Уралмашевский потрошитель или одна-единственная оп

Уралмашевский потрошитель или одна-единственная оплошность


Аннотация:
        Раньше я боялась высоты и воды, но это прошло. Теперь я немного опасаюсь некоторых школьных учителей (кроме одного) и аптек. И, конечно, больниц. Но о больницах потом, а сейчас история уралмашевского потрошителя! Стокгольмский синдром, по обе стороны, убийцы и жертвы.




Взгляни на дом,
Взгляни на дом свой, ангел..
Где вечным сном уснула память.
Мы здесь вдвоём.
Мы здесь с тобою, ангел.
Забудь о всём,
Забудь о всём, о чём мечтали!

Солнце так же греет маргаритки.
Но все мы чуем вкус беды...
             
              Мы не найдем, мы лишь теряем…

(Автор песни А. А., но это не Аодхфинн.
Автора песни безмерно люблю.)


Пролог.

      …Она любила его самозабвенно, мечтала о совместном будущем, никогда не расходиться… Чтобы он похитил её из авторитарного семейства и увёз куда-то очень далеко, где она ещё не была, а она оттуда пошлёт письмо без обратного адреса своему тягучему авторитарному семейству с припиской "я счастлива". "Дура, "ленивая", "дегенератка", "бездельница" вас покинула, а ещё лучше, вам снилась 18 лет. Ах, мечта.
       Но он не похищал. Он только красиво ухаживал, был нежен, обаятелен, но никогда не говорил, что любит… Никогда.
       Она не требовала, она понимала. Быть может… нет сил уже любить… Бывает. Она сама любила только лучшую подругу Майлу, собаку Чупиту у мамы и его, всё, больше никого.




I.


(Да простит меня Д.М., прототип, за всё, что я тут о нём пишу.
Но в конце концов я сейчас прохожу эзотерическую практику на острый язык).

        Агнесс гуляла со своим приятелем около уралмашевской Омеги. Очень она не любила это место, потому что здесь они впервые поссорились с её обожаемым бойфрендом, уважаемым школьным учителем философии и иногда пианистом и певцом в кабаке. In vino veritas, in aqua sanitas.
       Зато это место очень любил приятель Пол, и часто звал гулять. И мучил расспросами, обаятельный ли он, насколько он красив, познакомить ли её с тем, с этим, иногда осмеливался намекнуть и на большее. Даун. Хотя и с вышкой…
        Сегодня, наверное, была их последняя в месяце встреча. Он подарил ей глупую безделушку, она слушала его бабскую болтовню фоном, а сама мечтала о своём Аодхфинне.
         Почему-то, когда она серьёзно думала о любимом, в сознании так явственно начинало играть пианино, да так виртуозно. Она не раз пыталась повторить игру, если поблизости оно оказывалось, но обаяние тотчас улетучивалось.
         И дождь… Волшебный, чистый дождь с пьянящим петрикором.
         (Он смоет кровь…)
         Брр.
         — Агнесс, ты вообще слушаешь меня?! — приставучий приятель требовал внимания. — Слышала про уралмашевского потрошителя?
         Её будто обухом ударили, но не сильно.
         — Нет. Пол, ты же знаешь, я не смотрю новости. Вроде же был… визовский душитель, помнишь?
         — Да, его так и не поймали. Возможно, он сменил род деятельности, имя, внешность… В совсем уж тайных источниках пишут, что это горячо любимый учитель в школе. Совсем как Чикатило.
        Агнесс ещё больше очнулась от мечтаний. Процентов 80, но не на 100.
        — Учитель чего? Если физрук, тогда ясно. У них вся жизнь — поле ринга, и они втайне мечтают замучить учеников, особенно хорошеньких учениц, до смерти.
        На лице Пола, как всегда, ноль эмоций. Он не способен пространственно мыслить.
        — Учитель философии, — огорошил он.
        Теперь уже на её лице не отразилось ничего. Что-то всколыхнулось где-то в подсознании, интуиция, но она запретила себе об этом думать.
        — Что ж, если сильно долго копаться в философии, можно дойти до того, что жизнь бессмысленна… — вздохнула она. — Возможно, многие учёные труды написаны ночью под наркотой, с кофе и сигаретой, что же там здорового?
        — Агнесс, он мочит преимущественно девушек. Милых, беззащитных, желающих покровительства, и влюблённых по уши.
       Нет, нет, думала она, давя внутренние противоречия, это фейк, это чья-то шутка, нельзя убивать тех, кто тебя любит, нет… В телевизоре сплошное враньё, Пол смотрит только его.





II.

        Омега. Знать бы, почему так назвали. Почему не Альфа? Почему не Альфа и Омега? Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний, также первая и последняя буквы греческого алфавита.
        Или это наша визовская Мега решила стать ирландской аристократкой О'Мегой? Альфа и омега, начало и конец. Визовский душитель и уралмашевский потрошитель.
        — Пойдём в аптеку, — сказала Агнесс, — мне стало дурно.
        — О, что случилось?! Я испугал тебя своими россказнями?
        — Нет, нет. Просто приступ клаустрофобии.
        Там она взяла большую пачку антидепрессантов и выпила несколько штук под заботливые причитания Пола, что нельзя так много. И они пошли гулять на свежий воздух.
        Паническая атака прошла, но остались видения о том, как очаровательный маньяк глумится над девушками, подмешивая им в чай разные сочетания и дозировки. После посещения ненавистной аптеки появилась новая деталь. Где же он брал рецепты? Наверное, подделывал. Такой очаровашка, скромный учитель, между прочим, блондин со светло-голубыми глазами, ни у кого никогда не будет никаких сомнений.
       Как же там говорила Анна из "Визитёров"? Размозжевать? Агнесс тоже подписалась на тайный источник информации. Там говорилось, что он разделывал их потом, укладывал на чисто-белую простынку. Не насиловал, нет… (отчасти Агнесс любила Аодхфинна неземной любовью за то, что он не был сдвинут на этой теме, как все остальные, и никогда не приставал к ней первый, никогда, это многого стоит). Брал тонкий, закрученный стиллет, легко вскрывал грудную клетку, любовно изучал внутренности, которые становились всё более синими после его аптечных экспериментов, осторожно вынимал сердце, которое ещё продолжало биться в его руках. Давил его, как таракана, кровь заливала руку, капала на жертву, с неё стекала на чисто-белую простынку.




       
         Аодхфинн и Агнесс почти никогда не называли друг друга настоящими именами. Ей его никогда не нравилось, и она называла его в шутку Бартоломеем или просто "зай". И она терпеть не могла, когда её имя без конца вставляли к каждому предложению, как это делал дурачок Пол. Своё имя Агнесс очень нравилось, оно было её, интимным, недостойным языков посторонних людей. "Не упоминай имя Господа всуе". Кто, как не учитель философии, лучше поймёт это?




        На изувеченных телах несчастных, на нетронутых участках девственно-бледной кожи, почти такой же, как белоснежная простынка, он всегда оставлял инициалы А. А. кровью жертвы. Они для полиции мало что значили, потому что фамилии подозреваемых начинались не с А. Иногда букв было аж 4: А. А. Б. З. Другие две были выведены вишнёвым соком — любимым напитком Агнесс… но до этого тоже никому не было дела.
        Бартоломей? Зай?



        Школьный учитель философии. В школьные годы Агнесс не было ещё философии в школе. Она совсем-совсем недавно её закончила и училась в творческо-техническом колледже по росписи тарелок гжель. Про неё говорили, что она самая спокойная в группе.
         Она училась в той же школе, где сейчас преподавал Аодхфинн, сейчас там училась в 10 классе Майла.
         



III.

        Мвйла и Аодхифинн хорошо знали, кто они друг другу. У него был жгучий интерес к этой рыжей фигуристой бестии, красивой и кроткой, как сама Агнесс, но девушка допустила одну оплошность.
        Как-то и сама Агнесс отчитала её за излишнее уныние, но сегодня на вопрос "Как дела?" та пустилась в долгие описания семейных драм…
        Учитель помрачнел как туча. Больше не натягивал ей пятёрки, хотя она не могла отличить Канта от Астарота. Устроил на следующий день контрольную по неопозитивизму и завалил.
         Майла жаловалась, что чувствует себя в мире лишней, и он кричал:
         — Ты не часть этого мира. Ты фальшивка, заржавевший и бракованный винтик. Будем тебя очищать. Засияешь как стёклышко. Приходи ко мне чинить снегококат и на чаёк, заодно узнаешь, почему ты сломана.
         Девушка ничуть не испугалась, наоборот, нашла весьма заманчивым познакомиться с философом поближе.
         Тем более, это был Новый год, Агнесс итак приглашала. Правда, случился форс-мажор и Новый год Агнесс должна была отмечать с мамой.
         В чай ей почти не подмешивались таблетки. Потрошитель обошёлся парой бокалов крепкого, потом ещё парой, и ещё, "истина же в вине". Невменяемую Майлу вместо кровати отвели в гараж, где она сегодня уже помогала подержать детальки. И захлопнулась дверь.
         Здесь так темно. И никаких белых простынок. Они для невинных, а Майла… вся во грехе уныния.
         — Этот тёмный гараж — твоя жизнь. От общего к целому. Хочешь на свет? Мир — не клетка, а рай, дура! — он закричал, и бедная девушка наконец испугалась и взвизгнула.
        Она даже немного обиделась. Можно подумать, она против, чтобы мир стал для неё раем.
         — Он не принимает меня! Я никому не нравлюсь. У меня нет талантов обаяния, ума, как у Агнесс… Она вообще идеальна, а я, как она меня терпит…
         Глухой удар по голове тем самым снегокатом, который они вроде бы починили.
         — Терпит? О да, она слишком, слишком терпелива! Смотри, как ты ужасно починила, всё разваливается! Разве так делают дела — для виду? Кажется, всё работает, а пальцем тронешь, а? Меня учили всё делать на совесть или не делать вообще!
         Она ещё вяло сопротивлялась, но псих прочно связал её и всунул в рот вонючую тряпку. Лишь Перфекционистка заслужила бы чистую. Она беззвучно заскулила, зарыдала, забилась, разом отрезвев, но поздно — руки-ноги крепко связаны.
         Включился свет. Вот и ёлочка обнаружилась в гараже и весело перемигивающая гирлянда на ней. Праздник для неё…
         Милая, милая Агнесс, с тобой всё хорошо?! Ты жива? Ужас, ужас.
         Маньяк подносил к её носу нашатырный спирт. Как обычно, содрал с неё всю одежду (перед Богом нечего стыдиться, сказал "чуткий учитель") и стиллетом медленно устроил мозжевание.
         Она тоже слышала убаюкивающее пианино, о таком говорили чудом уцелевшие парочка жертв. Музыка уносила её в сладкий рай, где не было мучений, где все ей восхищались и была всегда рядом Агнесс…
         Аодхфинн ли?.. Он был в капюшоне, словно боялся, что узнает, или стыдился. Хотя имеет ли это уже значения для жертв? Майле было проще думать, что не он.
         Он тыкал ей нашатырку уже в самый нос. Она жмурилась и старалась не видеть, как её кишки (господи, какие же длинные, фу), вытаскиваются и наматываются на ёлочку, как идеальная гирлянда.
         Её вырвало напоследок прямо маньяку в лицо. От этого он совсем озверел, схватил топор, рассёк ей голову пополам. Кажется, даже плакал напоследок, он ведь просто хотел видеть в людях перфекционистов…
         А после он облил всё адеколоном вместо бензина, бросил спичку и тихо смотался домой. А из дома вызвал, как ни в чём не бывало, пожарников. Гараж взлетел выше дома. Ничего, потом починит, богатые не скупятся.
         Везунчик. Как раз мальчишки хулиганили неподалёку и поджигали гаражи.



          Агнесс, полиции (как свидетель и пострадавший) и тем немногим, кто переживал, он сказал, что последний раз видел Майлу на краю обрыва, собирающуюся спрыгнуть, но не успел остановить. Там действительно на днях компания видела рыжеволосую суицидницу. И связи там не было, даже экстренной. Лучше уж такая версия, чем "ничего не знаю" про любимую ученицу, не так ли?
         




         Агнесс убивалась как по маме родной. Пила бесконтрольно горы антидепрессантов. Слёзы не просыхали. Она винила себя, что недостаточно любила, не доглядела за лучшей подругой…




IV.

(Прости, прости, автор песен из жизни, что тырю некоторые фразы сюда. Своя фантазия в неплановом отпуске. Это параллельная жизнь, в нашей нас ждёт только сладкий рай, в котором играют все твои песенки).



         Аодхфинн написал несколько песен про Агнесс, ведь он играл на пианино и пел, как бог. Она упивалась шедеврами.
         Лишь некоторые странные фразы удивляли музу. Что-то про поход ночью в круглосуточную аптеку, белоснежные ложе и платье, ставшие окровавленными, "третья лишняя", хотя Агнесс отродясь не изменяла…
         Зачем же в романтичной песенке про аптеку? Может, успокоительные, антидепрессанты для неё, а может, кое-что интимное… хотя его запасы ещё не закончились. Пополнялись регулярно, так как была у Агнесс слабость изготовлять из этого водяные бомбочки и кидать с 7 этажа, пугая прохожих, и стараясь не попасть в них. За это и за многое другое Аодхфинн бил её плеткой.



         Агнесс нравились все песни Аодхфинна, кроме одной, причём самой его любимой про неё. Самой светлой, доброй из всех.
         Нет, от аранжировки она таяла, но вот слова… и показушность что ли… Аодхфинн пел о том, что она его ангел, но сам бил её плеткой и ругал за то, например, что после редкой совместной выпивки её выворачивало, как бегемота. Много за что он бил её.
         Про песню она никогда ничего ему не говорила, зная, как легко обидеть чужое творчество.
         Другая, та, что нравилась, была достаточно мрачной. В ней пелось о том, как Агнесс выросла в провинции, всего сама добилась, а ещё про то, что она по-прежнему плохо знает Канта, английский и не нравится всей его семье. Канта она действительно недолюбливала, по душе ей больше были Аристотель, Платон, Пифагор и Хайям. И языки ей давались сложнее всего.



          Вместе с Кантом она недолюбливала и Кафку, будучи поклонницей сотни других гениев-писателей. Как-то за семейным торжеством она обозвала Кафку "ленивой говорящей кашкой, которая только списывает", и тогда Аодхфинн рассвирепел не на шутку. Он ударил её по щеке на глазах у всех и поклялся, что убьёт, но никто не поверил…





IV.


         Агнесс сидела в своей комнатке, склонившись над ежедневником, рядом были в беспорядке разбросаны конспекты и наброски её собственных романов. Длинные каштановые волосы струились по плечам, закрывая влажные глаза (она не любила, когда кто-то становился свидетелем её грусти, и за это он любил её) и тетрадки с секретами.
         Аодхфинн подкрался сзади, как призрак. Она ни испугалась, ни обернулась.
        "Агнесс, больше я тебе не верю.
        Муза, моя муза. Ты была для меня всем. Расцветающим оранжерейным цветком, но даже ты оказалась с ядом".
        Прежде чем она почувствовала дыхание смерти, железная хватка схватила её за шикарные волосы — сколько же силы было в этой бледной руке, привыкшей держать только тетради и учебники! — и голову он с силой впечатал в стол. Она не успела закричать, да и не хотела, она вообще никогда ничего не боялась. Но сейчас её бесстрашие обернулось против неё…
        Единственный звук — треск не то стола, не то костей, застревающих в столе, кровь брызнула во все стороны и что-то ещё, бордовое и жёлтое.
        Он великодушно свернул ей шею, чтобы она не мучилась, как остальные жертвы.
        Зашвырнул изуродованный труп в угол, не глядя на него. Потом остервенело сгрёб все её письменные труды в камин. И туда же полетела справка, одна единственная справка от врача, порушившая всё хорошее, что между ними было. СПИД. Был написан даже примерный срок заражения — задолго до того, как они познакомились.
         Туда же, в большой дачный камин, он запихнул и её, собрал весь пепел и развеял по ветру. Замёл все следы, как всегда, тщательно оттёр кровь везде и заменил мебель. Канула в вечность ещё одна тайна.
         Потом он собирался пустить пулю себе в подбородок — муза его убила, только музам это под силу. Но вовремя спохватился, кое-что забыл…



         …Конечно, конечно, она не знала, эта дурочка. У неё были и тату, и пирсинг, сделанные неизвестно у кого, и наркотики неизвестно с кем, но она — однолюб,всегда любивший его. В её преданности можно не сомневаться.
         Но было кое-что ещё. Одна-единственная оплошность.
         Как и значилось в справке, ей было лет шестнадцать тогда, она тусила с ребятами постарше, из вуза, там был один странноватый профессор, с которым они разговорились на философские темы, и он обещал подготовить её к вузу... Наверное, вместо подготовки всё пошло не по плану, наверное, он тоже не знал о себе, наверное, наверное.
         Аодхфинн хорошо знал этого профессора, он был его лучшим другом. Но о том, что произошло между ним и Агнесс, он узнал лишь на днях, случайно.



 V.

        …Снова дождь. Ночь. Гараж, в котором он хранил на память высушенную еловую ветвь и горстку пепла. Если прислушаться и приглядеться, в полумраке здесь всегда стоит Майла. Волосы её спутаны, почернели и закрывают лицо. Лица нет, с головы до пят зияет одна сплошная рана, как рот чудовища-мутанта.
        Надо же, Аодхфинн чуть сам не допустил одну-единственную оплошность — чуть не забыл о том профессоре! Когда-то лучшим друге, но сейчас они должны быть квиты.
        Звонок, бутылка абсента, душевные разговоры. Почти как в старые добрые времена, но как тогда, не будет уже никогда.
        — Пойдём со мной до погреба, Ллойд. Поможешь мне достать банку с ягодами годжи, они лечат все болезни.
        Ллойд, этот лысый низенький старикашка, по примеру приятеля Агнесс, со степенью магистра, но с неискоренимой ничем природной тупостью, конечно, с удовольствием проглотил эту дичь. И затрусил следом. Маленькие поросячьи глазки заискрились. Не доставало часто виляющего хвостика.
        — Получай! — удар невиданной силы опрокинул спускающегося по шаткой лестнице бывшего друга. — Чёртов лжец! Ты сломал не только мою жизнь! На твоих руках кровь моего ангела, моей Агнесс!
        — Клянусь, я не знал, не знал, у меня до неё долго никого…
        — ВРЁШЬ!
        Ещё удар какой-то палкой сверху.
        Ллойд захныкал. Обычно хладнокровный Аодхфинн рассвирепел. И обрушил одним махом в яму каменную статую Ильича. Она раскрошила плечо профессору, и он взвыл волком.
        — Не ори! Прими смерть достойно.
       Потом Аодхфинн так же, одним махом, спрыгнул вниз, где уже без сознания лежал на влажной земле бывший друг. С небывалой злобой Аодхфинн наносил киркой удар за ударом, оставляя кровавое мессиво, которое никто никогда не опознает. Стиллет доставал до самой земли, и вспарывала даже её, хорошо утрамбованную.
        Потом всё это, по традиции, засыпать кучей земли, замуровать погреб, словно его никогда и не было, и застелить сверху клеёнкой.
       И вот теперь со спокойной душой пулю в подбородок. Встретимся в следующей жизни, моя Муза, мой Ангел, и начнём всё сначала.



КОНЕЦ.