Многа букафф. Гл. 13

     Александр Разумихин
   
   
     «МНОГА БУКАФФ» ;-)
   
     О феномене современной беллетристики и её «творцах»

     Поэма в клочках

      
     «Кто такой критик, и с чем его едят,

     или Должен ли писатель быть счастлив?»


     Клочок 13

«Пишу по просьбе одного из модераторов «Беллетриста», Татьяны Трониной.
И хотя тема напрямую связана с философией, не стану поминать всуе имена Лессинга и Гегеля. «Проще надо быть и доступнее, Интернет — это не бумажный журнал. Разбейте текст на абзацы, каждый абзац отделите пустой строкой, иначе не будет у меня желания его читать, — объясняла мне на днях Инна Криксунова. — И главное, чтобы не было “многа букафф”». Постараюсь следовать всем её советам, дабы не выглядеть старомодным. И не рисковать, что мой пост останется ею непрочитанным. Поэтому начну с примера.

Давно это было. Но со мной. Написал я, живя тогда в Саратове, первую свою рецензию. Её напечатали в Москве. Была она на книгу Юрия Дружникова, в которой шла речь о педагогических проблемах. Какой была моя рецензия? Я в ней ни слова не сказал ни о мастерстве автора, ни о писательских приёмах, какие он мастерски использовал при написании книги, не брался я ему давать советы, как писать, о чём писать, и даже не указывал на недостатки, конечно, присутствовавшие в книге.

О чём же была рецензия? Книга была о педагогике, и я тоже размышлял о педагогике в рамках тех проблем, о которых написал Ю. Дружников. Разница была лишь в одном. Он написал большую книгу в жанре чистой воды беллетристики (познавательный жанр, приправленный публицистикой). А я откликнулся маленьким критическим материалом в жанре рецензии. Критическим не потому, что критиковал, а потому, что есть в искусстве разные взгляды на мир и жизнь. Один художественный — писателя; другой, назову его «корректирующим», — критика.

Поясню, писатель за основу своего произведения берёт непосредственно жизнь (пишет о людях, их мыслях и чувствах, о событиях, отошедших в историю и сегодняшних...). Независимо от жанра: сказка, фантастика, фэнтези, детектив, мелодрама, он пишет о мире, который сам наблюдает, каким он его представляет. Любое произведение словесности — это размышления писателя о жизненных вопросах, рождаемые в процессе созерцания. Так что в известной фразе «Что вижу, о том и пою», как ни парадоксально, большой смысл. Но в первичном созерцании жизни и живых явлений можно запросто заблудиться, потерять мысль в созерцании.

Чтобы этого не произошло, кроме писательского уровня размышлений, которые происходят в образах, человечество на протяжении своего многовекового развития пришло к выводу, что одного познания мира через непосредственное восприятие писателем-художником недостаточно. И выработало другой уровень, которое получило название «критический». У критика другая природа творчества. Он в основу своего произведения (независимо от жанра, так же как и писатель) берёт не жизнь, а мысль человеческую, уже выраженную в художественном творчестве, в исторических памятниках, в исследованиях психологов и т.д.

Замечу, уровней два, но это не значит, что один выше, а другой ниже. Просто человечеству для его развития необходимо познание и реального мира, и мира, уже отражённого писателем. Критика позволяет внести некую коррекцию субъективного восприятия мира писателем. Пусть даже через коррекцию другим субъективным восприятием (критиком). Своеобразное, известное из математики, явление, когда «минус на минус даёт плюс».

Другими словами, и писательство — дело в философском смысле серьёзное, и критика — занятие не менее серьёзное. Так что позиция «Мне не нужна литературная критика» и вдогонку ей другая — «А у нас её и нет», по сути, напоминают схожие разговоры, когда звучит: «Нам не нужны интеллигенты» и вдогонку этой фразе раздаётся: «А у нас их и нет». А главное, подход сей совсем не оригинален, т.к. сродни знаменитому манифесту, призывавшему сбросить Пушкина с парохода современности. И не то грустно, что в жизни пишущего братства и сестринства мало что меняется, а то грустно, что многие не видят в этом основания для грусти.

А вот учить писателя писать или помогать ему в этом занятии, быть судьёй над созданными им образами в предназначение критики не входит. Всевозможные рецензии, обзоры и т.п., которых ждёт от критика писатель, — это для критики уже побочный, второстепенный, третьестепенный продукт (щепа при лесозаготовке). Поэтому всем, решившим заниматься писательским делом, следует запомнить: «Критики, которая смотрела бы на явление письменности как на нечто замкнутое, ценила бы только эстетически, то есть обслуживала бы, например, план создания, красоту и безобразие подробностей в их отношении к целому и к замыслу целого, любовалась бы архитектурой или рисунком произведения, не только в настоящую минуту нет, да и быть не может». Сказаны эти слова были одним очень даже толковым нашим соотечественником (Ап. Григорьевым) более полутора веков назад, но сохранили свою справедливость и актуальность по сей день.

Задавать вопрос: хорошо это или дурно, правильно или неправильно, нет смысла. Таковы законы искусства. Соглашаться со мной я никому не предлагаю. Я просто объясняю то, что большинству, похоже, в силу разных причин неведомо, и они начинают открывать Америку и ломиться в открытые двери. Говоря это, я не имею, поверьте, ввиду никого конкретно.

В ходе прошлого обсуждения прозвучала мысль, что литература живёт нынче очень быстро и разветвлённо, за ней трудно уследить. Причём, читатели ещё кое-как успевают, за счёт своего частного общения, с помощью того же Интернета. А пишущие — нет, всё время оказываясь в позавчерашнем «дискурсе», как нынче выражаются. Я не склонен думать, что кто-то сегодня успевает уследить за литературой. Ни читателям, ни писателям, ни критикам, ни издателям это не удаётся. Почему? — разговор особый.

И всё же многие писатели живут ожиданием оценок неких объективных настоящих критиков. А видят на каждом шагу ненастоящих и субъективных. Два слова о субъективности профессиональных критиков. Разве объективны в своих произведениях писатели? Нет. Разве объективны в своём выборе издатели? Нет. Разве объективен в своём восприятии текста читатель? Нет. Какую объективность Вы ждёте от критика? Всё, связанное с творчеством, искусством, всё субъективно. Поэтому какие могут быть на этот счёт претензии к критикам? Основанная на субъективной базе, критика не может быть критерием объективности. Объективно дважды два. Но в литературе не может быть дважды два. И во всём, связанном с литературой, тоже нет дважды два.

Ладно, пусть не критика, но хотя бы какая-то обратная связь… По этому поводу скажу так: нет спроса нет и предложения. Желание обслуживания писателей с их книжными новинками — это не спрос. Для этого должна быть индустрия, единая и объединяющая издателей, книготорговлю и критиков. А у нас сегодня книготорговли нет, критиков нет, «умирает» последняя составляющая – издательства.

И всё же, чувствуется, для полного счастья, судя по разговору, шедшему при обсуждении моего поста «Беда писателей, или Продолжение разговора на тему “Нужна ли литературная критика?”» многим не хватает «настоящих» критиков, проницательных и умных, независимых и непродажных, с безупречным вкусом. Процитирую О.Мандельштама, который когда-то спросил свою жену Надежду, тоже писательницу, мемуариста, лингвиста, преподавателя: «С чего ты взяла, что должна быть счастлива?»

От себя добавлю: «Не питайте иллюзий! Учитесь писать, не ожидая помощи со стороны!» И в подтверждение приведу слова небезызвестного Льва Аннинского:
«Писать хорошо или плохо — дело писателя. Соображать, что хорошо, а что плохо, — дело читателя. И того, и другого тому и другому должны были научить ещё в школе. Я тут при чём?

А по долгу критика я обязан их учить.
Ну, ладно, я это делаю — вскользь, попутно и как бы «нехотя», а для других-то это не вскользь!
Вопрос, которым мне «переедали плешь» всю профессиональную жизнь.
— Старик, я прочёл твою статью, и мне захотелось прочесть ту книгу, о которой ты написал!
Ну, сказал бы он: «Старик, я прочёл твою статью и захотел прочесть другие твои статьи»! А той книгой захотелось врезать ему по башке».

Реакция беллетристов была для меня несколько неожиданной. Когда я размещал свои провокационные посты, они спорили, негодовали, отрицали, а тут ответом на вполне серьёзный, познавательного характера пост стали молчание и полное неприятие сказанного, основанное на убеждении в том, что писатель всё же обслуживает читателя, а критик должен обслуживать писателя.

Мой короткий пост они сочли, видимо, трудным и… длинным. Хотя, прислушавшись к словам Инны Криксуновой, просветившей меня накануне, что она сама пишет посты в 1,5—2 компьютерные страницы, я написал пост именно объёмом в 2 страницы. Но это было вчера, а сегодня этот объём оказался и для неё, и для других большим. Не угодил! По-русски это называется «семь пятниц на неделе».

Татьяна Тронина:

«Я, всё ж таки, за недлинные посты. Я думаю, только нужные буквы надо писать. Сокращать и сокращать всё. Чтобы только суть».

Ольга Эрлер (автор книги «Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры»):

«О, да. Много (лишних) букв».

Галина Врублевская:

«Я тоже считаю, что жанр поста предусматривает краткость хотя бы потому, что с экрана труднее читать, чем с книжной страницы. И, если говорить о данном посте, то большой размер его есть следствие того, что в кучу сбиты несколько мыслей. Здесь и о связи критик—читатель, и о связи критик—писатель, и о связи критик—человечество. А если бы автор поста развил только одну мысль, например, критик—писатель (что ближе всего к заголовку), то и обсуждение пошло бы живее».

Инна Криксунова:

«Микельанджело (Так у автора. — А. Р.) сказал: «Я беру глыбу мрамора и отсекаю от неё всё лишнее». То же самое и здесь. Чтобы мысль засверкала, многословие не нужно, оно только мешает. Надо уметь отсекать лишнее. Если человек владеет темой, то он может выразить её суть коротко, в двух словах. Многословие лишь говорит о том, что в голове человека ещё не все «устаканилось», и, проговаривая, он продолжает уяснять для себя суть. В книгах просветлённых духовных учителей говорится, что когда человек познал истину, он выражает её просто и подчас афористично, как в Библии. И вообще, я обращала внимание, что настоящие профессионалы (в любой области) умеют объяснять сложнейшие вещи очень простым языком. Это сразу говорит о том, что человек владеет темой, познал её главные принципы и способен их ясно изложить».

Татьяна Тронина:

«Пост очень длинный, я пыталась договориться с автором, чтобы он его сократил, но автор не согласился. Чувствую себя теперь, как его... забыла. Бенкендорфом?.. Но в данной ситуции я выступила как критик (редактор). Отвергли. Где та тонкая грань, которая разделяет критику (редактуру) и цензуру? Поняла основную мысль автора как такую: критик писателю не прислуга».

Татьяна Королёва попыталась внести толику здравомыслия, но, похоже, без успеха:

«Мы же писатели: «многа букафф» — наше кредо. Я даже комменты короткие не умею писать... И ещё меня страшно бесят в ленте записи в полторы строки типа: ел-ел-поел, пил-пил-попил! Убивала бы за такое. Нечего сказать? Сиди молча на попе, как широко известный кот Франц! Вот удержать внимание читателя на объёме текста, заставить-таки дочитать до самого конца, ещё и вернуться к чему-то после первого чтения — это уже талант.

Цензор не руководствуется художественными соображениями, а идёт от неких технических задач как-то: запрет пропаганды национальной розни, педофилии, порнографии, политические или идеологические мотивы. Но цензор не запретит книгу, потому что она «УГ». (На сленге неформалов, если избегать грубость, имеет значение «скучное, плохое, унылое». — А. Р.) Отфильтровать художественный шлак — задача редактора».

Елена Лебедева (по собственному определению, сочинительница, специалист по придумыванию сюжетов, автор трёх книг: одна художественная — роман «Утомлённая балом», историческая авантюра, две другие — нон-фикшн «Вышивка крестом: цветы» и «Как заработать в интернете». В настоящее время работает над вещью в жанре «городское фэнтези»), по образованию медик очень вежливо объяснила в прошлом выпускнице Литературного института:

«Таня, извините, я вторгнусь в вашу беседу, можно? Просто очень захотелось написать, как я это понимаю. Цензура — это от власть имущих, от наблюдателей за литературными деятелями. Критик — всё равно что свободный «художник»; хочет — критикует, хочет — идёт мимо. В любом случае внимания критиков удостаиваются только яркие личности: своего рода явление, концентрация чего-то уникального».

Я выразил лишь своё глубокое удивление сказанному Татьяной Трониной:
«Тонким писательским чутьём Вы совершенно верно уловили историческую параллель. Но в данной ситуации Вы изумили меня вопросом: «Где та тонкая грань, которая разделяет критику (редактуру) и цензуру?» Изумили своим полным непониманием того, кто такой критик, кто такой редактор и кто такой цензор. Мне более чем странно, что автор 50-ти романов не знает, что критик не редактор. А Вы почему-то словом «редактор», взятым в скобки, расшифровываете понятие «критик». Зачем Вам понадобилось смешивать «критика» и «редактора», извините, я не понял.

Вы выступили именно и исключительно как цензор, потому что критиковать меня Вы не критиковали, а права быть моим редактором Вы от меня не получали. Так что, препятствуя выставлению моего поста, Вы были никем иным как цензором. Вот это и есть та тонкая грань, которая Вас интересовала.

Осталось добавить, что мою мысль: критик писателю не прислуга, Вы восприняли правильно. Надеюсь, Вы понимаете, что в моём «опусе» о том, чем критик отличается от писателя, речь шла о настоящем критике и настоящем писателе, который тоже не прислуга читателю».
Автор «Записок баронессы Пампа»:

«Мне кажется, что тем, кто в глубине души понимает, что пишет средненько, везде мерещится субъективность критики, под чем часто подразумевается воображаемое сведение каких-то личных счетов».

Галина Врублевская:

«Что ж, возьму на заметку высказывание великих: «А вот учить писателя писать или помогать ему в этом занятии, быть судьёй над созданными им образами в предназначение критики не входит». Понимай так, что критик разговаривает с человечеством, но не с отдельным человеком».

Начав свой пост о критике с реального эпизода-примера, я решил и в ответе Галине сослаться на конкретный случай.
«Опять приведу пример. Недавно написал критическую статью, «героями» которой стали Л. Аннинский, В. Путин и Д. Рогозин. Вы что, считаете, я обращался к каждому из них? Или учил их, как надо писать и про что писать? И даже, не соглашаясь с ними, судьёй им не был. Как говорят, Бог им судья. А обращался к любому читающему и желающему меня читать — можно сказать, что к человечеству. Точно так же как любой писатель адресует написанное человечеству. Для чего, между прочим, и были созданы библиотеки. В одних случаях, достаточно редких, человечество ставит писателям памятники, в других просто-напросто забывает о писателях, иногда уже при их жизни. Всё точно так же можно и нужно отнести и к критикам».

— Если уж вы углубились в эту тему, то скажу, что лишь недалекий писатель обращается к «человечеству». Я, например, когда пишу, обращаюсь к одному-единственному воображаемому читателю, разделяющему мои взгляды на жизнь, совпадающему со мной почти во всём. Если и другие читатели найдут отклик написанного в своей душе, буду только рада, хотя и не загадываю наперёд. Полагаю, что и вы, рассуждая об указанных персонах, общаетесь с неким абстрактным единомышленником, а не с человечеством. И пусть вы прямо не учите Рогозина-Путина, но косвенно поучаете и их тоже.

— Даже в книгах, «адресованных» прежде всего учителям, я пишу не для них. Всю свою писательскую жизнь исхожу из одного, хорошо Вам известного, «принципа»: «Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовётся...» Так что ближе всего под него подходит именно «человечество». А иначе любую мою книгу, «обращённую к одному-единственному воображаемому читателю, разделяющему мои взгляды на жизнь, совпадающему со мной почти во всём», следовало бы печатать в 1 экземпляре. И, поверьте, Путина-Рогозина не брался даже косвенно учить. И мысли такой не было. Учат тех, кто хочет сам учиться. А уж поучать тем более не взялся бы.

На этом, собственно, дискуссия и завершилась, если не считать удивительной (для меня) пикировки, какую затеял Денис Чекалов, в свободное от писательства время кандидат философских наук (тема диссертации «Личность в контексте современной информационной культуры»). Скажу честно, мне не доводилось держать книг по философии и общественным наукам, в том числе «Новейший философский словарь», «История мировой культуры», в создании которых он как соавтор принимал участие. Не читал я и романов «известного русского писателя-фантаста», чей «уникальный взгляд на жизнь, творчество, философию и мистику делает его книги завораживающими» (так отозвалась из Германии о Денисе Чекалове певица Инна Лигум, писательский багаж которой составляют 5 миниатюр на «Прозе.ру»), поэтому о философских взглядах автора, проявившихся в «Предвестнике конца», «Оке дьявола» и «Заповеди ангела», судить не берусь. Впрочем, свои «подходы» к философии Чекалов вполне проявил в присланных им комментариях:

— А, теперь понятно, в чём наше с Вами непонимание. Когда за основу берут «мысль человеческую, уже выраженную в художественном творчестве, в исторических памятниках, в исследованиях психологов» — это уже не литературная критика. Это философия литературы. Литературная же критика — «вид литературного творчества, предметом которого служит сама литература», «целостное постижение и оценка художественного произведения и его автора, как творца» (Лаврецкий). Вот Вам, кстати, и творец.

— Наше с Вами «непонимание» происходит из того, что Вы ориентируетесь на словарную «статью-заметку» А. Лаврецкого (Иосифа Моисеевича Френкеля) (1893—1964), не очень известного и авторитетного литературоведа (сами посудите, в 1925 году, когда вышел в свет указанный Вами «Словарь литературоведческих терминов», автору заметки было 32 года, а писал он её в тридцатилетнем возрасте), который литературной критикой себя не обременял, занимался эстетикой русских революционных демократов и писал об эстетических воззрениях классиков русской литературы. Кстати, классики как раз и были творцами. А наш предыдущий разговор, как помните, классиков не касался. Он шёл о «творцах», за душой у которых ничего классического нет и, думаю, не будет. Так что зачем смешивать «кислое с пресным»?
Но главная Ваша ошибка в подмене литературной критики, берущей «мысль человеческую, уже выраженную в художественном творчестве, в исторических памятниках, в исследованиях психологов», философией литературы. И суть проста: когда А. Лаврецкий пишет, что критика «вид литературного творчества», он абсолютно прав. Но когда утверждает, что её «предметом служит сама литература, целостное постижение и оценка художественного произведения и его автора», он прав лишь на 10 процентов. Так что это даже не полуправда. Если Вы заглянете в более современное издание, а не почти 100-летней давности, например, в «Литературный энциклопедический словарь», то сможете прочитать: «В целом же современный критик соединяет в себе политика, психолога, этика, иногда экономиста с эстетиком и художником, и лишь в соединении этих качеств его фигура… становится законченной». Специально замечу, что автор соответствующей словарной статьи «Литературная критика», откуда я цитирую эти слова, известный критик В. Лакшин. Надеюсь, слышали это имя?

— Конечно, я ориентируюсь на словарь литературоведческих терминов. Для этого словари и существуют. Вы, конечно, можете и пирог с изюмом называть литературной критикой, дело Ваше. А я уж буду ориентироваться на словарь под редакцией Бродского и других знатоков словесности.

— Вы молоды, но, может быть, Вам известно, что Иосиф Моисеевич был сотрудником редакции, выпускавшей словарь, и для него написание этих заметок было формой подработки. А что «все врут календари»... и словари, и энциклопедии, тем более советских времён, вроде бы понять уже следовало. И потом, можно ориентироваться на словарь, а можно читать подлинники. Советую Гегеля и Лессинга, Платона и Аристотеля. Некоторым помогает.

— Существуют научные термины. Значение научных терминов зафиксировано в научных работах, справочниках, словарях. На эти работы и следует опираться. Если Вы хотите поспорить со словарем Бродского — спорьте, кто же Вам мешает. Но спорить необходимо грамотно, обоснованно, с опорой на научные данные, используя строгую научную аргументацию, — и, конечно, без махровой антисоветчины.

— На досуге возьмите разные словари и справочники и сравните, чтобы убедиться, насколько по-разному там представлены научные термины. В научных же работах научные термины, смею заметить, не фиксируются. Но это так, к слову. Ни с кем спорить я не имел намерения. Я провёл маленький ликбез, о чём меня просили, процитировав Ап. Григорьева и современного критика Л. Аннинского. Конечно, я мог бы рекомендовать Вам прочитать, допустим, статьи литературного критика Ю. Селезнёва «Ответственность. Критика как мировоззрение» и «Мир как творчество (Достоевский-критик)» или книгу Б. Бурсова «Критика как литература». Но сознаю бессмысленность такого шага, поскольку понимаю: слишком «многа букафф» окажется для Вас в этих публикациях, ибо даже в небольшую (а главное, без мистики) работу Ап. Григорьева Вы не сочли возможным заглянуть. Впрочем, ну, решите Вы взять в руки томик того же Ю. Селезнёва, ну, прочитаете: «Мы научились говорить много, красиво, умно, многозначительно и... ни о чем» и ведь не отнесёте к себе. А жаль!
Да, позвольте полюбопытствовать, где вы обнаружили у меня «махровую антисоветчину»? Сразу как-то вспомнились милейшие советские годы. Услышать такое от человека, который при распаде СССР был ещё несовершеннолетним, — даже стало интересно.

— Александр, Вы так и не смогли привести ни одной цитаты, ни одного факта в подтверждение своей точки зрения, никаких ссылок не привели. Обоснуйте свою точку зрения научно, серьёзно, аргументированно.

— Для начала откройте «Критический взгляд на основы, значение и приёмы современной критики искусства» Ап. Григорьева, которого я процитировал, вчитайтесь в слова Льва Аннинского, возьмите «Эстетику» Гегеля в 4-х томах, и у Вас ссылки появятся. Вы ведь не в «Народный университет» записались, а я не приглашённый лектор. Самое лучшее дело — заниматься самообразованием. Да, как там насчёт моего вопроса про «махровую антисоветчину»?

— Вы вновь повторяете имена Гегеля, Лессинга, Аннинского… (к слову, ни Канта, ни Ролана Барта, ни Ортеги в Вашем списке отчего-то нет, ну да ладно). Однако ни одной цитаты, ни одного обоснования Вы привести не смогли. Я тоже изучал историю философии. Платон, Аристотель, Гегель, Лессинг, — всех этих авторов я хорошо знаю, и читал не раз. Делать за Вас Ваше домашнее задание, и искать цитаты в обоснование Вашей точки зрения — я, конечно, не стану. На данном этапе мы делаем вывод: Вам нечем опровергнуть позицию, изложенную в словаре под ред. Бродского и других специалистов. Приведите цитаты, обоснуйте свою позицию, если можете. Если не можете — то и говорить не о чем. Что касается Вашего отношения к нашей истории, — это другая тема, не будем уходить в сторону.

Странно видеть у человека с философским образованием желание превратить разговор о критике в игру в пинг-понг: ты цитату — тебе в ответ другую, ты новую цитату, а тебе — следующую. Только это никакая не дискуссия, как я понимаю, а чистой воды начётничество. Но тут уж кого чему учили и чему человек научился. Меня учили ничего не принимать на веру и думать, когда читаешь. Вникни, найди и прочитай, что пишут другие, сравни, выбери авторитеты и тогда уже суди сам. Я привёл цитату из Ап. Григорьева, для меня он авторитет. Денис авторитетом выбрал А. Лаврецкого, флаг ему в руки. Но спорить на уровне Лаврецкого мне скучно. Даже с кандидатом наук. Может быть, особенно потому, что кандидат философских наук.

У меня нет провинциального пиетета перед словарями, справочниками и даже энциклопедиями. Потому что их пишут люди. Очень часто я знаю тех, кто их писал: лично, по другим работам, по отзывам специалистов. Поэтому и указал, что знаю, кто такой А. Лаврецкий, где и кем работал, чем занимался, о чём и о ком писал. «Раскрыл ФИО» литературоведа (а не критика) и нишу, в которой он себя позиционировал, для того, чтобы подчеркнуть: для меня не важно, где заметка помещена. Мне важно, насколько автор авторитетен в той области, в которой выступает. Сейчас, надо признать, б;льшая часть написанного им в ту пору о революционных демократах морально устарела. Среди тех, на кого в литературоведении и критике сегодня ссылаются и кого упоминают, А. Лаврецкий не фигурирует. Впрочем, он и раньше авторитетом в литературоведении не был. Что уж поминать его сегодня!

Изначально было сказано: «Я просто объясняю то, что большинству, похоже, в силу разных причин не ведомо, и они начинают открывать Америку и ломиться в открытые двери». Денис предпочитает ломиться? Ради бога. Ни убеждать его, ни переубеждать я не намерен. Одно скажу: по мне, даже говоря про пирог с изюмом, лучше ссылаться на хорошего шеф-повара, а не на бомжа с лавочки в соседнем скверике.

Парадокс в том, что практически все участвующие в разговоре беллетристы не так уж разно думали, да и писали примерно одинаково, что в начале разговора, что в конце. Литературная критика, сохранили они убеждённость, должна обслуживать писателей и читателей, исходя опять же из того, чтобы принести пользу писателям. В завершение Галина Врублевская обозначила сакральные границы допуска, на который критика, на её взгляд, имеет право:

«Итак, как я поняла, главная мысль данного поста заключается в самостоятельности жанра критики. Причём, оная, несмотря на то, что имеет один корень со словом критиковать, ничего и никого не критикует. Критическая статья — это высказывание по поводу темы, интересующей критика и как-то отражённой в книге писателя.

Отсюда вытекает, что критическая статья — это «производное произведение», говоря юридическим языком авторского права. Ровно так, как сценарий, созданный по мотивам романа, тоже производное произведение. Ведь если писатель не даст повода, то критику не от чего оттолкнуться. Потому, хотя критика никого не обслуживает: ни читателя, ни писателя, всё же без родового произведения она как дерево без корней».

Картина будет всё же неполной без ещё нескольких строк, пришедших мне на электронную почту, в которых она как бы cформулировала персонально для меня три «постулата» профессионального писателя Галины Врублевской. Придерживаюсь мнения, написала она, что:

— «литературная критика — это своеобразная проба пера»; (Другими словами, критик — это полуписатель или, если хотите, недописатель, — делаю вывод уже я.)
— лично я обслуживаю читателя, разделяющего мои взгляды на жизнь, совпадающего со мной почти во всём;
— пишу, обращаясь к одному-единственному воображаемому читателю, и отвергаю саму мысль, что художник (хоть писатель, хоть критик) обращает своё творчество человечеству: «А, если писатель (когда я выступаю с другой стороны, со стороны читателя) смотрит поверх моей головы, мимо души, обращаясь к абстрактным массам, то я такую книгу и читать не стану».

В какой-то момент у меня было желание махнуть рукой и поставить в обсуждении точку, но потом всё же ответил:
«Хотелось бы не путать: читатель, действительно, разговаривает с писателем один на один (когда читает), а автор не обращается своим произведением к одному читателю (когда пишет). Даже когда Вы имеете в голове образ своего одного-единственного читателя, он для Вас вместилище всех других читателей (просто которых Вы сейчас не знаете, но верите, надеетесь, что они есть).

Нет, я спорить не стану, каждый волен писать для любого количества читателей. Но коли обращаешься к одному, то логично и издавать произведение в одном экземпляре. Хотя вообще-то считается, что литератор своим произведением обращается ко всем современникам и, жуткое дело! читателям всех последующих поколений, получается, что к человечеству. То же самое делает критик.

У меня некоторые книги имеют посвящение конкретному лицу. Значит ли это, что я писал книгу, обращаясь к нему (чаще всего уже ушедшему из жизни)? Или это знак памяти? Разделил бы он мои присутствующие в книге взгляды на жизнь или нет? И вообще, читателя вряд ли волнуют мои, автора, отношения с кем-то в момент написания книги. Его интересует тот книжный текст, который ему предложен. И предложен, заметьте, всем желающим, но никак не одному, о котором, может быть, думал автор, когда писал книгу».

Вполне допускаю, что ссылка на мой собственный опыт может показаться неубедительной. И по такому случаю сошлюсь на суждения более авторитетных литераторов. Пушкин, как известно, заявлял: «Я пишу для себя…» (при этом добавлял: «а печатаю для денег»). Обращает на себя внимание, что никогда Александр Сергеевич не провозглашал, что пишет для читателей и тем более для читателя. И здесь на память приходят слова английского литературного критика Сирила Коннолли:

«Лучше писать для себя и потерять читателя, чем писать для читателя и потерять себя».

Лев Толстой любил говорить, что когда он пишет, то испытывает такое чувство, будто сорок веков смотрят на него, нуждаясь в его литературном труде, соответствующем их испытанным тысячелетиями требованиям. Так что каждый волен сам решать, для кого, что и как он пишет. С непременным уточнением: не забывая, что написанный текст при этом чётко говорит читателю, какие цели автор ставил в своём писании и что побуждало его к писанию.

Как и положено в беллетристике, венчал несостоявшиеся диалоги традиционный хэппи энд, выписанный рукой всё той же Галины Врублевской уже на правах законного модератора сообщества:

«Я, однако, оптимист. Верю, что распад всяческих субстанций, отражаемый в постмодернизме, вскоре сменится неким новым расцветом жизнеутверждающей беллетристики. Как, например, «Два капитана» Каверина».

Соглашаться с ней, как и со мной, тоже вовсе не обязательно. Хотя изложение её точки зрения уложилось всего в несколько строк. А мне понадобились 2 страницы. И, как выяснилось, почитателям «Микельанджело» (Микела;нджело де Франче;ско де Нери; де Миниа;то де;ль Се;ра и Лодо;вико ди Леона;рдо ди Буонарро;ти Симо;ни) такое количество «букафф» оказалось не по силам или не по нраву. Разговор не состоялся. Поэтому у меня возник вопрос, вынесенный мною в заголовок нового поста:

«С кем вы, мастера культуры?»