Дикая степь... Глава 45. А будет ли счастье?

Время действия - январь 1774 г.

Марья открыла глаза, прислушалась — в дверь тихонько скребли.

- Кому надо? - она сунула ноги в валенки, набросила на себя полушубок.

- Эт я, открой. Тимоха-то не вернулся ишшо?

Марья отодвинула засов:

- Савелий, ты, что ли? Заходи. Чего по ночам колобродишь?

Савка оглянулся воровато, скользнул внутрь амбара:

- Неприветливая какая стала…

- Времена такие, не обессудь. Стряслось, что ли, чего?

Марья пошуровала кочергой в печи, села на постель, зябко ёжась и плотнее запахивая на себе овчину полушубка.

- Холодно тут у тебе… Что ж в избу не идёшь? Неужто тронули б тебя казаки?

- Попробвали бы…

- То-то же… Никанор ваш где?

- Тебе зачем? - глаза Марья сверкнули в свете очага. - Хворает он!

- Я к тому, что… Слыхал я… Случайно узнал…

- Чего мямлишь-то?! Говори уж!

- Ксюху сегодня к государю призвать должны были… Приглянулась она ему шибко…

- Господи, Исусе… - всплеснула руками, вскочила с лежанки Марья. - Когда уж это кончится! Что ж делать-то теперя…

- Ты погоди, не гоношись. Хлопуша с товарищами своими сегодня вечером должны были из дома её взять да в палаты государевы привести. Да только не нашли её. Уж и матку ейную в оборот брали, всё бестолку. Не знает она, куда дочь подевалась.

- Слава Те, Господи… Да ты сядь, сядь, Савелий. Когда же она ему, ироду, на глаза попалась-то… И как на грех, ни отца рядом нет, ни Никанора! Михайла-то, сам знаешь, с Тимофеем моим уехал.

- Хорошо, что уехал. Иначе кинулся б за девку вступаться, порубали бы его. Шибко сердит нынче Емельян, а Афанасий и того пуще. Собаками сегодня лазутчика рейнсдорпова травили, а потом хозяв тех псов, которые лутче других были, пытать взялись. Мол, вы Максима извели. Те едва-едва открутились, помилуй, мол, государь, ни сном, ни духом не ведаем. Покудова сидят в подполе в канцелярии, а там как Бог укажет. А Ксюха-то за котом своим из дома выскочила, вот на глаза государю и попалась.

- Ты при мне-то хоть государем его не величай! - не выдержала Марья. - Куда же она делась-то?! Не наложила бы рук на себя…

- Не наложила. Спрятал я девку. В стожке сена спрятал. Думал, Никанора к ней снарядить, чтобы бежали вдвоём куда подале.

- Да нет Никанора! Уехал он по делу одному. Ай, беда… Ты вот что, Савелий! Веди-ка её сюда, тута я её и спрячу. Замёрзнет она в стожке, да и голодная, небось.

- Искать станут — и у тебя всё перевернут.

- Эх, хотели лучшей жизни, а вышло вон чего! Полегчало тебе, Савушка, а? Небось, Агаша довольна была бы?

- А ты Агашу мою не тронь! - насупился Савелий. - Не пачкай, говорю, её! Она сюда и вовсе ни к чему! - всё больше распаляясь, кричал Савка. - Не тронь, говорю!

- Чего кричишь? Видно, сам понял уже, что государь энтот никому счастья не принёс. Разве что Хлопуше вон. Уж он-то рад-радехонек, что из узилища его ослобонили, что власть над казаками получил. Каторжник над вольными казаками! В каком стожке Ксюха-то? Сама отведу её куда знаю.

Савелий злобно зыркнул на Марью и молча направился к двери.

На улице было темно, сквозь толстые слоя облаков едва пробивался лунный свет, ветер трепал голые ветки деревьев.

- Смотреть в оба! - послышался голос. - Далеко уйти не могли.

Марья прижалась к высокому плетню, замерла.

- Кажись, идет кто-то? Снег вроде скрипит… - отозвался второй.

- Я это! - подал голос Савелий и направился к дозорным.

- Чего мотаешься среди ночи?

- Тревожно. Кто Максима-то упокоил, а? Ксюху украли… Да ишшо энтот лазутчик рейнсдорпов… Враги в слободе, ох, чует моё сердце!

- Хнычешь, как баба… - сплюнул тот, который велел смотреть в оба. - Вы, оренбургские, ненадёжные. Одно слово — сброд. То ли дело у нас на Яике! Вот кто опора государю, а не вы!

- Уехать бы надо Петру Фёдоровичу, - понижая голос до шепота, сказал Савелий. - Хоть ненадолго, но уехать. Покуда не уляжется всё. Вот хотя бы к вам в Яицкий городок.

- Уехать? - дозорный задумчиво огладил бороду. - В Яицкой городок, говоришь? И нам бы своих повидать…

Савелий молчал, старательно счищая с валенок прилипший навоз.

- Не, Митька, не надо в Яицкую, - подал голос второй дозорный. - Девок наших дёргать зачнут.

- За свою Феньку, что ли, спужалси? - засмеялся Митька. - А ты не боись. Им, девкам, убытку с этого нет. Отряхнется да дальше пойдет. Зато прибытку бывает много!

Мысль о возвращении в Яицкую Митьке понравилась, а донести её до нужного человека труда не составило.

Пугачёв сидел в палатах своих с мрачным видом, посасывал мундштук замысловатой трубки, временами выпускал изо рта клубы вонючего дыма. Рядом сопели его старшины и генералы, не зная, чем утешить хозяина, и не смея достать игральных карт, чтобы развлечься. То входили, то выходили из избы казаки личной охраны, и потоки морозного свежего воздуха врывались внутрь, разгоняя табачный смрад и тяжелый винный дух.

- Брось, государь! - сказал наконец ему сотник. - Таких ли ты девок видал! Эта ни ступить, ни молвить не умеет, разве что обличьем смазливенька. У нас в Яицкой гораздо краше есть, не чета этой мужичке. Айда к нам, государь! Развеешься. Засиделся ты здесь. И то — видано ли дело, крепость Яицкая по-прежнему в комендантовых руках! Штурмовать ретраншмент* надобно. А кто этим командвать будет окромя тебя? Кому это под силу? Скольких атаманов ты уже посылал туда, а всё бестолку. Нет, государь, без тебя не выйдет дело, никак не выйдет! Да и казаки наши, тебя увидев, возрадуются, с новой силой на штурм пойдут!

--------

* фортификационное сооружение, внутренняя оборонительная ограда, в данном случе крепость Михайло-Архангельского собора, сам собор являлся её главной цитаделью

--------

Пугачёв поднял на сотника глаза, смерил его долгим взглядом, потом сказал, выпустив в потолок очередное облако дыма:

- В Яицкую, говоришь? Что ж, собирайтесь. Завтра утром и поедем.

На рассвете Бёрдская пришла в движение — голосили девки, провожая в путь милых дружков, причитали жёнки, весело гомонили, путаясь под ногами и мешаясь, ребятишки. Возбужденно лаяли псы во дворах, ржали кони, перекрикивались меж собою казаки. К полудню всё стихло. Войско скрылось за холмами, в слободе остались только раненые, увечные да старики, получившие строгий наказ приглядывать за «государевой ставкой».

- Вот так, милушка, вот так! - радовалась Марья, устраивая Ксюшу в опустевшей избе за печкой. - Убрались, и слава Богу. А там, глядишь, и Никанор приедет. Савелий-то наш молодец, навел на ум кого надо…

Однако раньше Никанора появился Тимофей. Ксюша убежала домой, радуясь долгожданной встрече с отцом, а Тимоха долго лежал на лавке, вытянувшись в струнку и закрыв глаза, слушал рассказы жены о жизни в слободе.

- Значит, кончила Маня Черкаса? - сказал он, услышав о лютой кончине Максима. - Что ж… Туда ему и дорога. Хороший ведь был когда-то казак, а помер собакой.

- Никанора бы не перехватили… - сетовала Марья. - Он ведь и знать не знает, что с Ксюшей приключилось. А как пропала она, его в первую голову искать стали. Теперь ему на глаза никому показаться нельзя. Запытают ведь!

Тимофей поднялся:

- Марья, ты господина порутчика помнишь?

- Помню, как не помнить, - вымученно улыбнулась та. - Что ж, неужто слышал о нем что-то?

- Слышал. И видел, - Тимофей принялся рассказывать о встрече.

- Видно, добрый из него хозяин получился.

- Добрый. Вернется Никанор, снаряжай их с Ксюхой к нему. Он укроет. А там… Там видно будет. Не долго самозванцу царствовать. Настанет его час, теперь я это точно знаю.

- Что? - насторожилась Марья. - Небось, дедушку Еремея опять видал?

- Нет… - Тимофей помолчал, собираясь с мыслями. - Старца одного встретил. Схимник из монастыря какого-то. Вроде блаженного. Ходит в рубище по свету, про самозванца рассказывает. Про то, что не от Бога послан он, а от диавола. Теперь знаю я, об чем мне дедушка Еремей говорил, какое дело на земле мне сделать надобно.

- Господи, Исусе! - испуганно посмотрела Марья. - Ты чего надумал-то?

- Не надумал покамест. Подобраться к Емельке трудно. Гвардия его яицкая зорко за всеми присматривает. Да и другие казаки за него горой, скрутят враз, ежели увидят, что кто-то покуситься на жизнь Емелькину попробует. Тут всё триста раз обдумать надо. Обдумать, а потом уж наверняка делать.

Марья села на лавку, со страхом глядя на мужа. Ишь, приехал едва живой, ему бы об себе подумать, а он со здоровыми лбами, что вокруг самозванца вьются, тягаться надумал!

- За Никанора душа болит, - вздохнула Марья. - Боюсь, что кто-нибудь из оставшихся в слободе повяжет его в угоду Емельке, али самозванец сам вернется в Бёрдскую раньше срока, и столкнутся они нос к носу. Да и Ксюша вон — побежала домой с отцом увидеться, а вдруг да увидит кто.

- Поди, Марьюшка, к ним. Михайла пусть дочку сегодня же в Евражкино к господину порутчику увозит. И мне провианту собери. Поеду Никанору навстречу, разверну парня им вслед.

- Куда же ты! - всплеснула руками Марья. - Лежать тебе надо!

- Належуся ишшо… Иди же!

Ранним утром забУхали где-то рядом пушки, защелкали ружейные выстрелы.

- Что? Что это? - Марья, накинув на себя тулупчик, выскочила во двор. - Кто это?

На улице уже суетились соседки, беспокойно поглядывали в сторону, откуда слышалась канонада, гадали, что происходит. Потом прискакали ребятишки, из любопытства ездившие поглазеть на бой:

- Гарнизонные из Оренбурга вылазку надумали сделать! Видно, оголодали, провиантом поживиться в Бёрдской хотели! - наперебой рассказывали они.

- Да только куда их заморенным лошаденкам! Застряли в снегу, и всего-то. А наши казаки, которые осаду держат, тут их всех и побили!

- Прямо-таки всех?! - всплескивали руками казачки.

- Не, не всех… Сотни три в овраге лежат. И раненых много в плен взяли. Остальные сбежали обратно в крепость.

- Нааадо же!!!

А Марья тихо радовалась, что успела ночью проводить Тимофея и Михайлу с Ксюшой. Потому как гонцы к Пугачеву с вестями о вылазке гарнизонных войск уже помчали, а значит, ждать его надо было со дня на день. Однако сердце болело о сыновьях, и она тихонько побрела к месту боя, внимательно осматривая всех погибших и боясь увидеть среди них родное лицо. Сыновей она не нашла и, молясь благодарно Богородице, вернулась в слободу.

Скоро Пугачев в самом деле ненадолго вернулся в Бердскую. При нем были новые девицы, взятые в Яицком городке, однако был он хмур и зол, и на радостные рассказы казаков об удачном бое не откликался.

- Тимофей не вернулся? - Савелий ввалился в избу, сел к столу.

- Вернулся было, да снова уехал, - Марья налила ему в деревянную миску теплых щей. - Ксюшу повезли с Михайлой куда-то. Гляжу, у Емельки метрески новые? Что ж он не радостный?

- Подкоп минный под ретраншмент сделали, взорвать хотели. Емелька сам в подкоп лазил, сам указывал, куда мину ставить, - Савелий взял ложку и стал жадно хлебать щи. - Ну и взорвали, часть вала обвалилась, и только. Артиллерия вся на месте осталась, и из солдат никто не пострадал. Десять пудов пороху извели, да толку из этого никакого не вышло. Наши на штурм пошли, да во рву застряли, почитай четыреста человек полегло. С того и злой.

- Вон чего… Эх, Емелька, Емелька, - вздохнула Марья. - Не с басурманами казаки бьются, не с немцами, а меж собою. Русские на русских войной пошли, мыслимо ли дело?! Сколько жизней погублено…

Савелий вздохнул, положил ложку, подчистил дно миски куском хлеба.

- Пойду я, Марьюшка. Я ведь про Тимофея спросить приходил.

В Бёрдской Пугачев долго не пробыл, а скоро умчался обратно к Яицкому городку. Надо было проверить, как ведут новый минный подкоп под ретраншмент, под самый Михайло-Архангельский собор, в подвалах которого хранилась пороховая казна. Не догадались бы о сапе в крепости, а если догадаются, не поняли бы, в какое место будет заложена мина. Успели бы казаки привезти из Гурьева городка побольше пороху.

Но пуще мыслей о подкопе манили его в Яицкую огромные глазищи гордой Устиньи, примеченной им на посиделках. Летел он вперёд птицей хищной, а мысли все о голубке Устюшке были. Вот бы кого к венцу повести, вот бы кого царицей сделать. А то, что на него она ни разу ласково не посмотрела — так это оченно даже хорошо. От тех, которые сразу в руки даются, удовольствия мало.

Приехали в Яицкую — ни подкоп не готов, ни порох не привезён. Глянул Пугачёв на рабочих грозно, сам под землю полез:

- Вот здеся отдушину сделать, и здеся тоже. И копайте не прямо, а то в одну, то в другую сторону, чтобы не догадались в крепости, куда мы метим. Докопаетесь до кладки собора — считай, дело сделано. Каждому рабочему по рублю жалую.

Поднялся наверх, а сам всё об Устинье думает. Во «дворец» пришёл — избу, что для него с гвардейцами да ближайшими друзьями отведена была, - а мысли только о ней.

- Вот что, казаки, - сказал Емельян, усаживаясь в кресло, служившее ему троном. - Надумал я жениться.

- Эвон… присвистнули товарищи. - Это как же? На ком?

- Устинью беру, дочь Петра Кузнецова.

- Казачку-то простую?! Эх, государь! Да разве же может царь Пётр Фёдорович на простой казачке жениться, да ещё и при живой-то жене?!

- Про живую жену не вспоминайте! Какая она мне жена? А то, что простая казачка, так от этого одна только польза будет!

- Да какая же польза? Люди сумлеваться в тебе начнут. Скажут, царь ненастоящий. Настоящий-то забрезгует девкой из простых. Она, погляди, и огород садит, и коров доит, и хлеб печет.

- Вы ещё спорить со мной беретесь?! - в голосе Пугачева и гнев, и угроза зазвенели. - А ну-ка, идите к отцу ейному. Прямо сейчас же идите, и без согласия не возвращайтесь!

Делать нечего, пошли. Казаки не простые, атаманы уважаемые, для Емельяна невесту сватать отправились. А та, как на грех, дома одна-одинёшенька. Отец с матерью в отъезде оказались. Она как в окно увидела гостей, так всё и поняла. Спряталась в погребе, крышку над собою прикрыла.

- Устиньюшка, выходи, - зовут сваты девку. - Сам государь-ампиратор тебя под венец зовет, в законные супружницы тебя просит.

В ответ из-под досок отборнейшая брань понеслась, какую не всякий казак знает.

- Ты, девка, не дури. Он и не таких, как ты, к себе брал. Да только никого, окромя тебя, он к венцу не звал. Тебе честь оказана, а ты кобенишься!

Снова брань в ответ.

- Ты где же так сквернословить-то научилась?! - сваты за головы схватились.

Ушли ни с чем. И рады, что девка отказалась, и перед Пугачёвым появиться страшно — осерчает ведь!

А Савелий, глядя на понурившихся послов, загрустил — не отступится ведь Емельян от девки. Только пуще раззадорится. Эх, быть беде!

И впервые появилась в голове его мысль — будет ли от такого государя народу легче и на той ли он, Савелий, оказался стороне?

Продолжение следует...