Блокадники из Кронштадта

       На снимках блокадники слева направо: Папа, Витя, Юра, Мама 1930/31 год: Сестра мамы Тётя Лена, Лёва, Николай Акимович Орлов, 1936/37 год;  Мама и Папа, 1972 год, город Ломоносов; Юра, Мама, Витя, Олег, 1977/78 год, Ленинград. 
         
                ПРЕДИСЛОВИЕ
      28-го октября 1964 года город Кронштадт стал районом Ленинграда. Всё, что относится к Ленинграду, стало касаться и Кронштадта. В 1989 году утвердили знак «Житель блокадного Ленинграда». Под этот статус попали жители, находившиеся более четырёх месяцев блокады в Кронштадте.
    Воспоминания «Блокадник из Кронштадта» и «Блокадник из Кронштадта – 2» были написаны ещё в 2014-2015 годах, как говорится, на скорую руку.  В дальнейшем они должны были пополниться всплывшими позже воспоминаниями деталей отдельных эпизодов и событий. Наступила такая возможность только сейчас, спустя несколько лет.
     Итак, первое воспоминание, с дополнениями прозы и стихов сегодняшнего дня, описано ниже.
     С тех пор пролетел один миг, длиной в человеческую жизнь. Всего лишь три четверти века.   И сколько бы лет ни прошло после Великой Отечественной Войны с фашистской Германией, а в памяти людей, познавших войну, до сих пор остаются пережитые ужасы, несчастья, голод, бомбёжки, пожары, смерть родных и соседей, лишения того времени.  Каждый, кто был заложником блокадных дней, по-своему воспринимает и осмысливает события тех дней. У каждого свои воспоминания и мысли. Такое же чувство и у жителей города Кронштадта, его блокадных детей.

    Слышатся подчас высказывания среди просвещённой молодёжи по поводу того, почему в Германии люди живут лучше. чем у нас в России. Они, мол, побеждённые, а приезжают в нашу страну, путешествуют, где хотят.  А у нас такой возможности долгое время не было, и сейчас в России не у всех она есть.  Почему?  Они что, умней нас, расторопнее или богаче?
    
     Вопрос справедливый.   
     Может быть, одной из причин является тот факт, что во время войны фашисты уничтожали наше население тысячами и более. Города, селения, деревни сжигали тысячами. Кронштадт намеревались сравнять с водой Финского залива. В результате войны нас, советских людей, погибло больше, чем у противника.  Конечно, наша армия тогда ещё не была готова противостоять фашисткой. Это факт. Но советская армия не уничтожала тысячи и тысячи мирных немцев в камерах смерти, как Гитлер.
     Не палила огнём беззащитных мирных жителей и их дома, как фашисты. Не громила заводы, предприятия без надобности. Пленённые немцы использовались на восстановлении ими разрушенного. И это правильно: разрушил – восстанови.

     Мы рассчитывали на демократический строй в Германии, оставляя по возможности всё для восстановления страны: и промышленность, и людские ресурсы. И это было сделано.
     Вероятно, что это тоже одна из причин такого неравенства в развитии и благополучии наших стран. Воссоздать из пепла Феникса, или обустроить развалины, оставшееся после войны, – разные вещи.
     Надо признать, что некоторые из наших бойцов, потерявших своих родных от фашистов, не могли устоять против желания отомстить врагам за их беспредельную жестокость к человеку, вели себя недостойно по отношению к врагу.  И это было. Война жестока.
      Но главное, что объединяет людей, познавших войну, это одна и та же у всех мысль и желание: «Нет войне, нет страданиям».

                ПРЕДКИ 
     Наш отец Коротков Иван Васильевич (1893 – 1977) на 12,5 лет старше матери Александры Корниловны Белоусовой (1906--1997). Братья Виктор (1927—2007), Юрий (1929 – 2013).    Отец  родил  меня  на  45  году,  мама на 32-м году жизни.  Я третий сын, хотя родители ждали девчонку.  Ещё раньше вместо второго мальчишки мама хотела дочку.
      Мать ждала и верила – девочку рожу, а пошла, проверила: «С мальчиком хожу».
      Папа маму успокоил: «Через 9 лет родишь». Инструмент на дочь настроил.
      В результате – вот вам шиш!   
     Появился я.
     Родители родом из Тверской губернии, деревня Щёголево. Там родились, там поженились летом 1926 года, а детей нарожали в Кронштадте. Отцу был знаком город Кронштадт. Он там бывал ещё холостым с братом Михаилом, там уже поселились некоторые соседи из деревни, так что молодая семья приют там нашла. Тем более мама хотела пожить в городе.

     Только в церкви обручились, из деревни когти рвать!
     Так примерно поженились наш отец и наша мать.   

     В 1926 году молодые перебрались в город Кронштадт.  Там мама родила всех нас троих парней.
     Мой дед, отец отца, Василий Фёдорович Коротков (1870-1910), говорили, любил заложить  за воротник, поэтому рано умер в 40 лет. Бабушка Варвара Венедиктовна, его жена, прожила дольше (1871-1937).
     Прожив свои 40 лет дед успел наклепать 8 детей.  Правда, трое умерли ещё в детстве.   
     Дожили с семьями до старости пятеро: Михаил (1891–1942), Иван (наш отец 1893 - 1977), Татьяна (1900–1976), Ирина (1904-1995)  и Прасковья (1906–1933).
     По словам отца, он прошёл два класса и два коридора сельской школы. Однако, помогал мне решать задачки 4-го, 5-го классов.

     Лет в 18--20 отец чуть не умер от воспаления в брюшине. Его на телеге мать Варвара Венедиктовна с сыном Михаилом повезли в город Торжок в больницу. Хирург, старичок с бородкой, сделал операцию, зашил брюхо и, недолго думая, отправил домой помирать, сказав матери, что долго он не протянет.
     Погрузили отца на телегу, укутали и покатили домой. Мать идёт и плачет, жалко Ванюшку.  Михаил идёт и грызёт сухарик. Отцу так захотелось сухарика, хотя и нельзя. Но мама дала отцу кусочек, сказав при этом:
     -- Ванюша, перед смертью так всегда бывает.
     Пока везли Ивана, швы на его брюхе разошлись, вся дрянь потекла под него на тулуп.  Думали, что помрёт. Нет. Вылечила и выходила отца молодая деревенская фельдшерица (как говорил отец). Он начал ходить, помогать по дому и через какое-то время опять явился в Торжок к тому же доктору. Тот вспомнил отца и спросил:
     -- Так ты что? Не помер?
     -- Как видите, живой, -- ответил отец.
     Папа дожил до 83,5 лет.
     Работал в Петрограде на строительстве дома, кажется, № 47, на Невском проспекте, и был ещё не женат. Про эту стройку папа рассказывал, что там трудились разные люди, был там и еврей. Все носили на верхний этаж по 4-5 кирпичей за плечами, а еврей только два. Приказчик остановил еврея:
     -- Ты почему по два кирпича носишь, а все по 4-5?
     -- Да потому, что русские ленивы. Им лень лишний раз вниз спуститься.

     Эта стройка продолжалась ещё до революции. В те же годы папе повезло увидеть императора Николая второго. Тот проплывал по Неве на яхте и махал рукой людям, собравшимися на берегу.   На лето сезонники возвращались в свои деревни домой и занимались по хозяйству. Отцу было уже 32 года, за плечами участие в Гражданской войне, служба в продотряде в Казахстане, Киргизстане.  Папа рассказывал, как Советская власть устанавливалась в кишлаках:
     Сизу, цай пью. Приходят двое. Рузъё наставляют:
     --Ты за белых, или за красных?
     -- За красных.
     -- Снимай портки. Пороть будем.
     Снял портки. Выпороли. Через день опять приходят двое:
     --Ты за белых, или за красных?
     -- За белых, -- отвечаю, что я дурак?
     -- Снимай портки. Пороть будем.
     Снял портки. Выпороли.
     Третий раз стучат в дверь. Снял портки на всякий случай. Открываю. Соседка за солью пришла. Тьфу, ты.
 
     Старший брат Михаил и отец стали Васильевыми в гражданскую войну. Служить в продотряде им довелось вместе. Записали их по отцу Васильевыми. Так и прижилось. А Коротковыми остались только сёстры, да и те сменили «коротковскую» фамилию на фамилии мужей.   Куда только отца не заносила война. Это отдельная история  (см. «Рассказы отца»). 
     Мама Александра Корниловна (до свадьбы Белоусова) стала  второй в семье, где семеро из десяти детей до неё умерли в детстве.  Остались Афанасий (1895-1942), Александра (мама 1906-1997) и Елена (1908-2000, любимица отца Корнилы). Мама закончила 5 классов, больше отец не велел. Работать надо по хозяйству.
     А свадьба родителей состоялась в 1926 году в конце лета в деревне. Венчались в церкви. Отец рассказывал, как один старик венчался с молодухой. Священник его спрашивает:
     -- Женишок, а сколько тебе годков?
     А жених голову опустил и бормочет:
     -- Сорок, батюшка, сорок.
     А самому уже за семьдесят.

     Второй дед, отец мамы, -- Корнила Кузьмич Белоусов (1866—1942).  (Кстати, а его родитель, мой прадед, был почему-то Кожевников. Фамилии меняли, как хотели).
     Дед с бабкой Марией Алексеевной (1868—1941) и троими детьми переехали на хутор, который выделили им по указу Столыпина недалеко от дер. Щёголево. Это была целина с корнями от деревьев, высокое место, затем стали называть деревней Лутьяново. (От неё одни фундаменты остались).  Дед был хорошим мастеровым. выкорчёвывал пни, пахал землю, заставлял всех помогать строить избу.
     Корнила очень любил красавицу Марью. Сам же был лысоват, кривоногий, мал ростом. Зато здорово выплясывал под гармошку перед жёнушкой. Та только улыбалась и махала на него рукой. Дед читал Библию, подписывал все фотографии, сделанные в фотографии Cabinet Portret в Петербурге, что даёт нам сейчас возможность определить, кто же на снимках и когда это было.  За это ему большое спасибо.
     Любимой дочкой дед считал веснушчатую Леночку, часто баловал её. Видимо, за то, что она хорошо пела частушки и, как он, умела плясать.

                РОЖДЕНИЕ
     Появился я на свет в городе Кронштадте на Ленинградской  улице доме № 4  кв. № 11 на втором этаже в 1938 году  (Родильный дом находился на ул. Высокой.)
     Когда я сравниваю свой день рождения и день зачатия (9 месяцев назад), то получается следующее. В 1937 году в 20-х числах апреля отец с матерью, как обычно сделав «общее» дело, решили родить дочку, благо двое пацанов уже есть: Витя 10-ти лет и Юра 8 лет. А в это время страна отмечала 67-ю годовщину со дня рождения В.И. Ульянова (Ленина).
     В январе 1938 года в день, когда вся страна скорбела в 14-ю годовщину со дня смерти В.И. Ульянова (Ленина) в день его памяти (22-го), мама меня родила. Никакая не дочка, а опять пацан. С того дня никакой мой день рождения в этот день отмечать было нельзя, надо было скорбеть по В.И. Ленину.
     Начинаю думать, что меня может связывать с этим гениальным человеком, и не нахожу. Он рыжий, я белобрысый, он лысый, я с волосами, он умер в 54 года,  мне уже 85, он умный, а я ... не знаю. Сложу-ка я 67 и 14, получаю 81. Может, это мой возрастной предел?  Не получается.
 
     До войны, приехав в Кронштадт, родителям пришлось поскитаться по городу и знакомым, тоже деревенским, в поисках жилья.  Спали у знакомых в коридоре на сундуке, на полу, пока не получили комнату с соседями Фёдоровыми в доме № 4 по Ленинградской улице, у которых было тоже пятеро в двух комнатушках.  У Фёдоровых Юли, Дины и Виталия был злой и матерный отец, за что его прозвали почему-то Керенским. Я его боялся.
     Наша мама как-то справлялась с тремя ребятишками, работала фильтровальщицей на городской Водокачке. Имела дело с хлоркой и подобной гадостью для очистки питьевой воды.
     Отец работал плотником на Морском заводе в шлюпочном цехе.  Благодаря своему «служебному положению», папа изготовил для меня люльку-качалку.  А качать меня было поручено Юре, что ему очень не нравилось, т.к. я, засыпая, в такт качалке акал: а-а-а-а (кровать качалась с боку на бок). Юра, проявив сообразительность, привязывал к люльке полотенца, верёвки, протаскивал их через дверную ручку до кухни, где приятно пахло едой, и качал, или дёргал мою люльку, не заботясь, что я мог вывалиться из неё.
     Так как моё воспитание доверялось Юре, то он любил с братьями Козловыми из соседней парадной делать из моей одежды чучело. Клал эту куклу куда-нибудь в комнате, и все ждали, когда мама придёт с работы и испугается, увидев меня валяющимся под столом или кроватью. Маме было от этого не до смеха. А у Юры любовь к чучелам с годами так и не прошла, что описано ниже.

     Гулял я во дворе с подружкой Людой Ломуновой, жившей под нами в кв.№ 9. Три наши флигеля дома № 4 имели закрытый со всех сторон двор, поэтому родителям нечего было беспокоиться за детей, что они на улицу выйдут.  Да и соседи приглядывали за своими и чужими детьми, благо отношения во дворе были дружелюбными. Во дворе под нашими окнами был уголок, засеянный овсом, зелёная травка. В этом уголке мы с Людой играли.
     Жилось нам перед войной неплохо в сравнении с деревней.  Вспоминаются довоенные эпизоды, как мы ходили с мамой в магазины № 20, № 6. Там летом на углу улиц Аммермана и Интернациональной всегда стояла тележка с мороженным. Как можно было не выпросить маму купить эту вкуснятину.    
     Продавщица открывала металлический бочонок с мороженным, брала ложку, черпала и клала мороженное в чашечку, где уже находился кружок вафли. Сверху клала ещё вафельку и выдавливала всё подвижным стержнем. Подавала этот небольшой диск мороженного с двумя вафлями покупателю.

     Мама частенько ездила с детьми в Ленинград, Петергоф на фонтаны с другими работниками Водокачки.  Осталась фотография 1940 года, где я стою в Петергофе у фонтана и почему-то плачу.   Поездки организовывал от профсоюза директор водокачки товарищ Гинкин.  А мама всегда была в передовиках производства, не чуралась никакой работы, за что и награждалась бесплатными поездками.
     Есть общее фото всех работников водокачки под знаменем, где мама с моими братьями тоже там поместились. Из троих сыновей, Юра был самый шустрый и отчаянный. Виктор более сдержанным и спокойным. Все любили зимой кататься на коньках, у кого они были. На валенки с помощью верёвки и палочек укрепляли конёк-снегурочка с загнутым вверх носком, чтобы ехать по снегу, и на залив. А там раздолье, катись, куда хочешь по ветру и против него.  Только с юга в середине залива напротив Ораниенбаума буксир разламывал лёд для прохода кораблей в Ленинград.  Но сильный мороз схватывал куски льда и замораживал. По этим кускам специальная дежурная команда наводила переправу из досок для проезда автомашин из Ораниенбаума в Кронштадт. 
    
     Наш шустрый Юрка с парнями докатались на заливе до ночи, до луны. Был мороз и яркая луна. Разве хочется домой? Юрку ветром понесло к фарватеру,  и он  оказался в полынье. Валенки с коньками утонули, а Юра, барахтаясь выполз на твёрдый лёд. Ребятня, увидев Юру в воде, бросились домой сообщать, что Юра утонул. Маму и папу напугали до смерти. Папа бегом побежал ночью к заливу. Не успел добежать до берега, как встретил шагавшего в одних носках мокрого сына.  Отогрели его. Как-то выдержал испытание мальчик. Меня тогда ещё не было на свете.
   
     Довоенное детство без забот и печали.
     Что начнётся война, мы тогда и не знали.
     Что всех ждёт впереди голодовка и смерти,
     Что родных не найти … Вы на слово поверьте. 
     Многое, что уже некому вспомнить, или рассказать, как жилось до войны, утеряно в нашей семье. И этот эпизод про фарватер рассказывали мама и сам Юра.
    
                ВОЙНА
     Она началась для нас неожиданно. Стало напряжённо в городе. Кто-то уезжал из Кронштадта, папа с мамой продолжали работать на своих местах: мама на Водокачке, папа на Морском заводе.
    Осенью 1941-го года стали хуже питаться, в домах устанавливали печки-буржуйки, дымовые трубы выводили за окно, или на кухню в вентиляционную отдушину.  Было холодно, перестали отапливать дома, стали соблюдать светомаскировку, завешивая окна одеялами, стёкла окон заклеивали полосами газет, чтобы не пораниться от разбитых осколков.
     Брата Виктора мама определила по совету родственников в Ремесленное       училище № 10. Там ребят кормили.  Витя иногда не доедал кашу или рыбу и приносил её домой для нас в кружке, повешенной на ремень, делился с нами.

     В рацион пошёл столярный клей, солидол, какие-то несъедобные раньше масла, завалявшиеся по сапожному делу у отца в кладовке. Мама давала папе на работу что-нибудь из еды, чаще просто кусочек хлеба. Отец иногда всё приносил обратно, не съедая. Мама его ругала:
     -- Почему не съел в обед?
     -- Времени не было. Срочная работа, не успел.
     И отдавал этот кусочек нам, говоря:
     -- Это бабушка лесовая прислала вам гостинец.
     Я, как самый маленький, удивлялся, т.к. в Кронштадте не видно было леса, а ещё какая-то бабушка. О лесовой бабушке спрашивать было некогда, когда брат Юра делил эти остатки хлеба между нами, детьми. Для этой цели 13-тилетний Юра изготовил весы из железных крышек от консервных банок на ниточках и взвешивал. Я внимательно контролировал процесс, и когда какая-нибудь крошка падала на пол, быстро соскакивал под стол в поисках этой крошки. А находя её, направлял себе в рот. Сытости это не добавляло, зато ничего не пропадало даром. Юра развешивал на своих весах и полученный хлеб по карточкам. И всё повторялось.   

     Однажды  отец принёс кусок мороженой конины, убитой осколками лошади, который мама долго варила,  и мы с аппетитом его съели.
     Запомнился запах булочки и её вкус, кусочек которой отломил нам в подъезде Костя Козлов, Юрин друг. Отец Козлов работал на Морском  хлебозаводе и мог позволить своим детям Косте и Володе  получше питаться, хотя вынос с хлебозавода продуктов строго наказывался.
    Стали поговаривать, что домашние кошки куда-то подевались. Люди ещё не верили, что их съедают. Собак тогда почти не заводили. Голод давал о себе знать. Многие в нашем доме умирали от истощения, голода. Детей родители боялись оставлять без присмотра, остерегаясь в городе людоедства.
     Урезали пайку хлеба до 125 грамм, работающему отцу давали больше, но всё делилось Юрой на своих весах поровну.
      В 12-00 всех работающих отпускали домой на обед. У нас была договорённость, чтобы к приходу родителей Юра затапливал буржуйку ровно в 12 часов.  Я же сидел и смотрел на минутную стрелку ходиков на стенке, ожидая, когда она сомкнётся наверху с часовой. Терпения мне не хватало, и я кричал Юре:
     -- Затопляй! Стрелка уже наверху.
     Юра смотрел на часы и отвечал:
     -- Ещё рано.

     Тётя Лена, сестра мамы, жила в этом же доме в большой комнате  коммунальной квартиры  № 35 с отцом Корнилой Кузьмичём и матерью Марьей Алексеевной.  Сын Лёва был отправлен перед войной на каникулы в Калининскую область к родителям мужа Николая Акимовича Орлова. А самого Николая Акимовича забрали на фронт, где он погиб в 1943 г. Где был захоронен дядя Коля, тётя Лена долго не знала. Только гораздо позже была отыскана братская могила с его захоронением на Синявинских болотах под Ленинградом. Дед Корнила и бабка Марья, жившие с тётей Леной умерли в 1941 и 1942 годах. Тётя Лена осталась одна в большой комнате, как вдова погибшего на войне.
     Я часто приходил к тёте Лене и заявлял:
     -- Я пришёл к тебе жить.
     -- Хорошо. Оставайся, -- говорила тётя и угощала меня чем-нибудь, благо она получала рабочую карточку.
     Поев, я собирался домой.
     -- Ты же хотел пожить у меня, -- напоминала тётя.
     -- Не-е. Там сейчас Юра будет пайки хлеба делить. Я пойду.
     -- Ну, ступай, -- провожала меня тётя Лена.            
    
         Семь десятков лет пробило,
         Сорок лет, считай, без мужа
         Ради сына жизнь прожила
         И работала, к тому же.            
          Принимать гостей Вы рады,
          Любите для всех стараться.
          Я хочу, как в дни блокады,
          В сыновья к Вам записаться.   
             21.05.78       

     Первые немецкие армады самолётов с тяжёлым гулом мы увидели высоко в небе ещё летом 1941-го.  Кронштадт пока не бомбили, и дети выбегали во двор поглазеть на налёт.  Самолёты летели рядами, направляясь в Ленинград. Это будто серое полотно, вышитое чёрными крестиками, которое накрывает небо.  Затем всё изменилось. Стали   бомбить и обстреливать Кронштадт и его форты.  У кого работало радио, слышали: «Воздушная тревога, воздушная тревога …».      
     Одна из бомб попала в деревянный двухэтажный дом в 150-ти метрах от нашего дома, от окна соседей по квартире. Это была гигантская свечка, трещавшая на ветру.  Мама оттаскивала нас от окна от беды подальше.
     Однажды к нам влетел осколок снаряда, разбил стекло, стол и остался лежать в ящике стола. Мы находились в бомбоубежище.  Долго он у нас хранился, рваный кусок металла с острыми краями, пока мы его не выбросили.   
     Разрыв зенитного снаряда был сравним, по моему убеждению, с ударом металлической плётки по чугунной плите, хлёстко и сильно. Звук как будто бы превращался в неподвижное облако, никуда не пропадая и медленно угасая. Зато залп орудий главного калибра корабля был подобен землетрясению.  Дом качался, посуда звенела в шкафах, всё бренчало. Гул долго метался между домами и небом, пока не происходил новый залп. Была бомбёжка, в основном по кораблям. фортам, но нашим трём корпусам дома № 4 на Ленинградской улице повезло, они остались целыми, хотя соседние дома пострадали.
    
     Помню, как я сидел на подоконнике во время обстрела, и увидел в окно санитаров, тащивших раненого матроса по Ленинградской улице. Меня мама быстро оттащила от окна и поругала.
     Наша знакомая Люшнина  Нина Леонидовна, бывшая Антошкина, уже в наше время  рассказала, как 21.09.1941 г. потеряла отца, бабушку, брата во время обстрела в Советском парке Кронштадта недалеко от Центральной библиотеки. А маленький Толя Никитин, бывший наш сосед по дому, ещё ребёнком лишился ноги от осколков бомбы.  О многих можно рассказать.   

       На время бомбёжки управдом назначил нашу маму ответственной в бомбоубежище, которое находилось в подвале нашего дома.  При объявлении воздушной тревоги все сбегались в подвал дома. Двери там были тяжёлые, стальные, могучие. Наше место находилось около вентиляционной трубы, там же находилась аптечка. Из вентиляции доносился вой сирены, стрельба, взрывы бомб. Детям было интересно, но не нашей маме. 
     В одну из  бомбёжек крейсеру Марат, стоявшему в гавани,  оторвало носовую часть,  и отца с рабочими послали туда для ремонта. Отец увидел там мёртвых матросов, офицеров. Их ещё не успели всех убрать. Отец принёс с Марата нож и вилку, в память о корабле.
     К лету 1942-го голод давал знать. Наши родители, оберегая нас, не доедали, отдавая детям побольше, чем себе, исхудали, особенно отец.  Вода есть (зимой топили снег), а еды нет.  Желудки у многих расстроились.
     Наступало время эвакуации.

                ЭВАКУАЦИЯ 
     Осенью 1942-го нас четверых (отца, маму, Юру и меня), провожал отец Люды Ломуновой, военный. Он подержал меня, четырёхлетнего, на руках перед посадкой на буксир (или на катер) на причале Итальянского пруда на Июльской улице (это южная сторона города), попрощался с родителями, а сам   остался в Кронштадте. Нас с другими отъезжавшими повезли по заливу вокруг города под обстрелом со стороны Петергофа в Лисий нос. С собой родители взяли только самое необходимое. Виктора отправили в Ленинград с ремесленным училищем № 10 ещё несколько раньше.
     Дверь в квартиру закрыли, всё оставив на попечение управдома. Отец взял с собой гармошку-тальянку на всякий случай. В тверской деревне-то он был одним из лучших гармонистов. И она себя потом оправдала. Отца по возрасту в армию не взяли.

     Добравшись до Ленинграда из Лисьего носа, мама отправилась искать Виктора. Никто не мог точно сказать, где остановились ремесленники. Транспорт не ходил. Мама бегом с Финляндского вокзала, где нас двоих и отца оставила ждать, нашла всё-таки у завода «Компрессор» ремесленников и забрала Витю с собой, хотя ей его не отдавали, якобы, не положено. Плевать мама хотела на «не положено» и привела его к нам.
     Повезли нас с Финляндского вокзала к Ладожскому озеру. Там посадили на баржи и под ярким осенним солнцем на виду немецких лётчиков отправили на другой берег в Кобону.
     Помню, как фонтаны брызг от взрывов бомб взлетали, блестели красиво на солнце. Хотелось на это смотреть, но мама заставляла опускать голову и прятаться в мягких вещах. Охраняли ли нас кто-либо из катеров, кораблей я не помню. Ни одного сбитого немецкого самолёта тогда в моей памяти не осталось.   Вдруг послышался новый необычный взрыв с треском, криками людей. Бомба разбила вдребезги соседнюю баржу. Обломки баржи, вещи, мёртвые и раненые оставались в воде. Помогли им, или нет – не знаю. Нам повезло, доплыли до другого берега. 
     Затем ехали в переполненных телячьих вагонах-теплушках (тепла в них не было) с маленьким окошком под крышей. Нужду справляли в это же окно при поддержке других. Стыдно не было. Все понимали происходящее.
     Потом на старом пароходе мы плыли по Волго-Балтийскому каналу через шлюзы. Ребятам, хотя и голодным, было всё интересно. Нас уже не бомбили, и это была радость. Некоторые наши родственники, плывшие с нами, умирали на пароходе от истощения и болезней. Пароход иногда причаливал к берегу, выгружали трупы. Съестные запасы у всех кончились, а новых не давали.
   
     Однажды на пароходе появилась бочка с пивом. Отец был очень слаб, но взялся помочь продавщице качать пиво из бочки, за что получил кружку пива. Эта кружка как-то помогла выжить и ему. А у меня стали кровоточить дёсны. Началась цинга, зубы вываливались.
     Где только пароход не причаливался, люди сразу выходили на берег купить  пищу, но тщетно. Хотели нас привезти в Саратов, Сталинград, но немцы оказались там раньше нашего прибытия. Выгрузили нас в Сталинградской области. Это  место -- Немецкое Поволжье, город Гусенбах, село Кольб (ныне  Заовражье). Была осень 1942 года.
     Всю зиму мы теснились с чьей-то семьёй в маленькой мазанке на краю большого села. Потом нас поселили в немецкий дом с комнатой, кухней  и маленьким крылечком. На кухне была печь, а в комнате стояли замурованные два котла то ли для стирки, то ли для приготовления пищи, то ли для купания.  Отапливались они с кухни. С нами в той же избе стала жить Крылова Анна Антоновна, родственница, (её муж умер по дороге на пароходе). Она и отец страдали поносом. Вдвоём они ходили за дом в крапиву «бомбить», как говорил отец, не стесняясь.

     Гармошку отец в селе обменял у местных жителей на десяток яиц. Это было здорово! Меня же, болевшего цингой, местная врач заставляла есть сырые помидоры без соли. Их там было очень много, большие плантации.  Эти сочные астраханские помидоры без соли тогда мне так опротивели, что после долго не мог к ним привыкнуть. Спасибо той женщине-врачу, это как-то поддержало моё здоровье, хотя забот с зубами до сих пор не убавилось.   Кстати, соль негде было достать, как и хлеба, ели пищу пресную. Спасала крапива, варили щи.
     Мама пошла работать на ферму, ухаживать за коровами, Витю взяли пастухом коров, Юра  работал в конюшне.  Папа был очень слаб и занимался починкой обуви, подшивая валенки, сапоги для соседей. Я же болтался по селу с соседским Витькой, который звал меня Алех.
    
     За работу нам платили кроликами. В тех местах их водилось очень много. Их мы держали в огороженном углу на кухне. Иногда одного из них брали за задние лапы и били об угол дома. Затем кроля подвешивали и снимали шкуру.  Как-то я увидел висящим своего любимого белого кролика с голубыми глазами. Рыданиям моим не было конца. Потом успокоился.
     Вообще, с кроликами чего только не случалось. Они часто разбегались из огороженного на кухне угла по дому. Как-то стали затапливать печь, а труба была подвешена на кухне под потолком. Печь не топится, весь дым идёт обратно. Погасили печку. В чём дело, не понятно. Пришлось отцу с Виктором разбирать закоптевшие части трубы, пока не нашли в трубе обгоревшего слегка кролика, но живого. Он забрался туда через топку и грелся.

     В нашей семье всегда был кот. Пользы от него никакой не было, а поиграть с ним  было интересно. Потом появился поросёнок Васька. Наша семья всегда дружила с братьями нашими меньшими. У Юры на конюшне была любимая малорослая лошадка Кукла. Он на ней въезжал по ступенькам на крыльцо в избу. Она проходила в дверь.  Было смешно: Юра на лошади в избе.
     Однажды Юра принёс птенца кобчика. Он ещё не летал, но вид у него был серьёзный.  Юра сажал его себе на плечо, приучал к людям, затем усаживал его на крыльце. Все смотрели, что будет дальше. А наш ещё глупый кот подходил к птице, нюхал его лапы и начинал птичку грызть, за что получал удар клювом по башке, и стремглав убегал, а кобчик сидел не шелохнувшись, будто его это и не касалось, только круглыми глазами моргал, да голову поворачивал вокруг шеи на 180 градусов.

     Осенью  1943 года  в пасмурную погоду Виктор, работая пастухом, оставил пастись стадо в полукилометре от дома и забежал пообедать. Холки некоторых здоровенных быков из стада можно было видеть с нашего крыльца за высокой полынью.  Быков мы, дети, боялись. Те иногда бродили по селу, наводя страх. Помню одного, Моряк звали его.  У него была крупная голова, короткие рога, курчавая шерсть на морде, в носу кольцо.  Как-то он забрёл к нам во двор. Отец его еле выгнал.
     Так вот. Отец, выйдя на крыльцо, услышал вдали замешательство, рёв коров. 15-тилетний Виктор сразу же схватил кнут и бросился к стаду. Отец и ещё несколько мужиков побежали за ним туда же. В стаде были колхозные и частные коровы. Оказалось, что на стадо пасмурным днём напали волки.
     Виктор рассказывал, как он отгонял их от покусанной окровавленной тёлки, еле двигавшейся, жалобно мычавшей.  Некоторых волков удалось ему отогнать, но один здоровый волк с седой шерстью на спине не убежал, а оскалился на парня. Только тогда Витя почувствовал страх. Тут подоспели мужики, волков отогнали, стадо погнали на ферму. Быки, как положено, бежали впереди.  Тёлочка не дотянула до фермы, упала, но и волкам её не отдали. Другие покусанные коровы остались живыми.
     Пока стадо гнали на ферму, стая волков сопровождала коров, не боясь даже ружейного выстрела. Волков в тех местах тогда развелось очень много. На следующий день мужики пошли по следам на отстрел, да ни одного волка так и не встретили.

     За водой мы ходили с вёдрами через улицу на колодец к соседям, где жил мой друг Витька. Мама шла с вёдрами впереди, я сзади. Только вошли на их двор, как из-за угла на меня пошла, нагнув голову, их бодучая корова. Я, отбегая, упал на кучу мусора, думал, что забодает. Спасибо маме, подоспела. Витьку их корова не бодала, взрослых тоже, а меня чуть не лишила жизни, окаянная.
     Иногда по вечерам в колхозе проводили собрания в какой-нибудь избе при керосиновой лампе, или лучине. Мама брала меня с собой. Я сидел на полу между её ног и занимался деревянным пистолетом, вырезанным отцом из куска фанеры. Собрание шло своим чередом, кого-то ругали, кого-то хвалили, председатель колхоза отвечал, обещал.
     Что на меня пятилетнего нашло, не знаю. Мама потом говорила, как она стыда нахлебалась за меня. А я подошёл к председателю, ткнул ему деревянным пистолетом в брюхо и потребовал от него хлеба и соли. Многие обомлели, другие рассмеялись, но не мама. Всё потом обошлось.
     Председатель позвал меня на склад, куда я на следующий день и явился. Выписали нам кусок грязной соли. Понёс я её домой, как герой.  Папа сидел у окна, чинил кому-то валенки, увидел меня с комком снега в руках (снег ещё не растаял по весне), хотел дать мне взбучку, но потом, узнав в чём дело, похвалил. Это был мой первый заработок. Соль была дефицитом.

     В Кольбе мама познакомилась с немкой Эльзой, которая приносила (как теперь говорят, по бартеру) молоко за починенную отцом обувь.  Часто молоко было горького вкуса: коровы наедались полыни. А пастуха ругали за то, что плохо следил за стадом. Особенно не слушались быки, а за ними и коровы. Старшие ребята-пастухи учили, как с быками надо обходиться. Юра тогда попробовал. Страшно, но получалось.
     А надо незаметно подойти сзади к жующему быку, просунуть руку между его задних ног и быстро схватить яйца, слегка сжать. Бык сразу начинает приседать, мычит и становится послушным, спокойным на некоторое время. Не дай Бог замешкаться, не отбежать, тогда несдобровать!
     Война шла своим чередом. Когда южный фронт стал изменяться не в нашу пользу, все немецкие семьи   из немецкого Поволжья в миг выслали куда-то на восток. Сгинула и наша добрая фрау. В этом большом селе Кольбе остались пустые дома и улицы, где для нас, ребят, было раздолье. Мы играли в этих домах, ловили разноцветных кузнечиков с синими, красными крыльями и зелёных с длинными ногами. Там этой саранчи жарким летом была уйма. Гоняли бездомных собак по пыльным растрескавшимся от солнца дорогам. Иногда трещины в глинистой почве появлялись такие глубокие, что страшно было босиком туда провалиться.
     Я часто бывал на ферме, где работала мама. Видел коров, быков, как спаривали скот, появлялись телята. Для ребят это не было запретом. У взрослых и без нас забот хватало. Бригадиры следили, чтобы ни одна капля молока не пропадала. За воровство карали строго. Однако, мама и другие доярки ухитрялись иногда дать попить молочка своим деткам там же в коровнике. Сходило как-то. Возможно, некоторые «добрые» бригадиры делали вид, что не замечают, понимая ситуацию.

     Бедный старый коровник.  Я его чуть не сжёг. Баловались ребята со спичками, поджигали сухую траву. Она красиво вспыхивала и огонь разбегался во все стороны, но как-то сам и гас. А тут за коровником такая высокая сухая полынь стояла, что не поджечь её просто было нельзя. Ну, я и поджёг. Пламя быстро вспыхнуло и побежало к деревянному коровнику. Кто-то заметил, закричали бабы:
     -- Это ж Шуркин поджигатель!
     Мне пришлось дать дёру домой. Бежал по высокой полыни в растоптанных сапожках к дому. Там было, якобы, моё спасение. Слава Богу, погасили траву, а отец дал мне ремня. Спустил мне штаны, голову зажал между своих ног и раза два-три хлестнул ремнём по заднице.  Мать его остановила, заступилась.

     Всё же, несмотря на войну, похоронки и голод, допризывная молодёжь, старики, инвалиды собирались вечерами и пели, танцевали. Многие, как и отец, умели играть на гармошке. Каких только песен блатных и самодельных там ни пели. Народ был приезжий, кто откуда. Много было орловских, говоривших вместо «Г» как-то «ГХ». Такой буквы в русском алфавите нет, все привезли свой фольклор, песни и говор.  Приносили папину гармонь, он играл, и начинались танцы: вальсы, краковяк, падеспань и другие. А песни пели и военные, и собственные частушки, и страдания, и блатные, разные.
                Гоп со смыком, это буду я. Началась с Россеею война.
                По дороге пыль клубится, за (на) границу Филя мчится
                Добывать России ордена. Да-да.
     Приблизительно так, хотя я в этой песне ничего не понимал.

     Вечерами даже гадали на блюдце. Одна соседка показала, как это делается.
     Дело происходило в нашей избе. Нашли клееный стол без гвоздей, как полагается, на него расстелили лист белой бумаги с нарисованными буквами алфавита по периметру круга. По диаметру написали цифры от 0 до 9. Взяли фаянсовое блюдечко, перевернули и нанесли с края синюю метку карандашом, как стрелку.  Блюдце слегка нагрели на печке, положили его вверх дном на лист с буквами, и взрослые при горящей керосиновой лампе в тишине стали кончиками пальцев касаться края блюдца. Оно должно было начать двигаться. Конечно, никто в это пока не верил, но решили всё делать, как велела знакомая женщина.   Она задала вопрос вслух и сеанс начался. Блюдце стояло, не двигалось.  Повторили. И вдруг оно поползло, поворачиваясь. Все зашумели, мол, кто толкал, кто двигал. Наконец, успокоившись, не найдя виновного, продолжили.  Был задан вопрос, когда кончится война. И я своими глазами видел, как блюдце синей меткой приближалось поочерёдно к буквам и цифрам (я ещё азбуку не знал). По словам брата Юры, блюдце поочерёдно подползало к цифрам и буквам.  Получилось, что май 1945. Все обрадовались, но поверить было трудно, сбудется, или нет.
     Брата Юру и родителей я значительно позднее пытал: правда ли, что  в конце 1943 года мы уже знали дату окончания войны – май 1945 года? И они подтверждали. Став взрослым, мне хотелось повторить этот сеанс, но так руки и не дошли до того эксперимента.               

                К ДОМУ
     В 1944 году мы семьёй переезжали ближе к нашим родным краям. Приехали мы к папиной сестре Русаковой Татьяне Васильевне в деревню Прямухино Каменского района Калининской области. Нас пятеро, у неё внук Лёва, дочь Надя и племянник Виктор Гаврилов, сын папиной второй сестры Ирины, все в одной избе.  Как мы там размещались, уму непостижимо.
     Некоторое время Юра с Виктором ходили в деревенскую школу. Отца забрали в трудовую армию (Трудармия). Отправляли трудармейцев строить и ремонтировать дома в Торжке. Так что отца мы видели редко. Затем нас поселили в доме бывшего сельсовета в деревне Щёголево, откуда мама родом.
     Мама и братья поздно возвращались,  и мне приходилось сидеть на корточках босиком на крыльце, натянув рубаху на колени, в ожидании, когда Юра с пастухом пригонит стадо коров по домам. Коровы громко приветствовали своих хозяев мычанием.  Каждая сворачивала к своему дому, не ошибалась. Хозяйка её гладила, благодарила, аж целовала.  Виктор работал трактористом и грязный тоже возвращался поздно домой.
     Юра, смеясь,  рассказывал, как одна доярка сама давала имена бычкам и тёлкам:
     -- Эт Пяструшка, эт Клянок. А эт сама называла, да забыла.

     Бывало, мы с разновозрастными ребятами затевали по вечерам игры в сенях, или на крыльце у немой тётки Мани. Её сын Шука-вошь (Шурка себя так называл), тоже с таким же дефектом, ложился навзничь, задирал обе ноги вверх. А ребята надевали ему на ноги шапки, свои куртки, застёгивали и получались два человека, с которыми импровизировали, как хотели. Главное, что все хохотали. Конечно, и всякой гадости дети наслышались от старших, всё застревало в детских головах: и матерные слова, и блатные частушки, и плохие затеи. Взрослые работали, и некому было за детворой следить, воспитывать.
     Соседних петухов я узнавал по кукареканью. У тётки Пани петух выпевал, как казалось мне, «ни Панька ли-и-и», у дядьки Степана – «мы живём в темноте-е-е» и т.д.  У нас своих кур не было.
     Однажды маму позвали соседи в домашнюю баню помыться. Обычно мылись во дворе, если тепло, или в доме. Нагревали воду. А здесь настоящая деревенская баня. Мама взяла с собой меня. Вымылись мы, и через день у меня тело стало чесаться. Подхватил чесотку. Отчего, так и не поняли. Маме посоветовали, намазать моё тело дёгтем и завернуть. Так она и сделала со мной      Намазала вонючим дёгтем, завернула в простыню и уложила отдельно от всех. Через несколько сеансов чесотка пропала, помогло народное средство. Всякие болезни приставали.

     По деревням тогда ходили с сумками нищие, просили, кто что подаст, в основном, еду. Мама рассказала потом, как я отвадил их от нашего дома. Как-то подошёл к дому нищий, а мои взрослые были где-то заняты. Попросил он милостыню у меня, а я ему:
     -- Дедушка, здесь не подают, здесь силсовет, -- еле выговорил я.
     Как в воду глядел, сельсовет не подавал милостыню.
     За время, что мы пожили в деревне, отец с матерью проведали все родные места, где провели детство и юность, навестили родных, кто остался жив.    Пришли как-то мы семьёй в деревню Далёкуши к маминой тёте Дуне Ильиной (их называли «Тургеневы», по фамилии писателя, который когда-то там жил). Она нас накормила «тяпкой». Это была размятая в сваренной воде картошка. Долго эта еда мне казалась самой вкусной, которую я ел за последнее время.
     А брату Юре тогда попало тряпкой от тёти Дуни за его хулиганство. Он стал по двору гонять кур, а те прямо в огород. Тётя Дуня схватила тряпку, да и за ним с криком:
     -- Чей же это мазурик курей моих гоняет, огород топчет?
     Всё происходило шутя, без злобы.

     Затем мы сходили в деревню Богданово, где жили родные мужа тёти Лены, Николая Акимовича. У деда Акима, всю войну прожил Лёва, сын тёти Лены. Как летом 1941 года отправили его из Кронштадта летом на отдых к дедушке, так он там и застрял в деревне до 1944-го года.
     Дед Аким Лёву многому научил, в основном, рыбалке на реке Осуге и на ручье Вельга. Лёва вооружался вилкой, стоял по колено в реке и ждал, когда мимо проплывёт рыба, оголец. И нередко протыкал рыбёшку вилкой. А ещё руками щупал под камнями, корягами налимов, окуней и хватал их. На всю жизнь осталась у Лёвы любовь к рыбалке.
     Был случай, когда я с мамой и папой возвращался из далёкой деревни. Погода стояла жаркая, мухи жужжат, дорога пыльная. Мама с папой идут, переговариваются, а я босиком тащусь сзади, глазею по сторонам, по кустам. Ноги устали, еле идут. Вижу на дороге резиновую подмётку от старого сапога. Взял, покрутил в руках и запустил в сторону родителей.   Угодил отцу прямо в затылок. Отец с матюгами помчался за мной, я назад от него. Далеко отбежал, испугался, а идти-то всё равно домой надо. Мама опять за меня заступилась. И так всегда.

     Как-то я провинился в очередной раз, и отец собирался дать мне ремня. Зажал моё туловище между ног, спустил штаны, стал расстегивать свой ремень и слегка зацепил мою голову пряжкой. Какой я визг произвёл! Мать прибежала меня спасать, а мне только этого и было нужно. Порка отменялась. Да, я думаю, отец меня хотел скорее припугнуть, чем отпороть. Такого не случалось.
     Пока жили в деревне, мама всё время хлопотала получить пропуск домой в Кронштадт, но ехать в Кронштадт надо было через Ленинград, а он был ещё закрытым городом, шла война, поэтому пропуск не давали. Наконец, тётя Лена, мамина сестра, прислала пропуск в 1944-м году, и мы тронулись опять впятером уже с Лёвой (папа оставался работать в Торжке) домой в Кронштадт.
    
                ВОЗВРАЩЕНИЕ
     Ехали мы в вагоне какого-то поезда. Ночью у станции Бологое стали проверять у всех документы, и маму с четырьмя пацанами и багажом военные вытолкнули из поезда прямо на землю. Я заплакал. В Ленинград нельзя.
     Всё же маме удалось уговорить кого-то, и мы добрались до Московского вокзала в Ленинграде на другом поезде, а там опять проверка. В город не пускают. Мама, оставив нас, пролезла сквозь ограду и побежала на Кирпичный переулок дом № 4 к Васиной Анне Афанасьевне, своей племяннице, за помощью. До чего ж мама была расторопной! Было ей тогда 38 лет. Ей удалось как-то избежать проверки и всех протащить в город. Несколько дней мы жили у Ани с её тремя сыновьями в красивой узкой комнате на втором этаже, с эркером-окном. Их отец Алексей Александрович служил и часто отсутствовал в командировках.
     Помню, как Вова, Олег и Юра Васины пели:
         Сапог, рукавица, жена мужа не боится.
         Рукавица и сапог, жена мужа за порог.
         Сапог, рукавица...
      Понимали ли дети смысл этой песенки? Вряд ли. Анна Афанасьевна сидела и улыбалась певцам.
     Стены и потолок там были расписаны цветными узорами, цветами, диковинными птицами. Видимо, эта была квартира буржуя, а потом её перегородили на клетушки и поселили много семей. До сих пор помню, как я любовался на роспись, задрав голову. А дети Ани -- Вова, Олег и Юра уже к ним привыкли и не обращали особого внимания.

     ...Проезжая по улице Гоголя я всегда устремляю взгляд на Кирпичный переулок, на это окно второго этажа, где уже никого из родных нет...

     В 1944 году, осенью мы вернулись в Кронштадт. Но в нашу квартиру № 11 дома
№ 4 по Ленинградской улице мы не попали. Там уже кто-то жил, и наши оставленные вещи тоже не нашлись. Так как родители мамы и тёти Лены, Корнила Кузьмич и Мария Алексеевна, жившие с тётей Леной, умерли в начале войны от голода, то мы поселились в комнате с тётей Леной.
     Одно окно её комнаты смотрело на улицу Мануильского, а второе – в сторону Морского завода.  В углу комнаты на комоде стоял тяжёлый дедушкин крест с Иисусом Христом (возможно, позолоченный), под ним лампада, на стене большая картина с Лениным, сидящим за письменным столом с чернильницами. Ленин читал газету «Правда». И всё это было обвешано белыми полотенцами с красными петухами на концах, как на Украине.
     У тёти Лены хранилась дедушкина библия, толстая тяжёлая красивая книга. Ещё была тяжёлая книга -- пьесы Шекспира с иллюстрациями и папиросной бумагой между страниц. Мне Лёва иногда разрешал их посмотреть.

     Через некоторое время соседнюю 16-тиметровую комнату дали нам, а двух женщин, проживавших в ней, куда-то переселили. Одно окно нашей комнаты смотрело в сторону завода, а второе – во двор, на помойную выгребную яму. Мухи там водились полчищами. Рядом стояло одноэтажное здание прачечной с несколькими топками и котлами. Кто собирался стирать, топил собственными дровами топку и грел котёл с водой. Затем стирал в полутёмной прачечной на лавках. Сушили бельё на верёвках, натянутых во дворе между домами, столбами, деревьями.   
     Начинался новый этап мирной жизни, хотя война ещё где-то гремела, но не у нас.  Теперь мы ждали возвращения из труд. армии отца. В конце 1945 года он вернулся, и мы всей семьёй стали жить вместе. Нашей семье повезло в том, что все остались живы, кроме деда, бабки, умерших в блокаду, и мужа тёти Лены Николая Акимовича, погибшего в войну под Ленинградом. А тётя Лена так и проработала всю войну в Кронштадте, не выезжая, развозя горючее с шофёром на полуторке по кораблям, за что награждена была медалью «За оборону Ленинграда», другими медалями и орденами. За погибшего мужа она с Лёвой получала пенсию, а иногда и американские посылки.

     Этим как-то воспользовался брат Юра.  Состряпал из старой одежды чучело мужика, усадил его за столом в комнате тёти Лены спиной к двери, и мы стали ждать её возвращение. Увидев человека за столом, тётя Лена поняла, что принесли пенсию. Забегала по комнате, доставая документы. А когда обратилась со словами к «человеку», ахнула и всё поняла:
     -- Это же проделки Юркины, крестника!
     А нам смешно! Юрина крёстная не обиделась на крестника.
     Все были заняты своими обязанностями. Папа стал работать плотником в доке имени Сургина на Морском заводе. В сухом доке они укладывали клети – деревянные промасленные шпалы, связывали их скобами, укладывали на шпалы металлические 50-килограммовые чушки (балласт), чтобы деревянные шпалы не всплыли, когда впустят воду.
     Ослабшие мужики на руках таскали такой груз с берега вниз в док. Подъёмных механизмов пока ещё не было. А глубина метров 10 и больше. Клети выкладывались точь-в-точь по профилю днища корабля, по чертежам. Затем наверху натягивали шнуры (стеклена), обозначавшие место посадки корабля.  Впускали воду в док, и как только уровни воды в доке и в бухте выравнивались, отодвигали батопорт (затычку) и корабль медленно входил, устанавливался по стекленам на нужное место. Воду откачивали, следили, чтобы корабль точно уселся на своё место. Рабочие спускались в док, строили леса вдоль бортов корабля, сходни и начинался ремонт. На дне в доке было много мазута, мусора, а иногда попадала зазевавшаяся рыбёшка, которая была для рабочих кстати.

     Однажды осенью я прихожу со школы домой, а мама плачет. Папа в доке поскользнулся, неся балласт, на каменной лестнице, упал и сильно разбил голову и тело.  Мама лечила его всем, чем можно. Через несколько дней папа всё-таки оклемался и опять пошёл на работу. Позже его перевели по состоянию здоровья в кладовую выдавать рабочим инструмент.  Ему уже было под 60 лет.         
            
              Родители, как не дивись,
              Полвека воз тащить сумели.
              В одну упряжку запряглись,
              Видать, ещё   не надоели.
                Тяните лямку не спеша,
                У Бога дней в запасе много!
                Мы рады видеть Вас всегда
                Идущих вместе, рядом, в ногу.
              За юбилеем юбилей
              Мы будем отмечать сердечно
              И будем чтить родителей.
              Пусть будет жизнь - бесконечна!
                12.06.1976.

     В те годы особенно нас выручала колюшка, мелкая колючая рыбёшка, которую мы ловили на летней пристани, куда причаливали пароходы. Под пристанью из деревянных брёвен можно было перелезть к самому пароходу, там поглубже. На верёвочку с крючком и мухой можно было поймать этих колюшек.  Из неё топили жир. В рыбий жир от колюшки, налитый в блюдце, макаешь хлебцем и – в рот.  Не оторваться. До чего вкусно! Потом стали питаться получше, появился на столе маргарин.
     …
     ...Однажды, уже учась в институте, я намазывал на хлеб масло и уронил кусочек масла  на пол. Поднял его и бросил в помойное ведро. Отец увидел, достал пальцем из ведра этот кусочек и измазал мне губы, приговаривая:
     -- Сначала заработай на него.
     Я возмутился, обиделся. А позже понял, что правильно отец поступил. Мы, дети, тогда не догадывались, чего стоит этот кусочек масла...

     По возвращении в Кронштадт мама хотела устроиться опять на водокачку, где работала до войны, но места на водокачке не оказалось, Бывшего директора Гинкина, кажется, арестовали, начальство сменилось. Мама оформилась на работу в ремесленное училище № 10 по совету соседки с 1-го этажа Тамары Петровны Загаровой, которая там работала официанткой. Работа у мамы была трудной, воспитателем группы разновозрастных бездомных послевоенных ребят. Были там и драки, и поножовщина, и воровство. За всё отвечали воспитатели. Мама справлялась, но приходя домой, падала ничком на оттоманку и несколько минут лежала не шелохнувшись. Трогать её в это время мы не решались. Видя её честность и усердие, начальник РУ № 10 назначил её ответственной по питанию. Вместо форменной одежды она стала надевать белый халат. И здесь было нелегко, но не так, как воспитателю группы.
     Впоследствии мама была награждена знаком «Отличник трудовых резервов», который красовался у неё на груди.
     Конечно, нечего греха таить. Работая у раздачи еды, повара находили небольшие «излишки» мяса, муки, делились и с мамой. Особенно был благосклонен к маме хромой повар дядька Павел.
     Значительно позже я пытал маму, не было ли у неё с дядькой Павлом романа. Мама всё отрицала. Значит, мне показалось. Потом мама пошла работать на швейную  (дунькину)  фабрику портнихой, где работала и тётя Лена.
     Мама и тётя Лена, сколько я помню, всегда кому-то стирали и гладили бельё, перешивали брюки морякам, вставляя клёш, чтобы порточины брюк стали шире.  А папа работал первую и вторую смены на Морском заводе. Надо было как-то кормить семью
    Зимой ребята соорудили буер на коньках и мне посчастливилось покататься по замёрзшему Финскому заливу, на котором иногда снега не было, а лёд был чёрного цвета. Если лечь на живот и присмотреться вглубь, то можно было увидеть вмёрзшую в лёд маленькую рыбку.
    
     Когда сын тёти Лены Лёва ушёл в армию, тётя Лена стала сдавать угол для проживания семьям военных. Сама отгораживалась ширмой. Снимали угол и ленинградские рабочие, командированные в Кронштадт на Морской завод. Таким образом, мы познакомились с мичманом крейсера "Адмирал Макаров", затем крейсер "Киров" Крохиным Валерием Ивановичем и его весёлой женой Евгенией Матвеевной, снимавших угол и друживших с нашими семьями до конца жизни.
     Одно время и мы сдавали 9-тиметровую комнату капитану Митрофанову Петру Сергеевичу с женой Лидой и сыном Валентином. Впоследствии Пётр Сергеевич стал командиром парусного барка "Седов", а наши семьи останутся друзьями до конца жизни.    О них чуть позже.         
               
                ШКОЛА
     Осенью 1945 года я пошёл в первый класс 424-й мужской школы, что на Коммунистической улице. Ребята и девчонки учились раздельно. Первая учительница, добрая старушка (как мне казалось) жила в нашем доме и знала маму. Меня, 7-летнего, мама ещё водила с собой в женское отделение бани. И однажды я, сидя в тазу с водой, пока мама сама себя мыла, увидел мою голую учительницу, подошедшую к матери. Она не прикрывалась от меня ничем, и я увидел всю её нагую. Я готов был провалиться сквозь таз на землю.             Дело  в  том,  что  у 7-летнего пацана уже что-то шевелилось в мозгу. На других я не обращал внимания. Таких, как я, ребят с матерями в бане бывало немало. Но увидеть классную учительницу без одежд для меня оказалось сверх потрясением. Но это я пережил. Пошли обычные школьные дни и об этом эпизоде я позабыл.
      Затем в баню я стал ходить с папой.  В очередях, чтобы попасть в баню на улице Аммермана, приходилось сидеть иногда часами. Зато после бани в ларьке папа покупал себе кружку пива, а мне стакан холодного клюквенного морса.   Вкуснятина!
      
     В школе в то время учились послевоенные переростки, многие хулиганили, воровали, отнимали завтраки у младших. Такая участь коснулась и меня. Каждое утро у школы меня встречал парень с кривым гвоздём в руках и требовал отдать ему завтрак, кусок хлеба с маргарином и морковку. Я пожаловался брату и тот отучил этого переростка отнимать завтраки у младших.
     Возвращаясь со школы, мы затевали игру. Осматривали встречных прохожих и определяли, у кого самый большой и смешной нос. Потом хохотали, а встречный оглядывался, не понимая в чём дело.    Иногда в школу мы ходили гурьбой через летний сад. Осенью его закрывали, но мы, тощие, проникали туда сквозь ограду к качелям. Там стояли стрелы – аттракцион, когда желающего сажали в кресло, пристёгивали и раскачивали стрелу вплоть до земли. Не все выдерживали качание вниз головой. И в этот раз мы стали раскачивать стрелу (сиденье было снято, а две ручки остались), а Валька Игин успел ухватиться за ручки и его понесло вверх тормашками. Все напугались, а Валька отпустил ручки и шмякнулся телом о землю. Думали, разбился насмерть. Но он встал, охая, и мы отправились в школу.
     До чего же мы были глупые.  Что только не вытворяли на переменах. С третьего класса стали изучать английский язык, пение. На уроке арифметики как-то открылась дверь, и пацан запустил резиновую оторванную подошву в класс.   Угодил училке в лоб.  Английский язык я изучал, изучал, так и не выучил.
    
     Урок пения давал еврей Иван Игнатьевич Орёл, маленький толстый с лысиной в роговых очках человек. Жена его была завучем в этой же школе. Когда кто-нибудь баловался на уроке, не пел, Иван Игнатьевич спокойно подходил к парню, брал его за рукав весте с кожей руки и, подводя к двери, выталкивал вон. У многих ребят оставались на руках синяки учителя пения. Никто не жаловался родителям.
     Лет в 10 мама решила меня крестить и отвезла в Ленинград в церковь. К сожаленью, почтение к религии в нашей семье и у тёти Лены в партийные годы выветрилось, и мы стали жить по-коммунистически. Боролись на производстве за звание ударников коммунистического труда, не молились. Всё же меня крестили и крёстным назвали мужа маминой родственницы Нины Ивановны Михаила Лейбовича Кобака.
     Он   служил тогда в Кронштадте командиром тральщика-стотонника.   Мы, Витя, Юра и я, приходили на его корабль к причалу. На корабле можно было поесть. Рассказывали, как его жена Нина Ивановна  с маленькой дочкой на руках шла на корабль по узкому трапу, запнулась и выронила свёрток с  малюткой в воду. Хорошо, что колотый лёд не дал утонуть свёртку с малюткой, а то бы…  Матросы быстро вытащили ребёнка и всё обошлось.

     Друзей во дворе у меня было много.  Но начал я дружбу с соседом с первого этажа из квартиры № 34 Олегом Загаровым. Мы оба любили и умели играть на гармошке, потом на баяне и аккордеоне. Его семья всегда была загадочной.      
     Жили они в двухкомнатной квартире втроём: дед Пётр Евграфович Загаров, бывший подполковник медицинской службы, дочь Тамара, подруга матери, и Олег 1937 года 1-го февраля.  Дед выносил в подъезд рыбные отходы и собирал всех кошек из подвала: «Киш, киш, киш».  Здоровался дед со всеми очень тихо, почтительно.
     Служа в Китае или Японии ещё в царское время, дед привёз оттуда дочку Тамару с восточными чертами лица, короче красавицу, и множество восточных безделушек. Сын Тамары Олег, тоже был красив. Брюнет с восточными чертами в лице.  Про отца Олега было неизвестно. Олег уверял ребят, что его отец погиб на мостике катера от угодившей бомбы. Но всё было как-то туманно и верилось с трудом.
     Когда мы оставались вдвоём у Олега в квартире, он лез под кровать, доставал чемодан деда и открывал его. Очень аккуратно вытаскивал оттуда всякие диковинные восточные вещицы, включая презервативы, и мы их рассматривали, пока дома никого не было. Особенно запомнилось квадратное блюдце или тарелка с рельефным цветным видом сидящей в густой траве улыбающейся японкой.  Когда тарелку переворачивали, виден был голый крупный зад красавицы, освобождавшей мочевой пузырь. Нашему хохоту не было предела.

     Тамара Петровна стала жить в гражданском браке с дядей Колей Соколовым, мастером того же ремесленного училища № 10. У Олега стали появляться сделанные дядей Колей сабли, автоматы и прочие деревянные игрушки. Олег всегда оказывался впереди других ребят, был главным. Каждый день рождения Олега я с ребятами приглашался к Загаровым 1-го февраля. Нас сажали за стол, дядя Коля нас фотографировал,  и мы угощались вкуснятиной. Взрослые нам не мешали и это было здорово! Кстати, у Загаровых всегда была домработница. Значит, у них были средства ей платить. Я думаю, это были сбережения отца Тамары Петра Евграфовича, подполковника в отставке. У Олега появился аккордеон, а у меня баян и это нас сдружило.  Очень сожалею, что не удалось взяться серьёзно за музыку. Был бы толк от этого желания, не знаю.  Но слух, как был музыкальный (не я определил, а специалисты) правильная ритмика, так и остались во мне не использованными полностью.
     С детства я вторил отцу, который играл на гармонии немецкого строя, потом на хромке, затем, как купили мне баян Ленинград в 1952 году, то и на баяне.
     А вначале у нас была балалайка, затем гитара, на которой пробовали музицировать братья и я.  После - гармонь и баян.
   
     Баян, аккордеон, пианино, и другие музыкальные инструменты, что попадались мне в руки, я пытался освоить. Хотя бы исполнить какой-нибудь мотив. Ещё в начальных классах школы мы сидели за партами по парно. В партах были ниши, куда помещался портфель с книгами и тетрадями. Ниша была, как резонатор звуков, чем мы и пользовались. В пустую деревянную нишу вкалывали кусочки сломанного лезвия для безопасной бритвы. Отгибая эти кусочки, издавали мелодичный звук. Ученики, улыбаясь, не выдавали хулиганов. А учительнице было не удобно подходить к ребятам и заглядывать, наклоняясь, в их парту, источника звуков. Поэтому урок проходил весело для нас, дурачков, но не для педагога. Кстати, даже железной линейкой пробовали издавать звуки, ударяя её о край парты.
     Затем Дом пионера и школьника (ДПШ) в Кронштадте, хор, игра на домре-альте.  И всё это заброшено, не закончено по разным причинам и обстоятельствам.
 
     Наступило время, когда наши соседи по 35-й квартире Булкины уехали в Ленинград (прибл. 1947/48 гг.), и наша семья заняла вторую соседнюю 9-метровую комнату.  В квартире оставались две женщины (мама и тётя Лена) и 5 мужиков с отцом вместе.
     В каком-то году в нашем  дворе дома № 4 сажали деревья. Мы, ребятня, помогали взрослым и о нас даже написали  в газете «Рабочий Кронштадт». Второй раз я попал в эту газету после сдачи экзаменов в 4-м классе.   Я получил четыре пятёрки. Две пятёрки за русский устный и письменный и две -- за устный и письменный по арифметике. В третий раз я попал в газету «Рабочий Кронштадт» № 51 за 27 августа 1957 года, работая в бригаде электромонтажников. Короткая заметка названа «В срок и с отличным качеством». Но это было не последнее упоминание о бригаде, где я работал. 
     Во дворе часто собирались ребята, девчонки, смеялись, шухарили допоздна, пока кто-нибудь из окна  не ругал нас и грозил милицией. Бывало, мы привязывали камень с верёвкой к какой-нибудь квартире на 3-м, 4-м этаже и снизу дёргали. Грохот будил спящих, а мы разбегались. А то бросались камнями через Ленинградскую улицу в  «наших врагов»  -- ребят из дома № 9 по Ленинградской улице. Те отвечали нам тем же.
     Часто ребята лазили через забор на Водокачку за зелёными ещё яблоками, а сторож с берданкой нас гонял. Транспорта на улицах почти не было и мы играли в лапту посреди улицы. А то натягивали нитки через Ленинградскую улицу и ждали, когда поедет мотоциклист. И раз пассажиру, сидевшему сзади на мотоцикле, досталось. Чуть глаза не порезал нитками. Мы – врассыпную в подвал дома. Там нас было никому не найти. Ещё привязывали к редкой машине, или автобусу ведро, железку, которая грохотала по булыжной мостовой. Короче, хулиганству не было предела.
    
     Были и безобидные игры на деньги. Пристенок. Бьёшь ребром монеты о кирпичную стенку. Монета ложится на землю не далеко. Следующий делает то же самое. Если его монета звякнет о лежащую, значит он её забирает. Но это бывает редко. Чаще вторая монета ложится недалеко от первой, и тогда надо достать её пальцами руки, растопырив пальцы так, чтобы большой палец и любой другой одновременно касались обеих монет. Тогда она твоя. Ладонь называли «пяло». Некоторые ребята, чтобы увеличить пяло, надрезали кожу ладони между большим и указательным пальцами. Другая игра на деньги была на земле. Проводили две черты на расстоянии нескольких метров (2-3). Клали на середину одной черты кон из монет собравшихся.  Свинцовой битой размером с ложку надо было попасть в этот кон – столбик монет. Если попал, это ещё не выигрыш. Тебе даётся право этой битой перевернуть каждую монету (это твой выигрыш). Как только не перевернёшь, право продолжить коверкать монеты предоставляется следующему игроку.
     И маялка – большая пуговица с пришитым кусочком шерсти. Надо внутренней стороной стопы ноги подбрасывать маялку вверх, пока она не упадёт на пол. Кто больше раз подкинет, тот победил.
    
     Учился у нас в классе сын рыбака. От него постоянно воняло рыбой. Отец рыбачил. Однажды за невыученные уроки учительница отобрала у него всё содержимое его офицерской сумки. Так он, чтобы дома не заметили, вложил в сумку кирпич и несколько дней с ним ходил в школу. Он же на уроках под партой иногда занимался мастурбацией, все ребята видели. Думаю, и учительница тоже.
     Сидел я с Новиковым Толькой в третьем от окна ряду на третьей парте рядом с дверью.  Впереди Валька Игин с Юркой Ступаком. А на первой парте сидел один Эдик Конопко, длинный белобрысый подросток, над которым мы вчетвером насмехались.  Мы создали организацию ВСИН (Васильев, Ступак, Игин и Новиков). Во время урока мы писали всякие гадости про Конопку, подписывались - ВСИН и подбрасывали ему в парту. Поначалу он не понимал, кто это ВСИН. Читал, злился, а мы помирали со смеху. И это всё происходило во время урока. Не дураки ли?
     Классным руководителем у нас со 2-го по 5-й классы была Нина Николаевна Чайкина, дородная молодуха. Ходила в недлинной юбке, а когда садилась, юбку слегка подтягивала, чтобы не мять. Ученики этим, конечно, пользовались, чтобы доложить классу, в каких сегодня штанах наша училка.  Для этого кто-нибудь с первых парт ронял на пол ручку и лез под парту. Оттуда очень хорошо просматривалось пространство между её ног.
     -- Тёплые синие штаны, -- шёпотом докладывал он классу.
     Ученики даже стали вести дневник, как часто у неё меняются штаны.
     Двойки в дневнике исправляли по-разному. Кто-то их замазывал и ставил нужную себе оценку, кто-то стирал. Другие вынимали листы, или носили в школу два дневника. Кто во что был горазд. Иногда это помогало избежать дома взбучки, а в иной раз и нет.

     Надо заметить, что классы состояли иногда из 40 человек. Попробуй-ка учитель, уследи за всеми. Учился в нашем классе малец по фамилии Кочан, белобрысый крупноголовый молчаливый парень. Когда его вызывали к доске, что-либо рассказать, он сильно краснел, молчал, опустив белую голову. Ему ставили двойку, и он с облегчением садился на место. Он никак не мог преодолеть свою застенчивость, а учителя этого не замечали.
     Зимой после уроков все бежали к оврагу прокатиться на портфелях с обрыва. От школы всего два шага. Один смелый малец налетел на дерево, разбил себе физиономию и плечо. Поделом.
     Шестой и седьмой классы в 424-й школе вёл у нас математик Пётр Георгиевич Жгун, высокий видный мужчина с красивой укладкой волос на голове. На переменах в коридорах и залах стояла пыль коромыслом от беготни, криков пацанов (школы мужская и женская были раздельными). Играли в пятнашки, скатывались по перилам (школа 3-хэтажная), выбегали во двор. Пётр Георгиевич ходил по залу, курил, а руки с папиросой держал сзади. Кто-нибудь из нас слюнил палец и незаметно гасил ему папиросу. Он затягивается, а дыма нет.
     -- Дураки! – в сердцах ругался он. А нам было смешно.

     На одной из перемен я, бежав не знаю куда, а смотрел назад, налетел зубами на голову какого-то малолетки. Два передних зуба-резца провалились мне в рот. Боль нестерпимая. Начались мои мытарства с зубами. Нерв врач удалял раскалённой иглой, сверлил. Челюсть росла, и вставлять зубы было нельзя. Так и ходил я до десятого класса без передних зубов, стесняясь девчонок.
     Окончил я семилетнюю школу в 1952 году.  После 7-го класса многие подали документы в кронштадтское училище ТМАУ (техническое минно-артиллерийское училище). Меня не взяли из-за близорукости, хотя этот дефект я заметил уже позже.
     Съездили мы с мамой в Ленинград в Оптико-механический техникум на переулке Гривцова. Мне там не понравилось, и мы вернулись в Кронштадт. 
     Немного вернёмся назад. В году 1951-м мама собралась со мной к Васиным в совхоз «Возрождение». К тому времени Алексей Александрович, демобилизовавшись, работал там летом зоотехником. Я был рад поездке. Я лежал на верхней полке. Напротив меня лежала девочка моего возраста и мы смеялись, глядя в окно. Они ехали дальше. Приехав к Васиным, у меня с Аниными ребятами были заботы, чем заняться. Даже работали на лесопилке. Там строгали дранку для покрытия крыш. Мы даже с Вовой что-то заработали.
    
     Я вспомнил девочку в поезде и пошёл однажды к ж/д пути. Мне стало так грустно, что она уехала, я даже всплакнул. Потом вернулся к дому и занялся детскими делами. Во дворе у Васиных под ногами мешались цыплята. Весь двор был загажен их испражнениями. Ложась в постель, нас заставляли мыть ноги. А так не хотелось мыть их в холодной воде.  Там я впервые ехал верхом на лошади. Было страшно, что я упаду. Седла не было, а спина лошадки шевелила мышцами, что щекотало меня. Зато хорошим наездником был Олег. Он лошадей верхом провожал на реку купаться и обратно. А мы с Вовкой брали патефон, ставили его на подоконник и заводили пластинку. Это была «Богема», любимая музыка Анны Афанасьевны.  Каникулы заканчивались, и мы с мамой вернулись в Кронштадт.

                ОКОНЧАНИЕ  ШКОЛЫ
     Я пошёл я 8-й класс «г» в 422-ую школу на Козьем болоте в 1952 году. Это с Ленинградской улицы через весь город к кинотеатру «Трёх эсминцев». Этот «г» класс организовали в последний момент. Оказалось, что не поступивших никуда ребят собралось в Кронштадте больше, чем ожидалось и всех затиснули в этот класс. Кого там только не было? Были опять переростки, Многие бросили учёбу через месяц, два.
     Химию у нас вёл директор школы Иван Алексеевич Наумов, хороший добрый грузный дядька, заслуженный учитель. Уроки химии обычно проходили в кабинете химии, там стояли чёрные столы человека на три, четыре. Наумов был глуховат и этим пользовались ученики-хулиганы. Учитель что-то говорил, рассказывал, а один из нас повторял, или комментировал, шутил, смеялся над учителем, смеша класс.
   Наконец терпение у учителя иссякло, он понял, кто хулиганит, подошёл к парте, взял этого парня за грудки, вытащил его через стол и бросил на пол. Мы были потрясены поступком учителя, видать мы его здорово достали. Смеяться, однако, перестали.

     Классным руководителем был учитель русского языка Анатолий Фёдорович Базникин, бывший работник колонии для несовершеннолетних. Как он меня невзлюбил и третировал, ставил в четверти даже двойку. Зато он делал спектакли. В одном я играл шамана, а Толька Тупикин (впоследствии -- зам министра спорта, председатель федерации шахмат) -- высланного в Сибирь революционера. Затем был спектакль «Три апельсина», где я был дублёром парня, исполнявшего роль принца. Играть не пришлось, я заболел.
     Помню март 1953 года. Все классы собрали в зале и сообщили о смерти И.В. Сталина. Ком в горле перехватывал дыхание, слёзы навёртывались на глазах. Многие плакали. Позже смерть любого руководителя страны не вызывала у людей подобного горя и жалости.
     8-й «г» к концу учебного года развалился и оставшихся ребят распределили по трём девятым классам. Базникина тоже не стало. Так я попал в 9-й «а» класс. Я оказался среди незнакомых ребят. Но во втором полугодии меня посадили рядом с тихим хорошим мальчиком Юрой Климовым (1937-2021).  Нашей дружбе с ним было более 60 лет (Царство ему небесное).
   
     Юрин  толстый учебник  химии 8-10 класса   мною был разрисован карандашом в тон  серым изображениям великих учёных. Они все у меня сидели в валенках на скамеечках, некоторые в обнимку друг с другом. Жаль, что потерялась книга. Юра эту химию долго хранил, но не сохранил. С тех пор мы часто ходили друг другу в гости, и наши родители тоже дружили до конца жизни.
     В 1954 году в Кронштадте объединили женские и мужские школы, кроме 10-х классов. На переменах 9-тиклассники ходили с девушками, а мы, 10-ти-классники, как отчуждённые, одни. Кто это придумал в отделе образования, не знаю. Классным руководителем стала Киричёва Антонина Алексеевна, учитель географии, обычная женщина средних лет. Зато запомнилась учитель английского языка Елена Казбулатовна Костюкова, скуластая, но внутренне красивая женщина средних лет нерусского происхождения. Даже ученики её уважали за сдержанность и спокойствие. Другие учительницы были гораздо моложе и мы, конечно, во многих были влюблены, благо разница в годах у некоторых переростков составляла несколько лет.
    
     Людмила Георгиевна Анцулевич,  историк, только что вышедшая замуж проходила между рядами и от неё пахло женщиной, которой негде было подмыться (ванных в домах не было. Многие учителя ютились в снятых комнатах). А она как будто не замечала повышенное к ней внимание учеников. Когда она наклонялась над классным журналом, класс поднимался и смотрел не в журнал, а в разрез платья, где по обе стороны от ложбинки проглядывались  притягивающих взоры  ребят два упругих шара.
     Однажды перед началом следующего урока мы не могли попасть в класс, потому что староста Женька Комаров объяснялся с Анцулевич и держал дверь закрытой, не выпуская её, как в фильме «Весна на Заречной улице».  Наконец с приходом кого-то из учителей дверь распахнулась. Из класса выскочила Анцулевич вся красная, но красивая, зараза. А Женька с поникшей башкой убрался восвояси. Видать, согласия не было достигнуто.

     Как-то в мае 1954 года мы пришли к своему закрытому на ключ 9-а классу.    Кто-то бросил клич:
     -- Пойдём гулять, раз не пускают.
     И весь класс пошёл во двор, оттуда к Летнему саду к бассейну. Был тёплый солнечный день, кто-то хотел было искупаться. Настроение у всех было отличное, кроме старосты Женьки Комарова. Он почему-то посчитал, что ему попадёт больше других, и вернулся в школу. Но попало нам всем на полную катушку. Нас стыдили, как будущих комсомольцев и уже комсомольцев, грозили не выдать аттестат зрелости, назначали собрание с родителями.
     Тогда со мной пришёл отец. Сели все в спортзале, ждут, что будет. А отец во всеуслышание пошутил:
     -- Погода шепчет, бери расчёт.
    Я чуть не провалился от стыда сквозь землю. Все серьёзные, суровые, а он так шутит. Кто-то улыбнулся.
     Весь класс проработали, попугали, постыдили комсомольцев. Однако, всё обошлось. Закончили мы 10-тилетку, получили аттестаты, из комсомола никого не исключили, только попугали. А мы тот прогульный день запомнили на всю жизнь.    В конце 1955 года всех, кто не комсомолец, принимали в комсомол. И нас с Юрой Климовым тоже.  Иначе не поступишь в институт, говорили.
     Начинался следующий этап жизни, поступление в ВУЗы, кому-то в армию, кому-то на завод.

     Все эти годы учёбы я жил со сломанными когда-то передними зубами. Вставлять было нельзя – рот ещё рос и дёсны тоже. Только перед выпускными экзаменами мне вставили металлические коронки, к которым трудно было привыкнуть. Зато с Юрой Климовым, встречаясь с девчонками, я уже мог даже при девчонках улыбаться. А застенчивость меня преследовала многие годы, пока я сам себя не заставил её побороть.
     Когда приходилось выступать на людях, я мысленно «вылезал» из себя и наблюдал за собой со стороны, говоря про себя:
     -- Так тебе и надо. Красней, заикайся, путай слова и мысли, пусть тебе будет стыдно. А я посмеюсь над тобой. Пускай и другие посмеются.  Посмеёмся над ним (надо мной) вместе. А ведь некоторые из присутствующих ещё более застенчивые, чем я. Так что не всё у меня было потеряно.
     И это сработало и пригодилось в жизни. 
               
                О КРОНШТАДТЕ 
     Это о моём городе в послевоенное время. Город с небольшим населением тысяч 30 гражданских и 300 тысяч военнослужащих, ребят, мужчин.  Из гражданских 15 тысяч женщин. А девчонок на выданье ещё меньше.
     Представьте, на сколько были избалованы кронштадтские девчонки вниманием такого количества ребят. На танцах в Офицерском и Матросском клубах не всякая девушка пойдёт с гражданским танцевать:
     -- Я не танцую, -- зачастую был отказ. Зато молодому лейтенанту отказа не будет. Вот почему каждое раннее утро воскресенья толпы моряков, солдат (тех было меньше в городе), гражданских ребят устремлялись мимо нашего дома на летнюю пристань и в Ораниенбаум (Ломоносов) провести увольнение. Там девчонки не были такими кичливыми. Были обычными.
     В одном из соседних домов в Кронштадте жила одинокая женщина Надя Уткина. Её знали очень многие. Она «принимала» за небольшую плату, или гостинцы посетителей, в основном моряков. Как её только моряки не называли и Героем труда, и Залуженным деятелем в своём амплуа. Действительно, молодому матросу негде удовлетворить своё мужское желание, а здесь Надя. Получается, что её «труд» не был бесполезным, а даже наоборот.
     Ещё в памяти осталась девчонка. Звали её Аллилуя, возможно по фамилии. Она была недоразвитая, по-народному дурочка. Её тоже почти все знали. В автобусе кондуктор просил её заплатить за проезд, а она отвечала:
      -- Не-е-е, я платить не буду. Я денежки коплю.
      Что возьмёшь с дурочки.

     Следует сказать, что не все кронштадтские девчонки стремились связать свою судьбу с военным. Это разлуки, переезды, беспокойство и пр. Поэтому находили порядочных ребят из гражданских. А некоторые демобилизованные оставались в Кронштадте, нанимались на завод, создавали семьи. Из знакомых брата Юры это были Толя Мухин, Жора Маркарьянц, весёлые ребята, которые остались до конца друзьями нашей семьи. Особенно выделялся Жора, любитель женщин, интересный рассказчик. У Жоры с Леной родились Эрик и Валерик, черноголовые, как головешки. Он армянин, она хохлушка.  Однажды (это уже позже, в Ленинграде) Жора с Леной возвращались домой в свою квартиру, а дети подвинули шкаф и заслонили дверь, сами уснули в ожидании родителей. Войти было невозможно. Оставалось окно первого этажа. Всё же кто-то из сыновей проснулся и родители вошли. Детей они не ругали и не наказывали. Лишь Жора возмущался:
     -- Это разве дети? Это же сволочи, а не дети. Родителей в дом не пускают, -- а сам смеялся, рассказывая. 

                БРАТЬЯ
     Виктор (1927- 2007).  Когда мы получили вторую маленькую комнату, я спал с Виктором в ней, а Юра с родителями – в большой.               
     Всё пережитое и голодовка давали о себе знать в детских организмах, у кого как. Мы с Виктором иногда просыпались в мокрых тёплых постелях, за что мама нас ругала и сушила постель. Со временем этот недуг исчез.
     В 1944 году Виктора взяли кочегаром в котельную на улице Аммермана, которая отапливала баню, дом с детским садом, в который некоторое время меня водили. Витя, как и мама, выполнял всякие взрослые работы, справлялся с механизмами, с топкой на угле, вентилями, задвижками и прочим. Позже Витя пойдёт на Морской завод в дизельный цех, где он проявит себя отличным механиком. Там он вступил в «Досфлот».
     В своём дизельном цехе он так научился разбираться в дизелях, что стал обучать дома на кухне Виталия Фёдорова (с его родителями мы вместе жили в квартире № 11 до войны) этому ремеслу по схемам, принесённым с завода.
     И это у Виктора получалось неплохо.    Он с энтузиастами отремонтировал катер (лимузин). Начальник цеха (кажется, Чарторыжский, фамилию которого рабочие исправляли на «Чёрт рыжий») разрешил ребятам пользоваться этим катером, и я неоднократно с Виктором ходил на катере в Ленинград, Петергоф.
   Как-то вечером мы хотели причалить в Ленинграде у площади Труда. Надо было проехать в правый створ под мостом. И не заметили красный светофор, указывающий, что плыть нельзя – препятствие, натянутый трос. Катер на всём ходу врезается в трос и его   отбрасывает назад. Напугались, но повреждений не было.
   
     А ещё случай, когда Витя с двумя его матросами (досфлотовцами) потерпел столкновение с баржой.
     Был сентябрьский дождливый тёмный вечер, когда они возвращались в Кронштадт по морскому каналу. Курс держали посредине канала, т.к. у берегов были камни и мелко. Ещё не успели они покинуть канал, как навстречу показались габаритные огни буксира. Витя взял немного правее и не заметил по левому борту буксира пустую баржу с керосиновой лампой (летучая мышь) на носу. Было уже поздно.   Удар был неожиданный. Витя помнит, как его сильно прижало к баранке, стекло разбилось. Затем он оказался в холодной воде за баржей. Хорошо плавая, он взобрался по деревянному рулю на баржу. В воде барахтался его парень со спасательным кругом. Его вытащили. Третьего звали, кричали, светили прожектором – не нашли.
     Виктора и капитана буксира, такого же молодого парня, судили. Присудили им штрафы по сто рублей и лишили прав вождения. Третьего парня нашли значительно позже.

     Его брат учился со мной в параллельном классе и всегда с презрением смотрел в мою сторону, считая, наверно, в гибели его старшего брата виновны брат Виктор и я. Катер весной достали. Вид у него был жалкий.  Крышу снесло баржой, когда катер поднырнул под неё. Как Виктор спасся, одному Богу известно.
     Виктора вместе с отцом за хорошую работу позже наградили  медалями «За трудовое отличие» и фотографии поместили на Доске Почёта Морского завода.
                У матери было три сына.
                Три сына под боком росли.
                И счастьем, и радостью, горем и болью
                Для Матери были они.
                Надеялись Папа и Мама,
                Что вырастут богатыри.
                А выросли средние скромные люди,
                Спасибо, что не алкаши.
                Мы в жизни вершин не достигли,
                Работа для нас -- благодать.
                Мы честно живём, как Родители жили,
                Как с детства учила нас Мать.
                6 МАЯ 1986 г. в день 80-летия мамы.
     После войны в подвале бомбоубежища по разрешению управдома Косалайнена, старикашки с громадным красным носом, ребята организовали клуб знакомств с танцами под патефон.  Многие ребята там знакомились с девушками и даже женились. Одними из них были мой брат Виктор и Нина.
     В 1949 году Виктор женился на Нине Петровне Ермолаевой. Свадьба проходила в комнате тёти Лены. Брага, танцы под патефон. На следующий день красную напольную краску смывали  со всех  предметов,  так  соскоблили ногами пол. В 1950 году у них родилась Лариса.
     Как-то Витя познакомился с Мишей Гуртовым, работавшим киномехаником  в 35-м Морском госпитале,  и загорелся кино. В комнате тёти Лены Виктор с помощью Мишки устраивал киносеансы. Приходили соседи. Первый мультик был «Зай и Чик», что принёс Мишка, потом разные киножурналы. В квартире у нас всегда были гости, или друзья братьев.
     Виктор стал увлекаться фотографией, аудиозаписью. Первым записывающим устройством у него появился откуда-то шоринофон. На киноплёнке, склеенной кольцом, были первые записи песен «Мы летим, ковыляя во мгле…»,  про Джеймса Кеннеди, капитана американской субмарины, и другие. Благодаря Виктору до сих пор хранятся записи голоса отца, матери, детей,  видеозаписи 50-летия свадьбы родителей (1976 г.) и другие, записанные на плёнку с магнитофонной приставки М-1. Лариса, дочь Виктора и Нины Ермолаевой очень любила сама ставить грампластинку на проигрыватель и петь вместе с певицей.
     -- Только у любимой могут быть такие неаабаакновеенные глаза», -- коверкала  дочка слова Рашида Бейбутова.
     Нам очень нравилось ставить радиоприёмник «Рига-6» на подоконник открытого окна в маленькой комнате и включать музыку на полную громкость, чтобы прохожие оглядывались на наше окно. Было приятно. Иногда Витя посылал меня на улицу Мануильского определить до куда нас слышно. Никто тогда не возражал против громкости, не возмущался, как теперь.    Радиоприёмники ещё были не у всех.               
               
                РЮМОЧКА
     Несколько лет спустя Виктор с Ниной поселились на Октябрьской улице в коммунальной квартире.   
     Как давно это было! Год, примерно, 1954-55.  Комната с двумя окнами на юг, на улицу, всем нравилась, и мы часто у Виктора отмечали праздники. Как-то Нина сказала, что в соседней комнате живёт курносая девушка с матерью и больным братом, очень добрая, красивая, с фигуркой, как у рюмочки. Её пригласили за стол, и мы с ней познакомились. Девушка с тёмными волосами, маленьким курносым носиком и прелестной улыбкой, с точёной фигурой действительно была подобна рюмочке.
     Она скоро освоилась с нами, чувствовала себя, как дома (фактически она и была у себя дома). Мы стали дружить. Она мне очень понравилась. Праздники у Виктора мы отмечали вместе с ней. Нина Петровна была рада больше всех за брата мужа, то бишь меня.
    
     Однажды я пригласил её навестить маму моего друга Юрия Климова, только что мобилизованного на службу. Он был на год старше меня. Татьяна Александровна хорошо нас встретила (я у Юры бывал часто в гостях до его призыва). Посидели, поговорили. Татьяна Александровна предложила нам поесть пельменей, но я категорически отказался, не знаю почему. Видимо, мне было не удобно чавкать при девушке. А так хотелось поесть. Думаю, и Рюмочке тоже. Хозяйка нас не могла понять, удивилась (может, даже обиделась). Раньше я у них никогда не стеснялся. Короче, лопух.
     Мы ещё немного посидели и собрались уходить. Мне было так стыдно за свою дурость, некультурность, что не передать. Рюмочка ничего не говорила по дороге, но думала, наверно, также. Мы разошлись по своим домам, сказав друг другу до свиданья. Ни объятий, ни поцелуев в 19 лет не произошло.
    
     Вскоре мы с мамой и папой перебрались в Ломоносов в полученную папой комнату в коммуналке. Затем экзамены в институт, работа и Рюмочка отошла на задний план. Встретившись как-то с Виктором и Ниной, я узнал, что Рюмочка живёт уже в Ленинграде, работает на заводе. Нина узнала её телефон и передала мне. Я решил с Рюмочкой встретиться. С большим трудом удалось её найти через отдел кадров и договориться с ней о встрече.
     Она рассказала, что счастлива замужем. Он хороший заботливый муж, хотя является инвалидом. О детях она не сказала. Я не стал спрашивать, считая этот вопрос бестактным. Похоже, что детей совместных у них не было. Я рассказал ей, что окончил ВУЗ, женился, но память о нашей дружбе всегда хранилась при мне и очень сожалел об упущенном счастье.
     Она только понимающе улыбалась, но о перемене своей устоявшейся жизни – ни слова, хотя я мимоходом упомянул об этом.  Мне было очень жаль это слышать. А с другой стороны, понять её можно. Мы, мужики, видим то, что сейчас перед нами. Женщины, похоже, видят на много дальше. После стольких лет совместной спокойной жизни менять её образ? А как же он, её муж? Бросить инвалида на произвол судьбы? Он не выдержит этого. Они так сплелись за эти годы вместе, как одно целое.
    
     Мне стало всё ясно. Я её провожал на метро. Мы стояли в торце вагона, облокотившись на дверь. Свободных мест не было, люди возвращались после работы домой. Я смотрел на её красивое, но уже с тонкими морщинками у глаз улыбающееся лицо, и прощался навсегда. Она всё понимала молча. Вот сейчас будет остановка «Озерки» и надо выходить. Я набираюсь смелости и при народе целую её в губы. Она удивлена, замерла, но промолчала.
     Мы вышли, прошли несколько метров, она говорит:
     -- Вон мой дом и окна в нашу сторону. Он, возможно, ждёт меня и смотрит в окно. Давай расстанемся. И не будем больше встречаться. Не обижайся.
     Я кивнул головой, и мы разошлись. Несколько раз я оглядывался в надежде, что и она обернётся, но этого я не дождался. Значит, так должно и быть. На память лишь единственный поцелуй. 

                ДЕРЕВНЯ  МОЛОДИ
     Проходили годы и Нина Петровна, жена Виктора, загорелась приобрести дачу для отдыха. Купили они дом с участком в Порховском районе   деревня Молоди. Развели кур, посадили овощи. Но добираться до этой деревни слишком трудно. От станции Дно  на подкидыше, или автобусом до болот. А там по мосткам  с багажом около километра пешком и на высокое место, где расположена деревня.
     Виктор тогда решил растопить нам с ним баньку по-чёрному. Вокруг старенькой баньки почва ходуном ходит, сыро. А рядом яма, называется мочило, откуда воду берут для бани. Был жаркий день. Витя затопил эту баню, дым и сажа поднялись под потолок, а затем и всю баню заполнили. Витя на четвереньках подползал к топке и подбрасывал дров. У самого пола дыма было меньше, весь под потолком. Дышать там было невозможно. Он выскакивал на волю, чтобы отдышаться. Когда топка прогорела, приоткрыли дверь, чтобы остатки дыма вышли, и вползли в баню. Было жарко, стены в копоти и саже. Витя говорит:
     -- Раньше этой сажей натирались и смывали с грязью. Так и мылись.
     Я не стал экспериментировать, а просто вымылся. Зато на солнышке упал прямо в мокрую траву и отдыхал. Всё-таки есть какая-то прелесть в чёрной бане. Топить её трудно, а мыться – хорошо. После бани босиком дошли до дома, сели за стол и приняли по стопочке.
   
                Сегодня Тебе, брат, лишь 77.
                До сотни осталось немного –
                Всего  23 километра пути.
                Пускай будет лёгкой дорога.
                Из братьев Ты старший, а значит мудрец,
                Всех больше невзгод нахлебался.
                Для братьев Ты, будто бы, даже отец,
                Но разума дать не пытался.
                Сегодня Тебе я желаю добра,
                Здоровья, любви и достатка.
                Хочу, что б Ты утро встречал на «ура»
                От жизни брал всё без остатка.
                Кронштадт   24.07.2004.
     С деревней Молоди Виктору с Ниной пришлось расстаться из-за неудобств с транспортом и поездкой. Они участок продали. Но мы с Юрой в гостях у Виктора успели побывать.
    
                ДЕРЕВНЯ  ВИР
     Юра (1929 – 2013) в 1944 году поступил работать слесарем на завод № 52 на Коммунистической улице. На самом деле он работал на кораблях, ремонтировал подъёмные механизмы для снарядов (элеваторы). Снаряды из трюма корабля с помощью цепного конвейера доставляются к орудию и производится выстрел. Руками такой снарядище не поднимешь. Работа грязная, масляная, в неудобных шхерам (собачниках). Работать приходилось лёжа, ползком демонтировать части подъёмника, ставить их, смазывать. А это происходило и зимой, когда смазка замерзала, не говоря о руках.  Но Юре нравилась работа.
     Не раз он с бригадой отправлялся в командировку на корабли в Либаву (Балтийск), Пилау, где-то у Кёнигсберга (Калининграда), дружил с моряками, фотографировался с ними. Многие годы спустя только Юре из нас присвоят звание «участника войны», т.к. завод № 52 работал для фронта.
     В комнате, где спали родители с Юрой,  после уехавших жильцов оставались лубочные открытки, вырезки из газет. Юра это сохранял, а потом использовал. Кто-то научил его срисовывать с открыток по клеточкам любого размера картины.  Это у него хорошо получалось. Были срисованы им две картины цветными карандашами на больших листах бумаги.  Это была полуобнажённая женщина, а рядом на задних копытах козёл, упёршись рогами ей в бок. На другой картине -- голова красивой женщины в огромной шляпе с пером. Эти картины долго красовались у нас на стене. Приходили знакомые и друзья посмотреть и похвалить Юру.
     Об этом узнали в цехе завода у Юры, и начальство ему поручило к празднику срисовать с открытки самого И.В. Сталина. Юра сначала испугался, но его подбодрили, и он выполнил заказ довольно неплохо. Молодец!

     Если Витя больше увлекался техникой, то Юра, наоборот, любил рисовать, строить чучела, играть на музыкальных инструментах.
     У Юры было много друзей, в основном, положительных интеллигентных людей с жёнами. Юра выдался из нас троих самым красивым, за что и пользовался успехом у многих знакомых женщин. В 1957 году он познакомился с Людой Гусляевой, единственной дочерью у одинокой матери, ухаживал за ней, побыл в гостях у её матери. Мама сказала про Юру, что этот парень очень хорош и не упускай свой шанс. Действительно, Юра был красивей нас с Виктором. Бог его наградил.  А я Юре говорил, что мы с Витей отдали свою красоту ему одному для того, чтобы он всегда об этом помнил.
     Так Юра женился 23 февраля 1957 года на Людмиле Алексеевне. Свидетелями на свадьбе (шафер и шаферица) был я и Валя Щукина, подруга невесты. Через год у них родился Игорь.
     У Людмилы было много подруг и большой гурьбой мы ходили на танцы в Офицерский клуб на Июльской улице. Удавалось и мне потанцевать с кем-нибудь из её подруг.

     Порядки на танцах были строгие. На входе тебя осматривают, чтобы опрятно был одет и скромно подстрижен. Девчонки в платьях (брюки не носили). Раз брата Юру не пустили из-за длинной волнистой шевелюры. Пришлось ему спускаться вниз в парикмахерскую.
     Новая жизнь началась, когда Юра с Люсей переехали в Ленинград в служебную квартиру, сдав государству квартиру в Кронштадте. Для этого Юре надо было устроиться сантехником в жилищную контору. Обслуживая несколько домов, Юра с Люсей купили машину, которая очень пригодилась в будущем.               
     В 1999 году Юра с Людмилой Алексеевной купили участок тоже в Порховском районе в деревне Вир. Замечательное место у реки Шелонь. Юра там здорово поработал, приводя участок и дом в нормальное жилое помещение. Рядом река и лес с грибами. Я каждый отпуск приезжал к Юре. Купались, ходили за грибами, строили забор все три брата. Хорошо, что у Юры была машина и он часто встречал гостей у дороги на Порхов. Кого только у него не было из родственников и друзей! Люда всегда гостеприимно всех встречала, устраивала на ночлег. Всё это  -- на видеокассетах. 
     До чего же хорошее место было в Вире. Последний дом в деревне. Дальше излучина реки Шелонь, луга, рощи деревьев с грибами, рядом с домом спуск к Шелони, рыбалка, купание, загар. У Юры была и мама, и Виктор, и Валера Крохин, и Юра Климов, и многие другие.
     Как-то мы из Питера ехали в Вир вчетвером. За рулём всю дорогу сидел Игорь. Юра снимал происходящее на видеокамеру. Я с Виктором сидел сзади. Дорога не близкая, проголодались. Достали бутылку вина, закусить. Юра увлёкся съёмкой и не заметил, что на заднем сиденье происходит. А нам с Виктором хорошо. Юра оглядывается и говорит, снимая нас:
     -- А эти, похоже, уже хватанули, -- смеялся Юра. Мы передали вино Юре, а Игорю Юра в рот вкладывал еду. Так и ехали. В моей башке появились стихи:
    
     Мы едем не работать, не пахать.
     Мы едем на природе отдыхать!
     Пусть не волнуются родные и народ –
     Людмила Алексеевна нас ждёт!

     Она совсем отбилась от семьи,
     Решила жить в деревне до зимы.
     Мы едем нашу Люду навестить,
     И заодно здоровье подлечить.
     Машина встанет -- что ж, переживём.
     Мы в бак машине водочки нальём!
                20.08.99
     Юре с Люсей пришлось потрудиться, переоборудуя хозяйственные постройки под гараж, баню. Выращивать овощи, фрукты. Мы, приезжие, в основном, дурака валяли. Ходили за грибами и близко, и далеко. Всегда приносили порядочно белых и красных грибов, но и помогали по саду. Облепиха в саду вымахала, что не достать. Приходилось ставить лестницу, забираться наверх и срезать ветки с ягодами. Липкий сок тёк по рукам, колючки царапали руки. А потом Юра на рынке продавал эти ягоды. Юра стоял серьёзным, чем-то озабоченным, не улыбался.
     А я с Люсей наблюдали, как у него идёт торговля. Тогда ещё многие покупатели не знали, что с этой ягодой делать. Юра объяснял, но торговля не шла. Мы спросили отошедшую от Юры женщину, чем там мужик торгует и по сколько. Она ответила, мол, вы посмотрите на него. Разве такой уступит копейку, хотя бы. Нас разобрал смех. А Юрка плюнул и послал нас подальше со словами «Торгуйте сами».               
                Пол - Вира вспахал он за десятилетье,
                Гостей принимал Он радушно, тепло.
                Плоды его рук будут жить там 100-летье.
                Ах, сколько в Шелони воды утекло!
                Теперь Он не пахарь, Он вольная птица,
                Его окружает большая семья:
                Два брата, жена, сын, наследников лица
                И самые верные в жизни друзья.
     Возраст поджимал, и пришлось через несколько лет Юре продать участок в Вире, с незабываемым красивым местом. 
               
                БРАТ ЛЁВА    
     Двоюродный брат Лёва (1931-1994), сын тёти Лены, всю свою жизнь отдал токарному станку, пению в хоре (голоса у него не было), футболу, боксу и рыбалке.
     Множество его грамот висели в рамках на стенках в комнате. Был он и осордмильцем (добровольцы, помогавшие милиции следить за порядком в кинотеатрах и общественных местах. Затем их стали называть «дружинниками»). Лёва дежурил в к/т «Экран». Там перед сеансом всегда проходил небольшой концерт с оркестром и бесплатное кино. Часто там выступал Юрин друг Женя Семёнов.
     Сначала Лёва дружил и вместе ходил гулять с Витей. После свадьбы Виктора Лёва стал дружить с Юрой, а после Юриной свадьбы – со мной. Нельзя Лёву назвать красавцем, как Юру, но девчонки к нему как-то липли.
     В 1960 г. Лёва нашёл свою половинку в лице Людмилы Сергеевны, жившей в Ленинграде.  А знакомство состоялось в Новом Петергофе, куда мы (Витя, Юра, Лёва и я) приезжали из Кронштадта к Люсе, жене Юры, отдыхавшей там в доме отдыха.
     Осенью справили с размахом свадьбу в квартире Людмилы Сергеевны.  Лёва пригласил из Кронштадта знакомый оркестр (аккордеон, контрабас, гитара и ещё кого-то). Свадьба пела и плясала. Музыканты так напились, что играть уже не могли. Кто-то спал за столом. А я с Вовкой Васиным в коридоре продолжал музицировать: я -- на аккордеоне, Вовка  -- на контрабасе. В 1963 году осенью Люся родила Серёжу.

          Свадьба вскоре состоялась,
          Человек полста собралось.
          Молодых пропили стоя
          И вино лилось рекою.         
          Четверть века прокатились,
          Головы посеребрились.
          Лев домашний, приручённый,
          До сих пор в жену влюблённый!
                22.09.85.

     Лёва приручил меня к рыбалке и зимней, и летней. Подарил мне рыбацкий деревянный ящик с принадлежностями для зимней рыбалки, мама сшила тёплые рукавицы. Несколько раз весной, пока лёд держал рыбаков, с Лёвиными друзьями мы ходили на Финский залив на корюшку. На последней электричке приезжали в Репино, или Зеленогорск, ночевали на снегу в лесу у берега с костром. А по утру всей гурьбой в валенках с галошами, в фуфайках, полушубках, кто с санками, кто на горбу с ящиками – на лёд, километра 2-3 ходу.
     Несмотря на мороз, становится жарко, сверлишь лунку, другую, а первая уже льдом покрывается. Если кто первым ловит корюшку или миногу, все бегут к нему за наживкой. Рыбёшку нарезают кусочками для всех и… по рюмочке выпивают за начало лова.  Больше 1 кг мне не удавалось поймать, а некто и по 5 кг ловил.

     Летом мы со Львом ловили в Гостилицах. Затем   на озёрах приморского направления. Юра возил нас с ночёвкой летом на своей машине. Увлекательное дело, если не обращать внимания на комаров и мух. Развели там костёр, пекли что-то. А рано утром, ещё туман был на озере, Лев уже перебрался на другой берег тихий, подальше от нас и стал ловить. Неизвестные птицы появились, чирикают, свистят. Солнце ещё не взошло, а лесная жизнь во всю закипела. Поймали мы немного рыбы, зато посидели у костра, покормили комаров и поехали домой.

                РАБОТА
     В 1955 году мы с Юрой Климовым готовились к вступительным экзаменам, выбирали ВУЗы. Я остановил свой выбор на Электротехническом институте им. Бонч-Бруевича, радиотехнический факультет. Это потому, что я увлекался электричеством и радио, даже построил детекторный приёмник, который ловил центральные радиостанции. Юра направил стопы в Пушкин в институт Сельскохозяйственный в Пушкине. Ни мне, ни ему не удалось с первого захода зацепиться, не прошли по конкурсу. А тогда действовало правило: вне очереди принимались бывшие участники войны, военнослужащие и отработавшие на производствах не менее двух лет. Куда уж нам?
     Кронштадтский знакомый посоветовал мне поступить в вечернее музыкальное училище им. Римского-Корсакова. Он там преподавал. Меня сразу приняли, но в класс фагота.  Когда я несколько месяцев в 1955 году проучился , жить пришлось в Ленинграде у тёти Пани, нашей родственницы, матери пяти детей, жившей на 1-м этаже в доме № 3 по Мичуринской улице. (Дом № 1 – это домик Петра Первого.) Утром на полу в комнатах выступал лёд, до того было холодно.
     Через два месяца  в школу потребовали справку с работы. Но я нигде не смог устроиться на работу в свои 17 лет, Ленинградской прописки не было. Пришлось уйти из школы и возвращаться в Кронштадт.
     Итак, мы пошли работать. Юра Климов на Морской завод в заводскую  лабораторию к начальнице Шпектор, а меня по блату устроил Мишка Гуртов электриком в Морской госпиталь на 550 рублей в месяц.

     Наставником у меня был Павел Андреевич усатый, как сейчас Якубович, шустрый старичок, постоянно чуть-чуть выпивший. Спирту в госпитале хватало. Электрического тока он не боялся. Когда нас вызывали исправить свет, он слюнил два пальца и дотрагивался до клемм на щите, говоря:
     -- Здесь есть ток, предохранитель цел. А вот здесь предохранитель сгорел.
     Надо заметить, что в 1955 году напряжение в сети ещё было 127 вольт.
   Когда я навещал его уже при смерти в постели, он продолжал шутить. На мой вопрос, как он себя чувствует, отвечал:
     -- Лежу и считаю мух на потолке и на стене.
     Я многому у него научился, но меня тянуло в институт.

     С Юрой Климовым в 1956 году мы подали документы в Ветеринарный институт. А всё по совету Юриного соседа по дому, еврея Стосмана,  который уже учился там. Он говорил, что это денежная специальность.   Мол. когда вызывают врача к заболевшей кобыле, врач говорит, что он очень занят, прийти не может. А когда режут поросёнка, врач тут как тут. Так рассуждал этот сосед и мы, лопухи, ему поверили. С работы уволились и поехали в общежитие института у площади Мира на Международном (ныне Московском) проспекте на время экзаменов. Спали мы на железных двуярусных кроватях. В июле было жарко, кое-кто спал без одеяла с голыми ногами. Парни брали бумажки, просовывали их спящему между пальцев ног и поджигали. Представляете, что было?
     Не успели одного экзамена сдать, как Юру забирают в армию, а я остался сдавать экзамены. Сдал неплохо, лучше других, но не прошёл по конкурсу, как сказали. Кто-то из родителей толкался у приёмной комиссии с кошельками. У меня такой возможности не было, и я вернулся домой.

     Осенью 1956-го папа устроил меня «опять по блату» в 10-й цех Морского завода судовым электромонтажником 2-го разряда, а не учеником. Потому, что в электрике я уже что-то соображал. За год я получил 3-й и 4-й разряды. И я попал в бригаду Васи Сурова, 1927 года рождения, хорошего и весёлого балагура. Он нам, молодым, столько рассказывал всякого, что запомнить было трудно. Когда мимо проходила девчонка, он при нас, пацанах, вздыхал:
     -- Эх! Ползарплаты отдал бы за встречу.
     У него был 5-й разряд. В бригаде уже работали Лёша Шарин, Вовка Мамыкин, из нашего дома, и Боря Рядуев  (1939-1991). Это мой второй закадычный друг (Царство ему небесное).
     Какая же это была грязная работа – судовой электромонтажник! В мороз мы раскатывали на пирсе свинцовый в тавоте кабель, отмеряли нужную длину, отпиливали, протирали кабель тряпками с керосином, сматывали, несли на корабль и там протаскивали его через герметичные сальники по помещениям, сверлили переборки, нарезали метчиками резьбу М-6, крепили кабель скобами, которые сами же нарезали в цехе, и тому подобное. Приходилось в мороз на мачте сверлить электродрелью отверстия под скобы. Зато летом на свежем воздухе было приятней работать, чем в душном цехе.

     У бригадира было классов 5 образования, а приходилось разбираться с чертежами. Эту работу с удовольствием выполнял я, за что меня прозвали инженером (как в воду смотрели).
     Первый мой корабль был «Вытегра», почти достроенный. Второй – «Товда», сплошная жестянка, ни одной деревянной доски. Если работал рубщик из цеха №1 с пневматическим зубилом, зачищая сварные швы, то корпус корабля пел, дрожал, вибрировал, разговаривать было невозможно.   
     Электросварщиками были, в основном, обученные молодые девчата. одетые в огнезащитные робы.   Одна из них мне чуть не выжгла горячим электродом глаз (ткнула в лоб), когда мы с ней приваривали светильники в собачнике (помещении без света высотой не больше метра). Ребята часто с девчатами шутили и заигрывали.

     Однажды мне пришлось работать в рулевой рубке крейсера «Свердлов». Палуба его, как футбольное поле, доски выдраены добела, ровные. Из рубки на палубе с высоты семиэтажного дома матросы казались лилипутами.
     Побывал я на антарктическом рефрижераторе «Лена». Корабль стоял в доке завода, а мачты его были видны даже с окна нашего дома. Ремонт уже заканчивался, как вдруг в носовой части корабля вспыхнул пожар. Чёрный дымище вознёсся над заводом. Стали в спешном порядке навёрстывать сроки ремонта. Пригнали корпусников, «трубачей», изолировщиков, маляров. И нашей бригаде пришлось немного поработать по электро-части в пропахшей дымом и гарью носовой части «Лены», меняя освещение.
     Был я на  паруснике «Седов», ходившем в кругосветное плавание под командованием Митрофанова Петра Сергеевича. Он упомянут чуть раньше. Он с семьёй некоторое время снимал у нас маленькую 9-тиметровую комнату. Они  дружили с  нашей семьёй, даже когда от нас уехали. Однажды Пётр Сергеевич предложил взять на «Седов» нашего кота Рыжика. Там было много кошек, так как на деревянной шхуне водились крысы. Да и кормёжка для кошек там сносная. Мы Рыжика отдали на корабль.    Надо сказать, что Юра дрессировал Рыжика залезать на дверь, прыгать ему на плечо, прыгать через руки, давать лапу. При очередных встречах с Петром Сергеевичем мы его спрашивали про Рыжика.
     -- Рыжик у нас самостоятельный. Все кошки на палубе у камбуза, а Рыжик на шкафу под потолком лежит и смотрит на кока, когда ему поднесут что-нибудь, -- рассказывал П.С. – Если Рыжик выходил на берег по трапу, часовой отдавал ему честь.
     Нас это очень веселило, и мы были рады за Рыжика. Но однажды П.С. принёс нам грустную весть, что Рыжик потерялся. А дело было так. Рыжик ушёл на берег, а корабль заставили пришвартоваться в другом месте от прежнего. Когда стали разбираться, кота нет. Матросы Рыжика любили, искали на берегу, звали, но всё было напрасно. Его могли подобрать другие, или Рыжик сам перешёл на другое судно, не узнали. «Седов» после ремонта отправлялся в длительный поход. Рыжику не пришлось поплавать на корабле, как матросу.

     На «Седове» мы ремонтировали кабели РУ (размагничивающего устройства корабля). Оказывается, после ремонта корабль, даже деревянный, намагничивается и гирокомпас начинает «врать». По кабелю РУ пропускают ток, создающий магнитное поле, противоположное намагниченности корабля, и гирокомпас восстанавливает точность.
     Сын Валентин Петрович Митрофанов окончил корабельный институт, стал там преподавать и написал книгу о своём отце, о кругосветном походе «Седова» и многое другое.  Молодец.  К сожалению, ни Петра Сергеевича, ни Валентина уже нет в живых.
     Ещё была командировка в Ленинград на «Аврору», чем я горжусь. Там я был не как экскурсант, а рабочим. Всю Аврору облазил, везде побывал, погладил носовую пушку, стрелявшую по Зимнему Дворцу.
     На Морском заводе я впервые с бригадиром Васей Суровым составил
рационализаторское предложение, за которое нам заплатили по 50 рублей.   Бригада наша была одной из лучших в цехе (бригадиром стал Алексей Шарин), за что о нас поместили заметку в газете «Рабочий Кронштадт» №51 от 27 августа 1957 года.

                КРОХИНЫ
     Крохин Валерий Иванович (1927-2011), мичман крейсера Адмирал Макаров, затем  Киров, с женой Женей снимали угол комнаты у тёте Лены, в  квартире № 35 по Ленинградской улице  в Кронштадте. Когда Валерий приходил к нам, он сразу вызывал папу сыграть в дурака на диване.  Крохины получили комнату в бараке для военных семей где-то на ул. Фейгина, или ул. Восстания, Валерий с Женей по-прежнему приходили к нам в гости.
     Женя работала в библиотеке воинской части вместе с Ниной, женой брата Виктора. Так что Крохины стали хорошими друзьями нашей семьи до конца жизни.
     Приближался Новый 1957 год и Валера предложил брату Юре отпраздновать у них, новосёлов. Юра согласился.
     -- А где нам взять ёлку? – спросил Юра
     -- Не волнуйтесь, ёлка у нас уже есть. Во дворе растёт ель. Надо будет, выйдем во двор к этой ёлке.
     Стали обдумывать как накрыть стол. Наш папа обещал дать к ним на стол бражки. У нас, как и у многих, всегда ставили перед праздником заквашивать брагу. Закуска тогда была обычная: винегрет, квашенная капуста, картошка, селёдка с репчатым луком, хлеб и выпивка разная. У кото-то был спирт, покупали красное вино, водку и брага.

     ...С этой брагой ещё раньше случилась история. В нашей комнате была кладовка в стене, не больше 0,5 кв.м. Там висели всякие шмотки, а под ними стояла здоровая бутыль с заквашенной брагой, накрытая тёплой фуфайкой.  В комнате все занимались каким-то своим делом. А жили мы в комнате вчетвером: папа, мама, Юра и я. Витя был женат и занимал соседнюю 9-тиметровую комнату с Ниной и дочкой Ларисой.
     Вдруг раздался громкий хлопок, как из пушки. Все перепугались.
     -- Что это? Стреляют, что ли, не война ли? – кто-то сказал.
     Стали осматривать всю квартиру, кухню, туалет, комнату тёти Лены, Виктора комнату. Всё оказалось на месте. Все портреты висели на своих местах, полки, вешалки тоже, протечки в туалете не было. Возвращаясь в нашу комнату, увидели большущую пенистую лужу у кладовки. Открыли. А там наша бутыль бунтовала, кипела. Пробка выскочила вместе с пеной и всё на пол. Хорошо, бутыль не разорвало газами, а то бы потоп был.  Квартира наполнилась кислым пьяным запахом и оставалось, нанюхавшись, только закусывать...

     Приехали мы на автобусе вчетвером: Юра с невестой Люсей, я и Лёва, сын тёти Лены, наш двоюродный брат, к Крохиным в их барак, в их небольшую комнату с одним окном во двор. Это было двухэтажное здание. Во весь второй этаж тянулся тёмный коридор с комнатами слева и справа. Кухня была общая, где у каждой семьи был свой столик, керосинка, или керогаз, стул. (Сейчас этого старого дома, видимо, уже нет).
     Стали накрывать стол, пришёл сосед тоже Лёва, лейтенант, с женой Валей. Еле поместились за стол и стали отмечать уходящий год. Валера взял гитару и спел свою любимую и нашу песню.
     «Замела метель дороги, все деревья в серебре.
     Ожидаю на пороге я парнишку в декабре.
     Ожидаю и не знаю расписанье поездов.
     А пока что замерзаю от жестоких холодов».  И далее.
        Потом Валерий пропел частушки и спросил:   
     -- Олег, а где твой баян? Почему не взял?
     -- Да у нас полные руки были заняты едой, Валера.  И зачем он, если у тебя есть гитара?
     -- Жаль. Может, сгоняем, пока куранты ещё не пробили?
     -- Не успеем. Ещё автобус не дождаться.
     -- Да у нас вся ночь впереди. Давай по-быстрому, я помогу тащить твой ящик.
     -- Конечно, привезите баян, попоём все вместе, - поддержали гости.
     Не долго раздумывая, мы с Валерой помчались к нам домой за баяном.
     Родители удивились нашему неожиданному появлению. Они тоже уже сидели за столом. Мы схватили быстро баян и помчались на автобус. С Ленинградской улицы до улицы Фейгина пешком по снегу было бы трудно дойти.  Дождались автобуса.
     В автобусе был кондуктор и человека два запоздалых пассажира, как мы. Кто-то включил карманный приёмник, и мы услышали бой курантов.
     -- Давай играй, -- приказал Валера.
     Я взял баян и стал что-то играть. Надо было ещё ехать. Стало всем веселей в автобусе, несмотря на опоздание к столу.
     Нас встретили, как опоздавших, со штрафной рюмкой, и малость промёрзших. К столу уже присоединились другие соседи-служаки, и было очень весело. Под баян даже ухитрились в тесноте потанцевать. Потом опять за стол, перекуры, разговоры.
     Я вышел в коридор. Там сосед Лёва, порядочно захмелевший, держал нашего Лёву за грудки и что-то ему объяснял. Я понял, что сосед приревновал нашего Льва к своей жене Вале за то, что тот с ней потанцевал (А может быть, и прижался. Наш Лев только что демобилизовался, отдав три года Забайкалью, станции Харанор. Его понять можно). До драки дело не доходило. Я тоже вмешался, успокаивая соседа. Но тот взял и меня другой рукой за грудки и, наклоняя свою буйную головушку, стал что-то бормотать и мне. Было видно, что сосед уже готов. Вышла Валя и попрощавшись, увела мужа в свои будуары.

     А мы ещё продолжали играть, петь, закусывать. Мужчины были достаточно пьяны, кроме женщин. Те пили только красное вино, а всё остальное досталось мужикам.
     Наконец Валерий Иванович, ни слова не говоря, стал снимать брюки, ботинки, рубаху, готовясь ко сну. Остался он в белых кальсонах с завязками внизу. И это при посторонних-то женщинах!  А ему всё равно. Свой человек и всё тут.
     -- Вы гуляйте, а я полежу, - сказал он и рухнул в койку. Женя нас не отпускала:
     -- Пусть поспит. Он вчера с вахты пришёл, не спал.
     Остались мы впятером, посидели немного. Стало рассветать. Пора и нам. Люся с Женей немного прибрали посуду, и мы стали уходить.       Попрощались.  Автобус ещё не ходил, было рано. Мы пешком под ручки, чтобы не упасть, двинулись домой. Юра повёл Люсю к ней домой, а мы с Лёвой поплелись к себе. Народишко шлялся по городу, бросались снежками в прохожих. И нам попало от ребят. Нам было всё равно. Отряхнулись и дошли до дома. Чуть позже явился Юра.
     Так вот встретили мы тот давнишний Новый 1957 год. 
     Случай, который нам передала наша знакомая Нина Леонидовна. Её муж Иван Гаврилович Люшнин служил на «Кирове» с Валерием Крохиным.
     Стояли они на Неве в какой-то праздник. На берег не пускали. Собрались в каюте Валерия (он был на корабле химиком и имел спирт) зам. командира, ещё пара офицеров и отмечали праздник: на газетке спирт, вода, селёдка. Кто-то выложил на газету и печать корабля. Разговорились и вдруг сигнал тревоги – строиться. Схватили ребята газету с остатками, скомкали и за борт в Неву. А там печать! Стали матросы вылавливать из-за борта всё, что попадалось. Дело – трибунал. Хорошо, печать деревянная, не успела затонуть. Выловили её.   
     Валерий Иванович любил пропеть стихи молодости:
             Сошёл на берег с корабля, навстречу ветер дул могучий,
             В кармане было три рубля, и он стоял на всякий случай.
   
     Возможно, весной 1957 года нас в рабочее время послали на Якорную площадь встречать Н.С .Хрущёва. Толпа была -- не вздохнуть, не выдохнуть, да ещё солнце в затылок. Хрущёв стоял на трибуне далеко от нас, и ничего не было слышно (микрофона тогда ещё не было на трибуне).  От солнца, светившего Хрущёву в глаза, он закрылся светлой шляпой, заранее извинившись за горячее кронштадтское солнце. Больше мне видеть его живьём не пришлось.
     Мысль об учёбе меня не покидала, и я в третий раз в 1957 году подался в Политехнический институт на дневное отделение. На моей любимой математике письменно я получил двойку, до сих пор не знаю за что, никто мне не объяснил. Я очень расстроился, мне не везло, хотел было отказаться от ученья, но позже всё наладилось, благодаря моему упрямству.
               
                В ЛОМОНОСОВЕ
     В 1957 году осенью папе дали от Морского завода комнату 18 кв. метров в Ломоносове   на   улице   Красного  флота д. № 9/46 кв. № 22 на троих: папа, мама и я. Витя с семьёй и Юра с семьёй остались в Кронштадте.
     Папа как раз пошёл на пенсию (спасибо Н.С. Хрущёву). В квартире с нами поселились Гайдуки (4 человека) в 19-тиметровой  комнате, а в 9-ти метровой наш  однофамилец  Михаил  Иванович,   бухгалтер   судоремонтного  завода  № 28 ВМФ, куда и я перевёлся из Морского завода, в электроцех по той же специальности. Мама ещё продолжала работу в Кронштадте, а мы с отцом вдвоём были в Ломоносове.

     Тогда-то в начале зимы у отца случился сердечный приступ, а я с ним без мамы. Спасибо соседям Гайдукам, помогли мне вызвать врача. Телефонная будка стояла на улице, (хорошо что телефон работал). Женщина врач поправила дело, отец несколько дней лежал в постели, соседка Мария Прокопьевна Гайдук присматривала за отцом, пока я был на работе. Приходила и врач, которой он рассказал байку, как в Кронштадте в войну зимой похоронная команда собирала умерших и на санях с лошадкой отвозила на кладбище. Один, очнувшийся, не успевший умереть, спросил возницу, куда его везут. Возница сообщает, мол,  на кладбище.
     -- Так я ж живой!
     -- Молчи. Доктор лучше знает.
     Отец рассмешил докторшу. Видимо, его шутки помогали ему поправляться и дожить до 83-х лет. Этот рассказ я слышал позже от многих людей в разной интерпретации.
     Вечерами я стал пытать отца рассказать мне обо всех наших родственниках, а сам записывал. Эти записи 1957 года пригодились, и я смог составить несколько схем нашей родословной. На стопроцентную точность претендовать не приходится.   Всё   записано   по памяти.  И всё-таки:

     По папиной линии получилось так:
   Иван, мой прапрадед,  Фёдор  Иванович   Коротков (1839-1898), прадед, Василий Фёдорович Коротков (1970-1910), дед, Иван Васильевич Васильев (Коротков) (1893-1977), отец, Олег Иванович Васильев, т.е. я, 1938 г.р.
     По маминой линии:
     Наталья Кузьминична (девичья фамилия неизвестна) (1838-1904), прабабка, Мария Алексеевна Короткова (урожд. Алексеева) (1868-1941), бабка,  Александра Корниловна Васильева (урожд. Белоусова) (1906-1997), мать и я.  Даты записаны по памяти отца.

     В Ломоносове я некоторое время ходил в клуб заниматься в оркестре баянистов. Но это было мне не интересно. Там занимались дети.
     Я продолжал работать на СРЗ-28 на катерах, буксирах, гидрографических судах, рыболовецких тральщиках (МРТ, СРТ).  Ещё раз пришлось поработать на «Авроре»  в Ленинграде.
     В феврале 1958 года из Кронштадта приехала и мама. Устроилась уборщицей на завод СРЗ-28 в соседний со мной цех. Там она встретила весёлого рыжего парня, токаря, и захотела меня с ним познакомить. Это был Градусов Игорь Владимирович (1941- 1994), впоследствии Северо-западный транспортный прокурор, мой третий закадычный друг. До него соседка Гайдук познакомила меня со Славой Буйко. Мать его работала в книжном магазине. С ним я съездил в Ялту в 1961 году к нашей родственнице Полине, работавшей там медсестрой в санатории. Эта была первая моя поездка так далеко, но в Ялту -- не последняя.   Дружба с Буйко была недолгой, её вытеснила дружба с Игорем  Градусовым.   
     В 1958 году я сделал 4-ю попытку поступить уже на заочное отделение филиала московского Энергетического института. И (опять я повторяюсь) мне дали отлуп, хотя оценки были лучше других. Я решил забыть о мечте получить высшее образование.
     Но в начале октября я получаю сообщение из института приехать для пересмотра результатов вступительных экзаменов. Мне не хотелось ехать, но сосед Гера Гайдук, учившийся уже в ЛИСИ, убедил меня, что меня приняли.
               
                ИНСТИТУТ
     Так и оказалось. На базе филиала московского Энергетического института был организован Северо-западный заочный Политехнический институт, куда меня зачислили на энергетический факультет. Радости моей не было предела, а трудностей стало ещё больше.
     Занятия проходили в зданиях Политехнического института им. М.И. Калинина. Эти курсы были организованы для заочников-ленинградцев, к которым примкнул и я. Днём я работал электромонтажником на кораблях в Ломоносове до 17-00, а занятия начинались в 19-00. Я быстро мылся чуть раньше 17-ти часов, пока начальство не видело, переодевался, забегал в ближайший буфет выпить стакан кофе с пирожком и мчался на электричку в Ленинград.
     На Балтийском вокзале я вбегал в метро до площади Ленина (дальше метро не было). Бежал на 34-й трамвай до Политехнического института, дальше трамвай не ходил. Из-за плохого зрения номер трамвая было не различить, зато по огням – жёлтый и зелёный – «жи-зель»  понятно, что 34-й. В Политехе искал аудиторию, где занимались наши, но часто не успевал к началу из-за транспорта.

     В первые дни, как меня приняли, я не понимал ничего. Занятия шли уже месяц, а я только знакомился с распорядком учёбы, студентами, нужными учебниками,  и тому подобное. Возвращался домой около 24-00. Бегу по лестнице на третий этаж, слышу бой курантов, значит нормально. Дома папа уже приготовил ужин. Поел и спать, или позаниматься немного. Утром в 8-00 надо быть на заводе. Так прошёл октябрь, ноябрь 1958-го.
     Было очень трудно, но мне было 20 лет и я был счастлив, как и мои родители. Занятия по лабораторным работам, бывало, проходили и в выходные дни. Так что, на гулянки с девчонками времени почти не оставалось.
     Игорь Градусов тоже поступил в 1958 году на юрфак в ЛГУ на дневное отделение. Он меня стал водить на дискотеки в университет, познакомил с ребятами. Время стали проводить достаточно весело.  С его студентами мы часто собирались у кого-нибудь в Ленинграде, или у Игоря в Ломоносове. Галина Михайловна, мама Игоря, воспитавшая сына без мужа, позволяла нам собираться на праздники у них.
     В каникулы Игорь заработал какую-то сумму и купил магнитофон Казань-2, в нём же был и приёмник. Игорь многих научил плясать чарльстон, твист, рок-н-рол, в том числе и знакомых девчонок. С одной армяночкой Леной я у Игоря познакомился, но дружба прошла быстро. Позже она вышла замуж за Борю Михайлова, соседа Игоря по дому.

     Часто мы ходили на танцы в манеж или на открытую танцплощадку в парке. Иногда удавалось какую-нибудь девчонку проводить до дома. Эти девчата не были  похожи на чванливых кронштадтских. Они были настоящими.
     Наступило время заменить мои металлические коронки на золотые. У мамы давно хранилась золотая монетка и мама пожертвовала её мне. Гайдуки указали мне адрес одного протезиста-еврея и я стал ходить к этому пожилому невысокому, грязному дядьке. Примерок и обточек зубов домашней бормашиной было штук пять. Наступил день установки коронок.  Надо было заплатить сотен семь.
     Прихожу в назначенное время  к протезисту, семь  свёрнутых сотен держу в правом кармане брюк, жду в коридоре, когда он меня позовёт. Наконец он зовёт меня в полутёмную комнату. Сажусь на стул. Начинается установка коронок. Чувствую от его рук запах селёдки. Меня чуть не тошнит, но терплю. На некоторое время старый еврей выходит из комнаты, я сижу с раскрытым ртом.
     Вбегает в комнату маленький мальчик без порток. Побегал вокруг стола, подошёл ко мне и начал писать мне на ногу. Я заорал. Прибегает старый еврей, что-то говорит пацану и даже не ругает его.  Ну, думаю, народ! Ладно.
     Когда процедура закончилась и надо было расплачиваться, я в кармане отстегнул одну сотню от семи. Я видел, как стоматолог берёт от пациентов деньги, не глядя. Думаю, у меня сойдёт, благо банкноты были здоровыми и свёрнуты трубочкой. В коридоре я сую ему трубочку, благодарю и ухожу. Он и не посмотрел, сколько ему дали, видно денег у него куры не клюют. Так ему и надо. На сотню меньше за обоссанную ногу. Прикинул, что у него от нашего золотишка ещё кое-что осталось. Не обеднеет.
     Так я стал ходить с двумя золотыми коронками на передних зубах. Отлично.

     Я продолжать работать на СРЗ-28 электромонтажником. Иногда удавалось пообедать с моряками на кораблях. А сколько мы съели селёдок без хлеба на рыболовецких траулерах – не постижимо. Возвращаясь в порт, моряки всегда засаливали себе селёдку в бочках, пряча их в форпике носовой части корпуса корабля. Таможня их не замечала. А нас моряки селёдкой угощали. Она была отборная, толстая, жирная. Мы с грязными руками терзали эту селёдку без хлеба. Жир тёк по рукам до локтей. Руки становились чистыми.
     23 мая 1963 года в Ломоносовской газете «Вперёд» № 101 поместили фотографию нашей бригады, как одной из лучших комсомольских бригад на заводе.
     На третьем курсе я познакомился с парнем (не помню ФИО), с которым у меня был 6-й вариант по заданиям. Все шестёрки, как и другие варианты, объединялись, списывали друг у друга, т.к. задания совпадали. Этот парень работал инженером в 106-й Поверочной лаборатории Ленинградского военного округа на Подъездном переулке, д.4. Он порекомендовал меня инженером туда же. Начальник лаборатории майор Радованов взял меня по переводу из СРЗ-28 инженером в декабре 1961 года, и я стал ездить к 9-00 на работу в Ленинград. А там недалеко до института.

                ПОВЕРИТЕЛЬ
     Теперь я работал в пиджаке, а не в комбинезоне. Меня послали на курсы поверителей радиоаппаратуры, затем приборов дозиметрии. Работать пришлось в окружении возрастных мужичков и девчонок. Естественно, я втюрился в Старобогатову Тамару, 1941 года рождения, бывалую девушку. Бывал у неё дома на Черниговской улице, даже раз ночевал, ибо поздно было возвращаться в Ломоносов, а она поднималась на этаж выше к родителям. Это было юношеское увлечение без последствий.
     Работа мне нравилась, хотя зарплата составляла вроде 98 рублей плюс 5% надбавка за то, что 3 года отработал на военном заводе в Ломоносове. Позже мне пришлось эту надбавку самому возвращать в кассу 106 ПЛ, как незаконно начисленную. Меня постыдили как комсомольца и каждый месяц я эти деньги возмещал.
     А дело было так. При финансовой проверке в 106 ПЛ заметили, что СРЗ-28 перевели из категории ВМФ в гражданский. Значит, надбавку платить не надо. Короче говоря, я выручил бухгалтера, который  назначил надбавку.  Я же комсомолец! Всё вернул. Но трудился-то я  в  СРЗ-28  ВМФ.  Ничего, проглотил. Это был не первый и не последний щелчок по носу.

     Летом была командировка в пос. Громово, где стоял полк связи. До чего же было интересно  там. Места очень красивые, сосны, озёра. Возвращаясь в Ленинград я прихватил с собой одну девчонку, работавшую в Громово,  и привёз её к брату Юре и Люсе.  Зачем?  Не знаю. Потом она уехала по своим делам.
     Мы часто коллективом выезжали в лес. Однажды мы поехали на нашем автобусе в запретную зону «Окунёвая Бухта».  Я оказался старшим и взял с собой Игоря Градусова. Набралось человек 10, примкнули девчонки, соседки из Вычислительного центра. Приехали, развели костёр, выпили, поели, фотографировались, порезвились на берегу и поздно вечером вернулись в город довольные.  Остались фотографии.
     В одну из поездок в Окунёвую бухту старшим был Николай Алексеевич, начальник поверочной группы. Он сидел с нашей работницей, с которой у него был роман. Все об этом знали. Ехали в нашем крытом фургоне со скамейками по бокам. Было жарко и душно, хотелось выскочить оправиться. И тут Николай Алексеевич говорит:
     -- Хорошо быть кисою, хорошо собакою. Где хочу пописаю, где хочу покакаю.
     Мне показалось неудобным такое изречеиие среди молодёжи, но все расхохотались и потребовали остановиться. Затем продолжили свой путь.
     Терпение у всех лопнуло, остановились, потом поехали дальше. Приехав, все стали раздеваться от жары до плавок. У меня не было нормальных плавок, а были чьи-то старые треугольники с завязками сбоку. Как я ни пытался их приспособить на своих тонких ногах, но всё вываливалось. А девчонки уже загорали, спрашивали, где я.  А я ещё копался в фургоне. Тамара Скоробогатова отвечает:
     -- А он занимается укладкой.
     Опять хохот среди компании. Каждая поездка туда была интересной. У машины остался водитель, а все разбрелись кто куда. Николай Алексеевич со своей дамой от компании удалились в лес. Я пошёл с Тамарой тоже по грибы. Какие там грибы в июне. Всё высохло от жары. Тамара в купальнике присела, облокотившись на дерево. Я растерянно стоял рядом. Во мне бушевали страсти, которые я сдерживал по своей дурацкой скромности. Не знаю, что думала она в этот момент, но он прошёл. Надо было возвращаться. Там полыхал костерок на берегу и вкусно пахло.
   
     Самое памятное событие произошло в мае-июне 1963 года на всероссийских курсах по дозиметрии. В Ленинград съехались со всего Союза мужики, женщины, в основном молодёжь: посмотреть город, погулять в белые ночи, поистратиться. Жили мы все в общежитии Академии тыла и транспорта на ул. Красной связи за Некрасовским рынком. Академия тыла уже переезжала на новый адрес и освобождала аудитории.
     Каждый вечер в громадной комнате раздавался хохот от рассказчиков: у кого какие случились похождения. Я подружился с мужичком постарше меня с Дальнего Востока. Я его знакомил с городом, ресторанами (деньги у него были). Куда бы мы не заходили, он обязательно оставлял какую-нибудь вещь в гардеробе. То кепку, то куртку. А когда через день-два появлялся, давал чаевые и становился своим другом с гардеробщиком в доску.
     Не забуду, как он зазвал меня в Асторию средь бела дня. В большом зале на первом этаже стояли столики на четверых, а в середине большущий стол на много лиц. Народу было мало. Мы выпили, что-то поели. За соседним столом оказалась парочка иностранцев. Мой друг взял рюмку с водкой и со словами «Ай лав ю» полез знакомиться. Мне стало очень стыдно, да и боязно, как-никак иностранцы. Мы ещё выпили, и я еле нашёл туалет для освобождения желудка от принятого. А ему, здоровому, было нипочём.
     Часов в 17 мы еле выбрались из Астории, ползли под ручку по ул. Гоголя, а на встречу поток людей с работы расходится клином метров за десять до нас.  Я подумал, видать неспроста. Как мы доехали на троллейбусе до общаги, увы, не помню. Но ресторан Астория запомнился.

     Чего только на курсах не случалось. Один женатик из Ростова даже умер у подруги на кровати. Была разборка, приезжала его жена. Начальник курсов полковник Бузуев здорово ругал нас, но что было, то было.
     Как-то в воскресенье я приехал в Ломоносов к родителям с девчонкой с этих курсов. Она из Ташкента. Я играл ей на баяне песню про геологов, которая ей очень нравилась. Её родители, оказывается, были геологами. Не пришлось мне побывать в Ташкенте, а она приглашала.

                ЖЕНЩИНЫ       
     Первой моей женщиной оказалась разведённая татарочка, работавшая в «Хозтоварах», куда как-то раза два посылали нас с водителем Валентином Беляковым что-то закупить. Я тогда ещё работал в 106 Поверочной лаборатории ЛенВО.  Мы поболтали с продавцами, и я стал приходить в конце дня к магазину. Татарочка уходила последней. А я с бутылкой портвейна тихонько пробирался в магазин, и мы там оставались вдвоём. Мою девственность отняла она. Она была в разводе, имела дочь, а погулять хотелось. Я оказался под рукой.
     Раз она предложила мне съездить в Систо-Палкино к её родителям в большую избу. Туда же приехал её брат с женой, там была её мать и, наверно, бабка. Было лето, и мы надеялись спать вдвоём в кладовке.  Фиг с маслом, её занял брат с женой, а мы легли на узком диване между двух окон под яркой луной. Не вздохнуть, не повернуться. Бабка на печке и мать в кровати, казалось, не спят, а следят за нами. Так и промучились мы всю ночь.
     Зато следующий день мы провели вдвоём на песчаном берегу Финского залива в кустах. Напротив, виделся Толбухин маяк.  Светило яркое солнце, тепло, никого кругом. Можно было раздеться и вымыться в зеркальной воде. Всё это прошло и забылось. Татарочка потом вышла ещё раз замуж.               
     На 3-м, 4-м курсе на лабораторных работах меня познакомили с Иосефой Исааковной Грин (Сефой), моего 6-го варианта. Красивая полненькая крымская еврейка с чёрными волосами, красивой грудью, приветливая, внимательная, но замужем. Я познакомился с её мужем Феликсом, директором магазина «Меха» на Большом пр. Петроградской стороны. Он даже мне шапку-пирожок сварганил из морского котика, взамен украденной в гардеробе КБЭТ, где я тогда работал.
    
     В Сефу были многие влюблены и я тоже. Мы иногда занимались у неё дома на улице Пестеля, когда не было мужа и дочки. Мне и в голову не приходило, что с ней можно было быть и ближе, хотя с её стороны, как мне сейчас кажется, такие намёки были. Однажды мы сидели на маленьком диванчике и читали один конспект. Она была в халате. Я перестал её слышать и вдруг из меня вырвалось:
     -- Поцеловать?
     Она услышала мой шёпот:
     -- Кого ты собираешься поцеловать, меня?
     Я вспыхнул, как свечка:
     -- Ещё чего? Выдумала.
     И мы продолжили читать.
     Она рассказывала про свою дочь, родителей в Крыму, что муж её старше на 7 лет. Свела меня в техникум, где на стене записана её девичья фамилия Гроссман Иосефа Исааковна, золотая медалистка.
     ...Много лет спустя встретил я её на проспекте Энгельса, выходя из автобуса. Мы прошли с ней до их гаража у железной дороге, где постаревший Феликс заводил свою машину, собираясь куда-то ехать.  Сефа была по-прежнему яркая и красивая. Поговорили 5 минут, вспомнили учёбу и разошлись. Больше мы не встречались...

     Учёба в заочном институте некоторым людям кажется просто времяпрепровождением. Однако, бывало, спрашивали строго. На 4-м курсе принимал у нас зачёт по ТОЭ-3 (теоретические основы электротехники, 3-я часть) доцент, рыжий очкастый еврей Аполлон Моисеевич Сегаль. К нему ходили студенты по нескольку раз и не могли сдать зачёт. Наступила и моя очередь.
     Вопрос: распределение тока в сечении проводника  я, конечно, не сдал. Думал, что же выучить? Весь предмет -- не успеть. Решил вызубрить только один этот вопрос.
     Через несколько дней я направился к нему ещё раз. А Сегаль помнил, кому какой вопрос задавал, вспомнил и меня. Дал тот же билет с тем же вопросом. Я про себя поблагодарил Бога, но виду не показал, сел и стал писать. Когда Сегаль прочёл мой ответ с диаграммами, посмотрел своими рыбьими глазами мне в глаза, и ничего не сказав поставил зачёт! Я вылетел на крыльях. Ребята спрашивают, как мне это удалось? Со второго раза – зачёт. Я им всё рассказал и убедил, что иногда и таких «сегалей» можно провести.

     Кажется, на 5-м курсе заставили сдавать атомную энергию. Даже такого учебника у многих не было. В коридоре я встретил наших бегущих ребят. Я только что сдал какой-то экзамен. Они меня уговорили сдать «атом». Говорят, экзаменатор – отличный мужик, не придирается. Пошли! Благо я кое-что знал по дозиметрии. И действительно, и «атом» сдал. Два экзамена за день.
     Выбегаю   из   института   (ул. Халтурина, д. 3) на проезжую часть и чуть не попадаю под машину. Голова моя ещё в институте. Перебегаю рельсы и опять – трамвай. Еле очухался. И такое бывало.
   
                КБЭТ
     В декабре 1963 года меня уговорила перейти из 106 ПЛ на работу в организацию почтовый ящик 688, затеи переименованную в КБ электронной технологии (КБЭТ)  поверителем  Жаркова Римма Александровна, куда она чуть раньше перешла из 106 ПЛ.  Там платили побольше и не было военного начальства. Я уже учился на последних курсах и меня взяли старшим инженером в Центральную измерительную лабораторию.  Я был холост, и при случае знакомился с девушками, навёрстывал упущенные в Кронштадте и за время учёбы и работы время. Особенно меня привлекала Нателла, работавшая в соседней лаборатории. Но она как-то быстро вышла замуж за своего коллегу, а потом развелась. Наша дружба угасла.
     Рассказывали случай с директором КБЭТ.  Отдыхал он как-то летом с женой в Озерках. Во время сильного дождя с грозой они спрятались под дерево. Молния ударила в это дерево, и убило жену. Мужчина долго лежал в больницах. Его сменил на посту директора другой человек.
     Начальником ЦИЛ, затем ЛИТ был Валентин Павлович Лебедев, 1927 года рождения, полноватый шатен, добряк и либерал.
     ЛИТ занимала на 4-м этаже две комнаты. Одна большая была разделена перегородкой на ремонтную и поверочную группу. Комната через коридор была в хозяйстве пожилой женщины (мамы всех) кладовщицы со стеллажами приборов. Эта женщина знала все местные сплетни, связи, и прочее. Иногда была и незаметной свахой.  Все остальные были молодыми, холостыми и чуть женатыми.

     За перегородкой работали четыре механика. Если прибор не проходил поверку по параметрам, его браковали и отправляли ремонтникам на доводку. Один чернявый красивый брюнет с горбатым носом орла был Юра Андреев, затем ещё два парня и 4-й еврейчик Вовка Певзнер, невысокий кучерявый мальчик. Он ремонтировал только стрелочные приборы, как часовых дел мастер.
     Я был старшим в группе поверителей радиоприборов. Мне подчинялись две женщины моего возраста Валя Осипова, замужняя, и разведённая красавица Виолетта Константиновна. Позже пришёл в нашу группу инженером  парень Алексей, бывший коммунист и дружинник.  Дальше за столами работала Римма Жаркова, Таня Данилова, подруга Вали, и  Нина с немолодой болезненной женщиной.  На последнем ряду столов что-то делала молодая девушка Лариса Бугно. Ребята прозвали её Ласточкой. Мама её работала в отделе кадров. Девочка была стройная, чернявенькая с детским личиком. С головкой у неё не всё было в порядке, но мама гарантировала её здоровье, поэтому та трудилась в коллективе. Каждая группа поверяла «свои» приборы. Это были весы, гири, манометры, штангенциркули и прочий измерительный инструмент.
 
     Когда Валентин Павлович удалялся, руководство лабораторией доверял мне.
     Что тогда происходило, уму не постижимо.  Как-то на складе, между стеллажей с приборами,  я случайно наткнулся на целующихся Римму и Юру Андреева.   
     Кладовщица всё знала и, кажется, способствовала этому. Видать, мучилась несбывшимися мечтами своей молодости и получала удовлетворение от увиденного. Римма, как известно, была замужем за блондинистым высоким армейским капитаном, имела дитя.  Да и Андреев не был тоже холостяком.  Ладно, думаю, не моё это дело.
     Как-то после работы недалеко от предприятия я увидел идущих под ручку и шепчущихся Нину и Вовку Певзнера. Что за дела?  Нина даже уже была на сносях, а туда же. Ладно, опять не моё дело.  Оказывается, я, как всегда, узнавал обо всём последним.
       
     Моя подчинённая Валя Осипова со своей закадычной подругой Таней Даниловой решили разыграть этого Алексея и не один раз.
     Валентина принесла своё фото, выходящей в купальнике из моря. Фигура у неё была дородной. Они с Татьяной отрезали голову фотографии, оставив торс, написали на обороте приглашение Лёше на свидание у метро Петроградская в рабочее время.
     Лёша сразу попросил отпустить его домой, мол, маме стало плохо, надо ей помочь. Я, ничего не подозревая, отпустил на час Лёшу.  Так происходило несколько раз. то мама, то тётя, то кто-то ещё у Лёши умирает от болезни и он всё время отпрашивается.
     И главное, когда начальника нет. Я пошёл на склад посетовать на происходящее. Сколько же больных родственников у бедного Алексея!  А на складе шумная компания хохочет, на чём свет стоит. Не смогли удержаться и всё мне рассказали.
     Оказывается, девки приглашали Лёшу на свидание в определённое место, но не показывались ему, а кто-нибудь из них наблюдал за потенциальным женихом. Никого не найдя, Лёша возвращался на работу, не подозревая своих сотрудниц в розыгрыше.  Говорил, что всё дома уладил. Девки еле сдерживали смех. Я, как всегда, узнал о происходящем последним.

     И вот наступает время рассказать о Виолетте Константиновне. Её дали мне в подчинение поверителем радиоприборов.  Красивая, яркая, в теле молодая женщина с крупными накрашенными очами была замечена не только нашими мужиками, но и начальством предприятия.  Главный инженер КБЭТ заинтересовался особой, и люди видели его ухаживания вне работы за Виолеттой. А та по своей простоте всё рассказывала девам на складе, как она с ним провела вечер у себя дома.
     Этим её похождения не заканчивались, и наступила очередь Валентина Лебедева, нашего начальника. Виолетта, добрая душа, и начальнику не отказала. А потом девам рассказала, какие у Валентина тёплые синие кальсоны. Все хохотали.  Вообще, она была своим парнем.
     Однажды ребята уговорили её отметить праздник у неё дома. Она жила не далеко на Школьной улице. Она согласилась, свою маму выпроводила из дома. Собрались, но не все. В основном, пришли ребята-ремонтники, кто-то из девчонок и я. Выпивали, танцевали и разодрались. А всё из-за Виолетты. Видите ли, засвербело у Юрки Андреева и Вовки Певзнера.  Один дылда, другой коротыш, а туда же.  Загнали Виолетту в туалет и не поделили, разукрасили себе физии, ничего не добившись и испортив праздник. Такие вспомнились эпизоды.
     Нельзя сказать, что только дурака валяли, но и работали, за что хвалили наш ЛИТ начальники.
                ПЕРЕЕЗД
     К этому времени брат Юра с Люсей и Игорем получили служебную квартиру на Белоостровской улице недалеко от моей работы. Я часто у них «ошивался» и ночевал. Переезжать Юре из Кронштадта в Ленинград помогали все: Крохин Валерий Иванович с Женей, Кобак Михаил Лейбович с Ниной, мы.
     Вещи в мешках были свалены в комнате. На кухне на газовой плите стоял папин самогонный аппарат, и кто-то из женщин дежурил рядом. Остальные были заняты различными делами. Вдруг раздался вопль «пожар». На кухне полыхало содержимое бака. Пламя забросали одеялом и ватником, погасили. Оказывается, тот, кто дежурил, пробовал на ложечке поджигать самогонку. Если перестаёт гореть, пора заканчивать процесс.
     В ложке ещё горело синим пламенем. Выключать было рано. Горящее содержимое этой ложки плеснули обратно в банку. Огонь вспыхнул мгновенно. Но всё обошлось, кухня не сгорела. За новоселье было достаточно принято за воротник, все довольны и вспоминали об этом случае со смехом.
     Я часто у Юры ночевал. Работа была рядом. Потом я уговорил Юру поступить в КБЭТ, где он проработал порядочно долго. Там у него были тоже интересные случаи с сослуживцами, о которых он мне рассказывал. Как на спор один парень обещал вынести через вахту большую тяжёлую наковальню. И вынес!  Подвязали ему эту наковальню на лямках между ног, прикрыли халатом, взяли его двое под руки, как больного, и подвели к вахтёрше-женщине. Увидев страдания на лице «больного» она их выпустила к скорой помощи. Ребята долго смеялись выдумке этого парня.

     Юра рассказывал, как после нашего отъезда в Ломоносов в маленькой комнате в Кронштадте поселилась молодая семья с ребёнком. Те иногда просили Юру и Люсю присмотреть за ребёнком, который ещё не ходил и плохо говорил.
     Как-то  Юра пришёл проверить мальчугана и видит, что тот стоит в кроватке весь измазанный своим говном.  Юра хотел ему перестелить, а тот заявляет:
     -- Сам ммею, -- и не дал.
     С тех пор, когда кто-нибудь из наших знакомых заявляет «сам ммею», все улыбаются, вспоминая тот случай.
            
                ЖЕНИТЬБА   
     Как-то мы с Игорем Градусовым заехали на Кирпичный переулок к моим  двоюродным племянникам Васиным. Олег Васин уговорил нас поехать к Кобакам посмотреть их новую квартиру на пр. Н.И. Смирнова. Нина Ивановна нас встретила хорошо (всё-таки родственники), затем пришла Лена, малолетка тогда ещё, учащаяся в школе.
     Позже мы с Леной  начали чаще встречаться то у Юры с Люсей, то у Кобаков.  Олег Васин стал встречаться с Таней, подругой Лены. Так что у нас образовалась компания из четырёх человек.
     В 1965 году я закончил СЗЗПИ за 7 лет. Сосед Гера Гайдук в ЛИСИ уже учился лет 10 и говорил, что после 10 лет учиться становится легче. Дипломную работу «Радиодальномер» я сдал на «5».

     А в 1966 году мы с Леной уже надумали жениться, но её отец на лето отправил дочь в дом отдыха, взял тайм-аут на год, а я с братом Юрой поехал в Закарпатье по совету одного Юриного знакомого.
     Нам посоветовали ехать на поезде до Львова. Там поезд стоял несколько часов. Мы с Юрой решили посмотреть Львов, красивый город. Дело в том, что перед поездкой я прочитал повесть о последних днях войны во Львове, сопротивлении служителей церкви пособникам фашистов, о площади с памятником Адаму Мицкевичу. Представилась возможность всё увидеть своими глазами.

     Вещи мы оставили в вагоне и пошли в центр города. Я фотографировал. Увидели памятник Мицкевичу, кладбище шляхтичей. Пора была возвращаться, но транспорт на вокзал не ходил из-за ремонта дороги. Мы заволновались, поезд ждать не будет. Еле уговорили нерусского шофёра «каблучка» довести нас до вокзала. Он согласился, но повёз нас дальними путями.
     -- Слушай, куда ты нас везёшь? Мы же опоздаем на поезд, - взмолились мы.
     -- Там тороки нету, - еле выговорил по-русски водитель.
     Второпях мы рассчитались с шофёром и к поезду. Выбегаем на площадь перед вокзалом, время уже на исходе. Бежим к поезду, а его на этих путях нет, его перетащили к другой платформе. Но и там его нет. Нам показывают хвост нашего поезда. Он пошёл. Спрыгиваем с низкой платформы и бежим по шпалам за поездом, благо мы были молодыми. Еле догоняем поезд, цепляемся за поручни последнего вагона и садимся на подножку. Дверь закрыта на ключ. Не помню, сколько мы ехали на подножке, пока нас не заметила кондуктор и не открыла дверь.
     Прошли к нашему вагону, а соседи говорят, что чуть не выбросили наши вещи в окно. Думали, что так для нас было бы лучше. Это было что-то!
     Доехали до Ужгорода, нашли дом женщины, которую нам рекомендовали. Жить хоть и в южном городе нам не захотелось. Женщина предложила нам поехать в Невицкое на реке Уж.

     Из Ужгорода мы отправились в Невицкое, купили там  путёвки и поселились в палатке под склоном горы, как и многие другие. Купались в мутной воде Ужа, вода которого после дождей была похожа на кофе с молоком из-за песка. Загорали, познакомились с девчонками, фотографировались. Мне тогда понравилась  киевлянка Танечка, с которой мы переписывались какое-то время. Это описано мной в повести  «Танечка». Её подружка очень напоминала Юрину жену Людмилу, только помоложе. Некоторое время мы проводили вчетвером.
     Девчонки тоже жили в большой палатке на пятерых под этой же горой.

     ...Несколькими годами позже, находясь в командировке в Киеве, я пытался с Таней встретиться, но она уже была замужем и наша встреча не состоялась...
     Впечатлений от Закарпатья мы получили  уйму.
     Возвращались с Юрой в Ленинград с 3-мя копейками, только на трамвай. Поистратились, не рассчитали.

     Свадьба с Леной всё-таки состоялась.  Михаил Лейбович организовал хорошую свадьбу  4-го августа 1967 года. Приехали его братья из Молдавии, были мои родственники и друзья. Через два-три дня  мы с Леной, молдавские гости, Юра с Люсей,  Кокоревы  Вера с Аркадием поехали в Молдавию в отпуск.  Началось наше свадебное путешествие.

                КАМЕНКА
     Мы с Леной в поезде  имели  два места в 4-хместном купе, Юра с Люсей и Кокоревы были в другом вагоне. Проводником оказался мой знакомый третий механик рыболовецкого траулера, стоявшем на ремонте в СРЗ 28, где я когда-то работал электромонтажником. Мы узнали друг друга. Он оказался студентом и на каникулы со своими друзьями устраивался проводников в дальние рейсы. Мы его пригласили в купе, когда поезд тронулся, а у нас было и выпить, и закусить. Он пообещал, что никого не подсадит к нам в купе, что было очень кстати. И он к нам приходил поболтать и выпить.
     Доехали мы до Молдавии, автобусом -- до посёлка или городка Каменка, где жили два брата моего тестя. Дорога была настолько пыльной, что в автобусе невозможно было видеть соседа. Однако, места там красивые, река Днестр, горы, сады виноградников, дома в основном одноэтажные, дружелюбный народ.

     Нас с Леной поместили в дом дяди Яши, грузного мужчины, килограмм на 160. Дом его почти врос в асфальт до окон. Мы спали в большой комнате с завешанными окнами. Когда кто-нибудь шёл по асфальту, казалось, что шагают по твоей голове. Дядя Яша спал, не раздеваясь, с женой в другой комнате. На ночь он снимал только кепку и клал её на живот. Если  кто-то стучал ночью в окно, не зная, что Яша в соседней комнате, он поднимался, надевал кепку, открывал дверь, сажал ночных гостей за стол на кухне,  выносил им сливянку, крепкую настойку домашнего приготовления и вместе с ними за их счёт трапезничал. Он был как бы шинкарём.
     Питались мы у брата тестя Лёни хорошо. Лёня кормил нас курятиной (куры мешались под ногами), фруктами. А его дети любили только лапки и гребешки. Заелись. Иногда мы собирались с Юрой, Люсей, Кокоревыми на Днестр покупаться, позагорать, а затем в павильоне попить сухого винца.

     Помню по приезде в этот посёлок (или село) Аркадий Кокорев, любивший одеваться с иголочки, вляпался в грязь начищенными ботинками и матом вспомнил моего тестя, мол, куда он его привёз в грязищу?
Днестр в тех местах был мелким, а после дождя покрывался полностью упавшими бабочками-однодневками. Купаться было неприятно. Зато солнце, яблоневые и виноградные сады, воздух, наполненный ароматом цветов и кустов! Приятное воспоминание.
     Перед отъездом всех ленинградских собрали на прощальный ужин. Наварили галушек. Майя, двоюродная сестра Лены, в одну галушку насыпала сполна соли для смеха. Стали есть, выпивать, галушки доедают, а смеха-то нет! Потом выяснили, что галушку с солью съел Юра, думая, что все такие по вкусу, поэтому промолчал. Но после его признания смеха было ещё больше.
     К сентябрю все вернулись в Ленинград, пошли на работу. Эта была моя третья дальняя вылазка из Ленинграда.
 
     Работая  в  КБЭТ я сдал кандидатские экзамены, но тему для диссертации  не нашёл и всё спустил на  тормозах.   Одновременно посещал курсы военной подготовки от военкомата в Академии связи.  В течении нескольких лет «дослужился» до старшего инженера-лейтенанта запаса по специальности радиосвязь. На этом моя «военная»  карьера закончилась.
     В июле 1969 года родилась дочь Ира. Отношения с тестем ухудшились из-за жилья, и мы развелись.

                НА СЕВЕР
     После развода с Леной в октябре 1970 года по совету Юры Климова меня взяли механиком к ним в Мостоотряд № 19 в Красном селе. Я поучился немного на механика и отправился в Коми АССР на реку Вашку, где Юра руководил участком строительства моста для работавших там болгар.
     Давно не приходилось мне так далеко ездить. И вот пришлось.
     Начались сборы, спешка. Билет куплен утром и в 13-00 скорый поезд «Юность» повезёт меня сначала в Москву. Что-то взял, что-то забыл, а командировка долгая. Кое-как собран багаж, чемодан и портфель с провизией. В то время меня приютила опять она, тётя Лена. Она выехала из Кронштадта в Ленинград в дом на 18-й линии В.О. поближе к семье сына Лёвы.

     12-00. Я на Васильевском Острове на углу 18-й линии и Большого проспекта. Ловлю свободное такси. Сегодня, правда, пятница 16 октября 1970 года, рабочий день, и надеюсь свободно поймать такси.
В 12-15, я еще на углу, чемодан, багаж с тёплой одеждой и портфель с провизией   лежат на газоне.
     12-20. Я на том же углу, мотаюсь на перекрёстке.  От быстрого и нервного метания между автомашинами и занятыми такси мне становится жарко. Да и день слишком тёплым выдался.
     Остаётся 30 минут до отхода поезда. Нету для меня такси! Хватаю чемодан и тяжёлый багаж с портфелем и почти волоком тащу всё до троллейбусной остановки.
     Вот и 12-й номер, вползаю в него. Как жарко! Но зато  еду. Вместо комфортной поездки на такси -- троллейбус, от которого еще тащиться по Невскому проспекту до Московского вокзала. А троллейбус не торопится.
     Вспотевший, всклоченный, злой несусь бегом к своему вагону (а он, конечно, в хвосте поезда). Ну, вот и моё сидячее место у самого выхода. Зато у окна. Раздеваюсь, вещи оставляю в вагоне, выхожу отдышаться на перрон. Кругом люди, провожают, целуются. А меня никто не провожает.  Жаль!

     Смотрю на часы. 5 минут до отхода. Вбегаю в вагон, хватаю кошелёк и, лавируя между людьми, бегу к телефону-автомату. Хотя бы сказать два слова -- и день, неудачно начавшийся, станет совсем иным. Всё неприятное спишется. Звоню на прежнюю работу знакомой девушке:
     -- Алло, Нателлу Валентиновну можно? Я подожду. (Глаза уперлись в циферблат). Она на обеде? Скажите, что звонил Олег. Спасибо.
     Так и не узнал я, передали ей или нет. Бегу к вагону, поезд уже тронулся. Сажусь на свое место, отдуваюсь. Что поделаешь? Обеденный перерыв в КБЭТ всего 1 час, а начинается он в 13-00.  Как говорится, приятного аппетита! Опять не повезло. Но главное, что я еду. Ехать долго, будет время во всём разобраться, взвесить, обдумать. Пора перестраиваться, осмотреться.

     Я пассажир поезда Ленинград – Москва. В кармане командировочное удостоверение. Такой-то  такой,  механик  Мостоотряда   № 19 направляется в длительную командировку на Север в Коми АССР на строительство моста через реку Вашку. Там арендует тайгу с лесом на 99 лет болгарский леспромхоз.
     Мосты нужны для вывоза вырубленного леса.  60 % в Болгарию, а 40 % оставляют нам, русским.
     Размышляю про себя, север,  какой он? Как он меня встретит, выдержу ли? Работа новая, люди незнакомые. Но это всё ещё впереди, а сейчас…
     За окном мелькают столбы, железнодорожные будки, луга, озёра, строения, речки, Волхов мост, где мы с Борей Рядуевым когда-то путешествовали с рюкзаками. Вагон полный, еду спиной вперед, передо мной одни затылки, а кто маленький, так у них одни макушки торчат из-за спинок кресел. Рядом со мной белобрысый мужчина, не питерский. Заговорить с ним что ли? Подожду. Ехать 6 часов с лишним, успею. А то еще не отвязаться будет. Смотрю в окно, дремлю.
     Просыпаюсь в Калинине. Перелезаю через соседа. Он тоже подремал. Выхожу на платформу, вокзал, кругом темно. Только вдали видны огни города. Но этого достаточно, чтобы потом сказать, что был в Калинине, проездом. И снова в путь.   Решил пройти по вагонам, посмотреть людей. Они разные, различные у них заботы, намерения. Некоторые спят, другие разговаривают, даже тихо смеются. Много симпатичных девушек, парней. Так незаметно подъехали к Москве. Уже стемнело. Надо выходить.

                МОСКВА
     Сосед помогает мне вынести чемодан, а я свой багаж. Народу на платформе много. Носильщики с тележками стремглав проносятся мимо в поисках клиентов. Один из них, бойкий малый, нагружает свою тележку с верхом чемоданами, вёдрами, сумками. Не отказывает и моей просьбе подвезти багаж. Прощаюсь со своим соседом. Он оказался неплохим человеком, дружелюбным. Жаль, что раньше с ним не познакомился.
     И вот я и несколько таких же, как я, бежим за своим носильщиком, едва не теряя его из виду. Встречные ругаются от толкотни и неразберихи. Со скоростью хорошо натренированных бегунов вылетаем на площадь перед Ленинградским вокзалом. Осматриваю своих попутчиков. Среди них оказывается даже особа с ребёнком на руках.
     Пока производится расчёт с носильщиком, смотрю на вечернюю Москву. Давно я здесь не был, любуюсь обилием огней. И сейчас нет возможности походить по улицам. До отхода поезда «Северное сияние» на Воркуту остается всего один час. Но я не беспокоюсь. Мне кажется, что в Москве-то таких дорожных неприятностей, как в Ленинграде, не случится. Я успею рассчитаться с носильщиком даже последним, но на всякий случай ему напоминаю, что у меня в запасе меньше одного часа и билет на Воркуту ещё не куплен.

     Привозит он наши с женщиной вещи на Ярославский вокзал. Платить пришлось вдвойне, за два вокзала. Народу – тьма. Никакого сравнения с Ленинградским вокзалом нет. Здесь люди и с багажом, и с детьми, и с собаками, и всё, что захочешь. Проходы все забиты кладью. У касс штурм. Еле нахожу место для своего багажа. Спасибо доброй женщине, которая нанимала со мной носильщика, согласилась постеречь и мой багаж, а я помчался к кассам. До отхода моего поезда остается 40 минут.
     Сунулся в одну кассу, билетов на «Северное сияние» нет.  (Во всяком случае, на табло отмечено). Что делать? Побежал к администратору. Его нет. Опять  к кассам, воинским (люди подсказали, что они на втором этаже). Там тоже народ, военные. Человек двадцать. Постоял. Без очереди не пускают, хоть и опаздываю, шумят, всем некогда. Подождал и все же втиснулся в амбразуру кассы с условием - только спросить.

     Кассир звонит куда-то, узнаёт и отвечает, что на этот поезд билетов нет. Есть билеты  на четыре часа позже. Быстро прикидываю, что со следующим поездом я вынужден буду сидеть на пересадочной станции Микунь очень долго -- сутки. Нельзя! Бегу к администратору. Она на месте. До отхода 30 минут.
     Замечаю, что сердце колотится чаще, стало значительно теплее, а настроение в три раза хуже, чем по приезде в Москву. Значит, эта злополучная и нескладная пятница 16-го всё ещё даёт о себе знать, не взирая ни на что.
     Когда пробегал зал ожидания, успел заметить, что в муравейнике ожидающих, провожающих и ещё Бог знает, что делающих на вокзале людей, вижу свою женщину, стоящую у вещей. Ей немного позже отъезжать, чем мне. Хорошо.
     Моя последняя надежда, администратор, спокойная и невнимательная особа, отвечает, что у них, якобы, все командированные и никаких льгот не имеют. Следовательно, уезжай, как знаешь.

     Тут-то мое расколотившееся сердце, кажется, упало на желудок. Что же всё-таки предпринять? Надо бы обязательно уехать «Северным сиянием». Прихожу в себя. Остается 20 минут. Опять бегу, расталкивая встречных, на второй этаж к воинским кассам. Смотрю в сторону своих вещей и не вижу своей помощницы. Этого мне только не хватало! Меняю направление бега. Круто вправо. Ищу место, где стоял багаж, но обстановка на вокзале так быстро меняется, как в приключенческом фильме. Проходы между диванами все похожи, а их множество. Ни черта не могу понять. (Почему бы не раскрасить диваны в разные цвета? Это помогло бы пассажирам быстрее ориентироваться на незнакомых вокзалах. До умов начальников это не доходило. Да они и не бывали, как обычные люди, в таких ситуациях).
     Чемоданов много и все похожие на мой, но своего я не нахожу. Бегу опять туда, где находилась моя помощница. Возвращаюсь к своему месту и нахожу свои вещи. Их  передвинули к колонне, а сторожит их уже другая женщина, а прежняя уже -- тю-тю! Уехала она. Слава Богу, вещи на месте.

     Бегу по лестнице наверх. Народу не убавилось в кассе. До отхода 15 минут. Умоляю присутствующих пропустить меня к кассе. Поезд уже отходит, не успею, я с багажом. Готов стать на колени. Пропускают меня к кассе. Кассир меня узнаёт. Опять звонит, справляясь о наличии мест. Улыбаясь, заявляет, что один билет есть! Быстро оформляю билет, благодарю, (а сейчас думаю, за что?) и с вещами бегу на поезд. 7 минут до отхода. Платформа длинная, вагонов много, где же мой? По всей вероятности, он в конце поезда. Вчерашняя «пятница» еще не закончилась. От нее мне еще придётся всего ожидать.
     15 метров протащил вещи, стукаясь о каждого встречного. Сил нет. Оставить багаж опасаюсь. Погода сырая, намокнут вещи. И вот опять спасение -- тележка носильщика. Он не торопится, дёргаю его за рукав. Быстрее. Добежали, наконец. Молодые девчата -- проводницы проверили билет и я -- в купе. Всё! Та «пятница» закончилась и закончились, как мне показалось, мои мытарства. Теперь две ночи и два дня я буду преспокойненько ехать в поезде и отлично отдохну.

     Выхожу на перрон. Ещё подышу московским воздухом несколько минут. Проводницы балагурят с молодыми офицерами – североморцами. Здесь малолюдно. Только несколько человек с нашего поезда, прогуливаясь, прощаются с близкими и Москвой. Всё становится на круги своя. Есть время (4 минуты) поглазеть по сторонам, пошутить с проводницами. Этим и занимаюсь. Настроение улучшается. Плохое списывается, забывается.
     Не замечаем, как поезд медленно трогается. На ходу запрыгиваю на подножку, со мной ещё двое и дверь закрывается. Прохожу в купе, поезд набирает скорость. Я снова пассажир, на этот раз поезда северного направления. На Север!

                СЕВЕРНЫЙ  ЭКСПРЕСС
     Два дня и две ночи смотрю в окно на осенний северный пейзаж, сплю, ем в ресторане с попутчиком, капитаном второго ранга, едущим в Воркуту. Много людей сходило и садилось на остановках. Проехали Вологду, Ярославль, Котлас. Ландшафт за окном меняется, моросит дождь, растительность поблекла, стали попадаться заболоченные места, безлистный лес. За окном вагона-ресторана темно. В Москве в это время ещё светло, а здесь темень непроглядная. Казалось, что уезжаешь от света, от знакомых людей, родных, от привычных и обычных забот, которые стали сейчас казаться интересными и важными.
     Приятная и интересная беседа с капитаном за бутылкой портвейна как-то сгладила грустное настроение. Он-то в этих краях уже 3 года с семьёй, хотя учился в Ленинграде, привык.
     За соседним столиком спорили. Эти наверняка уголовники. Стрижка -- короткая чёлка, глаза навыкате, разговор неграмотный. К нам подсаживается бригада с паровозного депо, уже достаточно выпившая. Заказывают щи и лимонад. Из-за пазухи появляется «она», водка, и стаканы – для неё.

     Дело к вечеру. За разговорами, чтением, игрой в шахматы наступает моё время. Станция пересадки Микунь. 19 часов вечера. За окном темно. Прощаюсь с капитаном, беру чемодан, портфель, багаж и, спустившись с высоких ступеней вагона, оказываюсь на мокром снегу. Странно, здесь уже снег. Морозец около двух градусов.
     Станция производит неприятное впечатление. Света мало. До путепровода идти очень далеко, чтобы перейти через все железнодорожные пути. А их тут не меньше десяти.
     Опять напрягаются мышцы. Наверх метров 10 по ступеням, метров 70 по горизонтали, вниз и дальше не знаю куда. Народ быстро разошёлся и некого спросить. Жду проходящих, боясь опоздать на другой поезд, который пойдет влево от воркутинского направления, на Кослан.

     Молодые люди показывают мне на небольшую кучку людей, стоящих метрах в 200-х у среднего ж/д полотна. Я тащусь туда, проклиная лужи, покрытые льдом, ямки, рельсы и всякий хлам под ногами, да ещё и темно. Мне, ведь, показали кратчайший путь.  Часа 1,5 топчемся в ожидании поезда. Не жарко. Народишко – старики, старухи, закутанные в клетчатые платки.  Разговаривают на непонятном мне языке.
     Спрашиваю красивую девочку в валенках с галошами и с сумкой через плечо, на каком языке они говорят. Оказывается это и есть коми. Начинаю расспрашивать девочку, кто она, что делает, где живет.
     Этой девочке уже 20 лет! А на личико и по росту я дал бы ей лет 16. Подошедшие к ней подружки ещё ниже ростом, и все студентки 1-го курса Сыктывкарского педагогического института. Это было моё первое знакомство с людьми Коми. Но эта стеснительная и наивная девочка так и не сказала мне своё имя. Улыбаясь, она стучала пяткой валенка по снегу и снег летел во все стороны. Затем с подругами стали толкать друг друга в снег и хохотать на всю станцию. И только среди потока непонятных мне слов я уловил слово «Саня». Это и было её имя.

     Откуда-то незаметно подкатил старый чёрный паровоз с вагонами, которые могут быть только на таких станциях. Вся толпа побежала в общие вагоны. Я было ринулся за ними, но, опомнившись, вернулся в хвост поезда.
     Поначалу меня не хотели впускать за отсутствием билета. Говорят, что надо было купить билет на станции. Но, объяснив им кто я и откуда, был впущен с несколькими счастливчиками в купейный вагон. Еле взбираюсь по узкому и крутому трапу со своими промокшими и еще более отяжелевшими вещами в вагон. Открываю дверь в коридор и перед моими удивлёнными глазами возникает любопытное зрелище. В узком полутёмном коридоре вдоль прохода на полу стоят несколько горящих свечек, как в церкви. Это и есть свет. Протаскиваю вещи, едва не задевая свечи, в так называемое купе. Там темно, хоть глаз выколи. Так как на станции не обильно с освещением, то в моё окно не пробивается ни единый лучик света. Наощупь нахожу полку, ставлю чемодан, мокрый багаж оставляю на полу.

     Присмотревшись, отсидевшись замечаю, что в купе я не один. Напротив в углу полусидит и молчит мужчина, лица которого я за всю поездку так и не разглядел.
     Часа два простояли на станции, пока не уселись последние пассажиры. И вот незаметно поезд  тронулся и мы закачались на своих местах под скрип и скрежет старых вагонов.
     Спрашиваю соседа, будет ли свет. Он отвечает, что, может, да, а может, и нет. Меня как-то поразило, что неопределенность здесь – мать порядка. Но со временем всё стало понятным и обычным.
     Дорога, по которой мы ехали, по словам соседа, ещё не принята Министерством путей сообщения из-за плохого качества. Поэтому порядки на ней местные. Мы могли бы и не доехать до места назначения. Нередко вагоны сходили с рельсов, но не от быстрой езды. 180 км поезд проходит за 6-7 часов,  из-за того, что дорога похожа на тропинку, вьющуюся среди деревьев. Кажется, в темноте мы объезжаем каждое дерево на пути, то влево, то вправо, то вдруг вверх на пригорок, то катимся вниз. Большую скорость на такой дороге, конечно, развить  небезопасно.

     За окном темно, в купе тоже. Поговорив со мной, сосед завалился на бок и захрапел. Сходить ему раньше меня часа на три. Я вышел в коридор, еле прикрыв неподдающуюся перекошенную дверь. Пошёл искать проводника, чтобы взять хотя бы подушку, если такая окажется в этом странном поезде.
     Здесь я впервые увидел болгар, которые, видимо, ехали туда же. Мужчина в хорошем пальто, кашне, шапка.  Женщина одета тепло и не безвкусно. Я же одет был во всё старое, поношенное – всё равно захолустье. Они же демонстрировали, как мне показалось, культуру и обеспеченность.
     Отыскав в одном из купе неприветливую проводницу, я получил постельное бельё, постелил и залёг на жесткой полке. Меня беспокоило, как бы проводница не забыла меня разбудить. Я ехал лишь до станции Селог-Вож. Поезд туда приходил в 4 часа ночи и шёл дальше.

     Лежать было неудобно, сосед храпел, но я был рад тому, что всё-таки еду. На мелочи не обращаю внимание. Передо мной большая задача и я её уже начинаю осуществлять. С этими мыслями, с чувством выполняемого долга, я уснул. Что-то мне снилось хорошее, но с первым стуком в дверь я сразу же встал и начал собираться.
     За окном по-прежнему темно, в вагоне появилось настоящее электричество. Ещё один час оставался до моей станции. Мыться не пришлось, негде. Собрал я бельё, но сдавать его не надо было, так как проводница обещала сама забрать.
     Делать было нечего. Решил посидеть, обдумать дальнейший путь. Для этого достал свою шпаргалку, где написано, на каком виде транспорта придётся ехать дальше. Читаю: от ст. Микунь до ст. Селог-Вож стоимость билета столько-то. И только сейчас я вспомнил, что билет-то не брал. Побежал искать проводницу. Её, как нарочно, нет на месте. Скоро выходить, а я без билета, который потом надо предъявить в контору для оплаты проезда. Наконец, моя долгожданная явилась, заспанная больше, чем я. Не спеша оторвала несколько бумажек и квитанций, отдала мне. Я расплатился и убрал подальше в карман дорогие квитки.

     Через несколько минут я с несколькими попутчиками плёлся в темноте с вещами вдоль рельсов в сторону паровоза, где горела 300-ваттная лампа, единственная на станции Селог-Вож. С полдесятка пассажиров сползались с багажами, как больные мотыльки, на свет этой лампы. Было неуютно, ветрено и темно – ночь.
     Лес окружает станцию со всех сторон. Да его и не видно, только тень его. Итак, три поезда позади, дальше – мотриса (автобус на рельсах). К сожаленью, её не было поблизости и не известно никому, когда мотриса появится. Среди пассажиров появились новые, а все вместе говорили на русском, болгарском, коми и молдавском языках.
     Полчаса спустя, обрадованные, мы бежали к мотрисе, на которой включили прожектор. Но нам сообщили, что сейчас мотриса пойдет заправляться и надо еще подождать. Через несколько минут мы толпились у входной двери мотрисы, уступая места болгарам. Интернационал! Еле поместились в «салон», вокруг печки-«буржуйки»  с трубой сквозь крышу. Спереди перегородка – это кабина. Сзади места лицом назад для случая движения мотрисы в обратном направлении. По бокам тоже места, но все заняты. Пришлось стоять почти на одной ноге. Под ногами вёдра, багажи, сетки, чемоданы.

     Вот мы тронулись в четвертый этап моего пути. Было очень рано и хорошо дремалось стоя. Но вот остановка, и человек 8 рабочих в масленых спецовках втискиваются в салон. Я уж не знаю, как мы смогли доехать до станции Ёртом, как я выдержал? Целый час не было возможности не только облокотиться, но и сменить затёкшую ногу. Это был самый трудный этап моего пути. На станции Ёртом вышли все, дальше мотриса не идёт.
     Кругом темно и прохладно. Станция Ёртом – это старый зелёный вагон. Одна половина вагона с телефоном -- дежурная по станции, другая – «зал» ожидания, без электричества. Зато здесь много дров для печки. А у станции навалены шпалы, стоят какие-то ж/д платформы.
     Народ разбился на две группы. Одна группа растворилась в темноте. Потом я узнал, что это ж/д рабочие. Я примкнул ко второй группе, болгарам, Конечно, из их разговора я ничего не понимал, но чувствовал, что нам по пути.

     Полчаса потолкались на путях, пока где-то вдали за тёмными деревьями замелькал огонек автобуса. Слава Богу! Маленький автобус ПАЗ-651 минут 15 спустя гостеприимно распахнул свою переднюю дверцу. Все с чемоданами, ружьями, сумками и рюкзаками втиснулись в автобус и захламили весь проход. Болгары приветствуют Ивана – болгарского шофёра, худощавого, невысокого, с тощим гоголевским носом и детским голосом. Без шапки с поднятым высоким меховым воротником длинного пальто он за рулём вообще казался без головы. А как он вёл автобус в кромешной темноте, набитый доверху багажом, не понимаю.
     Минут 15 ехали по кривой и ухабистой дороге. На улице мороз. В переднем стекле водителя только маленькая амбразура от стеклоочистителя, все стёкла в инее и снеге. Начинало светать и можно было разглядеть вплотную подступивший хвойный лес, болотистую местность, заваленную упавшими гниющими деревьями.  Сердце защемило.  Куда я еду? Два дня назад – Ленинград, а сейчас глушь, тайга.            
 
                МЕХАНИК  МО-19
     Переезжаем небольшой мостик под арку, сколоченную из досок и выкрашенную в зелёный цвет с надписью «Благоево». Мимо построек и куч строительного мусора проезжаем и останавливаемся. Все выходят, а я спрашиваю шофёра, где  люди Мостоотряда  № 19 .  Он застенчиво  улыбается  и  не понимает меня.
     Второй, третий болгарин также не понимают.  Туда ли я попал, куда должен?
Наконец, седой человек объясняет шофёру и тот ведёт меня к двухэтажному общежитию – бараку. Идём по коридору в последнюю дверь. Там все спят и среди спящих я не нахожу начальника участка Ю.Е. Климова. Болгарин уходит, а один из проснувшихся ведёт меня в другую комнату, где я встречаюсь с ним, с другом школьных лет Юрием Ефимовичем.

     Радостно пожимаем друг другу руки. Оказывается, он так меня встречает на станции, дрыхнет, а я еле нашёл его. Но главное, что я на месте. Чемоданы вносят в комнату. На часах 6 часов утра. Разговариваем, готовим место, кровать. Сегодня 18 октября, воскресенье, солнце ещё не взошло.
     Начинается моя новая жизнь на новом месте в посёлке Благоево. Это двухэтажные деревянные бараки с апартаментами (как называли комнаты болгары), комната и маленькая кухня с плитой. Все бараки отапливаются от котельной. Недалеко болгарский магазин, столовая, пекарня и прочие постройки. Всё для меня кажется необычным. Стараюсь запомнить все первые впечатления, крупные и мелкие, чтобы потом рассказать дома, или описать. Но это позже, а сейчас -- в кровать. Надо поспать с дороги, набраться сил.
     На следующий день надо было отметить  мой приезд, для чего мы пошли в болгарский магазин, где продавались болгарские товары, вина, водка «ракия», «мастика». Мы взяли мастику для пробы. Закуска у Ю.Е. была (он жил с женой). Хлебнули по полстакана и чуть не лишились глаз. Она-то  60 градусов.

     Я стал обживаться на новом месте. В комнате нас стало четверо:  прорабы Слава Лосев,  Евтинов,  мастер Кукушкин   и   я. В комнате у нас гуляет ветер, много щелей, которые мы конопатили чем попало. Иногда спали одевшись.
     Ю.Е. стал вводить меня в курс дела. У меня. механика, в подчинении были  автомашины, автокран,  трактора, дизель-молоты, сваебойный агрегат, электростанция, водители, стропальщики. Конечно, большую помощь мне оказывал мой Ю.Е. Для строительства моста на берегу были построены временные сооружения, теплушки, туалет на два очка (экология. Не знаю, пользовался ли кто-нибудь им) и прочее.
     Чтобы перебросить технику на другой берег, надо было нарастить лёд. Для этого днём и ночью помпы заливали водой часть реки, утолщая лёд. Когда посчитали, что лёд крепок,  послали по нему на другой берег трактор. За несколько метров до другого берега, видим, трактор проваливается под лёд! Тракторист еле успел выпрыгнуть из кабины, а трактор виднелся лишь частью крыши. Потом его вытащили.

     5-го декабря 1970 года, День Конституции СССР, праздник, в который многие рабочие и служащие Мостоотряда уехали в Ленинград, а я и несколько ребят остались в Благоево. Я уже  познакомился и с нашими работягами и с болгарскими. По соседству проживал парень, у которого был четырёхрядный баян. Иногда он давал мне повеселить ребят. Мне нравилось.
     Хочется описать  дружелюбие болгар к нам в то время.  Смотрел я в клубе кинофильм «Освобождение» 2-я серия. Опаздывал. Один другарь уступил мне полстула, чтобы легче было смотреть. Это был главный инженер Болгарского Леспромхоза Любомир Георгиев. Хороший дядя, русский язык понимает и говорит. Хотелось пригласить его в гости, да нечем, к сожаленью, было угостить и к тому же поздно (10 часов вечера, магазин далеко в посёлке Солнечное, километров 6).  А там наша продукция: вино «солнцедар», питьевой спирт 96 градусов.

     Зато по соседству у Ю.Е. были гости: крановщик 16-титонного крана КрАЗ,  Данчо с семьей (себя он называл почему-то Юра), жена Земфира и сын Валера, пяти лет. Хорошие люди. Данчо безотказный в работе, изучает русский и неплохо говорит. Мы тоже учимся, как можем болгарскому языку от них.
     Как только я пришёл домой,  сразу же был приглашён к Ю.Е. и Диане Дмитриевне. Выпили (вернее допили), поговорили. Я пригласил всех к себе на «тур вальса», благо в нашей комнате находилась радиола «Иоланта». Потанцевали. Дети Ю.Е. и Данчо исполнили твист. Всем было очень весело. Болгар проводили до самого их дома. Детей не могли никак уложить спать. Среди ночи слышался детский визг и смех.
     Познакомился я с одним долговязым рыжим болгарином и с его женой. Он занимал какую-то техническую должность. До чего же он был ревнив к своей черноглазой красавице (как её звали, не помню), следил за её каждым шагом. Видимо, были основания.

     В среду 27 января 1971 года, придя на объект строительства моста через реку Вашка, я увидел машину МАЗ-509 с прицепом, гружёную досками.
     Оказалось, приехала комячка, женщина лет 45-ти, экспедитор, с болгарской машиной. Привезли доски для МО-19 из поселка Буткан, что в 70 километрах от Благоево. Меня посылают в Буткан с этой машиной за следующей партией досок. Доски  перегрузили на другую машину и в 14-00 мы втроем: комячка, водитель болгарин и я  отправились сначала в  Усогорск (Кослан),  что в 47 км на реке Мезень, но по пути,  а затем в Буткан. Там комячка и должна остаться.
     Меня радовала поездка, всё-таки с ночёвкой и в незнакомом месте. Правда, в Кослане (Усогорск рядом) к тому времени я уже побывал. Это большой одноэтажный (в основном) посёлок на заснеженном склоне берега, заселён комяками. Аэродром для двукрылых самолётов расположен прямо на льду, как в сказке.
     О поездке я сказал жене рыжего болгарина. Она сообщила, что тоже будет в Усогорске у своего отца, работавшего там и  мы сможем увидеться. Я обрадовался.

                ОЧЕРЕДНОЕ  ЧП
     Было градусов 15-18 в тот день. Яркое солнце,  снег, морозец и лес. В кабине машины было тепло и просторно. За нами было ещё и лежачее место для сменщика шофёра. Ехали, разговаривали по-болгарски и по-русски. Проехали километров 20 по узкой и неровной зимней дороге среди тайги. Железнодорожный переезд, если можно его так назвать, просто дорога пересекает железнодорожный путь под углом. Насыпь высокая, подъём градусов 20.
     Шофёр набирает скорость и с разгона пытается перевалить через рельсы на ту сторону. Машина заурчала, колёса ещё не успели коснуться рельса, забуксовала и медленно стала сползать назад в сторону глубокого снега. Я и моя соседка ухватились судорожно за ручки и в ожидании замерли. Шофёр в какое-то мгновение переключился на заднюю скорость, а потом затормозил. Машина замерла. Мы вышли из кабины осмотреться.
     Прицеп одним колесом в глубоком снегу, но достаточно надёжно. Доски (а их около 15 кубометров) на месте.   Водитель решает перескочить злополучное место без нас. Но ни со 2-го и ни с 3-го раза ему это не удаётся. Переезд неудобен, скользко, машина сползает в сторону и может увязнуть в снегу по самую кабину. На переезде уже скопилось несколько машин с разных сторон. Шофёры вышли, советуются, как быть.

     Наш шофёр в свитере без шапки берёт топор, я -- лопату и начинаем колоть лёд, делая ступеньки. Я раскопал насыпь, достал несколько лопат песку. Кто-то тащит ветки, старую фуфайку, всё, что можно, и укладываем под колёса. Решили, что ЗИЛы-131, которые сзади нас, проскочат около нас на ту сторону одним колесом по глубокому снегу и подадут нам трос. Так и сделали.
     Зацепили тросом наш МАЗ-509 с прицепом и по команде на полном газу дёрнули вперед. Машины двинулись. Наш МАЗ передними колесами заехал между рельсами. Порожний ЗИЛ на другой стороне изо всех сил тянет наш МАЗ, но сам стал пятиться назад, хотя колёса с жужжаньем вращаются вперёд, съезжает с дороги и на наших глазах медленно ложится на бок на телеграфный столб. У меня захватило дух. Такого ещё не приходилось видеть. Стоп. Всё замерло. Шофёр ЗИЛа вылез из машины, которая ещё немного и завалилась бы окончательно набок, или на крышу. Наш МАЗ каким-то чудом зацепился передним колесом за рельс, перекосился и затих. Прицеп и доски на месте.

     Снова стали копать, долбить лёд, подсыпать мёрзлый песок. Трос отцепили. Теперь надо ЗИЛ поднимать из канавы, потом и нас. Машин скопилось штук по 6 с разных сторон железной дороги. Пробка в тайге! Проехать нельзя, да и поезд должен идти, а на рельсах наш МАЗ с прицепом. Здесь и русские, и болгары, и коми, и молдаване (их леспромхоз недалеко отсюда). Час прошел, как мы  застряли.
     К нашему счастью всё закончилось минут через 20. Сначала одним ЗИЛом вытащили свалившийся ЗИЛ, а затем двумя  ЗИЛами  наш МАЗ. Поезд не появился, столб остался цел и невредим.  Мы сели в кабину и поехали дальше. Заметно стемнело, а мороз приударил. Навстречу стали попадаться самосвалы и с каждым надо было аккуратно разъезжаться, ибо дорога узка и скользка. Казалось, что всё страшное позади, а впереди Усогорск, ночевка в Буткане, или в Усогорске и отдых. Поехали дальше. Комячка пересела в какую-то другую машину, а мы остались с болгарином вдвоем.

     19 часов вечера, темно. Проехали мостик через какую-то речку, а въехать на берег в гору не можем. ЗИЛ, сопровождавший нас, тянул, но не вытянул. Колёса вращались, выгребая снег, но машина только сползала в овраг в речку.  Прицеп с длинным дышлом погряз в обочине дороги в снегу. Попытки ни к чему не привели.
     Решили пригнать сюда трелёвочный трактор, благо они недалеко работают в лесу от Усогорского ЛПХ. Два водителя забрались в ЗИЛ и уехали за трактором. Я остался один, не волнуясь. Через какие-нибудь полчаса болгарин вернётся и мы с ним продолжим путь.
     В дорогу я им помахал рукой и стал ходить возле машины. Сумерки сгустились, кругом лес, дорога видна лишь до поворота. Сзади спуск к мостику через речку. Но зимой все замёрзло и окрепло.  Надоело ходить, забираюсь в кабину, успевшую уже остыть, так как мотор машины  выключен.

     Был у меня взят с собой апельсин и яблоко. Съел я их и стал ждать дальше.
Прошёл час, стало совсем темно. Лес шумит и ни одной машины. Вспомнились события фильма, в котором замерзали двое в машине. Становилось смешно. Мороз был не такой, как в кино, и со мной, конечно, подобного случиться не могло.  Да и болгарину я напомнил в дорогу:
     -- Меня не забудь здесь.
     Оставшись наедине с машиной, было заманчиво включить мотор и печку, чтобы стало теплей и уютней. Думаю, если что не так, выключу зажигание и всё будет нормально. Теперь-то я знаю, что меня подстерегало. А тогда...
     Поворачиваю ключ зажигания (он на месте), машина дёргается и начинает работать стартёр. Выключаю. Тихо. Теперь, думаю, надо нажать на газ и мотор будет равномерно работать. Затем можно будет включить печь. Так и делаю: стартёр, машина дёргается, педаль газа и машина дрожит. Отпускаю стартёр и газ. Мотор тарахтит, работает. Я доволен. Впервые в жизни я завёл машину. Это же так просто! Только почему машина так дёргается? У болгарина этого не было. Пытаюсь выключить зажигание поворотом ключа, но увы! Ключ не поворачивается. Начинаю искать какой-нибудь выключатель, чтобы остановить двигатель, и не нахожу.
     Выпрыгиваю из кабины и к своему удивлению вижу, что передние колёса вращаются, а машина с прицепом по миллиметру сползает в кювет. Было не смешно.

     Не помню, сколько времени я крутился возле машины, обегал её, залезал обратно в кабину. Мои усилия были напрасны. Очень не удобно перед шофёром опозориться. Я ведь механик мостоотряда, а машину не могу остановить.
     Но вот вдали на дороге засветились огни. Потом они остановились  и я был вынужден пойти им навстречу, чтобы узнать, кто там. Метрах в двухстах, оказывается дорога, пересекающая нашу. Стоит старый ЗИЛ-164 и в кабине сидит шофёр, молдаванин. Спрашивает меня, в чём дело. Объясняю ему, мол, засели в снегу. И начинаю врать: шофер-болгарин ушел за трактором полтора часа назад, оставил двигатель включенным, а машина сползает в кювет. Прошу его помочь избежать аварии. Еле убедил его помочь.
     Нехотя вылез молдаванин из кабины, и мы пошли. Подошли к МАЗу, а он говорит, что эту машину тоже не знает, поворачивает назад.  Я его за рукав, куда ты?
     Залез он всё-таки в мою кабину. Минут 10 копается, а для меня эти минуты кажутся часами. Поглядываю в темноту. Как бы мой болгарин не вернулся не ко времени. Наконец мотор чихнул и заглох. Я благодарю молдаванина и мы  прощаемся. Даже лица его не разглядел. Залезаю в тёмную кабину. Чувство радости охватывает меня. Слава Богу! Всё обошлось. Теперь сидеть и спокойно ждать. Ложусь на койку для сменщика, зарываюсь в полушубок и дремлю.

     Разбудили меня голоса, выхожу. Вижу впереди несколько человек, машины с включёнными фарами. Сзади тоже машины. Я понимаю, что наш МАЗ не даёт возможности им проехать. Осматривают МАЗ и решают, что делать.
     По говору я понимаю, что среди них есть и коми и молдаване.  Лиц в темноте не разглядеть. Они решают, что мне надо немного сдать назад и все проедут. Я объясняю, что я не водитель, а без него трогать гружёную машину не позволю. Забираюсь снова в кабину на койку, а они внизу все торгуются.
     Затем кто-то из них залезает на МАЗ и начинает сбрасывать доски на землю. Другие  стелют  эти доски рядом. Я не запрещаю. Чёрт с ними. Пусть делают, что хотят, лишь бы меня не беспокоили. Машины урчат, светят фарами, люди копошатся с досками, а меня тянет в сон.
     Вдруг удар в бок и скрежет. Сон как рукой снимает. Смотрю в окно. Комяк задел нас своим передним крылом и здорово помял его. Наша машина, к счастью, не повреждена. Вручную выпрямили крыло и с трудом проехали.  За ними ещё несколько машин сзади и спереди проехали по моим доскам. Остался один такой же болгарский МАЗ с досками, что нагнал нас на этом месте от Благоево. Стали ждать вместе.

     Трактор с болгарином появился в 10 часов вечера. Встретились мы как друзья. Наш МАЗ зацепили тросом к трелёвочному трактору и стали понемногу тянуть  (и то не с первого раза) в гору. Вытянули. На ровной дороге мы уже поехали самостоятельно. Мне стало очень радостно. Познакомились с болгарином окончательно. Ещё бы!  Такой рейс, первый в его и моей жизни пережили вместе.
     Мы обменялись адресами и пригласили друг друга в гости. Он меня в Болгарию, я его в Ленинград. Зовут его Данчо Ташев. Пообещал приехать в Ленинград на собственной «Волге».
     Оставшийся путь проехали без приключений. Трактор бежал чуть сзади. А когда мы сбавляли ход, обгонял нас по кустам, ломая деревья, предлагая свои услуги. Но всё заканчивалось без его помощи. Не доезжая Усогорска, подождали тракториста, который оставил свой трактор на делянке в лесу, и поехали втроём в Усогорск. Данчо проводил меня до русской гостиницы (деревянный одноэтажный дом на 10 квартир).

     Простившись со своим новым другом, я пошел искать квартиру той комячки, что ехала с нами. Нашёл. Меня она встретила приветливо,  хотя было 12 часов ночи. Накормила и у себя оставила спать.
     На следующий день после обеда я должен встретиться с ней в конторе Усогорска. Зачем, думаю, мне ехать с ней утром сначала в Буткан? Она может получить эти доски сама, доставить их в Усогорск. Здесь их я приму и вместе с Данчо доставлю на нашу стройку. Значит, до обеда у меня будет свободное время, которое я потрачу по своему усмотрению. С этими мыслями я уснул.
     На следующий день получилось всё иначе. Правда, с девушкой-болгаркой я на улице встретился, поговорил и ни с чем вернулся. После обеда я ехал в Благоево без досок на болгарском рейсовом автобусе. Данчо я больше не встретил, но мы поклялись, что при встрече, да и без неё, всегда будем помнить нашу поездку 27 января 1971 года, познакомившую нас и сдружившую.

                ЕЩЁ  ЧП
     Не предполагал я, что через 20 дней 17 февраля придётся пережить, как говорится, ещё один уникальный случай.
     Было очень ясное утро.  Солнце и снег слепили глаза, хотя солнце появлялось всего часа на 2-3. Мороз небольшой, градусов 20. Я возвращался в Благоево пешком со склада ГСМ, что в двух километрах от посёлка. Выйдя из лесочка, где базировался склад, я вдыхал свежий воздух, настроение было хорошее. Дело было сделано. Да и не только от чувства выполненной работы. Раскинувшееся снежное поле перед глазами, жмурившимися от встречных лучей, облака дыма и пара вдали, застывшими над крышами домов, -- всё это заставляло не думать, отвлечься от невзгод, забот, неприятностей и несколько минут понаслаждаться прекрасным февральским утром. Пожить, как говорится, для себя.

     Прошел несколько сот метров к ж/д линии, вдоль которой шла дорога. Затем увидел наших мостовиков, работавших на разгрузке вагонов. Круглые сваи по 12 метров длиной и весом в 2,5 тонны краном разгружали из вагона на машину-лесовоз, наш старенький МАЗ-200 с прицепом. Работа велась, как часто бывало, без соблюдения техники безопасности.
     Я решил подождать, пока восьмую сваю уложат в два ряда в кузов, и ехать вместе с шофёром. Сваи уложили на деревянные подушки, чуть-чуть подклинили, чтобы сваи не раскатились, и крановщики со стропальщиками пошли в будку на перекур. Шофёр МАЗа Володя Кибисов,  круглолицый с чёрненькими точками-глазами,  как фары его МАЗа,  залезает в кабину. Рядом сажусь я, а справа наш бульдозерист Воронов.
     Володя заводит двигатель. Нужно чуть подняться на ж/д насыпь под углом, переехать рельсы, спуститься на другую сторону, а затем по дороге налево. Машина перегружена. В кузове и на прицепе по 10 тонн. Поэтому шофёр  трогается  потихоньку, плавно. МАЗ подёргивается и ползёт в гору на насыпь.

     Плавности и в помине нет. Машину тащит назад и в бок. Но вот передние колеса на рельсах. Взобрались. Хорошо, что не забуксовали. Теперь спуститься, а потом легче, по прямой.
     Вот передние колёса спускаются с насыпи, а колёса прицепа еще на рельсах. Машину вдруг сильно дёрнуло и послышался глухой удар. Володя притормозил и опять двинулся вперед. Ему приходилось не раз возить сваи, и всегда машина  с грузом неохотно слушалась шофёра. Водитель со стажем, опытный, знает, что делает. А мы с Вороновым, как пассажиры, сидим, глазеем в окно.
     Как только машина сползла с насыпи, стала сворачивать влево, колёса прицепа очутились на головках рельс. В этот момент послышался более сильный удар, затем второй. Машина замерла. Мою голову прижало к лобовому стеклу. Сначала я не понял, в чём дело. Страха не было. Было недоумение. Оглядываюсь и вижу Володю, прижатого к рулю. Благодаря своему животику, ему стало тесно. Мне на голову давила фанера от задней обшивки кабины. Я стал понимать, что произошло. А когда увидел бегущих к нам ребят, почувствовал страх.

     Кричу Воронову, чтобы открывал дверь, и вижу справа вдоль кабины сваю, вылезшую метров на 5 вперёд. Дверь перекосилась и не открывается. Слева шофёр с перепуганным лицом пытается открыть дверь и не может. Затем он опускает стекло и мы трое друг за другом вылезаем через окно на руки подоспевших товарищей.
     Картина ужасная. Весь пакет свай в 20 тонн под уклоном пополз по мёрзлым доскам на кабину, ударил, сломав деревянный щит между кабиной и кузовом, прогнул кабину. Крайняя свая прошла мимо кабины, сломав кузов, вылезла далеко вперед. Если бы сваи лежали острым концом к кабине, а не тупым, могло быть что? Шофёр знал, чем это кончается: сваи пробивают кабину и через лобовое стекло вылезают на капот машины.
     По побелевшим  лицам  присутствующих я понял, что могло быть значительно хуже. Володя Кибисов сказал:
     -- Ну, сегодня будем пить бутылку. Смерть  пронеслась мимо. А вчера ещё телеграмму получил, что  отец умер.
     Мы так и согласились, что нам сегодня ещё здорово повезло.
     Бедный МАЗ покосился, из-под него что-то текло. Сваи, как из сломанного коробка спички, торчали в беспорядке в разные стороны. Постояв немного, я пошёл прежней дорогой к посёлку, а МАЗ на буксире доставили вечером к нашему бараку. Ремонтировали его дня два.
     А несколькими  днями позже мы всё-таки отметили тот «счастливый» день не одним стаканчиком вина. Стало как-то легче и увереннее жить на свете...

     Наступил день 12 марта 1971 года. Ровно 6 лет назад в этот день я защитил на «отлично» диплом об окончании института СЗЗПИ.  Вечером у родных будущей жены  мы тогда праздновали по этому поводу. А сейчас в тайге нахожусь почти 5 месяцев без знакомых, родных, привычной работы и дел. И всё  это почему-то в прошлом. Становится грустно по тому, что было, хорошее и плохое, чего здесь в Коми сейчас нет.
     Внизу на 1-м этаже подо мной какое-то веселье у ребят. Музыка до отказа, а мелодии нет. То ли грампластинка заедает и повторяет раз по 20 одно и то же, то ли адаптер прыгает по пластинке,  никто  внизу этого не замечает, когда коллектив пляшет под «облади-облада». Подремать после рабочего дня не получается  и тогда приходится брать в руки блокнот и ручку и записывать, что считаю интересным.

                ТРАВМА
     Вспоминаю  эпизод,  когда мне показалось, что  зря я сюда поехал. Было 25-е февраля, четверг. После работы, как всегда, я обегал общежитие со списком в руках на получение рукавиц и ещё чего-то. Не было времени даже, извините, в туалет сбегать. А до него метров 150 от дома. Как был легко одет, так и выскочил за угол, где и света нет. Сделав своё дело в деревянном холодном домике, бегу назад, чтобы не замёрзнуть. У самых дверей снег расчищен, чтобы дверь наружу открывалась, образовалась скользкая ступенька. Мои ноги в валенках поскользнулись и поехали вперёд.  Шапка куда-то укатилась. Тело на мгновение подлетело и я грохнулся затылком об лёд. Сильную боль почувствовал, когда заметил, что лежу на земле. Первой мыслью было -- не видал ли кто-нибудь?  Не удобно.
     Вскакиваю на ноги. Список в руке, но он испачкан. Поднимаю шапку и не могу идти. В  голове  ужасная боль  и головокружение. Кое-как, чтобы никто не заметил, поднимаюсь на второй этаж.  Кто-то попадается навстречу, но я не смотрю. Не могу поднять глаза. Еле дохожу до нашей комнаты, ложусь и чувствую, что мне плохо. Внутри тошнота и комната ходит, как в момент огромного опьянения. Еле шевеля языком, объясняю ребятам, что со мной произошло, но сразу всех убедить не получается. По-прежнему в комнате курят, звучит музыка и яркий свет в глаза.

     В эту ночь мне было очень тяжело. Я понял по признакам, что у меня сотрясение мозга. Стало жалко себя, дурака. Обычно в таких случаях говорят, мол, как глупо получилось. Из-за одного лишнего дурацкого шага остаться калекой или ненормальным здесь в Коми.  Вместо квартиры, ради которой я и поехал сюда на заработки, получу сумасшедший дом и т.д.
     На следующий день я только лежал в постели. Днём, правда, сходил к болгарскому хирургу. Он спросил, терял ли я сознание? Я отвечаю, что точно не знаю,  вроде бы нет. Он осмотрел меня с недоверчивой улыбкой и заключил, раз сознание не терял. сотрясения мозга нет. С этим я и удалился. Но чувствовал себя скверно. Подумал, а может я действительно терял сознание? Сам я не помню, а свидетелей не было. Так и осталось это неизвестным фактом.
     Вечером того же дня поехал автобусом в посёлок Солнечный, где есть фельдшер, обслуживающий и наш МО-19.  Женщина-фельдшер дала заключение, что у меня сотрясение мозга первой степени,  лёгкое. Даёт направление к хирургу в Кослан, что за 63 км от нас. Возвращаюсь поздно домой, опять разбитый, слабый. Чёрные мысли копошатся в голове. Ни с кем не делюсь ими, даже с Ю.Е.

     На третий день в субботу вызывают на телефонный разговор с Ленинградом. Не знаю, ехать или нет. Всё же, собрав силы и волю, едем вечером с Ю.Е. на самосвале на почту в посёлок Солнечное. Там сидим в ожидании связи около одного часа.
     Наконец-то. На проводе Нина Петровна, жена старшего брата. Первым делом сообщает, что квартира есть, уже были там и осмотрели. Поздравляет меня с какой-то Наташей которую не могу вспомнить, кто  такая,  спрашивают обо всём.
     Я, как труп, отвечаю, что у меня всё в порядке, здоров. На улице минус 30 градусов. А с языка просятся слова о действительном моём самочувствии. Правильно сделал, что не поддался соблазну пожаловаться. Вся боль потом прошла. Надеялся, что последствий не будет. А ежели и обнаружатся, то это нам будет не подвластно.
     Пять дней я не работал. В понедельник поехал рано утром на болгарском автобусе в Кослан. Было минус 36 градусов. В автобусе одному болгарину растирали ноги, чуть не отморозил. С трудом добрался до места назначения.

     Сходил к хирургу, невропатологу, прописали делать уколы. А я думал, что положат в больничку, даже тапочки из дома захватил. Но никому не сказал о своих помыслах. Уж очень хотелось избавиться от работы хотя бы на несколько дней. До того мне последнее время всё осточертело на работе, а ещё один тип надоел, что хоть расчёт бери. Это привилегированный водитель машины и сосед Ю.Е. по  городу Калинин Машута, лет сорока. Делал, что хотел, не спрашивая меня, механика. Этого я терпеть не хотел, пожаловался Ю.Е., но он пропустил это мимо ушей. 
     Итак, вернулся поздно домой в скверном состоянии. Несколько раз тошнило. Ребята поверили мне, что действительно захандрил, и в комнате не курили. Вместо уколов съел три тюбика витаминов и почувствовал себя в норме. Слава Богу, что всё прошло, а то бы запомнил родную Коми навсегда.

                ДРУГАРИ
     Северная командировка подходила к концу. Я познакомился с некоторыми болгарами, например, Георгий (Гошо) Василев. Он хорошо говорил по-русски  и учил меня болгарскому. Работал он в котельной. Приглашал меня в Болгарию, город Пасаржик.  Не пришлось побывать.
     Гошо как-то принёс ко мне свиную почку сварить на нашей плите. Варил он её часа два. Вонища  стояла до рвоты. Наконец стали пробовать. Я есть не смог, а он слопал. Его друг, тоже работавший в котельной, при знакомстве называл своё имя и добавлял «гинеколог». Было смешно.
     Ещё один болгарин Иван Йотов, симпатичный малый, почти обрусевший, хорошо говорит по-русски. Я даже позже знакомил его с одной моей приятельницей в Ленинграде. Не сошлись. С ним я даже позже переписывался. Он после Коми устроился работать где-то на юге России.

     Мне говорили, что мужчины-болгары одни из самых красивых в мире мужчин. И это правда. Но на севере они все были одинаковы в своей униформе, даже женщины: шинельная суконная тёплая куртка с высоким толстым воротником, такие же брюки, шапка и обувь. Красоту их можно было разглядеть летом, или когда разденутся.
     Я общался с другарями (так они называют друзей), старался учить их язык, наблюдал, как болгары приходят в столовую с большим кувшином вина «Гымза». Они его пили, как воду. И русские ходили к ним в столовую. На первое суп яхния--разваренная чечевица с водичкой. Зато на второе – кусище мягкого мяса. И кисель.
  Юрий Ефимович иногда направлял меня на пятиминутное совещание к болгарам заказать на день какой-нибудь транспорт. Когда я это делал по-болгарски, все улыбались до смеха моему знанию языка.  Но понимали и удовлетворяли заказ.
   Все жили в бараках, как наши рабочие. Но семейные болгары жили в вагончиках со своим отоплением. Там теснее, но теплее и уютнее.
     Бывало, пригласят другари по какому-нибудь случаю Ю.Е., тут и я с ним. Соберутся человек 8-10. Греют водку «ракию» со специями в большом чайнике и ставят её на стол. А на столе тарелка с нарезанными кусочками брынзы и вокруг неё вилки. На дворе мороз, а водочка так и льётся внутрь, согревая душу.

     Однажды я с Ю.Е. был приглашён в вагончик на день рождения женщины, заслуженной электросварщицы республики Болгария. Набилось народу в вагончик до упора. Кто-то сидел у другого на коленях. Это ее муж пригласил столько гостей. На столе что-то было выпить и закусить.
     Когда мы, русские, стали искать глазами именинницу, что бы произнести поздравления, муж показал нам на дверь. Там за спинами мужиков стояла маленькая кругленькая женщина и скромно улыбалась. Её день рождения, а она в дверях на кухне. Сказали, такой порядок у них: мужики за столом, жёны на кухне.
     Как-то по весне приехало начальство на проверку и несколько сменщиков. Среди них был старичок механик Кутузов, поселившийся в нашей комнате. Евтинова тогда уже не было. Я познакомился с  дочкой одной болгарской семьи. Она приехала погостить к отцу и матери. Я пригласил её в нашу комнату поближе познакомиться. Не помню её имя, но она была очень красива и заканчивала институт, а её младшая сестра Здравка училась в Мухинском промышленно-художественном училище в Ленинграде, которое закончил когда-то мой друг Боря Рядуев.
     У меня на столе стояла бутылка портвейна и что-то «на зуб». Мы разговорились и тут с койки встаёт вчера поддавший Кутузов, садится напротив девушки, подпирает ладонью свою улыбающуюся морду, долго  смотрит девушке в глаза и говорит:
     -- Ваши голубые глаза, как озёра. Я боюсь в них утонуть.

     Я, скромный парень, готов был сгореть со стыда за него. Он всё испортил и встречу, и настроение. Потом я проводил гостью до её вагончика, попрощался, даже не поцеловав, и больше мы не виделись. Она уехала.
     ...А в Мухинском училище я всё-таки побывал после возвращения из Коми, встретился со Зравкой (она была моложе, но менее симпатичной, чем её сестра), поговорили.  Многие болгары хорошо знают русский язык, чего не скажешь о нас. Больше я с ними не виделся...

     Зима проходила, стройка моста проходила по графику. Забивали сваи, ставили опалубку, заливали бетоном, возводили опоры моста. Народу прибавилось, техники тоже. Стали брать на временную работу даже местных поселенцев после тюрьмы, иногда не чистых на руку. Помню мужа и жену по фамилии Чабан, которых разбирали, как проштрафившихся.
     Апрель месяц, стало теплее, собираемся в Ленинград. Кого-то заменят, а кто-то погостит дома и опять сюда. У меня свербит в одном месте. Квартира, как она там без меня, без мебели, без посуды. Мной был выплачен начальный взнос в кооператив 1400 рублей. Остальные 1600 рублей надо было выплачивать в течении нескольких лет.
   
     Ехали поездом, гурьбой. Было весело. Напротив меня сидела русская девушка, с которой мы разговорились, а на станции зашли в заполненный жаждущими что-нибудь выпить мужиками буфет, выпили вина и пошли прогуляться в тёмную ночь. До отъезда оставалось время. Вино подействовало на обоих. Я её обнял и осмелился поцеловать. Она не сопротивлялась. Я удивился, почему я не смог поцеловать красивую молодую болгарку в Благоево? Да, видимо, врождённая стеснительность давала знать.             
   
                НОВОСЕЛЬЕ
     В мае приехал я к себе в однокомнатную квартиру общей площадью 30 кв. м.  с  балконом, второй этаж. Кухня на север, комната на юг.  Вижу записку, а в ней:
     -- Подмели, вытерли пыль, перекусили, подмылись. Ждём тебя.  Женя, Люся.
     Это Женя  Крохина приходила с Люсей, женой среднего брата Юры, и написали такое послание. Разве мог я возвращаться после этого на север?
     Сообщаю Ю.Е. о своём намерении взять расчёт.  А он мне:
     -- Олежка, самое трудное время прошло. Теперь будет гораздо спокойнее. Оставайся, заработай, хотя бы на мебель.
     Нет, не смог.
     Каждый раз при встрече он мне об этом напоминает. Знаю, что сделал глупость, но сердцу не прикажешь. Устроился я на прежнюю инженерную работу, как и раньше. Платил алименты, отдавал долги, выплачивал взнос за квартиру и понемногу налаживал свой быт. Справился. Но хорошая и интересная память о Севере, о болгарах осталась.

     Работая на Севере я регулярно платил алименты на дочь, отдавал долги, у кого занимал на первый взнос (даже блокнот сохранился с займами по сто, двести рублей), платил за квартиру. Вернул все долги. Стал обживать свою кооперативную квартиру, о которой мечтал: Гражданский  пр., дом 104, корпус 4, кв. № 4, второй этаж с балконом. Эту квартиру мы с братом Юрой вытащили по жребию на собрании кооператива ещё до отъезда меня на север и очень обрадовались судьбе, что подфартило: второй этаж, комната с балконом на юг, кухня на север, всего 30 кв.м. Правда, добираться до дома первое время приходилось по колено в грязи.
     Раз я ботинок потерял в грязи у дома, еле вытащил. Лежали деревянные мостки за Муринским ручьём, но не до дома. Уличным освещением был прожектор на крыше дома № 105 напротив. Транспорт тогда за ручей не ходил, но это не мешало нам и мне быть счастливыми.

     В доме жили работники КБЭТ и их семьи. Я быстро познакомился с соседями, и  мы начали ходить друг другу в гости. Ко мне стали приезжать родные, друзья брата Юры: Валерий Иванович Крохин, Гурген Ваганович Маркарьянц, у которого был «Запорожец», и мы компанией ездили на озёра отдыхать в рабочее время.    
     Уже позже зимой большой компанией ездили по путёвкам на лыжных поездах в Карелию.  Как было здорово на этих поездах в Юкки, Токсово, Зеленогорск и в другие места Карельского перешейка.  Сборы были интересными, необычными, весёлыми. Всё вещи, одежду оставляли в своём вагоне, не беспокоясь о их сохранности. Надевали лыжи и направлялись в сказочный лес, благо погода выдавалась безветренная. Кто-то что-то забывал взять с собой, в основном, перекусить, или выпить в вагоне после пробежек.  Другие делились своими припасами.  Катались, падали в снег, кувыркались, смеялись.

     Помню, в Юкках я решился спуститься с крутой горы по только что выпавшему снегу.  Брат Юра меня отговаривал, но я не послушал. Всё-таки спустился без паданья. А спортсмены по такому снегу не ездят, скольжение плохое. А мне было как раз. Но однажды погода выдалась ветренной, другая гора (вроде – Лоб) оказалась высокая, скользкая.  Смельчаки одолевали спуск и ничего, не падали. Загорелось и у меня спуститься вниз. Брат опять стал меня отговаривать, но где уж тут. Я с крутой горы прошлый раз скатился, скачусь и с этой. Дождался своей очереди, смотрю вниз и… струхнул. Ветер подморозил льдом верх горы и мне стало не по себе. Сзади толпятся, понукают, давай, иол, не дрейфь. А была-не была. Помчался.
     Ветер свистит в ушах, снежинки лепят глаза, а до середины пути ещё далеко. Лыжи разъехались, я кувырком до конца спуска пролетел, лыжи в дребезги разлетелись. Я встал, отряхнулся, ушибов не было. Стали с братом собирать «дровишки». Ему-то хорошо, он на лыжах, а я пешком по снегу с дровами на руках. Добрели до остановки автобусов и вернулись в Ленинград. Обломки лыж выкинули, только крепления сняли и взяли с собой. Как говорится, «на всякий пожарный случай».   
             
                ЛФЗ
     Мы с Юрой, работая вместе в КБ Электронной технологии, взяли путёвки в Дивноморское  (южней Геленджика) и ещё раз побывали на Юге.  Места очень красивые. Ходили на экскурсии, плавали на теплоходе вдоль берега Крыма.   Заимели друзей - семью из Колпино, с которыми ездили в Ленинграде на Медное озеро. Я же был у них в Колпино.  Дружба долгой не оказалась, муж был слишком ревнив к своей коммуникабельной жене.
     Жить мне было можно, но зарплаты в КБЭТ не хватало на алименты и на покупку мебели.  Стал искать новую работу более оплачиваемую.
     В то время  начальником ОНТИ в КБЭТ работал Жолковский, который затем ушёл на ЛФЗ (Ленинградский ферритовый завод)  Главным технологом. Он-то меня и взял начальником технического бюро в цех №11 в 1971 году, выпускавший готовые ферритовые приборы СВЧ, которые мне пришлось досконально изучить. Каждую неделю ИТР получали нелегально литр спирта, хорошее подспорье одинокому мужчине. 
     Летом 1974 года у меня выдался отпуск вместе с моим подчинённым технологом Славой Шереметьевым. Мы взяли с ним путёвки на лодках по реке Вуоксе. Это было незабываемое путешествие.

                ПО  ВУОКСЕ
     Сбор проходил недалеко от Приозёрска на турбазе. Собралось человек сорок ребят, девчонок, семейных пар из разных концов нашей родины. Сутки мы прожили в каком-то бараке, а утром нас собрали на берегу, познакомили с руководителем, тоже Слава, объяснили, как обращаться с лодками.
     Дело в том, что некоторые приехавшие не видели реки и моря в глаза ни разу, тем более ходить на вёслах. Нам с Шереметом вручили на обучение двух молодых девчонок. Одна из Чебоксар, светленькая девица, другая с Украины, чернявая хохлушка.
     Так организовались десять лодок по четыре головы. Следующий день все поплыли кое-как до острова, где стали разбивать лагерь на ночлег. Славка, наш руководитель, или тренер, ил гид плыл на байдарке рядом и кричал кому-нибудь, что надо делать. Всё выглядело смешно и забавно. Кто-то плыл впереди, кто-то отстал, измучавшись от вёсел. И выход на берег -- девушки направо, мальчики налево -- был радостным отдыхом, но не от комаров. Эти голодные твари еле дождались нас, чтобы насладиться нашей кровушкой.

     Поужинали, у кого что было, поставили палатки. А как спать-то с двумя девками? Правда, у каждого был свой спальник и, спрятавшись в него с головой от насекомых, первую ночь одолели. Затем к комарам привыкли, не обращали внимания.
Мой Славка хорошо играл на гитаре и пел разные туристские песни, частушки. У гида тоже была гитара и оба Славки развлекали народ на привалах у костра.
     С каждым днём народ всё больше привыкал к ручной гребле, и наши напарницы тоже не отставали. Бывали места, где лодка пройти не могла, и команда тащила её волоком. Одной из таких команд я помог тащить и получил «спасибо» от симпатичной девушки, зацепившей мою душу. На ближайшем привале я подошёл к их палатке, и мы с ней поговорили кое о чём. Погода стояла солнечная, жаркая. Я взял и предложил ей:
     -- Может покатаемся на лодке? Время есть.
     -- Давай, -- согласилась она.
     Мы сели в лодку, я за вёсла и отплыли от нашей стоянки.
  -- Поплыли вон к тому маленькому острову, -- посоветовал я и она опять согласилась. Жарища стояла -- не спрятаться, только в воду. (Я тогда был пловец некудышный, да и сейчас.)

     Подтянули лодку к берегу, тут же ополоснулись и осмотрели островок, с пятачок. За разговорами время летит быстро. Не заметили, как небо потемнело, поднялся ветер, волны, а мы ещё не высохли и обратно км полтора. Я струхнул, но вида не показал.
     -- Скорей в лодку, -- скомандовал я. Бросили верхнюю одежду комком и я погрёб  против волн. Как мы добрались, одному Богу известно. В лагере уже поужинали, а нас нет, гид забеспокоился. Но всё обернулось хорошо.
А на Вуоксе бывает мгновенное изменение погоды, что опасно для рыбаков, и просто отдыхающих. Тонут.
     Наш путь проходил по озёрам, ерикам, ручьям к Вуоксе. Иногда забегали в попутную деревню за покупками. Бывало, что выпивали, если следующий день был отдыхом. Пришлось преодолевать пороги, даже небольшой водопад.  Почти все перезнакомились, некоторые даже очень близко и было весело. Наш гид снимал на видеокамеру (тогда это была редкость) весь поход. Самым трудным был бросок против течения на Вуоксе к нашей цели – Вещево.

     Там мы сдали походный инвентарь, нас посадили в автобусы, и мы поехали в Выборг. Всю дорогу пели и играла гитара. У меня был взят простенький фотоаппарат и при случае я снимал происходящее.
     Ещё оставалось некоторое время до конца путёвок. Нас поселили в Выборге в какой-то гостинице. Питались в столовой плавучего ресторана.
     До чего въедается привычка за дни похода. Почти все брали миски. выходили на берег, садились на корточки и ели. Казалось, так удобнее. Затем болтались по городу, смотрели достопримечательности. Кто-то предложил:
     -- Ребята, а не отметить ли нам окончание похода застольем? Только на травке, на природе?
     Согласие было получено. В предпоследний тёплый день после обеда собрались все (почти) на склоне Батарейной горки на травке. Выпили, запели под Славкину гитару, стали обмениваться адресами.  Я воспользовался моментом и подсел к своей желанной. Увы! она мне ответила мягким, но настойчивым отказом.  Я понял, что ей не до меня, уже занята. Моё возмущение прошло, я её ещё больше зауважал за порядочность.            

     Выборг – финиш. Зашумели,
     Расставаться не хотели.
     Закатили пир отвальный
     На одной лужайке дальней.
     Ты сидела в стороне.
     Думала ли обо мне?
     Я тихонько сел, как муха,
     Прошептал Тебе на ухо:
 
     «Я хочу, чтоб ты вернулась
     И, как прежде, улыбнулась.
     Я люблю.  Не уходи.
     Счастье ждёт нас впереди».
     Не дошли мои слова
     До прекрасного лица.
     Преподала мне урок:
     «Я ведь замужем, дружок»...
       Почему, если девушка хорошая, то уже замужем? Может замужество делает её такой хорошей, коммуникабельной?  Не пойму.
Из Выборга возвращались на электричке. Заняли полвагона. Опять песни «Проводница», «Ты у меня одна…»,  частушки..  Погода нас порадовала и сам отпуск тоже. Наступали обычные рабочие будни.

                КАТЕЧКА
     Начальница ОТК нашего цеха Инга Гарибьян свела меня с контролёршей Катей Грековой, мамой-одиночкой, жившей в Рахье,  и мы встречались с ней  какое-то время. (Часто я думал, что эти женщины во мне нашли хорошего. И понял – жилплощадь!)
     Катя, или Катечка, большеглазая с веснушками и белёсыми ресницами так штукатурилась, что и не заметишь её недостатков. Но однажды, выйдя из моей ванной, я её не узнал без макияжа. И она мне рассказала, как она избавлялась от веснушек.
     Одна бабка в Рахье, где она жила, объяснила ей, что надо встать очень рано, не одеваясь, выйти в высокую траву и побегать босиком по росе.  Но из избы выходить надо на четвереньках задом наперёд. Веснушки, мол, пройдут и станешь красивой. Так Катя и сделала.
     ...Ни свет, ни заря выползает она из дома в нижней рубашке, босиком, задом наперёд. А отец уже в сарае что-то мастерил, оглянулся. Первыми его словами были:
     -- Это что за чучело, ё… твою мать!
     Всё сорвалось. Так и не удалось Кате избавиться от веснушек. Зато вышла, как говорили, замуж ещё раз и стала Гвоздевой...
 
     Не могу себе простить случай, когда обидел свою маму. Мы, дети, осознаём это, когда становимся старше, мудрее.
     А дело было так. Родители очень радовались моей квартире. Им в своей жизни не пришлось пожить без соседей. И мама мечтала немножко пожить с папой в моей. И однажды вечером мама приехала из Ломоносова ко мне без предупреждения (телефонов у нас не было), а у меня была в гостях женщина.
     Открыв дверь, я был ошарашен случившимся. Ума хватило лишь на то, чтобы объяснить ей, что я не один, и отправить маму обратно. Она не показала виду и ушла. Наверно, она поехала к Юре. Он жил в Ленинграде.  Такие мы, дети! Этот дурацкий проступок повис у меня на шее на всю жизнь.

                ВТОРАЯ ЖЕНИТЬБА
     В моё техбюро из БТД (бюро технической документации) поступали чертежи, которые я принимал и расписывался за них. В БДТ работали хорошие красивые девчонки. Одна из них приглянулась мне. Это была Ирина Александровна Васильева (Васильевых хоть пруд пруди),симпатичная мама-одиночка, но я этого пока не знал. Я её на лестнице как-то поцеловал в щёчку и с этого начались наши встречи.
     На 7-е ноября 1975(иди 74 ?) года у меня в холостяцкой квартире собрались четверо: я, Ирина, Слава Шереметов, мой технолог, и девица из нашего цеха, высокая миловидная, разведённая девушка.
     У Ирины хорошо поставлен голос. Она спела романс «Хризантемы в саду», а я подыгрывал на баяне. Я был сражён наповал и решил жениться, хотя она сначала слегка поломалась.  Повеселившись, я проводил Ирину домой, а мы втроём ещё долго не расходились. Пьяного Славку с этой девицей мне пришлось выдворять за дверь.
     Я познакомился с семьёй Ирины, её братьями, родителями. Мне у неё всё нравилось, даже сын Дима, которому было 4 года. Я еле уговорил Ирину жениться, съехаться. Мы  стали жить с ней и Димой в её трапециевидной комнате на ул. Руднева с придирчивой рыжей соседкой, её рыжим сыном и бабкой, а мою квартиру мы сдавали молодой семье.

     Ирина была в положении и 14 января 1976 года (я уже работал старшим инженером в НИИ «Вектор» на Кантемировской улице) в обеденный перерыв мы с Ириной пришли в Выборгский ЗАГС записываться. Свидетелей не было.
     Ирину спросили, на чьей фамилии желаете остаться. На своей, сказала Ирина. У нас у обоих уже были фамилии Васильевы.
     В выходной день мои родители и Ирины приехали к нам. Мы посидели за столом и это событие стало нашей свадьбой. Перед этим мы Ирину прождали около часа (бесстыдница), пока она явилась. У меня от того дня осталось некоторое недоверие к будущей жене. Сказала, что была у знакомого молодого человека, обещавшего её взять на хорошую работу, зная, что её ждут родители и я. Так бывает с невестами перед днём свадьбы, чтобы оставить себе память о днях не замужества. Потом я успокоился.

                ЕССЕНТУКИ
     На работе я получил долгожданную путёвку в желудочный санаторий Ессентуки на февраль 1976 года (см. «Ессентуки»). Ирина была против моей поездки, т.к. была беременна, но всё же отпустила меня, высказав мне упрёки.
     Однако, консенсус был достигнут, вещи собраны и самолётом я долетел до Минеральных вод, а дальше автобусом до места назначения.
     Мест в санатории не оказалось. Пришлось толкаться в вестибюле 1,5 часа, пока нам четверым не подыскали комнату в частном секторе у одной тётки.
     Первая экскурсия между процедурами была в Железноводск 01.02.76. на источник Лермонтова, из которого он пил воду. Источник молодости № 18.
     Экскурсовод рассказала много интересных местных легенд, известных многим, поэтому повторять их нет смысла.
     Ессентуки в переводе с черкесского «обжитой уголок», хотя при Лермонтове это была казацкая станица.  Лечение тогда проводили поэтапно. начинали принимать ванны и пить воду в Пятигорске. Затем переезжали в Железноводск и, наконец, через Ессентуки, в  Кисловодск принимать нарзанные  воды.     Так  лечился  Лермонтов, его герои, все, кроме   нас.

     Кисловодск на 900 метров выше уровня моря, среди гор. Речка Подкумок (кум—песок). С экскурсоводом мы прошли по местам героев Лермонтова. место дуэли Печорина с Грушницким. Это ущелье в верховьях реки Ольховка. Погода там прекрасная, солнце, синее небо. Спускаясь к Ессентукам, попали в облачность, потемнело, стало холодно, как другой мир.
     По пути осмотрели скалу «Кольцо», пещеры по дороге на Карачаевск. Затем скала «Замок коварства и и любви»,  грот Шаляпина, скалы Броненосец, миноносец, ресторан «Замок», шашлычная Сакля. Кое-что я сфотографировал.
     Февраль 1976 года -- холодный месяц. Утром в Ессентуках на курорте  минус 10 градусов с ветерком. Зато при солнце всё начинает быстро таять, а иней на деревьях с палец  толщиной.
     На курорте в феврале одни колхозники-передовики со значками ударников труда, украинцы и чучмеки. Хоть пруд пруди. Русских мало. Многие первый раз здесь, да и вообще в цивилизации.

     Бывали такие  случаи: приходим мы на минеральные  ванны. Один мужичонка чернявый, первый раз в санатории, ничего не знает, мельтешит, дёргает за рукав, спрашивает:
     -- Ребята, что надо делать?
     Один чудак возьми да и скажи:
     -- Видишь на тумбочке бутылку молока? Разденься до гола, выпей молоко, надень тёмные очки и иди.
     Он так и сделал. Разделся, выпил молоко того, кто принимал ваннy, надел его очки и явился перед хозяином.
     Вся группа повалилась от хохота. На другой день этот чучмек чуть не прирезал того шутника: зачем насмеялся, мол,  над человеком.
     Другой случай. Новичок пришёл в грязевые ванны. А до него одна женщина колготки свои забыла в шкафчике. Этот мужик разделся  до гола, видит какую-то амуницию. Напялил на себя колготки и пошел в ванную.
     Женщина вышла из  ванной через другую дверь, спохватилась, прибежала с санитаркой, всё  переискала  — нет! Заходят в ванную комнату, а этот залёг в  чужих колготках в грязь и отдыхает.

     11.02.76. Первая ночь, когда мы вчетвером спим под двумя одеялами каждый и при том в одежде. У хозяйки, где нас поселили, потому, что в санатории мест нет, в комнате минус 10-12 градусов по Цельсию. Газ днём не дают, а ночью шёл очень  слабо. А так, как отопление в доме газовое, то и соответствующая температура в комнате.
     Уже вторую ночь спим одетые. Грелку с горячей водой держим  под  одеялом по очереди. Брюхо болит под утро. Завтракаю с трудом в столовой, пока не схожу на двор.
     ...Виктор, сосед—мордвин, рассказывает, что во время войны немцы оккупировали  мордовскую деревню.  Вся мордва сбежала в лаптях в лес.  Немцы вошли в деревню.   Никого нет, только следы на песке в сторону леса, как от автомобильных     протекторов.
     Один фашист говорит офицеру:
     -- Смотрите сколько у них техники. Они все на мотоциклах в лес уехали!
     Этот рассказ он повторял раз пять, и с каждым разом всем становилось ещё   смешнее за него....
   
     Дни пребывания в санатории для меня оказываются полосатыми. День светлый,   день черный. И действительно, по чётным дням -- лёгкая процедура: УСВ ванна, 15 минут полежал, вытерся, полчаса посидел в зале отдыха, почитал, подремал и готов.
     По другим же дням (по чёрным) после завтрака быстрое освобождение кишечника   и в грязелечебницу. 15 минут лежишь в грязи, завёрнутый в простыню (можно подремать), затем тампон, т.е. 250 граммов грязи в попу и полчаса надо выдержать,   потому что содержимое просится наружу.
     Говорят, ложитесь на живот и терпите, читайте, дышите ровно. А я сразу   занял очередь в туалет, (потому, что знаю свой организм), еле успеваю дойти     (бежать нельзя, опасно), а там новая очередь, толчок один. Представить можно тому. кто это испытал. Это мучение, не пожелаешь никому. Меня зовут, моя очередь.
     У меня 20 минут отдыха , читаю книгу, (отошло) и в путь – на  промывание  кишечника.
   
     В поликлинике занимаю очередь на промывку. 8 литров мин. воды в зад. Ложусь на спину в прохладном помещении. Немолодая женщина вставляет  в попу свисток и восемь литров воды  впускают через попу в желудок. Затем -- замри, потерпи, -- и выпускают из тебя, у нее есть краник. Но выпускает она не всё, .оставляет внутри нас литра два и заставляет ходить.  Ждешь, где меньше очередь в туалете, в мужском или в женском. Что поделаешь? Не до стеснения. И опять на горшке. Это уже для меня уже третий раз до обеда. Бедная попа!   Бедные женщины,    которые   работают на всех этих «грязных процедурах».
     Но трудности забываются и я иду на почту. Каждый день. с 10-го февраля показываю паспорт на почте, а мне отвечают:
     -- Для вас писем нет.
     Ну, что же? Значит, завтра будет. И так каждый день. Отбываю здесь, как в заключении. Надоело не только мне.
   
     Мордвин смеётся до стона над татарином Гришкой, что его невеста изменяет ему, пока он днями спит в постели. И я просыпаюсь в субботу в 7-0О (у нас здесь выходных не бывает, процедуры каждый день) и думаю, где-то моя законная жена без меня. Спит, наверно, и не вспоминает меня. А может, в чьих-то  объятиях спит? Нет, не верю, отгоняю эту мысль. Должна ждать, терпеть, как я. Остается совсем немного -- 8 дней из 24. И опять всё пойдёт по-старому: уютно, надёжно. Нет, не по-старому, а новому. Чуть лучше, ибо я понял, что старое хорошee надо беречь, дорожить им. Я в этом уверен.
     А что думает моя жена в мохнатом капюшоне, строгая к другим и ласковая ко мне? Даже и не чувствует, что о ней пишу. Кстати, сейчас 15-00 суббота, где она сейчас, что делает? Приеду допрошу. Пусть только не признается, что делала, с кем была.  Меланхолия...
    
     Сегодня ослепительно  ясная погода, но мороз ниже минус 10 градусов и     слабый  колючий   ветерок. Сходил после обеда с фотоаппаратом на другой берег Подкумка, сделал один цветной снимок. Берегу цветную плёнку для дальней   экскурсии, а мороз нас не пускает.
     Снежные горы меня так и манят, особенно Бештау. Где бы не проходил по   Ессентукам, везде выглядывает и я не могу оторвать глаз от заснеженной вершины  в  дымке склонов, освободившихся от снега. Придётся ли мне съездить в Пятигорск,     не знаю.
     Бештау, беш - пять, тау - гора. Почему одну гору назвали так? Не   ясно.
     Два дня назад смеялся над хозяйкой, которая говорила, что её куры несутся   без петуха.  А сегодня смеялся над  своей темнотой. Гришка подтвердил, что птицы   несут яйца и без оплодотворения.  Это пустые яйца, без птенца.  В 38 лет   познаешь азы сельского хозяйства.  Позор!

     17-го экскурсия состоялась. Бештау — пять глав у одной горы, сказала Галина Степановна, наш экскурсовод в Пятигорск. Ессентуки - с татарского (или турецкого), Ессен-- здоровый, тук -- тучный. А с карачаевского -- живой волос.
     В Пятигорске побывали на месте дуэли Лермонтова, у Эоловой беседки, у грота Лермонтова, грота Дианы, галереи Лермонтова, ресторации и у памятника Лермонтову в центре города.
     Это экскурсоводу подарил:
          Галина   Степановна!
          С помощью Вас
          Нас  Лермонтов встретил
          И старый Кавказ.
          Хоть губы  замёрзли
          И слёзы из глаз,
          Теплом и любовью
          Дышал  Ваш  рассказ.

     Оказывается (только для меня), Мартынов, майор в отставке. убивший Лермонтова, был очень красивый кавалер, писал стихи.  Жил он в угловом доме, недалеко от Лермонтова. Мартынов просил царя отправить его за границу. За границу отправляли в качестве поощрения, а у Мартынова его не было. И  лишь после убийства Лермонтова царь пожаловал Мартынову заграничную командировку на три года. Странно. не правда ли?  После возвращения Мартынов жил в Москве, имел 11 детей, дожил до 60 лет.

     21.02.76. Четвёртый день прекрасная погода. Днём плюс 2--4. Солнце высоко, яркое, небо наичистейшее. Каждый день виден Эльбрус с любой точки Ессентуков, хотя расстояние в 80 км.
     Два горба Эльбруса торчат над грядой местных гор, все в снегу. Иногда  облако в виде кольца, надето на вершины горбов, смазывает их контуры. Склоны более пологие, чем у Бештау. У Бештау склоны градусов 45.
     Вчера обошёл западную часть Ессентуков, сделал снимки.  Смотреть, кроме окаймляющих гор, не на что. дороги грязные, снег тает, течёт. Только ночью подмораживает. Небо днём над нами синее, по горизонту бледно-синее и ни одного облачка. Отдыхающие обнажили лица для загара.
     Вечером звёзды над головой крупные, по горизонту их почти видно. Южный небосклон без звёзд. Большая Медведица бледная, где-то на северо-востоке. Луна ночами, как яркий фонарь, почти в зените.

     Скоро домой. Красиво, но надоело,   всё   перечитали,    днем   спим, если    нет   процедур.
     Да, был в местном краеведческом музее. Организован на добровольных началах пенсионерами. Там всё есть, что можно показать, и нужное и ненужное. Интересны    старые фотографии курорта и т.п.

           Нас   жило   четверо, ей-ей:
           Мордвин, татарин, русский  и еврей.
           Мы через  день в грязи лежали,
           Нам в попу эту  грязь толкали.
           Мы ванны с серой принимали,
           Парами  той  воды  дышали.
           Пол-литра в день воды глотали
           И  кишки  снизу промывали.
           Курить и пить нас отучили
           И... с Богом к семьям отпустили.

     Конечно, санаторий немного поправил всем здоровье. но сразу и не заметишь улучшения.
     Но зато я на Юге чуть не отморозил уши в феврале. Такого мороза, как был в феврале 1976 года в Ессентуках старожилы не припомнят.
    
                УХОЛ  ОТЦА
     Летом того же года мы с беременной Ириной и Димой отдыхали в Порхове у родных тёщи Лидии Михайловны. Мне там понравилось их гостеприимство и родственники. много фотографировались.
     Тёща нам рассказала, как была в концлагере у немцев недалеко от дома. Затем провела нас по своим старым друзьям и родным. Особенно мне запомнился мужичок её возраста, живший одиноко в старом домике с небольшим участком.
Когда он увидел Лиду, заулыбался беззубым ртом, как ребёнок. Видимо, всплыли его прежние довоенные воспоминания. Мы зашли в его тёмную избу с маленьким окошком. На столе стояли бутылки и остатки всякой пищи, пахло затхлым. Дядька так растерялся, что только улыбался. Мне стало жалко его. Это ведь, одиночество. А что оно даёт? Только дружба с бутылочкой. Другого выхода для старика нет. Тёща не засиживалась, попрощались и ушли.
     В авгусе.1976 родилась Наташа. Позже я спрашивал Наташу, помнит ли она, как мы отдыхали в Порхове. Она отвечала, что помнит, хотя находилась тогда в животе у матери.
     Ирина искала и нашла подходящий обмен,  и мы  переехали  в дом № 22, корпус 1 кв. 450 на пр. Культуры. В каких только домах потом на пр. Культуры мы не жили, обмениваясь квартирами. И всё Ирина.
   
     Помню 16.01.1977 г. в воскресенье пришла телеграмма из Ломоносова, что папа умер. В тот же день я помчался туда.
     Еду в метро, а слёзы наворачиваются на глазах и сами по себе появляются скорбные стихи:

    Он выбрал почему-то воскресенье,
    День солнечный, морозный и сухой.
    Для всех, кто жив, день отдыха, веселья,
    А он отправился в далёкий мир иной.
      Ни слова не сказав нам на прощанье,
      Собрался тихо, всё оставив тут.
      Ушёл к родным умершим на свиданье,
      Куда и нас чуть позже позовут.
    И вот его средь нас уже не стало.
    Ушёл последним из своих друзей,
    Но в нас он будет жить и внуках малых,
    На фотографиях и в памяти людей.
     Он выбрал почему-то воскресенье,
     День солнечный, морозный и сухой.
     Для тех, кто жив, день отдыха, веселья,
     А он отправился в далёкий мир иной.

    В понедельник в Ломоносов приехали Юра и Виктор. Стали кумекать, что кому делать. Мама рассказала, что случилось. В субботу 15-го у них гостил Игорь, сын Юры. Всё было, как обычно. Папа сидел и пил чай. Вдруг она заметила, что папа сползает со стула на пол навзничь. Подбежала, а он закрыл глаза, молчит и храпит. Мама позвала соседей. Все вместе стали шевелить, по щекам похлопывать. Через какое-то время он очнулся, оглядывается и говорит:
    -- Зачем вы меня разбудили? Мне было так хорошо.
    Игорь уехал, а в воскресенье 16-го всё повторилось. Спасти его не смогли.
    Я пошёл на завод СРЗ в свой бывший цех. Там ещё работали мои знакомые. Спасибо им, изготовили стандартный железный памятник, покрасили. В среду 19-го в морозный день отца похоронили на Иликовском кладбище. Там я прочитал свои скорбные стихи, которые позже выгравировали на полированной титановой доске, сделанной на НПО «Вектор», где я стал работать, и укрепили вместе с фотографией на памятнике.
     Ещё до смерти отец просил, чтобы цветы на его могиле не очень много поливали, а то ему на лицо нальёте. Шутил.

     Весной 1977 года я, Ирина и маленькая Наташа приехали в Ломоносов к маме и я купил магнитофон «Воронеж-494». Всех записывал на плёнку, особенно Наташин лепет.
     Первый проблеск к стихотворству у меня проявился в 1963 году. А с 1974 года моим постоянным вдохновителем стал Боря Рядуев, родные и друзья  (см. самиздат «Избранное», 2008г, «Раздумье», 2010 г.).
     После смерти отца, мы съехались с мамой в 3-хкомнатную квартиру в доме № 26 по пр. Культуры с балконом на три окна. Мама обменяла комнату в Ломоносове на площадь, чтобы жить с нами.
   Маме с Ириной стало жить неуютно, и мы разъехались. Нас четверо плюс овдовевшая тёща  въехали в «трёшку» в дом № 22 по ул. Пельше, а мама в комнату на Учительской улице.
                ЯЛТА
     Умер и тестьАлександр Фёдорович. После смерти тестя мы съехались с тёщей, уступив часть площади младшему брату Ирины, тоже Олегу.    Кто жил с тёщей, тот знает, что это такое. Когда любимым внуком является Дима, сын дочери от первого брака, а не общая дочь, я -- стариком для дочери, т.к. на 11 лет старше. Сама тёща была на 14 лет моложе мужа и родила ему троих и жила. Недовольство овдовевшей тёщи зятем отразилось и на отношениях в семье молодых. Стало ощущаться охлаждение жены к мужу. Дело стало доходить до драки с целью посадить зятя за решётку. Им нужна была моя жилплощадь.
     Прожив в браке 15 лет, в 1991 году мы развелись. Меня с нашей дочкой поселили в 10-метровую комнату, тёщу-астматика – в большую, Ирина с Димой заняли тоже большую комнату. Я стал питаться отдельно и платил алименты двоим. Первой дочери платил до 18-летнего возраста до 1988 года и второй дочери.
     В те годы у меня проявлялась гипотония и часто  случалось   головокружение.
     В 1991 г. Ирина получила путёвку в санаторий в Ялту и не смотря, что мы с ней уже были в разводе, взяла меня, видимо из жалости, с собой дикарём. Это было моё второе посещение Ялты.

     Помню, спускаясь ночью с шоссе под гору к санаторию, я держался за Ирину, боясь упасть от головокружения. Там меня медсёстры осмотрели, пристроили на жильё, подлечили. С Ириной мы там были друзьями,  ходили  на процедуры, на пляж. Я приходил к ней в номер гостиницы, где она жила с женщинами. Было дружно.
    Были мы и в гостях у Полины, у которой я со Славкой Буйко гостил в 1961 году (тогда у Полины ещё не было этой квартиры). Там же на бульваре встретили Аркадия Васильевича Кокорева, мужа маминой двоюродной сестры,  отдыхавшего в Ялте.  Он любил Ялту и часто приезжал туда один к сестре жены.
     Он, наглаженный, начищенный шёл по вечернему бульвару к набережной, никого не замечая. А тут мы. Он обрадовался и пригласил нас в квартиру Полины, куда мы на следующий день приехали. Посидели, поговорили и разъехались.
     Позже мы  Ириной мы встретились в 1976 году на свадьбе нашей дочери Наташи.  Затем Ирина вышла третий раз замуж за Бориса Михайлова (1939-2017), на десять лет старше её, уехала в деревню, и мы больше не виделись. Не послушала Ирина свою мать не выходить замуж за стариков, а сама...
 
                СТГ
     Последние 1993-94 годы я работал ведущим инженером в СТГ (спец. тех. группа) НИИ «Вектор». У нас на пятерых была небольшая комната с шифровальным замком.
     Коллектив был хорошим и весёлым: Начальник – Савельев Виталий Александрович, 1941 г.р.; инженеры: бывший подполковник ГРУ Иванов Александр Иванович,1919 г.р.; переводчицы Россинская Галина Геннадьевна, 1936 г.р.; Кочура Галина Аршаковна, 1941 г.р., и я.
     Иванов, много знающий, спокойный, интеллигентный, симпатичный  мужчина Это он пригласил меня работать к ним в группу. У него на столе лежала записка, где по-английски было написано: «не спеши, не надрывайся, не нервничай», чему он и следовал всю жизнь.

     Но центром внимания не только у нас, но и в институте была Аршаковна (все её так называли), полу-хохлушка, полу-армянка. Знала несколько иностранных языков, легко осваивала новые. Посвящала всем стихи, рассказывала множество  всяких анекдотов. Хороший «парень».
     Галина Геннадьевна, красивая, в теле «вековуха», медлительная, слегка манерная от природы, летом приходила искусанная  на садовом участке комарами.
     Никто не догадывался, что у неё давно роман с вдовцом татарином Равилем Александровичем из параллельного сектора, находящемся в главном здании «Вектора»  на ул. Академика Павлова. Когда Геннадьевна готовила отчёт по работе, ходила по комнате, выискивала нужный материал и про себя бормотала: «Щас, щас». До сих пор я не понял, что это значило.

     Виталий приезжает как-то из главного здания и говорит нам шёпотом:
     -- А Равиль-то ест из баночки то же самое, что и Геннадьевна.
     Посмотрели на Геннадьевну, ковырявшую ложкой в стеклянной баночке своё домашнее приготовление, и поняли – факт! Вместе питаются.
     Призналась-таки мадам, что роман у них уже давно, с чем мы её и поздравили.
     За время работы на «Векторе» мне посчастливилось побывать в командировках в г. Верхняя Пышма на Урале, в Киеве, Ростове-на-Дону, Харькове, Новосибирске, Москве. Остались неизгладимые впечатления от этих командировок, жаль, что коротких.               
     В 1991 году в сентябре я съездил по путёвке в Трускавец. Впечатления хорошего у меня не осталось, лишь фотографии.

     На «Векторе» я подавал много рационализаторских предложений, несколько изобретений в соавторстве, печатался в журнале «Техника средств связи» и др., стал заместителем председателя ВОИР НПО «Вектор». Получал хоть мизерные, но вознаграждения к скудному заработку. Затем подумал, что многие пишут изобретения, а я что ли не могу? Попробовал – получилось, правда, в соавторстве. И пошло, поехало. Попробовал сам в одиночку написать. Тоже получилось. Одно совместное изобретение пошло в промышленность, выплатили денежки. Я получил знак «Изобретатель СССР в Доме профсоюза одним из последних. СССР разваливался.
     После 1991 года зарплату перестали вообще платить. Надо было каждому в отдельности подавать иск в суд на «Вектор», чтобы выплатили зарплату.   А в это время наш директор и иже с ним отдыхали за границей.
     На «Векторе» я вступил в кооператив второй раз, вносил паевые. Кооператив развалился и я свои миллионы (потом они превратятся в тысячи) так и не вернул. Там же у меня был куплен за 100 рублей огород за Парголово в Серебряном ручье. Посадил я там картошку, ничего не собрал, бросил это дело. Огород затерялся.
    
                РУКОВОДИТЕЛЬ
     Долго мне ходить холостяком не пришлось. Случайно, году в 1993-м  на ул. Академика Павлова мы встретились с Еленой Евгеньевной Фомичёвой. Мы были шапочно знакомы по моему брату Юры и Валерию Крохину ещё раньше.
     С осени 1994 года мы стали жить с Леной вместе в гражданском браке.
     Несколько раз мы бывали у её родственников в Орле, где я крепко подружился с Лениным тестем Эдуардом Иосифовичем Крепским и мужем Лениной сестры Светланы - Вячеславом Дмитриевичем Волковым. Время проводили в экскурсиях по городу, на рыбалке. Обоих уже нет в живых, к сожалению. Остались фото и видео.
     Безденежье заставило меня просить друга Игоря Градусова, работавшего уже Северо-западным транспортным прокурором, найти мне работу. Но в феврале 1994 года Игорь неожиданно умирает в Москве. Я обратился к знакомому Игоря Вячеславу Ивановичу Крылову, Главе Кировского района СПб, который взял меня директором муниципального учреждения «Управление Дома Совета» Кировского района осенью1994 года. 
   
     Я стал хозяйственником, начальником над сантехниками, электриками, плотниками, шофёрами, дворниками, уборщицами и ИТР. Всего человек 100. Работа была новая, но я многое познал и многому научился, хотя мне и попадало от Крылова. Надо было обслуживать здание администрации пр. Стачек, 18, ЗАГС на пр. Стачек, 45 и Нарсуд по ул. Говорова, 38. Я до сих пор благодарен Вячеславу Ивановичу (1944-2015) за его доверие ко мне.
     Моё здоровье, вернее нездоровье, заставило меня пройти мед. комиссию и получить справку инвалида 3-й группы по общему заболеванию.
     Работа в УДС оплачивалась неплохо. Стал копить деньги на квартиру.

     Маме пришлось пожить и с моей семьёй, и с Юриной, и одной. Годы давали себя знать. Несколько раз мы с Юрой отправляли её в больницу. Оттуда её выписывали домой к Юре. Последний раз её поместили в больницу на ул. Вавиловых, где врачи определили у неё ущемление пупковой грыжи. Сделали операцию. Реанимация. Мы дежурили по очереди.
     Она стонала от боли. Руки были привязаны бинтами к койке, из живота трубка. Она еле шевелила губами. Наркоз ещё действовал.
     Через два дня в мою очередь дежурить утром её койка оказалась пустой. Соседки сказали, что ночью она тяжело дышала и после глубокого вдоха затихла 04.04.1997г.
     После крематория мы похоронили её к отцу на Иликовском кладбище в Ломоносове.

     В 2003-м году В.И. Крылова увольняют. Назначают нового Главу Территориального Управления Кировского административного района (ТУКАР)  Ярмина из Фрунзенского района, не долго продержавшемуся в этой должности. Погорел на взятке. Тогда я сочинил несколько строк по этому случаю:
      Как в загадочном сафари появились эти твари.
      Прилетели из ТУФАРи, опустились на ТУКАРе,
      Крылья КАРу обломали и напялили ярмо,
      Гнёзда прежние сломали, не простроив своего.
      Это не новация,  кадров инкубация.
      Говорят – ротация, видим – оккупация.
      Только триста раз пропели, поднялись и улетели.
      В след им слышится «Ату!», улетела даже ТУ.
      КАРу нужен не глава, а родная голова
      Для нормализации и стабилизации.
 
     Орлов Гурий Гурьевич, начальник административного отдела, побоялся напечатать в газете эти стихи.
     В 2004 году в УДС начинается пертурбация. Главой Администрации назначается Андрей Филатов, бывший начальник отдела по работе с молодёжью. Директором УДС Филатов назначает своего друга, и мне приходится в августе  уволиться.
     Какое-то время я пробовал работать в Союзе предпринимателей СПб у Романа Константиновича Пастухова.
      Прохожий! Будь внимательней, одёжки не стыдись.
      В Союз предпринимателей зайди и покажись.
      Тебя здесь встретят девушки, красивы, как алмаз,
      Ты станешь членом общества почётным среди нас.
    Там одна из сотрудниц пригласила меня с женой в церковь  на выставку художника Незнанского в Невскую лавру (возможно, путаю его фамилию) после просмотра его картин на библейские темы у меня возникли 4 строки:

      Жизнь бездуховна и убога.
      И больше горя, больше драм,
      Когда мы забываем  Бога,
      Не посещаем Божий Храм.

     Я оставил записку с четверостишьем у предстоятеля церкви и мы ушли.
Заработать деньги в Союзе предпринимателей было достаточно сложно и я  устроился по рекомендации начальника отдела здравоохранения Строкова Владимира Петровича замом Главного врача по хозяйственной части в Психоневрологический диспансер № 10 на Матвеевом пер., дом 3. Это было в январе.2005 года. Я там освоился.
       В кулуарах диспансера
       Можно встретить «кавалера»,
       И «художницу» и «друга».
       Одного мы, как бы круга.
         Если спросишь: «Дорогой,
         Ты сотрудник, иль больной?»
         Он тебе даёт ответ:
         «А у нас секретов нет.
       В спецодежде – врач родной,
       Без одежды – психбольной».
       Если спецодежду снял,
       Знай, что психбольным ты стал.
                2007
     Но к середине 2007 года отношения с Главным врачом Тадтаевым Виталием Александровичем у меня стали резко ухудшаться. Он стал меня загружать несвойственной для хозяйственника работой, и я ушёл. Стал искать новую работу.

     В апреле 2007 года Лариса сообщила, что папа (Виктор, мой старший брат) очень плох, и я с Людмилой Алексеевной поехал в Кронштадт. Виктора мы увидели очень плохим, вызвали врача. Врач замерила давление, а оно почти на нуле. Она рекомендовал срочно отправлять его в больницу. Виктор уже плохо говорил, но в больницу ехать не хотел, как чувствовал. А нам всем завтра надо быть на работе. Некому с Витей побыть. Против воли отправили его в больницу в реанимацию к тому же врачу, который «закрыл глаза» и Нине Петровне, матери Ларисы, жене Виктора.  Лариса его узнала. Тот нас успокоил.  А на утро 15.04.2007 г. Виктора не стало. Похоронили его на Кронштадтском кладбище.

     Я продолжал искать работу и, наконец, нашёл.  Случайно зашёл в Дом спорта, пр. Космонавтов, 47, но приглашения не получил, продолжал искать.
     Вдруг неожиданно мне позвонил директор Дома спорта (ЦФК) Сергей Михайлович Хаустов (1944-2015) и предложил работу сначала инженером на побегушках, а затем энергетиком. Я согласился. Кроме своих обязанностей мы занимались и другими работами не по специальности, за что получали небольшие деньги.
       Нету в ЦФК плохой работы.
       Всякая работа - благодать,
       Если не понравилось Вам что-то,
       надо всех улыбкой удивлять.
         У природы нет плохой погоды,
         Всякая погода благодать.
         Если снегу нанесло сугробы,
         Надо его дружно убирать,
         И не надо маму вспоминать,
       Надо лишь начальника понять.
       Все у нас получится на 5!

     Большое хозяйство, три здания, не считая подсобные помещения, ледовый и футбольные поля, сауна, гараж. Всё было хорошо и недалеко ходить, пока власть в ЦФК не сменилась. Пришли отставники. Хаустов и многие другие ушли на пенсию, я пытался задержаться. Но мне в начальники назначили татарина Рафикова Руслана Нуруллаевича, бывшего военного, который пытался меня и других муштровать. 03.05.2011 я сунул ему заявление об уходе и почувствовал себя свободным пенсионером. Благодать!

                ЕГИПЕТ  ХУРГАДА               
     К этому времени осенью 2006 года мой дом построили с недоделками, но это не помешало мне возрадоваться второй раз в жизни отдельному жилью.
     Кто только не побывал у меня на новоселье и на днях рождения. И родственники и друзья. Жаль, что не было среди них моих закадычных друзей ушедших из жизни Бори Рядуева и Игоря Градусова. Квартиру я стал сдавать молодой семье, а сам продолжал жить у Лены.   К тому времени мы приобрели видеокамеру Панасоник и все наши встречи, дни рождения, путешествия и прочие события я снимал на кассеты.
     Просмотр этих кассет оживляет нашу жизнь, всех видишь ещё живыми и усматриваешь что-то новое в этих записях, незамеченное ранее. Кассет накопилось более 10-ти.            
   
     Никогда я не был за границей СССР.
     Юра Климов  соблазнил меня купить путёвку в Египет в город Хургада.  22 тысячи рублей на человека, не считая побочных расходов.   Долго я ломался, думал, считал расходы и согласился. Быстро оформил заграничный паспорт.  Приехал вечером в  Гатчину к Юре.
     Путёвка на  декабрь 2010 года, что там делать зимой? Однако меня убедили и мы с Юрой и  нашим небольшим багажом сели рано в машину и  поехали по тёмным улицам Гатчины  в аэропорт.
     Там томились мы ещё около часа  до посадки в Боинг, Я сделал несколько видеосъёмок  в зале ожидания, сходили в туалет на всякий случай.
      Наконец подошёл наш автобус. Он подвёз нас к трапу самолёта. Там толпа людей с детьми,   с престарелыми, все летят к теплу. А здесь ветер, холодно. Посадка идёт медленно. И вот мы в самолёте. Пора взлетать, а мы стоим.

     В 9-15 мы взлетаем, а до этого нашему самолёту мыли крылья  от обледенения.  На улице мороз. Опоздали от расписания, но летим.
     Наш авиалайнер Боинг 767. На борту 368 человек. Мы с Ю.Е. у окна. Кондиционер работает, отогрелись. Хочется пропустить по граммульке, но нельзя. Однако некоторые мужики умудряются причаститься налету.  Направление -- в Египет по путёвке в город Хургада.
     10,6 км. над Землёй. Нас угостили курицей, кофе, тортом. За иллюминаторами солнце,   как в сказке. Видны кучевые облака под нами, снег,  проблески земли, какие-то  строения. Затем огромное   синее Средиземноморское море, горы Турции  (не описать, надо видеть).  В самолёте тихо,  только приглушённый рокот турбин.  Чувствуешь радость, расслабленность, умиротворение.
     За окном самолёта минус 50 град. С,  объявляет стюардесса, в Хургаде плюс 24 град. С.  Самолёт спускается над Красным морем в солнечную безоблачную синь. Мы на земле.
     Небесная сказка закончилась, народ зашумел, собирают вещи, детей и пр. Спускаемся по трапу на египетскую жаркую землю.  Кругом пустыня, песок, горы. Песок даже в солнечном небе и в рыжих облаках. Слабый ветер.

     Выйдя из самолёта, некоторые разделись по-летнему (декабрь!). Ждём автобус  к  аэровокзалу.  Желтолицые полицейские и служащие аэропорта в тёмной униформе (бедные, жарко) машут руками, управляют нашей толпой и автобусами. Подошли несколько автобусов. Через 10 минут мы в аэропорту.
     Народу там уйма. Не знаем, куда встать в очередь. (Хотя Ю.Е. был в Хургаде уже не раз). Оказывается, наш рейс опоздал (мыли крылышки), и ещё один рейс приземлился с иностранцами перед нами, так что появилась большая толпа.
     По вокзалу  бегают  чернозадые  люди    с табличками, написанными рукой:
     -- Кто  хочет  без  очереди  и  без таможни    войти?
     Юра платит такому 34 доллара, и мы проходим к другой очереди. Стоим           минут 30 перед будкой полицейского, который ставит в паспорт печать не глядя. Затем идём искать свой багаж.
   
     По-русски, кажется, здесь говорим только мы и притом тихонько. Находим багаж и направляемся дальше. Жёлтокожые выводят нас, наконец, к нашей цели по путёвке. Проходим между цепью зазывал в гостиницы не понятно куда, подходим к нашему   такси.
     Под большим зонтом от солнца стоит дева, говорит по-русски, передаёт нас другой женщине  (по-нашему, девочке) почти беззубой, которая сажает нас двоих в авто. Египтянин-шофёр молчит, хотя  Ю.Е. спрашивает его о чём-то, но тот по- русски -- чистый ноль.
     Едем по асфальтированному  шоссе минут 20. Вокруг пустыня,  карьеры с песком. Вдоль шоссе саженцы деревьев, кустов.  Въезжаем в город  Хургаду.  Дома 5-этажные, часть домов  не заселена. Строятся из туфа, песка и кирпича. Вдоль узких извилистых улиц отели, магазины.
     Шофёр привозит нас не в тот отель, куда надо. Ему объясняют, что наш  отель  напротив. Но чтобы к нему подъехать, надо доехать до площади и развернуться. Через поребрик не повернуть.  Высаживаемся.
   
     Получаем  номер на 6-м этаже.  Паспорта у нас отобрали. Взамен на правую руку застегнули пластмассовый браслет, так называемый "вездеход" (это полное обеспечение, еда, алкоголь). Ещё розовый талон для получения полотенца на пляже  (носить на пляж своё полотенце ни к чему). Ю.Е. дал администратору-регистратору купюру на лапу (не знаю, за что?).
     Время  16-00  по  Москве,  т.е.15-00 по Египту.   Обед   мы   пропустили,   пошли  в буфет   (что ли)    кушать   пиццу   (по мне – дерьмо). Зато за ужином вечером в ресторане выпили по 150 гр. коньяка на халяву, наелись  до  упора.
     Сейчас мы отдыхаем и я записываю свои впечатлеия в постели. Устали, очень хочется спать.

     12.12.2010.  Поспали, было тепло, под простынями (а декабрь). Часы отодвинули на 1 час назад. Ночью по Египту в 4 часа утра слышим пение, молитву. В 5 часов опять  мегафоном нас разбудили. Только в 7 часов стало светлеть.
     Завтрак с 7-00 до 9-00. Едим до отвала. Сам берёшь, как раньше в самообслуживании, но без оплаты, без кассы.  Всё, как говорится, включено. Потом в 9-00 находим Моксена в вестибюле. Говорит по-русски, обещал нам обратный билет домой на 21-е  декабря  2010 года.
     После Максена мы с Ю.Е. пошли по городу искать базар. Местные жёлтые  (простите) пристают, тянут за руку, мол, посмотри,  купи  что-нибудь.   Нас, конечно, местные торгаши нажгли на доллары. Так нам и надо, тюхам. Ушли с базара, немного поснимали на видео их всех,  купили помидоры, манго и кажется грушу. Винограда на базаре не оказалось, а ещё юг. Идём к гостинице, ветер сильный, небо в жёлтом песке. Я в очках, на зубах песок.
 
     Приходим в наш номер 34, переоделись. Обед у нас  на берегу Красного моря в другом ресторане, оказывается. Мы его засняли раньше на видео. Народу в этом ресторане много.
     Ешь и пей алкоголь сколько хочешь. Но мы с Ю.Е. были аккуратны. Только по 150 граммов коньяка  и вдогонку виски.
     Еда мало знакома: мясо, рис, огурцы, помидоры, лук, блины (это по-нашему), а остальное что-то незнакомое.  Много разных подлив, зелени, приправ незнакомых, чай, кофе, пепси-кола, ватрушки, чёрный хлеб (дефицит).  Поели в ресторане на берегу, пошли на пляж.
     Ветер, песок в глаза, волны, прохладно. Народу мало, непогода. Чёрные мальцы в полосатых рубахах, подтянутые, предлагают нам какие-то поездки,  что нам и не надо, тянут за руку, мол, купите.

     Пришли мы в свой номер, поспали чуть-чуть. Ужин здесь в ресторане под нами и выпивка, сколько сможешь. Мне это понравилось.
     И вот в воскресенье, 12-го декабря, стало опять прохладно. Музыки во дворе  нет, мы с Юрой читаем, смотрим ТВ, 6-й канал РФ. Других наших каналов  там нет.
     Сходили с Юрой пообедать в ресторан на берегу Красного моря.  Засняли на видео эту плохою погоду, волны, ветер. А некоторые приезжие даже пошли купаться. Вода была Т=15 град. С.
     После обеда мы решили прогуляться.  Пошли на рынок. Чудно! Продают всё, что угодно,  но не нам (мы искали овощи, фрукты). Всякую всячину, безделушки, украшения, сувениры. Наконец, нашли палатку с фруктами. За 50 египетских фунтов купили  3 помидора, 1 манго, 2 хурмы.  Пришли в отель, посчитали, прослезились: 50 х 6 = 300 рублей. Обирают, почём зря. Учитесь.
    
     На узких улочках много красных такси. Все сигналят, приглашают. Люди переходят дорогу, где хотят. Их пропускают,  дисциплина.  Женщины, как и положено у них, в чадрах, закутаны, только в прорезях глаза. Мужчины тоже в балахонах, кто в чёрном, кто в белом до пят. Но многие, как продавцы, одеты по-европейски.
     Хургада находится в низине на берегу Красного моря, кругом песчаные горы. Много строек впритык с другими домами, отелями. На боковых проездах, в тупиках кучи мусора, бумаг и прочего.
     После 19-00 становится темно. Пошли вниз в ресторан, нам приписанный, на ужин. Затем в номер смотреть ТВ и играть в шахматы. У нас, конечно, кое-что было.
     В понедельник утром не поднять голову, тяжко от принятого накануне.  Еле заснул. Холодильник трещит, кто-то храпит, не заснуть.

     Вторник. Утро солнечное, небо безоблачное. Встаём в 7-30 по местному времени, т.е. в   8-30 по-нашему. Бреемся, идём на завтрак. Поели хорошо, прошлись по магазинам, приценились. Торговаться можно до 1/3 от предложенной цены.  Важно уметь быстро переводить в доллары, или русские рубли, чтобы не накололи.
     Перед обедом первый раз покупались, градусов 24 было. Вода тёплая, солёная, так  и держит тебя, утонуть не даёт. Пообедали там в пляжном ресторане (похож на столовую), приняли  по 50 гр. и на пляж.  Свободных  лежаков  не оказалось, все заняты. Нашли  один лежак, притащили поближе к воде, покупались среди колючих ежей на дне, позагорали, отдохнули.
     На пляже, в основном русские, видимо, наши соседи по рейсам из России. К ним подбегают тёмные мальчики с блокнотами, лопочут кое-как по-русски, улыбаются, приглашают на экскурсии и даже в гости.   

     Увидели одну девушку (думаю, женщину) с блокнотом, авторучкой, одетая по пляжному. Тоже предлагала что-то. Но мы-то с Юрой ребята порядочные, так что она нас не заинтересовала.
     Смотрим на море... Заходит купаться арабка в чадре и сутане, видны одни глаза. Толстая, как бегемот, барахтается в воде по пупок, а её толстый лысый мужик, может супруг, в плавках  кричит ей с берега, командует, что надо делать в воде по грудь, показывает  руками. Минут 30 она  поласкалась в прибрежной воде. Смешно, но интересно  было на их смотреть. А мы пошли домой  принять тёплый душ  в своём номере и полежать.
     За наше отсутствие меняли постельное бельё.  Ю.Е., по привычке, опять дал на лапу, хотя его никто об этом и не просил,  т.к. эта услуга входила  в  стоимость  нашей  путёвки.
     Еле-еле отправили СМС своим по местному телефону, лёжа в койке. Вот, что значит техника и ...деньги.
   
     Среда 15-е. Небо чистое, солнце. К 11-ти часам становится жарко.
     Гуляем. Вывески, в основном,  на арабском и английском языках. Жаль, что не взял словарь. Надписи знакомые, а не могу понять. Однако нас, русских, прекрасно понимают продавцы и лопочут по-нашему, научились.
     Чем дальше от отеля, тем дешевле товары. Начинаешь быстрей соображать, сколько стоит то, или другое. 1 доллар = 5 египет. фунтам. 1 е.ф. = 6 рус. рублям. Купил 2 сумки по 3 доллара, браслет за 28 дол., верблюдиков по 4 дол. Идём домой.
     Пристал к нам высокий араб с другом. Говорит по-русски хорошо. Женат на русской девушке. Был  в Питере, знает город, знает Тихвин. Предложил нам «гидство» по Хургаде. Нам понравилась идея. Повёл нас он к христианской церкви. Пока шли, он стал предлагать нам купить очки и ещё что-то.
     Дошли до строящейся церкви. Кругом песок, глина, мусор.  Внутрь не войти. Наш гид стал роптать, денег нет, семья большая, жена больная не работает,  дайте хоть 5 долларов.  Я как чувствовал, что надо платить. Дал ему мелочь  2,5 е.ф.,  а он мне: А что, бумажных нет?  Вот это нахал!
     Вернулись в отель, одели плавки.  Ю.Е. взял фотоаппарат и пошли в пляжный ресторан.  Поели, затем на  море,  взяли полотенца, лежаки для загара. Один раз искупались, побродили по пляжу и отправились домой, под душ.
     Сейчас мы отдыхаем, смотрим ТВ, местный канал №6, т.е. наш №1. Остальные каналы на арабском языке. Я записываю впечатления.  И бай-бай.

     16.12.2010. четверг. Утро прохладное. Надели куртки, взяли видеокамеру, пошли по набережной Красного моря. Заходили  в магазины, купили кое-что из подарков. Чем дальше от гостиниц, тем дешевле товар. Прошли. сколько смогли. К обеду от нас валил пар. Воздух нагрелся до 24 градусов. Скорей в номер, надели плавки и на обед, затем на пляж загорать.
     Вода сине-зелёная, ласковая и солёная. Ноги подожмёшь и не тонешь. Благодать. Здесь на пляже можно и выпить, чего захочешь. Всё включено в стоимость.  Мы  для проверки, конечно, взяли по чуть-чуть. Ничего, платить не надо. Затем -- домой, играем в шашки, карты. Стало уже надоедать обжорство и безделье.

     Встали в 7-00. Тепло, лоджия открыта. Позавтракали в ресторане и опять двинули в магазин, где были вчера,  взяли деньги для покупок. Не тут-то было! Замок. 9 часов, а магазин закрыт. Пошли на пляж. До 12-00 жарились на солнце, снимали видео, искупались два раза.
     Небо опять голубое безоблачное. Только авиалайнеры пролетают над пляжем на посадку и на взлёт с туристами  на борту. Вернулись в номер. Таня Юрина звонила 2 раза прямо в номер. Лежишь и разговариваешь. Отлично!
     После обеда отправились по набережной в тот же закрытый магазин. Открыт. Я купил на 7 долларов, Юра на 8 долларов подарки для родных.
     Помылись  под душем, поиграли в карты, шашки, шахматы и пошли на ужин, который с 18 до 21 часа.

     18-е суббота. Утро пасмурное, ветер с севера, с Азовского моря, где вчера был шторм  (сообщили по ТВ). Сходили на пляж. Волны большие, у берега в воде мусор, щепки, неприглядно. Но кое-кто купается. Боятся упустить деньки отпуска.
     Мы залегли в укромном от ветра месте, поворачиваемся, когда один бок остывает, а другой нагрет солнцем. Греет в декабре. Отгадываем кроссворд, болтаем, смотрим на белотелых иностранцев, молодых ребят с девушками (или жёнами), только что прибывшими. Ловят лучи солнца и любуются морем.
     Народ, кажется, меняется каждый божий день. Россияне сегодня отправляются домой, кто в Питер, кто в Москву и другие места. Нам ещё рано.
     После обеда опять солнце, ветер стих. Дождей здесь не бывает. Деревья и кусты поливают шлангами. Крыши домов плоские, дождю сливаться в водостоки не надо. Его нет. Питьевую воду и для бритья получают в фойе по 1 литру каждый день. Отмечают номер комнаты. Экономия. Нам этой воды хватает с избытком.
   
     В холодильнике всё ещё лежат: селёдка (производства Ю.Е.), хлеб, помидоры, водка. Не одолеть. Надеемся, что после завтрака, или обеда всё же доберёмся до них. Ю.Е. не теряя минуты норовит вздремнуть, а я как прокажённый пишу дневник.
    9-00 по-местному. Солнце, чистое небо, но ветрено. Позавтракали, засняли ресторан.  Замечаем, что меньше стали есть, не до горла, как в первые дни.  Ю.Е. сетует, что брюхо увеличивается, а мой рацион в 1,5 -- 2 раза меньше.  Я от переедания мучаюсь.
    Сейчас пойдём на прогулку по торгашам, которые стали для нас, как они говорят, "май френдами". Они нас сразу узнают и тащат за рукав в свою лавку. (Как они нас различают?  Для нас они все с одним и тем же лицом.) Прошли их лавки, что-то купили на рынке и обратно.

     Переоделись в номере для загара, пообедали и на пляж. Волны, ветер, солнце.  Полежали на топчанах около 1 часа, замёрзли, перебрались подальше от ветра и воды. Прошло ещё полчаса. Я не выдержал, взял 50 граммов виски для "сугреву". Через 15 минут и Ю.Е. не выдержал, сдал полотенце. Ветер надоел. Мы с Юрой ополстаграммились и - в свой номер.  Я уточняю: мы ходили только в свой номер.
     В фойе нашего отеля готовятся к Новому Году. Санта Клаус в санях, запряжённых оленями, и прочие украшения. Выходим на лоджию. У нас тень, а у соседа на 5-м -- солнце, загорает с женщиной. Приветствует Ю.Е. рукой (откуда он знает нашего Ю.Е.? Может встречались в прошлые годы в Египте?  Осталось загадкой).
     Я говорю, давай этого нерусского пригласим к нам на партию шахмат. Но Ю.Е. не хочет. Остаёмся вдвоём. Слышим, как самолёты ревут над нами, идут на посадку. Скоро и нам в полёт.
   
     20-е декабря понедельник. Вчерашняя ветреная погода дала результат. Пока лежали на пляже, пряча одёжку  от ветра, чтобы не унесло, я кроссворды и ручку подсунул под матрац. Ушёл, всё оставив там, даже майку. Заметил только в номере. После обеда сходил, спросил, всё напрасно. Никто ничего не видел, не передавал.
     А вчера Ю.Е. ждал меня в фойе, а я  отправился в номер.  Зашёл в   лифт, поднялся до верха, как обычно, подошёл к "нашим" дверям и стал открывать ключом. Вставляю ключ и так и сяк, но ключ не лезет в скважину, дверь не открывается. Поднял голову - номер 534!  Бегом по лестнице скорей на 6-й этаж, благо никто меня не застукал. Оказывается, из двух лифтов один подымается до 5-го, а другой (наш) до 6-го этажа. Рассказываю Ю.Е., оказывается, наш ключ к другим номерам не подходит. Смеёмся.

     Да, а сегодня в 8-30 утра 15 градусов тепла. Итак, кроссворды, авторучка и грязная майка "улетели" по ветру.  Нету.
     С 11 до 13 часов загорали. Ветер, волны, трусы мочить нет желания. Ю.Е. сделал несколько  прощальных снимков на берегу пляжа. Отобедали последний раз. В номере помыли ноги, яйца. Отдыхаем перед ТВ. Печёнка ноет. Ужинаем без алкоголя, скромно. Поговорили обо всём, собрали сумки.
     21.12.2012. вторник. Встали в 7 часов (в Питере 8), позавтракали. В ресторане много новеньких: наши толстозадые тётки, длинные худые скандинавки и прочие.
     В 9-30 спустились в фойе, сдали ключ, с нас срезали браслеты. В 9-40 вбегает симпатичный молодой араб в белом костюме, жёлтый галстук, блокнот:
     -- Кто Климов и Васильев?, -- спрашивает по-русски.
     Сажает нас в микроавтобус и везёт по всей Хургаде, где мы даже не были,  собирая русских. За 30-40 минут собрали человек 8. Разговорились. Некоторым женщинам понравилось. А тем, кто вторично, говорят, что за наши деньги могли бы получше обслуживать и поразнообразнее. Но то, что все пожарились на африканском
солнце, это факт.

     В 10-30 проезжаем пустыню к аэровокзалу. Солнце палит, но ветер. Вокруг пески. Полицейские в чёрной форме, в бескозырках и не потеют, работают, а мы изнемогаем.
     В красивом и большом одноэтажном (кажется) здании вокзала немноголюдно.  Наш опекун велел идти нам к кассам №34--38. Смотрим на кассы. Там Пермь, Москва, и др. Питера нет. Наш рейс только через 3 часа. Стоим недалеко от 34-й. Знакомые по автобусу бабки тоже стоят, скучают. Мимо пробегают опаздывающие москвичи, ещё какие-то пассажиры.
     Наконец высветился  Санкт-Петербург, да  не  наш  рейс. Перед нами вылетает в 13-20  АН. Кто-то кричит, наш в 38-й кассе.  Мы с багажом сквозь очереди бежим в 35-37-ю кассы. Домодедовские, опоздавшие москвичи -- к 38-й. Ждём, когда араб закончит с  предыдущими и займётся нами. Получаем посадочные места, сдаём на эскалатор багаж и идём в следующую очередь, таможенную. Ждём, когда поставят печать в паспорте.  Дальше "обжималки", щупают тебя сверху донизу. А я взял и обнял полицейского. Думаю, а что будет?  Он засмеялся.

     Пройдя таможню, считай, что в Египет ты уже не сможешь вернуться.  Идём по вокзалу, скамейки для отдыха, прохладно, кругом продажа, что хочешь, но в основном, что нам не гоже. Доходим до "Дьюти фри". Продажа без пошлины. Всё, что было в городе, здесь есть. Покупай - не хочу. Цены зашибись!  Но народу скопилось достаточно, деньги у людей имеются. Объявляют, какой автобус подошёл,  кто отъезжает.
     Мы ходим, ожидаем. Ю.Е. послал меня купить питьевую воду. 0,5 литра за 6 долларов, это же 180 рублей! Я нашёл воду за 3 доллара (90 руб.) 0,6 литра. Так дорого ценится там чистая вода.
     15 минут до отлёта. Рейс 780 Боинг задерживается на 15 минут. Короче, взлетели с 45-тиминутным опозданием.  Как всегда, очереди и опоздания. Опять не повезло.
   
     Летели в Египет в правом 31-м ряду. Видели широкое крыло и двигатель. Обратно летим в 15-м ряду. Окна в 14-м и 16-м ряду. У нас глухая стенка.  Ну и ХСН.  Стюардесса извиняется, что ТВ у них не работает. Работал бы двигатель. и то хорошо.
     Покормила она нас неплохо,  дала кофе.  Ю.Е. читает, а я отдыхаю. 5 часов полёта.   За окном у соседей красивый закат, как в космосе.  Переводим часы на 1 час вперёд.
     Прилетели. Все захлопали в ладоши, когда самолёт коснулся взлётной полосы.
Оделись по-питерски, морозец. Высадка, спасибо им, автобус, аэропорт, багаж, как обычно.
     Встретил нас Артём на  БМВ. Приехали ночью к Ю.Е. в Гатчину. По стопочке водки выпили за благополучное возвращение и спать. Утром я приехал домой.
     Итак, первое моё путешествие за границу закончилось благополучно.  То ли ещё будет?  Поживём, увидим.

                ДЕРЕВНЯ ЛАПИНО
     Летом 2012 года мы были в Юриной родовой деревне Лапино.
     Первый раз я там был в 1955 году, когда были живы Юрины родители  Ефим Михайлович и Татьяна Александровна Климовы.               
     Юрина усадьба – деревня Лапино во Владимирской области. Районный центр – город Вязники.
     18 июля 2011 года, понедельник, в 17-20 с Московского вокзала СПб на поезде в сторону Новгорода. Мимо дачи в Трубниково в 18-45 стучим колёсами. Я всматриваюсь на знакомый перрон Трубникова, но знакомых не видно. Погода жаркая, но в поезде не жарко. Теневая сторона, нижняя полка.
     Перекусил. В 2 часа ночи Москва. Пассажиры вышли на перрон, теплынь. В вагоне душно, сопят, храпят. Еле заснул. Среди ночи соседи с верхней полки роняют то ли книгу, то ли мелочь из карманов посыпалась, разбудили. Кое-как дотерпел до 5-45, за 1 час до Вязников. Время занял кроссвордами.
 
     На перрон вышел в 6-42, туманище, но тепло. Оглядываюсь, поезд тронулся дальше. В конце перрона вижу Его Величество Юрия Ефимовича, в спортивном костюме. Идёт, покачиваясь. Обнялись. Прошли через виадук  на вокзальную площадь г. Вязники.   Сели в фольксваген   и  – в деревню. То асфальт, то разбитая дорога, и через 15 минут мы уже у дома.
     Смотрю. Дом маленький, вход с боковой стороны. Бандарка, комната над бывшим    входом, теперь заколоченным, 1,5 кв. м. Там  так  же,  как  и  в  55-м  году.    В этой бандарке мы с Ю.Е. спали, играли в карты, боролись, заглядывали в окошко на проходивших мимо деревенских девок. Они тоже поглядывали на наше окно (слух-то по деревне прошёл, что два 17-летних городских парня появились)…
     Здесь же и Таня с Дашей, но они спят до обеда, а мы с Ю.Е. за встречу приняли по стопке, поговорили за жизнь, и прошли в сад, 15 соток! Не пройти, трава по колено.
   
     Вишни навалом, собирать некому, малина крупная. Ю.Е. сажает свёклу, огурцы, помидоры, укроп – всего понемногу.
     Познакомились с соседом Николаем, поговорили.  Деревня изменилась: строят большие дома. К крутому берегу реки Клязьмы не  подойти, заборы, земля выкуплена, стоят автомашины. Пешком не ходят.
     К обеду проснулись девчонки Таня с дочкой Дашей.  Опять за стол. Ю.Е. прекрасно готовит. Ели наваристые щи. Внучке тоже нравится дедушкина еда. Она говорит:
     -- Дедушка, ты так вкусно готовишь, как в нашей школьной столовой. Приходи к нам работать.
     Дедушка смеётся.

     После обеда на жарище я пошёл в сад собирать малину. Заодно я наелся и вишни. Её там пруд пруди. Юра сварил малиновое варенье. Потом послеобеденный сон.
     Жарко, градусов под 30.   Я сплю один в бондарке. Мимо дома под окном проезжают машины, проходят молодые женщины (баба Аня, 87-ми лет и ей подобные).
     К ужину  Даша и Рома, ровесник внучки, но  помельче, мама Таня уломали меня играть в тени дома на тенте в карты, в дурака. 6:2 в пользу девок. Мы с Ромой в дураках. Еле отвязался от игры в карты в футбол (?) Не умею и всё.
     Ужин, мытьё посуды в тазике, по-старинному. Сегодня 20-е июля, сказали, что мыть посуду наступила моя очередь. Мыл в тазу с фэри. Канализации в доме нет, грязную воду надо выносить на улицу в яму в саду. За чистой водой надо везти 30-литровые бидоны на тележке к общественному колодцу с насосом. Газа нет, есть 2-хкомфорочная электроплитка. На ней и готовят.

     Я стал заниматься электропроводкой в туалет. Не закончил, выключатель не работает. На завтра поехали в Вязники, заплатили за свет, купили мне СИМ-карту, прошли по рынку (их здесь несколько), запаслись алкоголем и домой.
     21.07.11. Как всегда (когда перестал ходить на работу) проснулся в 6-7 часов, встал. Юра тоже встал. Позавтракали. Юра с Таней поехали куда-то, а я занимался посудой. Юра по моей просьбе привёз 1 л. алко,  выключатель и опять  уехали втроём, а я продолжил электромонтажные работы. К обеду закончил, употел до основания. Во дворе вымылся, вылил на себя ведро воды, стало полегче. Жаль, что душа нет. Пообедали с рюмочкой и на боковую. Таня у посуды, её очередь. Жарко, хорошо, что в холодильнике пиво есть. Выходить из дома на духоту не хочется.

     Пришла  Надя, племянница Ю.Е. Ёё  зовут почему-то Найдёнка. (Нашли её что ли где-то, не знаю). Познакомились по 80 грамм, пошутили. Приглашала в свою баню. Это нам очень кстати.
     Не забываю звонить в Питер Лене, Людмиле Сергеевне, Наташе. Там всё без изменений.
     На улице стало пасмурно. Хоть бы гроза с дождём прошла, сняла бы жару. Сосед Николай  тоже   в   баню   свою   пригласил, 10-тиминутку.
     В 19-30 вымыли головы, потёрли друг другу спины, вытерлись и по кроватям. Блаженство! Таня с Дашей тоже пошли мыться. Вечером Ю.Е. варит варенье из вишни, на очереди черника  (Колина жена Полина привезла из Вязников).
     На улице пасмурно, но долгожданного дождя нет.   Ю.Е. пообещал накормить нас лисичками с картошкой. Бедный друг! Я ему помогаю с чёрной работой: вынести помойные вёдра в сад (75 м до ямы), нарвать листьев малины, чёрной смородины, вишни для заварки чая, съездить за водой к колодцу. Ну, где бы тётку ему подыскать вместо Дины? Он же заслуживает счастья. Погрохатывает небо, но не льёт. Засуха. Вечером играли с Ю.Е. в шахматы. Счёт 1:1.

     22.07.11. Ю.Е. затеял стирку. Я его с Таней заснял на видео. Моя обязанность – за водой, помойка, грязная вода. В 11 часов поехали в Вязники на вокзал за билетами. Таня собиралась ехать 30.07., позвонила мужу Мише. Тот занемог. Таня билеты свои сдала, купила на 24.07., я – за 4,3 тыс. руб. на 30-е. Таня опять дозвонилась до Миши. Он ей:
     -- Зачем так рано? Пусть Даша ещё побудет на свежем воздухе.
     Опять поехали на вокзал менять Танины билеты. Постояли ещё в очереди, сдали билеты, потеряв 500 руб. Таня взяла билеты в мой вагон на 30.07.  Упаренные приехали домой, пообедали со стопочкой и на бок.
     Я помыл а/м Ю.Е. Он любит, когда его обслуживают. Как ни говори, был начальником мостоотряда, зам. управляющего трестом в Сургуте, имел своих водителей, строителей и пр.

     Затем племянница Найдёнка пригласила нас к себе в баню. Сходили, смыли пот. А после нас и Таня с Дашей.  Вернулись, по стопке приняли после бани, поели. Я поздравил по телефону свою Наталью и Стаса с 5-летием их свадьбы.
     В субботу день города Вязники. Съездили на рынок, затоварились. На главной площади построена сцена. Говорят, приедут артисты, Газманов, Золотухин и другие. А у нас сегодня холодный свекольник, всё варится. Таня, Даша и две Найдёнки (вторая объявилась) покатили купаться. Таня за рулём. А мы с Ю.Е. налопались холодного свекольника под завязку под бренди и … в отвал. Ю.Е. спит, а я пишу в бандарке.
     Небо безоблачно, солнце шпарит. Спасибо, ветерок обдувает. Отдыхаем, Ю.Е. в избе (с ним вместе опасно – храпит). Не хочется вставать, а надо: вишню собирать, малину, чеснок выкапывать. Лень барская. Всё-таки собрал одну бирку, как они называют пластиковую часть бутылки на  два литра на шее с верёвочкой. Привёз бидон воды, вынес помойку в яму. Приехала Таня, постирала, отчиталась перед мужем по телефону.
     Мне позвонил брат Юра, сказал, что ложится на операцию, просил не беспокоиться. Будь, что будет. В понедельник решит мед. консилиум.
     24.07.11. сегодня было бы брату Виктору 83 года, но увы! Его уже нет.

     Ю.Е. накормил утром блинами. Целый час с 10-00 собирал красную смородину, затем Таня с Дашей помогали. Жарко, употели. Пообедали. После обеда Ю.Е., я, Таня, Найдёнка, Саша (друг Ю.Е.)   набрали ведро вишни и тут же продали за 500 руб. приехавшему перекупщику.
     В 21 час вышли из Найдёнкиной бани. Что может быть лучше в жару, как ни деревенская баня, где я себе шишку на лбу поставил при входе, не успел нагнуться, поклониться баньке. Помылись, выпили по стаканчику облепихового сока, приготовленного Надей, и пошли к себе. Пока  Таня с Дашей в баньке, Ю.Е. накормил меня и себя ужином.
     На следующий день в 8-00 поехали с Ю.Е. в город продавать вишню – девать некуда. Продал за 700 руб., я всё это заснял на видео. Снова накупили жратвы и подарок Коле – соседу, имениннику.
     В 10-00 жара невыносимая, я в семейных трусах по деревне с тачкой еду за водой. Наши девчонки проснулись, требуют ням-ням. Ю.Е., как и полагается, у плиты. В деревне тихо, будто все вымерли, только напротив на пороге дома в тени сидят пузатые мужики, о чём-то толкуют.

     Ещё раз поели с девчонками (второй завтрак), Ю.Е. нацедил по рюмочке  для аппетита, а затем на сельхоз работы в сад. Обрезали чеснок от стеблей, пальцы от ножниц занемели. Таня с Дашей чистили смородину для сока.
     На воле 31 градус жары. Замерил давление – 118 на 90, а голова болит. Выпил папазол, не помог. Лежал, мочил голову водой. В 18-00 замерил –161 на 108, никогда так не было. Ю.Е. дал таблетку капотена, полежал полчаса, замерил А/Д = 120 на 80,   хорошая таблетка! Коля-сосед приглашает в баньку, пот смыть.
     Сходили, обмылись прохладной водой. Я позвонил Людмиле Сергеевне.  Юру перевезли на Скобелевский  пр., Удельная. А я здесь в деревне помочь ничем ему не могу.

     Вторник 26.07.11. С вечера отлёживался. Ночью то собака разбудит, то кошачий концерт. Чужие коты и кошки живут в доме у Ю.Е., когда он сюда приезжает летом, как дома, питаются, спят, дерутся,  спариваются. Среди ночи что-то падает с чердака у моей бандарки. Коты. Завязалась драчка. Я схватил тапок, включил в коридоре свет, а их и след простыл, удрали.
     Ночью началась долгожданная гроза, молнии, гром. Свет отключился. Там так бывает. И утром сначала света не было, потом включился. Попили чаю. Ю.Е. в 8-00 укатил с  Найдёнкой и её мамкой в Вязники продавать собранную вчера ими вишню.
     9-00,  А/Д = 131 на 80.  В 10-00 – 97 на 67. Не понятно, почему?  Сходил в сад, собрал кружку малины. Еле вытерпел – комары после дождя озверели. Вечером приглашены к Николаю Юрьевичу, соседу, на 60-летие.
     Человек было 18-20, всё подъезжали на машинах (!)  мужчины и женщины кг. под 150. Тесно в доме, жарко, но пили водку и коньяк «Жак-Жан». Рубашки и брюки от пота промокли. Хорошо, что потом ушли под закат в сад и там продолжали пить за здоровье именинника. Я ушёл одним из первых, сломался.
     Ночью драл козла сверху, козу снизу. Выпили по среднему, я думаю, что чем-то отравился. Гроза бушует, а я носом в толчок, стыдно и больно.  Ю.Е. и дети спят.  Еле оправился к утру, измучился от рвоты. Подумал, что и брат Юра после операции мается хуже меня. Бедный. Л.С. позвонила и сообщила, что разговаривала с Юрой после операции на сердце. Дай Бог, чтобы всё обошлось.

     Затем мы стирали, сушили. У соседа Коли опять смывали пот в бане. Хорошо. Появились осы табунами. В обед они готовы в рот влететь. Утром и к ночи лает пёс за моей стенкой. Это не у Коли, а с другой стороны. Тоже надоел. Видно, хозяева уехали, а пёс на цепи голодный… Захотелось домой.
     28.07.11. Ю.Е. с Таней уехали в город. Я сходил с видиком на берег Клязьмы, на венец, как они называют крутой берег, метров 100 к воде. До воды не дошёл, тяжко и жарко. А в 1955 году с Ефимом Михайловичем спускались вниз и на лодке плыли на тот берег пологий за грибами и рыбку ловили. Вернулся, А/Д= 96 на 63, пульс 93. Опять 31 гр. жары.
     Ю.Е. чистит купленную в Вязниках рыбу в саду в тени. Рядом кошки, Маргуша и Тася, «помогают», лёжа на травке. Ждут угощенья. Сколько Ю.Е. привёз еды: мяса, рыбы, молока и пр. Не съесть! Ждём уху. Огурцы в огороде перерастают – в помойку, арбуз не доели, туда же. Не экономно. Даша раскусывает купленный крыжовник, сосёт и сплёвывает. Живут же люди!
     Снятся сны. Перед  ночной грозой, видать, к перемене погоды, и перед операцией  Юры увидел Витю, Маму, Жору Маркарьянца. Сегодня вытащил нижний зуб без крови. К чему бы это? Говорил по телефону с Юрой. Он в палате. Жалуется, что очень жарко. В Питере тоже жара. Есть одышка у него, но всё идёт на поправку.    Слава Богу!

     29.07.11. Вчера ели окрошку с квасом, сегодня Ю.Е. готовит свои фирменные пельмени (говядина со  свининой), жилы, плёнку, жир вырезает, отдаёт чужим кошкам,  они тут, как, тут, и соседскому голодному псу.
     Опять выше 30 гр., жарко. Таня гоняет на машине Ю.Е. на озёра с детьми купаться. Я ни разу не решился. А мы  обливаемся в саду холодной водой, или идём в баню. Пришла Найдёнка, поели пельменей под коньячок, поговорили  и разошлись.
     30.07.11. День отъезда. Собираем вещи я и Таня с Дашей. Ю.Е. опять остаётся в гордом одиночестве. Поезд в 20-00. пообедали, выпили по стопочке. Даша зазывает играть в дурака. Мне не хочется. Играют втроём, без меня.  У брата Юры дела поправляются,  я  рад.  Л.С. постоянно с ним. Молодец, женщина.
     Вечером Ю.Е. везёт нас на вокзал. Мы садимся в поезд, если можно так сказать. Вагон последний, платформы не хватило. Ю.Е. с багажом через две, или три пары рельс тащит багаж и подаёт нам в вагон выше головы. Родина, Россия.  Помахали руками и поехали. В вагоне человек 16 вместе с нами. Видимо, сядут во Владимире. Пока я один в купе, Таня с Дашей в другом.
     Приехали на Московский вокзал, встретил нас Артём, сын Танин. Они на машине к себе, а я на метро домой. Так закончилась моя поездка в дер. Лапино.

                ТУНИС, СУС
     Осенью 2012 года Юра уговорил меня на тур в Тунис.
     21.09.2012 г. на электричке я приезжаю в Гатчину к Юре Климову, моему закадычному другу, в 21 час с минутами. Выпили по стопке, простились с Маргушей,  любимой Ю.Е. кошечкой,  и Артём в 24-00 повёз нас на машине в аэропорт Пулково-2.
     Ждали регистрации до  01-15 ч. уже 22-го. Как и раньше, после регистрации -- досмотр. Похабчина. Разулись, разделись, вещи протащили через рентген. Ощупали мужиков и женщин, как бобиков, и оставили нас в тесном помещении ждать посадку.  Здесь и дети, и старые, и молодёжь, и подвыпившие и трезвые ждут самолёт.
     В 3 часа ночи объявили посадку. Аэробус А-320, кажется французский, мест 200. Мы с Ю.Е. у окна в 14 ряду над крылом самолёта. Лётчики арабы. Французский, арабский и английский (частично) языки. Ничего не понимаем, что объясняют. но догадываемся.
     Одна русская подвыпившая баба (торговка из Валдая) не может найти паспорт, рейс задерживается на 15 минут. Взлетели в 3-15. Пассажиры зааплодировали.

     Налету заставили нас заполнять анкеты на арабском и английском языке. Писали, кто о чём. Затем дали перекусить. Мы с Юрой только попили. Еду -- в сумку на всякий пожарный случай.
     Летели 4 часа в кромешной темноте. Только звёзды в иллюминаторе и освещение  городов под крылом виднелись. Кто-то спал, кто-то читал. Я не мог спать, хотя хотелось. Живот дуло от выпитого сока, пучило, боялся, что пукну, так и держался до Африки. Еле продержался до аэропорта. Но всё как-то прошло и успокоилось внутри.
     Посадка в 7-45 порт г. Монастир. Опять таможня, поиски своего багажа, посадка в наш автобус до города Сус, где нас уже ждут в Отеле.
     В автобусе миловидная женщина (а нам показалось -- девушка) объявляет перевести часы назад на три часа!?  Получается, что только 4-45. Приехали в отель Винчи Кантао Центр в 5-15.  Хотелось помыться, оттуалетиться, поесть. Сказали, ждать до 12-00, по местному времени, когда отъезжающие освободят номера и их помоют и застелют.
     5 часов сидим вчетвером с нашими попутчицами в полутёмном фойе, опять заполняем ненужные декларации на непонятном для нас языке и ждём.

     Наконец в 12-00 дня нам дали ключи от нашего номера на двоих № 2088 на втором этаже. У женщин № 2090 рядом. Сходили на обед. Терпимо. Легли отдыхать. В номере чисто, две полуторные кровати, холодильник, электроплита, кондиционер, телефон, балкон. Температура 25 градусов. Ю.Е. спит, за окном солнце, небо синее без облаков. Африканский Рай!
     Интересно. Кровати застелены простынями в полтора раза больше, чем мы привыкли. Покрывала на кроватях в полтора раза больше, чем кровать. В первый день мы спали без подушек (их нашли мы позже). Подкладывали свёрнутые покрывала. Затем соседи нам сказали, где подушки искать надо в завёрнутых покрывалах.   Нашли. Оказывается, подушки размером 70 на 40 или 30. Узкие, но привыкли.

     Отель называется Винчи. Оказывается, у этого Винчи (итальянец или еврей) отелей много, не только в г. Сусе, но и в г. Хаммамерде и в других местах побережья.
     Деньги в Тунисе в ходу только местные динары,  хотя в обменных пунктах в отелях можно поменять доллары США и евро. Курс на наш приезд был приблизительно: доллар США = 1,5 динара.  Динар = 20 рублям приблизительно.
     Случай. У наших соседей в первый день при уборке номера пропали 60 динаров, а 90 остались в раскрытой сумке. Нас с Юрой эта беда не постигла. Мы заранее оформили сейф за 1 динар в сутки. Вечером до 22-00 в рецепшине (администрация) мы стали объяснять о пропаже денег. Еле-еле нас поняли. Уже когда мы с Ю.Е. легли спать, звонят соседи, просят меня (как переводчика) зайти в соседний номер для объяснения.
     Пришёл местный начальник с сотрудницей. Говорят, что  вора не нашли, но принесли компенсацию 60 динаров от ресепшин (якобы), а я, как бы переводчик.  Еле понял. На этом мы и разошлись.

     А нас, ведь, ещё предупреждали о воровстве в Тунисе.
     Спали с Юрой  до 3-00 ночи, пока нас не разбудил грохот музыки и арабской песни под Нами,  в ночном клубе, в дискотеке. Стены гудят, трясутся, балкон открыт, жарко, автомашины под окном визжат, тормозят, несутся, гомон молодёжи. Сна нет. Содом Гоморра. Правда, после 3-30 всё стихало, только петух в соседнем дворе напоминал, что утро начинается.
     Была, конечно, ночь с субботы на воскресенье. Понятно, это выходные. Но это буйство продолжалось неделю, пока мы не попросили сменить нам номер. Наша соседка сказала, что вам дадут теперь номер с видом на помойку. Мы посмеялись, а оказалось правдой.  Всё снято на видео.
     23.09.12. воскресенье. Встали в 6-30 (по Москве в 9-30). Солнце, под балконом пасётся верблюд (вернее, верблюдиха на сносях), срывает листья с соседних деревьев, жуёт. Я её заснял  на видео, даже когда она описалась.
     В 7-30 (а завтрак с 6-30) позавтракали. Сказать правильно -- нажрались. Пошли на пляж. Дорога на пляж и сам пляж нам показались не лучше, чем в Египте (хотя там мы были в декабре).

     Здесь нет туалетов, баров, где можно что-то выпить, закусить. Зато море ласковое, солёное, чаще спокойное. Можно лечь на спину и не утонуть. Морю мы не нужны. Искупались, нашли лежаки и пластмассовые матрацы, постелили свои полотенца  (хотя дают напрокат, но не было). Песок очень мелкий, как сказала экскурсовод (это потом), мельче миллиметра, не доступен глазу. И правда, после пляжа не очиститься от песка. Только душ.  Пляж узкой полоской с севера на юг. Смотришь в море на восток в Средиземное море. Тут же частные дворцы выпирают почти на самый пляж, а рядом ещё что-то строят, огораживают территорию.
     После купания вернулись в отель, обмылись тёплой водой с  мылом, пообедали с водкой, потом с пивом и вином. Оказалось, выпивка там  низкого качества, правда, кроме пива, которое нам понравилось. Еда в изобилии, разная. Не наша. Много зелени, кур, баранины. Мало рыбы. Чёрного хлеба, каши, пельменей и ещё чего-то нашего -- нет.
     ТВ -- только два канала: Россия и музТВ, который комментируют украинцы, т.к. сигнал проходит через Украину.

     Отправили СМС-ки родным в Россию. После обеда дремота. Стучится уборщица, заменить полотенца, добавить мыла, шампунь. Идём на ужин. Потом прогулка по городу. Уже в 18-00 темно. Тепло, люди гуляют с детьми, как у нас на юге. Тут и арабы с семьями, болгары, французы, русские и другие. Много вечерних аттракционов, продавцов, магазинов. Тянут за рукав продать, что тебе и не нужно. А ведь и покупают.
     Красивый морской порт с яхтами из разных стран. Владельцы зазывают за 40 динар прокатиться по морю.  Вернулись в 23-00. Играли в карты  с Ю.Е. в дурака. Я проиграл.
   
     24.09.12. Встали в 6-30. Поели плотно, пошли на пляж и еле нашли топчаны. Все заняты, не спи. Всё равно хорошо. Купались, загорали, отгадывали кроссворды. На пляже много кошек, ждут подачек. Иногда залезают на топчан, пока хозяин купается. По-русски не понимают. Когда кошкам даём сосиски, которыми нас кормят в столовой,  они не едят почему-то, ждут только курочку.    Старожилы знают: кто долго спит,  место на пляже не получит. Хочешь – лежи в номере при кондиционере,   кайфуй.
     Свет в номере включается от карты, которую вставляешь в её ячейку. Это для меня новшество.  Уходя, вынимаешь карту из ячейки и свет отключается, за исключением холодильника и кондиционера.  Удобно.
   
     25.09.12. Поднялись в 6-30. Быстро поели (о пище потом) и на пляж занимать места. С лежаками напряжёнка. Вернулись домой. Бай-бай опять не удалось. Грохот музыки под нами и пляски до 3-х часов ночи. Вытерпели.
   Утром искупались. День был пасмурный первый раз. В 10-00 отмыли соль морскую с тела и плавок под душем в номере. Отправили СМС-ки родным.
     В 10-30 не жарко. Пошли по курорту гулять. Зашли в магазины, кое-что купили, прошли в порт, поснимали. Купили авторучки и всякую мелочь для подарков.
     Обед оказался скудным, за мясом очередь. Отдохнули, посмотрели ТВ. Ужин ели с первым блюдом (какая-то жижа)  + пицца + мясо + салат + виски и сок. Как всё поместилось?
     26.09.12. среда. Тучи над морем, пасмурно. Почти всю ночь дискотека барабанила под нами.
     Утро. 8-00. Солнце то есть, то нет. Полежали. Ю.Е. отправился на пляж, я дома. Пишу заметки на балконе. Интересно,  утром уборку пустых номеров делают женщины до 12-00. Днём при жильцах -- мужчины -- мальцы. Ю.Е. по привычке каждый день обязывает себя оставлять уборщикам или динар, или доллар  на кровати.
   
     По нашему возвращению видим, что динара нет, зато на кушетке свёрнутое полотенце в виде гуся с гребешком  (розочкой), как настоящий.
     Пища:. Коньяка, джина, чёрного хлеба, каши нет. Соки различные,  баклажаны, кабачки, горох, рис, фасоль, лук, картошка, макароны, помидоры, перец, зелень, кура, баранина, в разных исполнениях,  соусы (кроме майонеза), дыня, арбуз, иногда виноград, много выпечек вкусных и булка (багет) в ассортименте.
   Выпивка. Водка, виски,  (по-нашему, палёные, разбавленные водой  градусов на 20).  Пиво  терпимое. Иногда мы с Ю.Е. принимали по стаканчику. Магазин с алкоголем еле нашли. Цены ошеломили. Арабы, ведь, не пьют, кажется. Всё для нас.
Далее. Полотенца, мыло, шампунь из дома брать не надо. В ванной стоят флакончики грамм по 20-ть жидкого мыла, таблетки твёрдого мыла, шампунь, полотенца для рук, попы и ног.
     Наше мыло из России привезли обратно домой, как и селёдку с русской водкой и печеньем. Ю.Е., как и я, ни разу не надели некоторые привезённые с собой  тряпки на себя, т.к. было жарко.
   
     Столовая (ресторан, называется). Сам ищешь место, стоишь в очереди с тарелкой за пищей, берёшь (если есть в наличии) жевательный инструмент, идёшь за 100-150 метров в бар за порцией водки, виски (грамм 50), или бокала красного, белого вина  местного приготовления и наслаждаешься едой. С голоду туристы не помрут, можно объесться с первых дней. Позже становится проще, т.к. ешь меньше.
Обед с 12-30 до 14-00 На столе то соли нет, то ножа. Но «бои»  услужливые, гостеприимные  (кажется), со стола быстро всё убирают  и  приносят  всё  необходимое.
     Утром яичница или омлет (противный), колбаса, сыр, мюсли, кофе, какао, чай. Не всегда поймёшь, где что.
     По-русски говорят только русские. Местные знают слова лишь "хоросё, зашибись», и др.  Встречные арабы на улице и в отеле улыбаются, даже кланяются (заразы), здороваются, как в наших старых деревнях. Похоже, их научили колонизаторы-французы прислуживать. Даже музыка часто звучит французская. Вывески, в основном, на французском, арабском, реже на английском языках. Где же русский? А наших там отдыхающих много. Мы, туристы, для Туниса одни из главных доходов государства.

     До пляжа от отеля 200 метров.  Дорога грязная, кошки просят поесть. Дальше стройка. На обочине выставлены глиняные кувшины, чашки, вазы, статуэтки, и чёрт их знает, что они продают. Сколько мы проходили мимо, покупателей не видели. И не надоест же этому торгашу раскладывать каждое утро и убирать вечером эти горы безделушек.
     Пляж узкой полоской вдоль берега. Окаймлён, как и в Хургаде (Египет), искусственным молом из плит и валунов. Частные (видимо)  владения – дворцы - готовы занять даже и пляж,  оставляя туристам узкую полоску. Лежаков не хватает на всех желающих в хорошую погоду.  Многие лежаки  ломаные. Занять место надо пораньше, кто на солнце, кто под грибком в тени. Иначе ляжешь на песок, в который оправляются кошки. Их здесь на пляже уйма. С утра лежат в тени, ждут посетителей и клянчат пожрать. Мы с Ю.Е. принесли им как-то варёные сосиски, что нам дали на завтрак, не жрут! Курочку подавай.

     За спиной старый ломаный забор из прутьев, брошены, видно туристами банки, полиэтиленовые пакеты, бумага. Никто не убирает.  Противно.  Мух достаточно, надоедают. Юра говорит, в путёвку всё включено, даже бесплатные мухи.
     Зато  песочек!  Мелкий, меньше миллиметра, не рыжий, светлый и приятный.  Спуск к воде плавный. Вода (в безветренную погоду) прозрачная, тёплая, солёная. Мелкие рыбки под ногами шныряют. Их видно даже на полметра в воде. Аборигены ловят удочками с мола всё, что попадётся. При нас поймали осьминожка. мы с ним сфотографировались. На воде можно лежать на спине, вода не даёт утонуть, даже, если захочешь. Интересно, бывают у них утопленники?

     27.09.12. Ветер восточный, дует на берег. К берегу прибило мусор, тростник, водоросли. Волны замутили воду, кое-кого обожгли мелкие медузы. Небо покрыто перистыми облаками.
     После обеда в 15-30 поехали с соседками на такси в сам город Сус на базар "Мезина" на юг вдоль побережья. Ехали минут тридцать за 5 динар.
     На базаре продают всё, что нужно и не нужно. Торгуются, сбавляя цены иногда втрое, или бери за первую предложенную.
     Обманывают, на чём свет стоит. Юру слегка накололи на сдаче. Не проверил. Это было на улице. В порядочных дорогих магазинах цена наклеена на каждом товаре. Купили, как и замышляли по 3 литра оливкового масла за 20 динар (400 руб.), взяли такси, (уже за 6 динар, вечер) и в отель.

     28.09.12. пятница. Подъём в 6-30. Завтрак: омлет жареный (плоский, противный, даже не доел), картофельная запеканка, булка, масло, какао, виноград.  Берёшь больше по жадности и оставляешь. Наевшись до отвала, идём на пляж.
     Отдых, загар, купание до 11 часов. Возвращаемся босиком до полдороги, отряхиваемся от назойливого песка, который смываем только в номере под душем.
   Записались для разнообразия на экскурсию в Карфаген на 01.10.12. за 80 динар (это 52 доллара США). После обеда  нежимся в чистых постелях с кондиционером, дремлем. За окном градусов 30, не меньше.
     Перед ужином решили ознакомиться с алкогольными магазинами. Они нам ещё не попадались на глаза. Да и местных пьяных мы не видели. Они, кажется, не употребляют. Добрые люди подсказали, возле входа в порт, где мы были, но не увидели лабаз. Пришли. Увы! Пятница, для них выходной. Не повезло опять.
    
     Зашли к ювелирам (лучше бы не заходили). Посмотрели витрину прямо на улице. "Серебро", "золото" по дешёвке продают. Подвеску якобы из серебра предлагают за 90 динар. Не хотим. Не выпускают из лавки. "За сколько хочешь?" "Да нам не надо". "Нет, скажи за сколько хочешь? Бери две за эту цену" Тянут за рукав обратно в лавку. Пришлось мне купить две "серебряные" подвески за 40 динар. Юра еле отвязался от "золотой" штучки, которую торгаш никак не давал Юре подержать и взвесить в руке это золото. Дурят, как лохов. Вечером -- карты и бай-бай.
     29.09.12. Как обычно. Завтрак, пляж, купание, загар, кроссворд. Обед, отдых, ужин. После ужина всё-таки решили навестить винный лабаз. Нашли. Ассортимент широкий, но не русский, скудный. Цены-зашибись, как стали говорить арабы. Купили сладости. Вернувшись домой в Питер, оказалось, что нуга высохла до камня, сроки истекли. Так нам и надо, лохам.

           Не изменяя вкусу,
           Идут друзья по Сусу.
           Снуют среди машин
           В алкогольный магазин.
           На цены посмотрели,
           Но их не одолели.
           Купили шоколадки.
           Они, возможно, сладки.

     30.09.12. Проснулся в 1-30 от грохота барабанов и музыки, не нашей. За окном визжат тормоза и рёв машин. Не спят, веселятся. И так до 3-х часов ночи. Крутился, одеялом закрывался, не помогло.
     В 6-30 подъём. Пасмурно. Идём на пляж досыпать. В 10-00 тучка заслонила солнце, пошёл маленький дождик. Впервые за наше пребывание. Пошли поменять наш номер на более спокойный.
   

     Дали №2008 (был 2088). Сказали, вид на море. Правда, море видно чуть-чуть, за стройкой. Строительный мусор, короче, помойка перед глазами, как нас и предупреждали наши соседи. Зато подальше от дискотеки. Номер поменьше, но всё необходимое при нём.
     Завтра в Карфаген. Собираем необходимое: фото, видеокамеру, воду, кепи, деньги.
     01.10.12. Проснулись в 4-30 утра. Ю.Е. побрился. Я поспал до 5-30. Сходили, поели. Заснял  автобус и экскурсантов из нашего отеля. Оказывается, желающих в Карфаген из других отелей будем забирать по дороге.
     Едем, я снимаю пейзаж, город Хаммамерд, Тунис, остатки Карфагена, Сидибусаида (бело-голубой город в переводе). Жарко, а с утра казалось прохладно.  Измучились, но не голодные. В каком-то ресторане нас кормили, даже пивка с Ю.Е. выпили.
     Поездка нас измучила. Ю.Е. получил даже травму на голове, изучая пещеры. Вернулись в 17-30 к ужину. Перед сном опять в дурака поиграли вчетвером и спать. Вдвоём играть нам надоело.

     02.10.12. вторник. Выспались как следует, пошли на пляж. Полежали под облаками, не купаясь, босиком по пляжу отправились в порт, благо можно пройти. Я купил ракушку, которых мы в воде не видели. Там я набрал горсть мелких ракушек для поделок. Солнце стало палить, но нужно идти обедать. Не до загара.
     До обеда играем вдвоём в дурака. Если бы играли на деньги, Ю.Е. пустил бы меня голым по свету. Он в этом деле мастак.  Потом ужин, карты и спать. Пора и собираться домой, планировать на завтра, что купить и взять с собой.
     03.10.12. среда.  План: на пляж, но небо облачно, но тепло. Магазины ещё закрыты. Идём в номер смотреть ТВ, лежим. Появилось солнце. Ю.Е. отправился купаться, а я лежу. Отправился и я.
     2 раза выкупался, набрал ещё ракушек для Лизы. Вода стала опять прозрачной, рыбки шустрят под ногами. Недалеко лежит домашний верблюд для желающих прокатиться. Желающих было немного.

     Пообедали, оставили 1 динар на кровати для уборщика (или уборщицы). Пошли искать скорую помощь для Ю.Е., раненного воина, как он сказал, для перевязки головы.  Дело в том, что Ю.Е., бывая в отпуске или на отдыхе по путёвке, то обязательно падает с крутой лестницы (не по пьянке, конечно, а по стечению обстоятельств), или задевает своей умной непокрытой головой каменные своды пещеры, где захоронены показанные нам не наши предки.  До крови.
     Платок испачкал кровью, а ночью и подушку. Пришлось в ресепшине объясняться на пальцах и на моём "английском", что нам надо. Наконец, направила арабочка нас к доктору (видимо к медсестре). Та смазала Ю.Е. ранку красной жидкостью, наклеила пластырь. Рядом в медпункте стояли костыли. Я как смог объяснил ей, надо ли Ю.Е. костыли взять? Тут и медичка поняла наш юмор и первый раз засмеялась. Это было 02.10.12.

     А сегодня мы решили идти на перевязку опять к той же долговязой медсестре. Она по-русски ни бум-бум и мы по-арабски так же. Но нас она узнала и сделала Ю.Е. прощальную перевязку. Опять без костылей.
     На ужине увидели в ресторане (столовой) большой букет, натюрморт из свежих овощей: свёклы, картофеля, лука и прочих продуктов. Очень искусно и красиво. Мы сфотографировались с ним рядом. На следующий день его уже не было. Наверно пустили в расход. После ужина пошли на волю, сняли красивое дерево в цветах. В Тунисе растут много деревьев, названия которых нам неизвестны. И все цветут различного цвета цветами.  Очень красиво.
     04.10.12. Проснулись, небо пасмурное. Хорошо, что не жарко будет ехать на аэродром. В 10-30 стучит в дверь малый освобождать номер. Я ему на пальцах показываю, что ещё 1 час у нас. В 11-30 приходит баба, опять предлагает освободить номер.
     Без 5-ти 12 с вещами мы спускаемся в фойе. Сдаём полотенца. Нам возвращают наши 10 динар -- залог. Сдаём карту-ключ от дверей номера. Сняли с запястий браслеты-пропуска и сели в фойе за тот же столик, где сидели по приезде. Сходили по очереди на обед, ждём обещанный автобус в аэропорт. Некоторые уехали в аэропорт на такси. У нас до автобуса  ещё 4 часа ожидания. Приехали -- ждали, уезжаем -- ждём.

     В 16-30 пришёл автобус,  собирал  всех  отъезжающих  из  разных гостиниц. В аэропорт  прибыли  в 18-00  (по Москве в 21 час).  В 22 по Москве  вылетели из Туниса на А-320-м.
     В салоне человек 200. Я у окна. Рядом Ю.Е. и ещё парень. Сзади меня пацан лет 8-ми с родителями. Не сидится ему, стучит ногами в моё кресло, поднимает и опускает столик. Надоел, не даёт спокойно посидеть, подремать.

     Я оборачиваюсь и, несмотря на родителей, сидящих с ним рядом, говорю ему, что бы он успокоился. Иначе попрошу, что бы его высадили (?)  Он бестолково на меня смотрит и некоторое время молчит. Потом всё повторяется снова. Он опять начал суетиться, стучать ногами. Испытание для меня.
     Одна пассажирка (кажется, навеселе) включает Пугачёву вслух. Ей делают замечание.  Дело доходит чуть не до драки, пока её не успокоили.
     4 часа лёту (или мучений, как хочешь это назови) и мы в Питере. Нас встретили. Меня по пути довезли до дома Вика, дочь Тамары Викторовны, нашей с Ю.Е. попутчицы. В 3-30 утра  05.10.12. я уже дома. Прощай, Тунис.  Здравствуй Питер, дом и жена.
    
                ТУРЦИЯ, КЕМЕР 
     И наконец, думаю, в последний раз, в октябре 2013 года нас загнало в Турцию.
     Опять мой друг Юрий Ефимович уговорил меня поехать по туру в Турцию.
     С 01 октября 2013 года по 11 октября 2013 года с Ю.Е. мы соблазнились за 33 тысячи руб. на человека полететь в Турцию с 25.10.12 в Majesty club kemer beach hotel. От аэропорта  Анталия по автостраде на юго-запад в сторону города Кемер.
     30.09.2013. Юра приехал ко мне в 16-00. Сели, поели, заказали такси на 6-00 на 01.10.13.  Нам говорят, 375 руб. до Пулково-2. Почему? Сказали, если до 6-00, то 350 р. Хорошо, давайте на 5-55 за 350 р.  Выходим из дома в 5-45, ищем  «шкоду» белую. Нигде на Витебском её нет, все а/м пустые без водителей. Уже 6-00 прошло, машину не находим, выходим за ворота, нет. Психуем, что делать?
     Звоню дочке: дай ТЛФ такси, который ты рекомендовала, я его оставил дома. Стоим на остановке автобуса, Наташа диктует, я звоню. Связываюсь с таксистом. А он стоит у парадного подъезда. Ё-моё! Сели в а/м и за 12 минут мы доехали до аэропорта раньше, чем надо. Регистрация началась в 6-30.

     Раздевали нас, как кроликов, обшаривали, меня заставили разуться, (что-то у меня бренчит). Наконец мы в Боинге-747. Салон не полон. Вместо 8-30 взлетели в 9-00. Позавтракали в самолёте неплохо.
     3 часа с небольшим в полёте. В Турции время на 1 час назад. Получили багаж, сели в автобус. Говорят до отеля 1,5-2 часа езды. Ничего себе? В Питере обещали 30 минут. Экскурсовод, русская дева из нашей глубинки, сказала: забудьте, что вам говорили в России.
     На остановке у автозаправки, где мы с Юрой поменяли 100 долларов на их лиры
1 дол .= 1,85 лиры (дальше к центру хуже:
1 дол. = 2 лиры). Опросили нашу деву. Рассказала, что работает здесь сезонно, знает немного турецкий язык, не замужем, ей нравится.
     Проехали 2 или 3 тоннеля, вырубленные в скалах, смыкающимися с морем.  Доехали, дали нам квартиру, или комнату на 1-м этаже 2-хэтажной мазанки (как мне показалось), За окном тучи, дождь прошёл. У дома сухо, плюс 25 град. Наш апартамент № 1103.  Юрий отдал 10 дол. на ресепшине и  + 1 дол. носильщику. (Пишу на балконе 1-го этажа, перешагнул и ты во дворе). Ознакомились с местными заведениями, поели турецких лепёшек.

     В 19-00 идём искать ресторан (столовую) для ужина. Поели хорошо, идём домой (странно, домой), пасмурно, волны с гребешками, красиво.
     В комнате две кровати, диван, холодильник, кондиционер, туалет, душ с гелем и шампунем, мылом, палочками для прочистки серы в ушах, спичками турецкими, и пр. В холодильнике 1 бут. пива, колы, воды. Только единожды. Дверь в туалет и в предбанник к душу – одна! Я это вижу впервые.
     02.10.13. Проснулся в 6-00 по-местному времени. Всю ночь грохотал гром, сверкали молнии и дождь. Утром со двора пришёл необыкновенный запах каких-то растений. Ходили вдоль шоссе, смотрели, снимали на фото. После сытного обеда играли в дурака. Будем играть, т.к. погода пасмурная, но тепло. Так и делали.
     03.10.13. Завтрак с 7-00, а солнце появилось только около 8-00. Небо чистое, слабый ветерок, лёгкий прибой. Полежали под солнцем до 10-00. Юра пошёл воду пробовать. Под ногами камни и плиты. Волна его толкнула на камень и он поранил ногу до крови. Я его спрашиваю, где обещанный песочек на пляже?  Одна галька, камни и плиты. Придётся купаться в бассейне.

     Съездили в г. Кемер, 9 км. Частный турок отвёз нас туда бесплатно! Узнал, что мы россияне, хотя по-русски – ни бум-бум. Вот это человек. Кое-что купили. Я взял камеру, а аккумулятор забыл в отеле, раззява. Походили по магазинам. Стали искать автобусную остановку, но  не нашли, взяли такси.   Он, паразит, довёз нас за 16 долларов! Молодой наглец.
     После обеда у отеля делали покупки, приценивались, смотрели. В ресторане (вернее, столовая) нет каш, а брюхо уже соскучилось по овсянке. Вечером опять карты. Ю.Е. всё выигрывает.
     04.10.13. утро ветреное. Волны, солнце. Позавтракали. Хотели записаться на рыбный ужин в ресторане. Шиш, всё занято. Остаётся сауна. После обеда смотрим ТВ – заседание госсовета. Море волнуется, ветер, прохладно. После ужина опять ТВ, благо наших каналов несколько, и карты.
   05.10.13, суббота. Ветер, волны, холодно. На завтрак надел майку, рубашку, куртку, брюки, носки. С 8-30 до 9-30 полежали на ярком солнце и ветре, замёрзшие ушли. Решили идти греться в сауну. Записались на «турецкий» ужин в 19-00 на 06.10.13.

     Взяли в сауну мыло, мочалку, полотенце, плавки. Разделись, вошли в полутёмное жаркое помещение сауны. Я чуть не сел на парня в полумраке.  Оказалось, что там и женщины изнемогают от жара. Хотя по мне можно бы и погорячей.
     Затем идём в моечную, мужскую. Над головой стеклянный потолок под небом, вокруг мрамор, или его подобие. Сидеть не на чем. Стоишь перед раковиной, наливаешь в неё воду из двух кранов, вода не утекает: слива нет. Моешь голову в этой мыльной грязной воде, берёшь черпак (миска), вычерпываешь использованную воду себе под ноги, наливаешь новую воду, моешь, что хочешь, и так несколько раз. Хрень какая-то. Выходишь из моечной под душ. Дверца пластиковая  еле закрылась. Снова погрелись в сауне и по домам в мокрых плавках, благо недалеко.

     Предлагали массаж и прочее, только плати. Зачем? Дома под тёплый душ и не нужна турецкая баня. По стопочке приняли и под одеяло до обеда.
Об отеле. Отель находится в селении, название которой не запомнить, в 9 км. от Кемера. Автострада проходит вдоль берега Средиземного моря, а может быть и залива, бухты. С одной стороны отели, с другой - горы, есть тоннели. Зелёная растительность, в основном, вдоль берега на территориях отелей. Это пальмы разных сортов, лианы, кривые сосны с длинными иголками, лавры, кусты и деревья в розовых, белых цветах. Юг.
     Ресторан. Он там не один. Есть закусочный, кофейня и прочие. Основной главный большущий ресторан с большой раздаточной. В отличии от Хургады, где идёшь очередью друг за другом с подносом, показываешь, что тебе подать, и здесь же в середине зала ешь за столиком. Здесь же   ходишь по раздаточной вокруг стоек с тремя, четырьмя противнями какой-то еды, в других стойках мясо, рыба, соусы, приправы, зелень, фрукты, сладости. Берёшь сам, что надо. Ешь – не хочу. От раздаточной в виде пятиконечной звезды расходятся полузакрытые  продуваемые ветром пять галерей со столиками на четверых. Приятно.

     Выбор еды. За пять дней один раз ел рисовую кашу. Вернее, рис сварен в молоке, сладкий. Пришлось сахар забивать солью. Каши не варят. Два раза было вкусное картофельное пюре. А так картошка фри, варёные овощи, яйца всмятку, глазунья и омлет, кура, жареная форель (вкусно), зелень, фрукты, выпечка, соки, вино и т.д. Суп – протёртые овощи, томаты, вермишель (бурда без мяса), сыр, перчёная колбаса, кофе, чай. Мы сначала таскали в номер в холодильник булку, лепёшки, кумыс. Потом стали потихоньку всё выбрасывать.
     Жильё. 2-хэтажные дома с 8-мью квартирками. Где-то 3-хэтажные, стоят отдельно, между домами как бы улочка с асфальтовыми дорожками. В номере только бра на стенах, над койками. Потолочного света нет, поэтому из-за деревьев у нас полумрак. Есть холодильник-малютка, ТВ, кондиционер, сейф, туалет, душ, умывальник, фен, куча полотенец, гели, шампуни, мыло, спички, ватные тампоны, ватные палочки для чистки ушей (всё в отельевских упаковках),  балкон на 1-м этаже.  Сушить бельё негде, только под ветром на балконе.
     Экскурсии. 1 день на рыбалке – 60 дол. на человека, Клеопатра ещё дороже, можно и в в Израиль к Иисусу Христу. Только плати. Массаж в сауне -- 25 дол. Мы  – за бесплатные услуги. Попробовали турецкий ужин и рыбный, но позже.
   Люди. Русские, хохлы, мало из южных людей.  Старых, толстых баб и мужиков больше, чем молодёжи. Хотя до 2-х часов иногда музыка грохотала, может там и молодёжь была, но мы-то уже в кроватях отдыхали. Много и детей.
Торговаться мы не умеем, а потому берём за ту цену, которую называют. Местные знают, что люди приехали потратить всё, что привезли, зато и дерут с нас, как хотят.

     Сегодня 05.10.13 ждём по ТВ драчку Поветкина с Кличко. Не показали. Утром узнали, что Поветкину Кличко наддал.
     06.10.13. Поздравил Лизу с 7-милетием. Еле-еле отправил СМС, не проходит и всё. Юра тоже помучился с посланием. То ли код «+7», то ли «007». У меня с третьего раза прошло, Наташа откликнулась.
     Перед обедом прогулялись вдоль шоссе в сторону Кемера. Торговли там нет, только отели, вернулись назад. Купил Лизе банный халатик за 12 дол., + магнитики. Выпили за день рождения внучки, пообедали. На улице хоть и ветер, но очень жаркое солнце, повалялись 1,5 часа у бассейна. Никто не купался. Мы решились прыгнуть в бассейн.
     Вода пресная родниковая, холодная. Выскочили погреться на солнце, затем домой переодеваться в сухое. Полежали и пошли к долгожданному доктору лечить ногу Ю.Е., которая залеплена пластырем. (До этого доктора мы и не видели, только пустой кабинет). Пришли, а там девка-турчанка, лет 17-ти, по-русски ни в зуб ногой.  Мы поняли, что доктора нет, а она медсестра.  Я говорю ей, My friend is kill (вместо die, ошибся). Она рассмеялась, стала обрабатывать ногу Ю.Е. какой-то жидкостью. Я попросил дать коляску напрокат для раненого, не дала.
    
     У Ю.Е. ещё в большой палец правой ноги под кожу попал маленький камень ещё в море и стал нарывать. Дева отказалась его вытаскивать, посоветовала ехать в Кемер, или вызвать скорую помощь сюда. Я пообещал сделать операцию на дому. Так и сделали.
     Острыми ножницами надрезал кожу, извлёк «бяку», залил одеколоном и положил биопластырь. Всё обошлось. Я для Ю.Е. – хирург, а он для меня – банкомат. Я хожу без денег на прогулке, а он – с деньгами.  Дома рассчитываемся.
     Кстати, куда мы с Юрой ни ездили, везде он получал травмы. То голову разобьёт в Карфагене о древние развалины,  то средиземное море окропит своей кровью,  то с винтовой лестницы брякнется. И что будет дальше, я не знаю.

     Сегодня в 19-00 идём в турецкий ресторан (турецкий ужин) в соседний бар под шатром. А завтра идём в рыбный ресторан, сюда же. Посмотрим. Юре турецкий ужин не понравился, как говорится, жри, что дают. В обычном -- мы выбираем сами. Нового на блюде ничего не было, просто тебя обслуживают, приносят на стол. Правда, мне после 150 гр. водки и неплохо показалось: салат (или винегрет), соусы (вроде майонез), брынза, потом мясо с чёрным гарниром ( грибы, или бамбук?). мяса много, я не доел. Ю.Е. справился. В 19-00 уже темно, прохладно, пробирает ветер. Идём в койку.
     07.10.13. понедельник, тяжёлый день для меня после вчерашнего. Сердце барабанит, видно, давление. Ю.Е. дал корвалол и таблетку каптана (что ли). Завтракать пошёл он один. Я позже, примкнул к Ю.Е., но не смог долго на солнце, вернулся домой. ТВ, отдых и опять есть. Юра принёс кумыс и лепёшки. Смотрим ТВ, играем в карты и спорим о всяких вещах. И в конце концов он оказывается в споре прав.
     08.10.13. Встали в 7-30, пошли на завтрак, замёрзли. В 8-30 решили полежать на шезлонгах. Стало жарко, небо синее, облаков нет, ветер стих.  Позагорали до 11-00, потом в постельку перед ТВ на русские каналы. После обеда повалялись на солнце, попили сухого вина, поснимали.

     В 17-40 солнышко уже заходит, чувствуется наступление осени. В 18-45 уже темно, холодный воздух с гор. Ужин в 19-00 (хоть до 24-00). Что делать в конце октября – начале ноября на турецком берегу средиземного моря? Не знаю. После обеда опять потянуло на лепёшки с кумысом. Вкусно.  В 19-00 одеваемся потеплей в куртки, чтобы не простыть на открытой веранде ресторана.
     Да. Перед ужином хотел посмотреть, что я купил и засунул в сейф, но увы! Сейф не работает. вызвал ресепшин. Через 5 минут пришёл малый, посмотрел, развёл ручки, не помог. Вызвал техника (тот по-русски – ноль) лет 45-50-ти. Я  стал объясняться с помощью англо-русского словаря (хорошо, что взял). Тот начал сверлить, отвинчивать что-то. Наконец открыл сейф, и мы его снова закодировали и закрыли.

     После ужина на пляже ярмарка. Поставлены палатки, их быстро осветили, лежаки и зонтики как-то незаметно для отдыхающих убрали. На прилавках всякие безделушки, тряпки, чай, лекарства, даже трёх верблюдов привели. Хочешь за 5 дол. сфотографироваться с ними? Гони монету. Я напился вина, как бы отвальная. Ю.Е. воздержался, молодец.
     09.10.13.  Встать не смог, кружится голова. Еле сходил на завтрак и в постель. Ю.Е. вызвал доктора. Пришёл опять не доктор, а фельдшер, лет 50-ти. Общались по словарю. Замерил нам давление. У меня 140 на 60, у Ю.Е. 140 на 90. Говорит, о кей, здоровы. А у меня голова по кругу. Остаток дня пролежал, Ю.Е. принёс поесть. Спал с больной головой и шеей. Дома будем лечиться.
     10.10.13.  Самочувствие налаживается. Позавтракали, загорать перед отъездом не рискнули, стали собирать вещи. После ужина отдыхали, смотрели ТВ, дремали по очереди. В 23-00 пошли в ресепшин, сдали ключи, визитки, стали ждать автобус, его время 01-15, но уже 11-го октября.
     Народу человек 12 отъезжающих, другие не спят, гуляют. И служба не спит, встречают приезжающих, кажется всю ночь. Тепло. Выехали только в 01-25. Ездили часа 2 по всем отелям, собирая уезжающих парами, с плачущими детьми, колясками и одиноких.

     В 2-50 ночи привезли всех к магазину кондитерской фабрики в Анталии. Работают всю ночь, ждут нас, чтобы вытряхнуть карманы. Нас ранее обнадёжили, что на фабрике сладости дешевле. Я как-то не заметил. Купили с Ю.Е. сладости и автобус повёз нас в аэропорт. Приехали в 3-20 ночи. До самолёта (6-30) ещё 3 часа. Хочется спать, пить (воду отобрали), присесть негде. Люди спят на двух-трёх сиденьях, дети носятся, играют, другие капризничают.
     Встаём в длинную очередь со своим багажом. Минут через 15 узнали – не туда стоим. Пробежали в другой конец зала в другую очередь. Спросить некого: турки, немцы, ещё какие-то. Нигде нет информации о нашем рейсе в СПБ на 6-30, а время идёт. Один из работников пояснил, что смотреть надо не на время отлёта, а на номер рейса.

     Оказалось, наш рейс на 10 минут раньше. Нашли по табло нашу стойку 23, 24.  Это та очередь, которую мы вначале покинули.  Ё-моё!  Ю.Е. занял в конце очередь, она стала ещё длинней, я поставил вещи поближе к кассам. Стали принимать багаж на наш самолёт. Он чартерный, могут отменить, изменить время вылета, всё, что угодно им. Поэтому вместо 6-30 исправили  на 6-20, а ещё рейс есть и на 6-10. попробуй разберись.
     Стоим, очередь медленно, но движется, вещи подталкиваю ногой, не входя в очередь, не тороплю события. Подошёл Ю.Е., стали в полголоса обсуждать, где наша потерянная очередь, где мы стояли. Примкнули мы за одинокой женщиной, за ней молодая семья всё время укладывала вещи, успокаивала дитё, поила его и т.п. Нам это стало на-руку. Да и не удобно молодым выгонять старых из очереди, особенно такого солидного седого Ю.Е.

     Дошли до касс, сдали багажи, получили места в 29 ряду, а всего 31.  Поднялись  на 2-й этаж к стойке 62. там народ уже занял почти все места. Здесь Екатеринбург, СПб, Шереметьево. Должны бы уже и самолёт наш подогнать – 6-00 часов. Екатеринцы улетели, теперь наша очередь.
     Появилось табло, наш рейс.  Все вскочили в очередь. Турки у стойки между собой говорят, не обращая на нас внимания. 6-30, 6-50. Не пропускают. Я спрашиваю турка: Haw many timе to wait?  Он пожал плечами и они ушли. Очередь рассасывается, садятся, дети воют, устали не спавши, да и взрослые тоже. В 7-00 и часы над стойкой погасли. Никто ничего не понимает и некого спросить. Слоняемся, сидим, где попало, ходим в туалет, кто-то ест, кто дремлет. Один парень лёг на пол у стойки, чтобы быть первым, как в кино «Гараж».
     Где-то в 7-30 появился турок, велел идти вниз к стойке № 208. Все помчались вниз, я потерял Ю.Е. А он услышал от кого-то и спустился, меня не предупредив. Какой-то. Встали ещё раз (какой по счёту?)  в очередь. Табло горит, турок нет. Я пошёл смотреть главное табло. Там наш рейс вместо 6-20 записан на 8-00. вокруг ни одного турка. Иду опять к табло. Там уже исправили на 8-10. Что будет дальше?  Наконец всех измученных турецким безобразием посадили в два автобуса и в самолёт А-320.

     Взлетели в 8-05. Дали попить, потом поесть. Еда паршивая, я не ел (Ю.Е, смолотил), хотелось поспать. Фиг вам! Два ребёнка капризничали, орали. Один – почти до Питера. А матери хоть бы что. Не полёт, а мучение.
     Вышли из самолёта в 11-00 (по нашему в 12-00 с копейками. Взяли багажи, Юру встретил Миша, а я пошёл с двумя сумками на обоих плечах искать автобус № 39. Еле нашёл. Дома оказался в 14-30. Никого. Пошёл в магазин, взял Талку-0,5, скумбрию (соскучился по солёной), посмотрел ТВ, позвонил Лене  и спать.
     Еле нашёл положение для головы. Болела шея, левое плечо и левая часть под черепом. Голова стала кружиться. Позвонил Лене на дачу, что принять? Выпил парацетамол, намазал затылок кремом  Кетонал.
   
     Спал плохо. На правом боку комната плывёт, на левом больно. Утром не смог помыть лицо. От наклона голова кружится, хватаюсь за мебель, чтобы не упасть. Зашумело в ушах. Давление 117 на 92, пульс 62. съел овсянку, выпил крепкого чая, вроде полегчало.
     В 12-10 давление 120 на 86, пульс 66. Пишу. А зачем, не знаю, кому-то, может быть, и пригодится в будущем, но не мне. Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна. Одного полёта в самолёте и того достаточно. Хватит.
Все наши вояжи я заснимал видеокамерой «Панасоник». Смотри – не хочу.

                ДОМА
     В моём доме меня выбрали заместителем Председателя нашего ТСЖ, где я в меру своих сил трудился на добровольных началах до середины 2015 года.               
 С 2017 года начались нелады с новым председателем ТСЖ, а затем директором (им же) управляющей компании «Город на Неве». Дело дошло до суда, обращений во все организации, в «78 канал» ТВ СПб. Напрасно! Даже губернатор дал просто отписку на моё обращение.
     Вернувшись из Турции, я решил заняться своим здоровьем. Прошёл кучу врачей, анализов, процедур и прочего. Здоровья во мне оказалось мало, надо лечиться. Тут и желудок, печень, лёгкие, сердце, ноги, предстательная, поджелудочная железы, глаза, и т.п.  Лучше бы не знать всего этого и не делать.
Ломал правую челюсть, разорвал правое ахиллесово сухожилье, неоднократно оперировал вросший ноготь правой ноги, вставили тазобедренный эндопротез в правое  бедро, заменил оба хрусталика глаз, лечил внутренние органы, прошёл кучу исследований УЗИ, рентгена, теперь водянка в начальной стадии и прочее. 

     В 2013 году умирает второй  брат Юра (см. «Больница. Юра»). Из братьев Васильевых я остался за старшего.
     Конец 2013-го и 2014 год для меня стали трудными. Перенёс две операции на правой ступне в разных больницах. С марта по июль 2014-го велели ходить на костылях (см. «Операции»). Я безвылазно сидел дома, пил лекарства, ходил по квартире на костылях, сидел за компьютером.
     Пришло приглашение из Центра Фёдорова на 14.07.2014 на предварительное обследование для бесплатной операции катаракты правого глаза. Но принести надо штук 10 анализов и разрешений от разных врачей (вплоть до стоматолога), действие которых не более  10 дней до назначенной операции. Если не можете, принесите справку от лечащего врача, что Вы нетранспортабельны.

     Конечно, на костылях я не смогу пройти всех врачей до июля. Я позвонил в Центр, прочитал текст этой справки из поликлиники и меня назначили на 15.01.2014 года. А без справки надо было бы оперироваться за свои деньги, как брат Юрий за 40 тыс. руб. Принёс я справки в Центр, посидел у них в зале на сквозняке и у меня на губе появилась маленькая болячка.
     Через два дня назначили операцию. Посидел с такими же, как я в белых халатах и тапочках перед операционной, опять замёрз от сквозняков, вызывают меня. Завозят на тележке в большой, обитый блестящим железом зал, перекладывают меня на спецкойку. Я лежу, рассматриваю в отражающем потолке происходящее. Мимо провозят туда-сюда оперируемых, ко мне никто не подходит.  Вот пришла группа врачей, стали шуршать надо мной, подключать монитор, аппаратуру, сейчас начнётся.  Нагибается к моему лицу врач, спрашивает (в зале десятки коек с врачами, шумно):
     -- Как вы себя чувствуете?
     -- Нормально.
     -- Хорошо … а что это у вас на губе?
     -- Простуда, у вас прошлый раз простыл.
     Пауза, затем совещание с сотрудниками шёпотом, чтоб я не слышал.
     -- Вам придётся прийти к нам в следующий раз. С таким видом мы оперировать не можем. Приходите, когда всё пройдёт.
     -- Ну, как же? Я не виноват, что простыл у вас, столько анализов прошёл.
     -- Не имеем права оперировать с герпесом.
     Опять на коляску и вон.   Прошёл всё-таки эту и вторую операцию уже на левом глазу через год.
     Компьютер, подаренный дочкой и зятем, помогает мне коротать время, записывать впечатления, сочинять в меру своих способностей. В 2015 году с натяжкой и «напругой» напечатал книжечку «Последняя четверть» 2015 г., 50 экземпляров. 49 экземпляров подарил. Потом ещё. Приходилось оплачивать расходы самому.

                О ДРУЗЬЯХ
     Есть друзья постоянные и случайные, временные люди в жизни каждого человека. Мама, папа, дети, братья, сёстры и им подобные – это постоянные люди. Жёны, мужья – случайные (временные люди). К постоянным я отнёс бы и друзей. Не тех, что были в детстве, юности, а те, с которыми дружишь всю жизнь, доверяешь им, как себе, помогаешь и получаешь эту помощь бескорыстно от них. Без них не было бы той биографии и событий, которая описана выше.
     В моей жизни это КЛИМОВ Юрий Ефимович, РЯДУЕВ Борис Михайлович и ГРАДУСОВ Игорь Владимирович, конечно, и их семьи.

     КЛИМОВ Юрий Ефимович (06.05.1937- 09.04.2021).
     С Юрой мы подружились, когда в 9-м классе нас посадили за одну парту. О нём упомянуто выше. После армии Юра несколько дней жил у нас в Ломоносове, готовясь и сдавая экзамены в железнодорожный техникум. Родители Юры ещё оставались жить в Кронштадте. Я, как мог, помогал Юре подготовиться в техникум. Кстати, я помог и своему брату Юре поступить в техникум, сдавая письменную математику за него. Чуть не погорел, но пронесло. На фото был брат Юра, а сдавал я на 9 лет моложе его, пронесло. Его жене Людмиле Алексеевне – в финансово-кредитный техникум, передавая шпаргалки в класс. Ещё в Кронштадте ко мне обращался наш сосед помочь с математикой. А друг брата Юры Женька Семёнов брал меня в Ленинград, когда поступал в музыкальное училище.  Математика – мой любимый предмет.

     О Юре Климове. Надо же ему всю жизнь посвятить строительству мостов! После Мостоотряда № 19 Ю.Е. пошёл в «гору». Стал начальником другого МО, а затем замом начальника Управления в Сибири, в Нижне-Вартовске. Это время мы не встречались, пока он не вернулся в родную Гатчину. К тому времени его родители уже перебрались в Гатчину. С тех пор мы опять встречались, ездили отдыхать и бывать друг у друга в гостях.
     В 2005 году исполнялось 50 лет со дня окончания нами 10 классов  школы № 422 в Кронштадте. Мы были первым выпуском этой школы. Я созвонился со школой и нас пригласили на торжество в феврале 2006 г.

     Из Питера были только я и Юра, кронштадтских – Володя Захаров  и Толя Уляхин. Утром мы с Юрой приехали на автобусе в Кронштадт, вышли у Гостиного двора и ищем глазами Уляхина и Захарова. Время идёт, никого не видим, не признаём. Правда, много лет прошло. Видим у магазина двоих бородатых и сгорбленных мужика, но явно не наши. Решили подойти и спросить. Оказывается, это они, наши.
     Перед школой решили зайти в закусочную согреть душу. Выпили, поели, поговорили и пошли. В школе встречают нас старшеклассницы, регистрируют, показывают куда идти. Смотрят на нас, как на динозавров (со слов Ю.Е.), ибо у них даже учителей таких старых нет.  Кроме нашего класса были и позже нас окончившие выпускники. Там были и мужчины и женщины.

     Показали нам концерт. Мы на сцене что-то говорили, принявшие до того на грудь. Затем директорша пригласила нас «откушать» в столовую. (При нас здание школы было гораздо меньше. Помещения столовой не было.)  Нас неплохо угощали, да и у нас было кое-что с собой. Учительницы, годные нам в дочки, раскраснелись, развеселились.  Мы уже  стали и за ними ухаживать, знакомиться поближе. Но дальше этого дело не дошло. Разошлись с приятными воспоминаниями.
     С Юрой мы, будучи на пенсии, слетали в Африку, Турцию, в его родовое гнездо – деревню Лапино, затем в Турцию.
     Приятно и полезно иметь друга в старости. Понимаешь его с полуслова, с полувзгляда и шутки понятны.

     Намедни я дома размораживал большой  холодильник и всё содержимое перекладывал в другой малый холодильник, как вдруг нечаянно уронил десяток яиц на пол. Большая часть их разбираясь. Я смотрел на пол и не знал, что же делать?
     Звоню другу, что делать. Яйца же не собрать уже. Юрий Ефимович по этому поводу отвечает:
     -- Возьми кусочек хлеба, поставь рядом бутылочку, ляг на пол, макай хлебцем в яйца и закусывай.
     Лучшего смешного ответа я и не мог от него услышать!
     И ещё. 23.08.15 я еду в электричке в Гатчину к Юре в гости. Он встречает меня у платформы и рассказывает:
     -- Стою у касс, жду тебя.  Подходит мужчина с сумкой на колёсах.  К сумке привязана за поводок маленькая чёрная собачка – кобелёк. Проходит мимо молодуха тоже с маленькой рыжей собачкой на поводке.            
     Мужик купил билет, а его пёсик уставился на рыжуху и ни с места. Мужик его тянет за поводок и говорит:   
     -- Да, плюнь ты на неё.
     Я чуть не упал от смеха. Представил, как пёсик должен плюнуть на рыжуху и уйти.  К большому сожалению Юрия Ефимовича не стало 08.04.2021г.
      
               Всё будет так, как есть, как было в жизни раньше,
               Но только без Тебя.  Разрушен диалог.
               Без Друга, без Тебя придётся жить мне дальше ...
               Тебе, Друг, посвящаю со скорбью сорок строк.

 
              РЯДУЕВ Борис Михайлович (18.03.1939 – 06.01.1991).
     Мы с Юрой Климовым заканчивали 10-й класс 422-й школы, а Боря  учился в 9-м. Мы ещё не знали друг друга, а он почему-то нас знал. Я с Борей оказался в 1956 году в одной бригаде электромонтажников 10-го цеха Кронштадтского Морского завода. Цех № 10 находился в Деловом дворе, а наш участок в квадрате завода. Начальником цеха был капитан 2-го ранга Рябинин. К слову, в те годы все начальники цехов Морского завода были морские офицеры запаса.
     С Борисом я потерял связь, когда в 1958 году перевёлся в СРЗ-28 в Ломоносове. Будучи студентом последних курсов, мы встретились с Борей у СЗЗПИ у Кировского моста году в 1965-м. Он был уже женат на Нелли Михайловне Парыбиной. Я ещё гулял холостым. Он пригласил меня в гости с Леной Кобак,с которой я дружил. Они жили у зоопарка. С тех пор мы с Борей и его семьёй были – не разлей вода.

     Боря любил рисовать, ходил на природу с мольбертом, путешествовал.
К путешествиям с рюкзаком и палаткой он приучил и меня. Подарил мне рюкзак, штормовку, удочку, только бы я увлёкся походами. Оставляя жён дома, мы побывали с ним в Пскове на реке Великой, в Новгороде в Юрьевом монастыре, на реке Волхов и других местах.
                Юрьев монастырь
     С Борисом я, пожалуй, провёл время в молодые годы больше, чем с другими друзьями. За это время я стал инженером-электриком, он окончил Мухинское училище и стал дизайнером по стеклу (кажется так).  Он, как художник, часто путешествовал пешком и на электричке по нашему Северо-Западу. Стал и меня приучать к туризму. Мне это понравилось, и мы часто с ним стали проводить отпуска на природе, без жён и детей.
     3-го августа 1979 года на Московском  вокзале СПб нас провожали жёны.  Мы взяли с собой рюкзаки, фотоаппарат, я – удочку, Боря – мольберт и помахали жёнам ручками. Ехали, куда глаза глядят.  Вышли на станции «Волхов мост» и пошли вдоль реки на север подальше от посёлка. Погода была хорошая, тепло, солнечно. Поставили палатку на берегу под деревьями, обошли территорию. Ни людей, ни грибов не нашли.
     Боря развёл костёр, стал готовить поесть и выпить за начало отпуска. Я забросил донку с червями, поймал три маленьких ерша. Хотел их почистить и сварить, но Боря расхохотался на мой улов, и пришлось их выбросить. Похоже, что рыбы в реке Волхов нет. А тут ещё буксир-тихоход появился с баржей. Волны распугали всех речных обитателей.
 
     Когда ужин был готов, я заснял улыбающегося Бориса со стопкой в руке, и мы хорошо поужинали.   Вечерело, было тепло.  Уходящее солнце освещало восточный противоположный берег Волхова, низкий, заболоченный, неприятный на вид.  Боря наломал веток, постелил их в палатке для спанья (он это умел делать по опыту) и мы завалились спать. Поболтали при фонаре и заснули.
     Среди ночи нас разбудил сильный дождь. Потоки воды стекали с обрыва под нашу палатку. Много одежды намокло. Еле дождались солнечного утра и стали сушить намокшую одежду. Хорошо, что не холодно.
     Что делать дальше? Оставаться здесь, или идти на север, а там тоже самое, безлюдно. До ближайшего жилья несколько километров.
 
     Боря предложил изменить курс и отправиться в Новгород. Он там был и многое знал. Мы собрали свои манатки и пошли обратно на станцию. Посмотрели в южную сторону.
      Там в Волхов впадают бесчисленные ручьи, болота. Не для нас, не пройти вдоль берега.  Взяли билеты до Чудово назад и стали ждать поезд.
     Доехали до Чудово, снова купили билеты уже до Новгорода. Поезд на Новгород шёл через несколько часов, и мы пошли в город, надеясь купить еды и спиртное.
     Увиденное навело на нас тоску и уныние. Дома старые покошенные, на улице грязь, обрывки бумаг. Я бы там жить не смог. Выпивку мы не купили. Мужики только усмехнулись нашей затее, так как выпивка продавалась по талонам и в определённое время. Такие были времена борьбы с выпивохами. Пришлось время коротать на вокзале.

     Сидим мы и видим вошедшего милиционера. Тот окинул взглядом присутствующих, увидел нас, одетых в штормовки, в грязных брюках, резиновых сапогах и с рюкзаками.
     Вошёл ещё один мент. Стали проверять документы у самых подозрительных.  К нам пока не подходят.  Нас с Борей разобрал смех, не зная от чего. Наконец менты дошли и до нас, смеющихся оборванцев, могли бы забрать для выяснения личности.  Мы показали им наши питерские документы и спектакль окончился. Через несколько часов мы уже были в Новгороде.
     Мы походили по Новгороду, посмотрели церкви, Софийский собор, Новгородский кремль, памятник 100-летию России. Боря мне всё объяснял, почему купола у церквей в виде шлема и в виде луковицы и многое другое.  Затем мы направились в Юрьев монастырь. Там была возможность Борису разгулять свои способности художника, так как там находились церкви, музей деревянного зодчества, а также туристская база. Там мы сможем получить харч и спальные места за небольшую плату.
   
     ...Сейчас я удивляюсь, как мы тогда могли покупать ж/д билеты, талоны на туристской базе и прочее, имея в кармане не так уж много денег. Ведь дома оставались жена и дети, и им надо было тоже питаться. Ответ прост. Всё было дёшево и доступно...

     Итак, мы доехали до Новгорода, посмотрели, погуляли, затоварились и отправились в Юрьев Монастырь там была туристская база. Поселились мы в монашеской келье на десять дней. Вокруг нас находились церкви, старый, видимо, 14-го века собор, но не восстановленный, и всё монастырское подворье.
     Юрьев монастырь стоит на берегу, вернее, на мысу озера Ильмень и реки Волхов. Вид ошаленно красивый. Когда нам давали в столовой кашу в мисках, мы уходили на высокий берег Волхова, садились на траву, лопали кашу и любовались проплывавшими судами. Август выдался тёплым и не дождливым. Нам повезло.
     Боря с мольбертом стал уходить на этюды, а я пытался ловить рыбу и, как прежде, напрасно. Потом мы с ним пошли в музей деревянного зодчества. Туда были свезены все деревянные дома и церкви из округи, построенные без гвоздя. Там их были десятки и более.
     Боря выбрал один дом, стал снимать его размеры. Сказал, что в Посёлке построит такой же. Но его замыслы почему-то не осуществились, построил дом по своему проекту и не хуже, но на гвоздях.
   
     В музее Деревянного зодчества Боря написал картину (не закончил) вид на Собор Юрьева монастыря, как он его увидел с территории музея. Я на всякий случай оттуда же сделал снимок. Разница, конечно, налицо.
     Боря сказал, что художник не фотограф, а создатель произведения, куда он вкладывает душу. Вот поэтому фото не совпадает с картиной. Я согласился. Картина более привлекательна, чем фото.
     Прощаясь с Юрьевым монастырём, мы прокатились на пароходе, посмотрели Новгород с реки, Детинец и другие примечательности Новгорода. Всё было замечательно.

     Настало время надеть рюкзаки и отправиться дальше, куда глаза глядят. А глаза уже глядели к дому, отпуск заканчивался. Мы успели познакомиться с девушкой, которая решила с нами путешествовать, доехали до станции Луга. Там от Толмачёва пешком вдоль реки Луга пошли по местам, где я когда-то был в доме отдыха и знал эти места.
     Поставили палатку, купались, я ловил рыбу, которой не было, Боря рисовал.
     По реке Луга ходил сезонный  пароходик туда-сюда. Мы решили прокатиться вместе с экскурсантами. Массовик играл на баяне и многие танцевали на палубе. Я напросился его сменить. Он с удовольствием мне уступил баян. Я немного поразвлёк народ, и на этом наша поездка закончилась.

     Боря стал торопиться в Вырицу домой и уехал, а на мне осталась девица, которую я не знал, куда девать. Она попросила меня доставить её в Питер, что я и сделал. Там у неё были родственники. Я приехал домой к семье. Наш отпуск 1979 года с Борисом закончился.
     За время, почти в месяц нашего совместного пребывания  днём и ночью, мы ни разу не спорили, не ссорились. Как у нас это получалось, не знаю. Для себя я этот феномен объясняю настоящей дружбой, взаимоуважением и взаимопониманием друг друга.   Кому-то Борис не нравился, не находили общий язык. Но не для меня и многих других.
     В его ленинскую улыбку нельзя не влюбиться. И многие женщины влюблялись, дружили с женой, дружили семьями. Он был центром компании.

                Иверский мужской монастырь
     Следующий отпуск в мае 1980 года был тоже замечательным. Фотографии остались. Я смотрю на них, на чёрно-белые, и вспоминаю воочию, что было.
     Немного истории...   
     В Ломоносове мы как-то с ребятами загорали в парке и меня соседка Таня познакомила со своей подругой Маргаритой Евгеньевной Яковской из Ленинграда. Она готовилась стать к.т.н.  Мы подружились.
     В мае 1980 года я договорился с Ритой поехать в Старую Руссу. Она водила «Жигули» копейку. Рано утром мы с Борей сели к ней в Жигули и поехали в Руссу.
     Я сидел на переднем сиденье, Боря сзади. Как только я махал руками, что-то рассказывая, Рита одёргивала меня, говоря, чтобы не мешал ей смотреть на дорогу и на дорожные знаки. Я подчинялся и замолкал. Приехали в Старую Руссу после обеда. Рита пошла на почту звонить в Питер маме, а мы зашли в магазин и уговорили её поехать на реку Ильмень  на рыбалку.
   
     На берегу было много таких. как мы рыбаков с палатками и  на машинах.
Рита поставила свою машину на верху обрыва, а Боря развёл костёр у воды. Там же и палатку поставил.  Я забросил снасти, сели втроём выпили, поели. Я ничего не поймал, как обычно, стали укладываться спать. Комары донимали. Рита пошла спать в машину, мы в палатку. Спать не хотелось и мы с Борей по очереди навещались к Рите в машину. Никого она к себе не пустила. Только измучились от бессонницы, мы и она. Наступило дождливое утро. Мы собрали манатки, и Рита отвезла нас в Старую Руссу. Морды у нас троих были не выспавшиеся, опухшие. Рита уезжала в Питер готовиться на работу в понедельник, а мы оставались. Поцеловались с ней в щёчку и помахали ей рукой.
     После отъезда Риты в Питер, мы с Борей походили по городу, зашли в местный музей, посмотрели с экскурсантами достопримечательности, и Боря сказал:
     --  Поедем на Валдай?
     -- Поедем.
   
     Не думая долго, мы взяли билеты на поезд до станции Валдай.  Залезли в пустом вагоне на верхние полки и заснули. Проводница нас разбудила, и мы вышли  в городе, или посёлке, так называемом, Валдай. Не знаю, как его назвать. Представьте, что  это был май 1980 года.
     Не зная, куда идти, мы стали спрашивать, где можно переночевать или поселиться. Нам показали Дом рыбака, куда мы и направились.
     Дом рыбака в мае месяце ещё не функционировал, и нас с трудом туда заселили, как питерцев. Администратор, приятная полная женщина, уступила нам небольшую комнату с двумя койками, где мы поселились заплатив ей вперёд за несколько дней
   
     Сам по себе, г. Валдай тогда был селением нищим. В магазинах было пусто. Хорошо, что мы из Питера взяли с собой кое-что из консервов, и этим питались. (Ещё раз повторю:  То, что мы покупали, было дёшево. Денег, что мы взяли с Борисом с собой, нам хватало).
     Мы поселились в комнате, ходили за грибами, Боря писал пейзажи, а я иногда фотографировал тот же пейзаж, или вид. Совпадений не было.  На что Боря отвечал, что художник не фотограф и тд. Поэтому мои чёрно-белые фотки не совпадают с Бориными этюдами. (Это я уже упоминал).
     В мае было прохладно. Ходили мы в свитерах, фуфайках и резиновых сапогах. Обошли почти всё озеро. А однажды взяли билеты на пароходик, который возил желающих посмотреть Валдайский Иверский монастырь на острове, и приплыли на остров.
   
     Монастырь огорожен каменным забором с башенками. Внутри усадьбы церковь, служебные постройки  и здоровенный кирпичный собор. Внутри собор пуст, стены, перекрытия, вход – всё порушено, только голуби летают. Вид был удручающим. Сейчас посмотрел в интернете на этот монастырь – красота, всё восстановлено, а тогда в 80-м...
     Народу было немного, все тепло одеты, а мы как бомжи.
     Боря опытным глазом усмотрел группу девчонок с коренастым, с бородкой мужичком, который подробно всё им рассказывал. Оказывается, он преподаватель московского художественного училища и везёт учениц по российским достопримечательностям. А направляются они из Москвы в сторону Питера.
     Короче, у него с Борей нашлось много интересных тем для беседы и по возвращении из монастыря решили вместе встретиться у нас в комнате. А дядька спросил, можно ли взять с собой некоторых девчонок. Мы, конечно, не возражали. Не возражала и администраторша, т.к. многие комнаты  ещё пустовали.

     Мы с Борей купили выпивку, закуску и они что-то принесли. Всё холодное вывалили на небольшой стол, расселись на кроватях почти вповалку. Нас стало шесть-семь человек. Девчонки поначалу, видимо, стеснялись своего учителя и он тоже, а после первой-второй рюмки разговорились, стали шутить.
     Рядом со мной сидела облокотившись на моё плечо толстушка монгольского вида. Оказалась японка, по-русски ни бум-бум, только по-английски. Одна девушка её переводила. У меня левая рука сама поползла к её груди, а она только улыбалась и не отстранялась. Вот вы, мужики-читатели, когда-нибудь обнимали японку в те годы? Нет? А мне довелось.

     Просидели мы допоздна, учитель был достаточно пьян, да и девки навеселе. Утром рано им предстояло уезжать. Их ждал автобус.
     Мы их проводили до гостиницы, расцеловались. Боря взял адрес этого учителя на всякий случай. Но случай так и не представился. Больше их мы не встречали. Пути наши расходились. Отсидели мы своё в доме рыбака, расплатились и отправились во Псков.

                Спасо-Мирожский монастырь
     Не помню, где мы там поселились, но осмотрели все церкви в округе, Псковский кремль.  Я пытался ловить рыбку в реке Великой, не поймал. А Боря успел написать несколько этюдов. Один у меня в рамке на стене. Это Спасо-Мирожский монастырь с церковью Архимандрита Стефана и собором Преображения Господня. Ничего общего с моей чёрно-белой фотографией нет.
     Очередной отпуск заканчивался, и мы с Борисом вернулись в Питер к своим семьям.
     Путешествия с Борисом были и другие, не упомянутые здесь. Борису Михайловичу и его жене Нелли Михайловны мною посвящено много стихов и миниатюр по различным поводам, помещённые в первых произведениях.      

     Часто мы с женой бывали у Бори с Нелей в Посёлке на Оредеже. Боря после походов всегда оставлял эскизы и наброски о тех местах, а я фотографировал. В 1963-м году я состряпал небольшое стихотворение на его день рождения. И с тех пор понеслось, поехало. Почти каждый его день рождения, его жены и других знакомых я пробовал поздравлять стихами  (конечно, наивными, но смешными, для развлечения. Но первой «жертвой» стихов был сам Боря).
     Однажды в Посёлке мы пошли с ним по грибы. Я взял фотоаппарат. Говорю:
     -- Давай, я тебя сниму.
     Он сначала отказывался, затем мне говорит:
     -- Давай снимай!
     А сам стоит в резиновых сапогах посреди лужи в разбитой грязной дороги, а вида никакого. Боюсь, что он не выдержит и уйдёт. А давай и щёлкнул, а позже, глядя на это редкое фото, сочинил:
             От лица Бори:

        Мне 45. А я всё жду чего-то ...
        Не радость ожидаю, не беду,
        А просто вот стою и жду
        И уходить мне с места неохота.
        Я в ожиданье, а лицо в заботе.
        Прошло лет этак 5, как я стою,
        На фотокарточку поставив жизнь свою,
        Забыв о доме, хлебе и работе.

        Уж скоро осень -- слякоть и ненастье,
        И журавли потянутся на юг.
        Мне не до них, мне недосуг,
        Стою, молчу и в этом вижу счастье.
        Я здесь хозяин, а не гость в прихожей.
        Я простою, пожалуй, сотню лет,
        И время не оставит на мне след.
        Я буду на себя всегда похожий.

        Из колеи меня теперь не выбьют,
        Я буду ждать того, что ждал:
        Передо мной наполненный бокал,
        Когда же за моё здоровье выпьют?
           Его д.р. 18.03.84.

     Отец Нелли -- Михаил Павлович с внуком Максимом, младшим братом Нели,  в Посёлке на даче каждый вечер обходил двор и всё закрывал, подбирал, что было  забыто. Этому учил внука. И я того же придерживаюсь. У Бориса на даче мы собирались компанией, выпивали, жгли костёр. Однажды Боря стал сжигать на костре свои неудавшиеся, как ему казалось, этюды и рисунки. Мы, обжигая руки, тащили их  из костра себе на память. Часть их досталась и мне. Боря лишь улыбался.
     Интересно, что родители Нелли позже стали жить на улице Руднева в доме, в котором жила и моя будущая вторая жена Ирина.

   В декабре 1990-го года Боря оказался в больнице Ленина на Большом проспекте с инсультом на работе на 51-м году жизни. 6-го января 1991 года его отпевали и похоронили на Парголовском кладбище. Память о нём осталась в его картинах и моих стихах о нём.   
        Наша дружба не прошла,
        Только стала однобокой.
        Дружба стала одинокой,
        Больше молчаливой,
        И под час тоскливой.
     Представляю, Боря с нами,
     Мощный лоб Его блестит,
     Как всегда лицо горит,
     Может быть от вдохновенья
     Или, может, от давленья.
        Видим мы сиянье глаз
        И широкую улыбку.
        Он в застолье -- крупный ас,
        Покоряет духом нас,
        Увлечёт любую рыбку!
              2007.   

     Я раза два бывал в Кронштадте у матери Бориса Александры Михайловны после его смерти. Она себя плохо чувствовала и вскоре умерла. Об отце Бориса мне ничего не известно.

                ГРАДУСОВ Игорь Владимирович (1941-1994).   
     Игорь вырос у мамы, можно сказать, под боком без отца, но маменькиным сыночком, как некоторые, не был. Про отца, как-то не приходилось спрашивать, неудобно. Жили они с мамой в Ломоносове вдвоём небогато. Мама работала одна на тяжёлых работах, сын учился. Галина Михайловна, его мама, запомнилась скромной, тихой доброй женщиной, подружила с моими родителями. Игоря, по-моему, никогда не ругала, или не за что было.
     Позволяла его друзьям приходить в их маленькую квартирку, развлекаться. Не поступив в ЛГУ с первого раза, Игорь стал работать токарем на Судо-ремонтном заводе СРЗ-28. Меня с Игорем познакомила моя мама, работавшая уборщицей в этом же цехе. Это произошло в 1958 году.
     Тогда моей маме очень понравился рыженький весёлый парень, приплясывавший возле работающего токарного станка. Девчонки-токари тоже восхищались им. А я работал электромонтажником в соседнем электроцехе. Так мы познакомились и дружили до его кончины. На заработанные деньги он купил Казань-2, приёмник с магнитофоном. Очень любил буги-вуги, твист, чарльстон и учил нас их отплясывать. Кроме того, занимался культуризмом и самостоятельно создал из своего щупленького тела красивый сильный торс мужчины.
     В 1965-м я поступил в СЗПИ, Игорь -– в ЛГУ на юридический факультет.  После окончания университета Игорь работал следователем в разных местах области.   
   
     Помню август 1967 года (если не ошибаюсь), Игоря в Ломоносове в форменном кителе следователя прокуратуры. Он выглядел солидно. Выступал перед врачами и медсёстрами в больнице г. Ломоносова и в других учреждениях города. Когда он мне показывал свой форменный китель изнутри, мы с ним хохотали. Подкладка вся истрепалась, была в дырках, а снаружи китель смотрелся терпимо, ничего.
     Таких заводных парней я не встречал. Спасибо матери Игоря Галине Михайловне, тащившей без мужа сына к просвещению. Жили они, можно сказать впроголодь. В однокомнатной квартире мама Игоря ничего не запрещала делать. Поэтому мы с его однокашниками-студентами юрфака ЛГУ часто встречались, ходили в парк на танцы и плясали рок-н-рок в квартире. Игорь был центром внимания у ребят и девушек. Я часто приезжал с ним на праздники в здание юрфака, даже ночевал с ребятами в их общежитии.

     Закончив юридический факультет ЛГУ, Игорь работал следователем, замом и прокурором в различных городах Лен. области. Я бывал у него в Кингисеппе, Усть-Луге, Выборге, Приморске.
     Особенно много времени я провёл у Игоря с Ниной в Выборге: парк Монрепо, Батарейная горка и отпуск на даче мэра Выборга, который уступил её нам на время отпуска.  Нас тогда с Игорем посадили на катер с пограничниками и высадили на остров Крепыш. Отдыхавшие там дети уехали домой, а рабочие занимались консервацией лагеря. Предупреждённый комендант поместил нас в коттедже с двумя комнатами, кухней, всей утварью и даже со съестными припасами мэра. Благодать.

     Я уговорил Игоря поехать на рыбалку. Был конец августа, тепло, правда, купаться уже не хотелось, когда есть душ. Утром дали нам лодку, и мы выплыли из бухты на открытую воду.  Над водой висел сиреневый туман.
     Мы опустили якорь, забросили удочки, но рыба не клюёт. Появился прохладный ветерок и туман стал оседать.
     Вдруг мы увидели невдалеке торчащую из воды трубу, вроде перископ подлодки. Поджилки у нас задрожали, недалеко же финская граница. Мы стали быстро сматывать удочки, туман осел. Вместо перископа оказалась полусухая ель на крошечном островке! Стало смешно, но ветер стал усиливаться, а до нашей бухты грести и грести против волн. Тут выныривает пограничный катер и в рупор запрашивают, кто мы такие. Игорь ответил, нам пожелали хорошего отдыха и они укатили. А мы против волн гребли к нашей бухте. Когда причалили к пирсу, я признался Игорю:
     -- Слушай, а я струхнул, когда не могли одолеть волны на открытой воде. Ты же знаешь, какой я пловец.
     -- Я тоже, -- ответил он.
     Больше мы не удили рыбу, толку не было. Кормились мы в столовой с рабочими, готовить не было необходимости. Теперь у нас была задача – грибы. 
     Рядом с островом, где был лагерь, находится ещё островок, на него перекинут был небольшой мостик. Вот на тот островок мы однажды отправились за грибами.
     Их там оказалось уйма. Собирать некому. Рабочие торопятся закончить работу, а у нас времени, хоть отбавляй.
     Таких шляп красных грибов мне в жизни видеть не приходилось. Раза два мы сходили за грибами, надо сушить, иначе придётся выбрасывать. Чистили, здесь же на кухне нанизывали на нитки и сушили. Когда с корзинами возвращались в лагерь, рабочие удивлялись такому изобилию.
     В один прекрасный день Игоря разыскало московское начальство и по почте сообщили, что он назначен Транспортным прокурором СЗФО. Это событие мы с ним отметили и стали собираться к дому. Семье Игоря надо было переезжать в квартиру в Ленинграде.       
     Незабываемые поездки. Особенно, когда его назначили Северо-западным транспортным прокурором.

     На «Волге» с Валентином за рулём мы ездили за грибами, на рыбалку, в гости к прежним друзьям и сослуживцам Игоря. Он меня познакомил со многими его сослуживцами, с Борисом Александровичем Кузнецовым, прокурором СПб Метрополитена, его замом Николаем Алексеевичем Смирновым и другими, а я его -– с Николаем Яновичем Тыкиным (1930-2014), другом брата Юры. Это знакомство для Н.Я. Тыкина оказалось в последствии полезным, когда Игорь согласился с Николаем съездить в Литву, родовое гнездо отца Николая, генерала, для решения судебных вопросов. Прокурором там был однокашник Игоря. Необходимо вспомнить, что Транспортным прокурором Северо-Западного федерального округа Игорь стал при мэре А. Собчаке.
     Эпизод, о котором мне известно со слов.
    
     Обсуждался вопрос о повышении цен на билеты пригородных электричек.  По-видимому, вопрос был вынесен на обсуждение руководством Октябрьской железной дороги.
     Известно, что пригородным транспортом весной-осенью пользуются дачники, пенсионеры, имеющие огороды. Для этой немалой группы городских пассажиров это повышение проезда оказалось бы накладным. Поэтому Градусов И.В. выступал со своими аргументами против этого повышения, ссылаясь на то, что Октябрьская железная дорога имеет достаточно средств на покрытие своих нужд без обкрадывания пенсионеров.
     С этими доводами был не согласен Собчак. Решение всё-таки было принято в пользу ОЖД о повышении цен на проезд в пригородных электричках СПб.
     Кто прав был в этом споре, сказать теперь трудно. Но то, что такой эпизод был в те годы, это факт. Большую ли прибыль получила ж/д, сведений не нашлось в интернете. Но спустя некоторое время на ж/д ужесточилась борьба с "зайцами", безбилетниками. Они были. Это, как правило, люди молодые. Им было под силу взобраться на перрон с конца платформы и прыгнуть в электричку.  Пенсионеры вряд ли так смогли бы.

     Борьба с зайцами велась. По вагонам ходили контролёры с милиционером, высматривали безбилетников, штрафовали, высаживали на станциях, забирали в пункт милиции и пр. Некоторым удавалось убежать от контролёров по вагонам, выбежать из вагона на станции и вбежать в электричку в последний вагон, куда контролёры уже заходили. Надо было быть спринтером.
     Опять скажу. По-видимому, ж/д содержать армию контролёров было не выгодно. Решили построить на каждой станции длиннющие железные ограждения от зайцев. Через такую ограду не перепрыгнешь. Теперь уж конец борьбе с зайцами? Ан нет.
     Контролёры всё-таки ходили по вагонам, пока не построили турникеты на станциях. Но это позже. Железнодорожники довольны. Зайцев уменьшилось, или пропали совсем. Зато на станциях выросли заборы, ограждения. Сколько тысяч тонн металла воткнуто в землю! Другого дешёвого способа не нашли, как строить государство в государстве, отгораживаясь забором.
    
     Как-то часто, казалось, менялось руководство ж/д, или показалось. Если да, то почему? И ещё. Интересно, кто-нибудь считал, сравнивал затраты на железные заборы с расходами на содержание живых контролёров? И сколько надо было контролёров на энное количество возможных безбилетников? Расчёты, возможно, где-то пылятся, их не видно.
     Насколько помнится, при Хрущёве Н.С. было принято решение о сносе почти всех заборов на центральных и других улицах. Снесли. Не произойдёт ли такое когда-нибудь с ж/д заборами?  Если произойдёт, то справедливое оправдание прежним действиям руководства города и железнодорожникам не найдётся.
     Уверен, что в те годы работы прокурором И.В. Градусов смотрел дальше, чем его оппоненты, и мог предвидеть, что произойдёт позже, даже после его ухода из жизни.
   
     Спрашивается, какое моё дело заниматься этими вопросами? Не специалист, не юрист, не железнодорожник, не финансист, а просто инженер-электрик. Однако я такой же пенсионер, пассажир и просто человек, как многие другие, и мне хочется видеть справедливость во всём, даже в действиях правительства города.
     К тому же, Игорь Владимирович Градусов был моим соседом и другом. Поэтому мне по праву хотелось знать всё о его работе, которой мы при жизни редко касались в разговоре. Прав ли он был в поднятом мной вопросе и в других, или нет, нигде не упоминается. Как будто этого периода вообще не существовало. Если эти сведения находятся под грифом секретности, тогда другой разговор. Но если – нет, то, где их найти, не известно.      
     Несколько дней я искал в интернете сведения о Игоре Владимировиче Градусове, транспортном прокуроре С-З ФО, моём друге с 20-тилетнего возраста по городу Ломоносову. Нигде, ни слова. Очень странно, когда о его сослуживцах сведения есть, а о нём нет.    
     Вернёмся назад. Затем Игорь женился, появились дети, получил следующие должности, как способный работник. Работал прокурором в Кингисеппе, в Выборге. Достиг должности Северо-западного транспортного прокурора. Должность, соответствующая генералу.
     Живи, трудись на благо народу, на радость друзьям. Так нет же. Что послужило причиной его неожиданной смерти точно, не известно. Различных предположений было множество. Истина не нашлась. Вот столько неясностей осталось после безрезультатных поисков.
   
     Следует сказать, что в настоящее время железные ограждения стоят на станциях на своих местах, пенсионеры имеют льготы и всё прочее. Похоже, что недовольных нет, или притихли на время. Может, так и задумано было в далёком 19.. каком-то году, что так всё и закончится? Или нет?
     Как всегда, ответа на вопрос нет. 
          20 лет Вы кочевали,
          Жили вместе, жили врозь,
          За собой багаж таскали.
          Вам на месте не жилось.
          Наконец, угомонившись,
          Отдохнут у Вас сердца,
          Постоянно поселившись
          Против Зимнего Дворца.
            30 лет прожить на месте
            Разрешите пожелать,
            Мира дому и надежды
            Больше место не менять.

     1994 год для Игоря  стал последним, к сожалению. Скончался он 17-го февраля, находясь в Москве на совещании прокуроров в возрасте 53-м году. Мы не часто встречаемся с его родными, сослуживцами на Серафимовском кладбище, вспоминаем хорошими словами Игоря и минувшие дни. В этот день у его могилы всегда кто-нибудь из друзей бывает, кладут цветы.
     Жалко, но новых настоящих друзей приобрести мне больше не удалось.
             
                ОДНОКЛАССНИКИ
     Бывали случаи, когда мы, одноклассники и кое-кто из соседних классов встречались в Кронштадте на квартире Владимира Мушкова. Там был Анатолий
Тупикин, Хилькевич, Алик Снегирёв, Юрий Климов, ещё ребята, наш учитель химии Александр Алексеевич Сидоров, добрый близорукий человек и я.  После смерти В.П. Мушкова компания стала сужаться, многие оказались неизвестно где, кто-то умер.
     Другие из-за занятости (или секретности)  по работе не могли с нами встретиться.
     Осталось нас четверо из класса, которые смогли, договорившись, встретиться. Это Кдимов, Уляхин, Захаров и я.
     Самой интересной встречей было 50-тилетие первого выпуска нас,  десятиклассников этой школы в феврале 2005 году. Нашего выпуска. Нас заранее пригласили в школу в честь этого события.
     Мы с Юрой  Климовым прибыли в Кронштадт по дамбе на автобусе, встретили только двоих ребят из нашего класса Уляхина и Захарова. Об этом упомянуто выше. Еле узнали друг друга и отправились с приглашениями в школу. Мы посмотрели Доску Почёта медалистов. Первым золотым медалистом красуется до сих пор Базаров из нашего класса.

     В настоящее время нас, с кем я перезваниваюсь, осталось четверо: Олег Тихонов, Анатолий Уляхин, Владимир Захаров и я. Всем перевалило за 85 лет.
     Сегодня 30 июня 2023 года я звонил Захарову В.Г. Разговаривал с ним. как и мы, болен всякими недугами, но голос бодрый, молодец;
     Разговаривал с дочерью Уляхина А.П. Она всё рассказала о папе: не говорит, но понимает, улыбается, помогают ему ходить, ухудшения здоровья не наблюдается, и это всё же хорошо.
     Связался с Олегом Тихоновым, поговорили о том, о сём, пошутили. Он отправился на прогулку, а я всё записал сюда. Слава Богу, мы трое живы.
          
     Из нашего класса вышли известные люди (те, о которых мне удалось узнать):
     - Тупикин Анатолий Петрович (1938-2012), кандидат исторических наук, зам. министра культуры РФ, Председатель шахматной федерации Ленинграда.
     - Лоскутов Виктор Михайлович (1938-2014), доктор наук, профессор кафедры небесной механики НИАИ.
     - Тихонов Олег Степанович, 1937 г.р., 1-й эам. директора ЛОНИИР, Главный инженер НТЦ ЛОНИИР, почётный радист.
     - Климов Юрий Ефимович (1937 – 2021), начальник Мостоотряда № 95, зам начальника Управления Мостостроя № 11.
     О других ребятах известны скудные данные (см. «65 лет после школы»). 

                НА ПЕНСИИ.
     Нашему гражданскому браку с Е.Е. уже более 30 лет, отметили 85-летие каждому, живём, ходим к врачам, пьём таблетки, теряем друзей.  Всё, как у других.  Жене посвятил воспоминания «Жила-была и живёт».    
     Ездил несколько раз к дочке и зятю на дачу, был с ними на рыбалке на Ладожском озере. Беседовал с внучкой, с котом Пушком и кошкой Мики, когда лети уезжали по делам. Внучке и котам посвятил несколько рассказов и стихов. Там же на даче, недалеко от посёлка Синявино мы наконец нашли братское захоронение с фамилией мужа тёти Лены Николая Акимовича Орлова. Братскую могилу с именами погибших перенесли в посёлок Синявино-1.   
   
     Имея компьютер, я загорелся отыскать выпускников нашего 10-го «А» класса. Истратил много бумаги и телефонных звонков. Писал запросы во многие военные училища, куда собирались поступать наши ребята. Иногда удавалось кого-то найти, на судьбы многих наложено вето в Морском архиве. То, что получилось, я назвал «65 лет после школы».   
     Моя потребность сочинять остаётся до сих пор. Я обращался в некоторые редакции, чтобы напечатать свои воспоминания.  Всё было напрасно.
     Потом я нашёл типографию «Печатный цех», где отпечатал за плату несколько книжонок, как говорится, самиздатом. Охрану авторских прав они не гарантировали.
     Наконец, я познакомился с порталом «Проза.ру» и «Стихи.ру» и с 2019 года там печатаюсь.  В прозе – Олег Васильев 5, в стихах – Олег Васильев 7.

     Люблю играть на музыкальных инструментах. Это баян, аккордеон, пианино, семиструнная гитара и прочие. Естественно как любитель. Ноты так и не выучил, всё самоучкой на слух. Люблю петь (про себя, шёпотом). Очень нравятся песни: Мой путь Тома Джонса, Ноктюрн Бабаджаняна, песня из к/ф "Цыган, песни Матье, Азнаура и другие. пытаюсь их воспроизвести инструментами.

                ТВОРЧЕСКАЯ  ПРОДУКЦИЯ
     Отдельной книги у меня нет. Мои сочинения в альманахах национальной премии «Поэт года» и «Писатель года», а также в «Антологиях русской прозы» и в «Антологиях русской поэзии» ООО «Издательство РСП:
     1. Писатель года 2020, книга вторая. ISBN 978-5-4477-1622-6.    
     2. Детская литература 2020, книга первая. ISBN 978-5-4477-1568-7.
     3. Поэт года 2021, книга 16, ISBN 978-5-4477-1896-1.
     4. Писатель года 2021, кн.8, ISBN 978-5-4477-1921-0.
     5. 100 писателей 2021, том 1,2. ISBN 978-5-4477-3096-3
     6. Антология русской прозы 2021, кн. 5. ISBN 978-5-4477-1965-4.
     7. Антология русской поэзии 2021, кн. 26. ISBN ………1994-4.
     8. Наследие 2021, кн. 4.  ISBN 978-5-4477-1837-4.
     9. Наследие 2022, кн.11. ISBN  978-5-4477-2048-3
     10. Антология русской прозы 2022, т. 4……
     11. Антология русской поэзии 2022, т.8 ISBN 978-5-4477-2098-8/
       
                НАГРАДЫ
     Как «Житель блокадного Ленинграда» имею те же юбилейные медали и знаки, как и другие ЖБЛ.
     Как писатель и поэт (не нравятся мне эти звания, хочется по проще, как писака и сочиняка):
     1. Медаль «Иван Бунин 150 лет»;
     2. Медаль «Фёдор Достоевский 200 лет»;
     3. Медаль «Николай Некрасов 200 лет»;
     4. Медаль «Святая Русь»;
     5. Звезда «Наследие 3 степени»;
     6. Звезда «Наследие 2 степени»:   
     7. Медаль «Максим Горький 155 лет».
    
                ЭПИЛОГ
     Как говорится, где родился туда и тянет. А жто Кронштадт.
     К сожалению, (а может и к счастью) Кронштадт становится неузнаваемым, растёт в ширину и в глубину острова. Многих прежних домов уже нет, как и многих наших сверстников, одноклассников, блокадных детей. Жизнь течёт.
     Посещая изредка родной город, навещая могилы умерших родных на Русском кладбище (так оно называлось прежде), слыша звук моторов  взлетающих с ближайшего аэродрома маленьких самолётиков, на память приходит гул фашистских стервятников и бомбёжки.

     Немецкое кладбище (не знаю, откуда это название), оказавшееся теперь почти в городе, застраивается. Правда, стоит недалеко от дороги братский памятник погибшим за Кронштадт. А могилы моих деда Корнилы Кузьмича и бабки Марии Алексеевны по матери (да и многих других жителей Кронштадта), захороненных на Немецком кладбище в 1942 году, увы, уже не найти.   

     Как проникновенно и с душой исполняет  группа «Кронштадт»  свой коронный номер «Кронштадтский вальс».  «Над Кронштадтом туман…» и многие другие.  Это понятно, думаю, только тем, кто родился и пережил войну в Кронштадте.
     Вот почему я люблю  Кронштадт, где родился, встретился с войной, обстрелом, познал голод вместе с семьёй  и меня всегда туда тянут воспоминания.   Дай Бог родному городу процветания, благоустройства. А прежним и новым жителям -- здоровья, успехов и твёрдой памяти о значении Кронштадта в той неповторимой войне за благосостояние и благополучие нашей родины России.  Не дай Бог новой войне!
     Это, ведь, тысячи могил с памятниками, вместо зелёной лужайки, тысячи вдов вместо счастливых семей, тысячи бездомных вместо хозяев собственных домов с садами, огородами.  Нет смысла объяснять всё тем, кто этого понять не хочет.
    
     Повторю: На снимках блокадники слева направо: Мама, Витя, Юра, Папа 1930/31 год: Тётя Лена, Лёва, Николай Акимович Орлов, 1936/37 год;  Мама и Папа, 1972 год, город Ломоносов; Юра, Мама, Витя, Олег, 1977/78 год, Ленинград. 
     Пожалуй это всё на 30.06.2023, о чём я хотел рассказать.               
                2017-2023.