Отец

    Событие, которое я помню до мельчайших деталей, произошло 18 января 1989 года. В этот день умер мой отец. Я только приехал на работу, как зазвонил телефон. В трубке раздавалось тяжёлое дыхание, прерываемое сдавленными рыданиями. Звонила мама. Без слов всё стало ясно.
    Я отпросился и помчался домой, надо было раскручивать оформительские дела. По дороге я вспоминал всю печальную историю  скоротечной  болезни отца с самого первого дня.

    Только закончились холода и наступил апрель. Последнее время отец чувствовал слабость, тем не менее, он продолжал ходить на работу, но, вернувшись домой, уходил к себе в комнату и устраивался на диване, пренебрегая своими любимыми делами – научной работой, уходом за кактусами и  чтением.  Особенно заметным для всех, что с ним не всё в порядке, было снижение у него  аппетита и похудание. Для мамы, искусницы по готовке всякой вкусной еды, это были самые главные сигналы. Она настояла на том, чтобы он пошёл к врачу в свою поликлинику для обследования. Поликлиника, находившаяся на Дорогомиловке,  тогда обслуживала научных работников и артистов. Там были все условия и врачи всех специальностей. Он сдал в поликлинике анализы и должен был явиться к своему терапевту на повторный прием.
    В назначенный для визита день, во второй половине позвонили из поликлиники и сообщили, что вызвали скорую помощь и отца сейчас увезут в больницу. Что? Зачем? Почему? Врач сказал, что у отца очень низкий гемоглобин, ниже нижнего допустимого предела, его шатает, мерцающее сознание. Да и остальные показатели оставляют желать лучшего.  В таком состоянии его  необходимо срочно госпитализировать.

    С этого дня всё началось. Его госпитализировали в 52-ю больницу, сначала в гематологию. Ему стали делать переливания крови, я стал своим в этом отделении и своим на станции переливания крови на улице Поликарпова, куда стал часто ездить за донорской кровью. Эти переливания давали какой-то эффект и это обнадёживало, но за несколько дней всё возвращалось к исходному состоянию.
Отцу поставили диагноз – рак желудка, неоперабельный. Этот страшный диагноз врачи ему не сообщили, но мы всё знали.  В больнице ему делали необходимые процедуры, иногда наступали дни, когда он  чувствовал себя лучше, и тогда в нём и во всех нас оживала надежда. В эти дни он читал газеты и журналы, которые мы привозили ему исправно. Он читал всё до последней страницы и за то, что происходило тогда в стране, он переживал больше, чем за своё физическое состояние. Тема перестройки была тревожная и далеко не безразличная для людей, которые не словом, а делом создавали страну, воевали за её существование. Я с ним делился последними новостями, свежими анекдотами, он с интересом слушал, полемизировал, смеялся. На душе от его смеха  становилось радостно.

    Август был тёплым, и я, чтобы отвлечь отца от больничной обстановки, подумал, что было бы неплохо вывезти его на природу. Ближайшее место, соблазнительное для моего плана, это Серебряный бор. Я всё продумал до мелочей. Из своего «Запорожца», именовавшегося в народе «горбатым», а в нашей семье «толстячком», я извлёк переднее правое сидение, погрузил в машину табуретку и заехал за отцом. Узнав о моём плане, он  обрадовался. Его счастливая улыбка на мгновение победила страшную болезнь.
    Мы быстро доехали до Серебряного бора, в районе 4-й линии я припарковался, вытащил табуретку и поставил её в тень под деревом. Помог отцу выбраться из машины и усадил его на табурет. Перед ним была Москва-река, он  смотрел по сторонам, любовался и наслаждался видами. Я не мешал ему  разговорами, понимал, что вот сейчас,  в этот момент оставшейся жизни ему никто не нужен. Только свобода, тишина и природа. Я готов был расплакаться, глядя на его высушенную фигуру, на то счастье, которое сейчас поселилось в нем. Надолго ли? Долой! Долой эти мысли. Да, это произойдет, приговор уже подписан, но я с ним не согласен и буду что-то придумывать, делать всё, чтобы он отвлекался от болей, от тяжких дум. Смерть может прийти завтра, но пусть сегодня ему будет хорошо.
    На берегу мы были почти час, настала пора возвращаться в больницу. Отец сказал, что ему очень понравилось это приключение, что он счастлив и лучше себя чувствует.  Я обещал ему, что пока хорошая погода, будем  часто приезжать сюда.
Его выписали из больницы, и он вернулся домой. Я свозил отца на берег Москвы-реки ещё пару раз. Погода изменилась, осень уже вступала в свои права. Но дело не столько в погоде, сколько в том, что отцу становилось стремительно хуже. Через пару недель он снова оказался в больнице, и опять начались капельницы, лекарства, страшный недуг продолжал развиваться.
 
    Отец стал совсем слабым, высохшим,  лёгким,  я без усилий поднимал его, когда в этом была необходимость. Он почти не разговаривал, редкая речь была еле слышна, сил у него уже не хватало даже на произнесение слов. Жизнь уходила от него. Лишь глаза, и без того большие, стали ещё больше на исхудавшем, измождённом лице. Только в глазах  оставалась жизнь. В них усилилась глубина, взгляд был напряжённый, в нём читался вопрос, который отец не мог задать. Но я его понимал, он  спрашивал - когда, когда закончатся его мучения.
И вот это произошло, смерть забрала отца, закончился его земной путь и мучения последних месяцев. Завершив все оформительские дела, я заехал к маме. Мы вместе стали перебирать фотографии, чтобы отобрать лучшие. Побыв у неё какое-то время, я поехал домой.

    В нашей квартире, в которой всегда звучала музыка,  царила смертельная тишина. Жена  с заплаканными глазами, только посмотрела на меня. Слова были лишними, она понимала моё состояние, а я понимал, что у неё не было сил на разговоры.
    Дальше события стали развиваться неожиданно и стремительно. Я захожу на кухню, в задумчивости стою лицом к окну, за которым идёт мелкий снежок. Я проживаю ещё раз сегодняшний день, думаю об отце, думаю о маме, о тяжелых девяти месяцах тревог и забот.

    Вдруг я вижу летящего к нашему дому сизого голубя. Он летит прямо на меня. Я громко зову Эллу, но голубь её опережает, со всего лёту он ударяется грудью о стекло и падает вниз.  На стекле четко видно пятно от удара. Я поражён произошедшим, я не могу говорить. Что это? Что это? Вбежавшая на кухню Элла, узнав, что произошло, видя моё состояние, пятно на стекле, не может сдержать слёз.
    Я накидываю пальто и выскакиваю на улицу. Ищу под окнами упавшую птицу, но её нигде не видно. Только вмятина на снегу и от неё короткий след, как борозда. Неужели голубь выжил и улетел?!
    Мы решили не трогать пятно на стекле, пусть оно остаётся, по крайней мере, сорок дней. На самом деле оно осталось на стекле до лета, до того дня, когда  началась генеральная уборка в квартире.