Я одолеваю дорогу в люди

1.Введение.
В декабре, 27 числа, 1957 года я получил диплом об окончании физико- математического факультета и нагрудный знак. Тогда ещё нагрудные знаки были серебреные и их выдача отмечалась в дипломе.
 Я был безмерно рад тому, что, благодаря или вопреки своей многострадальной и многотрудной судьбе, объединяющей в одно целое разные периоды моей жизни( безмятежное детство, война, сиротство,  работа в колхозе, выбор дороги в люди, учёба в университете) я  в одном из ведущих  физико-математических вузов страны получил фундаментальное высшее образование и реальный шанс встать на путь науки по той профессии, о которой много мечтал.

Главную свою задачу на этом этапе своего существования я видел  в том, чтобы собрать свою семью вместе и проложить путь к науке.  Исходя из своего анализа тогдашней ситуации востребования развития физики в обществе,  я полагал: это время скоро настанет, ещё немножко и всё станет для меня и для жены на нужное нам место, ещё надо немного потерпеть. Но как оптимизировать задачу: чтобы жить было где и при этом  заняться наукой?

У меня после защиты диплома появились сразу три возможности получить какое-то жильё: общежитие в университете ( см. « Меня понесло…); поступить на работу в ХФТИ (Харьковский Физико-технический институт) АН УССР и ждать окончания строительства жилья ( оно уже велось, ждать — года два, по моим оценкам); получить направление на работу во ФТИ МСМ (Физико- технический институт Министерства Среднего Машиностроения, г. Сухуми).

 Общежитие в университете ни меня, ни Ларису не прельщало: студенческий балаган она, полагал я, никогда бы не выдержала.  По этой причине я не мог брать на себя ответственность взваливать на Ларису   испытание студенческим балаганом и  отказался от этого предложения, хотя работа в университете  меня , по-видимому, и  могла бы  устроить.

 Работа в Сухуми: на разведку мы ( я и В. Бойко) направили В. Ш. Он провёл там переговоры, привёз от  директора вызов на нас троих и сказал, что там очень хорошо: под окном растут агавы; что это такое, я не знал, думал, что оставалось только подставить  корзину и экзотика упадёт туда сама.  Квартиру я там  получил бы сразу ( об этом уже была письменная гарантия директора Сухумского института Кварцхавы ), но меня настораживали некоторые обстоятельства: изменения климата,  местный характер и нравы живущих там людей, а, главное, то, что этот институт был создан для немецких пленённых физиков и химиков ( я не думал, что разбитые немцы, хотя и пленные, но разбитые и знакомые мне ещё из войны, могли дать что-то дельное молодому научному сотруднику ),  тем не менее, я ждал, когда подпишут в ХФТИ  вызов из Сухуми.

Развязка наступила в конце января 1958 года: меня вызвал на «ковёр» заместитель директора ХФТИ АН УССР акад. Антон Карлович Вальтер ( известный физик-ядерщик,  пионер развития в СССР ядерной физики, обрусевший немец, профессор, .вёл у нас курс ядерной физики,  очень умный и добрый человек).
Он мне сказал - «Я тебя могу  отпустить, но тогда ты сделаешь ошибку, а я этого допустить не хочу, если ты хочешь получить зарплату за  январь, то выходи завтра на работу, а если не хочешь, то подожди ещё: ты принят на работу без испытательного срока на должность младшего научного сотрудника, ты один из совсем не многих так принятых.

 Сколько же добрых людей довелось мне встретить на моём пути!?
Я внял этому доброму человеку и на следующий день вышел на работу на то место и в то подразделение, где я делал дипломный проект, в группу Николая Ивановича Мочешникова.

Мне дали место для жилья в одной из комнат Института ( такое маленькое общежитие). Я тут же поехал в Красноград, и там  встретился с Ларисой.  Мы обсудили ситуацию и пришли к выводу: я пока поживу в институтском общежитии,  она закончит свой учебный год, уволится из работы и приедет летом ко мне. Сашу ( ему тогда уже пошёл третий год ) мы оставим на бабушку Машу ( бабушку Ларисы ) в Натальино, так её называли,  хотя она  была Мариной. Так решили, так и поступили: летом серьёзные дела  делать правильней, чем зимой.

Лариса без всяких серьёзных препятствий устроилась на работу в Харькове в среднюю школу преподавателем украинского языка и литературы, но школа эта находилась очень далеко от моего института ( где-то на средине  проспекта Сталина, или Московского, точное тогдашнее  название этого проспекта я уже забыл. Знаю только, что этот проспект тянулся от площади Тевелева до завода ХТЗ, километров на 30, не менее ).
Там же, в этой школе, Ларисе библиотекарша предложила пожить  у неё на тёплой веранде; как ту зиму мы прожили на той «тёплой» веранде, я не знаю, знаю только, что мы остались живыми и не совсем замёрзли.
 Летом ( это был уже 1959 год ) мы нашли около нашего института «угол» для нас двоих и работу Ларисе в школе, в лесопарке, на средине пути от нашего института на старой площадке до посёлка Пятихатки, где создавалась новая площадка для института и где нам должны будут выдать жильё.

 Мы не долго перебивались на этом угле, как нам  выдали в новом доме, в трёхкомнатной квартире на третьем этаже комнату  размером аж 19 кв. метров.  В нашей квартире была вода (с начала прозрачная, как стёклышко. а потом, как постоит немного на воздухе, красная, как варёный рак), был газ для кухонной плиты и колонка  нагрева воды для ванной. В квартире был один балкон, но он нам не достался, кухня имела площадь 10 кв. метров, потолки — 3 метра в высоту. Пол был покрыт линолеумом только  в кухне, а в коридоре и комнате - деревянный пол. Лифта не было. Был открыт уже продуктовый магазин, в который иногда привозили ( женщины знали  день привоза) очень вкусную одесскую или краковскую колбасу из Чугуева или Купянска..  Открылся детский садик. Была  уже построена и стала функционировать школа для начальных классов днём, а для старших — во вторую смену.  Сотрудники института обслуживались внутренней поликлиникой, а остальное население — городскими поликлиниками и больницами.
Лариса ездила в лесопарк в школу, чуть позже  её взяли на работу в наш институт в должности копировальщицы, теперь она ходила на работу по асфальтированному тротуару метров 300 до работы и радовалась этому.
Лариса быстро освоилась с этой профессией, уловила смысл в чертежах и уразумела, какой порядок должен быть в этих чертежах, одним словом, она в какой-то мере стала приобретать строительную профессию, стала в неё «вростать» и пробилась в лучшие.

Я комнату, как жильё для семьи, получил ближе к концу 1959 года, а летом на следующий год мы с Ларисой взяли  Сашу, бабу Машу, тёщу  и, таким образом, собрали свою семью вместе. Тёща пошла на работу в аптеку (она находилась в начале Сумской, с нашей стороны, автобус ездил от дома до аптеки, так что ей ходить не приходилось. Красота!). Сашу отдали в детсад, но он стал часто болеть, и я стал исправлять ситуацию  работой ночью.

Изменения в моём статусе вселяло в меня веру и надежду в будущее для меня и моей семьи. Я начал привыкать к тому, что я такой же разноцветный, как другие люди, и что уже моя жена и её родственники воспринимают меня как  главу семейства.

2. Харьковский Физико-технический институт АН УССР ( 1958 — 1975 ).

Меня определили в состав группы Николая Ивановича Мочешникова. Николай Иванович (просто Коля) закончил Ленинградский политехнический институт за 2 года до моего прихода на работу и по тем временам  был уже опытным специалистом.
Меня он и его коллеги по комнате  встретили хорошо и тепло, знакомится нам не пришлось, мы были уже знакомы из дипломной практики.
2.1. Придя в группу, я получил задание  закончить техническое оформление магнитометра и написать проект статьи в научный  журнал под названием « Приборы и техника эксперимента».

Я предложил  железонасыщенный зонд - основу нашего прибора - поместить внутрь соленоида и запитать этот, внешний соленоид, высоко стабильным током. Я исходил из того, что магнитное поле соленоида точно рассчитывается. Поэтому, меняя силу тока в этом соленоиде и его положение в пространстве,  можно точно измерять величину магнитного поля, определять его направление и его флуктуации по сигналу  магнитонасыщенного зонда,   связывая выдаваемые им результаты с величиной поля в соленоиде. Наши эксперименты подтвердили эти заключения.

Я написал проект статьи, Николай Иванович подправил их, и мы отправили статью в редакцию и вскоре получили журнал с опубликованною нашей статьёй и оттисками. После публикации в институт пришёл ряд просьб ( Дубна,  Сухуми и Москва) помочь  магнитометром на время каких-то там экспериментов; там, на этих экспериментах, и пропал наш магнитометр. Это была моя первая научная публикация. Она подняла мой профессиональный и конструкторский авторитет,  со мной теперь разговаривали вежливо.
 2.2  Через какое-то небольшое время меня направили на ускоритель электронов- сначала надо было чем-то там помочь, а потом, как оказалось,  навсегда я там ( на ускорителе) и прирос, о чём сожалел Николай Иванович и я тоже.

У меня всегда складывались такие условия, что свободно по науке я передвигаться хотел, но не мог: всегда надо было заканчивать какие-то «хвосты», а пока я их  заканчивал, «выростали» новые, как правило, мною и придуманные, так что  творческий процесс никогда у меня не заканчивался. Связей и дружбы с Николаем Ивановичем я никогда не терял.

Ускоритель электронов на энергию 100 МэВ во ХФТИ АН УССР был тогда самым большим в Европе и вторым в мире после ускорителя на энергию 1 ГэВ в США,  у Пановского, в Стенфордском университете , директором которого он был и уже вёл исследования по пространственному распределению нейтронов и протонов в атомном ядре, и за исследования по которым затем он получил Нобелевскую премию.

Наш ускоритель был спроектирован и изготовлен внутри института нашими сотрудниками, часто «на коленках» в мастерских, но с подсказками, а то и просто по опубликованным работам от Пановского и других авторов.
 
Основные наши научные результаты в области линейных ускорителей электронов на то время -  разработка технологии изготовления ускоряющего волновода, нагруженного металлическими дисками, методом диффузионной сварки ( я к этой  работе не и мел никакого отношения). Работа показала, что методом диффузионной сварки можно чуть ли не в лабораторных условиях изготавливать ускоряющие волноводы, нагруженные металлическими дисками, с очень прочной механической и вакуумной конструкцией. Но.  главное, на что должно ответить создание этого ускорителя, по моему мнению, заключалось в том, что бы определить физические и технические средства создания более мощных ускорителей этого класса, определить круг чисто физических проблем, которые перспективны для решения на таких ускорителях.

Работали тогда на нашем ускорителе специалисты с двух - трёхлетним стажем и  с образованием Харьковского политехнического института. Эти ребята, как техники, работали грамотно, но по физике им явно не хватало знаний.

 К началу моего прихода на ускоритель из Ленинграда ( НИИЭФА, НИИ- электрофизической аппаратуры ) стали приходить детали и узлы ускорителя на 300 МэВ, как ускорителя для отработки режимов отладки основного ускорителя на энергию 2 ГэВ,  уже были возведены здания для этих двух ускорителей на новой площадке в  Пятихатке.

Зачастили с приездом туда работники Министерства Среднего Машиностроения и сам Министр Славский, конструктора из Ленинграда и др.  На новой стройке дела требовали грамотных инженерных кадров, поэтому на 100 МэВ -ускорителе  оставили меня, как начальника ускорителя, и по моей просьбе 4-х толковых лаборантов.  Я ещё принял молодого выпускника Харьковского университета Фурсова Г. Л.  Мне несказанно повезло: Гена был добрейший и умнейший инженер и научный сотрудник ( он эти две функции успешно соединял). Мы с ним стали мастерами по управлению и ремонту ускорителя.

 Несколько слов о том, что собой представляет линейный ускоритель электронов, который является слаженным  сбором различных работающих в унисон систем: генераторные и передающие ВЧ и СВЧ, узлы и линии с импульсной мощностью в десятки МВт  ( клистроны, магнетроны и др.), волноводы, узлы и приборы откачки на вакуум, источники питания стабильным переменным и постоянным током, линии передачи  высокого напряжения, дозиметрия и прочее-прочее. КПД этого и, вообще, такого  такого ускорителя составлял не более пяти процентов.  Наука всегда стоила дорого.

 Всё это шумит, кричит по делу, кричит просто так и сливается в какую-то единую какофонию.

  2.3.Мы начали с того, что привели ускоритель в рабочее состояние и создали  творческие и дружественные отношения, лаборанты у нас тоже выполняли творческую работу.  Они управляли ускорителем, вели журналы с фиксацией всех  работ, которые велись на ускорителе, и под расписку передавали смены, а ускоритель работал круглосуточно в три смены.

 И вот однажды я спускался по ступенькам в пультовую и слышу какой-то спор, который вёл начальник смены Саша Ч. Саша был мало образован, он постоянно интересовался песенками авторскими, разными сплетнями, мог в оперативном журнале сдачи смен  записать, что ускоритель работает без отвёртки, что означало, что при приёме — сдаче смены в инструментах при проверке их количества не оказалось отвёртки. Как оператор, он был одним из лучших. Я не мог разгадать этот феномен,  но в тот момент я остановился, прислушался к разговору и услышал:- «когда была такая «музыка», как сейчас, Петренко с Фурсовым делали ...» Смысл этого феномена дошёл до меня и заключался в том, что Саша раскладывал какафонию на ноты и голоса, упорядочивал  их и определял поломку по их связям с изменением в характере звучания ускорителя.  Я считаю, что это явление, открытое простым лаборантом, имеет важное  научное и практическое значение .Тогда я ещё не догадался оформить его официальным документом, например, изобретением. В дальнейшем я им пользовался постоянно. И даже при том, что мне медведь наступил на уши, я своих сотрудников иногда удивлял и поддерживал этим свой профессиональный авторитет.

2.4. Нас было мало, и  мы все работы на электронном пучке делали вместе, никаких споров по авторству у нас не было, ускорительщики тоже были авторами научных публикаций, а не,  как в других институтах, обслуживающей группой: каждый эксперимент всегда требовал другого качества пучка, не такого, как уже был  отработан  ранее. Почти всегда получить новое качество пучка было сложнее и труднее, чем измерить какие -то зависимости. При понимании этого положения результат эксперимента достигался качественнее и быстрее.

Мы совместно с физиками- ядерщиками повторили опыты Пановского, получили такие же результаты, как и он: нейтроны в ядре располагаются  на периферии поверхности ядра. За эти исследования Роберт Пановский получил Нобелевскую премию. Он трижды приезжал в СССР и каждый раз я с ним встречался. Причина наших встреч заключалась  в том, что  предложенные им системы «очистки» электронного пучка, изготовленные у нас наспех, мною модернизировались  и  оживлялись..  Я имел дело с двумя такими системами: на ускорителе 100 МэВ ( крайне не продуманной ) и на ускорителе на энергию 2 ГэВ ( не менее непродуманной ).

В процессе ускорения электронный лучок взаимодействует со стенками ускоряющего волновода и остаточным вакуумом, в следствии чего он «загрязняется» другими частицами, исключающими проведение  экспериментов. Такие пучки надо очищать, пропуская их через магнитные поля, и доставлять к экспериментальной мишени в концентрированном виде без всяких примесей других частиц.  Классическая схема очистки, предложенная Р. Пановским,   в «железе» представляла собой для ускорителя на энергию 2 ГэВ  2 поворотных магнита по 1 4 т в каждом, 2 квадрупольные линзы по 8 т каждая  и одна немного легче..Система должна была перенести ускоренный пучок в сторону на 50 метров от оси ускорения и на удаление 300 метров от выхода электронного пучка из ускорителя. Всё это надо было отъюстировать с точностью до сотых миллиметра, запитать их током со стабильностью +-10–5А .

В дальнейшем Н.Г. Афанасьев, руководитель исследований по рассеянию электронов на ядрах, перенёс их на ускоритель на энергию 300 МэВ. И дальше... что - не ядро, то кандидатская диссертация. Так было,  пока дирекция не вмешалась в эту фабрику диссертаций.

Н.Г. Афанасьев был моим злейшим врагом, Но, когда на Совете ХФТИ обсуждали  список кандидатур в лауреаты Госпремии за работы по электронным ускорителям (я тогда уже был в Москве) Николай Георгиевич  предложил мою кандидатуру и, говорили, яростно её отстаивал.

 2.5.В дирекцию нашего  института обратился Радиологический институт открыть тему исследования по влиянию ускоренных электронов на функционирование систем  живого организма. Меня позвал  Антон Карлович с тем: можно уже проводить такие эксперименты, позволяет ли их проводить состояние ускорителя на текущий момент, не  рано ли. Я поддержал направление этих работ. В опытах использовались лабораторные белые крысы — самцы,  более устойчивые к  изменениям внешней среды.

Проведение работ по  этой теме пережило смерть ускорителя на энергию 100 МэВ и перешло на другие ускорители на новой площадке. По результатам исследований,  примерно, в 1976 году в Атомиздате была опубликована наша совместная монография, она активизировала эти и за тем  другие, более глубокие, исследования этого направления.

2.6. В 1960 году  ускоритель на энергию 100 МэВ посетил И.В. Курчатов. Меня назначили давать  ответы на его вопросы. Его сопровождали директор ХФТИ Кирилл Дмитриевич Синельников и Антон Карлович Вальтер. Я не заметил, откуда взялись охранники, но на дверях у входа в помещение ускорителя они уже стояли.  Игорь Васильевич и его сопровождающие вошли со стороны ускорителя на втором этаже, поприветствовали меня, и Игорь Васильевич сказал: - «ну, начинайте свой рассказ». Я не успел начать рассказывать, как у них возник какой-то спорный вопрос, и они ушли.

Это было «сегодня», а «завтра»  вышла газета «Правда» и сообщила о смерти Игоря Васильевича Курчатова.

2.7. Мы с Геннадием Леонидовичем как не стремились, как не настраивали ускоритель, но выше какой-то величины (примерно, 5 мкА) ток ускоренных электронов нам поднять не удавалось: всегда задний фронт импульса тока ускоренного пучка как будто обрывался. Я сообщил об этом начальнику отдела Игорю Александровичу Гришаеву. Он послушал меня и сказал: - «Витя,  не майтесь дурью, это грязь»..Я ещё  несколько раз повторил своё обращение к нему, но ответ был тот же. Скоро и я, и Гена забыли про это.

И вот месяца через три или четыре англичане опубликовали работу, где описали эффект обрыва импульса тока. Смысл этого явления состоял в том, что пучок электронов, пролетая через периодическую структуру, не только получает энергию на своё собственное ускорение, но и отдаёт часть её сам, взаимодействуя с этой структурой,  которая затем  и расходуется на обрыв длительности импульса тока у задних импульсов. Это явление, я так думаю, по воздействию на дальнейшее  развитие линейных ускорителей электронов равнозначно принципу автофазировки. Его существование не позволяло создавать этот тип ускорителей с большой интенсивностью. После английской публикации пошёл всплеск работ по физике этого явления и методам борьбы с ним. Например, ускоритель «Факел» в Институте атомной энергии, созданный с учётом последующих работ по этому явлению, имел интенсивность тока почти на три порядка выше, чем ускоритель на 100 МэВ в ХФТИ.

Таким  образом, я по недостатку научного опыта, по слепому доверию к начальнику и его научному опыту, и, наконец, по недостатку на тот момент своего ума (как видите, я тоже принимаю на себя немножко  вины), да, простите вы меня: я был молод!.
 Я прошёл мимо своего научного счастья! И страна моя тоже прошла!
Надо больше сомневаться и отстаивать своё мнение и снова иногда возвращаться к нему для проверки, но уже на более высоком уровне!

У учёного не должно быть: «это сделать нельзя».   Надо попробовать ещё раз это сделать.

2.7.В разгар событий по обрыву импульса тока мне позвонили от Учёного секретаря и сообщили, что англичане, которые приехали в нашу страну, желают посетить наш ускоритель. Что делать, ведь на старой площадке остались только две институтские власти: главбух, но мне «туда не надо» и зам. директора по общим вопросам ( Исиченко Николай Романович), вот сюда мне и «надо», но так высоко я еще не забирался. Через его секретаря я зашёл к нему и поведал  о   моих мотивах  обращения к нему. Он, не выслушав меня до конца,  «включил» высокий свой звук и начал осыпать меня всякими словами, до меня только дошло, что я спекулянт и пытаюсь на «дурыку» сделать ремонт помещения ускорителя. Я сначала слушал и соображал, что мне делать дальше и не заметил, как я потерял над собой контроль и  бессознательно перешёл в режим такого же ора, но на него. Наша «беседа»  кончилась тем, что он на меня заорал: - « вон, что бы я больше тебя никогда не видел». Я ушёл в глубоком помрачении ума и духа: подать заявление на расчёт сегодня или подождать до завтра. Никому и даже жене я ничего не сказал. На следующий день в глубоком раздумье утром я иду на работу и слышу, что меня кто-то  зовёт  по имени ( уже на территории института, в кругу цветущих роз ), я оглянулся и увидел Николая Романовича. Он  меня спросил, приходил ли ко мне вечером начальник ремонтного цеха. Начальник этого цеха, не то, что приходил,  а прибегал.  Ремонт был сделан быстро и качественно, а мы с Н. Р. остались добрыми друзьями. При наших случайных встречах он всегда интересовался моими домашними и рабочими делами.

Это- один тип руководителя, с такими руководителями можно работать и делать большие дела. Мне приходилось по делам посещать многих директоров, больших и важных,  из институтов, тоже больших и важных. Я  почти всегда встречал именно таких руководителей.

Но есть и другой тип руководителей, которые ещё бродят по нашей жизни, я встречал и таких руководителей.

Такого типа руководители — трусливы, они берут нас на «понт».
. Надо всегда держать своё «я»!
 
2.8. Это было в начале 60-х годов. Меня позвал Антон Карлович и сказал: -  «я Вас прошу оставить сотку ( ускоритель на 100 МэВ ) и заняться системой параллельного переноса (системой очистки ) пучка, время  сдавать ускоритель  Госкомиссии, а система не готова к приёмке: там что-то у них не получается, возьмите всё в свои руки.

Пришлось снова менять место работы, но всё-таки не смысл работ, смысл модернизации системы был общим,  что и  для большого ускорителя, это облегчало работы по вводу в действие системы..Составляющие системы очистки пучка не имели юстировочных механизмов. Для поворотных магнитов пришлось создавать их  с помощью листов железа, толщиной 1мм. Нашли железо для шунтирования обмоток квадрупольных линз. «поймали» пучок электронов чуть ли не на потолке помещения и , главное, что я сделал: изменил принципиальную схему фокусировки системы, изменением  вида фокусировки пучка при его переносе.

Летом 1964 года явилась Государственная комиссия по приёмке ускорителя под председательством Ивана Васильевича, директора ИТЭФ (Институт  теоретической и экспериментальной физики). Комиссию сразу отвели на площадку в лес, где уже был накрыт стол и стояли закуски в ожидании меня с фотографией пучка на мишени магнитного анализатора, который отстоял от выхода из ускорителя  на расстояние 300 метров. Я явился, показал снимок пучка, и приём ускорителя начался…

2.9. После этого  события, мне как важной персоне по сдаче ускорителя в работу, Игорь Александрович Гришаев ( мой начальник отдела) предоставил отдельную  новую комнату в новом корпусе для написания диссертации. В комнате была новая мебель и сейф.   В написании диссертации я и сам был заинтересован. Диплом кандидата наук помогал тогда жить и материально, и морально. Лариса иногда помогала мне в оформлении рисунков и прочих материалов. Работа над диссертацией закипела.

Я  в диссертации, в основном, сосредостачивался на системах очистки пучков, их конструкции, распределению магнитных полей по радиусу, по влиянию неоднородности полей  на качество пучка на выходе из системы. Сравнение двух  систем очистки пучка показало преимущество новой системы, предложенной мною: она легко управлялась (зависимость размеров пучка на мишени от параметров полей в магнитных составляющих системы  была менее «крутой», чем в системе Пановского),  была лишена потерь электронов при транспортировке их к мишени.

Очень трудно налаживать установку, если её элементы конструкции имеют массу в десятки тонн,ещё и без юстировочных механизмов. Выход из этой ситуации я нашёл путём  попарного шунтирования обмоток квадрупольных линз, что создавало на оптической  оси системы линз  «перекос» полей и смещение пучка в той или в другой плоскости, т.е. квадрупольные линзы могли теперь работать и как корректоры электронного пучка.

Диссертацию к защите я представил в 1968 году на Совет Харьковского университета, Защита прошла успешно, но официальный оппонент В.И. Котов высказал существенное, с его точки зрения, замечание: я небрежно представил методику юстировки по пучку, тогда как эта методика является достоянием нашего Института и нуждалась в более полном изложении.

 В 1969году в Цахкадзоре ( Ереван) проходила V11 Международная конференция по ускорителям. Я выступил там с докладом о пучках нашего ускорителя, вёл заседание проф. Аматуни, он меня, как докладчика, представил профессором, на моё отрицание этого обращения ко мне, он сказал: - «будете!» Его предсказание сбылось!

Там я снова встретился с проф. Пановским..Узнав о работе системы с изменённой схемой, он порадовался и пригласил меня в США.


2.10. Во время работы над диссертацией я сошёлся взглядами на проведение совместных интересных исследований  с Анатолием Довбней;  он, так же как и я, родился и учился в Краснограде, он уже в то время владел программированием и работой на ЭВМ.  Кроме моего интереса к совместным работам, меня ещё об этом  попросил и Гришаев И.А.

Я с Толей перенёс к нему в комнату свой стол, и у нас очень быстро образовалась научная группа по динамике электронных пучков: я, начальник группы, Толя – главный расчётчик, Ира Дудкина и Зоя Колот обрабатывали  результаты.

Мы проанализировали, какое влияние на сгусток электронов оказывает система переноса пучка, как распределяются по энергии электроны на длине   сгустка ( с большими энергиями -в начале сгустка, с меньшими- в конце ). Это «открытие» сразу же   подсказало идею получать малые энергетические разбросы электронов: необходимо если на выходе ускорителя установить  дополнительный ускоряющий волновод и нужным образом сфазировать  сгусток относительно ускоряющей в нём волны.

 Вот таким образом мы  получили энергетический разброс, примерно, 0,1 процента. Это был рекорд! Для развития экспериментальной физики этот результат очень важен. Анатолий Николаевич  сосредоточился на обработке этого результата и написания кандидатской диссертации, которую представил к защите на Учёном Совете в МИФИ и затем успешно её защитил.   
2.11 Я, опираясь на помощь мною организованной группы по динамике пучков сосредоточился на систематизации материалов на мою докторскую диссертацию.

Но не тут-то было: меня снова перекинул начальник отдела исправить положение с состоянием хоздоговорной работы закрытого типа. Мне это уже надоело, но тем не менее
я стал исправлять хоздоговорную работу и благожелательно относится к приглашению поменять Харьков на Москву.

 А.Н. Довбня принял группу по динамике пучков, став её единоличным руководителем. На этом поприще он, мой ученик,  потом добился признания как крупный учёный в области линейных ускорителей и ядерной физики, став академиком АН УССР.

Я же поправил   дела с договорной работой, потом  выполнил одну, я сказал бы, выдающуюся  работу. История с этой работой заключалась в следующем: ко мне обратился доцент Валентин Дмитриевич Воловик Харьковского университета с просьбой поставить эксперимент о возможном возбуждении звука при взаимодействии электронов с веществом. Я договорился поставить этот эксперимент на ускорителе 300 МэВ. Меня куда-то вызвали, а группа В. Д. подготовилась и стала экспериментировать. Как только я освободился, мне сообщили , что эффект отсутствует: звук не возбуждается.

Я приказал схему эксперимента не демонтировать, поспешил разобраться в этом лично. При взгляде на картинку осциллографа у меня «засветилась» мысль: картина на осциллографе есть не что иное как шумы приборного типа,через которые полезный сигнал не «пробивался». Я вооружился связью с оператором пульта управления ускорителем и стал с его помощью уменьшать ток электронного пучка. С какого-то шага уменьшения тока ( не сразу) на осциллографе показалась очень чёткая и красивая кривая -продифференцированная синусоида, как и должно было быть: перегружались усилители.
Эксперимент спасён, важный результат получен!!!

Мы направили для печати статью по этому эффекту в самый строгий и принципиальный Журнал Экспериментальный и Теоретической Физики (ЖЭТФ). Ждать пришлось недолго, статья была опубликована без всяких замечаний, а вскоре мы получили хвалебное изложение этой статьи на английском языке  из США.

Такое редко встречается, а в моей деятельности - впервые!!!

Как всегда хорошая работа вызвала поток подобных работ. В этом направлении появились работы в ФИАНе, Курчатовском институте, МИФИ, за рубежом и в других институтах. Публикация этой работы совпала с моим переездом на работу в Институт ядерных исследований АН СССР.