(№90 «Ширинского вестника»26 июля 1995 г.)
С именем Георгия Василюка читатель «Ширинского вестника» уже знаком. Год назад газета уже опубликовала с сокращениями его фантастическую повесть «Переходный мир». Любителям фантастики его произведение понравилось, нелюбителям… впрочем, они его и не читали.
Сегодня мы предлагаем вниманию подписчиков первую главу новой повести Василюка. Это тоже фантастика. Напомним, что Георгий Василюк – сибиряк, выпускник журфака Иркутского государственного университета и, как вы догадались, писатель-фантаст.
Виктор Сергеевич Стрельцов
Я сидел у телевизора, по которому предавали очередной проблемный репортаж об очередной погубленной речке и заводе, который никак не может куда-нибудь деть свои стоки. Обо всем этом я догадывался больше по изображению, звука почти не слышал. Уши были забиты какой-то ватной тишиной, словно по ним нахлестали намыленной мочалкой.
После посещения детского дома я уже второй день чувствовал себя не в своей тарелке. Хотя ничего такого я там не увидел. Дети как дети. В пионерских галстуках и при комсомольских значках. И шумели, как в обычной школе, а отнюдь не ходили по струнке. Чисто, стены не исцарапаны, туалеты не изгажены. Наверное, нас водили не в худший детский дом. А, собственно, почему все-то должны быть плохими? Но тогда… Зачем там Лина? Степановы зря не приходят. Может быть, на этот раз она ошиблась? Да она ли это была?
Тань, а, Тань, - позвал я жену.
-Ну, чего тебе?
-Я сегодня, кажется, Лину видел.А вот то, что он здоров, как бык, определил сразу.
-Какую Лину? Уж не эту ли…
-Да, ее. Но я не уверен.
-Так позвони в милицию, быстро установят. Этой семейкой там очень интересуются, до сих пор ищут. Как в воду, говорят, канули, причем вместе со всем своим барахлом.
-Кто говорит?
-Да все. А Олю ты там не видел?
-Нет. А при чем…
-А при том. Она, кажется, ей мама, хотя у них вообще не понять было, кто кому кто. Но ты уж, наверное, разобрался. Думаешь, я ничего не замечала?
-Вещун на сердце?
Я усмехнулся с тайным злорадством, потому что твердо теперь знал: ничегошеньки, кроме сплетен да догадок у Татьяны не было. Уж Ольга об этом позаботилась.
-А сына втянул тоже ты? Или его вторая ведьма окрутила?
Я уже опять не слушал, тишина обволакивала.
…Зеркало. Оно было вделано в стену, и перед ним стояла тумбочка. На ней десятка два или три пачек в новенькой банковской обертке. Ольга сказала, что это не все, далеко не все. Что-то они не понимали, делали не так. И эти деньги, кажется, пятьдесят тысяч… Что, по-другому было нельзя?
-Можно… Но нельзя, - сказала Ольга.
-А если кто-нибудь зайдет, ну я или соседи, у вас же дверь никогда не запирается, кому попадут эти тысячи?
-ты не возьмешь, а другие, которых предполагаешь, сюда не войдут.
-А почему именно перед зеркалом? Это у вас…
-Тише, тише, молчи.
-Почему.
-Нас могут подслушать.
-Но кто?
Степановы появились у нас года четыре назад. Я помню, как они переезжали. Подъехала большая крытая машина, и из нее стали выгружать ящики. Такие деревянные, хорошо заколоченные ящики, по которым невозможно было определить, что в них: книги, посуда или оборудование для какой-нибудь адской лаборатории. Впрочем, о лаборатории, тем более адской, я тогда не подумал и вообще решил, что это не переезд, а просто привезли товары для соседнего продмага. Но ящики начали заносить в наш подъезд. Единственным, что как-то относилось к переезду и вселению жильцов было пианино, не заколоченное, старинное, очевидно, хорошей работы, мне так показалось, хотя я не специалист.
Вокруг ящиков хлопотали грузчики, а распоряжался среднего роста, плотный и, очевидно, большой физической силы человек с крупным, налившимся краской лицом, на котором выделялся большой расплющенный нос и острые серые глаза, посматривающие из-под белесых бровей. Хотя и на глаза, и на брови да и на лицо его я, признаться, обратил внимание много позже. А вот то, что он здоров, как бык, определил сразу. Четыре грузчика, взявшись за ближайший ящик, нахмурились, покачали головами и отошли. Тогда он, поманив их пальцем, попросил взвалить ящик на спину и один потащил его на четвертый этаж.
Долго рассматривать эту картину я не мог, через несколько минут должен был быть мой автобус. Не люблю опаздывать, хотя с меня за это особо и не взыскивают. Однако одно дело – прийти пораньше, неторопливо разложить бумаги, выкурить сигарету, спустившись этажом ниже, обсудить с сослуживцами последние футбольные новости или какие-нибудь другие новости и, дождавшись мелодичного звонка, войти в кабинет к шефу, и совсем другое – ворваться туда впопыхах, не успев причесаться. Просто несолидно.
…Эта удивительная и не простая для всех нас история и началась удивительно. С Ольгой мы познакомились при достаточно странных обстоятельствах.
Как раз за три месяца до переезда к нам Степановых у нас родилась дочь. Мы ее долго ждали и хотели. Сын уже вырос и из капризного, но в общем управляемого мальчика превратился в нигилиста и рокера – так их, кажется, называют. Правда, я все время путаю, какие это рокеры – те, что рок любят, или те, что по ночам ставят на уши весь город на своих мотоциклах. Костик обожал и то, и другое. Его мы явно, как сейчас говорят, упустили. Таня всегда предупреждала, что моя нелюбовь к детям маленьким (как, впрочем, и к большим) добром не кончится. И наверняка так бы оно и случилось, если бы…Но я забегаю вперед, да и речь сейчас не о нашем разлюбезном Косте.
Словом, у нас родилась Юлька, этакое маленькое, розовое и милое существо, которое требовало к себе почти королевского внимания и очень плохо спало по ночам. Сначала попытались выписать Танину маму, чтобы, как водится, «поводиться». Однако Таня от бабушкиных услуг быстро отказалась. Не потому, что Леонида Андреевна была неспособной нянькой. Она излишне часто стала подсказывать Тане, как ей мыть тарелки и, что особенно возмутило Таню, как открывать форточки в комнате, где спала Юлька, - наполовину или только на треть. С Костиком в свое время таких проблем не было. Мы жили в общежитии и, когда уходили смотреть фильм «Благословите зверей и детей», поддежуривала наша комендантша, Нелли Максимовна, женщина развратная до неприличия, но добрая и умеющая ладить с начальством (иначе нас давно бы вытурили из «несемейного» общежития). Короче, бабушке сделали хорошие проводы, на которые она все равно обиделась, и Юлькой пришлось заниматься мне, в том числе прогуливать ее в коляске, чего я особенно не любил. Прогулки эти обязательны, кислород, видите ли, им нужен. Моя мама, очевидно, не прогуливала – ни возможностей у нее не было, ни колясочки, которых тогда не выпускали, ни мужа, который ушел в пятидесятом, да так и не вернулся. А вот живу же и ничего?
Итак, выписывал я осточертевшие круги вокруг детского грибка, вспоминая об отложенной статье, которую требовал серьезный журнал, и как-то вдруг уперся взглядом в женщину, катавшую точно такую же коляску. Когда она со мной поравнялась, я посмотрел, что там. А там был маленький ребеночек, но не спеленутый, и даже не совсем ребеночек, а как бы объяснить, кукла что ли? Только большая и живая. Смотрит на маму и говорит вполне нормально, хотя, конечно, и детским голосом:
-Мама, ну сколько еще лежать? Похожу?
-Доченька, нельзя так быстро.
-Мне можно.
-Доченька, я знаю, что можно, но нельзя, дядя смотрит.
-Да ничего, пусть походит, - сказал я, а сам, как последний идиот, уставился на мать. Таких женщин, клянусь, я до этого еще не видел.
Высокая, стройная, с хорошими бедрами и высоким бюстом, такие сразу бросаются в глаза. Черты лица ее можно было назвать правильными, но вздернутый нос и тонкие капризные губы вносили в него некоторый диссонанс, впрочем, тоже приятный. Однако все это я заметил и оценил не сразу. А вот глаза… Потрясающие глаза, огромные глубоко синие, словно это были два сжатых неведомой силой, сгустившихся небосвода. Много позже я заметил, что они могли быть разными, иногда прозрачно-серыми, а порою становились изумрудно-зелеными, искристыми, когда она не грустила, но такое случалось редко.
-Вы так считаете? – спросила она. –Ну, раз дядя разрешает…
Ребенок только того и ждал. Схватившись ручонками за край коляски, он легко спрыгнул на землю. Теперь я уже ясно видел, что это девочка, лет приблизительно трех, хотя и слишком маленькая, хрупкая для трех. Точно – живая кукла.
-Они очень быстро растут, - сказала Ольга, которую тогда я, естественно, не знал, как зовут. – Правда?
-Конечно, - согласился я, взглянув на свою мирно посапывающую Юльку. – Пусть растут, чем быстрей, тем лучше.
-Вы меня не поняли, - сказала Ольга с досадой и даже поморщилась. – И я не знаю, как это изменить.
-А зачем?
-Что, зачем?
-Изменять.
В этот момент подошел тот самый коренастый и краснолицый атлет. Взглянув на девочку, копающуюся в песке, он быстро направился к ней.
-Лина, пойдем.
Та с неохотой оставила песочницу и жалобно посмотрела на мать.
-Сейчас даст реву, - подумал я.
Но девочка лишь закусила губку, подала ручонку отцу, и они пошли к подъезду.
Ольга с облегчением вздохнула.
-Она что, больная?
-Да, больна.
Ольга с сожалением посмотрела на пустую коляску.
-Что теперь только с ней делать?
-Как вас зовут? - спросил я, не ответив на ее вопрос. Да и не ко мне она обращалась.
-Ольга.
-Виктор.
Я не имею привычки вот так знакомиться с женщинами, но это произошло само собой.
Она некоторое время раздумывала, потом подала руку. Рука была теплой, нежной, какие бывают у женщин в ранней молодости, пока не успеют иссушиться или обрасти мускулами от хозяйственных сумок и мегатонн перестиранного белья.
-Зачем теперь эта коляска? - продолжала она какую-то, очевидно, мучившую ее мысль.
-Так ведь прогуливать не надо, - ляпнул я не к месту.
-Да. Да…
Забеспокоилась Юлька. Ольга нагнулась к ней.
-Ах, какая малышка. Ей уже три месяца и два дня Хорошо выглядит, но подкармливать смесью «Малютка» больше не стоит. Срыгивать начнет, потом увидите. И маме ее нервничать ни к чему.
-Вы врач?
-Я? Да… Пожалуй, врач
-Как здорово! Моя супруга…- и тут я вспомнил, что случилось с дочкой Ольги. Какая же она врач, если своего ребенка вылечить не может?
-А вы не беспокойтесь. Вам совершенно не надо ни о чем беспокоиться.
На лице Ольги появилась усмешка или это мне показалось?
-Я не сделаю вам плохого. Может быть, и хорошего тоже, но плохого-то уж точно. Так что, если что понадобится, заходите. Квартира у нас пятьдесят четвертая.
Она пошла к подъезду, а коляска так и осталась во дворе. Она стояла еще два дня. Потом исчезла. Наверное, кто-то забрал.
(№91. Начало в №90. 28 июля 1995 г.)
Я – Костя Стрельцов по прозвищу Худой. Меня еще называют Костылем, а также оболтусом, хулиганом и негодяем. На оболтуса и хулигана не обижаюсь, а за негодяя могу и врезать, хотя честно скажу, что не очень люблю драться. Если уж припрут или в толпе. А так трушу почему-то, хотя кожу на секцию дзюдо. Наверно, потому и хожу, что трушу. Вон Гарик, тот никуда не ходит, а ничего, не боится. Вот Гарик-то точно – негодяй и садист. Все об этом знают, но помалкивают. А девицы, так те по нему вздыхают и тайно, и явно. «Вздыхают» - это я пытаюсь по-литературному выразиться, какие уж там вздохи. Супермен – кожаная куртка, «Чезета», перчатки, браслеты с шипами. Таблеточки, открыточки, кассеточки. Мог старушке сумочку помочь донести, а мог ту же старушку до инфаркта довести. Или крысу какую-нибудь подзажать в темном углу. Нет, он не насиловал, не дурак. А так, пошутить. Я как-то прочитал у одного латиноамериканца о таких типах, там их целая компания была. Тоже шутили похоже.
Ну, я-то всегда знал, что Гарик не шибко силен, а просто наглый и не дурак, так мне, по крайне мере, сначала казалось. Вокруг него все время какая-то шушера вилась – шестерки, фарцовщики, лабухи из оркестром. Так что свяжись с таким – никакого здоровья не хватит. Хотя иной раз следовало бы заехать ему между глаз или по челюсти. Особенно тогда, с этой собачкой… Я вообще-то животных люблю, но тут какая-то дурацкая мода пришла ловить собак, кошек, ну и… Это, наверно, все медики виноваты – уничтожайте собак, они бешеные. Сам видел, как будочники их петлями давили. А мы что, хуже? В общем, перебежала нам дорогу одна дворняжка. Ничего собачка, пушистенькая. Ну, мы и давай ее гонять, пока не выдохлась. А потом Гарик…
Хотя все не так излагаю. Началось все не с собачки, а с того, что у нас в доме поселилась Ведьма. Я сначала не знал, почему ее так прозвали, клички ведь дают черт знает из-за чего. Вот меня Худым окрестили, хотя я ничуть не худее других. А Гарика – Мэр. Ну, к нему это вроде подходило – мэр, одним словом, босс. А Ведьма была обычной девчонкой. Не то что Катька-Игла – та, если на «Яве», волосы из-под шлема – вылитая ведьма. Под стать Гарику, хон так с нею, от случая к случаю. Ну, а насчет Лины…
Я слышал, как во дворе малышня кричала: «Ведьма, ведьма идет!» - и разбегалась. А потом появлялась девочка в адидасовской куртке и прочей «фирме» и шла наискось к остановке. Она училась в нашей школе в 9 «б», н была далека и от нашей команды, и от наших дел, и никто ею до поры до времени не интересовался. А потом прошел слух, что в 9 «б» всем она и верховодит, и боятся ее там жутко.
Первой из наших досталось Катьке. Она тоже претендовала не то, чтобы держать «шишку», пассия Гарика, как-никак положение обязывает. Ну, девицы ей тоже чуть не ноги мыли. Все, что у них оказывалось новенького из вещей, побрякушек, да мало ли чего, оказывалось у Катьки. Конечно, потом она возвращала, но не все. Когда Гарик узнал про ее бизнес, сделал ей бланш под глазом. Немного поумнела. Но если кто ей поперек, кроме Гарика, - не любила. Ее и учителя опасались, старались не связываться. А кто пробовал… Однажды она намекнула математичке первого года службы, чтобы та к ней не шибко, а то мол… математичка, видно, воспитывалась на наших прекрасных принципах, то есть совершенно не знала жизни. Пошла к директору. Катьку, как водится, вызвали и пожурили по-отечески. Пришлось этой дурехой нам заняться. Гарик руководил операцией. Главное, чисто и никаких поводов для милиции. Математичке пришлось многое пересмотреть в своих принципах, и Катьке с тех пор она ставила тройку без всяких.
А тут выпряглась одна подружка. Не знаю, что они там не поделили, видно, допекла Катька своим тиранством. А девчонка возьми да и окажись смелой на свою голову. Дальше по схеме: разговор без свидетелей за школой, а вечером так и в школе, в каком-нибудь кабинете, дверь на швабру, чтобы не мешали. Но на этот раз Катька сплоховала. Оказалась свидетельница. Игла на нее внимания не обратила: сидит себе да и пусть сидит. Катьку все знали достаточно, кто полезет? А та на самом интересном месте возьми и встань.
Конец я уж потом узнал от Лины. Она их поставила лицом к стенке, руки за голову и приказала так стоять и не шевелиться. Забрала ту девчонку, а дверь на ключ Заперла. Я поинтересовался, откуда у ней оказался этот ключ, она сказала, что для нее это не проблема.
«-Долго стояли?
-Пока я их не отпустила.
Стояли полтора часа и еще час сидели вываливши языки от обалдения, пока наконец не оклемались и не начали тарабанить в дверь. Сторожиха тетя Клава, освобождая их, выложила на десерт все, что о них думает, великим и могучим… Они, кажется, даже не огрызались.
Был еще случай. Парни как-то вечером к ней подрулили. В основном из-за «ведьмы». Ты правда ведьма или как? А Лина – подруга с гонором, я-то теперь знаю. Стала ломать из себя девочку-испугашку: «Что вы, ребята, да как вам не стыдно, рыцарями должны быть, а вы тут пристаете». И вообще: уйди противный. Тех это только распалило. А уж потом она развернулась. Никто, правда, не пострадал, но убегали они по-принтерски.
Катька пожаловалась Гарику. Он хмыкнул: «Разберемся» и оповестил нас, прежде всего меня, ведь Лина жила площадкой ниже. После этого я стал за ней наблюдать. В принципе разобраться с нею ничего сложного не было. Ходила одна, ни друзей, ни подруг. Родители тоже как будто не из больших начальников, хотя что-то точно о них сказать было трудно. Их почти никто никогда не видел. Правда, мой папа каким-то боком ухитрился познакомиться с ее матерью и, кажется, весьма близко, но вот это уж меня совершенно не касалось. Заодно я выяснил, что она совершенно не интересуется тяжелым роком, не курит, не связана с «колесами» (в последнем я ошибся). Зато хорошо играет на фортепьяно. Сейчас мне смешно вспоминать обо всем этом. Тоже мне детектив. Да Лину весь аппарат МВД вместе с Интерполом не выследили бы.
Данные я Гарику передал, но пока тот думал над операцией, Лина исчезла. Не было ее ни в школе, ни дома больше месяца. А потом она появилась.
Как раз в тот момент, когда Гарик, подвесив собачку за передние лапы, подносил пропитанный бензином и подожженный факел. Все были немножко не очень от этого дела. Все0таки читали про фашистов и на фильм «Иди и смотри»классная водила весь класс. Гарик, правда, после фильма сказал: «Можно было бы и поинтереснее». Вот и решил, наверное, поставить эксперимент. Все были в ужасе: неужели он будет сейчас это делать? Но с другой стороны интересно. Нет, не то, завизжит собачка или нет, а просто интересно. Когда она завизжала, задергалась, многие отвернулись. Я заорал: «Мэр, кончай!» Гарик улыбнулся и отвел факел: «Что, очко играет? Чего ее жалеть, эту тварь?» Вот тогда мне и захотелось, страшно захотелось ему врезать. Но я лишь прохрипел: «Гарик, кончай!»
«Гарик, кончай», - раздался откуда-то сзади или сверху голос.
Гарик с недоумением обернулся, и мы тоже ничего не поняли. Рядом с ним стояла Лина.
О! – поразился Гарик, опустил факел, который закурился вонючим дымом и погас. – Ведьма: Ну-ну. Ты-то нам и нужна. Игла, эта?
-Эта, эта, - встрепенулась Катька, увидев своего врага.
-Ну, что, выдерга, сама пришла? Извиняться будешь или как?
-Звери. Да и не звери вы даже. У меня слов не хватает сказать, кто вы. Ну почему. Почему вы такие? Кто вас такими сделал? (Кажется, она сказала так, а может, и по-другому, но за смысл я ручаюсь).
-Ты зубы не заговаривай. Извиняйся, а то здесь нас много, знаешь, что в таких случаях бывает? Ты ведь ничего, вон титьки какие.
-Послушай, Игла, ты мало получила в прошлый раз? Еще хочешь?
Лина, не обращая на нас никакого внимания, подошла к дереву и осторожно, чтобы не причинять особенной боли, стала распутывать проволоку на лапах дворняжки.
Тут не выдержал Гарик. Коротко размахнувшись, он ударил ее сзади по почкам в расчете, что она мгновенно срубится. Но его рука не долетела до Лины. Она обернулась.
-Не надо. Этого не надо, мальчики. Это вы с собачкой можете сделать, что хотите. Со мной не получится.
Лешка куц не внял этим словам. Наверное, слишком спокойно она это говорила. Заорать надо было, психануть. Он, наскочив откуда-то сбоку, ударил ногой по-каратэшному (полгода вроде бы занимался). И, очевидно, нарушил ее технику безопасности. В ту же секунду он перевернулся в воздухе и упал с размаху лицом в землю.
Мы потихоньку начали отступать. Между тем Лина развязала собачку и бережно опустила ее на землю. Но та вместо того, чтоб как-то отблагодарить свою спасительницу, взъерошилась, заскулила и бросилась прочь, припадая на искалеченные лапы.
-Ведьма! – заорал Витя-Цедик, и мы бросились к своим мотоциклам.
(№93. 2 августа 1995 г.)
-Нет, гражданин следователь, все было не так. Пока еще товарищ? Хорошо. Можно водички, товарищ следователь? И вообще вы на меня не давите. Ну и что, что женщина? Женщины, они, знаете ли, тоже могут недозволенные методы употреблять. Я же понимаю, Валентина Юрьевна, вам нужно мое чистосердечное признание. Ну вот, я весь тут, как на духу. Что? Доказательствами приперли? Ну, пусть доказательствами. Но про этого гада, про этого врага… этого… не знаю, как его уж назвать, я все, как на духу. Слушайте. Мне же его свыше навязали. Из главка. Будет у тебя прекрасный зам. Что? Не отвлекаться? Да я и не отвлекаюсь, все рассказываю, как было. Я же в финансах ни бум-бум. Нет, правда! Неправда? Ну, бум-бум, Бог с вами. Да, началось до него. Но колхозам что надо? Строить, правильно? А где взять материалы? Мне где их взять, кругом лимиты, ограничения. А бригады стоят. Что делать? Не то? Ну да, понимаю, понимаю… Договорились мы с Афанасьевым. Кирпич он мне дает. Без наряда. Но партия купленная, ни под каким соусом не проведешь. Что? Сколько Афанасьеву дал? Да погодите вы, расскажу. Короче, зашел я в тупик с этим кирпичом. А бригады стоят. Звоню в главк, так и так. А мне – выкручивайся, если сможешь. А наряд не дадим, этот кирпич у нас на сибирскую стройку запланирован. Но дело-то в руках горит. Ах, Валентина Юрьевна! Ну, дал, дал я Афанасьеву полторы тысячи, но почему? Зам связался. И все было решено. Вот тогда и поймал меня на крючок Степанов. Поймал, понимаете ли, на живца. А потом начал разворачивать свою преступную деятельность. Ему все удавалось. Боялись его, вы понимаете, боялись. И я боялся. Не верите? Верите? Нет, правда? А ему все удавалось. Школу в Щедрихинске помните? Приказ был: к первому сентября сдать или душу вон - билет на стол. Сам Станислав Иванович вызывал. А на эту школу даже стекла не было, и радиаторов, и кафеля. Чем стены покрасили – жуть. Сортиры, простите, лучше выглядят. У любой комиссии волосы дыбом, какая уж тут приемка. Но Станислав Иванович мне сказал: «Пусть про это у тебя голова не болит». Я понял, что комиссию он берет на себя. Значит, думаю, все в порядке. По временной схеме и акт недоделок. Не впервой. Что? Детишек жалко не было? Да жалко, жалко. Но ведь школу-то мы не такую сдали? Игрушка получилась, картинка. Ах, лучше бы мы этого не делали, теперь-то я все понимаю. Яснее? Короче, узнал Степанов о временной схеме и прочем и говорит: «Не пройдет. Председателем комиссии будет один въедливый тип, Власов». Может, знаете? «Принципиальный и на лапу ни в какую, чихал на всех и даже на Станислава Ивановича». Ну, я и раскис. «Что делать будем, Володя? Ведь голову снимут». А он, паразит, и спрашивает, сколько, мол, в кассе? Ну, в той, что у нас на «черный день» была. Я говорю, что немного, тысяч сорок. А он: «Надо восемьдесят, а лучше сто, остальное я беру на себя». «А где мы найдем людей, материалы?» «Снимем с профилактория». Тут я чуть со стула не упал. Профилакторий этот числился за моторным заводом, теперь-то вы знаете, для кого мы его делали. А Степанов: «Снимай. И про деньги не забудь. А если у тебя сомнения, так и знай: я тюремной баланды вдоволь похлебал, и на вкус, смею тебя заверить, она неприятная».
Запугал, сволочь. Ну, собрал я деньги. Часть через бухгалтерию, частью друзья выручили. Какие? Ахметьев, Ильясов, Марин. Как только намек дал, что Гость просит, они сразу раскошелились. Почему Гость, а не Хозяин? Да шут его знает. Я его кличку от Ильясова узнал, а откуда она, понятия не имею и не интересовался. Степанов сам на эту школу приехал и две недели там вкалывал. У, работать-то он умеет. Строитель сильный, таких теперь мало найдешь. Сколько он заплатил людям, не знаю. Но работали они, как звери, лучше любых армян. А Станислав Иванович ничего об этом, видно, не знал, потому что никаких звонков по поводу профилактория не было. Но с членами комиссии провел работу, как договаривались. Этоя сразу понял, когда встречал. У Власова морда каменная, мол, давайте, показывайте свой бардак. А я перед этим уже в школе побывал. «Ну-ну, думаю, Власов этот, между прочим, действительно, язва. Уж он и так, и эдак, и в каждую щель совался. А на физиономии какая-то дурацкая рассеянность и радость. Как будто ждал выговора, а вместо этого премию получил. Остальные только головами качали. Потом вздохнул и сказал: «Сколько работаю, но такого не видел. Вот как надо строить». И без разговоров – подпись на акт. А на банкете до того растрогался, что поднял бокал и сказал: «Пять лет не брал в рот спиртного, но сейчас не могу не выпить за отличную работу наших строителей. Так держать». Ме приятно, а на душе кошки скребут. Я-то знаю, какой ценой. Но обошлось. Потом Станислав Иванович вызвал, поздравил с Переходящим знаменем и сказал: «Значит, можете, если захотите? Нажимать на вас надо сильнее, нажимать». И стали нажимать пуще прежнего. Деваться было некуда. Два детсада на «отлично». Восемь жилых домов на «хорошо». Шесть ферм, птицекомплекс, водонапорная башня в Оленском. И все сразу, без недоделок. Один только профилакторий на «тройку» сделали, да и то потому, что Степанов оттуда все время людей дергал. Лучший трест в области. »Ступени качества», «Сила порядка» - так статьи о нас назывались. Корреспонденты, как мухи на мед. Да я их понимаю, истосковались, бедные, по хорошему при нашем-то безобразии. Но, заметьте, Степанов с ними никогда не хотел иметь дела. Один раз я попытался какую-то назойливую бабенку с радио столкнуть, так он сразу обрезал: «Ты, Нестор, мне их не подсовывай. Мне реклама ни к чему». Боялся, боялся, знал грешки за собой. Что, не отвлекаться? Хорошо. Сколько брали с председателей7 По-разному. От объемов зависело, от сроков. И от того, стояли их объекты в плане или нет. В среднем по тысяч пятьдесят. Но все он брал. Мне крохи доставались. Ну, хорошо, шестьдесят. Но это же слезы. Он миллионами ворочал. Откуда знаю? Да как не знать? Думаю так, одних председателей «нагрели» тысяч на восемьсот. А сколько кирпич целый проводили как битый, а лес без нарядов… Гражданка следователь, а это… Много мне дадут? Вы учтите, я ведь не для себя старался, а для дела.Сейчас же разбираются по-человечески с теми, которые для дела. Шестьдесят тысяч? Да будь они прокляты, эти тысячи, их же Степанов насильно заставлял брать. Да-да, насильно. Не верите? Эх… Последний вопрос. Кто такой Степанов? Преступник, гад ползучий, кто еще? Тоже для дела старался? А себеб сколько огреб? Нет уж, знаю я таких, меня не проведешь. Почему сам не пришел в прокуратуру? Ну боялся его, боялся. Он такой, что на все пойдет. Вы его еще не знаете…
(№96. Начало в №№90,91,93. 9 августа 1995 г.)
Это было не страшно. Нет, не страшно, а гадко и унизительно.Зачем я с ними пошла? Лина не пошла бы, конечно. А я, я пошла. Потому что боялась. Вдруг будет хуже? Хотя что может быть хуже? И понадеялась, свои же девчонки, ну ведь ничего же. А они меня окружили и завели. «Ну что, грязная жидовка?» лучше бы она ударила. Она это и собиралась сделать, но лучше бы сразу, без этого. До этого они никогда меня так не называли. В детстве я совсем не чувствовала, что я еврейка.
Правда, когда я еще совсем маленькая была, меня взяла на руки одна тетка: «Какая девочка! А вы уже водили ее в синагогу?» Папа тогда рассердился: «Как? Я свою дочь? В синагогу!?» Не знаю, почему мне это вспомнилось, наверное, потому, что все теперь о синагогах да о тех, кто уезжает. И почему уезжают только евреи? Разве здесь плохо? Папе с мамой, как мне кажется, совсем неплохо. Приходили уже к нам… Эта же тетя. Все книжки приносила к нам, а там… да не делайте вы страшные глаза. Не разобрались, что там. Библия, одним словом, этому в школе не учат. Папа, когда увидел, сказал: «Выбрось и больше никому не показывай». Но я не выбросила. Зачем? Книга хорошая, пригодится. И другие не выбросила. С ними еще разобраться надо. Самой.
А папа с мамой тоже намекали, что «здесь» трудно. В смысле не вообще, а именно нам трудно. А чего трудного-то? Ни у кого из девчонок таких джинсов не было, как у меня, и такой аппаратуры, и таких книг. Разве что у Лины.
А я, правда, начала уже где-то с шестого класса смотреть на многих свысока. Да и как можно относиться иначе к подружке в платье из ближайшего универмага? Что, пошить себе трудно, если уж нет денег и хороших знакомых? У нас за внешним видом не очень-то следят, а легкая промышленность этому способствует. Что, умно рассуждаю? Так ведь люди моей нации вообще очень умные. Но не буду хвастаться, дело не в нации, а в Лине. Этоя у нее нахваталась.
Так о чем я? Ах, об одежде. Мы-то лаже западную на выбор брали: подойдет – не подойдет. Впрочем, брали все. Что не подходило, бабушка на барахолку носила. Она сначала обслуживала папу с мамой, затем меня. Лина тоже ей кое-что сплавляла. Я-то презираю барахолку. Лина – не знаю. Скорее всего, нет, но не ходила, деньги ее вообще не интересовали, у нее всегда их хватало.
… Тогда она буквально перехватила Катькину руку. Никто и не понял, как она среди нас очутилась. Я, правда, заметила, сидит за партой какая-то девчонка, и даже узнала ее – Лина Степанова из 9 «в». О ней уже тогда какие-то темные слухи ходили. Но где же мне дальше было думать?
Что произошло потом, мне даже трудно описать. Лина швырнула Катьку в угол, как щенка, и сказала что-то из фильмов про «Дикий Запад»: «К стенке, руки за голову!» Только там это под пистолетом заставляют делать, а у Лины в руках никакого пистолета не было. Это было страшно, жутко, удивительно. Все подчинялись. Я знаю Катьку и ее подруг. Да они бы эту Лину, нас обеих… А у нее никакого пистолета не было. Со мной вот-вот истерика. А Лина собрала книжки, взяла меня за руку, и мы вышли.
Когда вышли, я выпряглась. Со мной, если распсихуюсь, трудно сладить. «Я. Это я – грязная жидовка!? Чего же ты со мною стоишь, с грязной7 Вы все нас ненавидите, все! Что мы вам сделали!?» Плачу, понятно. Потом сорвалась к лестнице. И тут услышала одно слово: «Стоять!» Остановилась, словно меня пулей ударило. Нет, правда, когда распсихуюсь, со мной никакого сладу. Даже папа боится. А мама, так вообще на кухню уходит. А чего ж им не уходить-то? Они для меня чего хошь сделают. Надежды на меня большие возложили.
Господи, до чего же все глупо и противно.
Остановилась, плачу, колотит всю. Сначала было гадко, потом стало обидно. Эти стервы раньше меня не трогали. Других девчонок трясли. Я это видела, конечно. Ну и что, меня-то это не касалось. А тут пришло такое время, что и с меня сняли табу. Я не сообразила, вот чуть и не поплатилась.
-Хватит. Жидовка-не жидовка. Я ведь тоже нерусская.
-Ты? А кто же тогда?
-Как тебе сказать. Не знаю… Да перестань ты, наконец, реветь, все кончилось.
-А эти…
-Какие? Те, что ли? Ладно, что с тобой говорить. Пошли.
-куда?
-Ко мне.
-Но…
Я снова смутилась. Нет, я действительно, ее испугалась, Лины, хотя мне ей надо было бы вроде в ножки кланяться.
-Но, но! Не пойму тебя, Виктория. Девчонка ты вроде самостоятельная, к Саше Перенцу не только с поцелуйчиками, а тут… Я ведь плохого тебе не хочу.
«Откуда она столько обо мне знает? И про Сашку… Ну, насчет «непоцелуйчиков» это она зря. Он, конечно, очень хотел, и дело до этого почти дошло, но потом я вырвалась. Он очень обиделся. И пускай. Успеет еще. Но как могла узнать Степанова? Может. Сашок и с ней?»
-Ты ни о чем таком не думай, - продолжала Лина. – Ты мне понравилась, вот и все. Но что я тебя уговариваю? Не хочешь – не надо.
-Хочу.
-Ну и ладушки.
-Дай сигарету.
-Ну и ладушки.
-Дай сигарету.
Лина вытащила пачку. Я достала одну штуку. Лина щелкнула зажигалкой, а после того, как я закурила, сигареты спрятала.
-Зря балуешься.
-Для здоровья плохо?
-В основном для лица. Ну да черт с тобой. Сигарета – не наркотики.
-А у тебя и наркотики есть?
-Ишь ты, какая любопытная. А если ты из ЧК?
-ЧК давно уже нет. КГБ.
-Молодец, соображаешь.
-А далеко?
-В Осоткино.
-Ого! Что же я скажу своим предкам? Они же, это, беспокоиться будут
(я уже все решила, но надо было хоть как-то успокоить совесть).
-Предкам? Предков надо уважать. Здесь ты. Викушка, права. У меня телефон.
-У тебя?
-У моих предков, если тебе так нравится. Позвонишь и соврешь что-нибудь для приличия.
-Я не умею врать.
-Вот как? Это ты серьезно7 Эх, ты, верная дочь Израиля.
Она потом часто меня так называла, но я не обижалась. Может быть, ей так нравилось.
По дороге я со все большим интересом смотрела на Лину. Ну, что в ней? Красивая, конечно… И… какая-то взрослая. Я перед ней себя совсем маленькой чувствовала. Потом, правда, оказалось, что она не такая уж взрослая. И поболтать любила, а иной раз и вовсе вела себя, как легкомысленная дурочка. Зачем-то записалась в авиамодельный кружок и соорудила какую-то ракету. Ракета взорвалась, к восторгу неисчислимой армии малышни из ближайших домов и едва не спалила мебельный склад. Надо было тогда видеть перепачканное растерянное лицо Лины. Она к тому же обожгла руку и разревелась. Тогда я в первый и последний раз увидела, как Лина плачет. Но все это было потом. А теперь мы ехали в почти пустом и от этого особенно грохочущем трамвае куда-то к окраине, в довольно не знакомый мне район. Почему-то она, предпочитавшая такси, на этот раз решила прокатиться на трамвае.
-Ты чего на меня уставилась? – наконец, спросила она. – Понравилась шибко, что ли?
-Ты странная…
-Почему?
-Зачем ты стала за меня заступаться?
-Хм… Зачем? А ты бы стала? Можешь не отвечать, знаю, что нет.
- А ты здорово их, как только не испугалась?
Лина улыбнулась немножко самодовольно.
-Да уж как смогла. Но ведь и мне особенно хвастаться нечем. Мне это ничего не стоило.
-Как?
-Да вот так. Наша остановка, пошли.
Дверь нам открыла мать Лины.
-Здравствуйте, девочки. А я думала, ты уж с кавалером задержалась.
-Какие кавалеры, мама? Это моя подруга Вика. Знакомься.
Ольга Ефремовна была молодой и красивой. Копия Лины, только постарше и глаза какие-то другие. Странные глаза, раз посмотришь и пока не отпустят, не оторвешься. И цвет… До сих пор не могу понять, какого они были цвета. Цвета печали, старой, больной печали…
Мы пили чай с малиновым вареньем и кофе с коньяком на выбор. Лина предпочла кофе и коньяк, сама достала бутылку из изящного барчика и разлила в маленькие рюмашки. Она говорила, что ей так нравится. Я тоже попробовала и даже немного опьянела, а мать Лины нам этого не запрещала, тихонько тяпнула коньяк вместе с нами.
-Так что у вас произошло, девочки?
-Да так, - усмехнулась Лина. – Мелкое недоразумение. А что, быть евреем – это плохо?
-Ах, вот что… Ну… Иногда очень плохо. Я помню одну девочку. Лет ей было, как вам, кажется, шестнадцать, а может, семнадцать. Спасал ее весь наш барак. Гестаповцы не знали, что она еврейка. Потом все-таки нашлась гадина, выдала. Нам всем прямая дорога в крематорий была. Но ее выдернули первой и убили не сразу, как нас…Хотя зачем это я? Почитайте в книгах, там про это много написано.
Я слушала и ничего не понимала. Какие гестаповцы, какой крематорий? Матери Лины на вид было чуть за тридцать, хотя если учитывать возраст Лины, то около сорока. Но все равно как могла она во всем этом участвовать?
-Правильно, мама. Про твои концлагеря уже достаточно осветили. Я же тебя про сейчас спрашиваю.
Сейчас? А что сейчас? Хорошая девочка, красивая. Умная. Хочешь музыку послушать?
Это она меня.
-Хочу. Думала, поставят какие-нибудь новые сногсшибательные записи. Но мать Лины повела нас в комнату к фортепьяно. Насчет классики я не такая уж профан. Музыкалку кончила да и вообще интересуюсь. Поэтому могла оценить игру Ольги Ефремовны. Класс! Возможно, консерватория.
-Ты поняла? – спросила она меня, когда окончила играть.
-Здорово!
-Вот и все. И ничего страшного не будет, правда?
Я кивнула.
-Ты хочешь пойти в педагогический?
От этого вопроса я растерялась окончательно. Я никому и никогда не говорила о своей давней мечте. Я ведь, действительно, хотела стать учительницей. Только умной и доброй. Но папа с мамой решили, что я буду учиться на врача. Не представляю себя врачом. Я же крови боюсь, а эти трупы в моргах? Ужас! Но папа сказал, что учителя нищие, и вообще это удел посредственностей.
-Да? Ну, может, ты и права. Только вот мне кажется, что у тебя выбора нет. Любой другой будет плох. Тебе же хочется стать учительницей, правда?
Это было правдой. Но я и заикнуться тогда не могла об этом своим родителям. Но это тогда. А после, чем больше общалась я со Степановыми, тем чаще приходило ко мне ощущение легкости и свободы. Я переставала бояться. Словно невидимая, но страшная власть Степановых передавалась мне…
(№97. Начало в №№90, 91, 93, 96. 11 августа 1996 г. Прислано Василием Иванченко.)
Я влюбился в Ольгу. Никогда не думал, что это может случиться со мной. Ну, в детстве я влюблялся. В одну девчонку. И страшно было думать, что она узнает. К тому времени у меня были, ну, не то чтобы отношения, а нечто между дружбой и флиртом с девчонками. Но та была святая. До тех пор, правда, пока я не увидел ее из окон своей квартиры с молодым пареньком в шинели и с лычками на погонах. Потом и у меня не раз бывали на плечах погоны с лычками и даже со звездочками. Но это отнюдь не доставляло радости.
Вы, наверно, спросите, а как же я женился, без любви, что ли. Тоже по любви, но там было другое. Любовь – это, видимо, то, что не имеет объяснения, во всяком случае этого еще никому не удавалось и, я уверен, не удастся. Это страшное мучительное состояние, сродни тяжелой болезни, и оно тем мучительнее, чем ты ближе к своему идеалу, воплощенному, увы, во вполне конкретной и далеко не такой уж идеальной женщине. Хорошо, если любовь твоя остается безответной. Идеал сохраняется. И ты еще долго будешь любить ее, не ту женщину в нормальной телесной оболочке, а иную, легкую и прекрасную, созданную твоим воображением. Сервантес, наверное, первый показал, как это бывает.
Однако мне повезло. Так, как везло очень немногим… Когда за Ольгой захлопнулась подъездная дверь, я дотронулся до ручки опустевшей коляски и понял: что-то случилось. Тогда я пошел домой, выпил чайку, хорошо заваренного Татьяной, хорошо поработал над статьей, потом досмотрел программу «До и после полуночи». Все было, как и раньше, но в то же время не так. Я вспоминал Ольгу. Ее глаза, походку, платье… Ну, что мне до Ольги, что ей ко мне? Соседка… Пошло все это.
С нею я столкнулся буквально на следующий день. Она мусор выносила.
-Можно, помогу? –предложил я, не найдя, очевидно, ничего лучшего, чтобы с ней заговорить.
-Сама справлюсь.Вам ведь на работу?
-Все равно. Можно, помогу?
-Да можно, ради Бога.
Когда я вернул ей ведро, Ольга усмехнулась. Мне стало досадно и стыдно. Ведро с картофельными очистками, Ольга? Я дал себе слово больше никогда таких услуг не оказывать и первым с ней не заговаривать. Но… Как истинному хозяину слова мне пришлось взять его обратно. Возвращаясь как-то вечером, я приметил на скамейке перед грибком одинокую женщину. Хотел уже в дом заходить, но остановился. А если Ольга?
Это была она. Совсем одна на глупой только что оставленной алкашами, а может и «неформальными» гитаристами скамейке. Я подошел и остановился шагов за пять. Теперь уже было абсолютно ясно – Ольга. Выступающие из-под тонкого платья лопатки вздрагивали, ей было холодно. Я снял пиджак и накрыл ее. Она обернулась.
-Это вы? Спасибо. Ну, что же вы вокруг меня топчетесь? Садитесь, раз пришли.
-Вы кого-то ждете?
-Лину. Хотя, чего ее ждать? С нею ничего не случится. Но я ведь мать, все равно беспокоюсь.
-Ваша девочка…
Ольга резко повернулась:
-Что-что насчет моей девочки?
-Да нет, ничего. Ей, кажется, здесь трудно.
-Ошибаетесь. Ей-то здесь как раз легко. Это мне трудно.
-Я понимаю.
-Ничего вы не понимаете.
Действительно, понять более чем таинственное превращение трехлетнего (или трехмесячного?) ребенка в стройную спортивного вида семнадцатилетнюю девушку со спокойным и, как мне показалось, с жестким взглядом больших светло-серых глаз было трудно, если вообще возможно. А может, это была ее старшая дочь? Тогда куда делась младшая? И зачем это надо было обеих Линами называть?
Я хотел спросить, но тут Ольга снова поежилась от холода, и я, не думая, неожиданно для самого себя, обнял ее за плечи и в темноте не увидел, а скорее почувствовал, что она заулыбалась.
-А ведь хорошо, черт вас возьми, Виктор Сергеевич, правда?
-Правдк.
-Что же вы хотите?
-Не знаю.
Это не ответ.
-Я вас люблю.
-Серьезное заявление. Ну, и что мне теперь делать?
Она освободилась от моих рук и встала.
Я снова тысячу раз пожалел о своей дурацкой откровенности. Тоже встал и пошел домой. Вот так все и кончается. Куда лез, дурак?
Стойте. Я, кажется, поняла. Но вам это дорого обойдется. Согласны?
-Согласен.
-Тогда пойдемте.
Трудно передать чувство, с которым я поднимался с Ольгой. Радость, страх и какие-то отдаленные нехорошие мысли, мол, видно, из тех, раз сразу согласилась.Но болье. Пожалуй. Было страха. А если муж? Он же силен, как дьявол, что потом, в шкаф прятаться или с балкона прыгать?
-А вы, Виктор Сергеевич, не беспокойтесь, - вкрадчиво сказала Ольга. – Я ж вам еще когда сказала – не надо ни о чем беспокоиться. Кстати, муж у меня в длительной командировке, так что с балкона прыгать не придется.
- Вы что, мысли читаете?
-Конечно. Ну, так я вас предупреждала. Если засомневались…
-Нет-нет.
Ольга открыла дверь, вошла и словно растворилась в темноте. Я шагнул следом за ней. Свет в прихожей она не включила, но почему-то было светло. Во всяком случае я все отлично видел: огромное, снизу доверху зеркало, перед которым стояла тумбочка с неубранной косметикой, вычурную вешалку, на которой висели яркие импортные куртки и легкая отороченная мехом монгольская дубленка. «Не по сезону одежда-то, - отметил я про себя эту одну из многих странностей степановской квартиры, вешая на крючок в форме маленького дракончика свой пиджак, который Ольга сбросила с плеч в подъезде.
-Проходи, я сейчас кофе сделаю, - раздался голос Ольги.
Я прошел в гостиную. Степановы, судя по всему, были, как минимум, профессорами, во всяком случае, интеллигентами не в первом колене. Старинная мебель, высокий резной шкаф, заставленный раззолоченными фолиантами, на стенах картины и иконы в потемневших рамах. Картины старых мастеров, не то фламандской, не то еще какой-нибудь близкой им по времени школы, скорее всего, подлинники. Но я зацепился взглядом не за них. Слева от шкафа с книгами, над антикварным секретером висела репродукция с картины Сальвадора Дали «Предчувствие гражданской войны», а рядом фотография. Старая выцветшая в простой деревянной рамке, такие обычно можно у видеть у наших бабушек в красном углу вместо икон. Она как-то не вписывалась в этот утонченно-роскошный интерьер.
Я подошел ближе. Действительно, странная фотография. На ней были я вно Ольга и ее муж. Но почему-то в потрепанных телогрейках и лица у них были какие-то не нынешние. На груди у мужа – автомат «ППШ» , у Ольги через плечо – немецкий «шмайсер». «В фильме снимались, что ли? Странная фотография…»
Только тут я обратил внимание, что комната озарялась каким-то, хоть достаточно ярким, но трепещущим красноватым светом, Над открытым фортепиано, над журнальным столиком, в канделябрах по углам комнаты горели свечи.
«Когда же Ольга успела их зажечь? Или в квартире еще кто-то есть? Да где же сама Ольга?»
Запахло свежесваренным кофе.
«Ну. Естественно, на кухне».
Я прошел на кухню, походя удивившись, почему Ольгина кухня значительно больше наших «хрущевок». На столе, действительно, стоял кофейник, испускавший дурманящий аромат, видимо, настоящего бразильского кофе, были там и маленькие фарфоровые чашечки, печенье в вазочке, лимон. Не было только Ольги.
Я снова вернулся в прихожую. Ольга стояла передо мной. Но там – в зеркале. Я протяну руку и уперся в его холодную поверхность. Дурея, оглянулся. И,о, ужас! За столом на кухне сидела моя Татьяна.
-Тт…ты? А что ты здесь?
-А ты? Ха-ха-ха!
Наваждение прошло. За столом сидела Ольга. Она смотрела на меня холодно, но с интересом.
-А ты внимательный. Что так эту фотку разглядывал, приглянулась, что ли?
-А ты как видела?
-Почувствовала.
-Кто там?
-Ну, я. И мой муж. Достаточно? А женушка чего в глазах прыгает? Боишься ее? Ладно, давай кофе пить. Хотя тебе сейчас и коньяк не повредит.
И уже другим, прежним голосом добавила:
-Ты, Витюша, на меня не будь в обиде. Я же тебя предупредила. Ну, чего же ты?
Сколько мы сидели на кухне и сколько я выпивал, не могу сказать. Перед глазами плыло. Не помню и как мы оказались в спальне. А вот как она раздевалась, помню. Она не прикасалась к себе, только поводила руками вокруг своей потрясающей фигуры, платье само падало с нее. А я все боялся до нее дотронуться, все смотрел, так, как смотрел на картины и статуи в музеях. Хотя и на хорошую порнографию я смотрел приблизительно так же – что-то соблазняющее, но далекое-далекое… Но Ольга-то была рядом…
Она, видимо, поняла мое состояние. Быстро нырнула в постель, однако одеяло накинула наискось, так что груди остались обнаженными.
-Иди ко мне. И ничего не бойся и ни о чем не думай. Да не торопись ты со своими штанами, замок сломаешь от избытка чувств. Это же делается просто.
Она чуть приподнялась, махнула рукой, и моя одежда сама собой упала…
…Когда я проснулся, в окно уже било утреннее солнце. Я закрыл глаза, но вставать с чужой постели все-таки было надо. Ольга сидела на кровати все такая же, даже не накинув халата. Я вновь привлек ее к себе.
-Ну-ну, неужто я тебе за ночь не надоела?
-Нет.
-Это хорошо. Но когда слишком хорошо, тоже плохо, ведь так?
Она отстранилась и, наконец, накинула халат.
Я окончательно начал приходить в себя. А вообще-то я чувствовал себя скверно, как алкоголик, который, напившись, сел в проходящий поезд и которого разбудила под утро зазевавшаяся прежде проводница.
-Где я?
-У меня. У Степановых, точнее. Да что с тобой? Не помнишь, как сюда попал?
-Помню…
-Тогда вставай. Тебя уж на работе заждались. Впрочем, ты, кажется, намекал шефу, что утром надо будет везти девочку в больницу. А Татьяне ты вчера говорил, что поедешь с ночевкой на картошку?
-Я все это говорил?
-Конечно. Память, Виктор Сергеевич, подводит, память. Так что этой ночи не было. И это последнее, что я могла для тебя сделать.
Но ночь была! Была, была, черт возьми! И я был близок с Ольгой. Я любил ее. Ине только в мыслях, ловя взглядом ее исчезающую в сумерках фигуру. Этого было достаточно, чтобы окупить все.
(№102. Начало в №№90, 91, 93, 96, 97. 23 августа 1996 г. Прислано В. Иванченко)
Костя Стрельцов
После той стычки мы старались обходить Лину стороной. Гарик никаких действий против нее больше не предпринимал и даже как-то обронил: «Не такие волки зубы обломали». Потом я понял, что он имел ввиду. Вообще-то мог бы и предупредить по-товарищески, он многое узнавал по своим каналам. Но это было не в его правилах.
Я один не успокоился. Зря, что ли, наблюдал за ней чуть не месяц? Прежде всего мне очень хотелось узнать, кто же она. В ведьм я не верил. Так кто же? Гипнотизерша? Экстрасенс? «Черный пояс2 по каратэ? Наконец, не выдержал. Подловил ее прямо на лестнице, когда она спускалась из класса, и нахально загородил дорогу. Думал, вот сейчас и врежет каким-нибудь сногсшибательным приемом, даже ступеньки сзади сосчитал – оставалось две, ничего. Но она остановилась и посмотрела как-то даже испуганно:
-Тебе чего?
- Не знаю… В общем… Ты, то есть вы…
Замешательство у Лины прошло, она заулыбалась:
-Ах, вот что… Да говори же толково. Тебе, наверно, своя компания надоела? Правильно. Плохая у тебя компания. Тоска?
-Тоска.
- Мне сейчас на урок. После встретимся.
Она спустилась вниз, потом ускорила шаги и даже побежала. Но перед тем, как зайти в класс, оглянулась. Я стоял у стеклянной двери, отделяющей лестничную клетку от коридора.
-Эй, жди, - крикнула она и забежала в кабинет.
И я ждал. Стоял, как выгнанный за дверь пятиклашка, и ждал. Это было смешно, глупо. Впрочем, никто не заметил, да и кому дело, кого я караулю. Но самому-то было паршиво. «Зачем, какого черта я ее жду? Ну, хоть бы нравилась она мне. Так ведь просила же…»
Она вышла одной из последних и чуть не прошла мимо.
-Лина…
-Во! Ну ты даешь! Ты что же, так здесь и сидел?
-Стоял. Даже курить не ходил.
-Сочувствую. Ну и что будем делать, раз дождался?
А вот этого я не знал. Почему-то мне совершенно е приходило в голову, что, действительно, мне с Линой делать и как с ней себя вести.
-Может, в кино?
-Фантазия у тебя на уровне фантастики. А без кино можно? Давай убежим и побродим.
Мы вышли из школы и направились к парку. В воздухе уже явно пахло весной, было время первой травки, набухающих почек и березового сока.
-А на черта учиться! – воскликнула Лина. – В Италию бы сейчас. Но туда лучше осенью. Красота. А море-то, море. Хочу в Италию.
-Запросы у тебя, - усмехнулся я. Ты хоть там была? Жертва Сенкевича.
-Сам ты жертва… не скажу кого, – она остановилась, открыла сумку, порылась в ней и вынула несколько цветных фотографий. Она – на площади красивого иноземного города. Еще она, картинно открывающая дверцу не то «Форда», не то «Шевроле». А вот и на море в купальнике, а за ней… Бог ты мой! И без купальников… Да…
-Убедилчся7 Это в Неаполе. А там, где у машины, - в палермо. Красивый город, да только я туда не поеду и так еле ноги унесла. «Спрута» смотрел?
Я промолчал. Почему-то мне больше всего захотелось бросить Лину и бежать куда глаза глядят. Но потом подумал, что особенного-то. Если откинуть болтовню насчет «Спрута» (чего же подруге не прихвастнуть), то все остальное выглядело не оченьи удивительно. Мало ли куда ездят по турпутевкам?
-И чего же ты там делала, в Италии? Голая купалась?
-И голая тоже. Кстати, там на это особого внимания не обращают, но… - Лина скорчила жалобную мину. – Попробуй культурно отдохнуть, если загружают хуже, чем наша классная крыса. А я, между прочим, еще маленькая по всем законам, но кому до этого забота? Даже во Флоренции не побывала. Галерея Уффици, о боже! Теперь жди, когда такое счастье выпадет. Но дело есть дело.
-Какое дело?
-Ах, Худой, Худой. Ты любопытен, как сорока. И ко мне приклеился из любопытства, ага? Ты думаешь, я не замечала, как ты на меня из окна пялился, по улице фиглярничал, даже на другой стороне шел.Конспиратор! Да я такие штучки… Хотя сначала сдуру решила, что ты втрескался, такое бывает. А ты вон что. Ну ладно, если будешь себя хорошо вести, много чего интересного узнаешь. А потом уж посмотрю, что с тобой дальше делать.
-Почему тебя Ведьмой называют?
-Не похожа, что ли?
-Ну… в общем…
-Не так представлял? Метелки нет? Меня по-разному называют. Птахой, Тенью, даже Чичалиной одно время называют, хотя я не имею отношения ни к порнобизнесу, ни к итальянскому парламенту. А Ведьмой быть приятно. Особенно, если знаешь, что тебя не сожгут на костре. Хотя очень хотели бы. Как вы прошлый раз. Это не в обиду тебе да и всем вашим. Это я к тому что любители костров у вас еще долго не переведутся. Цветы-то, цветы какие продают, чудо!
Она показала на цветочный киоск, в котором, действительно, торговали редкими для моего времени розами.
«Букет ей, что ли, в ручки? А что, можно было бы для начала, - усмехнулся я про себя. – Да с моими жмотами где ж выкроишь на такую роскошь? Надо будет у Гарика «рыженькую» стрельнуть. Хотя он тоже за так не раскошелится. Фарцануть придется».
Я с сожалением опустил руку в пустой карман и… нащупал там хрустящую бумажку. Обалдело посмотрел на Лину.
Она все с тем же детсадовским восторгом рассматривала розы. И лишь когда я вручил ей купленный за неизвестно как образовавшуюся в кармане десятку букет, она внимательно на меня посмотрела, и в глазах у нее при этом запрыгали веселые чертики.
Ну, конечно, это она подсунула 10 рублей, как только ухитрилась? Фокусница. Наверно, в цирке по вечерам работает. Вот все и разъяснилось, с Италией и прочим. Я облегченно вздохнул.
Мы пришли в парк и сели на скамейку. Лина все смотрела на букет, видно, она очень любила цветы, но мне это уже стало надоедать. Я закурил.
Лина недовольно на меня посмотрела:
-Зачем ты? Они же завянут от дыма.
-Ни черта им не сделается. Что ты за человек такой? Цветы тебе жалко, собачку. А вот людей – нисколько.
-С чего ты взял?
-Сам видел. Да и говорят.
Лина посмотрела на меня серьезно и холодно.
-Это неправда. Людей тоже жалко. Я ведь и на свет появилась для того только… - тут Лина осеклась и еще больше нахмурилась. –Кстати, если б я тебе не подсказала, ты бы мне их не подарил?
-Не знаю. Наверное, нет. У нас, знаешь ли, не принято. Все эти цветочки, стояния под часами.
-А сам сегодня стоял.
-Ну, это… для тебя.
Лина снова на меня внимательно посмотрела, но ничего не сказала. Я искоса наблюдал за ней. Нет, в ней положительно что-то было. Задружить бы… Все от зависти бы лопнули. Но тут же пробилась другая мысль: «Нельзя. Нельзя о ней так думать и с ней так нельзя. А как можно?»
Надо было что-то говорить, спрашивать, но у меня словно язык приклеился. Снова захотелось уйти.
-Прокатимся? – предложила Лина.
Мы вышли из парка, и она, махнув букетом, сразу же тормознула тачку.
-Шеф, покатай нас.
Таксист ухмыльнулся:
-Куда же, девочка, тебя катать? Ты у мамки разрешение спросила?
-Спросила. Лучше за город.
Таксист подозрительно оглядел нас:
-Ну-ну… Но только не за город, детишки.
-Черт с тобой, катай по городу.
Выехали на обводную и раза два или три крутнулись по ней с ветерком. Но Лине это быстро надоело. Она назвала адрес.
… Мы долго поднимались по стертой каменной лестнице, пока не уткнулись в какую-то дверь. Лина позвонила. Раз. Потом еще. И еще три звонка. Дверь открылась.
-Кто там? – раздалось из полутьмы прихожей.
-Свои. Кто у тебя?
-Ширик и Бог.
-Ладно.
Лина повернулась ко мне. Теперь в ее глазах прыгали не чертики, а самые настоящие черти, и не веселые, а полные самого сатанинского злорадства.
-Прошу. Если ты из смелых.
Что мне оставалось?
Спрашивающий был здоровенным амбалом лет тридцати. Что могло быть общего между ним и Линой?
Прошли на кухню. Квартира была явно холостяцкой. На столе и на полу валялись окурки, выпавшие из переполненных пепельниц и использованных под них тарелок, газовая плита была залита засохшим супом, чайник и тот стоял как-то скособоченно. За заваленным грязной посудой столом сидели два мужика и давили неизвестно какую по счету бутылку «Агдама». Один был молодым с наглыми навыкате голубыми глазами, второй почти старик в очках и с глубоким шрамом на щеке. И оба щеголяли такими живописными наколками, что в том, кто они, сомневаться не приходилось.
Когда мы вошли, молодой по-идиотски заулыбался.
-А… Наша пташка прилетела. А это что за кент?
Лина, ни слова не говоря, подошла к толу, смахнула посуду на пол, при этом несколько тарелок разбилось, убрала бутылку.
-Ну так… - протянула она тихонько, но у меня от этого голоса мурашки побежали. –Развлекаемся. Значит?
Молодой сразу сник, а старик изобразил широкую улыбку.
-Но… Откуда же мы знали? Голубь ты наш…
-Сматывайтесь и чем быстрее, тем лучше. Ясно?
-Однако, девка… - обиделся старик. – Я тебе в отцы…
-Очень не хотела бы иметь такого папу.
Лина вдруг ойкнула, видимо, уколовшись, и вспомнила, наконец, что в руках у нее все тот же розовый букет. Она раздраженно швырнула его молодом.
-В воду поставь.
-Аспиринчику положить? – осклабился парень. Однако собрал рассыпавшиеся по столу цветы и пошел искать банку. Тем временем Лина достала сиреневую с разорванной банковской бумагой пачку и отсчитала с десяток купюр.
-Хватит? То-то. Пользуйтесь моей молодостью и неопытностью. Но если еще раз займетесь этой художественной самодеятельностью с москвичами…
-Брось, мы же не для себя старались. Хотели, как лучше.
-Как лучше? Благими намерениями дорога куда вымощена?
-Да знаю. Под Богом ходим. Мне еще одной отсидки не выдержать.
-Хватит нюни распускать. За спиной у меня не надо работать, тогда и отсидки не будет. Ладно, завтра поговорим. А сейчас оставьте меня в покое.
-Хахаль ее, что ли? – подмигнул мне старик.
-А хоть бы и хахаль. Тебе-то дело, - отозвалась Лина.
-Но ты же это… малолетка вроде как?
-Ой-ой, сейчас упаду. Бог о моей девственности затревожился. Проваливай! И это, - она подхватила бутылку, - с собой!
Мы остались одни. Лина поскучнела.
-А может, и не надо было их выгонять? Хорошие они ребята. Особенно Бог. Жалко его. Тридцать лет лагерей. Как сел пацаном в сорок четвертом…
-Чем занимаются эти твои друзья?
-Наркотиками. Доволен?
-М ты… тоже?
-И я тоже. Со стула не упадешь? Кстати, они ведь могли тебя с перетруху… того. Да и сейчас не поздно. Это не твои детишки-ровесники. Эти злы по-настоящему. Особенно если не ширнутся вовремя.Хотя Бог не колется, только пьет. А Ширику за это голову точно когда-нибудь оторву. Погоди-ка, неужели у них ничего поприличней выпить не осталось? Хан!
Появился детина, который открывал дверь.
-Организуй-ка, милый, нам чего-нибудь…- Лина покрутила в воздухе пальцами.
Тот молча вышел и вскоре вернулся, так же молча поставив на стол бутылку коньяка и пару маленьких рюмок.
-Это у вас как, малина называется?
Я потихоньку освоился. Судя по всему, над уголовниками Лина имела полную власть, значит, тронуть меня в ее присутствии они не могли.
-Клуб деловых встреч.
Она плеснула в рюмки коньяка.
-Интересно, да? Ну ведь ты же любопытный. А я люблю делать людям приятное.
-Но… А если я…
-Вот этого не советую. Для этих ребят, как ты мог заметить, перо - дело плевое. Но даже не в этом дело. Историю на полянке не забыл? К тому же зачем тебе в наше дело вмешиваться? Увидел и будет. Нет, правда, скучно. Кажется, это здесь.
Лина пошарила по полке над столом и нажала на какую-то кнопку. Включилась музыка.
Лина выпила. Я тоже.
-Потанцуем?
-Здесь?
-А тебе что, балетная сцена нужна?
-Ты у них за главаря или, как это, пахана?
-За паханиху. Прекрати задавать дурацкие вопросы.
-Сколько тебе лет?
-Ну вот. Еще не легче. Да разве можно девушку об этом спрашивать? Насколько выгляжу – столько и лет. Ведь если я тебе правду скажу, ты же мне все равно не поверишь.
-Поверю.
-Три года.
-Что?
-Ну вот видишь, - она вздохнула. – Ты прав. Плохо здесь. Пойдем. Как-нибудь на дискотеке потанцуем, если ты, конечно, захочешь.
(№103. Начало в №№91-102. 25 августа 1995 года. Прислано В. Иванченко)
Анна Михайловна Лобанова
Я честная женщина. Всю жизнь жила своим трудом. Ночей недосыпала, недоедала. Детей растила. А дети у меня не то что у иных некоторых – все в люди вышли. Старший в Москве на хорошей должности. Вот только проведают редко. А Галинка, стерва этакая, даже недавно заявила, что я, мол, ей жизнь испортила. Неблагодарная. Я-то ее больше всех и любила, души не чаяла, она у меня поздненькая. Ну, не дала тогда выйти замуж за этого хлюста, студентика замызганного, на всякие танцульки, как их там еще – дискотеки – не пускала. Зато теперь за солидным человеком, одна машина чего стоит – «Волга», это вам не какие-то «Жигули». А уж зять-то как меня благодарил и даже по секрету сообщил, что дочь моя девушкой оказалась. Вот как надо воспитывать! Жизнь я ей испортила, скажите на милость!
Нет, нет порядка, вот и распустились все. Кругом воровство, разврат сплошной. Телевизор хоть не включай - орут, как резаные, скачут полуголые.
А тут еще эти конкурсы затеяли, голышком перед всем честным народом. Разве можно терпеть дальше? Я и не терплю. Как только увидела этих фифочек Степановых, что маму, что дочку, так у меня все нутро перевернулось. Ворюги, думаю, а принцесс корчат. Пройдут, посмотрят, как на пустое место. Мамаша, та хоть здоровается. А эта свиристелка, раз ей замечание, что поздно возвращается, сделала, так она мне, представляете, нос укоротить пообещала. Ничего, думаю, посмотрим, кто кому нос укоротит.
А мамаша-то, а мамаша! Муж за порог, сосед – в дом. Тот тоже хорош, двое детей, а сам? При живой-то жене! Вот до чего дошли! А я все знаю, все вижу. Ну, мужику ее я, конечно, ничего говорить не стала, оного поля ягоды, так ему и надо, а Таньке уж все высказала, пусть знает, чем ее любимый занимается. Она, может, и не поверила сначала, ну так время, оно покажет. Сама теперь будет следить за своим ненаглядным.
А уж этим я насолила. Сначала в домоуправление обратилась: «На пианино бренчат по ночам, спать не дают. Примите меры». Предупредили, так все равно не впрок. Правда, стали строго до одиннадцати тренькать, не подкопаешься. Но я все равно на них еще раз написала. А потом в милицию сигнал – не по средствам живут. Баба не работает, откуда тряпье и машина? Мужик у нее по строительству, проверьте, не приворовывает ли? И ведь как угадала, как угадала!
Махровый мошенник оказался! Вчера с обыском приходили. Перетряхнули барахло-то. А понятыми я и Стрельцов, тот самый, из шестьдесят первой квартиры. Ну-ну, думаю, пусть посмотрит на свою кралю, с кем связался.
А квартирка у них, я вам скажу. Вроде не мошенники, а академики. Да и то сейчас воры лучше, чем академики, живут. Где только таких вещей набрали? В магазинах, сколько живу, ни разу не видела. Ничего, скоро все государству пойдет, уж тут без конфискации не обойдется. Одна беда: у одних конфискуют – другим таким же попадает. Нет, чтоб в магазин выбросить. Чтобы честный трудящийся человек купить смог.
Я все за кралей наблюдала. Представляете, даже с лица не спала. Вежливая такая, милиционерам все помогала. Да милиционеры какие-то безрукие попались. Поискали, поискали, да так, видно, ничего и не нашли, что хотели. Плохо, наверное, искали. Все стеснялись. Меня бы, я бы там устроила. А как только обыск закончился, Стрельцов снова ширк туда. Успокаивать, наверное, помчался. Ну-ну, успокаивай, успокаивай. Поест она теперь черный хлеб с водичкой, телеса-то спадут.
Вечером встретила ее и прямо принародно выложила: «Что, милые, отворовали?» Ее проняло, наконец-то. Передернулась вся. И говорит потом: «Извинитесь». Это я-то перед ней! «Еще чего, - говорю, - Перед тобой, потаскухой?» Ну и она мне: «Жалко вас, несчастный вы человек (Это я-то несчастная!). Но вы меня оскорбили. И еще об этом пожалеете». «Испугать захотела!» Плюнула я ей вслед да домой пошла. Пусть попробует только что сделать. У на не бессудная земля. Ах, хорошо, хоть одних сволочей наказала. А сколько их еще по нашей земле ходит, наш хлеб ест… Эх! Но пора и на покой, что-то устала я сегодня. Вот сейчас выпью таблеточку. Где же этот чертов выключатель…
-Не включай, Нюра, свет, не надо…
-А? А-а-а, кто здесь?
-Не кричи, тебя сейчас никто не услышит. Что же не узнаешь меня?
-Ты… Но ты же умер, умер! Пять лет, как умер! Крест святой, пречистая Богородица…
-Не крестись, Нюра. В Бога ты не веришь. Твоим богом деньги всю жизнь были. И меня ты из-за них в гроб загнала, и детям нашим жизнь поломала.
-Врешь, врешь! Дети у меня в люди…
-Не надо. Дочка слезами заливается каждый день, твой зятек-то подлец, выкидыш ее заставил сделать. Теперь вот ни один курорт не может вылечить. Сашка под судом. Генка прохвост. Вот твои дети. Деньги и зависть. Всю жизнь всем завидовала, кто хоть лучше тебя. Или даже хуже. Нельзя тебя, Нюрка, на этом свете больше оставлять. Есть унас там для вас таких место. Не ад, хуже. Ну, потом узнаешь. А я пока должок пришел спросить. Помнишь деньги, которые на похороны мне пожалела? Отдай, они мои.
-Иван, уйди, сгинь, на коленях тебя прошу, уйди…
-Не прикасайся ко мне, рано еще. Я сам тебя за собой поведу, скоро. И не думай от меня избавиться, в покое я тебя не оставлю, лучше отдай… Отдай деньги… Отдай деньги… Отдай…
-А-а-а…
(№106.Начало в №№90-104. 1 сентября 1995 г. Прислано В. Иванченко)
Валентина Юрьевна Воробьева
-Что? А зачем мне о ней что-нибудь знать? Вы, Эдуард Ашотович, кажется, адресом ошиблись. Здесь ОБХСС, а не детская комната милиции.
В эти свои слова я вложила как можно больше ехидства. Элик Абруцмян меня раздражал. Я не люблю, когда в моих делах копаются посторонние. Хотя на практике такое бывает6 пути наши неисповедимы и пересекаются довольно часто. Но тут я не видела никаких поводов для вмешательства уголовного розыска, тем более из кавказских республик.
Как я смогла выяснить, майор Абруцмян, старший оперуполномоченный из Еревана, вел свою армянско-азербайджанскую и Бог весть еще какую мафию, которая, очевидно, добралась и до нас. О наркотиках в нашем городе я уже слышала и не раз. Мне рассказывал старший лейтенант из оперативного розыска страшные вещи. По его словам, наш город стал пересыльным пунктом не только во всесоюзных, но и, как он сообщил мне по секрету, и в международных масштабах. Может, оно и так. Однако мои подопечные к этому никакого отношения не имели. В конце концов, я обратилась выше по начальству. А мне в ответ: не мешайте. Ну коли так, что ж тут поделаешь. Хотя обидно все-таки.
Я, хоть и молодой следователь, но раскрыла за три года пять не таких уж простых дел. И шестое пришла пора передавать в суд – взятки, мошенничество, хозяйственные преступления. Единственная загвоздка – до сих пор не могу поймать главаря, бывшего заместителя управляющего сельстройтрестом Владимира Денисовича Степанова. Словно сквозь землю провалился. Вина остальных полностью установлена и доказана, но на суде все попытаются свалить на него. Мы, разумеется, разослали наводку куда только можно, но пока никаких результатов. И вот через два дня после того, как по Степанову был объявлен всесоюзный розыск, у меня в кабинете появился этот самый Эдик Амбруцмян.
И все пошло по второму кругу. Опять допросы Божьего, Афанасьева и всех прочих, опять ковыряние в бухгалтерских бумагах, в которые, по-моему, Эдик смотрел, как в афишу коза. Его интересовал только Степанов.
Почему именно он, я уже знала. Похожее дело, оказывается. Пять лет назад было и у них. Причем все совпадало до мелочей: деятельный зам начальника по строительству, прекрасные показатели, отличная работа… за счет махинаций. Звали этого эдиковского приятеля, правда, по-другому: Степан Игнатьевич Орлов. Однако даже невооруженным глазом было видно, что на фотографии, которую мы изъяли из личного дела в нашем сельхозстрое, и на той, которую привез Эдик. Было одно и то же лицо. Экспертиза это подтвердила. Кстати, и исчез он точно так же, бесследно, что само по себе, конечно, весьма любопытно, хотя не столь уж редко. Сколько таких преступников-гастролеров успевает улизнуть из-под нашей бдительной опеки и, отлежавшись в одним им известных укромных уголках, снова принимаются за свое.
Непонятным было лишь, какое отношение имел Степанов-Орлов к наркомании. Эдик этого не объяснял. И уж совсем странным мне показался его вопрос насчет дочери Степанова.
-Как зачэм снат? Ви слэдоватэл - все должин знат.
Это он так отреагировал на мою реплику. Шпана южная!
-Послушайте. Эдуард Ашотович, а вам не надоело? Ну что вам этот Степанов? Его сейчас ловить надо, а не бумажки перебирать. Не скучно вам? Девушек вон сколько на улицах.
-А зачэм мнэ дэвушк? У мэня уже эст одын, - тут он, наконец, оторвал глаза от бумаг. – Прэкрасный Валэнтын. Едынственый.
Я чуть было окончательно не разозлилась, но Эдик посмотрел на меня с обезоруживающей улыбкой, что оставалось только рассмеяться и продолжить предложенную им игру.
-Ну-ну, вы оказывается и на комплименты способны, товарищ майор. Едынственый Валэнтин! А дома жена – тоже едынственый?
-Жены, увы, нету. Была и… - Эдик усмехнулся, - сплыла. Но об этом мы как-нибудь потом…
Теперь он говорил почти без акцента и, заметив мое удивление, пояснил:
-Я же в Москве прожил почти десять лет, а отец так и вообще очень долго. Отец… Он и умер в Москве, не захотел возвращаться на родину. Так о чем вы спрашивали? О Степанове? Вы его когда-нибудь видели, живого? Нет? А мне приходилось. Но сначала посмотрите вот на это.
Он достал их дипломата плотную черную папку.
-Переснято в архиве Минского отделения МВД, сорок шестой год.
Я раскрыла дело. Так, «Хранить вечно», статья 58, пункты 2, 3, 8, 10, словом, почти весь набор. Но главное обвинение по восьмому – «терроризм». 25 ле с полным поражением в правах и конфискацией имущества. Господи, фотография!»
-Узнали?
-Его отец? Старший брат?
Эдик усмехнулся и вытащил листок со знакомыми любому криминалисту черными рисунчатыми пятнами.
-Сравните с теми, что в этом деле. Лупу дать? Хотя можете поверить на слово – идентичны.
-Но как…
-Сам бы хотел знать. Это я к тому, что не такое у вас простое дело. Ну, да черт с ним, с этим Степановым. У вас какие на сегодняшний вечер планы?
Я пожала плечами.
-Ну тогда… зайдемте-ка мы… Хотя бы в «Золотую осень». Это, кажется, единственный в вашем городе приличный ресторан.
-Да, конечно, товарищ майор. Только места там уж давным-давно заказаны.
-Ах, Валэнтын, Валэнтын, - снова стал ломать язык Эдик. – Для кого заказан, адля кого приказан. Да развэ я нэ армэнын?
В ресторан мы, конечно же, попали. Эдик заказал коньяк, сухое, фрукты, а кроме того, официант принес и поставил на стол букет роз. Я только головой качала.
-Рэсторан нэ быват – слэдоватэл нэ быват. А если серьезно, то без всех этих мест и тех, кто вокруг них вьется, ничего в нашем делел толкового не сможешь. Вон за тем столиком в кожанке, длинный такой, в плечах узкий, как вешалка. Лешка Крот. Карточный шулер и фарцовщик. Сейчас переключился на наркотики. Однако уже второй год на свободе, удивительно. Ну, что за настоящее знакомство и больше не злиться?
Он налил коньяку, и мы выпили.
-Откуда вы знаетет этого Крота? Неделю как здесь…
-Ну, это просто. И давайте перейдем на «ты», не против?
-Думаю, здесь можно, а вообще…
-Да и вообще.
-Посмотрим. Но вы не ответили. Видел его «Дело». Похоже, что он сейчас приемщик.
-Кто?
-Ну. Принимает. Хранит, кому-то передает. Мелкая сошка. Таких что грязи. А вот тех, кто этим делом заправляет, тех здесь нет.
-Сегодня нет?
-Да, сегодня. Некоторые иногда здесь появляются. Но вот эту сюда, наверно, даже и не пустят, хотя кто знает.
Эдик вытащил из бумажника небольшую фотографию и, держа в ладони так, чтобы кто-нибудь случайно не увидел, показал мне. На ней была молоденькая симпатичная девчушка лет шестнадцати-семнадцати.
-Хм… На наркоманку она не похожа. Хотя, конечно, на фотографии…
-И в жизни тоже. Она не наркоманка. Она из крестных отцов или, как там лучше, матерей-дочерей. Тьфу. Но дело не в названии.
-Эта пташка?
-Что? Как вы сказали? Да, Лина по кличке Птаха. Дочь Степанова.
(№107. Начало в №№90-106.6 сентября 1995 г. Прислано В. Иванченко)
Как вы должны были догадаться, я чуть не поперхнулась.Ну и семейка. Однако мне эта игра в детективные тайны начала надоедать.
-Послушайте, Эдуард Ашотович, ну что вы со мной, как с девчонкой? Если это можно и не принесет вреда делу, расскажите.
-Опять на «вы»? Мы же договорились. Сычас ми танцыват будэм.
А после мы долго бродили по ночному городу, тронутому холодком ранней осени, пока не добрели до парка.
-Поздно уже. А тут шпаны море, не боишься?
-Я испугался бы только одного человека.
-Кого же?
-Степанова. Нет, он сегодня от нас не отвяжется. Ты же тоже о нем думаешь? И я. Так вот, слушай. Отец мой, Ашот Вагифович, в свое время побывал в тех самых местах. Нет, ничего такого он не совершила: не украл, не смошенничал, не убил. Да у нас и нельзя было этого сделать. У нас расправа была одна: уходи или смерть. Обычно преступники просили, чтобы убили. Отец много об этом рассказывал. А вот про лагеря не любил, не хотел. Да и мало кто любит о них говорить. Но однажды, было это лет десять назад, незадолго до его смерти, привел он в дом одного человека. Хорошо помню, радостные такие ввалились, веселые. Естественно, принять успели и немало.
-Знакомься, - говорит. – Мой гость, мой самый дорогой и любимый гость – Володя. Ему я жизнью обязан.
Потом к нему обернулся:
-Ты же Гость, правда? Тебя там все звали Гость, а так и не сказал, почему.
Тогда я не придал значения этим словам. Мать, она тогда еще ходила, собрала на стол. Ну, а коньяк, наш, армянский, хорошей выдержки, у нас никогда не переводился. Они ели, пили, пели лагерные песни, не блатные, а старые лагерные, одну я недавно по телевизору слышал, это где про товарища Сталина, который был большим ученым. А потом гость стал петь военные, партизанские, причем больше по-белорусски. Он, кажется, и был белорусом. Потом снова пили, вспоминали и Колыму, и карельский лесоповал, и какую-то станцию Красная Шапочка, где судьба и свела их в последнем лагере. Там с отцом чуть беда не приключилась. По 58-I их там мало было, в основном урки. Установили свои законы, а отец этого терпеть не мог. И не жить бы ему, не вмешайся Гость. Да, Степанов менял фамилии, имена, но кличку эту – никогда. Отец после второй бутылки все пытался дознаться, как случилось, что гроза зоны Шуран повесился в отхожем месте. Степанов все отшучивался, мол, почем я знаю? Может, вши заели, может, совесть?
Много позже в Баку так же задушился один исключительный мерзавец Серго Мамедов – Чок. За ним много чего числилось, да взять не могли - сама знаешь, как это сложно было недавно. А тут он сам возьми да и вздернись в своем роскошном сортире. Тоже совесть заела? Не верю, что у таких совесть есть. Я занимался этим самоубийством. Да, это, действительно, было самоубийство, но Хмырь-Ага из банды Чока, весьма к нему приближенный, рассказал, что в последние дни перед смертью Мамедов ходил, как трехнутый, после одного крутого разговора с неким Гостем. И даже как будто пытался убрать этого гостя, да ничего не вышло.
-Ну и ну, - подумал я тогда. Да кто же или что могло напугать короля бакинской «Нахаловки», чтобы он так вдруг… разумеется, сразу начали искать этого таинственного гостя и вскоре вышли на заместителя начальника одного из управлений строительства Орлова. Когда я увидел фотографию, обомлел посильней, чем ты сегодня. Я сразу узнал того самого гостя, что приходмл к нам когда-то в Москве. Ну, а потом пошла раскрутка, чем дальше, тем интереснее. В управлении были вскрыты серьезные нарушения финансовой дисциплины, взятки, но этим занимался ОБХСС. И банда Чока к строительным махинациям отношения не имела. Ты спросишь, при чем тогда Ордов? А он оказался универсалом – именно через него шли крупные партии опийного мака, который выращивала в горах мафия Мамедова. Но куда они шли, как и когда нашли друг друга Мамедов и Степанов, так и не удалось узнать. У Степанова какое-то сверхчутье, а может, и свои люди в нашем аппарате – чуть запахнет жареным, как он словно испаряется. Ну, в этом ты и сама уже могла убедиться.
-А семья?
-Тогда он жил один. Где были в это время его жена и дочь, выяснить тоже не удалось, точнее тогда о них вообще не догадывались. Но все-таки одну загадку я, кажется, решил, если то, что я расскажу, можно назвать ее решением. Я нашел причину смерти Чока, но… Оказывается, в тот вечер перед самым убийством к нему пришла женщина, вся в черном, лицо закрыто. Однако его телохранитель Ильзя Кут успел рассмотреть, кто это, а после не вылезал из мечети, чем доставил нам немало хлопот – попробуй там арестовать. Тем не менее его взяли, и на допросе он показал, что приходила некая Зульфия.
Дело, связанное с Зульфией Аджановой, одно из самых гнусных в и без того богатой мерзостями биографии Мамедова. Это была деревенская девушка, которую Чок попросту купил и превратил в свою наложницу. Что он там с ней вытворял, не знаю, но так или иначе ей каким-т чудом удалось вырваться идобраться до прокуратуры. Она рассказала там немало интересного, однако ход делу дан не был, а Зульфия исчезла. Через какое-то время в заброшенном колодце был обнаружен труп женщины, обезображенной до жути. Собаками ее рвали, что ли? С трудом, но определили, что это Зульфия Аджанова. Но и это преступление осталось нераскрытым. Так вот Ильзя рассказал, что лицо у той, что приходило, было почти такое же ужасное, однако узнать, кто это, было можно…
-Господи, что это вы, товарищ майор, фильмов ужасов насмотрелись?
-Как мертвая может прийти? Да просто кто-то, тот же Гость, загримировал подходящую девушку и направил к этому Мамедову.
-Да? За какие же деньги он кого-то смог сговорить ломать подобную комедию? Ведь она могла стоить жизни. Но не это главное. Ильзя сказал, что, увидев ее, Мамедов закричал страшно, а когда он, Ильзя, кинулся, чтоб схватить ее, она обернулась. Тогда-то он ее и узнал, а,кроме того, увидел и еще кое-что…
-Что же7
-Она ему руку протянула. Но это не рука была…
-А что?
-Ильзя трясся на допросе, как в лихорадке. Он и в мечети дрожал так же, мулла говорил. Он тоже не знал, куда его девать, для бесед с аллахом он явно не годился. Все на руку показывал. Я осматривал его руку. Врач тоже осматривал. Словно три ножа прошлись…
-Какой кошмар! Зомби, что ли? И ты в это поверил?
-Пришлось поверить.
-Но при чем здесь Гость, могло быть и совпадение. Хмырь-Ага все-таки рассказал, в чем была суть той ссоры. Гостю не понравилось, что Мамедов приторговывал живым товаром, в особенности малолетками. Он ему прямо сказал: или завязывай, или худо будет. Мамедов сразу опасности-то, видимо, не почуял, только рассвирепел. И дал задание проучить Гостя. Да только со всеми его киллерами как-то сразу вдруг недоразумения случились. Один на следующий день на машине разбился, второй ногу сломал, а третьего просто забрали в ресторане за драку. А еще через день Мамедов впервые увидел ту самую зомби и с тех пор стал бояться темноты…
-А ее, зомби эту, не искали?
-Искали, конечно, женщину, что приходила, не могла же она привидеться Куту? Да и еще несколько человек ее видели. Но, как понимаешь, никого не нашли.
-А могилу?
-Какую могилу?
-Ну, могилу Зульфии не вскрывали?
-Послушай, это уж слишком.
Я не знала, верить всему этому или нет. Может, Эдик все-таки меня разыгрывает, для более тесного знакомства, так сказать. Может у этих… (непонятно) так принято? Однако мне стало не посебе от этого рассказа в темную ночь, и я невольно прижалась к Эдику. Чтобы как-то сгладить неприятный осадок, спросила:
-А то дело, за сорок шестой год… Сколько же лет должно быть сейчас Степанову?
-Я понимаю, что ты хочешь сказать. Не может быть, потому что не может быть никогда. Но факты – вещь упрямая. Кстати, и дело это, я уж после той истории с Мамедовым занялся поисками в архивах, довольно странное. Игнатенко, так тогда звался Степанов, оказывается. Был не в полицаях, как можно было бы предположить по его дальнейшим похождениям, а в партизанах. И воевал там здорово. Я нашел даже кое-кого из очевидцев, его до сих пор помнят.И его супругу Ольгу. Она отряд спасала, прикрывая отход. Правда, и сама в плен попала. Кстати, ты ее видела?
-Да. конечно, вызывала. Приятная женщина, интеллигентная очень. Да ты же читал протокол ее допроса.
-Да-да… Так за что же Степанову на полную катушку тогда влепили?
-Ну, тогда все могло быть.
-Конечно, но все-таки? Была там еще какая-то глухая история насчет следователя МГБ, которого убил Игнатенко-Степанов. Уже после войны убил. Застрелил прямо на улице в открытую. Следователь тот был, надо сказать, порядочная сволочь. Не одного под пулю или Колыму подвел. А вцепился он, кажется, в жену Степанова, она же все-таки в плену была. Да. следователь этот, фамилия из головы вылетела, находился какое-то время в том же отряде, что и Степанов.
-Ух, может, хватит на сегодня. Эдуард Ашотович? У меня уже кругом голова идет, да и поздно уже.
-Ну, ты Валэнтын, как всегда. прав . Пожалы, пошлы.
-Да я сама доберусь.
-Нэт, у нас в Армэный так нэ поступат настоящий мужчин. В обшыжытый?
Уже в такси, которое везло нас к моему холостяцкому дому, я все-таки спросила:
-А дочь, Лина эта, она у папы эстафету приняла, выходит?
-Выходыт.
(Начало в №№90-108. 10 сентября 1885 г. Прислано В. Иванченко)
Костя Стрельцов.
Лина отодвинула бокал с апельсиновым соком.
-Исключительная дрянь. Спроси у них хоть мороженого. Хотя не надо. На улице сыро, на душе мерзостно. Вина бы сейчас, бургундского, хотя бы…
-А коньяку «Наполеон»? Как в Неаполе? Чего же ты там не осталась? И тепло, и бургундское.
-Флоренское. И такие же идиоты. Хотя таких уникальных там нет. Таких нигде больше нет.
-Ты о ком?
-Да обо всех. Сегодня Марья Львовнга пол-урока поучала, как плохо слушать рок, носить штатовские шмотки и спать с кем попало. А сама в этом роке ни бэ ни мэ, на порядочное платье сроду денег не был, а насчет спанья… На такую шкидлу и за «Мерседес» не встанет. Чего же ля-ля, раз не знаешь?
-Да нормальная она бабка, с причудами, правда. Послушай. Линча. Почему ты всегда такая навыворот?
-Чего?
-Все мы, подлецы, стараемся свои гадости хорошими словами прикрыть – о долге, совести.. патриотизме. А тебя послушать, так ты, минимум, пару пятериков отмотала.
-Я похуже отмотала, да и еще кое-что предстоит. Завидую тебе, Худой, мне бы твои заботы. Твои и твоих сопляков.
-Что с тобой сегодня? Иглу проглотила?
-Послушай, если еще раз насчет иглы и всего такого…
-Прости, Линча, я же не хотел.
-Ну, и ты меня прости. Ах, Костыль, Костыль! Живете вы хорошо, как по писаному. Все за вас решают, от всего оберегают, штанишки после туалета надевают. Завидую.
-И этому завидуешь ты? Ты этому завидуешь?
-Я устала. Знал бы ты, как я в последнее время зверски устала. Ты в предчувствия веришь? Ну, к примеру, что сегодня умрешь?
-Не-ет.
-Я тоже – нет. А предчувствие есть. Потому и крысюсь сегодня. Бога жалко. Ты помнишь Бога?
- Я сказал неправду. У меня тоже было предчувствие, и появилось оно уже давно. Какие-то черные грязные тучи нависли над нашим домом. Все шло к тому, что с Линой мне гулять последние денечки. А я просто не представлял, как я раньше без нее жил и как буду жить дальше.
О том, что мы «ходим», узнали быстро. Лина этого не скрывала, я тоже. В нашей команде я сразу же стал вторым после Гарика. Да и Гарик ко мне со всем уважением стал подходить. Особенно после того, как засек нас с Линой в «Золотой осени». Да что «Золотая осень»! Она меня по таким местам протащила… Зачем показывала все эти малины, порноклубы. Тусовки с иглой? Зачем я ей там был нужен? Не знаю, я. Конечно, спрашивал.
-Ты же видишь, как здесь страшно. А ты там на секции всякие ходишь, приемы учишь, как это семерых одним воплем… Вот беру тебя для защиты.
Это она так шутила. Но в серьезные дела не пускала. Я со своей стороны тоже не настаивал, хотя один раз и намекнул, что, мол, не струшу, если что. И тут же получил по зубам.
-За лысой прической соскучился? Там ведь, Костыль, никакой романтики – нары, мордобой, в трусах под лампочкой, если провинишься, ну и это… когда друг друга в неположенное место. Так что не расстраивай маму с папой. Да и себя.
Но без приключений, конечно, не обходилось. Как-то в одном борделе мне приглянулась крыса лет двадцати пяти. Фигурка что надо и глазками все на меня косила, хоть я и с Линой был. Она ее, видно, не знала, решила, так просто, из начинающих. Потанцевал с ней раз, другой. Лина хоть бы что. Но тут меня отвели и дали понять, чтобы отрулил. Это я усек и на рожон не полез. Тут и Лина не защитница, скорее, напротив. Но когда вернулся к ней, она улыбнулась так ехидно и спросила:
-Что, видит око, да зуб неймет? А классная девочка. Галка Спивак, кличка Сильва. Этим делом занимается исключительно из любви к искусству, денег у нее достаточно. Хочешь, твоя будет?
Предложи мне это какой-нибудь кореш типа Гарика, я бы не удивился и, наверное бы, согласился. Но Лина?
-Иди ты знаешь куда.
Она даже обиделась.
-Ну вот. Делай после этого людям приятное.
Мы ушли с той квартиры после этого сразу же, как сейчас любят говорить, по-английски. Сели на мою «Яву» и укатили. Вела Лина.
Весь этот год мы не по одним лишь притонам шарашились. Я со своей стороны активно знакомил Лину с последними достижениями хард-рока, водил на самые-самые, какие только к нам приезжали группы, крутил пласты и кассеты. Но все напрасно. Она упрямо называла все это музыкой для дебилов. А вот мотоцикл ей понравился. И очень скоро она его у меня попросила. Для Лины я готов был на все, но мотоцикл дать отказался: «До первого гаишника. И колеса отберут, и штраф вкатят».
-Да ну? А это видел? – и она помахала перед моим носом новенькими корочками.
Сдать на права так быстро она не могла, ведь всего за три дня до этого я учил ее, как нажимать на стартер.
Но в тот вечер я в ней уже не сомневался. Лина неслась, как заправский рокер, распугивая комфортные «Лады», и даже тяжелые грузовики шарахались к обочине, когда на обгонах Лина перла им прямо в лоб. С ее реакцией ей только на соревнованиях выступать.
Она приткнула мотоцикл к дереву, легла на землю и уставилась в небо. Я закурил и отошел. Я знал эту ее совсем уж непонятную страсть – смотреть на звезды. Дорвавшись до школьного телескопа, она могла не отходить от него часами.
-Что, нашла?
-Звезд очень много, где ж ее найдешь?
-Так зачем ищешь? Что тебе с нее? До нее световых лет столько – не долетишь.
-Много ты понимаешь. Вот возьму и долечу.
-Ну, ты уже пробовала. Да не рассчитала малость.
-В следующий раз рассчитаю. А когда обжигает, больно… Бедная мама…
-А вообще-то, на кой он тебе, этот ракетный кружок?
-Это крыша.
-Какая крыша?
-Ты что, книжки про шпионов никогда не читал?
-Да понял, конечно, крыша, - хотя, разумеется, не понял, как может стать «крышей» какой-то кружок на станции юных техников.
-Надо же мне чем-то, кроме учебы. Заниматься. Иначе уже не крыша, а самая настоящая крышка получится. Меня куда уж только ни пытались пихнуть – и старостой класса, и комсоргом. Правда, потом выяснилось, что я не комсомолка, и. как выразился один известный литературный персонаж, не хочу строить социализм». Но все равно куда-нибудь меня привлечь норовят, видно, не могут без этого.
-Понятно. Ты же… Тебя все слушаются, боятся.
-А ты?
Я пожал плечами.
Она поднялась.
-Ты бы влюбился в меня, что ли?
-А ты хочешь?
-Не знаю.
Вот тогда я впервые и дотронулся до Лины. Я схватил ее, сжал ладонями виски и стал целовать. Потом, когда она уже и сама нашла мои губы, опустил руки и они сами сжали нежное и упругое тело…
Поцелуй длился и долго, и быстро. Лина отвела мои руки и отступила на шаг.
-Ишь ты. А действительно, здорово.
-Что здорово?
-Ну, это… Целоваться.
-А ты раньше не целовалась как будто.
-Нет.
Я, конечно, ей не поверил. Дина умела это делать хорошо, о чем я ей незамедлительно и сообщил.
-Я много чего умею, - буркнула она. – Только, Худой, зря ты от Сильвы отказался. Нельзя же влюбиться, скажем, во «Флору» Фальконе. Красивая. Конечно, но мраморная. Нельзя любить нереальное. Так и до онанизма дойти можно.
-Ты о чем?
34
-Да о том самом. Тебе уже женщина нужна, а не поцелуйчики под звездами.
-Замолчи. Ты же мне действительно…
-Ой, давай без вранья. Кстати, а чего это ты со мной так несмело? Даже кофточку не стал расстегивать. А там ведь есть что. Как заметил, я лифчик редко надеваю.
-Думаешь, опять струсил?
Я разозлился и шагнул было к ней снова, но тут же наткнулся на невидимую стену.
-То-то, остынь.
-Да что ты за человек такой! – вырвалось у меня с полным отчаянием.
И тут Лина рассмеялась страшным скрипучим смешком:
-А ты уверен?
-В чем?
-Что человек?
-Какой-то отдаленный свет упал на лицо Лины, и глаза ее вспыхнули красно-зеленым, как у кошки, переливчатым огнем. Я отшатнулся. У людей так в темноте глаза не светятся…
-Ну вот видишь. А ты любить меня собрался. Поехали домой.
Я потом долго не мог забыть эту ночь. Неужели все эти жуткие слухи о ней – правда?
Перед этой последней встречей я не видел Лину несколько дней. Она не ходила в школу, не было ее, судя по всему, и дома. Впрочем, к ее периодическим исчезновениям я уже привык. И потому, встретив ее утром у булочной, не стал ни о чем расспрашивать, а просто предложил как-нибудь повеселить слякотное ноябрьское воскресенье. Она выглядела хмурой и замкнутой, долго отнекивалась, но потом все-таки согласилась. Так мы оказались в маленьком полудетском барчике по Верхнегорной, который уже давно облюбовали для встреч.Народу по причине полного отсутствия выпивки было немного, а салажата-мороженщики нам не мешали. Я и теперь прихожу туда иногда. Прихожу и чего-то жду, чего?
Но тогда я еще не знал, что случилось и что должно случиться.
-Какого бога? Ах, Бог… Старикашка тот, что ли?
-Не зли меня, пожалуйста. Гарика ты давно видел?
Ну вот, час от часу не легче. С Гариком на днях беда приключилась. Вляпался все-таки. Вышли ему боком эти таблеточки- «колеса». Постой. А не связано ли это опять с Линой?
Но спросить я не успел.
Она вдруг заговорила быстро, лихорадочно:
-Я сейчас отсюда выйду. Ты оставайся. Нет, ты тоже за мной, немного погодя. Я пойду по улице вниз. Ты стой, не ходи за мной. Я запрещаю. Стой и запоминай машину. Номер, цвет.
Она вдруг швырнула на пол недопитый бокал, а следом за ним двадцатьпятку на стол.
-Расплатишься.
Тягучий сок медленно растекался по орнаменту плиток. Завизжала барменша, стала что-то кричать насчет хулиганства и милиции. Увидев сиреневую бумажку, несколько успокоилась, но, все еще негодуя, стала отсчитывать сдачу. Но мне было уже не до копеек. Я выскочил на улицу. Лина была уже метрах в пятидесяти. И тут мимо меня на бешеной скорости пронеслись красные «Жигули» и, вильнув, вдруг заехали на тротуар и накрыли Лину. Я заорал, и еще кто-то, раздался звон разбитого стекла. «Жигуленок» на повороте врезался в витрину углового продмага. Подрубленная женщина-манекен брякнулась на его крышу. Еще я успел увидеть, как из машины выскочил человек и кинулся за угол.
Ноя уже бежал к тому месту, где должна была лежать Лина. Никого. Все разбились у разбитой машины, вытащили водителя, похоже, уже мертвого. Подъехала «Скорая помощь», милиция.Тут я заметил, что около милиционеров оказалась барменша, которая что-то говорила им, показывая на меня. Кто-то тронул меня сзади. Я оглянулся и обомлел. Передо мной стояла Лина – целая и невредимая.
-Как же ты, я же своими глазами…
-Потом, потом. А сейчас будем рвать когти. Быстрее.
Лишь через два квартала мы перевели дух.
-Все. Обмануло предчувствие. А коньяку мы все-таки выпьем. Пойдем, я знаю место.
(Продолжение. Начало в №№90-115. 27 сентября 1995 г. Прислано В. Иванченко)
Супруги Степановы
-Ты заболела? Вся дрожишь. Я принесу тебе чего-нибудь, что у нас там в аптечке.
-Аспирин. Но мне он не помогает.
-Я все равно посмотрю. А это что? Ах, героин. Откуда у нас столько этой дряни?
-Как будто не знаешь, Лина таскает. Не представляю, куда его девать, хоть торгуй. На сколько там, по-твоему?
-Тысяч на сто потянет. Куда девать? Туда же, что и все остальное. Может, тебя уколоть?
-А ты не боишься, что я стану наркоманкой?
-Уже не станешь. Но все-таки у тебя сильный жар. Где ты так простудилась?
-Я не простудилась. Я…
-Ясно. Опять Виктор Сергеевич? Ну и темперамент у тебя. Интересно, а будь ты в действительности женщиной, тебя бы тоже хватило до семидесяти.
-А я и есть женщина. Никто в этом не усомнился почему-то. Кроме тебя. Кстати, я с Виктором Сергеевичем в этот раз не спала. Но надо же было попрощаться. Вот и показала кое-что напоследок. Да еще эта бабка…
-Ты жестокая все-таки. Ну что тебе эта Лобанова? Разве она Гюнтер Рольф, чтобы так с ней?
- А с Гюнтером я по-другому. К нему не надо было присылать. Я для него сама была очень приятным воспоминанием. Но крепкие же нервы оказались у этого фашиста.
-Позабыл, где ты его все-таки достала.
-В Буэнос-Айресе. Узнал сразу. Повспоминали. А потом он мне автомобильную катастрофу устроил, идиот. Вообще-то он умница. Из любых силков уходил, осторожен был, как лиса. Он и американцам чем-то напакостил, они за ним тоже охотились. Но ускользал. Да и то, прикрытие у него было хорошее, этих сволочей там много осело, землячество… А тут не смог сообразить, что нельзя убить еще раз того, кого уже однажды спалил заживо. Впрочем, он, наверное, решил, что тогда я как-то ускользнула, такие случаи бывали, правда, очень редко. Поэтому со спокойной совестью пошел купаться, надеясь, что теперь уж точно расправился со своей памятью. Ну и нервы… А дальше ты знаешь. Я ведь хорошо плаваю, догнала.
-Топила-то сама?
-Да. Не могла отказать себе в этом удовольствии. Это, конечно, плохая компенсация за кислоту на незаживающие раны, но все же…
-Не надо об этом вспоминать.
-А чего же? Помнишь, в той тюрьма, где ты меня встретил, помнишь? Ты мне тогда сказал: «Если они возьмутся за тебя по-настоящему?» Через шесть лет я испытала. Что это такое, когда «берутся по-настоящему». Правда, взялись уже другие, но разница небольшая. Хотя, вообще-то, разница есть. В сорок третьем я хоть понимала, за что меня, кто они такие и что от них ждать. Послушай, Володя, я никогда тебя об этом не расспрашивала… Тогда, в тридцать восьмом, вы меня специально вычисляли или…
-Да нет. Как тебе это объяснить. Тут все зависело от моей личной симпатии. Но мы знали, где искать тех, кто нам нужен. Вот и пришлось мне годика на полтора заделаться следователем НКВД. Но я вел свободный поиск. Твое дело меня сразу заинтересовало. Семнадцать лет, комсомолка, свихнувшаяся на вере в товарища Сталина. Она же дочь врага народа, царского офицера, обманом и с помощью врага же народа Тухачевского проникшего в Красную армию и дослужившегося там до комдива. Подлежала немедленной ликвидации. Но для начала тебе предстояло кое-что подписать, это, похоже, тебя тогда и спасло.
-Тогда ты пришел ко мне в камеру, зачем-то завесил глазок…
-Ты всегда была внимательной. Меня тогда как молнией ударило. Ты была хороша, потрясающе хороша, несмотря на весь ужас твоего положения. Нет, правда.
-Мне тогда было только семнадцать.
-Да, только семнадцать. Я сразу же решил, что не видать тебя этим подонкам.
-Однако боялся. Что я не поверю. «Ты можешь не верить мне, считать это провокацией, Оля, но это единственный выход, твой единственный шанс. Сейчас я тебя вызову, буду орать, стучать кулаком, а потом дам эту бумажку. Ознакомься, как тебе этот шедевр? Нет, не подписывай. Сначала откажись решительно, я на тебя еще нажму, ты попросишь хотя бы час на раздумья. Тебя отправят обратно в камеру, здесь ты глотнешь вот это.
-Да у тебя просто феноменальная память. По-моему, тебя использовали не по назначению.
-Ну, тебе лучше знать. Что, кстати, ты мне тогда дал?
-Соркал. Полная имитация клинической смерти. Даже сердце останавливается. А боялся, как ты понимаешь, не за себя. Какая-нибудь глупость, один неверный шаг и все… А у тебя в голове сплошная путаница. Мол, ошибочка с отцом вышла, они разберутся, они отпустят. Отпустили бы, как же. А разбираться тогда, действительно, умели. Быстро и без затей. «Жить стало лучше, жить стало веселей». Жили, как во сне, пока вас не резали. Иногда при этом будили из вежливости, а иногда и проснуться не давали.
-Как во сне, многие и сейчас живут. А знаешь, когда я тебе окончательно поверила?
-Когда же?
-Когда ты меня ударил.
-Я тебя ударил?
-Да. Попросил извинения и вмазал так, что глаз заплыл. Тогда я все поняла. Ну… Почти все. И согласилась.
-Сейчас жалеешь?
-Да нет. Чего уж теперь. К тому же тогда у меня, действительно, не было выбора. И очень хотелось всем им отомстить. За отца, за мать, за себя, глупую, доверчивую девчонку. Я ведь уже тогда кое-что могла. Такое бы устроила. Жаль, что не дали.
-Мне тоже жаль. Но если бы в нашу задачу входило только мстить… С нас и так довольно, Оля. Если посчитать все наши трупы.
-Абросимова, например.
-Ну да, и его тоже. У тебя сегодня вечер поминовения всех негодяев?
-Какого черта он привязался ко мне после войны? Да ведь я и не собиралась…
-Он все равно боялся… О том, что он такое и почему так ловко окружили отряд Савичева каратели, знали только два человека – ты и я. Но меня он давно потерял из виду, а вот с тобой встречаться у него было желания даже меньше, чем у Гюнтера Рольфа.
-Он сам перешел к немцам?
-Да нет. Если вспомнить, он пошел тогда в Витебск. Один. Долго ходил. Потом вернулся. Без документов, без оружия, избитый до полусмерти. Говоритл, что сбежал из гестапо. Он попал в ловушку Фибиха. Ты же помнишь, что такое Фибих? Ну, а дальше по схеме.
-Там так обрабатывали…Что же ему оставалось делать?
-Стреляться, сукину сыну, стреляться! Но Фибих-то понял, что не застрелится. Потому и выпустил. Он таких «твердокаменных», как орешки, щелкал. Да и знал, что в этом случае начинаешь больше бояться не врагов, а своих. Многие на этом сломались.
-А зачем тебе был нужен этот фейерверк в Гомеле?
-Тебя же надо было выручать.
-Ты бы меня раньше выручал. Как тогда, в тридцать восьмом. Я ведь чуть с ума не сошла, когда меня снова затолкали в крытую машину, а потом потащили в подвал. А потом пришел ты…
-И наша первая ночь была прямо там, в этой…это была уже не камера.
-Да, только я об этом не знала. Потом поняла… Но не верю, что в сорок третьем нельзя было сделать так же, не отдавать меня на растерзание. Не верю, что мог произойти такой сбой.
-Увы. Сбои бывают и часто. Иначе не нужны бы были и наша автономность, и гипервосстановление. Знаешь, во что это обходится? Я тогда чуть с ума не сошел. Главное, потерялась связь, я не знал, где тебя искать,
-Пуля разбила зеркальце. Да и все равно немцы бы его отобрали, а ты бы еще чего доброго по нему тоже угодил бы в гестапо. А я тогда была без сознания… Но потом, потом, эти десять лет разлуки, это что, тоже сбой? С Абросимовым можно было и по-другому.
-Да, но у меня с ним так же, как и у тебя с Рольфом, свои счеты. К тому же мне обязательно надо было попасть в этот 114/277. Что же мне, скажи на милость, следовало прийти в МГБ и попросить меня отправить на Колыму? Пожалуй, меня бы отправили в сумасшедший дом. Там, конечно, получше, но мне туда было не надо.
-Правильно, задание… Будь они прокляты, все эти ваши задания! Тебя-то они как завербовали?
-Долгая это история. Оля. Ты раньше меня не спрашивала об этом и сейчас не надо. Вот уйдем и будем вспоминать. У нас для этого, поверь, будет уйма времени. Да что с тобой сегодня?
-Но ведь это же конец. Почему ты-то так спокоен? Ведь ничего не останетя, кроме воспоминаний.
-У людей не останется и их.
-Они просто умирают. А это… это страшно.
-Ты сама хотела.
_Да. Потому что хотела просто жить. Быть нормальной бабой, а не вечным чудовищем, рожать нормальных детей, а не мутантов! Мне надоело сидеть в тюрьмах, гореть в машинах и печах, мне больно, когда меня пытают или насилуют, как тогда, в гестапо. Мне плохо, когда мне плюют в душу, называют шлюхой и воровкой. За что? Разве я это заслужила? Зачем все это? Что мы, Боги? Иисусы Христы? Почему должны страдать за человечество? Оно не стало лучше от нашего страдания и никогда не станет.
-Прекрати истерику и не устраивай семейных сцен.
-Семейных сцен. Да она у нас была, семья-то? Ты любил меня когда-нибудь или это тоже было задание или, как там, программа?
-Замолчи! Слышишь, замолчи! Что ты понимаешь…
-Конечно, я же дура, абсолютная дура. Теперь-то я понимаю, чем вы меня взяли. Там тоже была идея блага для всех людей. И я в нее верила больше, чем в себя. А все оказалось… Я сломалась, и тогда вы мне предложили ту же самую идею, только в другой упаковке. Помоги ближнему, обогрей несчастного.А я сама, сама была несчастной. И тогда, и потом, и сейчас. Кто меня согреет? Кто дал право отнимать у меня жизнь?
-Значит, ты все-таки жалеешь?
-Что жалеть? Жизнь кончена. Мне не больно и не стыдно, как сказал когда-то замученный великой идеей писатель, за бесцельно прожитые годы. Мне просто обидно.
-Ты не одна такая. Миллионы проходили через это. Но у них не было твоих возможностей, Оля, ну, когда, когда же ты, наконец, поймешь: не человек ты. Уже давно не человек. И не надо оценивать все с человеческой точки зрения.
-Это ты не человек.
-Согласен. Но задурить голову несчастному Виктору Сергеевичу – Это еще не значит поступить по-человечески. Кстати, зря ты это затеяла. Разбиваешь ему жизнь, ломаешь семью.
-Он сам в меня влюбился. Сам! И я доставила ему радость в этой жизни тоже сама, не по заданию. Имею я на это право?
-Имеешь.
-Имею я право любить кого хочу?
-Я же сказал: имеешь. Ты устала, ты просто устала.
-Отдохну теперь. Что будет с Линой?
-С Линой? Думаю, у нее свой путь.
-Такой, как у меня? Молчишь… Конечно, она тебе не дочь.
-Она, если разобраться, и тебе не дочь. Но зачали мы ее тем не менее вместе.
-Бедный мой мутантик.
-Скорее суслик.
-Кто?
-Самоуправляемая система высшего порядка. То же, что и биоробот. Люди ведут работы в этом направлении, но такое существо, как Лина, им не создать никогда. Кстати, она не будет мучиться твоими комплексами. У нее нет прошлого, только настоящее и будущее.
-Я хочу увидеть ее.
-Ты увидишь ее, но уже оттуда. Думаю, мы все-таки будем ее видеть и узнавать о ней. А потом ведь и она придет к нам. Нескоро, но придет. Бессмертие – это не такая уж плохая вещь, Оля. Ты поспи немного, путь у нас неблизкий.
-Не могу. В аптечке шприц.
-Эх, слабая ты, совсем слабая. Сейчас. Черт, когда так хорошо научились его делать, сволочи. Раньше не умели. Боюсь, что одной Лины не хватит, чтоы прикрыть эту лавочку.
-Вот видишь. Может, нам все-таки задержаться?
-Нет-нет, все уже решено. Давай руку. Где вена-то потерялась… А следов не заметно, убираешь:
-Нет. Я сегодня впервые. В первый и последний раз.
(Начало в №№ 90-117. 29 сентября 1995 г. Прислано В. Иванченко)
Лина Степанова
Вот и все. Бедные оперативник, представляю их физиономии. Они из Виталия Иннокентьевича, уж верно, всю душу теперь вытрясут. Хотя душа у него, кажется, что у Кощея, - за горами, за долами. Ладно, переживут. Премии и повышения по службе быстро их утешат. А Птаха? А был ли мальчик, вернее, девочка такая, Птаха? Через неделю скажут, что и не было. Так ведь удобнее и ничего не надо объяснять по начальству, все эти ночные звоночки, наводки в пятикопеечных конвертах на имя товарища Пинигина. Куда он только теперь их денет, сожжет?
«Девочка, нам не до твоих шуток, тебе в школу пора. Приди к нам и все расскажи». Ишь ты, вот так возьми и приди. Да еще телефоны-автоматы пасли, думали, видно, вот сейчас и сцапаем эту сумасшедшую дурочку. Пришлось воспользоваться своей связью и мило побеседовать с одним ответственным лицом. «Николай Иванович. Ваши остолопы пытались поймать меня в таксофонах, хотя я их убедительно просила не пытаться. Так вот позвоните, пожалуйста, на телефонную станцию с того аппарата, что у вас в коридоре, и попросите выяснить, откуда вам звонят. Потом поделитесь впечатлениями. А я пока подожду». Подействовало. Догадались хоть, что Птаха и Тень (хорошо закодировали, оценила) одно и то же лицо? Можно бы и узнать, да зачем? С этим покончено, если не навсегда, то надолго.
… Надо спешить, они могут уйти, не дождавшись. Не хочу! Не хочу, не могу, будь оно все проклято! Господи, как хочется плакать.
Спокойнее, Птаха, не психуй. Тебе надо успокоиться, быть совсем-совсем спокойной. Какая сумочка тяжелая… Ах да, там же «ТТ». Выбросить его, что ли? Нельзя. Не знаю, почему, но нельзя.
Они скоро уйдут, и я останусь одна. Или есть еще кто-то? Может, нас таких много? Мама никогда об этом не говорила. Навряд ли, иначе мы бы попытались что-нибудь изменить. Хотя что, собственно, мы бы стали здесь менять? Новую породу людей выводить по своему образу и подобию? Но кто сказал, что лучше? Что я – лучше? Злая, мстительная, гадкая. Могла же придержать машину и тот парень остался бы жив, ну, поломался бы маленько… Но ведь он хотел меня убить? Вот и получил свое. С волками жить… Виталия Иннокентьевича я же не убила? Брось, Птаха, ты его оставила на будущее, на длинном поводке, он тебе, возможно, еще пригодится. А Бога сдала. Он к тебе, как к дочери, а ты, паскуда этакая… Нет, нет, Бога я выручу, на это у меня сил хватит. Найму хорошего адвоката, хотя какой адвокат поможет законченному рецидивисту? В лучшем случае скостят срок годика на два. Можно и другим способом вытащить, но будут ли у меня те возможности?
А как хорошо было тогда в Неаполе! Пляж, море, солнце. Море солнца. Поехать бы туда снова. Отпроситься на каникулы. Народ там, правда, посерьезней, хотя бандиты – они везде бандиты. Не в них дело. Петруччи из-за меня погиб. Дурачок, ну, зачем было прикрывать. Продырявили бы, отлежалась. Один лишний борд симисна, поругали бы потом, конечно, что не экономлю… Петруччи, милый парень, почти как Костыль. Хотя нет, постарше, да и поумнее. Слава Богу, хоть Костыля не впутала. Впрочем, тоже, кажется, впутала и крепко.
«… Жень, будь добр…»
-Птаха, я тебя уважаю, ты знаешь. Но меня только что проверяли, на сотню взгрели, зачем мне это?
Бармен «Лотоса» Женька Боб за один вечер заколачивал столько, что никакие штрафы не сделали бы дырки в его кармане. Но тут, видно, решил покапризничать, не учел настроение.
-Боб, я же тебя добром прошу. Пока еще…
Женька вздохнул и полез под стойку.
-Только ты это, радости не надо. Мой приятель, кстати, познакомься, Костя, предпочитает «Наполеон».
Боб присвистнул.
-Где же я возьму? «Камю», правда, осталось для дорогих гостей.
-Как, Худой, насчет «Камю», не обидишься? И кофе, Боб. Только не ссылайся на дефицит, не поверю.
-Садись хоть подальше, за колонку.
-Не учи, ученая. И что вы все в этих гадюшниках, как в штаны… За курочку дрожите, что золотые яйца несет? Получи, сдачи не надо. Может, мы еще подойдем.
Костыль, кажется, все еще не пришел в себя. Видно, здорово его трахнуло по мозгам.Выпили.
-Это и есть «Камю»?
-Он и есть. Боб может и надуть, но только не меня. Не нравится?
-Да ничего. Хотя…
-Ну, это от того, что пить не умеешь. После «Агдама» на тусовке теряешь вкус.
-Что там случилось?
-Там? Ничего особенного. Просто мне срочно захотели показать, как выглядит рай. А может, ад, не знаю.
-Это твои мафиози?
-Они.
-Чем же ты их так забодала?
-Забодала? Хм… Это еще откуда словечко такое? А тебя все равно потянут из-за меня.
-За что?
-Да ни за что. За то, что со мной ходил. Страшно? Нет? Верно, ничего страшного не будет, хотя кое-кто тебя может и узнать. Словом, нервы тебе потреплют и папе с мамой поволноваться придется. Чего молчишь? Ругаешь меня? Смотри-ка нет. Но забеспокоился все-таки.
-Линча, мне твои эти…
-Выпендривания, договаривай уж. Тебя обязательно вызовут и начнут расспрашивать. В основном про меня. Что ты им скажешь? Представь, что я следователь. Ну?
-Скажу, что ты… Что я… Ничего им не скажу!
-Ну и дурак. Расскажешь все, как есть. Тебе ведь скрывать нечего. Мне тоже. Почти. Допрашивать тебя будут в связи с делом группы Барона, преступной группы торговцев наркотиками. Но не только. У мусоров нынче праздник, богатый улов им достался. Но одна рыбешка ускользнула. А им очень хотелось бы иметь ее в наличии. Они пойдут по всем связям и выйдут на тебя. Я точно не знаю, о чем они будут спрашивать. Ну, скажем, о том, не показалась лия тебе какой-то странной, необычной.
-Да. А об этом можно будет…
-Можно. Сложнее будет, когда они спросят, почему за полтора года я тебя никуда не вовлекла. Да и не вовлекла ли? Вот что меня беспокоит. И еще, на вопрос о том, знал ли ты что-нибудь о наркотиках, отвечай, не знал. И держись этого твердо. Иначе могут припаять недоносительство. Запомни, никаких доказательств тому, что знал, нет.Если, конечно, сам не трепанул кому-нибудь. Нет? Ну и отлично.Давай еще по граммульке да мне надо идти. Одного приятеля навестить напоследок.
-Можно с тобой?
-Совсем того? Не вздумай за мной шастнуть. В такуюисторию влипнешь, не отмажешься. С тебя и так довольно.
-Когда встретимся?
-Не знаю. Ах, Костыль, Костыль, знал бы ты, как мне не хочется сейчас никуда уходить. Ты будешь меня помнить? Хотя это, конечно, уже чепуха.
…Наверно, надо было с ним… Хоть одному человеку в этом поганом мире принесла бы радость. Мама давно это поняла. Откуда только у меня эта благородная застенчивость, что они в меня там втолкали? Гены декабристки какой-нибудьили комсомолки времен «больших побед»? Хотя это мое целомудрие и стало причиной дружбы с Костылем. Оставатьсянедотрогой, несмотря на мой нежный возраст, было нельзя, подозрительно, они святых не любят. Костыль же идеально подходил для прикрытия. Если бы он знал, какую роль играл все это время, если бы только догадался об этом амплуа фальшивого альфонса…
-Не могу… Плохо мне… Больно…
-Девушка, что с вами? Вам плохо? Может быть, скорую?
-Нет, нет. Все в порядке. Немного голова закружилась… Это пройдет…
… Почему не открылась дверь? Уж не засаду ли на меня устроили? С них станется. Нет, кажется, там никого нет… Неужели… Замок открывается. Сам собой. Так и есть. Он открывается сам по себе только в одном случае… Страшно.
Ушли. Не дождались Пусто. Нет милых картин, фортепиано, любимого диванчика, где так уютно было маленькой. Маленькой! Три года за три недели. Какие же люди мерзавцы, не ценят свое детство. У каждого из них семь лет абсолютного, восхитительного, глупого детства, и любимые мамы, и ворох игрушек, и эти запретные, но такие желанные конфеты, шоколадки, торты. И манная каша, которую они так не любят. Пупсика тоже нет. Холодная аннигиляция, конец.
Спать придется прямо на полу, где только, в спальне, в гостиной или на кухне? Да и придется ли сегодня спать, друзья из угрозыска просто так от меня не отстанут…
Ага, что-то все же оставили. И записочку пришпилили «Лине». Кому же еще-то? Так, что здесь? Деньги, документы, кристаллы памяти, энергоблоки, симиси целых четыре борда, не пожалели, на полжизни хватит. А это еще что? Ах, вон как! Фотографию оставили, на самое дно положили. Это мама, конечно. Самое дорогое, что у нее было…
Мама, зачем все так? Зачем я здесь? Что мне делать? Я даже не могу убить себя и пытаться не стану, только лишние мучения, а я и так страдаю, ты слышишь меня?
Ну, что молчишь, проклятый холодный истукан? Не притворяйся зеркалом, у ж я знаю, что там скрывается под блестящей пленкой. Вот тебе, вот! Отвечай, говори же, мерзкая гадина! Ты ведь остался, значит для чего-то еще нужен. Что это? Он засветился… Значит…
-Я слышу тебя, доченька, ты звала меня?
-Мама! Мамочка! Как же ты могла так уйти?
-Прости меня, Линочка, прости, если сможешь. Так надо.
-Я всю жизнь слышала от тебя это «так надо». Кому надо, зачем?
-Я не знаю. Если бы я знала! Ты плачешь, девочка? Ты становишься сентиментальной, как человек.
-Разве это плохо?
-Володя сказал, что ты должна быть другой. Не такой, как люди, и не такой, как мы.
-Где он? Я хочу и с ним попрощаться.
-Я здесь, Лина. Прости нас, но иначе было нельзя. Ты это поймешь, потом. И забудь на время, что ты не человек. У тебя не будет больше таких сложных заданий.
-Мне теперь все равно. Я не могу без вас. Мне плохо, больно…
-Это пройдет. Нам всем бывало больно, и ничего, как видишь. Дальше все пойдет уже по естественному циклу, ты будешь жить и взрослеть, как обычные люди. Потом даже стареть начнешь. Немножко. Когда придет время выходить замуж… Впрочем, там ты все узнаешь. Нам пора.
-Ну, прощай доченька. Не молчи и не плачь, мы ведь не навсегда расстаемся. Людям, когда у них умирают близкие, остается лишь память, а они все равно погорюют, поплачут и живут. Живи и ты. Да, ВПГ надо уничтожить. У тебя, кажется, есть пистолет? Тогда стреляй.
ВПГ потух. С каким наслаждением я ощутила тяжесть поднятого «ТТ» и, стиснув рукоятку до боли, нажала на спуск.
И в этот самый миг зеркало снова засветилось, а там… Пулю уже не остановить.
Как живое тело, выгнулась матовая поверхность зеркала, зазмеились, побежали по ней трещины, т вдруг брызнуло оно и разлетелось на тысячи осколков…
(Окончание. Начало в №№90-119. 6 октября 1995 г.)
Виктор Сергеевич Стрельцов
Утром, когда несколько человек в штатском взломали дверь 54-й квартиры, там не оказалось никого и ничего.
Правда, пенсионер Харитоныч, на этот раз быть понятым выпало ему, рассказал, что кое-что там нашли. Вся прихожая была засыпана какими-то мелкими серебристыми осколками и забрызгана кровью, а на полу, как раз посередине, якобы валялся пистолет, который сотрудник, прежде чем поднять, завернул в носовой платок. Да мало ли что теперь рассказывают…
-Людмила Васильевна, можно?
-Входите, пожалуйста. Чем могу быть вам полезна?
Директрисе казалось с небольшим за сорок, было заметно, она очень следит за своей внешностью и очень хочет выглядеть приветливой.
-Извините меня, ради Бога. Позавчера мы тут приходили. Ну, смотрели…
-Что-нибудь… не так? – в Голосе Людмилы Васильевны послышались тревожные нотки.
-Нет-нет, что вы. Но я тут увидел одну девушку. Лет семнадцати.
-У нас дети только до шестнадцати.
-Ну, может быть. Все равно. Она такая высокая, светлые волосы, глаза большие, серые.
-Господи, да у нас не меньше дюжины таких, высоких, светлых, с серыми глазами. Какую вы имеете ввиду? Простите, запамятовала ваше имяиотчество.
-Виктор Сергеевич.
-Хорошо, Виктор Сергеевич, мы попробуем ее найти. Но может быть вы еще какие-нибудь приметы назовете.
-Ее зовут Лина. Лина Степанова.
-Такой у нас не.
-Нет… Да, вполне возможно, что ее сейчас и не так зовут. Но появиться она могла не раньше, чем три месяца назад в ноябре.
-Так-так. Ноябрь… Галина Алексеевна, будьте добры, списки детей, принятых в ноябре. Ну и в декабре тоже. Между 15-ю и 16-ю. Что? Одна? Кто? Надя Свешникова? Родители погибли в авиакатастрофе, родственников нет…
У меня даже сердце забилось сильнее.
-Можно ее увидеть?
-Конечно. Но сейчас уроки. Я попрошу ее вызвать.
-Нет-нет, не надо. Я дождусь перемены, Людмила Васильевна, а вы или ваши воспитатели ничего не замечали за ней…
-Нет, вроде бы, а что? Вы уж меня не пугайте, но, кажется, ничего. Девушка как девушка.Замкнутая, правда, но оно и понятно, такое горе. Она здесь ненадолго. Исполнится шестнадцать – устроим в ПТУ.
Когда мы подошли к нужному классу, звонок уже прозвенел. Малыши шумели, но потише, чем в прошлый раз, а ребята постарше разбились на стайки у подоконников. Впрочем, на сами подоконники не садились. Людмила Васильевна наметанным глазом определила ту, которая нас интересовала, и подозвала.
Это была не Лина. Похожа, но не она. О чем мне было с ней говорить?
-Извините, Надя, я причинил и вам, и Любмиле Васильевне лишние хлопоты. Но вы очень похожи на одну мою знакомую, которая три месяца назад… Хотя это вам не интересно.
-Нет-нет, расскажите…
Мне показалось, что какая-то тень пробежала по лицу девушки.
-Три месяца назад таинственно исчезла целая семья. Муж, жена и дочь. Дочь звали Линой. Она была…Словом, она дружила с моим сыном, поэтому я ее и узнал. Так вот я и подумал… еще раз простите.
Когда я уже выходил, меня окликнули. Оглянулся – Надя. Она была явно взволнована, даже встревожена.
-Вы говорите, ее звали Линой?
-Да.
-И вы что-нибудь еще о ей знаете?
-О ней больше знает мой сын Костя, они дружили.
-Да, вы говорили… Все это очень странно.
-Что?
-Я ее видела. Да, она очень похожа на меня, это правда. Но я думала, что это сон. Правда, осталось зеркальце, но я решила, что кто-то просто забыл его у нас дома, когда были поминки.
-Говорите же, говорите, как, где вы познакомились.
Надя попыталась улыбнуться.
-Познакомились… Когда это случилось, я говорю, когда этот самолет, - она говорила с трудом, словно пытаясь проглотить застрявший в горле комок, - а потом этот ужас, эти гробы, поминки… Ну, я и решила… Только сил уже не осталось. Я легла на кровать и… До сих пор не знаю, спала я или нет. Заснуть я не могла. Но мне приснился сон. Как будто я надеваю себе петлю на шею, потом толкаю ногами табуретку и раскачиваюсь. Мертвая, синяя, с вывалившимся языком и закатившимися глазами. Но тут табуретка сама собой возвращается мне под ноги, я раздвигаю петлю и говорю сама себе: «Не делай глупостей, этим уже ничего не поправишь».
И тут я начинаю понимать, что все это не со мной происходит. Чтов моей комнате совсем другая.Я не могла пошевелиться от ужаса. А она усмехнулась так и сказала: «Не бойся меня. Мы связаны смертью. Поэтому не будем ее торопить». А потом положила на столик перед кроватью зеркальце и дотронулась до меня. Я почувствовала, что у нее легкие и теплые пальцы. «Береги зеркальце. Когда-нибудь оно исполнит самое твое заветное желание».
И тут я проснулась. Никого в комнате, конечно, не было. Но зеркальце лежало на том самом месте, где она его оставила. С тех пор с ним не расстаюсь и в сон этот, между прочим, верю. Не приди она тогда…»
Я вздохнул. «Ты все правильно решила, девочка. Никакой это не сон. Это она и была, Лина Степанова. А к тебе пришла, потому что связаны вы как-то этими катастрофами. И похожестью своей тоже связаны. Степановы зря не приходят».
-Оно у тебя?
Надя поняла и достала из кармашка школьной формы маленькое зеркальце. Ничего особенного, таких в каждом магазине по семьдесят копеек сколько угодно. Но… Что-то очень тяжелым оно мне показалось. Я внимательно рассматривал в нем свою первую седину, морщинки, прочертившие на лбу уже заметные зигзаги. И вдруг… Оно перестало отражать.
«Лина, ответь мне, Лина!»
«Здравствуйте, Виктор Сергеевич. Что вы хотите? Зачем пришли ко мне?»
«Я пришел к Наде».
«Вы пришли ко мне».
Я отвел глаза и отдал зеркальце Наде.
–А вы расскажете мне о ней?
*
Прим. нет №№98-101, 104-105
Зеркало в стене
© Copyright: Георгий Василюк, 2023
Свидетельство о публикации №223060800350
Свидетельство о публикации №223060800350
Рецензии