Я люблю маму

Что вы знаете о любви?
Когда переворачивая легкое, по-птичьи невесомое, скрюченно–одеревеневшее тело, моешь, обтираешь,  меняешь памперсы, кормишь, и изо всех сил пытаешься не слушать, не слышать хриплых стонов, врезающихся в отупевший мозг сталью циркулярной пилы. Стараешься поймать страдальчески-бессмысленный взгляд, полный вечного страха перед чем-то неизведанным, найти в его глубине хоть малейшие проблески разума, отчаянно надеясь, что тебя вспомнят и узнают.
Кажется все сокровища мира отдала бы за одно  мамино: "Доча".
Слез нет. Пустыня боли скрипит, засыпает слепяще-белым песком от которого жжёт глаза и не хватает воздуха в груди.
Задыхаешься от вязкой горечи, безнадёжности, бессилия, тугой удавкой захлестывающих горло,  проклиная весь мир,  шипишь сквозь зубы молитву, граничащую с кощунством: "Господи, Боже праведный, забери ее к себе, сколько ещё ей мучиться?
За что?"
Где она, эта высшая справедливость? Какие черти её с квасом съели?
Ау,  ангелы-хранители? Вы в летаргию впали разом, или эпидемия ковида вас  выкосила?
Не достучаться...
А милосердие? Как-то оно на проклятье сильно смахивает на мой вкус.
Что вы знаете о ненависти?
Твердят – Крест по силам дается. И еще– Нам подбирают наилучшие варианты. Если так, уж больно изощренные у Небесной канцелярии эти самые варианты .
Ропщу, прости Господи, накипело  за пять лет до воя волчьего, до мыслей о том, что схожу с ума.
Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год видеть, как мучается мама, тот еще квест.
Я стала жёсткой, я отрастила черепаший панцирь и дикобразьи иглы, я вхожу в комнату как чужая, почти сиделка профи –делаю всё быстро, четко и вон, вон оттуда, от мечущейся, заблудившейся в клетке безумия души и склепа навсегда парализованного тела. Ненавижу себя за это.
За то, что стала равнодушной, циничной тварью, за то, что больше не подпускаю к себе ее боль и свою жалость, за то, что кажется больше просто нет сил нести эту ношу.
Она не смотрит, не слышит, не говорит, не узнаёт, не понимает. Я ей не нужна.
То есть нужна конечно, но только как обслуживающий персонал, не более.
И девочка внутри меня плачет кровавыми слезами потому что мама есть и мамы нет, потому что то, что лежит на кровати, не может быть мамой, злобно скалящей зубы, плюющей лекарства, пытающейся укусить, или равнодушно смотрящей сквозь меня мертвыми стеклянными пуговицами глаз сломанной куклы.
Глажу, лицо, руки, пытаясь пробиться, достучаться, бьюсь в заколоченные двери уснувшей души, но ответа нет и уже не будет.
И понимание этого ломает, корёжит меня, выворачивает наизнанку, заставляя ненавидеть весь мир.
Терпение, смирение, сочувствие, сопереживание, медитации, молитвы– в топку, в топку  бессчетного акта трагедии под названием Я люблю маму.
В ход идет многое, чтоб крыша не съехала окончательно, потому что привыкнуть к этому нельзя.
Невозможно! Иначе просто перестанешь быть человеком. Жестокость уроков зашкаливает.
Уроков любви и ненависти...