Что такое хорошо и как его простить

«Крошка сын к отцу пришел…»

Сюжет известный. Сакраментальный такой сюжет, иначе не скажешь. Вот-вот прозвучит вопрос. Не в первой сцене третьего акта, а прямо сейчас. Теперь же. Потому что до третьего акта нужно еще как-то дожить. И отцу и сыну. И еще кое-кому. Очевидцу. Без которого сей диалог считайте что и не начинался. Свидетелю. Имеющему уши. Чуткие и длинные. Переводчику. С древнего языка жала на современный язык комикса, рекламы и карманного путеводителя. Пророку. Тому, что, единожды услыхав пресловутые «шум и звон», сию минуту сумеет опознать в них все что вы пожелаете. Все, что вы хотели узнать, но спросить не решались. И «горний ангелов полет», и «гад морских подводный ход». И, за отдельное мерси, отчетливый ответ на все человеческие вопрошания. И сможет с чистой совестью растрезвонить этот самый ответ по всея свету. Белыя и, если угодно, черныя. Растолковать его чужим неразумным детишкам. Если нужно, на пальцах. Имеющих, невзирая на свою радующую глаз упитанность, несколько нездоровый и какой-то высосанный вид.

А! Вот и вопрос! Вопрос, напомню, покуда совсем еще детский. Не некое «для чего ты меня оставил?», но всего только: «что такое хорошо?» И второй. Как многие, наверное, догадываются, ничуть не вытекающий из первого: «что такое плохо?» Всего-то-навсего. Тут всякий ответит. Не трогаясь с места, не роясь в ряду пыльных книжных полатей в поисках «да где же она?! всю жизнь здесь лежала!» Не отрываясь от телевизора. Просто установив его на максимальную громкость. Опять-таки не трогаясь с места – благо пульт управления истиной всегда под рукой… Можно, конечно, и своими словами. Задачка-то, между нами, взрослыми, говоря, не сложная. Плевая, между нами, взрослыми, говоря, задачка. И вопрос на удивление некаверзный. Не про аиста, не про капусту. Так что «секретов нет». Трех минут хватит…

Нужно ли продолжать? «Папы этого ответ» помещен в те самые заветные книжицы, куда лет эдак с пяти-шести «тычет пальчик» каждый сопливый мальчишка. Даже если он, допустим, девочка. И, предположим, не сопливая. Даже если она, предположим, не очень сопливый мальчик… Все равно ведь тычет. И, между делом, растет. И вырастает. И становится отроком. Затем, немного погодя, девушкой. Затем, спустя время, мужем. Затем, куда денешься, отцом… И вот уже крошка-сын взбирается на твои колени… Хорошо, однако, знать, что такое хорошо! Так же, наверное, хорошо, как плохо не знать, что такое плохо.

Детство – есть только память. Воспоминания на тему утраченной невинности, на тему изгнания из рая. Но что есть невинность? Что есть рай? По удивительному свойству памяти, невинность – это всегда то, что нами утрачено, а рай – то самое место, откуда мы изгнаны. Место, куда нельзя возвратиться другим человеком, но только прежним, читай – невинным… И все же рай – он вокруг нас. Мы дышим его воздухом, лежим на его траве, слушаем его птиц. Он прежний, это мы – другие. И он не для нас лишь потому, что мы – не для него.

Возвращение в рай – штука, действительно, сложная. В силу своей простоты, каковая нам уже недоступна. В силу нашей сложности… Нам свойственно затрудняться над простым, и уже одно это свидетельствует о том, что наша невинность утрачена нами невозвратно. Жизнь виновного не имеет оправданий, и чем дольше он ищет их, тем вернее удаляется от самой жизни… Наш мир населяют люди. Близкие люди. Просто люди. В руках каждого такого человека – ключ к прощению нашей вины. Однако никто из них не тянет на Святого Петра. Ключа к раю, ключа к невинности нет ни у одного из этих людей. Потому что в каждом из них живет судья. В каждом из нас проживает судья, лишивший нас нашей невинности. И продолжающий лишать, если можно так выразиться…
 
Но мы не можем иначе. Мы не умеем прощать, потому что мы не умеем не прощать. Отказаться от самого акта прощения… Мне очень трудно выразить эту мысль. Боюсь, что и понять ее так же затруднительно… Люди меняются. Но как только ты задаешься вопросом: «к лучшему или к худшему», ты выступаешь в роли судьи. Сознание права на эту роль некоторые черпают в твердости своих принципов. Другие – в своем милосердии. Третьи – в страдании своем… Все это как нельзя лучше доступно моему пониманию. Я сам судья. Множество раз я жаждал оправдать другого человека и ждал от него только одного – раскаяния. В чем? В том, что он другой человек? Пожалуй, что именно в этом. Ключ к его прощению лежал в моем кармане и жег мою ляжку. Но всякий раз сей человек предпочитал свою вину моему прощению…