Глава одиннадцатая. Углы и линии

Глава одиннадцатая
Углы и линии
Катя Митрошкина училась неважно. С двойки на тройку по математике, на три по русскому языку, и по всем остальным предметам не блистала. Обладая уровнем интеллекта ниже среднего, как водится, она была красавицей. Одно компенсировало другое, и, как говорила её бабушка: умной девке на этом свете живется нелегко. На этом и росла Катя тринадцать лет.
На неё и впрямь обращали внимание: длинные волосы до пояса темно-каштанового цвета забавно курчавились возле лба и на висках, глаза светло-карие, почти янтарные, как у кошки, пушистые ресницы. Уже сейчас её фигурка выглядела точеной, а ноги длинными и стройными, что она не забывала подчеркивать короткими юбками и облегающими туниками. В школу она ходила в боевом раскрасе и с невероятным пушистым начесом на голове, за что постоянно была бита матерью.
В школу Катя перевелась в пятом классе, когда её мать сбежала в этот убогий городишко от очередного жениха, и никогда бы не попала в тусовку Риты, если бы сама Рита в то время не была новенькой. Рита быстро развернула кампанию в коридорах новой школы, была пробивной и наглой, собрала вокруг себя таких же, как она, и Кате пришлось соответствовать. Митрошкина не любила школу, постоянные скучные разговоры ни о чем, унылые дни, похожие друг на друга, зануды-учителя, скучные уроки. Зачем ей было учиться, когда бабушка сказала, что у неё уже все хорошо, и быть умной необязательно.
Бабушку Катя любила. Она по неделям жила в её маленькой однокомнатной квартирке на последнем этаже в центре городка, возле парка. Бабушка её только хвалила, гладила по волосам, не спрашивала про уроки и не возражала, если девочка гуляла допоздна. И самое главное, не пыталась воспитывать, как мать и бесконечные отчимы.
Каждый из них, даже если появлялся всего на день, считал своим долгом внести вклад в её воспитание. Один из них заставлял её умываться и смывать всю косметику с лица перед школой. Она стала носить с собой зеркальце, чтобы краситься в подъезде. И был еще дядя Вова, который первый на памяти Кати продержался долго в их семье — целый месяц — даже пытался делать с ней уроки по вечерам. Всякий раз садился близко, то и дело дотрагиваясь до её плеча в тоненькой маечке, или ноги, в шерстяном носке. Было в его прикосновениях нечто странное, Катя не могла объяснить, но чувствовала… что-то. Когда она рассказала об этом матери, дядя Вова почему-то сразу исчез.
Мать Митрошкиной работала на птицефабрике, приходила домой поздно и уходила рано. По вечерам пила много вина и дочерью не интересовалась. Когда Катя была помладше, она доводила мать до белого каления нытьем. Она слонялась за ней все время, прося поиграть, почитать книжку, ей было все равно, чем заняться, лишь бы с мамой. Катя помнила те дни, когда она любила маму так сильно, что, казалось, сердце разрасталось у неё в груди и застревало в горле. Но когда она пыталась выразить эту огромную любовь, получала лишь раздосадованный взгляд и усталое «отстань, ты не видишь, что я только что пришла с работы?».
Со временем Катя уяснила, что маме больше интересны мужчины, чем она сама, и перестала спрашивать себя: в чём же я виновата?
В тот день, придя домой, Митрошкина нашла на столе записку: мать будет поздно, возможно, только с утра. На листе так же имелись указания, чтобы дочь вымыла посуду и пропылесосила квартиру, но Катя отбросила записку, скинула рюкзак на пол и открыла холодильник. В сковородке уныло лежала вчерашняя яичница и половинка поджаренной сосиски. Катя закрыла грязную дверцу холодильника.
Некоторое время девочка смотрела на залапанную, всю в отпечатках пальцев дверную ручку, потом встала и начала вновь обуваться.
Бабушка жила в двадцати минутах ходьбы, через парк можно было дойти даже быстрее. Девочка не взяла с собой ничего, все её вещи остались в рюкзаке на полу, она закинула на плечо кофту, поправила волосы перед зеркалом и покинула квартиру.
На улице уже начало смеркаться, Катя шла через парковую лужайку к асфальтовой дорожке, размышляя о том, что скоро закончится учебный год, и с утра до вечера каждый день город будет наполнен детьми. Она помнила, как любила лето, когда была младше. У неё был воздушный змей, ярко-желтый, словно солнце. Катя разматывала бечевку настолько, что змей казался крошечным с земли, ветер подхватывал его, дергал, пытался отнять, но она держала крепко. Образ желтого воздушного змея навсегда остался для неё связанным с беззаботностью раннего детства, когда есть только мама, бабушка и ты, маленькая девочка.
Городок, стоящий на двух больших русских реках, меж высоких гористых холмов, поросших ельником, кедром и различными лиственными деревьями так и не смог стать для Митрошкиной домом. Здесь ничего не менялось, не бывало сильного зноя, воздух казался тяжелым из-за влажности, осенью и весной одолевали бесконечные осадки и туманы, серо и уныло что летом, что зимой. И это лето не сулило ничего хорошего взрослеющей девочке.
Катя добралась до асфальтовой дорожки, но идти дальше не спешила. Светлые бриджи и темно-красную футболку с выцветшим Микки-Маусом на груди трепал ветер, поднявшийся под вечер. Митрошкина села на качели, прислонилась виском к прохладной цепи, на которой держалось сиденье. Солнце, мигнув еще пару раз меж деревьев медно-оранжевым светом, зашло, и парк стремительно погружался в ночь. Она вдруг поняла, что вокруг нет ни души и слегка удивилась. Обычно в этом парке допоздна буянили какие-нибудь подростки, пока кто-то из жильцов близлежащих домов не вызывал милицию, устав от нецензурной ругани и громкой музыки под окнами. Но так даже лучше, людей Катя не любила.
Девочка повела взглядом по пустому парку. Горки и лесенки, детская покосившаяся карусель, чуть подальше турник и «паутинка» — куполообразная конструкция, по которой могли лазать несколько человек одновременно. Дальше детской площадки вдалеке терялась аллейка меж зеленых лужаек и вереницей скамеек, расставленных в трех-четырех метрах друг от друга. Митрошкина чувствовала, как её укачивают качели, цепь приятно холодила лоб, и не хотелось никуда идти.
Она ни с того ни с сего вдруг вспомнила, как этот толстый мальчик из параллельного класса — Морозов — приглашал её танцевать на празднике. И как Рита, Даша и Андрей высмеивали его. Он подходил к ней несколько раз, и они каждый раз смеялись. Катя тоже смеялась и говорила что-то обидное про его живот и круглое лицо, но она вовсе так не думала, нет. Ведь Морозов был единственным, кто приглашал её танцевать. Потом он танцевал со странной Анисимовой, которая дружила только с мальчишками, а мог бы танцевать с ней. Катя специально ушла от компании, чтобы оставаться одной на медленные танцы, но он больше не приглашал её.
Ей повезло больше многих, она была в крутой компании с Ритой, но иногда не разделяла её мнения. Ей было жаль новенькую девочку, которая перевелась к ним в класс два месяца назад, когда над ней все смеялись во дворе. Катя смеялась вместе со всеми, она стояла позади Риты, когда та читала её дневник, но при этом ей не было смешно, она думала: хорошо, что смеются не надо мной. «Хорошо, что Рита и я перевелись в школу одновременно и сдружились. Всё сложилось очень удачно, иначе на месте Анисимовой могла бы быть я».
Мысли медленно текли, Катя думала то об одном, то о другом, пока в животе не заурчало. Девочка нехотя поднялась с качелей и пошла в сторону выхода из парка. Поздние сумерки стерли границы деревьев, скамеек и травы, вытянули сочные майские краски, и все сделалось серым. Катя внезапно заметила, что звук её шагов слишком громкий и как-то странно отдаётся эхом в пустом парке. Она неосознанно ускорилась. А потом пришло это чувство, вызывающие мурашки по коже, чувство, продирающее беспомощностью от макушки до пят, чувство, от которого не так просто отмахнуться.
Будто за тобой наблюдают.
Катя обернулась так резко, что её волосы взлетели вокруг лица, быстро огляделась по сторонам, не сбавляя темпа, и устремилась в сторону выхода из парка. Парк упирался двумя концами в оживленные улицы, где наверняка должны были быть люди. Теплый ветерок больше не казался девочке таким уютным и безобидным, он дул пылью по ногам и зловеще шумел в невысоких деревьях. Катя потянулась за кофтой, чтобы надеть её, и внезапно остановилась.
— Черт, я забыла кофту на качелях!
Она сказала это вслух, чтобы отогнать растущее иррациональное беспокойство. Вокруг по-прежнему не было ни души, и непонятно, чего вдруг испугалась девочка: ветра? деревьев?
Катя потопталась на месте. Возвращаться на детскую площадку не хотелось, она уже прошла половину парка и была почти у выхода, но с другой стороны за потерянную кофту ей крепко влетит от матери. Придется слушать длинный монолог о том, как она вкалывает на птицефабрике за гроши, чтобы хоть чем-то прикрыть неблагодарные плечи дочери, а та совершенно этого не ценит.
— Я ценю, — произнесла девочка жалобно, не от того, что прониклась увещеваниями матери, а от того, что возвращаться к качелям действительно было страшно.
Когда неделей позже следствие восстановило цепочку событий, мать Митрошкиной поняла, что её бедная девочка вполне могла бы остаться живой, если бы не возвратилась за кофтой в тот вечер. Она подумала, что могла бы взять несколько ночных дежурств в институте, где подрабатывала, только бы купить новую кофту дочери. Похоронили Катю в новой кофте.
Но сейчас Митрошкина быстро шагала обратно по дорожке к детской площадке, ветер летел за ней в кронах деревьев, бросал под ноги песок и мелкую пыль. Качели раскачивались от порывов, её кофта лежала на земле под ними.
Катя остановилась, огляделась. Чувство, что кто-то наблюдает за ней, усилилось как никогда. Ей казалось, будто она видит кого-то в темных подстриженных кустах прямо перед собой, какую-то фигуру, сливающуюся с темнотой.
Девочка медленно нагнулась, не отрывая взгляда от живой изгороди, в любой момент готовая бежать от любого шороха. Рука её нащупала мягкую ткань кофты. Она прижала её к груди, медленно поднялась на ноги, и вдруг поняла, что поздно. Она знала, знала, не оборачиваясь: то, что за ней наблюдало — прямо позади неё. Каким-то образом оно смогло подойти (подлететь!) так близко и неслышно, словно призрак. Катя застыла, чувствуя, как от ужаса немеют конечности, и сухой язык прилипает к нёбу. Ей показалось, что нечто дотронулось до её пушистых волос почти неосязаемо, но спина у неё в одно мгновение покрылась ледяным потом.
«Может быть, если не оборачиваться, оно уйдет?» — возникла лихорадочная мысль, а потом Катя услышала…
Булькающие, хриплые, рокочущие вдохи и выдохи, будто в груди у существа позади неё клокотала склизкая мокрота. И звук, который не спутать ни с чем: низкий, раскатистый рык, с которым иногда рычат бродячие собаки перед нападением, только намного ниже, будто существо было гораздо больше дворового пса.
Катя обернулась. Вопль ужаса родился в её груди, но застрял в горле, рот широко раскрылся, глаза вылезли из орбит. Она не верила тому, что они видели. Застыв на месте, не в силах пошевелиться, девочка успела заметить краем глаза, как что-то сверкнуло в свете луны, а потом она, почти с удивлением, так и не издав ни единого звука, почувствовала острую боль в груди. Её тело дернулось два раза само по себе, голова запрокинулась. Катя вдруг поняла, что видит в небе желтого воздушного змея, которого ветер все же отнял у неё и уносит теперь прочь.
А потом умерла.
***
В то время, когда Екатерина Митрошкина сидела на качелях и размышляла, Майя и мальчики находились всего в двух кварталах от неё в гостях у Кости. Квартира находилась в пятиэтажном старом доме. Родителей мальчика не было, и ребята коротали вечер у компьютера. Костя показал диски с музыкой и фильмами, они немного побаловались эквалайзером и визуальными эффектами на проигрывателе, затем мальчишки погрузились в мир компьютерной игры Батлфилд и перестали замечать мир вокруг себя. Они играли по очереди, Майя отказалась, когда пришел её черед, но с интересом наблюдала. Однако, через час девочка слегка заскучала, отошла от монитора, села на диван и вытащила игровые тексты.
Она провела рукой по нарисованной и несколько раз переделанной карте Межмирья. Через всё её пространство шла прерывистая красная линия — путь героев, по которому они уже прошли, и по которому им только предстояло пройти. Майя отметила крестиками все места на карте, где они отыгрывали сюжеты, и их получилось пять. Оставалось две локации, где король Велариан со своими верными друзьями еще не побывали. Взглянув на расположение крестиков, девочка отметила их равноудалённость друг от друга и четкое расположение, которое получилось совершенно случайно.
— Костя, у тебя есть пергаментная бумага? — спросила она.
— Что? — не отрываясь от монитора, спросил Костя.
— Бумага для выпечки, которую кладут на противень. Она прозрачная, и…
— Посмотри на кухне, — мальчишки были полностью поглощены перестрелкой. Из динамиков компьютера доносились бесконечные автоматные очереди, Костя играл, а остальные, рассевшись кругом него, азартно вскрикивали и раздавали советы.
Майя направилась на кухню. Квартира у Кости была трехкомнатная, обставленная со вкусом. Мебель в гостиной была подобрана в одном тоне, в коридоре стоял красивый резной трельяж. На деревянной столешнице были выставлены два ряда разнокалиберных флакончиков с туалетной водой.
 Девочка не удержалась и заглянула в одну из комнат. Она сразу поняла, что это была Костина спальня, по-мальчишески неопрятная, но довольно милая. Возле кровати стоял огромный мольберт с выставленным на нём необъятным листом плотной бумаги. На листе был начертан сложный чертёж. Майя склонила голову к плечу, улыбнувшись. Ей так и не удалось понять, что за предмет изображён в переплетении многочисленных линий.
У Кости было много книг, стол завален бумагой, угольными карандашами и всевозможными линейками. В углу, прислонённые к стене, стояли короткие доски и даже целые брёвна. Пахло деревом, как в мастерской плотника, как от её дяди, когда он приходил домой с работы. Майя осторожно прикрыла дверь, прошла по коридору на кухню.
Кухня была выдержана в нежно-зеленых тонах, с сочными яблоками, изображенными на фартуке. Пол был выложен белой плиткой, небольшой круглый стол накрыт ажурной скатертью в тон занавескам на окне. Майя выдвинула ящик со столовыми приборами, и без труда нашла пергамент для выпечки.
Вернувшись в зал, она наложила кусок пергамента на карту Межмирья. Коричневатая бумага чуть просвечивала, и отметить на ней карандашом все крестики, а потом соединить их поочередно линиями не составило труда. Получился неровный круг. Затем Майя соединила каждый крестик с соседним, и получились солнца. Она выделила те линии, которые повторялись чаще всего, и поняла, что видит семиконечную звезду. Не совсем равностороннюю, но это, без сомнения, была септограмма. Она водила героев Межмирья по семиконечной звезде.
Майя и сама не знала, зачем делает это, ей вдруг захотелось увидеть, как сработало её воображение, и изобразить его в схеме. Должно быть, повлияли Костины чертежи, которые он так любил создавать.
Он показывал ей как-то чертеж Красной Крепости. В множестве линий, перемежающихся столбцами расчетов, слабо угадывался их маленький домик на дереве.
— Чертеж помогает систематизировать твоё воображение, — сказал тогда Костя, любовно проводя ладонью по широкому листу ватмана, — когда ты что-то задумываешь, ты видишь картинку целиком, знаешь, как оно должно выглядеть, какой должна быть крыша, окна, стены, и прочие элементы. И тогда тебе нужно разобрать свою идею на мелкие части, до последнего болтика, изучить их, зарисовать на листе бумаги, чтобы понять, как они выглядят и каким образом соединяются, а потом уже собрать воедино. И тогда идея перестает быть воображением, она становится реальностью.
— Но откуда ты знаешь, как должны выглядеть все эти элементы? — восторженно спрашивала Майя, — какие нужны болты и гвозди, в каких местах их забивать, и под каким углом подпиливать доски?
Костя пожал плечами.
— А откуда ты знаешь, какими словами описать пейзаж, или персонажа?
— Не знаю. Они появляются сами, нужные слова.
— Вот и у меня так же. Я просто знаю.
Майя подняла пергамент с линиями и кругами и посмотрела сквозь него на свет. Схема Межмирья представляла собой семиконечную звезду, слегка непропорциональную, но четкую.
«Не хватает только финального сражения, — вдруг подумала Майя, — завершения всей истории. Последней битвы героев со Злом».
Девочка взглянула в центр схемы, который находился точно над Черной Впадиной.
— Есть! — завопил Костя, испугав её и заставив подпрыгнуть, — как я их?! Видали? Кто суперигрок?
Мальчишки ударили друг другу по рукам, довольно улыбающиеся, раскрасневшиеся и взволнованные.
— Майя, ты уверена, что не хочешь попробовать? — спросил Костя.
Она кивнула, сложила пергамент со схемой вчетверо и сунула меж игровых листов.
***
Весть о том, что Екатерина Митрошкина пропала, облетела городок двумя днями позже. Её мать Лариса вернулась домой во втором часу ночи, не застала дочери и отправилась к бабушке. Когда оказалось, что и там Кати нет, женщины забили тревогу. Заспанный милиционер, ответивший на вызов, призвал их к спокойствию, заявил, что дети, как правило, объявляются в первые сутки после исчезновения и посоветовал обзвонить подруг девочки.
Каким-то образом Лариса уже знала, что её дочери нет в живых, просто гнала эту мысль от себя. Она знала это, когда попросилась среди ночи к соседке, у которой был домашний телефон, знала, когда набирала номер за номером и раз за разом объясняла ситуацию сонным, раздраженным людям на том конце провода, знала, когда встретила рассвет на своей кухне в одиночестве.
 В доме Зубковых, Смирновых и Лысенко Кати не было. Её одноклассники повторяли одно и то же: они гуляли до девяти вечера, потом разошлись по домам. Катя совершенно точно приходила домой, потому что записка, которую оставила ей мать, нашлась не на столе, а под ним, а на вешалке отсутствовала её кофта, которую девочка с собой в школу не брала.
Совершенно измученную от беспокойства бабушку Лариса оставила дома, сама отправилась в отделение милиции, как только оно открылось.
До школы милиция добралась еще через день, уже после того, как в местной газете появилось объявление о пропаже девочки.
Дядя Майи с тревогой прочитал объявление детям за завтраком, когда все торопились в школу.
— Майя, ты же учишься в одном классе с этой девочкой? — спросил он.
Она кивнула. Дядя покачал головой, отложил газету и строго оглядел детей.
— Сегодня вы идете в школу вместе, большой компанией, вы поняли? Вы и Артём.
Саша и Майя поглядели друг на друга. Неделю назад старшая сестра громко возмутилась бы, но после разговора в школьном туалете между девочками установились терпимые отношения. Саша перестала фыркать и закатывать глаза всякий раз, когда Майя проходила рядом, и это определённо был прогресс.
— Хорошо, что до конца учебного года осталась неделя, — проронила Саша, скорее, по привычке.
Возле калитки как обычно ждал Артём. Он слегка удивился, увидев компанию.
— Митрошкина пропала, читал в газете сегодня? — спросила Майя вместо приветствия.
Артём помотал головой, лицо его сделалось встревоженным. В тот день вообще все в школе были крайне встревожены. Посреди большой перемены через двор прошествовали два милиционера. Дети безмолвно провожали их взглядом. Они направились прямо к директору школы, а потом в её сопровождении — к классному руководителю Майи. Уроки 7 «Б» были сорваны, потому что милиция беседовала с классом целиком и с некоторыми ребятами в отдельности.
Бледная Зубкова громко расплакалась в коридоре на плече у классного руководителя, когда вышла из кабинета после беседы. Её увели в медицинский кабинет. Смирнова и Лысенко с бестолковым видом топтались под его дверьми. Без пышноволосой Кати они казались растерянными и осиротевшими. В итоге, всех троих напоили успокоительным, и вскоре появились взволнованные родители. Майя видела, как с ними разговаривала директор, а потом они забрали детей домой. Завуч несколько раз безуспешно попыталась разогнать толпу любопытных в коридоре. Учителям в тот день внимания совсем не досталось.
— Ну дела, — проговорил Стёпа. Они сидели во дворе на скамейке. На коленях у Майи лежали игровые тексты, она кое-что подправляла в них, но скорее, по привычке. Известие о пропаже Митрошкиной не потрясло ребят, но заставило тревожиться, — как думаете, что с ней случилось?
— По статистике, в большинстве случаев дети исчезают, потому что сами убегают из дома, — сказал Костя, — она объявится через день-другой, получит головомойку от матери, и все будет, как раньше. Паника на пустом месте.
— Ты считаешь? — с сомнением спросил Артём.
Майя пыталась припомнить, когда она видела Митрошкину в последний раз, и что та делала. В голову настойчиво лез образ пустой парты во втором ряду, за которой Катя не появилась два дня.
— Я не помню, чтобы она была подавлена, или вела себя как-то странно. Наоборот. Они ржали с Зубковой на весь двор, как обычно.
— Я спросил отца сегодня с утра, когда в последний раз у нас в городе случалось что-то по-настоящему плохое, — решительно проговорил Костя, — и знаете, что он ответил? Никогда. Маньяки и серийные убийцы здесь не водятся. Тут тоска зеленая, что здесь ловить?
Однако еще через день работник автозаправки по имени Игорь Семенеев лазил по близлежащим замусоренным посадкам в поисках цветного металла и наткнулся сначала на окровавленную разорванную кофту, а потом и на само мертвое тело девочки. Увиденное повергло сорокалетнего мужчину в шок. Через полчаса посадка была оцеплена и осмотрена старшим следователем Асанаевым. Он приехал на место происшествия, совершенно не ожидая того, что ему предстояло увидеть.
Еще через час обо всем пронюхали местные журналисты, и к вечеру весь город загудел, передавая из уст в уста последний выпуск новостей.
Выпуск этот застал Майю в доме Артёма. Костя со Степой играли в шахматы, Артём, Антон и Майя наблюдали. Они валялись на полу в гостиной под работающим телевизором. Марина Ивановна хлопотала на кухне.
— И к последним новостям. — Объявила строгого вида женщина с экрана. — Ученица 7 «Б» класса школы номер четыре, Екатерина Митрошкина, пропала три дня назад. Сегодня она найдена мертвой недалеко от электрической подстанции по улице Дорожной. Тело девочки нашел сорокалетний Игорь Семенеев, который на данный момент находится в отделении милиции на допросе. У нас имеются уникальные материалы с места преступления. Настоятельно просим отвести детей от экранов, кадры могут шокировать.
Мальчишки тут же забыли про шахматы. Майя поднялась на коленки перед экраном телевизора. Из кухни вышла мама Артёма с обеспокоенным лицом, вытирая руки передником, остановилась на пороге.
В телевизоре на фоне зеленой посадки и многочисленных зевак появился репортер. Он рассказал всю историю преступления. Когда имя Кати было названо, появилась большая фотография Митрошкиной, на которой она улыбалась и была года на два младше. А потом картинка сменилась, и Майя увидела мертвое тело.  Марина Ивановна тихо вскрикнула за её спиной.
Изображение было замылено, чтобы скрыть все самое жуткое с глаз, но по красным пятнам вокруг тела было понятно, что кругом полно крови.
— Господи Иисусе… — прошептал Стёпа. Мальчики застыли рядом с одинаково шокированными лицами.
— Следствие установило, что тело девочки было принесено сюда уже мертвым, а само убийство было совершено в центре города в городском парке, однако самое загадочное и шокирующее вовсе не это…
«Да, — чувствуя, как сердце начинает биться где-то в горле, в ужасе подумала Майя, — не это. И ничего из этого».
Она увидела вокруг головы Митрошкиной разложенные камни, на которых были выжжены какие-то странные символы. Там же стояла оплывшая церковная свеча, а на груди лежал жуткий рисунок в темных тонах. Свеча находилась в центре септограммы, нарисованной на выложенных камнях, и эту семиконечную звезду Майя узнала.
Она сама нарисовала похожую тремя днями ранее в гостях у Кости на пергаменте для выпечки.