Глава 403. Шопен. Вторая соната

Фредерик Шопен
Соната для фортепиано №2 cи-бемоль минор
Генрих Нейгауз (фортепиано)

weina: Сверхэмоциональное исполнение. Кажется даже, что Генрих Густавович стремится не столько сонату сыграть, сколько воспроизвести ее глубоко трагичную психограмму.

MargarMast: Думаю, что оба Нейгауза — легендарные личности, о которых стоит поговорить особо. Очень интересно услышать о них от людей, кто может о них рассказать.

Serenus: Б. Л. Пастернак

БАЛЛАДА

Дрожат гаражи автобазы,
Нет-нет, как кость, взблеснет костел.
Над парком падают топазы,
Слепых зарниц бурлит котел.
В саду — табак, на тротуаре —
Толпа, в толпе — гуденье пчел,
Разрывы туч, обрывки арий,
Недвижный Днепр, ночной Подол.

«Пришел», — летит от вяза к вязу,
И вдруг становится тяжел
Как бы достигший высшей фазы
Бессонный запах метиол.
«Пришел», — летит от пары к паре,
«Пришел», — стволу лепечет ствол.
Потоп зарниц, гроза в разгаре,
Недвижный Днепр, ночной Подол.

Удар, другой, пассаж, — и сразу
В шаров молочный ореол
Шопена траурная фраза
Вплывает, как больной орел.
Под ним — угар араукарий,
Но глух, как будто что обрел,
Обрывы донизу обшаря,
Недвижный Днепр, ночной Подол.

Полет орла как ход рассказа.
В нем все соблазны южных смол
И все молитвы и экстазы
За сильный и за слабый пол.
Полет — сказанье об Икаре.
Но тихо с круч ползет подзол,
И глух, как каторжник на Каре,
Недвижный Днепр, ночной Подол.

Вам в дар баллада эта, Гарри.
Воображенья произвол
Не тронул строк о вашем даре:
Я видел все, что в них привел.
Запомню и не разбазарю:
Метель полночных метиол.
Концерт и парк на крутояре.
Недвижный Днепр, ночной Подол.

1930

Yuriyauskiev: «Баллада» совершенно очаровательная, но еще лучше, когда все это можешь видеть или хотя бы мысленно достраивать недостающее. Может показаться банальным, но летом прошлого года ходил в жару по Подолу, а в голову лезли именно эти строчки. Подол имеет свое очарование, хотя цивилизация и тут сделала свое дело. Никаких особенных архитектурных памятников здесь нет, но остался дух старого города. Причем, район этот специфический. Понятие «местечковое» — это как раз о Подоле. Есть здесь и старые церкви, которые теснят обычные дома. Вообще здесь тесно, но это и есть его колорит. Над ним возвышается Андреевская церковь — подарок Растрелли. Она похожа на церковь в Смольном, но как-то живописнее и приветливее. Очень соответствует именно Киеву. Находясь возле нее, можно окинуть Подол как бы с полета. И Днепр отсюда, действительно, недвижный. По Подолу любили гулять в незапамятные времена Рихтер и его киевский приятель, пианист и преподаватель Киевской консерватории, Всеволод Михайлович Воробьев, которого я последние дни часто вспоминаю, но в связи с совсем другими событиями. В Киеве бывали Нейгаузы, Рихтер, Дорлиак. Их радушно принимали в разных семьях. Представьте себе милую обстановку, «домашнюю», спокойного в те годы города. Хозяйки в тех семьях готовили одна лучше другой. Это были настоящие мастерицы своего дела, причем, с выдумкой, творческие. А уж принимая таких гостей, представляю себе, как вкладывали они душу. Говорю это, основываясь не на каких-то общих соображениях, а имея свой личный опыт общения с ними. О Генрихе Густавовиче, о его концертах слышал самые лучшие отзывы. Рассказывали о Семнадцатой сонате у него. Помню, как мне говорили, что он играл ее как-то особенно хорошо и «для души», он не давил на нас, как «ваш» Слава! На «моего» Славу все равно бегали все и были неизменно повергаемы. Потом даже одна из этих приятельниц как бы выговаривала мне, что такое исполнение часто слушать тяжело. После него надо отдыхать. Тут я никак не мог согласиться, то есть, мне отдыха не требовалось. Меня он не разрушал. Наоборот, это был мощный заряд, это был как ливень, которого ждет измученная зноем природа.
Генриха Густавовича я не застал. Но вот Станислав Генрихович регулярно был в филармонических абонементах. Я не помню ни одного неудачного концерта. Это была всегда очень искренняя музыка, сыгранная с хорошим вкусом, обворожительно. Помню июнь 68-го, сессия. Надо сдавать эстетику — математикам и такое читали. Лень готовиться, а тут приехал Нейгауз с концертом Грига. Я подумал, что это имеет самое непосредственное отношение к эстетике и пошел на концерт. Потом еще преподавательнице во время зачета сказал, что не видел ее среди публики. Оказалось, что в тот же вечер она ходила на Марселя Марсо. Я согласился с ее уважительной причиной.
Особенно запомнились у Станислав Генриховича четыре баллады Шопена. Это была настоящая романтика, но очень интеллигентная. Играл бережно, одухотворенно и пианистически идеально. Необыкновенное настроение! Вот и сын его Генри пишет, что лучше отца никто их не играл. Безусловно, имеет право. Но совершенно незачем (хотя тоже имеет право, это его видение, но за формой неплохо еще следить) весьма несимпатично говорить о рихтеровском исполнении. Вот уж не хочу их сравнивать. Разные взгляды на шедевр. У каждого настоящее. У Рихтера в Киеве я слушал 8 октября 78-го Вторую и Третью, причем, между ними он вставлял 13 прелюдий. Это был великий и грандиозный Шопен. Грандиозность была не из-за громоподобных звуков, хотя звуковая палитра у него широчайшая с разнообразными оттенками и градациями. Он потрясал проникновением в душевные коллизии. И при этом души чистой, нежной и искренней.
Еще запомнился у Нейгауза ор.4 Прокофьева. Кажется, «Наваждение» не было таким же страшным, как у Рихтера, но все сыграно с бОльшим пониманием и настроением. Представляете — отделение проходит под знаком Шопена или Прокофьева. Надо создать соответствующую атмосферу, и он этого добивался.
Станислав Генрихович, спасибо ему, был один из немногих, кто не забывал Киев. Наверное, ему здесь нравилось. А уж публика принимала его неизменно с большой симпатией и любовью. Как это непохоже на триумфы современных победителей муз.соревнований. Тогда было ощущение подлинного. И еще особая обстановка, когда осознаешь, что ты в хорошем обществе, где выступают настоящие музыканты, хранители традиций, люди, благодаря которым и живет культура.