Дизраэли. Библиомания

Ancillon was a great collector of curious books, and dexterously defended himself when accused of the Bibliomania. He gave a good reason for buying the most elegant editions; which he did not consider merely as a literary luxury. The less the eyes are fatigued in reading a work, the more liberty the mind feels to judge of it: and as we perceive more clearly the excellences and defects of a printed book than when in MS.; so we see them more plainly in good paper and clear type, than when the impression and paper are both bad.

Ансийон был большим собирателем любопытным книг, и не любил, когда его обвиняли в библиомании. Он давал следующие резоны своих покупок только наиболее элегантных изданий, которые он отнюдь не рассматривал просто как литературную роскошь. Чем меньше глаза устают от чтения, говорил он, тем более возможностей у ума судить о прочитанном. Таким образом мы гораздо более ясно видим превосходности и дефекты в печатной книги, чем в рукописи. Мы также яснее их различаем на хорошей бумаге и при отличной печати, чем когда печать и бумага плохи.

ЖУРНАЛЫ

It is impossible to form a literary journal in a manner such as might be wished; it must be the work of many, of different tempers and talents. An individual, however versatile and extensive his genius, would soon be exhausted. Such a regular labour occasioned Bayle a dangerous illness, and Maty fell a victim to his Review. A prospect always extending as we proceed, the frequent novelty of the matter, the pride of considering one's self as the arbiter of literature, animate a journalist at the commencement of his career; but the literary Hercules becomes fatigued; and to supply his craving pages he gives copious extracts, till the journal becomes tedious, or fails in variety.

Невозможно составлять литературный журнал в той манере, в какой, возможно, хотелось бы. Он должен быть работой многих, обладающих разными талантами и темпераментами. Индивидуум, каким бы многогранным и неутомимым он ни был, должен скоро исчерпаться. Такая регулярная работа довела Бейля до опасной болезни, ди и Мати (1718-1776) пал жертвой своего "Ревью". Все более расширяющиеся по мере развития горизонты, постоянная обновляемость новостей, гордость от сознания быть эдаким литарбитром воодушевляют журналиста в начале его карьеры. Однако литературный Геркулес неизбежно утомляется, и чтобы хоть как-то снабжать свои неумолимые страницы он дает обширные выдержки, становя тем самым свой журнал тенденциозным и лишенным разнообразия. versatile = "многосторонний, многогранный, разносторонний" crave = "настоятельно просить, умолять; требовать"

The Abbe Gallois was frequently diverted from continuing his journal, and Fontenelle remarks, that this occupation was too restrictive for a mind so extensive as his; the Abbe could not resist the charms of revelling in a new work, and gratifying any sudden curiosity which seized him; this interrupted perpetually the regularity which the public expects from a journalist.

Аббат Галуа частенько отлынивал от продожения своего журнала, а Фонтенель говорил, что это занятие слишком ограниченно для столь обширного ума, как его. Аббат никак не мог сопротивляться искушению отдаться новой работе или неожиданно хватавшему его любопытству. Это прерывало постоянно регулность журнала, которая так ожидаема публикой.

The character of a perfect journalist would be only an ideal portrait; there are, however, some acquirements which are indispensable. He must be tolerably acquainted with the subjects he treats on; no common acquirement! He must possess the literary history of his own times; a science which, Fontenelle observes, is almost distinct from any other.

Характер совершенного журналиста был бы идеальным портретом, однако некотрые черты для журналиста совершенно необходимо. Он должен бы сносно быть знакомым с предметом о котором пишет; никаких общих мест! Он должен быть в теме литературной истории своего времен, наука, как замечал Фонтенель, совершенно отличная от какой-либо другой. acquirements = мн "умение, знания, навыки"

It is the result of an active curiosity, which takes a lively interest in the tastes and pursuits of the age, while it saves the journalist from some ridiculous blunders. We often see the mind of a reviewer half a century remote from the work reviewed. A fine feeling of the various manners of writers, with a style adapted to fix the attention of the indolent, and to win the untractable, should be his study; but candour is the brightest gem of criticism! He ought not to throw everything into the crucible, nor should he suffer the whole to pass as if he trembled to touch it.

Это результуриется из живой любознательности, неугомонного интереса к вкусам и устремлениям эпохи, что предохраняет журналиста от нелепых ошибок. Мы часто видим, как вкус обозревателя отстает на полвека от аспираций обозреваемой им книги. Тонкое улавливание различных авторских манер, стиль, способный привлечь внимание апатичного читателя и победить споруна должны быть предметом его постоянного совершенствования; но в основе критицизма должно лежать чистосердечие. Ему не следует всго бросать на алтарь своего писания, но он и не должен как бабочка касаться всего лишь слегка. indolent = "ленивый, вялый; праздный; бездеятельный, неактивный (о людях, их характере)" untractable = "непослушный" crucible = "тигель, горнило"

Lampoons and satires in time will lose their effect, as well as panegyrics. He must learn to resist the seductions of his own pen: the pretension of composing a treatise on the subject, rather than on the book he criticises-proud of insinuating that he gives, in a dozen pages, what the author himself has not been able to perform in his volumes. Should he gain confidence by a popular delusion, and by unworthy conduct, he may chance to be mortified by the pardon or by the chastisement of insulted genius. The most noble criticism is that in which the critic is not the antagonist so much as the rival of the author.

Сатира со временем, как и панегирик теряют свой эффект. Он должен уметь сопротивляться увлечениям своей авторучки: претензии на создание трактака о предмете должны противостоять заметки о книге, которую он подвергает разбору. Его гордость в том, что он 12 страницах может дать то, что на что автору потребовалось бы целый том. Если он и способен завоевать доверие, разделяя заблуждения толпы или ведя себя недостойно, то он же должен быть способен смиряться перед необходимостью извиниться и оправдания перед оскорбленным талантом. Наиболее благородный критицизм это тот, когда критик не антагонист, а в крайнем случае противник автора. Lampoon = "злая сатира, памфлет; пасквиль" mortifу = "умерщвлять"

ОТКРЫТИЕ МАНУСКРИПТОВ

Many works have undoubtedly perished in this manuscript state. By a petition of Dr. Dee to Queen Mary, in the Cotton library, it appears that Cicero's treatise De Republica was once extant in this country. Huet observes that Petronius was probably entire in the days of John of Salisbury, who quotes fragments, not now to be found in the remains of the Roman bard.

Многие работы были потеряны на стадии манускриптов. Д. Дее в петиции на имя королевы Марии утверждал, что в Коттонской библиотеке, якобы был трактат Цицерона De Republica. Хюэт замечал, что Петрониус был, возможно, целиком во время Д. Солсбери, который цитировал фрагменты, которых теперь нет в оставшемся от классика материале. extant = "сохранившийся, дошедший до наших дней, существующий в настоящее время"

Raimond Soranzo, a lawyer in the papal court, possessed two books of Cicero "on Glory," which he presented to Petrarch, who lent them to a poor aged man of letters, formerly his preceptor. Urged by extreme want, the old man pawned them, and returning home died suddenly without having revealed where he had left them. They have never been recovered. Petrarch speaks of them with ecstasy, and tells us that he had studied them perpetually. Two centuries afterwards, this treatise on Glory by Cicero was mentioned in a catalogue of books bequeathed to a monastery of nuns, but when inquired after was missing. It was supposed that Petrus Alcyonius, physician to that household, purloined it, and after transcribing as much of it as he could into his own writings, had destroyed the original. Alcyonius, in his book De Exilio, the critics observed, had many splendid passages which stood isolated in his work, and were quite above his genius. The beggar, or in this case the thief, was detected by mending his rags with patches of purple and gold.

Раймонд Соранзо, адвокат папского суда, владел двумя книгами "О славе" Цицерона, которые он презентовал Петрарке, который в свою очередь одолжил их одному старому любителю литературы, возможно, своему бывшему учителю. Сгораемый нетерпением, старый человек схватил книги и побежал домой, однако едва переступив порог собственного дома, отбросил коньки, никому не оставив указания, куда он положил Цицерона. Более в истории они не возникали. Сам Петрарка отзывался о них с восторгом, и говорил, что он изучал их постоянно. Двумя столетиями позднее "О славе" были упомянуты в каталоге книг, завещанных женскому монастырю, но когда прибежали на место, посмотреть на них, их там не оказалось. Предположительно, врача П. Алкионьюс присовокупил трактат к своей коллекции, и переписав столько, сколько мог, вставил в свой труд, разрушив оригинал. Алконьюс в своей книге De Exilio, как замечает критик, выдал несколько обалденных пассажей, глядящих как заплатки не его бездарных писульках. Вор был обнаружен подремонтировав свое убогое платье заплатками из пурпура и золота. bequeath = "завещать" purloin = "воровать, красть, похищать; совершать мелкую кражу"

Cardinal Granvelle left behind him several chests filled with a prodigious quantity of letters written in different languages, commented, noted, and underlined by his own hand. These curious manuscripts, after his death, were left in a garret to the mercy of the rain and the rats. Five or six of these chests the steward sold to the grocers. It was then that a discovery was made of this treasure. Several learned men occupied themselves in collecting sufficient of these literary relics to form eighty thick folios, consisting of original letters by all the crowned heads in Europe, with instructions for ambassadors, and other state-papers

Кардинал Гранвелла оставил после себя несколько тетрадей с множеством великолепных писем, написанных на разных языках, откомментированных, его собственной рукой. Эти замечательные рукописи после его смерти были оставлены на чердаке на милость крыс и дождя. Позднее 5-6 из этих тетрадей были проданы какому-то лавочнику. И именно там нашлись умные люди, которые поняли, что перед ними. Они собрали эти останки и составили из них шесть томов корреспонденции коронованных особ тогдашней Европы, инструкции послам и др госбумаги.