Персидский ковёр

  Сейчас уже никто не поверит, что этот грязно-серый четырёхугольник с лохматыми краями, местами протёртый до дыр, служащий лежанкой для кошек, когда их в сильный мороз не гонят из подъезда, что этот забитый уличной грязью от вытираемых ног лоскут, был когда-то шикарным и очень дорогим персидским ковром ручной работы. Пять иранских мастериц долгих полгода трудились надо мной, пока не появился я - подлинное произведение искусства. Долгой дорогой везли меня в холодную, морозную Россию и, наконец, внесли в огромный дом и повесили на стену в роскошном зале, называя при этом почему-то шпалерой. На мне ещё висела сабля в красивых ножнах и по ночам, когда все в доме спали, она шёпотом рассказывала мне о своих подвигах.
  По вечерам при свете свечей, а потом электрическом, в этом зале часто собирались гости. Мужчины в военной форме и во фраках, элегантные дамы, играли в карты, пили вина и танцевали.
  Подойдя к ковру, они часто восхищались моим видом, хозяйка иногда прикасалась ко мне и я легонько гладил её пальцы.
 А иногда меня чистили меховой щёточкой, и это было щекотно и приятно.
 А потом дом затих. Не стало гостей, не видно было хозяев, не горел свет. Сабля с ковра исчезла, как исчезли многие красивые вещи и картины, висевшие на стенах.
 И вот однажды раздался шум, распахнулись двери и в зал вошли вооруженные люди. Они совсем не были похожи на прежних гостей, цвет их одежд был серый и чёрный, борода на лицах и ужасные вонючие сигареты (самокрутки: прим. автора), от них пахло далеко не марочным вином (самогоном, он же не знал: прим. автора).Один из них подошёл ко мне и со словами "Буржуйские тряпки" сбросил меня на пол, а потом сплюнул. Долго лежать мне не пришлось, пришла какая-то тётка, смотала меня в рулон, перевязала грязной бечёвкой, отнесла и бросила в тёмном чулане, где было полно пыли и бегали мыши.
 Не знаю, сколько времени я там пролежал, дней или лет, что происходило в доме и за его стенами. Чулан часто открывали, туда что-то клали или забирали оттуда, но все новые поклажи были совершенно немы, расспрашивать было некого. Так продолжалось долго, пока однажды зашедшая в чулан женщина не взяла меня и куда-то понесла. Меня несли через прежний зал и я его совершенно не узнавал. Наконец, открылась какая-то дверь, меня внесли и постелили на старый диван с засаленной и потрескавшейся кожей. А потом пришёл новый хозяин, уселся на меня и сказал:-"А ничего!". Так началась моя новая жизнь.
 Мой новый хозяин часто спал на мне, иногда на мне спали какие-то другие люди,
а иногда раздавались такие охи и вздохи, что вся шерсть на мне приподнималась.
Но об этом я лучше помолчу.
 Жизнь продолжалась, я уже привык к  покою и к запахам новой жизни, пока вдруг не явилась какая-то очень строгая тётка и не сказала ,что коврик запылился и его надо выбить. Теперь я знаю, что значит ВЫБИТЬ", но тогда решил, что это какая-то новая щётка. Меня свернули в рулон, отнесли на улицу, распяли на верёвке и достали длинную палку с железным кольцом на конце. И тут последовал такой удар, что содрогнулась вся моя основа и, вместе с пылью стали отлетать и шерстинки.
 -"За что? Не надо!"-кричал я. Мне не было больно, было обидно. Наконец, экзекуция кончилась, меня отнесли в дом, но бросили почему-то не на диван, а на пол. Хозяин и так меня не разглядывал, да и смотрел-то тем местом, где и глаз-то нету, а тут вообще по мне стали ходить, в чём попало, и в сапогах, и в валенках,  в туфлях, а иногда даже босиком. Время шло, хозяин бывал дома всё реже и реже,
пока однажды не пришёл совсем.
 Явились какие-то люди, всё перевернули, что-то искали и ушли. Затем в кабинет пришёл новый хозяин, а потом они стали меняться быстрее, чем времена года за окном.
 Потом пришёл день, когда все засуетились, забегали, забирая бумаги из кабинета
и, наконец, всё стихло. Зашла в кабинет скромно, но опрятно одетая женщина,
склонилась надо мной и сказала: -"О, иранский!", затем смотала меня в рулон, перевязала и потащила на себе, с трудом переставляя ноги, ведь я был всё-таки тяжёлый. Но так я оказался на полу в её комнате. Пришла зима и я, как мог, согревал её ступни. А однажды она легла и больше не поднялась. А потом была бомбёжка, дом разрушило и я упал на землю и на меня упала горящая деревяшка.
Подъехавшие пожарные стали тушить развалины, и видимо, из жалости, плеснули водой и на меня. Середина, где был когда-то самый красивый рисунок, выгорела, а края остались. Пришли уцелевшие местные жители, подобрали меня и разрезали остаток на равные части. Так мы оказались, где кто, кто под койкой, кто в туалете, кто под дверью.
  Прошло с тех пор немало лет, а я лежу и жду своей участи. Жизнь идёт, но идёт она мимо меня, бывшего дорого персидского ковра.