Узел Гл. 6

6
 «Лаиль-ля ильлялах Магомаду расулла. Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомед — пророк его!
 Из Анатолии пришли семь везиров с янычарами, и вся орда ногайская с коней сошла, чтобы доблесть свою под стеной выказать. Земляная насыпь была восстановлена: длинны в ней три лучных стрельбища, в вышину многим выше Азовской стены, а широты — как бросить дважды камнем. Стараниями правоверных всесокрушающие орудия зорбаны и тяжёлые шахи, скованные меж собой цепью, чтоб казаки на вылазке не смогли их уволочь, установлены на ней твёрдо. Ограждена для обороны та насыпь частоколами и рогатками, окопана окопами, в кои наши непобедимые войска сошли.
 И снова началась битва между презренными кяфирами, засевшими внутри крепости, и знаменитыми победоносными войсками, стоявшими у её стен. Начавшись чуть свет, в течение дня шла такая драка и свалка, что битвы, подобной этой, еще не видело око судьбы. От грохота пушечной стрельбы с обеих сторон сотрясались земля и небо. Казалось, что по воле Аллаха тучи грозовые, раздираемые молниями, пали с неба на Азовские крепости, чтобы изничтожить зловредных кяфиров.
 Выстрелами наших пушек ворота и стены в ней были разбиты и разрушены, а дома разнесены в щепы. Но башни и укрепления, сооруженные генуэзцами, выстояли, так как были прочны и основательны. В тех же местах, которые были сокрушены, кяфиры отправились прямиком в преисподнюю, чтобы гореть там адским огнем.
 Однако, в следующую ночь коварные кяфиры наставили кабаньих капканов, щитов, заостренных кольев, окопались, и бой начался с новой силой.
 Наши пушки не смолкали. Пороховой дым закрыл солнце. Даже в ставке Хусейн-паши пахло серой, как в аду, но мы терпели, потому что ведали - так пахнет победа!
 И таким образом в течение семи дней беспрерывных стараний мастеров огненного боя в крепости возникали разрушения, открывались все новые и новые бреши.
 Наконец, множество газиев, горя отвагой, бросились в бреши, пробитые в стенах крепости, и водрузили там знамена. Хитрые кяфиры ударили по тем газиям перекрестным огнем, так что сразу же сотни их испили чашу смерти. Оставшиеся же, воскликнув: «Поворачивать назад не пристало чести мусульманской!»

 Три дня и три ночи газии вели бой на крепостных укреплениях, то беря верх, то терпя неудачу, и стояли против неистовых ударов пьяных кяфиров. Но в конце концов наши победоносные войска с боями отошли назад, оставив на крепостных сооружениях множество знамен и воинов ислама, ставших шехидами.
 Все правоверные выразили им свое уважение и утешение, говоря: «Этой победе предназначено свершиться в другой день».
 Шехиды, испившие чашу смерти, отправились прямиком в рай, а всё их имущество было передано в казну»,- так, или почти так, поведал о той битве потомкам имам Эвлия Челеби.


- Забредай! Забредай! Заводи конец, туды твою в качель. Да куда ты тянешь? Сюды тяни!- свистящий тайный шепот стелется над водой, вязнет в камышах. Неверный лунный свет, растворившийся в предутреннем тумане, делает низкий берег с коренастым силуэтом крепостной башни призрачным, крепостную стену на бугре, огородившую город от Дона, зыбкой. Десяток мужских фигур в одних портках, а то и без оных возятся в воде. На берегу их дожидаются трое, тож босые, но при оружье.
- Вываживай! Дружнее, разом!- хрипит простуженный шёпот. Мускулистые руки привычно тянут невод.
- Чего там, Потап?- спрашивает оружный человек на берегу.
- Добрый улов, атаман! Едва вытянули. Будет чем турку попотчевать…
 Выволакивают казаки на берег кожи просмолённые к порожним бурдюкам привязанные, а в них порох да пули, оружье доброе и воинская справа, что браты-донцы с верховьев по реке тайно мимо сторожи османской в осаждённый Азов направили.
 Вдруг заплескалась вода позади. Из глыби чёрной почали подниматься головы да плечи мужеские, словно вои убитые со дна Дон-реки встали, ко берегу побрели: один, второй, третий…
 Казаки оробели, за оружье схватились, молитвой от нечести водной оборонились.
- Братцы, не пужайтесь. Свои мы — запорожец я с Сечи, а то донцы из верховских станиц.
- А ну крестись, «свой». Счас пулю пущу!
- Никиша я Осадчий,- крестится запорожец.

 Кажную ночь по пятьдесят-шестьдесят казаков с Дона и всей УкрАины русской, взяв в рот камышинки, чтоб под водой дышать, тайно переправлялись в обложенную со всех сторон крепость Азов, укрепляя силы обороняющихся.


 Шестнадцать дней и шестнадцать нощей, ни на миг не смолкая, грохочут пушки османские. Шестнадцать дней и шестнадцать нощей топится дым пороховой до самого неба. Сбили турки все стены и башни Азовские, что казаки четыре года восстанавливали, и церковь Предтечеву, и все палаты каменны по самую подошву. И наряд огненный, что город оборонял, весь переломали. Длинной руки, коей могли османов тревожить, лишились казаки.
 Многие лыцари русские загибли на стенах и башнях. Побило до смерти пушкаря Акима Парамонова вместе со всеми его людьми. В курени Гришки Савенко половина осталась, а многие из них изранены сильно. Атаману Васильеву один глаз щепом выбило, праву руку в сече турок посёк.
 От трупа людского, от дыма серного душно и смрадно стало ангелам на небеси. Отворотили хранители судеб светлые лики свои от людей, от их страданий таких великих: «Коль вы сами на земли ад промеж собой устроили, так живите по воле своей! А царю небесному едино, каким именем вы, дети его неразумные, называете: Яхве, Исус, Аллах, если меж собой живёте по совести и любовь к Богу в сердце имеете».


- С Азов города к нам пишет атаман Осип Петров со товарищи: «Братья наша, товарыщи верные, казачество донское безстрашное! Доколе будете по городкам своим сидеть, за стены деревянные держаться? Обступили нас силы и пыхи царя турского безсчётные, магометане безбожные тремя стами тысячами, побили весь наряд наш огненный, по подошву сбили стены и башни Азов города, порушили дом святой Предтечев. Режемся мы с имя ножами в стенных проломах, ходим на выласки. Дорого турке обходятся зипуны наши козацкие, умываются оне кровию своею, кладём мы их спать в каменну землю сном вековечным. Уже насытились лисицы бурые досыти трупом турецким, но на место кажного убитого у них десять новых встают. Трудно нам приходится. Много наших побито тож. Поспешайте, браты-козаки, на подмогу за имя славное козацкое, за славу вечную, за дом Предтечев! Стыдно вам будет, коль своих братьев-товарыщей без помоги оставите. Не достойно то чести козацкой!»
 Зашумел Большой Круг голосами многими, словно Дон-река волной взволновалася:
- Не нужны нам каменья Азовские! Говорили им — чертям верёвочным: «Не гневите царя турского!» Нет. Им больше всех надобно было — «не хотим сидеть в городе деревянном, станем пановать в каменном!»… Допановались. Теперича мы «помогай»!
- И с Москвы подмоги нету! Москва должна помогать!- гудели дружно одне.
- Ну, и прячьтесь под подолами у своих жонок! Турка Азов возьмёт, сюды явится!- кричали другие,- Хто нам поможет, коль мы братьёв оставим? Ярмо боярское в московском царстве вновь на свои плечи возложим, или к королю польскому нам отсюдова бегчи? Нешто ярмо польское легше московского? Не достойно имени казацкого за юбки бабские прятаться, коль драчка идёт великая!
Дал выкричаться самым горячим войсковой атаман Тимофей Мещеряк, поднял пернач, утихомирил народ.
- Не можем мы оставить городки свои без обороны, не можем и братьёв-товарыщей без помощи бросить. То позор будет нашему имени козацкому вековечный. Кто пойдёт в Азов - по праву руку круга становись! Кто городки оборонять останется - налево отходи, аль на месте оставайся! Выбирайте себе нового атамана, а я в Азов иду. На всех Бог заботу возложит согласно мощности его плеча!

 В три дни полтыщи казаков или более на пятидесяти чайках и стругах к походу готову были. Много среди них молодёжи зелёной, из под отцовской опеки вывернуться спешащей, да старЫх казаков, коим их жонки так надоели, что лучше чорту в пасть! Большой отряд запорожцев на своих чайках к донцам пристал.
 Деньги на предприятие под проценты немалые Яков Барух дал - выкрест из иудеев, много лет при войске подвизающийся.
 Знамо дело - без серебра ни одна война не движется.
 Три дни казаки готовили справу воинскую, пушки чистили, калили сухари, пекли хлебы-подорожники, что от времени не черствеют; клали в чайки и струги смолёные муку и порох, сало и пшено, сабли и пистоли. А на утро четвёртого дни под молитвы и звон колокольный поклонились казаки родному порогу и отчалили от берега встреч своей судьбе.
 На передней чайке рядом с атаманом Мещеряком стоял Никита Осадчий, который письмо от Круга Азовского по поручению Осипа Петрова в Войско доставил.
 А тремя днями ранее, сразу как жидовин серебро на воинское предприятие казакам дал, из городка уехал его сын средний Лазарь с тремя запорожцами. Барух сказал, что по торговым делам в Польшу.


- Никиша, османы реку строго стерегут?- спросил атаман Мещеряк Осадчего.
 Поскрёб бедовый запорожец в затылке:
- По берегам разъезды татарские видел, а на воде карамюсели турские малые шастают. Служат без старания. Да и мало тех карамюслей, мы их легко собьём! Я в ночь прошёл, тока раз в воде лежал, как лодья турская встреч проволочилась. Однако, нехристей под Азовом не счесть. Хорошо бы, атаман, вперёд несколько чаек дозорных отрядить. Пусть нароком покажутся — мол вот мы где! Коли турка сидит в засаде, непременно себя выкажет. Лучше малым рискнуть, чем всем головы лишиться!


 Казакует в степи шальной бродяга ветер. Нет ему преград. Ни курган старый, оплывший, с каменною бабой поверху, ни вербы-ясени, ни яры, ни падины глыбокие, чеплыжником густо заросшие, ни сам Дон батюшка ему не помеха. Вольно ветру бечь круг света белого. Колышет ветер ковыль сизый, плещет волной на берег Дона, на замшелые от времени меловые глыбы, подгоняет струги-чайки козацкие.

«Не сохами-то славная землюшка наша распахана...
Распахана наша землюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная землюшка казацкими головами,
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,
Цветет наш батюшка тихий Дон сиротами,
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими,
материнскими слезами»,- плачет, горюет сильный голос казака над вековечным простором.

 Видит лебедь белая в облаке высоком парящая: плывут богатыри святорусские по бесконечной как сама жизнь реке к морю синему или прям на небо. Ласково светит солнышко сынам своим, тонкие вербы в пояс кланяются, хлекчут им орлы сизые, грают вороны черные, жаворонки в синем небе им славу поют.
 И жить так хочется, хочется…


 Ночью прошёл дождь, перемешал небо, воду и степь. По реке, задёрнутой кисейной полумглой, неслышно крались казацкие чайки — три впереди, остальные в четверть мили позади.
 Небо, полное облаков, быстро светлело. Ветер, разбуженный солнцем, сбил комковатое одеяло тумана к меловым кручам правобережья, густо поросшего вербами, ясенями и тополями. Ночная мгла не захотела уступать, смешалась с туманом, уцепилась за камни, ветки деревьев, затаилась в больших и малых протоках, на которые распадается Дон, прежде чем соединит свои воды с солёными водами Азовского моря.

 Тихо на реке. В душе запорожца зародилась надежда: может Бог беду отвёл. Чайки, что Мещеряк в дозор отрядил, скоро к Азовским причалам подойдут. Никто их не тронул.
 Однако не верил воин шальной фортуне. Осадчий приготовил оружие, застыл у борта, до слезы в глазах вглядываясь в смутно-знакомые очертания берега, сглаженные остатками ночи.
 Вот сквозь завесу тумана показался тёмный провал протоки, где он лежал на дне, дыша через полую камышину, пока турский караул мимо не прогрёбся, следом излучина, за которой начинается Азовский берег.
 Тишина, только шумит волною Дон, упираясь течением в меловые скалы.
- Слава Богу, кажись, проскочили,- произнёс хриплый голос атамана, когда последняя казачья чайка миновала протоку,- робята, бери вёсла, как бы нас о камни не затёрло.
 Вода зашумела шибче. Чайки подхватило, понесло к круче правого берега, густо заросшей тополями и вербами…
 … Грохот страшный, от коего уши заложило, раздался. Берег высокий, куда течение неумолимо казацкие чайки несло, дымом и огнём покрылся.
 Упали предательницы вербы, оголив турецкие батареи, сеющие смерть. Метлою прошла картечь по лодьям казацким. Ядра чугунные из зорбанов и шахов османских почали взламывать борта корабельные, калеча и убивая людей во множестве.
 Из глубокой черноты протоки, отрезая казацким кораблям путь к отступлению, повалили турецкие карамюсли, полные янычарами. Загрохотали корабельные пушки…


 Пушечное ядро вдарило в дубовый борт рядом с коим Осадчий сидел. Сила пороховая, неистовая Никиту оглушила, в воду бросила.
 Холодная вода и глыбь Донская вернули казаку сознание. Открыл Никиша глаза. Вокруг вода: сверху светлая - слюдянисто светится, часто вспыхивает красными сполохами оружейной пальбы, внизу тёмная, страшная. Звуки глухие через глыбь прям на перепонки ушные давят: бум-бум-бум! Чёрны ядра и пули мушкетные прозрачную воду наискось чертят, следом обломки кораблей словно листья осенние, кружась, падают; меж обломками люди, орудийным огнём переломанные, кровавя воду, тонут.
 Увидел Никиша казака знакомого рядом, ухватил его за руку - наверх тянуть, а рука та мёртвая из зипуна вынулась, окрасила воду кровью. Тело на дно ушло.
 Боле не медлил Никита, вынырнул, жадно, так что в грудях стало больно, хватнул воздуху. Захрипело в горле. Вода в лёгкие попала. Закашлялся казак. Рядом пули юркие, словно птички оляпки, посыпались.
 Глядит Никиша — прямо на него высокий борт турской карамюсли надвигается, поверх борта рожи янычарские торчат усатые. Лишь на мгновенье встретились глаза казака с взглядом янычара, круглой мордой похожего на кота, какой при шинке еврея Мойши жил. Осветились те глаза хищной радостью, как у шинкарёва кота, когда он на птичку беззащитную напрыгивал. Поднял мухомедянин пищаль, выстрелил…
… Нырнул Никиша под борт карамюсли турецкой, спрятался за пузатым бортом, от одёжы, на дно тянущей, освободился. Оставил лишь портки короткие, нож засапожный, да камышинку полую, хорошо высушенную, с коей никогда не расставался.
 Деньги все, в пояс завёрнутые, оружие и справу воинскую, зипун суконный, чуни хорошие Никита Осадчий на том деле потерял. Доброй работы были чуни. Ни скоро такие пошьёшь...


 «Однажды четыре тысячи воинственных, храбрых, как быки, казаков пришли по реке Дон на своих чайках и стругах, чтобы оказать подмогу крепости Азов. Тогда Сиявуш-паша двинул на их суда газиев-мусульман своего войска, которые стояли наготове в засаде вместе со своими пушками. Всех казаков они потопили и уничтожили, а тех, которые выбрались на берег, думая: «Ну, вот я и спасен!» — забрали в плен, связанных и сокрушенных. Правоверные захватили большую добычу. Тогда глашатаи принялись кричать: «Добыча — мусульманским газиям!» В ту ночь все газии были счастливы; совершив полное омовение, они до утра веселились»,- поведал о судьбе казаков, вышедших на помощь братьям-товарищам, Эвлия Челеби.
 Впрочем, так ли всё было, как высокоумный имам нам рассказал, теперь только Аллах, да камни Азовские ведают!


- Казнить без жалости изменника! Он наши чайки под пушки османские подвёл!- ревела толпа у Николиной церквы.
 Босый в одних портках со связанными позади руками стоял Никиша Осадчий перед Кругом.
- Братцы…
- Чорт турецкий тебе брат! Повесить изменщика как Иуду на осине! Топерь-то не удивительно нам, что дважды без помех прошёл караулы османские...
- Братцы, нечто я бы в Азов вернулся, если салтану турскому продался? Подумайте своими умами! Вечной жизнью клянусь — нет моей вины,- голос казака дрожит от неправедной обиды.

 Побили Никишу казаки крепко, особо лютовали браты-запорожцы, бабы чуть глаза не выцарапали. Спас казака Осип Петров - в зиндан яму каменную, ещё от турок оставшуюся, посадил — «до выяснения». Караульного приставил: увечного казака Ерёму.
 А, что выяснять то — чиста душа казачья, и за ней ни гроша!
 Как снова почала пальба турская беспощадная, так Ерёма сам к Осадчему от той пальбы пушечной в яму сошёл. Так и сидели оне рядышком, одним зипуном от сырости каменной согреваясь, одним сухарём питаясь, заключённый и караульный, пока атаман Осип Петров обратно их оттуда ни вынул да на войну ни отрядил — мол, нечего в теньке прохлаждаться. Послужите чести казацкой! А, кто в гибели лодок виноват, Бог разберётся и каждому сторицей воздаст, коль не на этом свете, так в жизни вечной, тем паче, что до неё рукой подать!


- Иван Семёнович, бежать надо, пока Азов близко. Заложим бомбу под камору, где турка порох держит, пустим на дно нашу каторгу, уйдём к казакам,- горячо шептал донец Ефимка Михайлов Мошкину,- скока можно живот свой мучить? Всякому терпению Бог предел положил.
- Пороху бы на бомбу хватило,- встрял в разговор Прохор Герасимов сутулый казак, сильно пораненный при пленении.
- Пороху довольно, только, как заряд заложим? Денно и нощно сторожат бусурманы пороховую камору,- засомневался Иван.
- Дверь сторожат, а за стены не беспокоятся. Мы дыру провертели, там тонко осталось. Бомба рванёт — не помогут дубовые стены. Огнь на порох переметнётся. Рванёт так, что их Аллаху на небе жарко станет. Потопнет мавна с нашими мучителями! Нас и не хватятся, подумают - все с каторгой на дно ушли, - Ефимка хлопнул себя по худым ляжкам, так что зазвенело железо кандалов.
- Тише ты, дьявол!- ругнулся на земляка Прохор.
 Ефимка зажал рот ладонью и огляделся.
- Хватит бормотать, спать мешаете!- раздался недовольный голос с соседней банки.
Едва покачиваясь на волнах, галеас рейса Мариоли стоял на рейде возле гавани Балысыра. Лунный свет из открытых люков скупо освещал худые лица заговорщиков. Команда спала, лишь с верхней палубы доносились мерные звуки шагов караульных.
- Это ты Лонгин? Чего лаешься? Счас закончим молитву и ко сну отойдём. И тебе о Боге не след забывать,- откликнулся на брань Мошкин нарочито спокойным голосом.
На галере Лонгин Макаров был почитай новиком — всего год отмаялся на каторге.
- Дело наше тайное. До времени лишние уши ни к чему,- зашептал Мошкин донцам,- план ваш хорош, тока как из железов освободиться? Где ключи добудем?
- Ибрагимку бы подкупить...- вздохнул Прохор.
- На каки шиши подкупать будешь?- оборвал бесплодные мечтания друга Ефим.
- Удавим кровопийцу - завладеем ключами,- сверкнул глазами Мошкин.
Напряжённая тишина повисла меж заговорщиков.
- Этот гад никому не доверяет,- прошептал Прошка,- лютуют бесермены. Как у Балысыра стали, с цепи нас не спускают. По нужде при карауле ходим!
- Верного человека из мухомедян, кто Ибрагимку к нам заманит, надо искать,- размышляя, словно самому себе сказал Иван,- тогда и выгорит дело.


 Русский из невольников много раз заговаривал с Сильвио о Боге, о вере отцов. Юноша насторожился: Мариоли то же начал с Аллаха, а чем закончил? На палубе показаться невозможно, не вызвав грязных усмешек.
 Сильвио решил прикинуться простачком, проявить терпение и дождаться - каторжник раскроется, и он раскрылся: русские готовят побег.
 Юноша молил Бога, пусть зовут его Христом или Аллахом, извергнуть его из неволи — Бог внял его мольбам и дал надежду.
 Что делать — принять участие в заговоре, или выкупить свою свободу ценой жизни рабов? Ошибаться нельзя — цена ошибки жизнь! Как бы не продешевить.