3. Из песни слов не выкинешь. Рыбалка

                1               
               
               
        Летом следующего года мы с бабушкой навестили дядю Сурена в Рустави. Предстоящая поездка была для меня интересна: я до тех пор ни одного другого города,  кроме Тбилиси,  не видел  и постарался разузнать о Рустави все, что можно.  Бабушка тоже  никогда там еще не бывала,  а мама посоветовала мне прочитать статью в Энциклопедии.  Она вообще любила отсылать меня с моими вопросами к этому авторитетному изданию.               
        Читал я уже легко,  но статья оказалась длинной и написанной каким-то искусственным, я сказал бы теперь - казенным - языком.  Прочитанное интриговало: город оказался древнейшим,  существовавшим еще 2 тысячи лет назад.  Но при этом и  с новыми кварталами,  с недавно построенным металлургическим комбинатом. Кстати - я был в курсе - именно на этом комбинате  стал работать дядя Сурен после своего возвращения.               
        Мы отправились в Рустави на электричке.  Можно было добраться туда и на автобусе,  но от духоты и запаха бензина  меня в детстве начинало тошнить,  да к тому же билеты на пригородные поезда были вдвое дешевле.               
        Рустави неприятно удивил меня  полным несоответствием картинке,  которую я представил себе после статьи о нем:  ни одного старого здания, никаких следов древности.  Кварталы новостроек,  однообразные и безликие, совершенно не походили на  улицы и проспекты  Старого Тифлиса.  И почти не видно было в нем зелени, роскошных платанов, к которым привык мой глаз во время прогулок по Дворцовой, Михайловской и ближней, Великокняжеской улице.               
               
        Еще до поездки бабушка рассказала мне, что у дяди Сурена две дочери, Майя и Мариша, а жену его зовут тетя Марина. Я удивился.  Из разговоров, которые я слышал  невольно во время наездов к нам дяди Сурена,  из общих их с бабушкой воспоминаний  я помнил,  что жену его звали Любой,  а дети их - это девочка и мальчик.               
        Бабушка вздохнула.  Но не стала отмалчиваться.  Она вообще не имела привычки  замалчивать темы,  на которые предпочитала не говорить в моем присутствии мама.  - Да, - согласилась со мною бабушка, - первую жену  дяди Сурена действительно звали Любой.  И правильно,  было у них до его ареста двое детей,  мальчик Спартак и девочка,  Майя,  та, что и сейчас живет с ним.  - А Спартак? - А Спартак...  Нет, лучше все по порядку.  Люба, жена, не пережила позора:  оказаться вдруг женой врага народа,  ожидать ежедневно  теперь уже  своего собственного ареста?  Она не справилась с нервами,  с охватившей её паникой и бросилась под поезд...               
        Впечатлительность,  быть может излишняя,  заставила меня представить себе кинувшуюся под тяжелые колеса женщину,  ее разрезаемое сталью тело... Бабушка знала,  чем это может закончиться:  недавно еще  после заключительных кадров фильма,  в которых главный герой  погибал в запущенной  вдруг камнедробилке,  меня стало неудержимо тошнить,  едва только я оказался на улице.  Бабушка поспешила  отвлечь меня продолжением рассказа.               
        - А Майка и Спартак,  они,  погодки,  были тогда совсем крошечными,  и оказались никому по большому счету не нужными.  Родственники приютили их,  но ухода за ними почти не было.  В Войну,  когда с продуктами стало совсем плохо,  их и кормить почти перестали.  Оба ребенка  ходили грязными,  побирались,  иногда подворовывали... Завшивели...  Когда дядя Сурена выпустили,  и он вернулся,  в Тбилиси ему жить не разрешили.  В Рустави, где он устроился на завод,  ему дали общежитие.  Майка стала жить с ним,  дядя Сурен постепенно привел ее в божеский вид.  Но  вот Спартак - ему уже исполнялось 16 - авторитета отца не принял,  жить с ним не захотел и уехал в Москву,  на заработки.  Он и сейчас там.  Выправился, даже выучился, стал журналистом...               
        ... - А дядя Сурен женился вторично.  На такой же, как и он, вернувшейся из ссылки,  невинно пострадавшей,  Марине,  с девочкой,   ровесницей его Майки - ты увидишь ее сегодня - очень добрая и справедливая женщина.               
               
        - Ты ее знаешь?               
               
        - Нет,  но нужно быть добрым и справедливым человеком,  чтобы одинаково относиться к своему и чужому ребенку - а по словам дяди Сурена, Майка души в ней не чает.               
               
               
        Девочки,  темноволосая кареглазая Майка и Маришка,  с льняными слегка вьющимися волосами,  оказались смешливыми,  острыми на язычок десятиклассницами. Со мною,  только что перешедшим во второй класс,  им было совершенно не интересно.  Обе отпросились куда-то и исчезли.  А дядя Сурен,  заметив,  как скучно стало мне слушать разговоры взрослых,  предложил отправиться  вдвоем  на рыбалку.               
        Я до этого никогда не удил рыбу.  Да и удочки у меня не было.  Но дядя Сурен меня успокоил:  он будет удить своей,  а мне удочку сделает из какой-нибудь палки или ветки.  Леска, лишние крючки и даже пробка для поплавка у него имеются.   
        Оказалось, что рыбу нужно ловить на червяка.  Черви, тонкие и толстые, желтые, коричневые и розоватые,  были отвратительными,  а насаживать их на крючок  показалось мне тем,  что бабушка называла живодерством.  Я еще не знал точного значения  этого ужасного слова,  но никогда не мог смотреть на то,  как соседка наша тетя Маруся отрезает головы курицам - у них, в семье Чавчанидзе, никогда не было денег на мясо,  но дядя Володя,  муж тети Маруси,  приносил иногда  цыплят с рынка,  где изображал из себя,  пользуясь поддельною справкой,  инспектора санэпидемстанции.               
        Не слишком охотно,  но обязанность надевать червей на мой крючок  взял на себя дядя Сурен.  Впрочем,  за те два часа,  что провели мы с ним на берегу реки,  ни одна рыбка на нашу наживку так и не клюнула.  Пора было уже возвращаться.  Но оказалось,  что мой крючок зацепился за лежавшую  на дне корягу.               
        Чтобы освободить его, дядя Сурен снял с себя брюки, зашел в мутную воду.               
        По дороге домой я спросил его - а где же старые дома, древняя крепость? Выяснилось, что старый город был до основания разрушен еще монголами. А от древней крепости остался только небольшой участок стены.               
               
        Вскоре мы засобирались обратно. Бабушка, как ее ни уговаривала тетя Марина, оставаться до вечера не захотела.               
        В электричке оба мы первое время молчали. За окном тянулась выжженные июльским солнцем луга. Я вспоминал берег Куры, редкие серебристые ивы у заводи, там, где  недавно закидывал  удочку.               
               
        - Тебе не понравилось у дяди Сурена? - спросила вдруг бабушка.               
               
        - Понравилось... - ответил я неуверенно, уже по самому бабушкиному вопросу почувствовав:  было что-то не так в этой поездке.  И я рассказал о нашей рыбной ловле,  о том, как доставал дядя Сурен мой зацепившийся под водою крючок.               
               
        - Когда он снял брюки и пошел к воде,  я увидел,  что у него все ноги в каких-то беловатых бугристых полосках...               
               
        Бабушка изменилась в лице.  Мне даже показалось,  что ей может стать плохо.  Но... отвечать было нужно - а она ни разу в жизни  не оставляла мои слова без ответа,  ответа честного,  не вызывавшего у меня сомнений:               
               
        - Это шрамы у него.               
               
        - От чего?               
               
        - От того, что его били. Шомполами.               
               
        - Чем?!               
               
        - Шомполами. Железными прутьями, которыми чистят ружья.               
               
        - Для чего?!               
               
        - Чтобы он оговорил, сказал неправду про своих товарищей.               
               
        - А он не сказал?               
               
        - Не сказал! И не подписал ничего из того что подсовывал ему следователь.
               
        Оказалось, что даже с меня,  любителя спрашивать,  вопросов на сегодня хватит.         
               
        - Ты только не рассказывай маме о нашем разговоре, - попросила вдруг бабушка.               
               
        Объяснять мне ничего не было нужно.  Мама все еще ждала отца,  товарища дяди Сурена.  А бабушка ждать мужа  перестала еще в 38-м,  когда ей по секрету рассказали,  что "сослан в дальние особорежимные лагеря без права переписки" - это стандартная отписка для родственников расстрелянных.               
               
               
                2               
               
               
        В следующий раз я увидел дядю Сурена только через год.  Он приехал к нам в августе,  уже после 20-го,  когда в городе  становятся менее душными ночи. Остался у нас до утра,  о чем-то перешептывался с бабушкой.  Мама следила, чтобы я не мешал им - то посылала меня купить хозяйственное мыло в лавку за углом - тогда это считалось отдельной улицей, Набережной.  То усаживала меня за поднадоевшую мне немецкую хрестоматию  со знакомыми стишками: "Гутен Таг, Фрау Майер, вас костет ди Айер?..."*               
        Наутро, когда я проснулся, дядя Сурена уже не было. Не было - меня это поразило - и ни одного из щенят, которых принесла нам месяц назад наша Вотя. Вотя - Вотик, как мы ее по привычке называли - ходила по балконам с потерянным видом,  возвращаясь  постоянно в чулан за нашей кухней,  туда,  где еще вчера она спала вместе со своими пятью щеночками.  Они, черно-белые,  как и мать,  уже твердо стояли на ногах,  выбегали,  неловко переваливаясь на коротких ножках,  на кухню,  исследовали балкон,  ведущий к парадной лестнице,  обнюхивали натертый мастикой линолеум...               
        Обычно как раз в эту пору  мы и начинали раздавать их по одному соседям, знакомым.  По  одному.  А почему тут  они исчезли  все сразу?!               
               
        - Их увез с собою дядя Сурен, - объяснила мне мама.  У нас уже не осталось никого,  кто мог бы их взять,  а там,  в Рустави,  дядя Сурен пообещал их пристроить своим сотрудникам.               
        Да.  Но что-то,  тон,  которым мама ... как будто пыталась от меня отделаться...               
        И - почему мне не дали с ними попрощаться?  И... был же разговор на днях, что одна из маминых подруг готова взять одного - почему ж его хотя бы не оставили?               
        - Она передумала, - отрезала мама, - показывая, что больше не желает говорить на эту тему.               
               
        Бабушки тоже не было дома. - Она пошла провожать дядю Сурена, - объяснила мне мама,  а на вопрос, отчего дядя Срен приезжал один,  без девочек, ответила с раздражением,  скрывавшим,  показалось мне,  уже совершенно непонятное: страх.               
               
        - Девочкам нельзя теперь приезжать сюда, - сказала она, - Майка заболела.  Очень заразной болезнью.               
               
        - Туберкулезом? - спросил я,  вспомнив вдруг  рассказы мамы о моем умершем отце,  которого я почти не помнил.               
               
        - ДА!               
               
        Можно было, казалось, успокоиться,  но в памяти вдруг всплыл обрывок фразы дяди Сурена - я услышал его слова,  когда  проходил  коридорчиком к лестнице:               
               
        "... - а доктор сказал, что ее могут спасти щенята".               
               
        Вскоре вернулась бабушка.  Она показалась мне чем-то очень расстроенной. И я не решился ни о чем её спрашивать.               
        Назавтра начались сборы - подготовка к новому учебному году.  Меня таскали по магазинам,  покупали новую,  на размер больше прежней,  школьную форму,  серую,  с черным широким ремнем с золотистой на этот раз пряжкой,  посреди которой красовалась выпуклая пятиконечная звездочка.               
               
        Почему-то почти не запомнилась торжественная линейка первого сентября - наверное потому,  что уже на следующий день бабушка увезла меня на целый месяц в Батум,  в город своего детства.  Вернулись мы только в начале октября - бабушка считала,  что посещать школу мальчику,  который не только по-русски, а и по-немецки читает бегло, совсем не обязательно...               
               
        *"Добрый день, госпожа Майер, сколько стоят яйца?" /нем/.