Как частица правды не фейковой литературой стала

                Целебджихад ком
     Конечно, стоило ему сказать нам свое настоящее имя, как он тут же стал Вуматом. Мы, советские школьники, обычно гужевались на баках, как именовали почему - то полузаброшенные пакгаузы, оставшиеся еще с войны. Старые говорили, что во время войны на баках грузили разную снедь и вооружения, наши бабушки, мыкающиеся с оравой ребятишек на руках, пока их опойные деды воевали немца, часто наведывались туда, а там уж зависело от охранявших баки мусоров в сине - красных фуражках. Мордатые и свиноподобные, чотко вооруженные новенькими пэпэсками, что поудобнее и полегче ППШ, нисколько не похожие на солдат, они, тем не менее, различались между собой ежели не рожами, то характерами. Одни глумились над бабами и жестами, воровато оглядываясь, не слышит ли политрук, предлагали перепихнуться, другие рвали затворы и грозили дулами, матеря и проклиная своих сестер и матерей, а третьи, по всей видимости, случайные пассажиры, невесть как угодившие в сучье проклятое, сами тяготились псовой службой, украдкой позволяли мальца ошакалить вагон - другой, сбив прикладом замок с пломбой. И тащили тогда бабы с огольцами американский сахарин в подолах и карманах, совали в валенки канадскую тушенку, а Зинка Пулеметчица один раз умудрилась спереть ящик с яичным порошком, недурно отлетевший районному комиссару, точнее сказать, его кухарке, ибо у скотов была и прислуга, и шофера, и охрана, короче, та высокоразвитая цивилизация людоедов, на которую продолжает дрочить лживый подонок Несмиян, как - то забывший о народном восстании на Дамбасе, имела мало общего с газетными перьдовицами и говенными книжками про стахановцев и трактора. Привычное России убожество, вопиющее неравенство и пострашнее, чем при царе, угнетение цвели и развивались при Советах, никому не коля бесстыжих глаз и не вызывая никаких когнитивов у просто пытающегося выжить вопреки всему народа, очумело торкающегося от решетки до колючки, от срока не за хер и до выстрела в затылок, что ждал всех, не минуя мусоров и комиссаров. Идеальная машина самоуничтожения, построенная волей и разумом большевиков, набирала обороты, и если бы не высокомерная тупость нацистов, то еще в конце лета сорок первого рухнула бы мерзотная Совдепия, погребя под собой падалью вчерашних небожителей и пытателей. Но не случилось.
    - Азер, да ? - приплясывал вокруг назвавшегося Вугаром черноголового пацана наш заводила Аптекарь, прославившийся тем, что нашел он однажды на помойке банку с тухлыми огурцами, сожрал их да потом еще и похвалялся, за что и назван был почему - то Аптекарем. - Будешь, гад, Вуматом. У нас и грузин имеется, - угрожающе пообещал Аптекарь не всекающему тонкостей прописки в отъявленно хулиганском районе старого Кунавина чурке. - Подь сюды, гнида.
     Все уже знали, что гнидой зовут приблудного грызуна, чей папаня был хирургом, пользовавшимся огромным уважением, а мамка, коротконогая и носастая скромница - рукодельница, по слухам, приходилась родней Пушкину, сестрица же, с огромными глазами и крупной для малого возраста десяти лет грудью, вынуждала наших старших ходить за ней табунком. Она отвергала все приглашения на танцульки или в кинишку, а потом замоталась с бандитом с Маяковки, погоняло у него было Старикашка, хотя и было ему лет двадцать. Отсидел по малолетке, приподнялся, короче, в те воистину былинные времена он первым приобрел у какого - то ветерана войны  " копейку " сизого цвета и рассекал по улочкам старого города под песни  " Альфы ", ну, там, московский озорной гуляка.
    - Вот этот, - толкнул Аптекарь в спину грузиненка, - назвался Нуриком, потому с тех пор и Крестик. Понимаешь ?!
    Вугар кивал головой, что злило нас неимоверно, пока Хорек, разбежавшись, не вдарил ему с ноги в обтянутый заграничными джинсами зад. Эти джинсы и стали причиной ненависти к появившемуся на нашем дворе новому жителю. Мы и наши родаки с братами и сестрами могли простить папке тачку, хирург же, чоткий и козырный, никому не отказывающий и не афиширующий особо - то разного отношения к работягам и начальству, мамка чисто закультуренная, после первого же выхода на детскую площадку, где обычно отирались наши матери, окрещенная заумной, но не задавалистой. Про сестру его, Марию, я уже говорил. Сам факт ее терок с пользовавшимся немалым авторитетом и у взрослых Старикашкой говорил о многом. Мы все были пропитаны блатным духом, лишь позже я понял, что основой был сам район проживания, на Горе, как звали верхнюю часть Горького, проживали иные люди. Родня мусоров и начальства, подсуетившиеся ху...сосы из холуев и прислуги, короче, вся та мразь, что никогда и не считалась у нас, Внизу, за людей.
    - А давайте его опустим ! - предложил Аптекарь, вызвав недовольный гул наших голосов. Мы с яслей знали, что беспредельщина строжайше наказывается старшими, а опустить пацана не за хер - беспредел. Самый мелкий из нас бросился за Гошей Бройлером. Он тусовался с пэтэушниками в беседке, в какой - то из своих сказочек я описывал ее, там на Майские праздники еще мужика у винного зарезали сапожным ножом, вот и в этот раз терсились они там, попивая совковое пиво,  " Жигули " за полтинник и  " Московское " за шестьдесят, а  " Исецкое " и  " Рижское " были им не по соплям, точнее, не по карману. Услышав за беспредел, они всем скопом ломанулись к нам, и уже через минуту стоял Аптекарь на правиле. Все щеглы слетелись, мужики умно отстранились, а мамки сделали вид, что играет пацанва, хер на них, лишь бы не покалечились.
     Правило провели по понятиям, как обычно, мы росли на них, с раннего детства впитывая криминальную культуру, я, самому смешно, до сих пор придерживаюсь тех минимальных зачатков просто человеческой порядочности, что и влезли в душу и мозг в те невероятные времена Союза семидесятых - восьмидесятых, после погубленной героином, что любого превращает в крысу и стукача, души, как ни странно, то, что казалось навеки сгнившим, возродилось, смешавшись с буддизмом, непротивлением толстовства, так что, честно, сам я себе иногда поражаюсь, рассматривая в зеркале умудрившегося прожить уже три жизни в одном теле неплохого, думаю, человека, оставшегося все же, вопреки всему, именно человеком, отрицающим войну и формы, оружие и государство, любые проявления низкопоклонства и холуйства, отвергающего саму возможность государевой или общественной ( общество - сучье по определению ) службишки.
     - Бог троицу любит, - сказал Бройлер и, подойдя к твердо, что понравилось всем, стоящему Аптекарю вплотную. - На !
     Он не сказал  " сука ", как, наверное, привыкли мои читаки, потому как не был малехо попутавший берега пацан сукой. И три раза вмазал братской рукой пощечины по щекам, густо рдеющим от стыда, нашего брата по жизни.
     - Ангелочек пяточек, - продолжал Гоша учить на наших глазах влетевшего в косяк босяка. Но когда, закурив, заорал, что монашка любит пятнашку, тут уже не выдержали и вмешались пэтэушники. - Харэ ! - сказали они, отодвигая Бройлера.
     Они от щедрости выставили нам четыре бутылька  " Жигулей ". Мы их пустили по кругу. И через пять минут отправились шакалить на Московский, где можно было прихватить залетных и облегчить их карманы на десять - пятнадцать копеек, идущих на общак, делимый раз в неделю ровно пополам, половина относилась старшим, а на оставшуюся мы покупали курево, мороженое и, когда хватало, пиво. Ставший нам братом Вугар оказался дерзким пацаном, завоевав всеобщее уважение. Грохнули его в конце девяностых на Бору мусора, скололся чурка напрочь. Закусился с цыганскими барыгами черным, те цинканули крыше красной, а служители правосудия ухойдакали Вумата сапогами, забив насмерть.