Волчица. киноповесть

Семь лет прошло после Великой отечественной войны. Уже заросли раны на полях от гусениц и взрывов, леса и реки снова начали воссоздавать былую тишину. Множество деревень тяжело встают на ноги, в основном благодаря огрубевшим женским плечам. Множество деревень… вдов.

Звучит песня

Из ромашек на лугу
Я сплету венок
Постою на берегу,
Чтобы ты увидеть мог.
Ты плыви, венок, плыви
Да за милым вслед…

Такая вот деревня, которых много в советской Белоруссии, расположилась на берегу широкой реки.  Среди сохранившихся и неумело восстановленных женскими руками изб, всё-таки хватает пепелищ, заросших крапивой и бурьяном.  Заросла и обветшала деревенская лесопилка. Поля для пшеницы давно превратились в бескрайние луга, на которых теперь пасётся небольшое колхозное стадо.

Возле покосившейся дойки кипит посильная колхозная работа. Несколько коров, телят и овец чувствуют особую заботу доярок, поскольку это стадо является основным деревенским богатством. Женщины деловито наполняют молоком серые фляги, шутят, поют. Будто не было вовсе никакой войны и разрухи, или просто все стараются жить дальше.

Настасья, молодая женщина «кровь с молоком», лежит на копне сена с соломинкой в зубах. Она мечтательно смотрит в небо и красиво поёт. Потому что сама - красивая. А у всех красивых людей всё получается красиво. Особенно, когда чёрные вьющиеся волосы, пышные грудь и бёдра, и, конечно, глаза. Как уголь – чёрные и бездонные. От таких глаз мужчины пьянеют, влюбляются в один момент, совершают дерзкие поступки, предлагают замуж… Только где они – мужчины-то…
Как у всех женщин в деревне, Настасье от мужа досталась только одна похоронка.
На липком от пота, румяном лице - загадочная улыбка. То ли от мечтания, то ли от глубокой и отчаянной тоски. И в песне звучат, едва заметные, надрывные нотки.
Настасья допевает песню.
   
Тихо-тихо позови,
Хоть и не услышишь, нет.

Подходит Марковна, пожилая крестьянка, с коричневыми от солнца натруженными руками, останавливается, любуется, улыбается. Настасья, беспечно развалившись на сене, сладко потягивается, вздымая грудь, которую едва скрывает простая рубаха.
Марковна, всё же не стала прерывать песню, а дослушала до конца и только потом, без упрёка:
- Певунья, молоко иди цеди! Дед Макар скоро забирать приедет!
Настасья, прищурив глаз, улыбается:
- А я своё уж процедила!
- Дык, другим подмогни! Разлеглася, бурёнка недоёная!
Настасья поднимается, зевает, потягивается, отряхивает соломинки сзади, повернувшись к Марковне спиной и виляя задом.
- Скушный ты человек, Марковна! Уж и помечтать не даёшь!
Настасья идёт к остальным бабам, процеживающим молоко во фляги. Марковна провожает её взглядом:
- Видали?! Размечталася она!
Марковна подбирает пустую флягу, идёт за Настасьей и продолжает «рассуждать вслух», чтобы остальные слышали:
- Настасья, я вот тут смотрю на тебя, если у нас надои упадут, ты ж колхозу подмогнёшь-нет?
Настасья повернулась к Марковне, уперев руки в боки.
- Ты это об чем, Марковна, чо-т я не пойму? Я что ль и так не помогаю?!
Марковна продолжает, обращаясь к бабам:
- Я не об том! Ну, смотри, бабы, какие у Наськи-то!
Марковна показывает на себе, обводя воображаемые настасьины арбузы:
- Мы ж враз план перевыполним! Не возражаш, если подергаем тя в случае чего… за дойки твои?
Все бабы начинают хохотать. Настасья, нисколько не смущаясь, достойно и многозначительно поясняет, поправляя грудь:
- Энти сокровища токма для мужика ухватистого! Так шо колхоз как-нито перебьётся!
Варвара, подруга Настасьи, совсем худышка, с длинной, почти белой косой:
- Ой, никак для Деда Макара бережёшь!?
- От мово жару Дед Макар обуглится, а то и сгорит вовсе!
Беззубая бабка Марфа, едва не торжествуя:
- Точно! Огонь-девка! Тебя зимой заместо печки можно!
Настасья, изображая печаль и вздыхая:
- А если бы кто да на энтой печке меня ешшо и потискал бы, как следоват, то и впрямь, зимой топить не надо!
Бабы смеются. Варвара обнимает Настасью, что-то ей шепчет на ухо, после чего они обе долго хохочут.

Подъезжает на бричке председатель – поседевший мужчина, постаревший от войны. У него нет левой руки, а половина левой ноги – на простой деревянной культе. Немного прихрамывая, он спешит к бабам, улыбается.
- Ну всё, бабоньки! Всё! Будет нам подмога! Переселенцы согласны к нам приехать! Брат отписал…
Бабы обступают председателя, бабка Марфа недоверчиво спрашивает:
- Енто те староверы что ли?
- Белорусы. Всей общиной приедут. Навовсе!!! Жить!
Поближе к председателю пробирается Настасья.
- Ну-к, ну-к! Каки-таки староверы? Сколько? Мужички там у них есть, которы ничо?
Марковна легонько отстраняет Настасью.
- Очередь займи сперва! Сначала, которы вдовые!
- Не, ну видали, а? А я?! Что ли не вдовая? Двенадцать годов разменяла!
- Всё одно! Старшим - уступите место!!!
- Да за ради Бога! Только самые-самые - как раньше в продмаге - из-под прилавка, так и знай!
Бабы хохочут. Председатель ловко прикуривает одной рукой.
- Да будет вам! Дурёхи!
Подъезжает Дед Макар на телеге, останавливается, подходит к бабам, тихонько спрашивает, что тут, да как.
Бабка Марфа из-под ладони смотрит на дорогу, по которой идут какие-то люди, поднимая пыль, из-за которой разобрать ничего невозможно.
- Ой, никак идут! Гляньте-ка!
Оборачивается на дорогу Марковна.
- И правда… Толпа целая! Тока не видать!
Все смотрят на дорогу.

Толпа людей шагает по пыльной дороге с пригорка. Из-за пыли их невозможно различить. Люди идут в две колонны, но не в ногу. Сбоку топает ещё кто-то.

Бабы смотрят, закрываясь ладонями от солнца. Думая, что это - староверы, поправляют платки. Настасья совсем разволновалась.
- Председатель, хош предупредил бы! Я бы платок другой из сундука вынула, да рубаху!
Марковна прибирает волосы в гребень, повязывает платок.
- Ты и так глазищами своими кого хош затмишь!
- Будто на глазищи кто из мужиков смотрит! Перво-наперво — вот!
Настасья демонстративно выпячивает и поглаживает грудь. Варвара, поправляя свою косу:
- А что уж, и коса ни к чему?
Марковна заканчивает приборку.
- К чему, к чему! Вот лениться будешь - муж тебя за неё и оттаскает!
- Муж… Где бы его ещё взять…

Бабка Марфа с дедом Макаром грузят флягу с большим трудом и садятся на телегу.
- Не переживай! Ты девка молодая - кого из староверов этих и охомутаешь!
Настасья торопливо несёт от колодца ведро с водой, ставит:
- Во-во! А потом поклоны будешь бить - всю башку отшибёшь! - черпает кружку, умывает лицо.
Все смеются. Подходят к ведру с водой - кто попить, кто умыться.
Бабы подносят остальные фляги, поднимают их на телегу, не отрывая глаз от дороги.

Толпа приближается и теперь видно, что это не староверы, а немецкие военнопленные в сопровождении конвоя. Их человек пятнадцать. Все измождённые, усталые, пыльные. Все одеты по-разному: кто-то до сих пор в изрядно потрёпанном военном, кто наполовину в гражданском. Так же с обувью и головными уборами. Лишь у некоторых военные пилотки и фуражки.
Сопровождает их наш старшина, который останавливает колонну возле колодца и объявляет привал.
Немцы бросаются к колодцу, толкаются, образуют очередь.
Старшина снимает фуражку, вытирает пот, поправляет вещь-мешок и автомат, оглядывается по сторонам, смотрит на колхозников.

Бабы недоумённо смотрят на Председателя. Настасья, будто ничего не понимая:
- Энто кто? Председатель, ты кого привёл?
Марковна, потеряв в одну минуту своё веселье:
- Немцы. Не видишь, что ль…
Председатель докуривает папиросу, бросает её на землю и долго топчет.
- Староверам церковь нужна - без неё они никак не согласны. А строить кому? В деревне тока Вы, да дед Макар!
Бабка Марфа спрыгивает с телеги, семенит к председателю:
- Энти нехристи что ли построют?
- И построят! Они нам всё построят! Всё, что разрушили!
Марковна совсем расстроилась:
- Как же это? У них же руки-то все… В крови мужиков наших!
— Вот и отмоют заодно!
Настасья всматривается в толпу у колодца.
- Доходяги-то каки… Их же брёвнами-то задавит! Ей Богу - задавит!
Председатель оглядывает всех, сердито:
- Ничо! Сдюжат! Они и лесопилку нам запустят, и старую делянку всю уработают!

Бабка Марфа, возвращаясь к телеге:
- Лесопилку… Вилами им в бок!!!
- Где я те других-то возьму?! Этих вон - и то! На год только дали!!!
Марковна, почти возмущённо:
— Это цельный год их тут терпеть?!
- Вы, вот что, бабы! Языки свои прикусите! Доски нам нужны? Нужны! Кругляк нужен…
Настасья туго завязывает на голове платок.
— Вот так обрадовал ты нас…
- Ничо. Пока всё не отстроят, что порушили - не дадим им спуску!

Подходит старшина.
- Здравия желаем! Кому доложиться, кто тут за старшего?
- Да чего тут. Давай по-простому. Я - председатель.
- Старшина Легедза! Вот, значит, прибыли. Все, как один. Видали, какие они у меня? Извиняйте, других нет.
Бабка Марфа подъезжает на телеге ближе:
- И ты что же, один их охраняешь?
- А куда им бежать?
Марковна, мало того, что совсем расстроена, а при таких словах и вовсе возмущена:
- Как это куда? Разбегутся душегубы и поубивают тут всех нас!
- Эти - нет. Их в конце войны всех призывали. Кто крестьянин, кто мастеровой. Не вояки они! Так…
Настасья почти воинственно:
- Пусть тока попробуют!
- Точно! Они вас пуще меня боятся! Их ведь любой тут готов на вилы! Да и не все ведь были у них - «СС»! Эти - так точно - нет, доходяги…
- Тощие-то все какие…
- А что им тут - курорт? Дайте мне, что ли, водицы вашей - жарко сегодня.
Настасья быстро зачерпнула из ведра кружку и подала Легедзе… Они встречаются взглядами. Легедза от пронзительных глаз Настасьи замирает.

Настасья наблюдает, как смачно Легедза пьёт.
- Долго, видать, вы с ними топали…
- От самой усадьбы! - продолжает пить.
- У-у… Далеко! Устали, небось?
- Так… Это… Всё же по своей земле топать, не по чужой! Тут тебе каждый колосок поклоны бьёт! Верно говорю?

Немцы жадно пьют прямо из ведра. Некоторые разуваются, расстилают портянки. Кто-то ещё пьёт, умывается, кто-то разваливается на траве.
Ганс, молодой офицер, держа ведро, вдруг уставился на Настасью, его сзади грубо подталкивает Хоффман, высокий и сильный фельдфебель.

Председатель и Легедза отходят немного подальше от всех. Старшина достаёт из вещь-мешка пачку «Казбека», угощает председателя, закуривают.
- Сейчас полуторка приедет - там у нас всё - и палатка, и колючка, и кухня. Только вот кухарить некому.
- Ну, это не беда - выделим вам кухарку!
- А нельзя вон ту, глазастую? Которая меня водой напоила?
- Настасью-то? Можно. Лучше всех стряпает у нас. Красавица.
- Извиняюсь, одинокая? Нет?
- У нас тут все одинокие. А что, глянулась?
- Глазищами своими аж до нутра прожгла!
- Смотри, Настасья боевая, «палец в рот не клади»! Всего откусит!
- Во-во. Такая как раз по мне…

Подъезжает полуторка с кухней, палаткой и всем необходимым для лагеря.
Легедза идёт к колодцу, поднимает военнопленных, ведёт за полуторкой.

Бабы провожают взглядом полуторку, колонну немцев, Легедзу.
Председатель отводит Настасью в сторону.
- Настасья, дело у меня к тебе. Кухаркой к немцам пойдёшь.
- Ты долго думал-то?
- Ты мне это, не перечь! Дело серьёзное! Ты - человек сознательный! Другая - подсыплет им в кашу чего! Из ненависти или за мужа своего! А на тебя я полагаюсь! Соображаешь?
- Не, ну видали, а? Чтобы я оглоедов этих кормила!
- Ты не ерепенься тут!.. Разве не ты тут первая мужичка просила!? Ну! Чем тебе старшина не партия?
- Скажешь тоже! Мало ли тут я чего просила! Так вот и сразу!
- Он, между прочим, сам меня попросил, чтоб ты, значит! Стало быть, глянулась!

Легедза и председатель определяют место для расположения лагеря. Ходят, меряют шагами, жестикулируют. Легедза смотрит по сторонам, затем выражает председателю своё одобрение. Судя по всему, место, наконец, выбрано. Это широкий берег реки, к которой ведёт тропинка, а рядом, вплотную – лес.

Военнопленные неторопливо разгружают полуторку со всем необходимым, отцепляют полевую кухню. Легедза даёт распоряжения, говорит о чём-то с председателем. Разгружаются доски, верёвки, инструмент, прочий скарб.
Все вместе начинают стаскивать на землю из кузова большой мешок, разворачивают его. Это большая палатка. Долго пытаются сориентировать её – где перёд, где зад. Наконец, все вместе волокут мешок на отведённое место, чтобы, наконец, воздвигнуть своё будущее жилище.
Начинается это, конечно, с большого общего перекура.
Ганс обустраивает место для будущей кухни: закрепляет колёса, дышло. Приносит из ящиков посуду, кастрюли, поварёшку.
Несколько человек начинают сколачивать большой обеденный стол, пилят доски, вкапывают столбики для основы.
Ганс носит из леса сушняк, пилит его, складывает перед кухней.
Легедза командует установкой палатки. Внутри уже поднимаются шесты, по сторонам стоят немцы с верёвками для натяжения. Неторопливо поднимается и возникает всё сооружение.
Ганс приносит с реки кастрюлю с водой, заливает её в котёл кухни. Смотрит в него, отправляется снова за водой.
Над обеденным столом водружается навес. Рядом с палаткой приколачиваются умывальники.

Вечер.
Дымится полевая кухня, горят керосиновые лампы у входа в большую палатку, над столом. Суетятся немцы. Видны только их силуэты.

На пригорке несколько баб смотрят на лагерь, о чём-то недовольно разговаривают. Машут руками, плюются, уходят.

Утро.
Перед палаткой сушится мытая обувь: сапоги, ботинки. Развешены портянки, рубахи.
Подходит Хоффман, смотрит на обувь, берёт в руки, выбирает. Наконец, останавливается на сапогах, примеряет подошву к своей ноге.
Подходит Ганс, хватает сапог, который в руках у Хоффмана. Тот не отпускает.
Ганс недоумевает:
— Это мои сапоги!
- Нет. Теперь это мои сапоги!
Быстро подходит Отто, старший и по званию, и по возрасту, хватает за рукав Хоффмана.
- Хоффман, Вы забываетесь! Перед Вами - офицер! Отдайте сапоги!
Хоффман вырывает руку:
- Мы тут все равны!
- Ошибаетесь! Хоть мы и в плену, но продолжаем оставаться солдатами Вермахта!
- К чёрту! Мы не на плацу!!!
- Вы давали присягу, Хоффман! Соблюдайте субординацию!
Хоффман отрезает решительно, с издёвкой:
- Хватит командовать, штурмбанфюрер!
Отто и Хоффман смотрят друг другу в глаза.
- Я не могу наказать Вас по Уставу, Хоффман… Но… Вы можете завтра просто не проснуться.
Хоффман долго молчит, смотрит на Отто, швыряет сапоги в руки Гансу.
Слышно, как кто-то начинает греметь посудой. Немцы всё внимание обращают на кухню.

Настасья накрывает скатертью недавно сколоченный обеденный стол, вдоль которого такие же новые скамейки. Она ставит стопку мисок, высыпает ложки. На середину - большую миску с хлебом. Затем она идёт к полевой кухне, взбирается наверх и открывает крышку котла, из которого повалил пар.

Немцы заворожённо смотрят на Настасью. Кто любуется необычайной привлекательностью Настасьи, а кто-то вдыхает запах домашней пищи.
Ганс замер, уставившись на Настасью.
Остальные начинают суетиться. Кто приглаживает волосы, досадуя от густой щетины. Кто-то срывает сухие рубашки с верёвки, начинает спешно одевать.
Немцы обуваются, моют руки, приводят себя в порядок. Оглядываются, смотрят на Отто, будто ждут команды или одобрения.

Настасья деловито и молча накладывает кашу немцам, выстроившимся в очередь перед кухней.
Немцы очень довольны, пытаются выказать хоть какую-то любезность.
Настасья на это не обращает никакого внимания, мужественно перенося эту неожиданную для неё и неприятную повинность.
Отходя от кухни с мисками каши, немцы расстроенно пожимают плечами, переглядываясь и улыбаясь, не забывая при этом оценить «домашний аромат» их новой жизни.

Председатель и Легедза едут на бричке. Дорога идёт вдоль большого луга и сворачивает в лес. В нём ещё сохранились заросшие просеки, вчерашние делянки. Кое-где ещё остался лежать, сложенный в штабеля и высохший за годы, кругляк. Председатель останавливает лошадь.
- С этой стороны и начнёте. Сосны тут у нас кряжистые, корабельные. Я метить уж не стал. С моей-то культёй по лесу больно-то не набегаешься.
Легедза смотрит на протез:
- На фронте?
- Где ж ещё? Правда, мне повоевать-то толком не пришлось. Батарею накрыли танками. Рвануло так, что пушка наша перевернулась. Вот лафетом меня и придавило, переломало всего… Шевельнуться не мог. Винтовка — вот, рядом… И никак. А лафет у пушки тяжеленный… Эх…
Председатель трогает вожжи, едут дальше.
- Жарко было?
- Не то слово… Очнулся в лазарете. Кто нашёл, кто вытащил - до сих пор не знаю. Только вижу - руку и ногу оттяпали. Сказали потом, мол раздробило сильно. Быстро я отвоевался. Теперь вот тут… с бабами воюю.
- Тоже не сахар!
- Не то слово! Таких бы на фронт - с их-то характером – немец уже давно бы удрапал! Ещё в начале войны!
- Да уж. Особенно от той, глазастой!
- От Настасьи-то? Да… Её в детстве волчицей прозвали. За глаза её, да и девичья фамилия у неё в самый раз - Волкова! Так что ты подумай, как следует!
- Да что думать. Наскитался. Хватит. Пора и к берегу.
- А ты как с этими-то? Пацанов что ли мало немчуру-то охранять?
- Так-то оно так. Только я, вроде как, добровольно. До войны ещё отца и мать расстреляли по доносу. Я в НКВД сам и напросился. Думал: доносчика найду. Ага. Нашёл. А сам взял и не сдержался раз. Труса одного. Ну, вроде как без суда и следствия… Шлёпнул в окопе. И всех делов.
- Как же это?
- Да вот так. Его бы всё равно, конечно, потом расстреляли перед строем. За трусость… Сразу после боя… Меня тогда такое зло взяло! Все в атаку, а этот… Так что «залётный» я. Самого тогда чуть не к стенке. Да вот - в конвойные понизили. Вроде как пожалели… Так что с этой, как ты говоришь, немчурой и топаю. А куда - сам не знаю.
- А семья, родня какая остались, нет?
- Не-а. Один я.

Вдруг Легедза хватает вожжи, останавливает лошадь, встаёт в бричке в полный рост, прислушивается. Долго стоит, почти не дышит.
В лесу тишина, только птицы поют.
Председатель оглядывается по сторонам:
- Ты чего?
- Тихо!
- Нет же никого!
- Не скажи…

Легедза спрыгивает на землю, берёт автомат, осторожно идёт в лес. Председатель неохотно слезает с брички, идёт за Легедзой. Тот показывает ему, чтобы тише.
Они тихо пробираются сквозь заросли, но председатель своей культёй то и дело ломает сухие веточки, взывая шум и треск. Легедза каждый раз оборачивается, хмуря брови.
Старшина жестом командует «стой».
Оба замирают.
Легедза смотрит по сторонам, прислушивается, жестом показывает направление.
Оба крадутся дальше.
Председатель явно сердится, не понимая, куда они и что происходит.

Легедза крадётся к небольшой полянке, где видит застрявшего лапкой волчонка в щепах пня.
Старшина рукой подзывает председателя, кивает головой на находку.
Волчонок уже не пытается освободиться, а только тихонько скулит.
Председатель очень изумлён:
- Ну, и слух у тебя!
- Тихо! Может, мамка его рядом!

Легедза медленно озирается по сторонам, прислушивается. Потом подходит к волчонку.
Тот смотрит на Легедзу, начинает по-детски рычать.
Старшина ухмыляется:
- Ишь ты…

Немцы с удовольствием едят домашнюю кашу, улыбаются. Кто-то пытается привлечь внимание Настасьи, делает комплименты, хвалит еду.
Настасья держит суровый вид, но иногда украдкой улыбается. Накладывает желающим добавки.

Подъезжают Председатель и Легедза.
Настасья смахивает со стола крошки, накладывает каши в две миски, рядом кладёт миску с хлебом и ложки.

Подходят Председатель и Легедза, который гордо несёт на вытянутых руках волчонка.
- Ещё одну миску, Анастасия Антиповна! О, какой герой теперь у нас! Ставьте на довольствие нового сторожевого пса!

Легедза, изображая большого специалиста, внимательно смотрит волчонку под хвост.
- Кобель! А, нет. Волчица! Сука!
Настасья медленно поворачивается:
— Это ты чо щас сказал?

Председатель прыскает от смеха, едва не подавившись кашей, качает головой.

Легедза, непонимающе смотрит на Настасью, робко спрашивает:
- Вы это об чём, извиняюсь?
- Ну, щас вот! Сукой ты кого это назвал?
- Так это… Я думал это волчонок. Он. Ну, щенок. Как его? Самец. А он… Она! Самка. Сука, значит. Волчица.

Председатель снова давится от смеха, едва сдерживается.

Настасья долго смотрит на старшину, берёт миску, смотрит на волчонка, несколько ехидно:
- Ладно… Тёзка, значит… Ну тогда - на, лопай кашу.

Легедза чуть слышно председателю:
- То не одной, а тут сразу две… волчицы…

Настасья, держа большую поварёшку в руках, подозрительно:
- Чего-чего?
Легедза, чувствуя неловкость, пытается увести разговор:
- Я говорю: пёс у нас был. Амур! Ух и свирепый… И так обучен был, что ни один из пленных даже бежать не пытался. Ага. Амур как-то беглеца такого насмерть загрыз. Прям сразу! И тут дурная слава эта разнеслась по всем этапам. В момент!
Настасья села от испуга.
- Погоди! Как насмерть? Живого человека?!
- Ну да. А для него без разбору было - уж так обучили.
- Не, ну вы видали, а? У нас тут такая зверюга будет, так ещё и корми её!
- Что Вы, Анастасия Антиповна! Мы этого волчонка так воспитаем - он у нас будет лучшим сторожевым псом… Псиной… Сукой… Собакой то есть.

Ганс, весь красный и с «круглыми» глазами, вдруг вскакивает с места и стремительно бежит в лес.
Легедза роняет ложку, хватает автомат.
- Стой!!! Куда? Стрелять буду!!!
Легедза бросается за Гансом в лес.

Настасья и председатель испуганно переглядываются.
Немцы встают за столом, смотрят за убегающими в лес.

В лесу Легедза догоняет присевшего за деревом по острой нужде Ганса, плюёт от досады, кричит:
- Я ведь мог запросто дать очередь!!! Засранец… мать твою…

Немцы, переговариваясь между собой, садятся, продолжают есть.

Легедза отходит в сторону, не знает, что ему делать. Стоит, ждёт и как будто сам удивляется своему дурацкому положению.

Настасья хихикает, председатель качает головой.

Ганс возвращаются к столу, Легедза подгоняет его автоматом.
- А Вы говорите, Анастасия Антиповна! Вот Вам, пожалуйста! А был бы пёс?! Сейчас бы тока крикнул: фас! Немец прямо тут бы и обделался. Прямо бы вот тут, на месте, как говорится. Чего до лесу-то терпеть? Да и не успел бы! – хохочет.
Настасья, убирая пустую посуду, недовольно:
- Тут кое-кто ещё ест, между прочим!
- Ничего. Мы тут все свои… Вы лучше скажите: а от чего это, Анастасия Антиповна, у пленного понос, к примеру, а?!
- А я Вам что, доктор что ли?
- А я вот думаю, не от Ваших ли харчей?
Настасья тут же покраснела и от возмущения, и от внезапного, неясного стыда:
- Чего-о? Да как только язык твой… Да всем известно, что я готовлю лучше всех! Везде зовут помочь! Что-то ещё никто не жаловался!
- Ну я же так, как говорится, шутя…
- Не, ну вы видали, а? Шутя, он! Хороши шуточки! Я им тут и масла домашнего притащила, и крупу перебрала!
Председатель пытается упокоить:
- Да ладно, Настасья, чего ты!
- А чего он?! Сам-то вот ел, ничего? Не обдристался?!

Легедза встаёт из-за стола, застёгивает верхние пуговицы гимнастёрки.
- А Вы, Анастасия Антиповна, тут не очень! Это ведь можно и по-другому истолковать: как умысел! За погибшего мужа! За многострадальную нашу Родину! Подсыпали чего немцу в кашу! Хоть и пленный, но ведь враг, фашист!
Настасья уже вне себя от возмущения так, что перехватывает дыхание:
- Ах ты, паразит!!! Чего ты мелешь?! Председатель! Он же меня в контру записывает! Ишь, умник какой!!! Кашу он мою заподозрил! Крупа, да вода! Какая тут отрава?!
- Спокойно, спокойно… Можно же договориться…

Легедза подходит ближе и хлопает Настасью по заду. Это приводит её в бешенство.
- Ах ты, зараза!!!
Настасья хватает кастрюлю с остатками каши и с силой одевает её на голову Легедзе. В добавок ко всему ещё и бьёт по кастрюле кулаком. Все остатки каши моментально обсыпали старшину.
Председатель оттесняет Настасью, пытается успокоить.
Все немцы хохочут.
Легедза снимает с себя кастрюлю, швыряет её в сторону, нервно отряхивает кашу с гимнастёрки. Он моментально весь побагровел.
- Да Вы что?! С ума что ли совсем?! Да как Вы… Да Вас за это… - оборачивается на немцев - А вы чего уставились?! Хватит ржать!!!

Ганс, вынимает из кармана тряпицу с ягодами, давно пытается вмешаться в этот скандал. Повторяет несколько раз, показывает старшине. Легедза от него отмахивается.
- Я есть это. – показывает председателю на ягоды, жестами добавляет - Я есть фишман. Море. Фиш. Риба. Я не знать, что это нельзя. Я есть рибак.

Легедза смотрит на ягоды, на Ганса.
- Ты что это? Волчьих ягод что ли нажрался?! Во, дурак!
Председатель заинтересовался:
- Погоди! Так ты рыбак, что ли?!
- Я! Я есть рибак! Риба. Море. Я не знать.
Легедза машет рукой:
- Да врёт он всё… Не знать он… Что, мальчишка что ли сопливый?!
- А мы проверим! Рыбы у нас в реке - тьма! Сети есть, лодка имеется! А? Старшой? Пусть рыбы нам наловит?
Легедза, успокаиваясь, нехотя:
- Слышь, засранец? Работу тебе нашли! Смотри у меня, не поймаешь - сам на корм пойдёшь! На дно отправлю! К рыбам! Понял, нет?
Ганс заулыбался:
- Я, я.
- Я, я. Сказал бы я тебе… Да. Лучше уж рыба! А то волчицы тут сплошные! Да волчьи ягоды!

От лагеря к реке ведёт узкая тропинка. На реке, где тропинка кончается, ещё остались старые мостки. Вдоль берега, вплоть до зарослей камыша, река намыла эдакий песчаный пляж.
Настасья несёт большую кастрюлю с грязной посудой, спускаясь к реке по тропинке, по которой можно идти только одному. Легедза семенит сзади, пытается помочь - Настасья не даёт. Она до сих пор в очень плохом настроении.
Старшина так и идёт сзади, курит, не знает, как начать разговор.
- Вы должны понять, Анастасия Антиповна! Бдительность - прежде всего! Немчура, они хоть и доходяги все, а случись с ними чего! Кто отвечать будет? Легедза!
— Вот иди их и стереги! Чо за мной увязался?
- Я извиняюсь, компанию Вам составить! Мало ли… Вы не сердитесь только на меня! Я ведь правда - пошутить хотел!
Настасья останавливается, поворачивается и сурово смотрит на Легедзу.
- Дошутился. Чуть в тюрьму не отправил! Компанию он составить хочет…
- Служба… Ничего не поделаешь…

Настасья заходит на мостки, ставит кастрюлю, достаёт из неё посуду, стоит, смотрит на Легедзу.
Тот тоже стоит, не уходит.
Настасья становится на четвереньки, начинает мыть посуду в реке. Простая рубаха Настасьи никак не в состоянии укрыть её грудь от похотливых глаз.
Легедза уставился на Настасью. Та выпрямляется с четверенек:
- А тут чо? Тоже служба? Стоит, пялится он… Не видал, как баба раскорячилась?
- Я бы может… И… Но… очень уж Вы…
- Иди, сказала! Не стыда, ни совести! Чо уставился?! Глаза твои бесстыжие!

Легедза отступает на несколько шагов, задевает кастрюлю, та падает в воду, её подхватывает течение, и она начинает отплывать от берега.
- Кастрюля уплывает!!! – запричитала Настасья. - Чо встал?! Доставай теперь, слышь?! Уплывёт ведь!!!

Легедза нахмурился, закуривает.
Настасья вскакивает на ноги, не зная, что делать:
- Не, видали, а? Стоит он!!! Доставай давай, паразит!!! Ох, ты батюшки…

Настасья сбегает с мостков на берег, отталкивая Легедзу с силой.
Кастрюля начинает уплывать.
Настасья семенит вдоль берега по песчаному пляжу.

Ганс стоит в лодке, держит в руках сети, широко расставив ноги. Лодку колыхает течение, но надёжный якорь удерживает её на одном месте. Ганс оглядывается на берег.

Настасья бежит по берегу реки.
Легедза сошёл с мостков на берег, неохотно идёт по берегу за Настасьей.
- В чём я готовить-то теперь буду?! – Настасья продолжает семенить по берегу. -  Ой! Ой! Уплывёт ведь! – Оборачивается. - Что стоишь, окаянный?! Плыви давай!!! Стоит он! Статуй!!!

Настасья сначала стоит, потом решительно входит в воду, сначала приподнимая подол, обнажая ноги, затем заходит глубже, ложится на воду и начинает плыть за кастрюлей.

Ганс стоит в лодке, следит за плывущей Настасьей.

Настасья торопится, подплывает, наконец, к кастрюле, которую уже далеко отнесло. Настасья хватает за кастрюлю, тянет её на себя и черпает много воды. Вытащить кастрюлю ей становится не под силу. Одежда Настасьи затрудняет её движения, она выбивается из сил и начинает тонуть, кашляет.
Настасья барахтается одной рукой, в другой продолжает удерживать кастрюлю. То скрывается под водой, то снова всплывает, снова кашляет.

Ганс ныряет с лодки в воду, быстро плывёт по направлению к Настасье.

Легедза зашёл в воду по пояс, кричит Гансу.
- Греби! Греби быстрей, немчура! Утонет ведь!!! Анастасия Антиповна! Сейчас!!!

Ганс быстро плывёт, останавливается, ищет глазами Настасью, плывёт дальше.
Настасья кашляет, погружается в воду, вновь появляется.
Ганс подплывает к Настасье, хватает её свободную руку, кладёт себе на шею. Другой рукой пытается вытолкнуть Настасью, как можно выше из воды.
Настасья цепляется Гансу за шею, кашляет, продолжая цепко держать кастрюлю другой рукой.
Ганс что есть силы гребёт к берегу, то и дело оказываясь под водой.
Легедза, стоя на берегу, продолжает командовать, не скрывая своего волнения:
- Давай, немчура!!! Греби сильней!!! Греби!!!

Ганс выносит на берег Настасью, кладёт её себе на колено головой вниз, стучит по спине, потом переворачивает на спину. Ганс бережно укладывает Настасью на песок, прикладывает ухо к её груди. Выпрямляется, смотрит на Легедзу.
Тот уставился на грудь, выделяющуюся в мокрой рубахе.
Ганс начинает делать Настасье искусственное дыхание, развязав немного шнурок на рубахе, сделав разрез шире. Сначала несколько раз жмёт на грудь, потом продолжает «рот-в-рот». Так он продолжает несколько раз.
Настасья начинает кашлять.
Ганс приподнимает её, Настасью тошнит.
Легедза отталкивает Ганса, изображая спасителя.
Настасья с трудом поднимается, отталкивает Легедзу, отряхивает юбку, идёт, пошатываясь.
Легедза провожает её взглядом.
Ганс подбирает кастрюлю, лежащую на берегу, споласкивает её в воде, собирает в неё мытую посуду.
Легедза отнимает у Ганса кастрюлю, идёт с Настасьей рядом.
Поднимаясь по тропинке, Настасья поворачивается к Легедзе, вырывает у него из рук кастрюлю и отталкивает ей его от себя.

В палатке Ганс бреется перед осколком зеркала. Подходит Отто.
- На свидание собираешься?
- Как ты догадался?
- Арийцу не подобает ухаживать за славянкой.
- Что, завидно?!
- Она - представительница низшей расы!
- Зато чудо, как хороша! Согласись!
— Это неслыханно! Ты - немец!
- И что с того? Отто, когда ты последний раз ухаживал за дамой? Если не считать публичных девок? Вот и я не помню! А так хочется побыть галантным, хотя шансов у меня, думаю, никаких!
- А ты как догадался? Надо же! Заметил, что соперник есть? Старшина! Он тебя прямо здесь, в лесу расстреляет - имей в виду! А причину найти ему пара пустяков! На это они мастера!
- Как бы мне не хотелось тебе возразить, но ты абсолютно прав, Отто! И всё-таки - я попробую! Вдруг мне повезёт, а?
Ганс улыбается, берёт приготовленный букетик полевых цветов и выходит из палатки.

Легедза дрессирует волчицу на большой поляне, возле леса. Он, с помощью палки, злит её, ругает. Заставляет выполнять команды.
- Хватай, хватай зубами! И держи, не выпускай! У тебя зубы должны быть, как тиски! За горло схватишь - не отпускай без команды! Ну!.. Хватай давай!!! Я из тебя матёрого волчищу сделаю - во всей округе такого не будет!!!
Волчица ещё маленькая для этого, но Легедза продолжает бить её по морде рукавицей, чтобы та хватала её зубами.
- А вот и самая первая команда. - Легедза держит в руках большую палку, кидает её. - Апорт!.. Апорт — это значит «принеси»! Ну, вперёд! Вон она, я же недалеко её закинул! Что, ослепла что ли?! Апорт!!!
Волчица стоит, смотрит не на закинутую Легедзой палку, а в лес.
Легедза видит, как на поляну медленно выходит взрослая волчица, он хватает автомат, замирает.
Взрослая волчица рычит.
- А вот и наша мамаша…
Маленькая волчица бросается к ней, но Легедза наступает на поводок.
- Куда?! Стоять!!!
Маленькая волчица пытается выбраться, сбросить ошейник.
Взрослая волчица приближается ближе, оскаливает зубы, рычит.
Маленькая волчица продолжает биться, вырываться.
- Тихо… Тихо…
Легедза досылает патрон в патронник, прицеливается…
Короткая очередь. Эхо.
Волчица падает.
Легедза делает шаг назад, он весь мокрый, вытирает пот со лба, тяжело выдыхает.
Волчонок, наконец, подбегает к волчице, скулит, тычется носом в мёртвое тело.
Легедза стоит, опустив автомат.

Настасья смотрит на букетик полевых цветов на баке котла. Берёт их, нюхает, озирается по сторонам. Ставит букетик поудобней. На жаровне разогревается масло для рыбы.
Ганс приносит несколько очищенных от чешуи рыбин. Кладёт на стол, улыбается.
Настасья недоверчиво смотрит на него, на рыбу. Берёт самую крупную, укладывает её на жаровню.
- Хороший река… Много фиш! Рыба! Гросс! Большой!
- Поглядим, как ужарится! Правда, что ли рыбак? Или нарочно придумал?
Ганс сияет. Он чисто выбрит, причесан и, насколько это возможно, ухожен.
- Я есть хороший рыбак!
- Ну, и рыбачил бы! Чего с войной-то припёрся? Семья-то есть?

Рыба на жаровне бьёт хвостом, Настасья вскрикивает, отскакивает назад, задевает полку с посудой.
На землю летят миски, ложки, кружки.
Настасья начинает хохотать, Ганс тоже.
Настасья начинает подбирать с земли посуду, Ганс ей помогает. Ползая на четвереньках, они несколько раз задевают друг друга, смущаются.
Подбирают остатки посуды, поднимаются с земли, оказываются лицом друг другу.
Ганс краснеет, молчит, не знает, что делать, достаёт небольшой словарь, листает его.
- Я могу… надеяться на награда?
- Можешь, можешь! Сейчас вот огрею черпаком, как этого!
Оба поворачиваются в сторону Легедзы, смеются.

Легедза наблюдает издалека, хмурится, с досадой бросает окурок, идёт к палатке немцев. Там он подзывает Хоффмана, даёт ему несколько пачек махорки и кивает на Ганса.
Хоффман одобрительно кивает.
Легедза идёт к кухне.
Настасья демонстративно отворачивается, еле сдерживается, чтоб не рассмеяться.
Ганс чистит рыбу.
Легедза садится за стол, ставит рядом с собой автомат. Волчонок начинает рычать и лаять.
Легедза удивлённо:
- Э! Ты чего? Мышей что ли учуял?
- Нет тут мышей. На твою берданку он злится!
- Не берданку, а ППШ! – Легедза потирает автомат. -  И не может псина на хозяина злиться!
- Хозяин тот, кто кормит, а не тот, кто приказывает.
- Это - сторожевая собака! И она будет делать то, что я ей прикажу!
- Не собака это. Волк.
- Волк из миски жрать не станет! Это собака уже!
- Смотри, как бы он тебе мамку свою не припомнил! Волки такое не забывают!
Легедза хватает автомат, сердито берёт за поводок волчонка и тащит за собой.
- Посмотрим! – Сердито волчонку: - Рядом! Рядом, я сказал!

Ганс провожает взглядом Легедзу, достаёт из кармана тряпицу с грибами, показывает Настасье.

- Настья! Вот!
- Ну, и чего ты тут набрал, горе луковое?! Опять отравиться хочешь? - Настасья сортирует грибы. — Это и это есть нельзя! Фу! Ядовитые!
Настасья выбрасывает ядовитые рибы в помойное ведро.
- Понимаешь-нет, немчура бестолковая? А вот этот и этот, ещё этот вот - хорошие грибы! - Настасья жестом показывает большой палец. - Во! Очень вкусные! Если с картошкой нажарить - никакого мяса не надо! Только их надо на всех целую корзину, понял, немец малахольный?
Настасья показывает, что корзина должна быть с горкой.
Ганс улыбается и одобрительно кивает головой, хватает корзину и бежит в сторону леса.
Настасья кричит в след:
- Да в сам лес-то не ходи - там не растут! Только по опушкам! Да где берёзки!

Хоффман стоит у входа в палатку, провожает Ганса, убегающего в лес, взглядом и кивает своим.

Ганс азартно собирает грибы.
Хоффман и ещё двое немцев тихо подкрадываются к Гансу и набрасывают ему на голову мешок. Потом они быстро и сильно палками бьют по ногам.
Ганс падает. Немцы начинают пинать лежащего Ганса, бить палками.
Хоффман кивает и все трое убегают.
Ганс лежит на земле.

Настасья убирает со стола, складывает посуду в кастрюлю, оглядывается в сторону леса, всматривается.

Ганс медленно поднимается, снимает мешок, начинает подбирать рассыпанные грибы, на которые капает кровь с головы.
Шатаясь, Ганс возвращается к лагерю. Он удовлетворённо смотрит в корзину, улыбается. Замечает ещё несколько грибов, пытается наклониться за ними, морщится. Приседает, осторожно ставит корзину на землю, пытается встать на четвереньки, морщится от боли. Хватается руками за ногу.

Настасья хлопочет на кухне, но видно, что она тревожится. То и дело оборачивается в сторону леса, поднимается со скамейки, всматривается, прикрыв лоб ладонью.
Подходит Председатель.
Настасья садится, продолжает перебирать крупу на столе.
- Ну как ты тут? Утихла гроза?
- Что-то неспокойно мне. Немец за грибами умчался. Побежал вприпрыжку - я думала: быстро. А что-то его всё нет и нет…
- Что тебе он сдался?! На старшину почаще смотри!
- Да ну его!

Ганс с корзиной, полной грибов, спотыкается, падает, кричит.

Настасья вскрикивает, встаёт. Выбирается из-за стола и бежит в сторону леса.
Председатель кричит ей вдогонку:
- Настасья, не лезь! Сами разберутся! Куда ты?!

Настасья находит избитого Ганса.
Ганс поднимается, он весь в крови, с трудом улыбается.
- Господи…
— Вот. Много. Для всех хватит. Теперь я надеяться на твой награда?
— Вот малахольный…  Господи. Кровищи-то! Где тебя так?
Настасья помогает Гансу подняться. Пытаются сделать несколько шагов.
Ганс морщится от боли и сильно хромает.
- Я упаль!
- Ага… Упаль он… И прямо башкой вниз! Я даже знаю, кто тебе помог! Упаль… Шагай давай! А тощий-то!!! Кожа, да кости…
- Зато я обнимать самый красивый женщина!
- Иди уж… Вот чумовой…

Построение перед распределением на работу. Немцы неохотно встают в неровный строй.
Легедза смотрит в свои бумаги, окидывает глазами построившихся немцев.
Ганс, тяжело прихрамывая, встаёт в строй.
Легедза смотрит на Хоффмана.
Тот пожимает плечами.
Легедза назначает пленных на работы.
- Так… Наряд на кухню…  У нас сегодня… - Легедза смотрит сначала на Ганса, потом на Хоффмана. - Хоффман!

Довольный Хоффман щёлкает каблуками.
- Я! - выходит из строя.

Настасья смотрит на строй немцев:
- А этот калека будет брёвна таскать?! Много он у тебя наработает сегодня!?
Легедза недовольно:
- Анастасия Антиповна! Мы тут… сами разберёмся!
- Да ты погляди на него! Какой он тебе работник?! Лучше оставь его на кухне, а не этого… Не умеет твой верзила картошку чистить!
- Пускай старается! Учится! А Вы потом доложите!
- Да у него очисток больше, чем картошки! Его старания - вам же убыток!
- Ничего! Мы потерпим!
Настасья, отворачиваясь, показывает равнодушие:
- Голодными останетесь!!!

Легедза багровеет от гнева, дёргает поводок с волчицей, идёт, продолжает через плечо, останавливается.
- Хоффман, встать в строй. Ганс - на кухню… Остальные - напра… О!!! Шагом марш…
Счастливый Ганс смотрит на Настасью.
Настасья хмуро:
- Чего уставился?! Иди картошку чисти! Уставился он тут…
Ганс сгребает посуду, подбирает кастрюли, идёт, хромая, к подсобке, спотыкается, падает. Грохот посуды.
Настасья смеётся.

Немцы работают на стройке.
Председатель разговаривает с Легедзой. Легедза весь в расстроенных чувствах.
- Извела проклятая… Я уж и так, и сяк… Анастасия Антиповна, Анастасия Антиповна… Со всем почтением к ней… Ноль внимания! А тут ещё немец этот! И крутится, и вертится! Сгною гада!
- Не понимаешь ты… Видит баба, что вы - соперники, ждёт, кто победит!
- Кто соперник?! Немчура соперник?! Мне?!
- А то!
- Да я его в бараний рог согну!!! Я его…
- Так ты её не завоюешь!!! У тебя автомат и власть!.. А у него ничего!
- И что тогда? И мне разоружиться?!
- Наоборот! Тут прямо в самое сердце надо! В точку!
- В сердце… А есть оно у неё, сердце-то? Тока глазищи одни - насквозь прожигают!
- Волчица! Одно слово. К ней особый подход нужен! Так что поженихаться просто так… не получится!
- Да и не собирался я! Я же со всей серьёзностью!!! Чтоб, значит, честь по чести! Как у людей…
- Тогда не крути и не финти!!! А иди! И сватайся!!!
- Как?
- А вот так! Как у людей! У вас - товар, у нас - этот… Купец…

На обеденном столе скатёрка, цветы, миска с хлебом. По середине, на большой жаровне, картошка с грибами.
Легедза в хорошем настроении садится за стол.
— Вот это я понимаю! Вот это ужин! – Пробует. - М-м-м… Анастасия Антиповна… Это же просто… М-м-м… Как дома! А пахнут-то как! Ну, хозяйка! Ну, мастерица! По этому поводу не грех и чарку, а? Не возражаете, Анастасия Антиповна?
Настасья равнодушно:
- Мне что. На здоровье!
Легедза достаёт фляжку, наливает себе стопку.
- А Вы? Не желаете? Анастасия Антиповна? А? За Ваше душевное, так сказать, расположение? За Вашу заботу…
Настасья отрицательно мотает головой.
- Ну ладно. – удовлетворённо качает головой. -  Да… Надо же, столько грибов насобирать!
- Не меня благодари. Немца вон. Он грибов набрал.
Легедза в мгновение мрачнеет. Ставит рюмку на стол. Молчит. Стучит двумя кулаками по столу, подскакивает посуда.
Все за столом притихли.
Легедза, сквозь зубы:
- Опять ты, фриц проклятый!

Легедза встаёт из-за стола, смотрит на Ганса, в миску. Берёт миску, подходит к Гансу.

Легедза цедит сквозь зубы:
- Встать… Встать!!!
Ганс встаёт, смотрит Легедзе в глаза.
Легедза, играя желваками, опрокидывает содержимое под ноги Гансу.
- Отравить меня решил? Грибами! При исполнении! Покушение на сотрудника… - Бросает миску, хватает Ганса за грудки, трясёт. - Я тебя, гада… Сгною!!! Сука!!! В лагерях!!! На Колыме!!! Ты у меня…
Настасья кричит на Легедзу:
- Остепенись!!! Совсем сдурел!!! Все грибы едят - ничего, чего ты тут придумал?! Человек для всех старался!!!
Легедза отпускает Ганса:
- Человек, значит. Это он, значит, человек? Да… Ну, как тут тягаться с такой заступницей? Сама Анастасия Антиповна просит! Кормилица наша, хозяюшка! Как не уступить?.. Да. Прав председатель. Прав… Пора с этим кончать. Ставить точку! И чем скорей, тем лучше… Живи пока, фриц. Живи.
Легедза уходит.

Немцы вбивают в пазы оконного проёма массивные кованые решётки.
Рядом у стены приставлена добротная входная дверь.
Председатель удовлетворённо поглаживает её.
Подходит Марковна ведром воды и кружкой.
Председатель пьёт воду. Марковна ставит ведро на скамеечку у входа в церковь:
- И как же тебе в районе разрешили церкву-то построить?
- А там и не знают…
- Ох… Обманом, значит…
Председатель закуривает.
- А как было надо? Товарищ первый секретарь, благословите?
- А кто донесёт? Ох, и попадёт тебе…
- И чего они мне сделают? Вторую ногу оттяпают? Или руку?
- А чо тебе эти староверы-то дались?
- Работящие они. Не пьют. Детишек в семьях много… Да и сестра у меня там нашлась.
- Вона… Но их не любят чо-то…
- Потому что в людей стрелять не могут…
- Не воевали стало быть…
- А где я тебе ещё мужиков-то найду? Тюремщиков что ли амнистированных? Или калек? Вон как я? Много я такой наработаю?
- Другие, значит, могли немца бить, а эти нет. Не могут они…
- Вырастут детишки. Забудется. В этой церкви и отмолят.
Марковна смотрит на стройку:
- Недолго твоя церковь простоит. Ей Богу – не долго…
- Ничо! Немчура старается.
- Антихристы они! Без молитвы строят! Да и ты! С обмана начал!
Марковна уходит, крестится.
Председатель с досадой бросает окурок.

Настасья хлопочет по дому.
Стук в дверь. Заходит Легедза с мешком и большой коробкой.
- Доброго здоровьица! Извиняйте… за поздний час, так сказать. Вот… Пришёл… Анастасия Антиповна…
Стоит, не знает, что делать. Спохватывается. Начинает, волнуясь, выкладывать на стол из коробки продукты: банки, пакеты, пачки. Ставит на табурет небольшой мешок.
Настасья молча наблюдает.
Легедза ставит на стол свою фляжку.
- Тут вот у меня… Вот. И вот. Это всё Вам. Нам… Я к Вам, Анастасия Антиповна… c серьёзными намерениями… - Хватает ковш, черпает в ведре воды, жадно пьёт.
— Это что же, товарищ Легедза, ты ко мне свататься что ли пришёл?
- Ну… да… Как там? У вас - товар, у нас… купец… Фу… Вы не беспокойтесь, Анастасия Антиповна! Ни в чём нуждаться не будете. Я — вот. Всё в дом, всё, как говорится… Не всё этой немчуре проклятой. Не грех и нам. Вам.
- Погоди! Так это что? Такие припасы! Это всё немцам что ли полагается?
- Ну да. Тут и чай вот. Крупа, сахар… Тут вот ещё…
- Им положено, а ты не давал?
- Не… Ну почему?
- По кочану! Я даже соль из дома приношу, масло, а у него всё есть?!
- А Вы, Анастасия Антиповна, зря так! Пусть тоже… как говорится… хлебнут! Поголодают малость! А то, что же это, им, врагам, значит, фашистам - всё, а нам ничего что ли?
Настасья встаёт, решительно:
- Ясно… Ну-ка, забирай своё добро! Забирай-забирай! И чай свой, и сахар! Всё забирай! Считай, что отказ получил!
- Ну… Зачем же забирать… Вам же сгодится!
- У меня на ворованное аппетита нет!

В это время в окно стучится Ганс, улыбается, машет букетиком цветов, он не видит Легедзу.
Легедза, заметив Ганса, в ярости выбегает на улицу.

На улице идёт дождь.
Легедза выбегает на крыльцо, набрасывает на дверь в дом навес для замка, замедляет шаги. Идёт к Гансу, держа в руке автомат.
Ганс стоит с букетиком цветов, улыбается. Из окон дома на него падает свет.
Легедза, играя желваками:
- Ну всё, гад. Терпелка у меня кончилась…
Легедза сильно бьёт прикладом Ганса.
Тот шатается, держится за голову, но смог устоять на ногах.
Настасья пытается открыть входную дверь - навес держит.
Возле крыльца Легедза начинает избивать Ганса: и прикладом, и кулаками. Бьёт куда попало - и в живот, и по лицу.
Ганс не сопротивляется.
Легедза с каждым ударом приговаривает:
- Ты у меня за всё получишь!.. Цветочки он приволок!.. Я ж на неё глаз положил! Я!!! Думаешь, на тебя позарится?!.. Кто ты есть?!
Ганс упал, Легедза бьёт его лежащего кулаками в лицо.
Выбегает Настасья из задних дверей, отталкивает Легедзу.
- Ты что!!!

Легедза отталкивает Настасью, пинает Ганса.
- Не лезьте, Анастасия Антиповна! Ах ты, фашист проклятый!!! Я!.. Тебя!.. Гадину!.. Сгною!.. Это тебе за Родину! За Сталина!.. За Родину!.. За Сталина!..
Настасья обеими руками отталкивает Легедзу.
- Прекрати!!! Изверг!!!
Легедза тяжело дышит, весь мокрый.
Грязный Ганс, весь в крови, лежит на земле, произносит с большим трудом, пытается улыбаться:
- Настья… Я тьебья… Лублу…
Легедза кричит:
- Убью, сука!!!
Настасья преграждает ему путь, отстраняет:
- Уйди!!! Озверел совсем!!! Сейчас людей позову!!!
- Зови!!! Всех зови!!! Пусть объяснят мне! Я не понимаю!!! Чего тебе надо?! Ну, гляди! Руки-ноги целы, не кривой, не косой!!! Чего тебе ещё?! На службе! Наш! Нет!!! Она немца защищает! А он кто? Враг! Фашист!!! Никто!!!
— Это ты без берданки своей никто!!!
Легедза после паузы:
- Ну да… Куда уж мне… Мужику-лапотнику… Красивых слов не знаю, цветочков дарить не умею… Он вон - с пустыми руками пришёл - и всё! И не надо ничо!
- Да. Пришёл. И из воды меня спас, а не ты, герой…
Легедза стучит себя в грудь:
- Да если б я… Я просто плавать не умею!!!
- Зато врать мастак. Да за чужим… Охочий! Не с этого начал. С обмана жизнь не построишь. Уходи.
- Да ты только скажи, как надо! Я враз поменяюсь!
- Нет. Не бывает так. Да мне и своих забот хватает. Уходи, слышишь!
- А немец, значит, остаётся?! Очень хорошо… Ну, что же ты людей не зовёшь? Пусть все поглядят: как советская колхозница связалась с фашистом! С врагом! С немцем!!! Может, он мужа твоего на войне убил!!!
- А это уж не твоё дело!
- Да-а?! Как раз - моё! Я вот сообщу, куда следует!!!
- Во-о-т… В этом и вся твоя суть! Иди отсюда!!! И дорогу забудь!!!
Легедза уходит.
- Поглядим ещё… Волчица… Будь ты проклята!!!

Настасья оборачивается к крыльцу.
Перед ней стоит, шатаясь, Ганс, весь в крови.
- Господи… И откуда ты только взялся на мою голову?!
Ганс улыбается, протягивает окровавленный букетик:
- Я тьебья всу жизн искаль!
- Искаль он… Сядь сюда! Воды принесу. В кровище весь, господи! - Настасья убегает в дом. - Ох, беда… Искаль он…

Ганс блаженно прислоняется к стене, закрывает глаза.
Возвращается Настасья с тазом, ковшом воды и белой тряпкой.
- Настья, я хотель…
Настасья перебивает:
- Сиди! Хотель он… - смачивает мокрой тряпкой раны на голове - Как он тебе голову-то не пробил?! Совсем озверел! Ему бы самому по башке его дурной настучать вот так же!
- Он не виноват. Он любить тьебья…
- Любить… Всю жизнь мечтала я о такой любви! Чтоб вот так, от большой любви тебе по макитре дали!
- Я не понимать…
- Сиди уж… Рубаха вся насквозь… Снимай, постираю!
Ганс не понимает.
- Снимай!
Настасья Начинает снимать сама, Ганс морщится от боли.
- Господи! Да на тебе живого места нет! Весь в синячищах! А на спине-то тоже что ли? Ну-ка! И на спине кровь! Господи… И грязный весь! Так… Сиди здесь… сейчас баню затоплю…

Настасья бьёт веником Ганса. Спина его вся в синяках, ссадинах, ушибах. Сбоку большая кровавая рана, которая уже не кровоточит.
Разрумяненный Ганс закрывает глаза от блаженства.

Настасья в рубахе, которая уже насквозь промокла и не скрывает грудь, на которую уставился Ганс.
Настасья льёт из ковша воду на голову Ганса, промывает рукой волосы.
Настасья смотрит на наколку, проводит пальцами по шраму.
Ганс прижимается к груди Настасьи, страстно обхватывает, целует её, начинает снимать с неё мокрую рубаху.
- Что же ты делаешь, окаянный… Что же ты… делаешь…

Звучит песня

Не спрошу я взять с собой,
Не посмею, не смогу.
Мне бы снова, милый мой,
В те ромашки на лугу!
Чтобы хоть один глоток
Той росы, хороший мой!
И завянуть, как цветок,
Сорванный, да брошенный…

Горит оконце в баньке, дымит труба.

Песня стихает

Настасья снимает бельё и одежду Ганса с верёвки.
Звенят в рельс. Председатель возле забора курит.
- Пора на работу…
Настасья улыбается:
- Не опоздаем. Не волнуйся.
- Что же теперь в деревне-то скажут?
- Поговорят, да перестанут. А мне главное теперь - ребёночка здорового родить.
- А вы теперь как? Как муж с женой будете, или так… Иногда?
- Не знаю я. За двенадцать лет я и одна привыкла… Посмотрим.
- Как же ты это с немцем-то, а не со старшиной!
- Да у старшины твоего злобы на душе больше, чем у любого немца! Да и сам же он говорил - не фашисты они. Так…
Настасья берёт вёдра, коромысло, подходит к Председателю. Он морщится, смотрит вниз:
- Конечно, время прошло, забывать надо. Ты вот и пример подала… Может, правильно это…
- Не подавала я никакого примера. Ждать мне больше нечего. За двенадцать лет вся моя надёга испарилась. Сил нет больше. Хоть рожу, Бог даст. А бабы наши… Может, с годами и простят, но ничего они им не забудут! И никого! На душе поостынет немного, а так… - нет!
- Простить - дело не лёгкое. Сама говоришь - не фашисты они. Куда им было деваться? Погнали и пошли.
Настасья выходит со двора, закрывает калитку, идёт к колодцу.
- Пошли, да получили. Пускай теперь не жалуются!

У колодца бабы судачат.
Марковна возмущается:
- Сама же вдова, сама же мужа оплакивала вот тут вот, убивалась! Причитала! Самая первая почти похоронку получила… И с немцем! Тьфу!
Бабка Марфа:
- Чем ей старшина-то не гож? Наш, всё ж-таки…
- Да ну… Язык не поворачивается. Наська - и потаскуха! Подстилка немецкая!
Варвара с завистью:
- А старшина-то к ней и так, и эдак! И чего ей?
Бабка Марфа вдруг замечает:
- А ты? Что глазами хлопаешь? Мужик свободный! Беги, не теряйся! Старшина, как-никак! При службе!
Марковна присоединяется к совету:
- И то! Наська своими глазищами его приворожила, чтоб ей пусто было! А ты пирожков испеки! Мужики, знаешь как от хороших харчей?! Тают, как сахар!
Бабка Марфа:
- Точно! Муки надо? Так я дам!
Марковна очень нравоучительно:
- И когда месить будешь тесто-то - с приговором, с приговором! Как зовут-то его? Старшину-то?
Варвара замечает Настасью, которая приближается с вёдрами к колодцу.
- Глядите. Идёт. Ни стыда, ни совести.

Подходит Настасья.
Бабы умолкают.
Настасья молча набирает воды.
- Что умолкли? Завидно стало, что дитё рожу? Чо молчите?
Марковна отворачивается:
- Глаза твои бесстыжие!
Варвара сочувственно:
- Нет бы хоть со старшиной, а то - с немцем!
Настасья сохраняет невозмутимость:
- Ничо. Стерплю. Народу поубивало. Мужиков нет. Новых, значит, нарожать надо!
- Видали?
Марковна, наступая на Настасью:
- Так что же это: теперь по-стахановски, значит, с каждым встречным?
Бабка Марфа с пониманием:
- Да погодите вы! И какое же ты ему отчество-то дашь? Кого отцом-то запишешь? Немца?
- А я ни с кем под венец не собираюсь. Родить сперва надо. А там посмотрим… И это будет только мой ребёнок! И ничей больше! Ясно?!
Настасья подцепляет вёдра на коромысло, уходит.
Варвара провожает её взглядом:
— Вот родит какого нового Гитлера!
Марковна берёт свои вёдра, уходит:
- Дурёха!
Бабка Марфа со вздохом:
— Это как воспитаешь…

Стройка. Будущая церковь, с каждым венцом бруса, растёт всё выше и выше. Хоть церковь и не европейская, пленные строят её «по-немецки» - аккуратно и старательно. Стены возводятся ровно, леса сколачиваются добротно, даже несмотря на то, что временные: удобные трапы, перила. Вокруг стройки доски уложены в стопы, брус – в штабеля.
Внутри настилается пол на надёжную обрешётку. Доски для пола без сучков, без подсочки, не меньше пятидесятки. Носить их одному нелегко, но Ганс справляется, благодаря новому приливу сил, судя по всему. Очередную доску Ганс несёт, что-то мурлыча себе под нос.
Немецкие солдаты, впереди которых Отто и Хоффман перегородили путь Гансу.
Ганс положил доску, остановился.
Отто холодно цедит сквозь зубы:
- Ганс, Ваш поступок не имеет оправдания! Вы осквернили своей близостью со славянкой честь немецкого мундира! Вас надо судить!

Немецкие солдаты обступили Ганса, он отступает к стене.
Ганс достаёт из сапога самодельный нож-заточку.
Солдаты останавливаются.
- И кто же судья? Кто прокурор?
Отто невозмутимо:
- Я, как старший по званию, имею право представлять полевой трибунал! Со всеми полномочиями!
- Что ж, я готов выслушать ваши обвинения!
- Оберлейтенант Ганс Ланге! Вы обвиняетесь в связи с врагом, опорочившей звание офицера Вермахта! Вы запятнали честь истинного арийца! Властью, данной мне…
Ганс перебивает:
- Отто! Много ли ты видел в своей жизни настоящего? Кроме партийных митингов, ночных маршей с факелами, войны этой? Много ли ты смотрел… да хоть на небо? Синее! Без бомбёжек и без грохота… Прислушайся! От этой тишины можно же оглохнуть! Поют птицы! Растут цветы…
- К чему вся эта лирика?
- А к тому! Мы всё это растоптали своими сапогами!!! И мимо прошли, не заметили…
- Вы, Ганс, позабыли, я вижу, наше истинное предназначение?! Охотно напомню! Всем!!! Мы - солдаты фюрера!!! Мы не сдавались в плен!!! Мы попали в окружение!
- Я виноват, признаю… Но только в том, что полюбил женщину! Первый раз в жизни!
- Она - представительница низшей расы!
- В публичном доме ты тоже проверял расовую принадлежность?!
— В публичном доме - другое дело!!!
- Ты прав. Совсем другое дело. Она - не дешёвая шлюха, а женщина! Настоящая, которая не на час, а на всю жизнь! Красивая, умная, сильная! Одна со всем справляется! Её мужа, может, кто-нибудь из нас и убил! А она… Да я когда просто смотрю в её глаза - у меня уже голова кружится!
— Вот именно! Она Вам вскружила голову!
- Послушай, Отто! Что мы знали про этот народ? То, что нам в голову вбивали! А так ли оно на самом деле? Сколько лет мы здесь, столько я удивляюсь их культуре, их открытости! Мы здесь для них строим храм… Думаешь случайно? Я думаю: нет. Чтобы искупить хоть малую часть того, что мы тут натворили… - Смотрит вверх. - Бог!!! Если ты есть! Я не прошу у тебя прощения, ибо не заслуживаю! Я благодарю тебя, за то, что впервые моё сердце стало биться!!! - Смотрит на Отто - А теперь ты можешь убить меня! Мне не страшно. Последнее месяцы сделали меня счастливым, наконец. Да и всю мою жизнь не напрасной…

Хоффман опускает голову, молчит, разворачивается, уходит на своё рабочее место.
Толпа немцев расходится по своим местам.

Бабы обступили Председателя.
Впереди всех Марковна:
- Ты вот что, председатель. Давай-ка немцев… Расселяй всех по хатам.
Председатель, нахмурив брови, чешет затылок:
- Та-а-ак… Хорошо денёк начинается - ничего не скажешь…
Варвара пытается решительно вставить своё слово:
- Мы тут решили… Чтобы…
Председатель перебивает:
- Решили, значит. Посовещались тут они и решили…
- Мы тоже детей хотим! Просто родить, а не замуж!
- Так, значит? Хорошо! Ну что, встали?! Пойдём! Искать!
Бабка Марфа растерянно:
- Чего искать?
Председатель почти кричит:
- Стыд!!! Который вы тут потеряли!!! И совесть!!! Где?! Там?! У колодца?! Или у настасьиной бани? Где?!
Варвара испуганно хлопает глазами:
- Ты чего?
- А ничего!!! Ишь, какие сознательные они! Население, решили пополнить! Только не сознательность это! А похоть!!! Похоть!!! Кровь взыграла?! Содомского греха захотелось?
Варвара отступает:
- Ничего такого мы и не думали…
- Вы не думали, так лукавый за вас всё придумал! Искушение это, бабоньки! Искушение! А чтобы прогнать его - работать надо в две жилы!!! Работать! Враз всё выветрится!
Марковна с обидой:
- Мы и так не сидим, сложа руки… Мочи уж нет…
Варвара добавляет:
- А немцы-мастеровые, между прочим, ещё при царе у нас работали - и ничего!
Председатель машет рукой:
- Грамотные больно! Грех вам, бабоньки, грех! Так и знайте!
Бабка Марфа подходит к председателю:
- Погоди. Их ведь суд осудил? Осудил. Было бы за что, так враз бы всех застрелили. А их оставили! Может они, ничего, а? Не таки уж изверги?
- Не такие, говоришь?! А какие?! Какие живых людей жгли в печах?! Какие танками давили, бомбами забрасывали?! Какие целыми деревнями сжигали?! Вместе с детишками!!! Не такие, скажешь?! Как раз такие!!! Мне вон каждый день снится!!!
- Сам же говорил: прощать надо…
- Верно говоришь… Надо! Надо!!! А как?! Сколько лет прошло, а всё, как будто вчера…
Бабка Марфа вздыхает:
- Может, как раз и пришло время?
- Может, и пришло… Может… Не знаю я… - Уходит. - О, Господи!!! Вразуми их! Вразуми, дурёх этих!

Настасья сидит за столом в комнате, хрустит солёным огурцом, улыбается, гладит себя по большому животу.
На столе лежит взрослая рубашка, ножницы. Настасья с большим увлечением перекраивает из неё, шьёт что-то. На столе уже лежат несколько распашонок, маленьких рубашек.

Звучит песня
Ты плыви, венок, плыви
Да за милым вслед…
О моей простой любви
Больше не услышат, нет…

Настасья гладит живот:
- Надо же, кроха, а как мужик настоящий - солёный огурец ему уже не нравится! Раньше нравился, только давай! Может, тебе ещё и водочки к нему налить, баловник ты эдакий? Эх-ты, эх-ты! Ты чего пинаешься? Пинается он! Не нравится, когда ругают? Вот родишься, вырастешь, будешь, как большой Иван. Сильный, умелый на все руки… - У Настасьи наворачиваются слёзы. - Где же он свою головушку-то сложил… Похоронили его или так - со всеми вместе… - Прижимает большую рубашку, нюхает… - Гляди-ка, притих, не пинается… Тоже что ли загрустил? Плохо нам, скажи, папка, без тебя. Ванечка!.. Очень плохо…
Настасья уткнулась в шитьё, заплакала. Вдруг опомнилась, торопливо успокаивается, гладит себя по животу.
- Ну, ничего. У нас теперь новый Иван будет! Иван Иваныч!

Входит Ганс, вносит большую охапку дров, сваливает возле печи. Выходит, возвращается с большой рыбиной в руках, улыбается.
- Настья! Я слышать нас могут отпускать домой! Не будут расстрелять!

Ганс снимает валенки, проходит в комнату, подходит к Настасье, встаёт на колени, прижимается к её большому животу. Ганс поднимает голову, смотрит Настасье прямо в глаза.
- Ты поехать со мной? В Германия? Ко мне в дом?
Настасья поднимается, идёт на кухню, к столу, берёт в руки рыбину. Смотрит со всех сторон. Молча подходит к печке, берёт большое блюдо, нож. Идёт к столу, начинает разделывать рыбу.
Ганс стоит в дверях, смотрит на Настасью.
Настасья смотрит на Ганса:
- Здесь мой дом. Здесь…

Зима.
Легедза обрюзг и не бреется, равнодушно бросает палку, волчонок её приносит.
Волчонок уже подрос.
Подходит Варвара, приносит с собой корзиночку. Во время разговора Легедза продолжает бросать палку волчонку. На эмоциональных нотах бросает её дальше.
Варвара снимает платок с корзинки:
- Товарищ Легедза, а я Вам поесть принесла!
Легедза равнодушно смотрит на Варвару:
- А, ты…
- Что это Вы, небритый весь! Запустили себя совсем! Следить некому, заботиться…
- Что же ты всё ходишь и ходишь… Тебе что, немца что ли не досталось… на постой?
- Зачем Вы так? Обидно даже слышать! Вы вот сами-то почему до сих пор в лагере живёте? Один… Ни в баньке не помыться, ни еды домашней! Я вот пирожков напекла - поешьте!
- Хорошая ты девка, Варвара! Тебе бы жениха… такого же… хорошего…
- Да где ж его взять-то? Вот, если бы такой, как Вы, например, посватался…
- Посватался раз… Хватит…
— Это Вы про Настасью что ли? Так она про Вас уже и думать забыла! Тоже мне, выбрала называется! Немца! Бессовестная! То ли дело - Вы! И наш, и военный! При должности! И видный такой!
- Варвара, опять ты… Говорил же тебе - сердце у меня одно. И если там уже есть кто - другому кому там уже места нет. И хватит об этом.
- Да что же это она Вас, приворожила что ли?! Одно слово - волчица! Ни себе, ни людям! Поешьте пирожков лучше! И легче станет! Домашние! С капустой!
Варвара развернула тряпицу и поставила корзинку с пирожками перед Легедзой.
Легедза берёт пирожок, держит его и кидает волчонку, тот ловит на лету и моментально проглатывает. Кидает второй пирожок.
Варвара возмущённо:
- Да что же это Вы?! Разве ж я для зверёнка Вашего старалась? Обижаете Вы меня, товарищ Легедза! - Забирает корзинку. - Я думала Вас угостить! А то смотрите на меня, что волчонок Ваш! Совсем уж я Вам не по нраву?! Всё Наську что ли никак не забудете, так она вон - брюхатая, родит скоро!
Легедза вскакивает:
- Однолюб я, ясно?! Однолюб. Если полюбил кого – всё. Навек! Понятно тебе?! Или ещё как объяснить?!
Легедза быстро подходит к столбу с рельсом и начинает бить по нему со всей силы.
Со всей деревни на работу потянулись немцы.

На дорогу из двора выходит Ганс.
За ним, вразвалочку, неторопливо идёт Настасья с пустыми вёдрами. Вдруг она роняет вёдра, резко оседает на завалинку, хватается одной рукой за стену, другой за живот.
Ганс испуганно оборачивается, подбегает к Настасье, приседает, поддерживает её.
Настасья, тяжело дыша:
- За Варварой беги… Пусть Бабку Марфу зовёт… Началось, кажись…

В доме у Настасьи хлопочут бабы: бегает Варвара с тазом, Марковна перебирает в сундуке тряпьё, откладывает белое.
Бабка Марфа сидит рядом с Настасьей. Та лежит на кровати, которую передвинули на середину. Настасья вся мокрая, раскрасневшаяся.
Марковна тихонько молится.
Варвара испуганно смотрит, прислонившись к печке.
Настасья рожает, кричит. Вокруг хлопочут Бабка Марфа и Марковна.
Варвара испуганно отбегает на кухню, садится за стол, сжимает кулаки.
Заплакал ребёнок.
Бабка Марфа и Варвара улыбаются. Бабака Марфа Держит ребёнка, Марковна помогает укутать его в полотенце. Бабка Марфа улыбается:
- Ишь ты, какой бутуз!
Варвара нерешительно подходит, смотрит на малыша, на Настасью, улыбается:
- На тебя похож - такие же глазищи!
Настасья, еле слышно, пересохшими губами шепчет:
- Слава Богу!

Марковна поворачивает ребёнка Настасье, улыбается, бабка Марфа и Варвара вытирают мокрый лоб малыша.
Настасья с трудом улыбается, глядя на ребёнка, устало падает с локтей на подушку.
 
Открывается со скрипом дверь, заходит Иван и останавливается в дверях, осматривает всё вокруг, на глазах проступают слёзы:
- Ну, здравствуй, дом родной! Долго же я пёхал…

На кухню выходит Варвара, увидев Ивана кричит:
- А!!! - Рухнула на табурет. - Мамочки… Иван…
Иван улыбается:
- Не узнал… Неужто Варвара?
Варвара испуганно кивает головой:
- Тебя же… Ты же…
Иван шутливо:
- На войне погиб? Врут! Не верь им!.. Хозяйка-то где моя?
- Так… Тут она. Сына родила вон. Ой… - спохватывается Варвара, закрывая рот руками.
Иван побледнел:
- Весело…

Выходит Бабка Марфа с белыми испачканными тряпками в руках и ушатом с водой.
- Батюшки светы… Ваня… - Спохватывается. - Иди-ка отсель! На улицу! Иди-иди… Нечего тут мужикам! Нечего! Ох ты, Господи…
Марковна крестится, увидев Ивана, оглядывается на Настасью.
Настасья закрыла лицо руками.

Председатель и Иван, крепко выпив, разговаривают. В подсобке лесопилки, на газетке, скудная закуска, бутылка самогона.
Разговор не клеится. Видно, что Иван мыслями где-то далеко. Смотрит в одну точку, отвечает немногословно.
Председатель вздыхает:
- И всё-таки - что ж мы так-то? Не по-людски… Тебя бы надо всей деревней! Встретить, как полагается! Ведь из мужиков-то только мы с тобой и вернулись! С разницей, правда, в двенадцать лет… Ну, да ладно! Будем! С возвращением! Эх, надо было всех позвать…
Выпивают, закусывают.
- Ни к чему это всё. Не герой.
- Понимаю. Ни за что семь лет огрёб, понимаю… Ты сейчас, наверное, на весь мир в обиде.
- На обиженных воду возят.
- Мы тут все тебя ещё в сорок первом оплакали… Как же там они? Написали бы, как есть - «пропал без вести», а то «погиб»! Как будто кто вас там по головам считал! Тогда ведь толпами пропадали! В окружение что ли попал?
- Не помню. Бахнуло - в ушах звон, в башке темнота. Очнулся у немцев.
- А кто и сам сдавался?
- За других говорить не буду. Люди разные. Всем жить охота.
- И как потом? В лагерь?
- По дороге сбежал.
- Да говори ты толком, что из тебя всё, как клещами тянуть приходится! От меня что ли таишься?
- Отвык. Иной раз лучше помолчать.
- Знаешь, Вань. Как бы там ни было - всё позади. Кругом люди. Свои. Родные. Не надо так. Не держи злобы. Всё равно ничего не изменишь. Очерствел - понимаю. Так оттаивай, давай! Домой вернулся.
- Два концлагеря. Три побега. Партизанил. Наши пришли - штрафбат. После войны лагеря. Наши. Вышел по амнистии. Вопросы ещё есть, гражданин начальник?
- Да уж. Целый роман. С продолжениями. Вернулся. И Слава Богу! Давай!
Иван опрокидывает стакан залпом. Выдыхает, морщится.
- Крепкая.
- А то! Бабка Марфа у нас по этому делу - во всей округе первый спец!
- Тяжко приходилось?
- Да как всем. Терпимо. Вот, лесопилку бы наладить! Построить где, подремонтироваться, да на продажу бы досок, тёсу…
- Ну, с этим делом я на «ты». Не переживай! На лесоповале приходилось. А тут у Степана всегда порядок был. Так что запустим пилораму. Бензину только надо будет.
- Да это я в районе выбью! Вот обрадовал ты меня, не знаю как! За это давай ещё! По маленькой! – Выпивают. - А то уж я и не знаю, за что браться! Староверов сюда жить позвал - им церковь нужна. Строить некому - немцев дали. А им пиломатериал. А тут и ты, как раз. Прямо всё и сходится.
- А немцы-то шустрые, я гляжу. Всё успевают. И работать, и отдыхать. С чужими жёнами.
- Ты Настасью не вини. Она, как на тебя похоронку получила, знаешь, как убивалась! Выла! Чёрная вся ходила. Двенадцать лет прошло! Шутка ли… Тут кто хош отчается.
Иван опустил голову, молчит. Затем выдыхает:
- Убью.
- Кого?
- Обоих.
- Грех тебе за такие слова!!!
Иван смотрит председателю в глаза:
- А ей?!
- Бог ей судья! Думаешь, каково ей сейчас? Чуть-чуть ведь не дождалась! Слышал я: бабы сердцем чуют! Жив кто или убит. Только тоже, окаменели сердца-то у них! У наших баб! И слёзы у них все высохли! Всё выплакали! Думаешь ей другая семья нужна? Немец этот?! Или старшой их, конвойный? Тоже свататься хотел! Дитё! Дитё она хочет родить!
- Так, разве будет не блудное оно, дитё-то?
— Это одному Богу известно. А уж если сподобил родить, то и дальше управит!!!
- Да что ты всё: Бог, Бог… Где он был-то всё время твой Бог? Сверху наблюдал?
- Не богохульствуй. Испытания нам, грешным, давал. Тяжкие. Непосильные. Только знаю я: кто их прошёл… без остатка… того он и благословит!

Утро.
Пьяный Иван стучит в дверь. Несколько раз.
Настасья подходит к дверям, прижимается к косяку, не открывает, вся сжалась. Её трясёт. По щекам градом льются слёзы.
Разговор идёт через закрытую дверь на крыльце.
Иван прижался головой к двери.
С обратной стороны к двери, как к человеку, прижалась Настасья, медленно гладит рукой дверной косяк.
Иван с большим трудом произносит:
- Столько ждал - дождался. В собственный дом не пускают. Ладно, можно и через закрытую дверь. Привык… К закрытым-то дверям… Слышишь? - Садится на ступени. - Вот они ступеньки. Вот они перила. Строил для себя. А сижу, как чужой… Так ждал этой минутки и сказать нечего… Я ведь всегда так и думал. Подойду к тебе, обниму, прижмусь… И молча стоять будем… Долго… Мы ведь друг друга всегда и без слов понимали… А мне одних глаз твоих хватало… Ты смотреть насквозь умела. И как это у тебя?.. Совсем забыл, как волосы твои пахнут… Так хотел подышать этим запахом… А ведь и правда - сказать-то нечего… Я тебя понимаю. Ты меня понимаешь… - Закуривает. — Вот как бывает. Взял писарюга штабной, да и напутал. Похоронил меня где-то, крыса тыловая… И всю жизнь мою переменил… И я написать не мог. Ни из плена, ни из леса, ни из наших лагерей… Получается, что ты не виновата, да и себя мне, вроде, винить… тоже не за что… Что будем делать-то? Что молчишь…
Настасья тихо сползает по дверному косяку, кусая губы.
Заплакал ребёнок. Настасья вскочила и побежала в дом.
Иван слышит её шаги, качает головой, улыбается.
- Мне-то теперь куда…

Немцы идут на работы мимо дома Настасьи в сопровождении Легедзы.
Иван поднимается со ступеней и идёт к калитке.

Немцы идут по дороге, а Легедза - сбоку от них - с автоматом наперевес, курит.
Иван выходит за забор, Легедзе:
- Старшой, дай-ка закурить!
Легедза останавливается, пристально смотрит на Ивана.
- Колонна, стой!
Немцы останавливаются, смотрят на Ивана и старшину.
Иван смотрит на военнопленных:
— Это, значит, строители коммунизма?
- А ты сам-то кто такой? Документы имеются?
- Не кипишуй, начальник! Местный я. Откинулся недавно!
- Справку покажи!
- Да в порядке справка, закурить лучше дай!
- Говорю: справку покажи! - направляет на Ивана автомат.
- Тихо-тихо, начальник! Тут вот, в левом кармане - доставать?
- Доставай, доставай!
- А ты не шмальнёшь часом? - Достаёт справку. - На, читай! Буквы-то знаешь?
- Блатуем, значит… Ну-ну… - Разворачивает листок.  Липатов Иван. Это какой же Липатов?
- А вот видишь дом сзади меня? Так вот я его построил!
Легедза покраснел, заволновался:
- Муж Настасьи что ли?
- Он самый.
- А говорят: убили тебя. В сорок первом…
- Говорят: в Москве кур доят! Так папиросу-то дашь-нет?
Легедза возвращает Ивану справку, достаёт папиросы. Иван закуривает:
- Который тут из них в мой дом в гости заходил?
- Вон - белобрысый! А ты чего задумал? Я за них отвечаю - имей в виду!
- Так, потолковать малость.

Иван смотрит на Ганса.
Ганс смотрит на Ивана.
Иван хватает автомат Легедзы за ствол.
- Начальник, дай-ка волыну твою!
- Сдурел?!

Иван дёргает на себя автомат за ствол и одновременно резко и сильно бьёт головой в лоб Легедзу.
Легедза падает, автомат остаётся в руках у Ивана.
Легедза быстро вскакивает, подбегает к Ивану, хватает за автомат.
- Ты что?! Новый срок захотел?!
- А ты чо, начальник? Фашиста защищаешь?!
- Пленный он! Говорю тебе: мне за них башку открутят!!! А если и кого порешить вздумал, то жену свою - сучку немецкую!!! Подстилку!!!

Иван резким движением выкручивает ремень автомата и сильно бьёт Легедзу прикладом в челюсть.
Легедза падает ещё дальше.
Иван стоит с автоматом в руках, смотрит на Легедзу. Бросает автомат в сугроб.
На шум уже сбегаются односельчане.
- А, ну, повтори, вертухай поганый, что ты сказал?!
Иван подходит с Легедзе, рвёт его за грудки, одновременно сильно бьёт головой.
Легедза снова падает. Его лицо уже всё в крови. Легедза подбирает снег, прикладывает к разбитому носу. Бросает кровавый снег на землю, достаёт штык-нож.
Иван достаёт из сапога свой нож.
Бабы начинают причитать, набрасываются на одного и другого и растаскивают в стороны.
Легедза кричит:
- Ну, урка, недорезанная! Ты у меня побежишь сейчас по этапу! Прямиком к стенке побежишь! Захват оружия! Нападение на конвой! Телесные повреждения! По полной намотаю!!!
- Чо ты гонишь, начальник? Какое нападение?! Ты чо, не выспался?!
- Давай, покуражься напоследок! Вон, у меня свидетелей сколько!!!
- Каких свидетелей, сявка ты краснопёрая?! Это чтобы в нашей деревне друг на друга телеги катать? Спроси лучше, кто тут что видел?
- И спрошу! У каждого!!!
Бабы сразу расступились, разошлись в стороны.
Легедза кричит:
- А ну, назад! Свидетельские показания буду снимать! Куда?! Стоять, я сказал!!!
Бабы расходятся, не оглядываясь.
Иван спокойно:
- Не кричи! Свидетелей не будет. Можешь не стараться. А по морде получил за то, что тоже переступал порог моего родного дома…

Настасья видит в окно конфликт Ивана и Легедзы, прижимает ребёнка к себе, плачет.
Ребёнок тоже начинает плакать. Настасья тут же берёт себя в руки, пытается улыбаться. Убаюкивает ребёнка, укладывает в колыбель.
Бросается к сундуку, роется в нём, достаёт икону, протирает её ладонью. Смотрит на неё, крестится, целует и идёт с ней к углу, где полочка для икон и лампадка.
Настасья ставит икону на полку. Возвращается к сундуку, находит бутылочку с лампадным маслом. Наполняет маслом лампадку, зажигает фитиль.
Идёт к окнам, зашторивает их, возвращается к иконе, бухается перед ней на колени.
- Матушка! Царица Небесная! Богородица! Заступница! Помоги! Согрешила я, дура глупая! - Сквозь слёзы, постепенно переходя в рыдания. -  Не дождалась я мужа! Немножко не дождалась, не почуяла! Отчаялась, веру потеряла! Как бес попутал! Разум затуманило! Матушка! Нет мне оправдания! Прости дуру грешную! Уж так ребёночка хотела! Так хотела! Когда вдовой считалась - совесть не грызла! А теперь! Когда Иван вернулся! Живой!!! Как я теперь людям покажусь? Как в глаза им посмотрю, стерва я бесстыжая! Сучка похотливая! Прости, Заступница!

Заходит Ганс. Стоит в дверях, молчит.
Настасья быстро утирает слёзы, встаёт.
- Настья…
- Откуда ты свалился на мою голову…
- Настья, я должен тьебе сказать…
- Ну, что тебе-то ещё, Господи…
- Я должен поступать, как мужчина. Твой муж прийти назад. Он очень долго ждать такой момент. Я должен уходить. Семья - есть главное!
- Надо же… Благородный какой…
- Я хотеть сказать… Огромный, большой спасибо тебе… Я никогда никого не любить… Я никогда не встречать такая женщина… Я буду жить… Иметь счастье, что я жить не напрасно… Я просить простить меня… Я просить забыть…
- Благослови тебя Господь!

На полевой кухне вместо Настасьи теперь хлопочет Варвара.
Немцы притихшие.
Ганс, весь потускневший, ничего не ест, сидит молча, уставившись в одну точку.
Отто ест с аппетитом:
- Всё-таки справедливость восторжествовала! Я верил!
- Ты о чём…
- О твоей связи со славянкой! Всё-таки есть высшие силы! Они не допустили этого брака!
- Мне бы сейчас пулю в лоб, а ты радуешься…

Варвара перебивает:
- Ели бы, остынет! Товарищ Легедза, ведь вкусная каша! Почему никто не ест?! Выбрасывать прикажете?

Легедза смотрит на дорогу:
- Аппетит не нагуляли! Вот сейчас в лесу брёвнышки потаскают - всё сметут!

Мимо лагеря на лошади, запряжённой в волокушу для брёвен, проезжает Иван, смотрит на лагерь, на Легедзу.
Легедза смотрит на Ивана, встаёт.
- Заканчиваем приём пищи! Для получения наряда на работы строиться!
Немцы неохотно подчиняются приказу. Встают из-за стола, идут строиться.
Легедза командует:
- Становись! Равняйсь! Отставить… На лесозаготовку сегодня… Пойдут у нас… Все!

Немцы по двое человек завозят брёвна на накат лесопилки. Везут по рельсам на тележках. Скатывают брёвна в штабель, закрепляют распорками.
На лошади, запряжённой в волокушу, подвозят брёвна из леса.
Легедза стоит, курит, наблюдает за работой.
Иван принимает брёвна на накат сверху, выравнивает хлысты, проверяет надёжность распорок.
Ганс принимает брёвна внизу наката, тоже выравнивает брёвна.
Ганс и Иван переглядываются.
Двое немцев не могут сдвинуть с места очень кряжистое бревно.
К ним подходят ещё двое. Вчетвером они, наконец, трогают с места тележки, медленно, с большим трудом, упираясь, везут бревно по рельсам. Докатив тележки до места, освобождают захваты на тележках.
Бревно само не скатывается.
Все четверо, упираясь, толкают его вниз.
Бревно трогается, катится вниз, где стоит Ганс.
Деревянные распорки не выдерживают удара большого бревна и переламываются, освобождая ещё несколько брёвен.
Покатившись вниз, брёвна заваливают Ганса, он кричит.
Все замерли, смотрят вниз.
Легедза торжествует:
- Ну вот. Есть Бог на свете! Слышь, каторжанин?! Нету больше жёниного полюбовника!
- Ты что?!
- Не переживай! Сактируем!

Ганс еле слышно стонет.
Иван подбегает к гансу:
- Живой он!
Иван бросается вниз наката, смотрит сквозь брёвна.
- А ну! Навались! Что стоите?!
Немцы стоят.
Иван хватает верхнее бревно, с большим трудом отводит его в сторону.
Иван кричит:
- Сюда все! Не сдюжу один!!!
Иван упирается в бревно, но сил у него не хватает.
Легедза машет рукой:
- Да чёрт с ним! Пусть сдохнет, гад!
Иван выпрямляется и кричит во весь голос:
- Сюда!!! Бегом!!! Что встали, фрицы недобитые?! Аллес!!! Ком цу мир!!! Шнель!!!
Немцы осторожно спускаются по брёвнам к Ивану. Хватают верхнее бревно.
Иван командует, встав посередине.
- Раз-два, взяли!!! Ещё - взяли!!!
Ещё одно бревно откатывается в сторону.
Иван и немцы хватаются за самое крупное, которое свалилось сверху.
- Распорки возьмите!!! Расклинивай!!! Раз-два, взяли!!! Ещё - взяли!!!
Все красные от надрыва, но сил не хватает.
Иван кричит Легедзе:
- Чо стоишь?! Навались на кряж!!!
Легедза тоже спускается вниз, упирается в кряж бревна. Иван продолжает командовать.
Наконец, бревно поддаётся и скатывается с распорок, освобождая Ганса.
Ганс стонет, его руку прищемило между брёвнами.
Иван хватает его за рукав, тащит на себя, выдёргивает руку, рвётся рубаха Ганса.
Немцы стоят, смотрят на Ганса.
Обессиливший Иван садится рядом на бревно.
Легедза садится с другой стороны.
Одежда Ганса порвана, видно заголившееся плечо. На груди Ганса татуировка с молниями «СС», посредине которой глубокий шрам.
Иван смотрит на Ганса, молчит, неторопливо закуривает, смотрит перед собой.
Легедза часто дышит:
- Живучий, гад.
Иван смотрит на Легедзу, на Ганса:
- Не то слово.

Ганс сидит за столом. Правая рука его висит, как плеть. Левой рукой он пытается есть кашу. Рука трясётся. Ганс смотрит перед собой, время от времени кашляет, морщится. Пытается перебить кашель чаем. Рука с кружкой дрожит.
Подходит Легедза с фляжкой, очень пьяный:
- Ну что, фриц, второй раз родился?! И пожалел тебя, знаешь кто? Настасьин муж! Вот кто! Иван!!! И лагеря прошёл - и ваши, и наши! И войну! А вот подишь ты! Не ожесточился сердцем! Пожалел врага! И знаешь почему? Потому что он - советский человек!!! А благодаря кому?! Благодаря товарищу Сталину!!! Которого не стало… - Утирает слёзы. - Это великая утрата… Невосполнимая… И не радуйтесь, сукины дети!!! Если надо будет - мы снова любому врагу!!! Рога пообломаем!!! Потому что наша страна - самая сильная в мире!!! Потому что мы!!! Будем помнить нашего!!! Великого!!! Вождя!!! Всех времён… И народов…
Падает пьяный.
Двое немцев спешно уносят Легедзу в палатку.
Варвара чуть не плачет:
- Как «больше нет товарища Сталина»? Как же… Что же теперь…

Председатель удовлетворённо осматривает всё вокруг.
Иван налаживает лесопилку: наводит порядок, проверяет механизмы, где надо смазывает.
Председатель помогает Ивану, как может, установить пилы на пилораму.
Иван умело вставляет между пилами размерник, проверяет натяжение.
- А я ведь немца-то этого узнал…
- Какого немца?
- Какого-какого… Настасьиного!
- Как это узнал?
- Так. В сорок втором познакомились. В лесу. Лютый зверь. Матёрый!
- Не… Ты что?! Спутал ты… Наша немчура — это эти… Как их? Трудовики что ли!
- «Фольксштурм» хочешь сказать?
- Да шут их знает! Старшина говорил: не вояки они, короче!
- Вояки… И ещё какие! Каратели.
- Как же это? - Закуривают, Иван продолжает закреплять пилы.
- Я после концлагеря партизанил… Да всю войну считай. А каратели тогда за нами охотились. Обычные части сунутся в лес и назад - боятся. А эти - нет… Сначала по пятам за нами шли, потом мы их шугнули, как следует. Думали, в болота загоним - сами сдадутся. Нет!!! Подготовленные! Выживать умеют! В лесу, как у себя дома! А этот, Ганс, - Оберлейтенант. Хотя, конечно, вряд ли. Форма общевойсковая, а на груди - наколка «две молнии» - «СС»! Так вот.
- И наколку разглядел?
- Я ему в рукопашной её пометил. Финкой.

Зима 1942 года.
Брянские леса. В лесу перестрелка.
Партизаны преследуют карательную группу немцев.
Те умело сопротивляются, отстреливаются.
Партизаны кидают гранаты. Взрывы. Среди немцев есть несколько убитых, раненых.
Немцы добивают своих раненых, пытаются уйти от преследования.
Группа карателей разделяется.
На одной поляне половина карательной группы нарывается на встречный огонь. Больше половины немцев этой группы убито.

Иван, в меховой шапке-ушанке, с большой бородой, преследует вторую половину по глубокому снегу. Патронов в автомате больше нет.
Иван снимает автомат с убитого немца, проверяет магазин. В это время Иван видит, как двое сцепились в рукопашной схватке на снегу. Звучит несколько выстрелов. Тело, находящееся сверху, подбрасывает. Тот, кто находится снизу, наконец, сбрасывает с себя уже мёртвое тело, поднимается, осматривается.
Это Ганс, на его лице вязаная маска. В его руке пистолет с затвором в заднем положении, порвана гимнастёрка, а разгрузка и рюкзак зацепились за сучок.
Ганс дёргает рюкзак, дёргает ещё – тот не отцепляется. Тогда он быстро снимает лямки рюкзака и гимнастёрку. На груди его через разорванную рубашку видна яркая татуировка с двумя молниями «СС».
Иван вскидывает автомат, пытается стрелять - заклинило спусковой механизм.
Ганс оборачивается и видит Ивана, встаёт, смотрит на свой пистолет, бросает его в снег.
Иван достаёт из сапога финку, пряча её в руке, поднимается в полный рост.
Ганс бросается на Ивана, пытается вцепиться ему в горло, но Иван подставляет финку и Ганс падает на лезвие.
Ганс вскрикивает, хватается рукой за финку, которая вонзилась в татуировку.
Неподалёку гремит взрыв гранаты, продолжается перестрелка.
Иван пригибается, направляется в лес.
Ганс, держась за финку в груди, дотягивается до пистолета, стреляет в Ивана.

Председатель и Иван сидят на брёвнах, курят.
- Я думал всё: готов, гад!  Нет - ушёл. Живучий фриц! Даже брёвнами не убило!
- Ты точно его узнал?
- Точней некуда! Он мне ещё тогда, в лесу, пулю в спину кинул! А тут вот, когда его завалило, мой шрам как раз на его наколке! Хоть картины рисуй!
- Тогда, может, старшине сказать про него?
- И что ты ему расскажешь? Бумаги у них все в порядке - рупь за сто! Я думаю, по чужим документам они нарочно сдались, чтобы здесь затеряться.
— Вот это новость… Что же делать-то теперь с этими карателями?
- Не суетиться. Но смотреть за ними теперь другими глазами!
- Вот пути-дорожки… Не знаешь, где пересекутся! Я бы тоже… кое с кем… сейчас был бы не прочь повидаться!
- С кем?
- Да как сказать… В память врезался, а лица вспомнить не могу.

Председатель подъезжает к стройке. В бричке у него канистры с бензином.
Немцы работают, заносят доски в церковь.
Председатель останавливает лошадь, долго смотрит на немцев, закуривает.

Настасья кормит грудью ребёнка.
В дом к ней вламывается пьяный Легедза.
- Надо же… Прямо как на картине… Ну, что? Одна теперь со своим гансёнышем?! Ни мужу теперь не нужна! Ни папке немецкому!!! Где папка-то? Убёг? Хвост поджал?! Зассал немец?! Как же! К волчице её волк вернулся!!! Матёрый! Куда уж тут шакалу вонючему?!
- Не шуми. Ребёнка напугаешь.
- А пускай послушает! Пускай ума набирается! Не как его мамка дикая!!! Которая советского солдата, освободителя!!! Променяла на фашиста! На немчуру!!! На фрица поганого!!!
Ребёнок начинает плакать. Настасья спешно начинает его укачивать.

Церковь уже имеет почти законченный вид. Есть кованые решётки на окнах первого яруса, двери.
Построены леса снаружи.
Немцы заносят доски в церковь.
Один из них обращается к Гансу «Герр Оберлейтенант». Ганс оборачивается.

1941 год. Оккупированная немцами белорусская деревня.
В деревянную церковь немецкие солдаты сгоняют всех жителей деревни. Бьют прикладами, натравляют собак. Среди жителей только женщины, старики и дети.
Женщины причитают, дети плачут.
Солдатами командует молодой офицер, лица которого не видно.
В церковь уже набилось много людей, возле самых дверей маленькие деревенские дети, смотрят на офицера, плачут.
Один мальчик молча смотрит в упор на офицера.
Солдаты спрашивают офицера, закрывать ли двери.
Офицер после небольшой паузы, глядя на мальчика, машет перчаткой.
Двери закрылись, мальчик и остальные дети остались внутри.
Офицер жестом отдаёт ещё команду.
Немецкие солдаты обливают стены церкви из канистр.
Огнемётчики стоят наготове.

В большой воронке после взрыва, недалеко от церкви, лежит председатель, на которого упало орудие, прижав своим лафетом руку, ногу, часть туловища.
Председатель видит всё происходящее около церкви, пытается выбраться из-под орудия, корчится от боли.
Недалеко валяется винтовка, до которой председатель никак не может дотянуться. Скрипя зубами от невыносимой боли, он тщетно пытается выбраться из-под тяжёлого лафета орудия. Он весь раскраснелся и от боли, и от невыносимого бессилья.

Офицер даёт отмашку перчаткой огнемётчикам, и те открывают огонь по стенам церкви, облитым бензином. Моментально вспыхивает пламя.
Народ в церкви начинает истерично кричать, стучаться в двери.
Огнемётчики методично направляют струи огня в окна, на стены, крышу.
Немецкие солдаты усаживаются смотреть поудобней - кто где: на траву, на мотоциклы.

Председатель видит пожар, ещё более яростно пытается выкарабкаться, дотянуться до автомата. Это ему не удаётся.
Он кричит от боли и бессилия, бьёт затылком в землю.
Смотрит в небо, на его глазах слёзы.

Деревянная церковь полыхает, на фоне которой видны силуэты немецких солдат.
Посредине стоит и смотрит на пожар офицер.
Сзади к офицеру обращается один из немецких солдат: «Герр Оберлейтенант!» Офицер оборачивается.
Это Ганс.

Из дверей строящейся церкви выходит Ганс.
Председатель долго сидит в своей бричке, зажав лицо руками.
Это замечает Ганс и спешит к Председателю.
- Тебе есть плёхо?
Председатель долго смотрит Гансу в глаза.
- Плохо… Очень плохо… Я узнал тебя! Ты - не ополченец… Ты - «СС»! Герр Оберлейтенант!
Ганс виновато улыбается, отрицательно мотает головой, отходит от брички, идёт в церковь.
Председатель, как будто совсем обессилев, спускается на землю, долго стоит, дожидается, когда все немцы зайдут внутрь церкви.

Ганс быстро заходит в церковь, закрывает за собой массивные двери, подходит к Отто.
- Отто, по-моему, меня узнал председатель.
- Ты уверен? Откуда?
- Уверен.
Хоффман добавляет:
- Ещё и этот, Иван! Он на лесопилке твою татуировку долго рассматривал! - показывает на грудь.
Ганс смотрит на Отто:
- Что будем делать? Автомат только у старшины. Его пока нет.
- Неплохо бы его у него забрать!

Отто поправляет на себе ремень, распрямляет спину:
- Все ко мне! – Все подходят и выстраиваются в шеренгу. - Становись! Равняйсь! Смирно! Пришёл наш час!
Весь строй торжествующе сияет, стоит, как на параде.
Отто командует, удовлетворённо оглядев всех:
- Оружие к бою!
Все немцы достают из голенищ своих сапогов ножи и финки.
Хоффман с удовольствием надевает на пальцы кастет.
Отто продолжает:
- Действовать тихо и наверняка! Хоффман - на тебе председатель, Ганс - подгоняешь лошадь. Убираем старшину и уходим в лес!
Отто бросает: «хайль».
Все, по стойке смирно, повторяют этот жест.

Председатель подпирает доской массивные входные двери, проверяет надёжность.

Все бросаются к дверям, но открыть их не удаётся.
Отто дёргает за решётки на окнах - они не поддаются.
Хоффман оглядывается по сторонам, хватает доску, прикладывает её наклонно к стене. Вторую доску кладёт на неё. Получается наклонный трап.
Остальные начинают ему помогать.

Настасья загородила собой дверь в комнату, задёрнула занавески.
Легедза не унимается.
- Что ты на меня свои глазищи вытаращила?! Что ты меня ими сверлишь?! И так уже всё нутро, всю душу мне выжгла!!! Всё обуглилось вот тут уже!
- Чо пришёл тогда, сказала же: дорогу забудь!
- А как мне тебя забыть?! Как?! - Падает на колени, опустил голову. - Полюбил я тебя на свою беду! Мочи нет! Целый день перед глазами! Ночью снишься! Покоя нет! - смотрит ей в глаза, - Приворожила, проклятая?!

Председатель на лесах второго яруса льёт бензин из канистры через окна внутрь церкви.
Немцы испуганно смотрят на доски, приставленные Хоффманом. Все бросаются их отставлять от стены.
Бензин льётся по стенам. Вторую председатель канистру открывает и бросает вниз.
Немцы внутри начинают кричать, стучать в дверь, звать на помощь.

Легедза смахивает со стола всё на пол. Гремят кружки, ложки, посуда.
- Где он тебя оприходовал? Тут? На столе?
- Совсем уже очумел?! Уходи!
- Ну, и как? Ласковый немец-то? А слова он тебе какие говорил? Тоже ласковые? Из речей Гитлера? Или Геббельса?
- Ты уже разум свой потерял!!! Как только таким службу доверяют?
- Так, может, и мне не откажешь?

Председатель поджигает тряпку, бросает внутрь церкви.
Вспыхивает огонь. Через несколько секунд взрывается вторая канистра.
Поднимается большой огонь и дым.
Возле церкви уже собираются много односельчан, бегают, кричат, раздают вёдра.
Кто-то бьёт по рельсу.
Варвара бросается бежать.

Легедза сидит на Настасье, пытается схватить её руки.
Настасья бьёт его по лицу.
- Только немцам даёшь, гадина?! Своими брезгуешь, сучка?! Подстилка!!!
- Пусти, ирод!
- Ничего! Не убудет! Лишний раз ляжки раздвинуть!!! Сейчас мы тебе ещё и девочку заделаем!!!
- Пусти, паразит! Иуда! Сволочь! Мразь!
- Не боись, волчица! Сейчас красивая девочка получится!!!
Вбегает Варвара, тяжело дышит:
- Там церковь с немцами горит!

Церковь изнутри полыхает, пламя начинает вырываться наружу.
Председатель стоит на втором ярусе лесов.
Односельчане становятся в очередь от колодца к церкви, начинают по цепочке передавать вёдра с водой, тушить огонь.
Председатель кричит и плачет:
- Не подходите!!! Не тушите!!! Каратели они!!! Ироды!!! Никакие не ополченцы!!! Целую деревню сожгли в такой же вот церкви!!! Я сам видел!!! Прямо с ребятишками!!! Женщин и стариков!!! Всех сожгли!!!
Прибегает Легедза, грозит автоматом:
- Слезай, дурак!!! Ты что, сдурел?! Сам сгоришь!!! С ними разберутся!!! Слезай!!! Меня же за них под трибунал!!!

Прибегает Настасья с ребёнком, пристраивает его в траву, становится в очередь вместе со всеми.

Ганс смотрит, схватившись за кованную оконную решётку. Позади него уже бушует пламя.

Председатель стоит на лесах, за спиной его всё полыхает.
- Не судите меня строго!!! На себя я этот грех возьму!!! Да прибудет кара Господня!!! Горите в геенне огненной!!! Прости мою душу грешную, Господи!!!
Председатель осеняет себя двумя перстами и шагает в бушующий огонь.
Церковь вспыхивает, как свеча.
Односельчане охают, кричат, крестятся.
Легедза падает на колени:
- Что ж ты наделал, гад!!! Из-за них же меня к стенке!!! Из-за немчуры вонючей!!!
Легедза бьёт кулаками землю, рычит.
Односельчане притихли, стоят, не двигаются.
Легедза долго лежит, не двигается, затем медленно встаёт, поднимает автомат, оглядывается на остолбеневших односельчан. В его лице появляется что-то звериное.
Легедза кричит медленно, будто рычит:
- А вы!!! Что уставились?! Почему допустили?.. Почему не остановили?.. Всех вас посажу!.. До одного!.. Всех под расстрел!.. Что смотрите?! Что вылупились?! Сколько раз я видел эти трусливые морды!!! Им командир: вперёд!!! Они назад!!! Им кричат: в атаку!!! Они назад!.. Ни одного!!! Ни одного! Назад! Не пустил! Старшина заградотряда! Легедза!!! Ни одного!!!

Заплакал ребёнок.
Легедза, оборачивается, медленно идёт в сторону ребёнка.
- Не-е-е-т!.. Одного гансёныша-гадёныша немецкого чуть не забыл!
Иван встаёт у него на пути.
Легедза смотрит на Ивана звериным взглядом:
- Сгинь, гнида лагерная! Убью!!!
Иван встал, как встают в бою – насмерть!
- Ты и есть настоящий фашист!

Иван хватает ребёнка, прижимает к себе и закрывает его собой.
Подбегает Настасья и заслоняет собой Ивана с ребёнком, расставив руки в стороны. На лице Настасьи столько ненависти, что она напоминает настоящую волчицу. Смотрит на Легедзу, не моргая, прямо в глаза.
Легедза ликует:
- А вот и подстилка немецкая!.. Что глазищами зыркаешь?! Вся семейка в сборе!.. Сдохните, твари…
Легедза вскидывает автомат, досылает патрон в патронник.
Волчонок, привязанный к забору, вздрагивает. Повторяется звук затвора автомата. Волчонок резко вскакивает, обрывает поводок и бросается на Легедзу, вцепившись ему в горло.
Легедза хватается руками за горло, падает, пытается освободиться от волчьей пасти, пробует кричать, но получается только рык и бульканье крови.
Легедза корчится на земле, но волчонок не отпускает его, громко рычит. Наконец, Легедза слабеет и утихает.
Все односельчане в ужасе.
Волчонок ещё долго держит зубами его горло, теребит в разные стороны, затем отпускает Легедзу. Злобно озирается по сторонам, рычит. Вся пасть его в крови, вместе со слюной капает на землю, на мёртвого Легедзу.
Все вокруг, как парализованные, уставились на волчонка.
Церковь рушится.
Некоторые вздрагивают.

После большой паузы к волчонку медленно и уверенно подходит Настасья.
Волчонок оборачивается, смотрит на Настасью, не рычит и не пугается.
Настасья расстёгивает ошейник, бросает его на землю.
Волчонок отходит от Легедзы, останавливается, оглядывается и медленно убегает в сторону леса.
Все провожают взглядом убегающего волчонка.

К Настасье подходит Иван с ребёнком, стоит молча.
Настасья оборачивается, поднимает на Ивана глаза, долго смотрит. Из глаз её покатились слёзы.
- Прости меня, дуру глупую… Прости, Ванечка…
Они крепко обнимаются. Все втроём.
Иван молчит, потом шепчет на ухо Настасье:
- А ты говорила: не даёт нам Бог сыночка? Смотри…
Ребёнок на руках Ивана улыбается.
Настасья смотрит на ребёнка, утирает слёзы, тоже начинает улыбаться.

Звучит песня

Постою на берегу,
Да в студёный омуток…
Из ромашек на лугу
Тихо поплывёт венок.
Ты плыви, венок, плыви
Да за милым вслед…
О моей простой любви
Больше не услышат, нет…

Община староверов стоит вдалеке с телегами, вещами, скарбом. Среди них и несколько мужчин, и женщин. Дети, старики.
Все молча смотрят на происходящее.