Русалки

Юрий Гельман
РУСАЛКИ

Раньше я писал только ночью. С утра до вечера носил в себе идеи, сталкивал их между собой, переплетал, от чего-то отказывался, что-то оставлял и лелеял, потом – кирпичик к кирпичику – складывал в сюжет. А когда затихало всё вокруг – садился за компьютер. Не любил я шумы посторонние. Отвлекали они от творческого процесса, ввинчивались в мозг и рвали на клочки то, что я с таким трудом и трепетом собирал в целое. И сделать с этим я ничего не мог. Долго не мог. И я выбирал ночь. Назначал себе ночь. С внутренним зудом ждал ее – как, порой, нетерпеливо ждут соития…
Так было много лет, и я с уверенностью думал, что будет продолжаться всегда. Ну, пока меня не покинет вдохновение. А оно ведь покинет. Рано или поздно. Как всякого…
А теперь я научился работать по-другому. Вернее, себя заставил. Или меня заставили обстоятельства. Беру ноутбук, иду к морю, нахожу скамью под какой-нибудь пальмой и – вперед! Монотонный шум наползающих на берег волн – однообразный, архаический – создает для меня как бы замкнутую оболочку, своеобразный шумовой кокон, консервирует пространство вокруг, оно начинает принадлежать только мне – легкое и воздушное, но непроходимое и непроницаемое для любых посторонних звуков. И ни музыка из кафе, ни голоса людей на пляже, ни лай собак, резвящихся на песке – не долетают уже до меня, наталкиваясь и разбиваясь о невидимую защиту. Несколько месяцев я пробовал, чувствовал интуитивно, что у меня получится. И начало получаться. И процесс пошел!
***
– Послушай, Семен, а ты помнишь, сколько процентов голосов на выборах пятьдесят восьмого года набрал Шарль де Голль?
– Или я помню… Восемьдесят семь с кусочком. Ты меня проверять вздумал, Изя?
– Восемьдесят семь с кусочком – это тебе по паспорту! А де Голль тогда набрал семьдесят восемь с твоим кусочком. Это я точно помню. А ты опять цифры перепутал!
– Подумаешь, он помнит! А что ты вчера завтракал, ты помнишь?
– Я и сегодня не помню, не то, что вчера!
– То-то и оно. Наша память какая-то стала… Неуправляемая, что ли…
– Вот именно.
Как это получилось – не знаю. Но голоса двух стариков, сидящих в инвалидных колясках неподалеку от меня, пробили брешь в прозрачном куполе, который я минут десять назад мысленно для себя воздвигнул. И просочились внутрь, и каким-то образом примагнитили мое внимание. Как-то так вышло. И уже через несколько фраз я стал случайным, но полноправным участником этого диалога. Я стал его внимательным и благодарным слушателем.
– А ты помнишь, как Пастернака травили?
– Или я помню… Эти сволочи без таланта, без стыда и совести! Мелкие завистники и антисемиты…
– Да уж, натерпелся он тогда…
– А трехместный «Восход» помнишь? Комаров, Феоктистов, Егоров? Какие имена! Я всех первых космонавтов тех лет помню! А современных – ни одного…
– Это не удивительно. Тогда это были первопроходцы, они шли в космос, как на подвиг. Как на смерть… А для современных – это просто работа… Как улицу подметать…
Старики помолчали немного. Я украдкой скосил взгляд: нет, не уснули. Просто смотрят вдаль, в сторону моря. И вдруг оба заговорили снова.
– Изя, не забудь спросить, какая сегодня вода. Мне кажется, что уже холодно купаться.
– Ты думаешь? Весь сентябрь еще можно. А сегодня только пятнадцатое.
– Уже пятнадцатое? А я думал, что десятое.
– Тебе хорошо! Ты на пять дней меньше меня состарился…
– Это Нинушка мне газету подсунула за десятое. Вот я ей скажу…
– Так тебе и прошлогоднюю дать – ты не заметишь: будешь читать и новостям устаревшим удивляться!
– Сам такой!
– А я и не отрицаю. Оба мы с тобой уже того… такие…
Одному, как выяснилось из разговора, было восемьдесят семь. С кусочком. Семену, кажется.
Я снова скосил взгляд в сторону. Оба чистенькие, аккуратные, благообразные. В глаженых шортиках и светлых футболках. Один сухонький, с острыми коленями и локтями, с орлиным носом и густыми щетками бровей над глубокими впадинами глаз. Другой гораздо плотнее первого, упитанный, со слегка выпученными глазами, с гладким лицом, почти без морщин, зато с обильным склеротическим рисунком на обеих лоснящихся щеках. Примерно, одного возраста оба – далеко на девятом десятке… Изя и Сёма. Друзья? Соседи? Одноклассники? Кто?
– Ты только посмотри, что они вытворяют! – вдруг воскликнул один.
По голосу я определил, что это был тот, кто худее, и которого звали Изей. Я повернул голову и поймал направление его взгляда. И удивился остроте зрения. Оба старика в эту минуту смотрели на море, до самого горизонта простиравшееся перед ними. И передо мной, конечно. Впереди был местный пляж – простенький, без современных изысков, не заставленный навесами и топчанами. И сегодня, в середине сентября, заполненный всего наполовину. И там, в бирюзово-зеленой воде, метрах в тридцати от границы сухого и мокрого песка, на глубине в половину человеческого роста, купались две женщины. Они то приседали, чтобы вода покрыла плечи, то появлялись над волнами, они то расходились в стороны, то сближались снова и, как дети, вдруг начинали толкать ладонями воду, обрызгивая друг друга.
– Пусть резвятся! – ответил Семен. Потом добавил с невыразимой нежностью: – Русалки…
– Да-а, – протянул Изя, и я уловил в этом коротком согласии глубокую тоску по давно и безвозвратно ушедшим годам. По огромному количеству лет… Необозримо огромному… И непоправимо ушедшему…
Старики снова замолчали. Было видно, что каждый замкнулся, вспоминая что-то своё. А может быть, общее. У них ведь многое было общим. Или могло быть. Детство и юность, образование, увлечения. И страна была общая. И та война… Была…
Я и сам задумался, вспоминая собственную юность. Когда я был молод и полон еще не растраченных сил, когда совершал всякие важные глупости – эти два старика по возрасту были такими, наверное, как я сейчас…
Как быстро летит время! И как стремительно всё проходит…
– О, выходят! – оживился Сёма.
– Нарезвились! – ответил Изя.
Женщины тем временем неторопливо, с приятной усталостью и, вместе с тем, с облегчением вышли из воды. Теперь мне стало хорошо видно, что каким-то удивительным образом они были похожи на этих двух престарелых наблюдателей. Одна была чуть полновата, другая, наоборот, отличалась подсушенным телосложением. И обе оказались, примерно, одинакового возраста, не такого почтенного, как два старика по соседству со мной, но весьма и весьма немолодого.
– А твоя Галка всё-таки пофигуристее будет, чем моя Нинка! – вдруг с какой-то тоской в голосе заявил Изя. – У нее и талия сохранилась, и бедра. А моя хоть и в теле, да ровная вся, как надувной матрац.
– Ага, я давно заметил, что ты на нее глаз положил!
– Брось, Сёма! Я без всякой задней мысли…
– Главное, чтобы без передней…
Я усмехнулся словам стариков, направлению их разговора. Молодцы, что сказать! Гусары!
Тем временем обе женщины – сохранившая талию Галка и утратившая ее Нинка – обтерлись полотенцами, по очереди переоделись в пляжной кабинке в сухое, и теперь, осторожно ступая по горячему песку, приближались к нам. Точнее, к ним – к старикам.
Я был тут случайным и лишним человеком. Но продолжал сидеть с ноутбуком на коленях, делая вид, что ничего не замечаю и не слышу вокруг, что целиком занят своими мыслями.
– Ну что, мальчики, надышались воздухом? – спросила Нинка. – Солнечные ванны приняли?
– Красавчики! – добавила Галка.
Старики молчали, должно быть, просто наслаждаясь голосами родных людей. Так мне показалось.
– Поехали домой, – сказала Нинка, заботливо поправляя на голове Изи белую кепочку с вышитым синим якорем на месте кокарды.
Она затолкала в сетчатый багажник пакет с мокрым купальником и полотенцем, привычно взялась за ручки и ловко развернула коляску.
– Вы придумали, чем вас покормить? – в свою очередь, спросила Галка, также разворачивая коляску с Сёмой.
– Галюня, лично мне всё равно, – вдруг сказал Изя, и я заметил, как в ответ на его слова сверкнули глаза Сёмы.
Через полминуты все четверо уже двигались по серой бетонной дорожке, ведущей к восьмиэтажному хостелу для пенсионеров. Монолитное современное здание высилось в ста метрах от пляжа. Я оглянулся и долго смотрел вслед неспешно удалявшейся кавалькаде. Да, они уже никуда не торопились, суета жизни осталась далеко позади. Должно быть, они давно выполнили установленную для каждого программу…
И вдруг я подумал: « Какую нужно было прожить жизнь, чтобы до глубокой старости сохранить столь трогательные отношения! Мальчики, девочки – так они называли друг друга. И зачем им дети, внуки и правнуки, которые, вероятно, где-то есть, но у которых наверняка ворохи своих дел и забот? Когда рядом двое – не нужен никто. А эти взгляды, эти комментарии… Что это: многолетняя привычка? Привязанность? Или чудом пронесенная сквозь годы и не увядшая любовь? Или преданность, что на порядок выше всех остальных чувств?»
Я повернулся к морю. Плотный соленый ветерок взъерошивал его поверхность. У самого горизонта виднелось несколько судов, пришедших в порт издалека и ждущих своей очереди. Где-то кипела жизнь. Строились города и газопроводы. Летали самолеты. Дети ходили в школу, а студенты в институт. Снималось кино. Писались музыка и книги. Фехтовали словами политики. Шло время. И проходило. И уходило… И вовсе кончалось…
«Господи! – подумал я. – Сегодня они все вместе. Сегодня их четверо… Но если вдруг завтра… Тогда рухнет всё. Исчезнет всё. Они ведь живут друг ради друга. Девочки привозят на берег мальчиков, чтобы те любовались ими – своими русалками. Для них стараются. А мальчики изо всех сил продолжают держаться – не для себя, для девочек. Чтобы тем было перед кем резвиться. Наверное, только так и сто;ит жить на этой земле. И не только в глубокой старости…
Господи, замедли время. Господи, дай им сил и терпения еще на долгие годы! Всем нам дай… Каждому... А мы будем достойны… Мы постараемся… Мы сумеем…»

Кирьят-Ям, 2018