Когда б имел златые горы...

Митяй был мужиком мягким и безобидным. Жизнь его текла по давно заведенному циклу: дом-работа-дом, в начале месяца аванс, в конце получка. Все заработанные деньги он до копейки отдавал своей супруге Фаине, женщине видной, но строгой, а она каждое буднее утро вручала ему рубль пятьдесят на обед в заводской столовой – чтобы и первое, и второе, и компот.

В выходные Митяй пропадал в сарайчике, построенном во дворе, где чинил многочисленную утварь, которую ему в избытке приносили соседи – от утюгов до кастрюль. Руки у Митяя были золотые, а сердце безотказное.

Возле сарайчика постоянно толклись соседские ребята. Своих детей Бог Митяю не дал, поэтому он с удовольствием учил пацанов всему, что знал и умел сам. Окрестные мужики Митяя уважали за нестяжательность и порядочность и частенько приходили к нему поговорить за жизнь. Вернее, говорили они, а он больше слушал и улыбался.
Хороший был мужик Митяй, но и у него был один грех – каждый май он уходил в запой. Так-то был он непьющим, ну разве что пару стопочек мог опрокинуть в честь праздника, но в конце весны ему недели на две крепко сносило голову.
– Когда-а-а б име-ел златы-ы-ы-е горы и ре-еки по-олные вина… – разносилось однажды с его балкона, где он восседал на табуретке в майке и семейных трусах, самозабвенно растягивая меха старой гармошки.

Голос у Митяя был красивый, неожиданно сильный, да и играл он неплохо. И все бы ничего, можно было бы Фаине перетерпеть эти двухнедельные дворовые концерты, но, к сожалению, митяевский загул одними песнями не ограничивался. Его широкая душа распахивалась на полную катушку – он искал приключений, раздавал вещи, еду и даже мебель, приводил в их крохотную чистенькую квартирку каких-то шаромыжников, именовал их лучшими друзьями и ничего для них не жалел.

Первое время Фаина ругалась, уезжала на это время из дома, а однажды как-то попыталась отправить мужа в санаторий, в надежде, что в чужой обстановке он не посмеет дурить. Но на ругань Митяй не обращал никакого внимания, в отсутствие жены дом превращался в настоящий притон, а о санатории ей вспоминать стыдно до сих пор.

Поэтому в эти дни Фаина брала отпуск без содержания и ходила за мужем как тень: забирала его из пивнушек, отбивала от приставучих цыган и охраняла квартиру от разграбления.

– Когда-а-а б име-ел златы-ы-ы-е горы и ре-еки по-олные вина… – залихватским баритоном начинал Митяй новый день и все повторялось сначала: его тянуло на подвиги, а Фаина его спасала.

– То-о не ве-етер ве-е-етку кло-о-ониит… – разносилось с балкончика примерно через две недели. Двор облегченно вздыхал, и соседи готовили для сноса в сарайчик все то, что сломалось за этот период.

Шли годы, менялись люди и политические партии, рождались новые соседи и умирали старые, и только Митяй со своим весенним репертуаром оставался стабильным.

Но однажды зимой к их подъезду подъехала скорая. Из больницы Митяй домой уже не вернулся.

После его смерти Фаина жила уединенно, с соседями почти не общалась, хотя осталась такой же сдержано-приветливой и на все вопросы о делах и здоровье неизменно отвечала: «Все хорошо». Так прошла пара лет. Вдруг соседка Клавка начала чуть не каждый день захаживать к Фаине с разными досужими разговорами, которые неизменно заканчивались одним, что надо ей, Фаине, замуж выходить. Мол, баба она еще не старая, хозяйственная, да и внешностью Бог не обидел. Фаина от таких разговоров отмахивалась и быстренько находила способ избавиться от докучливой соседушки.

Однажды Клава прибежала с вестью, что сейчас к ней в гости придет Борис, ну тот, из пятого подъезда, и она приглашает Фаину на чай, а то ей одной такой большой торт не съесть.

– Хорошо, – сказала Фаина и захлопнула дверь перед Клавкиным носом. Клава приняла это как согласие и с улыбкой ушла к себе в квартиру, предусмотрительно оставив входную дверь открытой.

Грузный немолодой мужчина с коробкой торта в руке пересекал двор, когда воздух разрезал звонкий голос Руслановой:

– Когда-а-а б име-ел златы-ы-ы-е горы и ре-еки по-олные вина…-

Мужчина резко остановился и поднял глаза на окна второго этажа. Там перед распахнутым настежь балконом стоял маленький проигрыватель, на котором крутилась видавшая виды пластинка. В глубине комнаты за столом плакала женщина.