Вой

Наседал промозглый вечер. В тёмном углу пищал голодный комар. Настольная лампа тускло высвечивала маленькую девочку с короткими рыжими косичками.
— Приступим. — Маша опустила забинтованную руку в коробку из-под китайской обуви и наугад достала деревянный карандаш. — Красный! Замечательно! У тебя будут глазки, как у моего папы.
Закусив кончик языка, она принялась тщательно выводить две корявые окружности. Карандаш мягко скользил по мятой бумаге, рассыпаясь мелкой крошкой. Маша весело болтала ногами. Напевала мелодию. Закрасив оба глаза, она потянулась за следующим карандашом.
— Ой! — Маша с сожалением покосилась на листок. — С такими синими губами тебе, наверное, будет холодно. Ну, ничего! Я тебе костёр дорисую. Большой-большой, как в сказке про двенадцать месяцев. И улыбку Джокера. Только добрую. Воот так! — она начертила два вытянутых овала похожих на баварские сосиски. — Какие аппетитные хот доги. — Облизнулась Маша. — Ладно, я пошутила. Не обижайся.
Маша вынула из коробки очередной карандаш. 
— Коричневый? — удивилась она. — Ну, что поделаешь. Зубы надо чистить. Как говорит моя  мама: «С такими зубами ты никому не будешь нужна, кроме дактиста». А они знаешь, какие страшные, эти дактисты? Хуже подкроватного монстра. — Она удовлетворительно кивнула, глядя на свой рисунок. — Почему клыки? А чтобы тебе легче было кусать арбуз и дактистов.
Маша утопила руку в коробке. Долго мешала в ней содержимое. Закрыла глаза. И…
— Жёлтый! — обрадовалась она появившемуся в её пальцах карандашу. — Я знала, что ты любишь нюхать цветы, как и я. Поэтому и нос у тебя весь в пыльце. Однажды я так нанюхалась одуванчиков, что у меня всё лицо, и пальцы, и платье были жёлтыми. Бабушка меня тогда очень сильно заругала. Дядя Вова тоже любит нюхать пыльцу. Так мама говорит. И при этом почему-то злится на него. А папа говорит ей, что это всё неправда. Не пойму, что здесь плохого? Нюхай себе, сколько влезет. Да чихай. Готово! — Маша любовалась результатом. — Почему такой огромный? Так и цветы бывают не маленькие.
Она положила карандаш рядом с листком и быстро, точно каратист, схватила следующий.
— Чёрные уши — это плохо. — Покачала она головой, глядя на карандаш. — Либо ты их не моешь, либо ты оборотень. — Маша аккуратно вывела на бумаге два листообразных уха. — Папа говорит, что оборотни носят на плечах вагоны. Представляешь, как им тяжело? И питаются они не кровью, а чужими деньгами. Фу, это же грязно! Тем более бумагой можно подавиться, а про монетки я вообще молчу. Но я тебе свои деньги не отдам. Мне их фея за зуб дала. Вот! — она оттянула пальцами нижнюю губу, оголив брешь в нижнем ряду. — Видал? Продолжим.
Маша сделала три скрипучих оборота в мягком потрёпанном кресле и окунула руку в картонную коробку.
— Зелёное лицо. — Она с сочувствием погладила свой рисунок. — Тебя укачало? А может ты что-нибудь съел не то? Крысу? Однажды бабушка сказала, что мы едим всякую дрянь. Поэтому и болеем. И худые мы все, как дристофики, потому что картошку не приезжаем к ней копать. И воздух в городе у нас плохой и вонючий. И вообще, как мы еще живы. А мама тогда ей сказала, что у нее маникюр дорогой. Не для грядок. Потом они начали друг на друга кричать, и тогда я ушла к себе рисовать. И папа за мной следом. Он сказал: «Разнимать двух разъярённых баб, всё равно, что тушить лесной пожар бензином». — Маша сделала последний штрих и отложила в сторону карандаш. — Теперь ты похож на доброе чудовище. Почти, как Шрэк, только добрее. Осталось ещё кое-что. — Она хотела взять карандаш, но, остановив руку у самой коробки, взглянула на часы.
— Десять? А папы с мамой до сих пор нет. — Забеспокоилась Маша. — А вдруг что-то случилось? Вдруг они попали в беду. Их украли или их съел таксист.
Она схватила со стола свой маленький розовый телефон и стала набирать маму. «Абонент вне зоны действия сети», — донёсся бездушный голос из динамика. Она набрала папу — то же самое. Номера не отвечали. Маша разволновалась не на шутку.
— Пить охота. — Она сползла с кресла и направилась в кухню, но, подходя к двери, услышала за спиной протяжный вой.
 Свет в комнате замерцал. В коридоре вообще погас. Маша медленно отступила от тёмного прямоугольника. Сердце её колотилось, как отбойный молоток, заглушая все мысли. Страх сковал руки и ноги. Её трясло. Она боялась даже моргнуть. Вой за спиной усиливался. К нему прибавился раздражающий скрежет металла по стеклу. Пересиливая себя, она медленно повернулась к столу.
Под мерцающей настольной лампой шевелился её рисунок. Над листком раздувалась зелёная голова. Макушка. Кончики ушей. Красные горящие глаза. Огромный жёлтый нос. Затем показались расплывшиеся в хищной улыбке толстые губы-сосиски. И острые, как пики, коричневые зубы.
«Волосы и язык, — мелькнуло у Маши в голове. — Я не успела их нарисовать. Он меня съест».
Чудище набухало, как тесто на дрожжах. Высилось. Ширилось. Упёрлось в потолок зелёной головой. Затем оно долго смотрело на девочку пылающим взглядом, словно хотело сжечь её в своей утробе. Маша дрожала. Монстр безмолвно засмеялся и начал летать по комнате кругами, скидывая всё на пол. Книги, тетради, игрушки — всё падало под Машины ноги. Она зажмурила глаза и потеряла сознание…
— Доченька, всё уже позади. — Послышался из призрачной глубины встревоженный женский голос. Маша ощутила прикосновения тёплых рук. Нежные объятия. От матери пахло сыростью и свежим костром.   
— Это чудище! — всхлипывала Маша. — Это оно всё здесь раскидало.
— Всё хорошо! — успокаивала её мать, ласково гладя по рыжим волосам. — Оно ушло. Его прогнали.
Под потолком на чёрном проводе мерцала одинокая лампочка, освещая холодный серый подвал. Вдалеке что-то глухо бухнуло. На головы посыпалась бетонная крошка. Тихонько скрипнула металлическая дверь. А через пять минут затих тревожный вой. Дыханье ровное. Пришёл временный покой.