Парфюмер глава сторожа

Парфюмер.
*
В конце мая, когда на стоял субботний день, молодой мужчина, в  возрасте приблизительно тридцати лет с чем-то, задумчиво брёл по улицам, никого не замечая.
Нет, хотя зачем, он почти натыкался кое на кого.
Вот, к примеру — кот;
Он вальяжно, почти развалясь и по-хозяйски, сидел на  середине тротуара, возле крыльца придомового магазина.
Кот вел себя совершенно наглым образом, его окрас был весь черным, только мордочка чуть белая.
Кот, а это был точно кот, не отрываясь, смотрел яркими зелеными глазищами, будто что-то знал про него нечто постыдное, чего нужно скрывать от всех людей.
— Кот, пойдешь со мной? — спросил он его.
Кот помотал башкой, задрал толстый хвост, что-то проурчал басом, и потерся об ногу.
Он потрепал его по усатой лобастой голове, на шейке был надет домашний ошейник.
— Пока кот.
Кот ощерил зубы в зловещей ухмылке, помахал ему лапой с когтями.
Нет, так и было: кот улыбнулся и помахал лапой. На прощание.
Ничего странного, очередной знак судьбы, хотя и без этого необычного кота, он предчувствовал, что именно сегодня что-то должно случиться важное, почти открытие для него, или когда должно произойти решающее поворотное событие всей жизни.
Потом ему встретилась девушка.
Просто она шла, а он увидел ее метров через сто.
Она пересекла параллельную улицу, поэтому оказалась впереди. Девушка была в джинсовой мини-юбке, стройная, с длинными волосами. Округлые, мягкие ягодицы перекатывались под юбочкой, ничего не скрывая от пристальных взоров.
— Неплохая задница. Кстати, да, — оценил он ее про себя.
— Можно даже сказать, очень хорошенькая…
Но тут почему-то донесся от неё мысленный отклик:
— Мужланы, ах эта задница, ах эта задница…
— Да, это моя задница, точнее, моя любимая попочка…
— Уф, вырасти сначала свою жопу, а потом приставай к честным девушкам.
— Ты хоть знаешь сколько мне стоило — сделать такую попочку?
— Нет? ну и гуляй себе лесом, нищеброд….»
Девушка, впереди его, гордо встряхнула красивыми  волосами, отглаженными в дорогой парикмахерской, свернула за угол дома, покачивая крутыми бедрами.
Там находился элитный спа-салон, разумеется, с охраной.
Ну нет, так нет, хотя еще светло, стоит день, время только обеда.
Мысленный диалог с девушкой  он тоже принял как знак судьбы.
Еще встретились по дороге два пенсионера,
Он был худой, высокий, в помятой клетчатой рубашке, с палкой, на которую он опирался при ходьбе.
Бабушка держалась за руку того старика.
Старик что-то кричал, бабушка плакала, пряча слёзы в платок.
Хотя о чем это он? …
Его мысли поглощали запахи.
Они были всем, для него. Нет, не так.
Понимаете, —  вообще всем; запах роз, запах первой любви, даже запах сломанной целки у одной девочки, — он всё помнил, прятал и таил в душе.
Запах асфальта, бетона, драки, кулаков, хотя они тоже бывают разные, выдранных волос, выбитых зубов, сломанных челюстей, он всё воспринимал как свое, родное.
То есть как само собой причитающее, вроде как идущее в нагрузку с самого детства, к его умениям и способностям.
Он не Суинни Тодд, нет, он...
Запахи, он похищал и становился их единственным обладателем.
Когда он шел, просто шел, ни чем не думая, то неосознанно срывал листочки с цветов, листья с кустарников акаций,  можжевельников, или с кленов.
Автоматически нагибался, и обрывал  пахучие верхушки цветов с бутонами, лепестками или соцветиями, с уличных клумб и цветников.
Запахи, они очень разные.
Вот взять розу, сначала она пахнет так, а потом по-другому.
Он любил цветы и обволакивающие запахи от них.
Поэтому несколько лет назад, он устроился на работу в один круглосуточный цветочный салон, где продавали букеты.
Смены по ночам были редкими, денег платили мало, но ему на жизнь хватало.
А еще ему нравился запах боли, плавно плывущий от молодых женщин, или от девушек.
Нет, не такой как в порно салонах, с услугами садо-мазо.
Там всё не по-настоящему, он заплатил накопленные за полгода деньги, сказал доставить удовольствие, а получился один пшик.
Даже член не встал.
Что неудивительно, одна показуха, да подряд одни приторные духи. Твою медь, да где же они все этим прыскаются?
Но ничего, всё впереди, — поэтому едва дождавшись вечера, он вышел на охоту, направляясь к городскому парку с густыми кустарниками и деревьями, уже покрытыми молодыми весенними листочками…
Профайлеры, составляя портрет серийного убийцы, условно подразделяют их на «потрошителей», или на «душителей».
Определения понятны из самих слов, но ещё есть психологическая особенность: потрошители, кайфуют от вида самой крови, а душители наоборот её избегают.
Он же, так сказать, был универсалом в своем роде деятельности.
При удушении, жертва источала запах смерти, он его чувствовал и улавливал, тщательно запоминая при этом.
А кровь, при работе с острым ножом, запах крови, смешиваясь с запахом боли, образовывал парфюмерную композицию, который выдавал такой ошеломительный эффект, сравнимый с действием вдыхаемого наркотика через носовую полость. Поэтому он сам себя, называл Парфюмером.
… Тут он поднял голову, втянул носом запах, идущий от течки самки, молодой менструальной крови.
Нет, она, пока эта самка была вдалеке, в метрах семидесяти, или более того.
Самочка, она шла впереди его.
Он подкрался ближе, втянул носом воздух.
Да, это она. Тот вариант, который он ищет.
Молодая, с хорошей жопкой, и с течкой.
Ещё на ней не оказалось белой одежды.
Это тоже стало решающим фактором выбора.
Запах крови, от ее задницы в синих джинсах, он почувствовал сразу, также будущие стоны, и свой оргазм.
Тампоны, прокладки, — брехня.
Это так, фикция, одно дерьмо, которым все люди подтираются.
Дерьмо!
Запах боли, что ясно и привлекательно.
Да будет вам известно, человек в приступе ярости источает один запах, в любви другой. Эндорфины называются.
Так вот, они вызывают химическую реакцию, на кожном потоотделении человека.
Особенно на подмышковых и лобковых железах
Ну, которого потом, люблю. По-своему.
А сначала наслаждаюсь запахом.
Запахом жизни и боли.
Нет, не педофил.
Пробовал, пару раз.
Нет, не прокатило.
Они всё плачут и плачут. Никакой боли, никакого явного запаха.
Он так не хотел. Детей пришлось просто придушить, и бросить ни с чем.
Ещё ему недавно снилось, будто кто-то стучит в его дверь.
Неясно, словно как бы невзначай, точно проверяя, если тут ли кто на месте или живой.
— Тук-тук, тук-тук.
Стук повторялся не один раз.
Он это понял и проснулся.
Было жарко, но он ощутил себя в холодном поту.
Пот был липким и неприятным, пах страхом.
Он поморщился от гнетущих воспоминаний.
Ничего, ничего, сегодня пришло моё время.
Ведь ещё днем прогуливаясь по городу, возле рынка, он встретил одну бабку, она вывернулась из-за угла, словно вырастая из-под земли.
— Здорово милок!
— Здорово бабуль. Как ваше ничего? — пожилых людей он уважал. Тем более, что ранее они были знакомы.
Почти знакомы: она встречалась ему каждый раз на пути, когда он днем бродил по рынку. При этом просила денег на хлеб, на пирожок, «на молочко», или «на покушать», что-то рассказывала, или делала что-то еще.
Деньги он ей давал, не отказывая никогда, кладя несколько монет в пустой картонный стаканчик, хотя у самого иногда было туго с деньгами.
Стакан оказывался коричневого окраса, был предназначен для «кофе на вынос», от него отходил далекий запашок того крепкого дорогого кофе, еще до того как он был выпит, а стаканчик выкинут в специальную урну, а затем подобран той противоестественной старухой.
Когда они повстречались в первый раз, то «Оно» тоже произошло в первый раз, и конечно, удачно. 
Такие нежданные встречи  стали для него хорошими знаками судьбы.
Тогда, эта бабка, вывернулась прямо из-под идущих зевак, покупателей и просто прохожих, неожиданно подскочила к нему, поднеся стаканчик из-под кофе, в котором бренчала мелочь:
— Милок, милок, а подай денежку!
Он оторвался от мыслей и оглядел бабку, одетую столь же смешно и нелепо, как и он.
Она тоже смотрела на него, на его лицо, на его руки, на его глаза, — ее взгляд был направлен на всё одновременно.
А цвет глаз был столь же непонятен: то они становились ярко синие, то глубоко черные.
Как и форма: вот они раскосые, или вот узкие, а сейчас круглые и большие.
Ещё в них, в бабкиных глазках сначала появилось сплошное сумасшествие, которое проскальзывает в глазах  обычных сумасшедших.
Поэтому он подумал, что она да, именно из такой породы.
Но через минуту его мнение изменилось.
В ее морщинистых глазках, плясало безумие, но вот оно исчезает, светиться ум, мудрость, проницательность, и бог весть что ещё, вроде провидения, что ли: когда бабка стала говорить нечто странное и умное. Но тут же прерывалась, чтобы отпустить какую-нибудь похабную шуточку, или скабрезный случай.
Ее головка седыми волосами обвязанная куцым платочком запрокидывается к верху, и вот она заливается звонким задорным смехом, при этом в ее глазах начинает светиться молодость.
В тот момент он принюхался, улавливая даже запах молодости, исходящей от ее тощей сухопарой фигурки, облаченную в кофту, надетой  поверх какого-то ромбического  балахона.
До этого, он проверял и помнил, от нее стоял запах обычной старости, ничего больше. Так пахнут пожилые женщины.
В тот первый раз, напротив своей воли, он дал ей денег, спросил как погода, как здоровье, посмеялся пошлому анекдоту, почему-то запомнил, что она изрекла напоследок на прощание, мол; «вечером выходи гулять, всё будет…»
Он и вышел вечером прогуляться, так, на всякий случай, и всё произошло как надо, ни больше, ни меньше.
Удовольствие он получил шикарное, просто море удовольствий.
Теперь это стало для него обязательным ритуалом: рынок, неожиданная встреча, бабка, и каждый раз новая парфюмерная композиция, становящаяся в его коллекции запахов очередным шедевром.
— Ничего, ничего, милок, — затараторила бабка. —  Яичек у меня-то нет, я же не дедушка, вот болеть нечему…
Она хитро подмигнула ему, как всегда засмеялась ехидным смешком.
Он тоже улыбнулся, доставая из кармана спортивных штанов приготовленную специально для нее, мелочь в несколько медяков.
Она тут же поднесла  неизменный стаканчик из-под кофе:
— Кидай сюда милок, кидай.
Он выпустил монеты в неизменный стакан, они утробно там зазвенели, будто это был сакральный стон приносимой жертвы на жреческом алтаре.
Он не спрашивал ее имени, да и зачем, и она его тоже не спрашивала, просто называя его почему-то «милком».
— Ты доброе дело делаешь, милок. Всё зачтется тебе, всё.
— Угумм. Так как, что там сегодня вечером, будет?
— Вечерком гришь…, — бабка задумалась, устремила неестественно живые глазки в сторонку.
— Вечером всё отлично будет. Сегодня тоже пойдешь?
— А как же.
— Да-да, ходи, да оглядывайся. Всё будет как надо, тип-топ.
— Спасибо бабуль. Ну я пошел.
— Стой-постой. Опасайся ворон, галок, а особенно сторожа.
— Сторожа?
— Сторожа, он там, в садике.
— Ладно, спасибо. Ну я пошел? — снова повторил он, но бабка только махнула сухонькой ручкой и будто испарилась в воздухе, шмыгнув за ближайший угол магазинчика.
Он направился к себе домой, ожидать вечера, недоумевая, что может связывать: его, какого-то сторожа из садика, и предстоящую ночную охоту.
Вороны, галки, — черт с ними, они везде летают, но это??...
Странно, очень странно, — повторил он про себя.
Находясь дома, он не находил себе место, перечитывая толстую тетрадь в твердом переплете, с записями о ранее полученных запахах от каждой особи.
Ведь каждый эпизод, с самой первой жертвы, был тщательно записан, какие при этом были испытаны ощущения, а парфюмерная композиция разобрана по деталям: в каких пропорциях, в каких долях.
На что похоже: на запах лаванды, или присутствовал жасмин, а тут можжевельник.
А тут —  фуу, неудача, — одна прелая солома, но тогда особь сильно обмочилась. Хотя это произошло от его неопытности.
Ещё, он знал, по криминальной статистики, разумеется, секретной для всего общества, является то, что на территории России, каждый день, и в одно время действуют двести серийных убийц.
Поэтому он не считал себя каким-то уникальным, вполне обычным человеком, которому почему-то нравилось убивать людей.
По сравнению с другими убийцами, он не превзошел их по количеству, на его счету выходило всего каких-то жалких два десятка.
Он просмотрел вырезки из газет о себе самом, полистал в интернете криминальные сайты, — время шло медленно, словно стояло на месте.
Он вышел из дома заранее, перед вечером, в светлое время суток.
Его сущность пела, тело напряжено и звенело как струна, а чутье дразнило, кружило, и неуклонно вёло вперед, предвкушая новые ощущения.
Как обычно, он не спеша прошелся возле парка, затем зашел на территорию парка, посидел на скамейках, наблюдая за парочками и одиночками женского пола. Постоял, полюбовался на фонтан, прошелся по парковым аллеям, почитал объявления и разные лозунги.
Он избегал новых маршрутов.
Конечно, это повторение, но там был изучен каждый потайной уголок, каждое укромное местечко.
Было еще светло на аллеях, когда он приметил ту самку.
Он решил проследовать за ней: она шла, стремительно удаляясь от окрестностей парка, иногда доставала из сумочки телефон, быстро говорила в него, затем нервно кидала его обратно в сумочку, вытирая платочком глаза от потёкшей туши.
Она шла впереди, он чуть поотстав, не так чтобы было слишком заметно, но нет так, чтобы потерять ее совсем из виду, поэтому упустить подходящий момент для «эфирного знакомства», он так это называл.
Помимо всего этого,  у него была цель, высшая цель.
Почти неприкасаемая для обычного человечка.
Он чувствовал, или предвидел, как та бабка с рынка, что есть следующий уровень, на который требуется перейти, чтобы познать истинный Запах. Запах Бога, того самого божественного амбре, который создаёт жизнь.
Для него это представлялось примерно так:
Человек, в виде крупного мужчины  в возрасте, почему-то с тупым выражением и  лицом его отца, он обладает невиданной энергией.
Животной звериной жизненной энергией, какая бывает у свиней, которых забивают на свиноферме.
В детстве он видел эту свиноферму: с отцом, по пути в пригородную дачу, они всегда проходили по одной дороге, мимо высокого кирпичного забора.
Из-за того забора постоянно долетали жуткие крики.
Там жили добрые хрюшки, он знал про это, ведь он про них сказку читал про «волка и трех поросят», ведь они, как и люди,  не хотели умирать.
Поэтому все поросята, сначала жалобно хрюкали в предчувствие беды, а через минуту выбранная жертва так пронзительно кричала от боли, в этот момент все остальные свиньи тоже оглушительно вопили на свинячьем языке, выражая протест против смерти, переживая от горя и жалости к собрату по несчастью, а потом раздавался ужасный хрип убитого поросенка, и всё.
Остальные свиньи замолкали, наступала громкая тишина.
Он начинал плакать, а отец, что с него взять, начинал веселиться, подсмеиваться, подтрунивать над ним, над бедной хрюшкой: мол, выйдет сегодня из неё хороший наваристый суп с мясными ребрышками, или вкусный гуляш с картошкой.
Через некоторое время, всё повторялось заново: из-за забора вновь неслись ужасные крики.
Но они отдалялись, так как они с отцом уходили прочь, от этого забора, от этой свинофермы, откуда звуки страданий постепенно угасали.
Он, будучи мальчиком, ненавидел ходить в тот пригородный сад.
Именно по этой причине, издаваемых страшных звуках.
Но отец, почти каждый день летом, силком брал его за руку и тащил, водил его, водил и водил, мимо высокого кирпичного забора, оштукатуренного и покрашенного в белый жертвенный цвет.
А ужасные крики от несчастных хрюшек несли за собой всепоглощающие запахи, запах смерти и невыразимых мучений. 
И чуть впоследствии, в школьном возрасте, как оказалось, он научился, то есть сам собой у него открылся дар, чувствовать запахи, как они есть на самом деле.
Он не был уверен, что это дар, он только знал, что это нечто запретное и пока блаженное действо, будто пока недоступного секса с девочками, и вроде непоколебимой влекущей к себе маниакальной способности, когда нельзя ее отменить.
Ведь маньяк, происходит от слова «мания».
Но не важно, это случилось давно, а он не любил вспоминать, то детство.
Кстати, белый цвет, с того времени, он тоже возненавидел, как и белые цветы, в том числе девушек, одетых в белые наряды.
Так вот: человек, с глуповатым лицом отца, обладал дюжей энергией, она была похожа на его сотню парфюмерных шедевров, нет, на тысячу, или даже на миллион, в общем, немыслимое число.
Задачей ставилось заполучение этой дикой невиданной силы.
Но как? Главным условием было, то что, обладатель энергии, должен сам, добровольно, отдать ему эту субстанцию.
Как те хрюшки, со свинофермы, когда они тупо вертят мордами, и потом тупо идут на забой под нож страшного мясника.
Но насилие, вроде «эфирного знакомства» нельзя применять.
Тогда как? Тоже стоял вопрос.
Он точно не знал, но как будто это надо проделывать под воздействием гипноза, внушения, или чего-то такого, вроде отдавание могучих мысленных приказов выбранной жертве.
Результат не заставит себя ждать; он станет, он станет, самым, самым…
Его мысли сбились, в ушах слышались стоны: то ли тех хрюшек, то ли будущие стоны и хрипы избранной девушки.
Самка шла пешком, заметно прихрамывая, то ли от усталости, то ли от природной хромоты, двигаясь по всёй видимости, в другой район города.
Ничего, ничего, — повторил он про себя, — прогуляюсь немного, есть ещё время…
Запах ее крови, — он будоражил мозг, сбивал дыхание, въедался в глаза, пьянил обоняние, отключая все меры предосторожности и странный совет бабки.
Да плевать!!... Сторож, — да иди ты к черту!
Сегодня, всё равно Она будет у меня, да пускай  там находиться сто сторожей из садиков! 
Он ее не упустит. Нет, ни за что…
Ведь так предсказано самой бабкой.
А значит это судьба. Просто надо немного остерегаться какого-то там непонятного сторожа, и всего-то делов.
Они шли друг за другом по пешеходной дорожке, проложенной вдоль автомобильной трассы, связывающей все городские районы.
Постепенно смеркалось, солнце уходило  к закату за горизонты многоэтажек, и построенных зданий.
Иногда, он, набрав скорость шага, сильно приближался к девушке.
Поэтому ему время от времени, приходилось замедляться, для этого требовалась сойти с асфальтовой дорожки, затем  нагнутся к земле, чтобы сорвать соцветие ромашки с луга, где растет обычная трава.
Или задумчиво постоять возле кустарника, обрывая листочки, поднося их к ноздрям, не отводя взгляда от выбранной самки.
Тут включилось освещение трассы.
Загорелись светильники на согнутых высоких столбах, освещая, сначала неярким светом, основную дорогу в несколько полос, заодно прилегающую прогулочную дорожку, на которой то и дело проходили праздные люди.
Вдруг его внимание отвлеклось от преследуемой особи: причиной стал посторонний запах и что-то еще, идущее навстречу ему.
Запах вонял невыносимой псиной, он и исходил от необычно большущей собаки, которая рыскала по обеим сторонам дорожки, то старательно вынюхивая места на земле, то иногда поднимая одну лапу к верху.
Но всегда прибегая назад обратно, к своему безмолвному хозяину.
Он, и хозяин, неизбежно сближались друг с другом, как и та собака.
Когда между ними оставалась метров пять, собака, может овчарка или кто еще, он ненавидел собак, поэтому не разбирался в породах, — тут громадная псина бросилась к нему, уставясь, через глаза прямо ему в душу, скаля клыки, одновременно злобно рыча, свесив наружу длинный пыхчащий язык.
— Ты охренел?! Убери пса!
— Завалю ведь сучью тварь!!
Заорал он в ужасе, сжимая в потной ладони приготовленный нож, с выщёлкиваемым длинным лезвием, острым как бритва.
Сегодня ведь только правил на точильном бруске.
Хозяин мановением руки отогнал пса в сторону, теперь стоял на месте, будто замерев и ожидая его.
Он приблизился к нему вплотную, внимательно рассматривая его внешность, да и вообще, ведь можно ещё понюхать запах.
Мужчина получился выше его в росте, широкоплечий, со смуглым лицом, отдающим четкой желтизной, поэтому от этого он становился почему-то похожим на мексиканца.
Вдобавок к этому, на его лице находились  солнцезащитные очки, несмотря на вечернюю темноту.
Не хватало для полного сходства только шляпы сомбреро, и небольшой чуть отросшей, но очень густой щетины на щеках и на квадратном подбородке.
В крупных блестящих линзах очков незнакомца, сдвоено отражался он сам, его лицо с капельками пота, черная бейсболка, скрывающая верхнюю часть головы и немного силуэт напряженной фигуры.
Он опустил голову и принюхался.
Запах от незнакомца присутствовал, но какой-то неестественный.
Он был подобен на нечто пугающее  своей простейшей бездушностью, как у заводской машины, или на робота, только похожего на человека.
— Идешь к сторожу? — флегматично спросил его хозяин пса.
— Да ты кто такой, мать твою??!
— Зевс — место! —  приказал незнакомец, затем выговорил:
— Я Тахо. А тебе нравиться чувствовать боль, самому? — с каким-то безразличием спросил мужчина.
— Какая нахрен боль??! Иди к дьяволу, Тахо! Лучше следи за псиной, гребаный мексикашка!
Он со злостью выкрикнул, попытался оттолкнуть мужчину с дороги, но не получилось; незнакомец оказался необычно тяжелым, будто весил добрые две сотни килограммов.
Поэтому он обежал его, бросился за ускользаемый жертвой, которая тем временем благополучно отдалялась от него.
Теперь, на бегу, он думал, как же здорово он налажал: ведь кровь самки делалась не от обычной течки,  а отчего-то другого.
Как он мог такое спутать, черт возьми??!
Но он догадался, хотя раньше с этим не сталкивался.
Запах кровавых выделений происходил, скорее всего, от недавно перенесенного аборта.