Глава 223. Энеску. Третья симфония

Джордже Энеску
Симфония №3 до-мажор для хора, органа и оркестра
Лондонский филармонический оркестр
Лондонский филармонический хор
Владимир Юровский (дирижер)

musikus: Какой молодец Юровский, что играет Энеску, которого я очень люблю. В свое время специально выписал на отдельную кассету наиболее близкие мне части из двух первых симфоний и — всю третью, органную, изумительную. Приведу свою запись на эту тему, сделанную еще в эпоху моновинила.

«Существует, похоже, мало кем осознаваемый феномен Энеску. Лишь изредка и точно по-обязанности вспоминают о нем как о некоем символе румынской культуры, как бы призванном реабилитировать «малую (читай — отсталую) европейскую нацию» перед лицом просвещенного Старого Света.
  Между тем Джордже Энеску — композитор, скрипач, пианист, дирижер, педагог (наставник Иегуди Менухина!) и просветитель — не только универсальный гений музыки, но и художник, обладающий собственным поэтическим миром, по-своему абсолютно уникальным и гораздо более глубоким, нежели у гораздо более известных и модных, к примеру, Дариуса Мийо или Карла Орфа. При этом надо разделять, конечно, «двух Энеску» — национально-почвенного, написавшего блистательные «Румынские распсодии», поэму и др., и — Энеску поэта и философа, автора симфоний, децимета, секстета, сонат, «Эдипа». Говорю о втором.
  Слушая Энеску, в особенности медленные части его симфоний, поразительный духовой децимет или струнный октет, погружаешься в волны томительного блаженства, природа которого — сугубо личного, интимного, сокровенного свойства. Анданте из Первой симфонии начинается в сумрачном свете Пеллеаса, но затем — Боже мой! — какая весна души! Возникают при этом в памяти образы из фильмов, которые люблю, но — образы Несбывшегося: Борис, в последние мгновения жизни взбегающий в своем воображении по лестнице счастья — из ленты Калатозова; счастливый Иван, пьющий из колодезного ведра воду, слепящую солнцем — из «Иванова детства». А у Энеску это — Счастье-Тайна, никак будто не предназначенная для внешнего выражения, это — Любовь, которую берегут только для себя, страшась расплескать. Тот, кто способен на подобное чувство, кристально чист перед Богом и людьми. И есть в ней что-то очень женственное, девичье… А начальные и заключительные такты напоминают о сумеречном мире, точно это внутреннее сознание Мелисанды, вынужденное время от времени возвращаться в реальность»