Глава 436. Скрябин. Первая симфония

Александр Николаевич Скрябин
Симфония №1 ми-мажор
Государственный академический симфонический оркестр
Евгений Светланов (дирижер)

musikus: Иногда кажется, что в нынешней культурной традиции Скрябин мало заметен, чтобы не сказать — забыт.

После ухода Владимира Владимировича Софроницкого вот уже почти полвека нет никого, кто убежденно и убедительно, приверженно и страстно, а не лихим концертным экскурсом, обращался бы к его наследию, и давние уже опыты типа «скрябинских сезонов» Маргариты Федоровой ничего в этой картине не меняют.

Да и при жизни Владимира Владимировича, когда носителей «гиперромантических» идей было побольше, чем ныне (хотя бы в силу иной временной дистанции), к Скрябину по-настоящему обращались (и имели на это моральное право) единицы — по большей части люди из круга Генриха Густавича Нейгауза (Рихтер оставил в 50-е годы единственную пластинку с гениальной записью Шестой сонаты и вереницы этюдов).

Тем более скудна исполнительская практика симфонического Скрябина; в анналах остались доблестные записи Голованова, не новые уже фонограммы Светланова, да спорный, хотя и интересный опыт Немтина-Кондрашина, обозначивший собою как бы последнюю отчаянную попытку спасти русского гения от забвения… Все остальное — эпизоды, не образующие целого. (Впрочем, можно вспомнить еще по касательной Вячеслава Артемова, создающего что-то вроде современного «ремейка» симфонизма Скрябина).

Что до Скрябина за пределами России, то, похоже, там его попросту не знают.

 За полвека жадного поглощения музыки я лишь однажды услышал по радио Скрябина с иностранным дирижером. Это была Первая симфония, сделанная удручающе убого, без всякого понимания сути материала (впрочем, сейчас, благодаря стараниям Владимира Ашкенази, для западного слушателя стали доступны многие вещи Скрябина, хотя и это, скорее, что-то вроде культуртрегерской популяризации… Появились записи симфоний Скрябина, сделанные с Мути и др.).

Между тем, Скрябин — принципиальная, знаковая фигура всей мировой поэтики романтизма.

Кто-то тонко заметил, что мужество интеллигента — все додумывать до конца. Скрябин «додумал», пережил до конца то, чего не сделали «умеренные» романтики, ибо там, где у них «прекрасная Магелона» или «прекрасная мельничиха», Киарина или Изольда, там у Скрябина «высшая утонченность и высшая грандиозность», и — все Мироздание. И кажется, что, вопреки факту, Александр Николаевич погиб не от вульгарного карбункула на верхней губе, а — от трагического удушья, ибо, алкая мирового эфира, вынужден был вдыхать обычный земной воздух.

Конечно, для всякого, кто настроен прозаичнее, все это — слишком высокопарно. Не случайно такой рациональный гений, как Стравинский (в сущности — человек другой уже эпохи!) пренебрежительно третировал Скрябина, посмеиваясь над его философией. Да и где им было понять друг друга! Один сочинял с секундомером на пюпитре, а у другого на часах стояла Вечность…

…Увы, теперь я тоже редко слушаю Скрябина.

Для меня перестали быть загадкой клокотания «Темного пламени», «Гирлянды» или протуберанцы Десятой сонаты. За всем за этим можно, в конце концов, увидеть и понять просто человека, просто человеческое.

Но, Бог мой, как порой вновь задевает, волнует до потрясения щемящая нота скрябинской Мечты, особенно чисто звучащая в его ранних, именно ранних, вещах!

Такой высоты и страстной силы, парадоксально соединящих в себе — через эпоху! — романтизм с поздним экспрессионизмом нет ни у кого.

И как грустно, что свет этой великой скрябинской Мечты погружается затем в полубезумный сумрак его солипсистской Утопии.