Остаток

Отторжение органов от моего же тела, разлагающиеся внутренности отпускают меня от возможности дышать, я не могу увидеть ни света, ни страха, и в слабых очертаниях дрянного лета, мне не перестать мыслить об этом. Больше никогда, отвечая вопросом на вопрос, не поклянусь тебе я душу показать, и рвать осколки величия былого, страстно осуществимым лишь на расстоянии, что больше не могу я осознать, не могу разглядеть, переставая проклинать.

Оставь меня умирать, рассеянного на окровавленные осколки, на которые ты попыталась наклеить рассерженную алую наклейку. Как клеймо, что никогда не забыть, и как слабость, что никогда не обуздать.

Перестать твердить тебе это не создаст проблем, лишь только отблеск одиночества и скуки промелькнет в слезах моих, ведь я уверенно заметил и твои дрянные муки, пробивающие лишь на отчаянный смех, неизгладимый и безжалостный.

Перестать? Это лишь то слово, что больше никогда я не исполню. Никогда не упокоиться, душе твоей не будет больше холодно или свежо. Прощаться слишком больно, остаться ведь так страшно? Разрежет эти лики меж друг друга лишь только чудная прекрасная мечта, что кажется очередным дарованием богов безумия. Ты очаровательна, растерзанная и раздраженная, плачешь что есть мочи, насколько хватит твоих гадких слов, разодранных в клочья воспоминаний.

Ничего больше не останется. Твои глупы все мысли, и я не мог понять так долго, склоняясь на колени, моля, лелея и пленя, желая лишь того, чтоб было все вовек, чтоб мои мысли и слова не оказались так пусты, что и твои глаза, лишенные пессемистичной логики. Это проклятие, и я не смог избавиться от этого, беря голову твою в руки, прижимаясь и рыдая, желая не возвращать все в то же русло, опознавать все эти глупые пороки, откидывая одеяло, что скрывало твои надменные холодные шрамы, очерченные полосой твоей губной помады.

Забыть забытое возможности уж боле не осталось, раскрашенная алым и пастельным, она все так же сладка и мила, что не оглядываться в прошлое нельзя, что отвечать пришлось бы за свои поступки, лишь только губы гиблые лелеять, молчать, надеясь, что оборванные руки мне ответят, и взгляд пустой их вновь порозовеет, покажет нам свой яркий свет.

Прекрасно и тепло, держать в руках, надеясь вновь, делить на части боль, находчивую в теле, что прячется даже в тех мягких волосах, что оказалась так нелепа и мудра, что перестать мне отвечать уже не стоит.

Ответь мне, губами, что лишились части разума последней, той частью, что снобит лишь думой обо мне.