что и как буду делать в будущем. Мне было светло на душе. И моя душа пела возвышенную песню. Я смотрела на маму и Аи и вдруг поняла, что становлюсь похожей на них – спокойной и уверенной в себе.
Аи сказала нам, что Матрона- святая особого стана. Это очень высокая святая, ибо она пришла в мир, уже зная, кто она, зная, что она связана с Богом и должна помогать людям. Ей не пришлось уходить из мира, чтобы найти себя, она всегда оставалась с людьми. Её рождение без глаз, очевидно, было предопределено, т.к. внутренне зрение лучше развито у слепых. Вполне может быть, что и ноги её отказали в 16 лет, чтобы ей не хотелось ничего мирского для себя. Не исключено, что она сама так решила перед приходом на землю. Послана была Матрона в Россию в самые тяжкие для страны времена войн и репрессий. Говорят, даже Сталин советовался с ней, уезжать ли ему из Москвы, когда фашисты стояли рядом. «Оставайся, - ответила ему Матрона, - Москва устоит». Она сумела предвидеть всякий раз, когда за ней посылали чекистов, чтобы арестовать её, и вовремя избегала арестов. Аи сравнивала Матрону со святым Николаем чудотворцем, который также всегда знал, кто он и какова его миссия.
Я спросила Аи, знала ли она в этом своем воплощении, кто она и для чего пришла в этот мир. «Нет, - ответила Аи, - я постигала себя и мир в таких же муках, как и большинство обычных людей, разве что чуть-чуть пораньше». «Я до сих пор развязываю свои узлы и очищаю карму, которую наработала сотнями воплощений, я не святая и ничем не отличаюсь от обычных людей», - добавила она.
Вечером мы садились в поезд в сопровождении наших родных, которые приехали на вокзал всей семьей, чтобы проводить нас. Мы решили ехать поездом, чтобы у нас было время обдумать все пережитое. Москва и Россия оставались позади, а впереди нас ждал дом, ждала семья. Мы все очень соскучились по Аннете, Антуану и детям.
Аннета не усидела дома и притащила всю свою армию встречать нас. Мальчишки бегали по перрону, выискивая нас глазами по вагонам прибывающего состава. Увидев Аннету, я вдруг оценила, как сильно она похудела за последние два года, она уже не выделялась в толпе своими пышными формами, и это очень шло ей. Мы крепко обнялись. Нас передавали из рук в руки, мальчики тискали нас, визжа и прыгая, Януш все время спрашивал про подарки. Аннета то целовала мою маму, свою единственную родную сестру, то прижимала к себе любимую свою подругу Аи, потом хваталась за меня. Со стороны, наверное, казалось, что мы не виделись целую вечность. Между тем прошла всего неделя. Это была самая длинная неделя в моей жизни. Это была целая жизнь. Это была главная моя жизнь.
Дома мы наперебой рассказывали, что нас потрясло больше всего в нашем путешествии. Казалось, нам не хватит и недели, чтобы все описать. Дети делили между собой подарки и угощения, то и дело меняясь ими. Антуан взялся готовить, чтобы освободить от кухни немного уставшую Аннету. Мы почти не спали эту ночь. Старшие дети сидели с нами и слушали рассказы Аи о святом Серафиме Саровском, ставшем теперь Сераписом Беем. О его лучшем друге Эль Мория, который тоже рождался на русской земле святым Сергием Радонежским. О великом Белом Братстве, которое борется до кровавого пота за каждую человеческую душу, чтобы вытащить её из тьмы на свет. Младшие дети заснули тут же на полу в гостиной, и их по одному разносил по кроватям Антуан.
На следующий день мы отдыхали и помогали дяде в саду, была суббота. За обедом мы все решили, что утром в воскресенье поднимемся на гору. Впервые решили взять с собой всех детей, включая Януша. Аннета не была на горе больше 15 лет, вес не позволял ей, теперь же она решилась попробовать. Антуан и все мы подбадривали её. Поднимались долго. Януш под конец висел у отца на шее, остальные крепились. День был хмурым, моросило. Но погода не пугала нас, нас вело великое желание с высоты горы поблагодарить высоких наших учителей за все хорошее, что произошло так щедро в последние годы в нашей семье.
Наконец, мы были на вершине. Впереди сиял яркой синевой прекрасный утес, внизу стремительно бежала по долине река. Вид, открывавшийся с нашей горы, был самым впечатляющим зрелищем, какие я только могла видеть. Мать Земля была невероятно красива в этом месте.
Я подошла к краю горы, откуда был виден наш утес, подняла вверх руки и громко сказала: «Приветствую тебя, Серапис Бей!»
«Здравствуй, Эль Мория!»- поддержала меня мама.
«Мы любим тебя, Гуань Инь!» - крикнула Аи.
«Здравствуйте, Христос Сананда и Сен Жермен!»- кричали дети.
Плотное полотно туч вдруг слегка раздвинулось, и сильный луч солнца осветил на мгновение вершину горы, быстро сбежав в долину. И послышался звон колоколов. Звонили во всех храмах округи, был праздничный день.
«Они нас услышали, услышали!» - закричал маленький Януш.
«Да, - ответила Аи, - они нас услышали, они всегда нас слышат и любят».
С вершины горы виден утёс
© Copyright: Ая Думова, 2023
Свидетельство о публикации №223053101131
Свидетельство о публикации №223053101131
Рецензии