Единобог

После очередного приступа мигрени я вышел из дома в полдень. Вроде была определенная цель, но в то же время я сам не знал куда иду. Солнце истапливало тугое вымя крыш, хотелось пить из них солнечное молоко, а в раструбы моих рукавов заплывали целые бревна и несла их река Бесконечности. Моя розовая рубашка полна сюрпризов. По природе своей я имперсоналист и почти болезненно не приемлю никаких авторитетов и разного рода вождей. Разве что иногда, когда вижу перед собой исключительно чистую горную вершину, покрытую сверкающим снегом. Все остальные верхотуры – от бляукладного тотемного гипнотизма первопердунов, надменно хрюкающих с трибуны о всеобщем кайфе, предлагая взамен нераскаявшемуся стаду грязное раболепное пойло, состоящее из морального людоедства и безликой китайщины мыслей. Рай для свиней.
Чья-то массивная протоминойская физиономия пристально разглядывала меня из тени торговой лавочки. Колоритная образина потомка народов моря. На этом островном кладбище, где говорят на странной смеси полузабытых семитских и средиземноморских диалектов, все молятся разным богам и живут вполне себе счастливо. Я помню одного попугайчато одетого молчаливого парня из местных, представителя некоего малочисленного, почти исчезнувшего народа. Думаю, он был филистимлянином. Его появление в местном кафе всегда вызывало во мне смутное любопытство. Вроде того, а что скрывает этот ряболицый ястребоглазый тип под сумасшедшей полигональю своих полосатых красно-зеленых одежд? Но, оказалось, там скрывалась лишь преданность неведомому богу. Кто бы мог подумать! Говорили, раньше он подрабатывал гидом, возил туристов в горы. И однажды кто-то там, не в силах вынести тягот экскурсии, умер по дороге. Что-то с сердцем. Воспользовавшись общим замешательством, гид быстро сотворил над мертвым телом таинственный обряд с песнопением, после чего торжественно, спокойно и небрежно, на глазах у всех скинул труп в пропасть пинком ноги. Выглядело это аморально и безумно, но он лишь исполнил предписания своего бога. Может быть, его молитвы над телом принесли благо этой заблудшей душе, а если так, то не все ли равно, кремируют твои останки или размозжат о скалы. Гид знал грошовую цену бренной плоти, поэтому и поступил так. 
В моей комнате с маленьким окном, выходящим на круглую жаркую площадь, стоит глиняная фигурка бородатого Бэса. Вот благостный рогатый бог. Если мне когда-нибудь доведется быть женатым, Бэс благословит мой честный брак. Однако я решил найти утешение в уединении. Как ни странно, эта мысль нашла меня именно здесь, за чертой существования, вдали от игры в ложные амбиции и глупого, слишком серьезного отношения к мошенническому, себялюбивому миру. Я отправился на поиски Единобога, полагая, что для этого придется пройти сквозь некий плавящийся зеркальный зрачок горящего эфирного глаза. Можно ли смешать ангелов с тленом? Я видел их отражения, огромные, трагические и нагие, с отрешенно эрегированными символами небесной власти. Но их тела состоят из плоти лиан Дхармы и крови Закона и вылеплены с большим искусством, поэтому я, имеющий несовершенную тварную природу, пробирался туда подобно крысе, не имея ни малейшего шанса на самоопределение. Там, на вершине Цафона есть святилище, но чтобы войти в него, следует начать подъем с самого низа. Этот горизонтальный внутриутробный проход, распростертый под тугим сплетением горных кишок, мало кто мог себе позволить отыскать. Здесь, объятый старым терпким мраком, протискиваясь между резцами острых варварских камней, я дал ход своей огнедышащей яростной жалобе. Где-то рядом во тьме бесшумно извивался гигантский блуждающий змей – красноречивый язык богов, ведь эта пещера - их правдивый рот, мерило вещей, scaena immortalis, где разыгрывается трагифарс человеческой гордыни во всем ее величественном убожестве. И здесь я оказался единственным зрителем и единственным действующим лицом, полоумным фриком и голодным нищим, изъеденным проказой. Продираясь на четвереньках, я давил коленями хрупкие черепа богомолов и ломал пыльные кости. Из расщелин скалились изваяния каких-то звероподобных бородатых голов, некогда знаменитых, Антонин Элагабал, испражнявшийся в золото и мечтавший умереть на золоте, прежде чем загаженный римский сортир погнушался принять в свои недра его обездоленный труп. Эти горделивые копии потухших человеческих свечей залиты ливнем забвения, питающего благодарную грязь песков. Они были жадны и порочны и жаждали перевоплощения в полубогов, но кто теперь вспомнит имена этих суеверных рыбешек, исчезнувших в глубине вязких тысячелетних болот! Я ощущал себя здесь холодным и тяжелым и почти сознающим, ибо мне уже было нечем дышать. Разве перед смертью не меняешься? Может, и меняешься, но какой толк в этом знании. Мгновенный приступ фатального изумления и все. И это ошарашенное выражение обиды на сведенном смертельной судорогой лице сопровождает в могилу каждого праздного мертвеца. Бог и смерть его длани разят лишь мертвых, не знающих, что они мертвы. Они ползут по жизни, хватая друг друга за лодыжки и оставляя в пыли куски зловонной пенящейся плоти. А я, чахлый уличный нелюдимый зверь, отмеченный ветхими пороками и надеждами запоздалой армагеддоновой юности, впадаю в облачную кому всякий раз перед тем, когда надо сказать твердое да, давай. Так вот, я умирал на ходу, блаженно расчлененный мирными ветрами бесцветия бушующей вокруг Пустоты. Час неминуемого озарения пролился внезапно, и смыл с истончившихся чресл язвы вырождения. Чтобы возродиться к новой жизни, надо суметь убить себя в себе, говорили пророки. Я упорно продвигался вперед и вверх, слыша экстатический призыв божества, скрытого в скале. Шаг за шагом тело истаивало до состояния эфира. Очищение было подобно омовению пса в священных водах, которому стоит только встряхнуться, чтобы сбросить с себя ярмо благодати, а затем вновь добровольно его надеть. В этом состоит преимущество животного существования, сегодня ты святой Франциск, завтра – грязная скотина, послезавтра – гниющий труп. Милость выбора. Иблис явился олицетворением нисходящей свободы воли Бога, который говорит на всех языках «ты можешь», а не «ты должен». Он всегда так говорит.
Добравшись до тайной вершины многослойной горы, я понял, что нахожусь у цели. В выдолбленной каменной нише красной медью полыхнула фигурка быкоглавого бога. Я остался один на один со священным сумраком. Вот он, Единобог. Самое время для жертвы и игры на зурне. Тоска Скинии собрания, длившаяся сто тысяч льдов, даровала царя всех миров плодородия, имя которого неизвестно. Кто ты, отец! - кричал я в медные ноздри божества и не получал ответа. Сев у подножия молчащей статуи, я искурил остатки благовонной смолы. Зачем я пришел сюда? Вот любвеобильный Быкобог. Он задумчив перед каждым новым оплодотворением. Испустив семя, он умирает и возрождается. И все. А где-то поблизости бродит солнечный лев и лучи его закатной гривы пробиваются сквозь щель каменистого ложа. Покой. Шафрановый дым идет из короткой трубки. Далекий смех пастухов из внешнего мира и целый океан любви и согласия. Зачем нам прошлое? Мир и так полон трагизма. И мир так прекрасен. Он просто бежит себе по кругу, плавно переходя от сейчас к когда-нибудь и больше ничего. Мы сами придумали осень прошлого. Время придумало нас. А тот, кто придумал время, живет внутри нас целую вечность, неподвластную времени, но дарующую нам память о прошлом. Стоило ли проделывать такой далекий путь внутрь себя, чтобы очертить этот круговорот по старым контурам? Но я что-то нашел. Я спустился с горы уже поздним вечером и когда спускался, обнаружил, что иду не один. За мной следовал человек в длинных развевающихся одеждах, пожилой, смуглый, с пятиконечной седой бородой и посохом. Он как будто шел своей дорогой, совершенно меня не замечая. Когда я спустился с горы, старик исчез. Возможно какой-нибудь паломник. Я брел дальше, рассматривая далекие темные лепешки угаритских холмов, как вдруг осознал, что нашел кусочек настоящего живого Единобога. Я почувствовал его присутствие в районе живота, он был такой смешной, здравый и очень смирный. Я украдкой нес его в свой мир, ощущая себя неким благостным вором и понимая, что тот, кого я, якобы, нашел, на самом деле пребывал во мне невообразимое количество лет, и что это не я несу его в свой мир, а он ведет меня куда-то в полную неизвестность...