Дикая степь... Глава 46. Дела праведные и неправед

- Государь, да мало тебе, что ли, девок? Оставь её, - атаман Толкачёв мял в руках шапку. - Вон их в Бёрде сколь, ждут тебя. И здеся не скучаешь.
- Хороши девки, неча сказать. А Устинье в подмётки не годятся. И место им другое. С ими ночь провёл и забыл, а Устю женой венчанной хочу, государыней объявлю.
- Да ведь простая казачка она! Не может император под венец простолюдинку вести. Не может государыней объявлять.
- Да ведь венчал же на царство сродник мой Пётр Лексеич девицу, невесть откуда взявшуюся, назвал её законной супругой и императрицей!
- Так то Пётр Лексеич, он много чего учудил. А Пётр Фёдорович в Голштинии рос, к порядку сызмальства приучен был, он ко всяким дамам благородным привычен. Кто ж поверит, что ты и есть сам Пётр Фёдорович, чудесно спасшийся, ежели ты на простую казачку кидаешься?
- Доси верили.
- Пока что ты, государь, на казачьих землях властвуешь. Казаки тебя и приняли, оттого что свой ты человек. Ежели кто не поверил в чудесное спасение Петра Фёдоровича, то рукой махнул на это, потому что казаку хоть за чёртом, лишь бы жить вольно. Только ведь у нас впереди вся империя. Мужичьё в тебя верить должно. Инородцы всякие.
- Да разве же мало в моем войске мужиков да инородцев! - всплеснул руками Пугачёв.
- Мало. И то по большей части те, кто при заводах жил. И инородцы не все к нам пошли. В Оренбурге у Могутова калмыков сколь? А-а-а… Вот. К киргизскому хану Дусалы ты гонцов засылал, чтобы он нам на подмогу войско своё отправил? Засылал. А что в ответ? А ничего. Хитрит хан, изворачивается. Ждёт, чья возьмет.
- Молчи. Я знаю, что так лутче будет, - насупился Пугачёв. - Как женюся я на Устинье, так всё войско Яицкое ко мне прилежно будет. Идите же сызнова к ней. Как хотите, но весточку добрую от неё мне принесите.
Толкачёв, вздохнув, вышел из избы.
У крыльца толшились казаки, с интересом смотрели на царских сватов. Савелий вздохнул — не отстанет ведь теперь Емелька, ох, не отстанет. Сбежать бы ей, пока не поздно ещё.
Возле Кузнецовской избы уже суетились вездесущие ребятишки, подпрыгивали, заглядывали в окна, пытаясь увидеть царскую невесту. Будто бы изменилось что-то в такой знакомой и привычной Усте, будто бы ореол избранности осветил её.
- Вон она, вон она… - полушепотом говорили друг другу сорванцы. - Видишь, у печки сидит!
- Устиньюшка, выйди к нам, поговорить бы надобно! - постучал в двери атаман Толкачёв. А потом, не дождавшись ответа, потянулся к окну. - Выйди, девица, выйди, красавица. Не бойся ты нас!
- Ну что, что вам нужно?! - выскочила, наконец, из дома Устинья. - Чего вы покою мне не даете? Сказано, не пойду к нему!
Её огромные глаза стали словно бы ещё больше, ноздри раздувались от гнева.
- Да мы же по-хорошему! - начал было Толкачёв.
- Пущай с девками своими веселится, а мне до его дела нет!
- Девкам такой чести государь не оказывает, как тебе. Он тебя в законные супружницы хочет, а ты кобенишься.
- Да пошёл ты… - с губ девушки полились потоки грязной брани.
- Эх ты… - захохотала толпа. - Вот так Устя! Умыла сватов. И где только научилась такому!
Устинья заскочила обратно в сени, громко хлопнув дверью, а люди всё смеялись, улюлюкали вслед удаляющимся ни с чем сватам.
Савелий, воспользовавшись суматохой, вошел во двор, стараясь быть незаметным, скользнул за сени и постучал в дверь чёрного входа:
- Устинья, девонька, открой-ка…
- Тебе чего нужно?! - распахнула створку девушка. В руках её отблескивало лезвие топора. - Раскрою головёнку! Силов у мене достанет.
- Бежать тебе надобно, лапушка. Не отстанет он. Отвезу-ка я тебя куда подальше. Есть у вас сродники где-нито на хуторе?
- Есть… - вдруг по-детски доверчиво сказала Устинья. - Матушкина сестрица, она укроет.
- Так едем к ней!
- Сейчас… Я сейчас… - заметалась девушка. - Соберусь только…
- Скорее, лапушка!
Толпа за воротами зашумела, загалдела:
- Сам, сам едет! Государь сам к ней свататься едет! - пронеслось волной.
- Устя! Бросай всё, айда к соседям! - крикнул Савелий.
Устинья выскочила из сеней, не успев даже накинуть на себя теплой одежды.
- Дай-ка, помогу! - Савка схватил девушку в охапку, перекинул через плетень.
Распахнулись ворота, вломилась толпа:
- Вон она! Держи её, держи! - кричали мальчишки.
- Беги, дядька, убьют они тебя. Вон, за дровник спрячься. А мне уж, видно, доля такая… - сказала Устинья и повернулась к преследователям.
- Ты куда это, милаха, собралась? - подскочили двое ражих казаков. - Нехорошо так государя обижать.
Жёстко, будто железными клещами, подхватили они девушку под руки и повели к стоящему у ворот Пугачёву.
- Вот, Устинья, поздравляю тебя царицею! - сказал Емельян, сунул онемевшей девице в руки свёрток. - Дарую тебе тридцать рублёв денег.
Он притянул её к себе и сочно поцеловал прямо в губы. Устинья опустила глаза и горько заплакала.
- Это чево тут такое? - протиснулся вперед казак, удивленно оглядывая людей. - Устя, дочка, чего стряслось?
- Ты отец её? - Пугачёв повернулся к казаку. - Я твою дочку в жёны беру. Вечером сговор. Поторопись, чтобы готово всё было. А завтра венчание.
- Помилуй, государь! - бухнулся на колени казак. - Дочь моя младёшенька ещё, ни на уме, ни на сердце никого не было. Принуждаешь ведь силою её к венцу!
- Силою её не возьму! Хотел бы, так давно бы уже во дворце моем была бы! - нахмурился Пугачёв. - Токмо с согласия и благословения родительского обвенчаемся мы с нею. Но знай, отказа твоего не приму.
- Пощади… - заплакал казак. - Хоть и царь ты, да ведь не люб ты ей. Не ломай Устиньке жизнь. У тебя девиц и без неё полно.
- Поторопись, казак. Вечер скоро, - поморщился Емельян. - А девки, которые при мне живут — это фрейлины государыни. Дочери твоей.
Он круто развернулся и направился со двора. За воротами молодцевато вскочил на коня и поехал в сопровождении своей свиты прочь, к добротному каменному дому, который называл он дворцом.
- Доченька… - пролепетал казак, поднимая заплаканные глаза на Устю. - Красотушка ты моя… для того ли тебя растили мы, для того ли лелеяли?
- Что ж, батюшка, - вздохнула с надрывом, с трудом сдерживая рыдания, Устинья. - Видно, судьба у меня такая.
Она повернулась и пошла к дому.
- Устя, бежим! - высунулся из-за дровяника Савелий. - Пока не видит никто, отвезу тебя к тётке.
- Поздно уж… - тихо сказала Устинья. - Батюшку затиранят ведь.
- А ты поезжай, поезжай, дочушка! - оживился отец. - Ты обо мне не думай. Езжай, лапушка, скройся от него.
- Пётр, а мы до твоей милости пришли! - в ворота ввалились, непрестанно кланяясь хозяину,  старики, прожившие всю свою жизнь в Яицком городке.
- До моей милости?! - растерялся Пётр, вставая наконец с колен.
- До твоей. Христа ради, дай ты согласие на эту свадьбу. Устюшка, - поклонились старики девушке, - покорись ему. Пострадай, родная, за всех девиц наших. Может, образумится он рядом с тобою-то. Сколь девок он попортил, испоганил, сколь из дома отцовского забрал! Ты красивая, ты умная. Ты сумеешь исправить его.
Заплакала снова Устинья. Тихо, горько заплакала.
- Петруша, дай согласие своё, - всё кланялись старики.
- Что ж… - понурился Петр. - Видно, так тому и быть. Прости меня, дочушка. Не уберёг я тебя…
Савелий вышел со двора. Теперь ему нечего было там делать. Уже неслись к Кузнецовскому двору сани, в которых сидели развеселые свахи да девицы-фрейлины, уже везли свадебные наряды да провиант для «царского стола» посыльные, уже закрутилось вовсю колесо подготовки к венчанию.
Горько было на душе у Савелия. Вспомнились старые добрые времена, когда до воеводского двора было много дней пути, и депеши с приказами приходили так редко, что каждое было событием. Когда атаман был в станице хозяином, и сам решал, как жить и служить, когда не нужно было испрашивать ничьего разрешенья, кроме как станичного круга.
Вспомнилась Агаша, молодая и сильная, возбуждавшая в груди его огонь, а в душе томление. Радости и печали, с нею пережитые. Вспомнил и горе своё, когда потерял он жену любимую. Да полно, так ли тяжко и неизбывно было горе его? А как же Устюшка? Познает ли она счастье любить и быть рядом с любимым мужем? Будет ли ей что вспомнить на старости лет, как вспоминает теперь он свою Агашу?
Через два дня появился в городке Тимофей. Завалился в избу, где жил на постое Савелий, с грохотом бросил на сундук замёрзший мешок, седельные сумки, что-то ещё.
- Ты как здеся? - удивлённо посмотрел на него Савка. - Как же ты больной-то сюда?
- В санях! - засмеялся Тимофей. - Соломки настелил потолще да всё больше лежал. Правил-то Андрей наш. Провианту привёз тебе домашнего. Марья снарядила.
- Никанор с Ксюшей где?
- Спрятали их до поры. Там видно будет. Поклон тебе от них, Савелий. От нас с Марьей само собой. Спас ведь ты их. И нас всех, потому как я бы не смолчал, ежели что.
- Ксюшу спас, а Устиньку не смог… - с горечью сказал Савелий.
- Какую Устиньку?
- Женился Емелька… Девицу здешнюю за себя взял. Эх, Тимоха… Всяких я красавиц видал, а такой не видывал. Всем красавицам краса. А уж как не хотела она этой свадьбы! Я ведь думал спрятать её, увезти подале. Да где там! В один день всё уладили. Засватали, по рукам с отцом ейным ударили, пропили. А назавтра обвенчали.
- Вон оно что…
- Ага. На рукобитье пили за государя с Устиньей, за сына его Павла Петровича, за невестку Наталью Алексеевну. Она, Устинька-то говорит ему — как же, у тебе же жена, мол, есть. Разве же можно второй раз венчаться… А он — какая она мне жена, ежели с престолу свергла. А вот сыночка Павлушеньку, мол, жалко. Страдает он от маменьки.
- Постой, а у Емельки разве жены нет? - задумчиво почесал бороду Тимофей.
- Где-то была, говорят, да сгинула. Про то неизвестно, жива ли она, нет ли. Ну, а на венчании велено было причту* величать Устинью государыней-императрицею.
--------
* - штат священнослужителей (священники и диаконы) и церковнослужителей (пономари, псаломщики, дьячки, чтецы и т. д.) одного прихода (храма)
--------
- Вот так дела… Ну, а с крепостью-то что? Держится гарнизон?
- Держится. Поговаривают, жрать им уже нечего. Ну то полбеды, кониной перебиться могли бы, али собаками дохлыми. Только у них дрова давно кончились. И конину ту ни сварить, ни пожарить нельзя. Беда… Да уж теперя недолго держаться осталось.
- Что так? - удивленно поднял седые брови Тимофей. - Али знаешь что?
- Видишь ты, в подвале колокольни у них казна пороховая хранится. К ней уж сколько времени подкоп ведут. Хороший проход — в рост человеческий, с отдушинами, деревом обшитый. И ведут его то в одну сторону, то в другу, чтобы в крепости ни об чём не догадались. Скоро уж совсем готово всё будет. Тогда и взорвут под колокольней мину. Эх, взлетит крепость на воздух! Вот и будет гарнизону конец.
- Там же окромя солдат с казаками вроде бабы с детишками есть?
- Угу… Да они, верно, не возле пушек обитаются, а где подале. Ништо, выживут.
Тимофей промолчал, только больно сжалось сердце. Где-то далеко, в Оренбурге, вот так же заперты в крепости его сыновья. Вот так же голодают, отдавая последний кусок оказавшимся вместе с ними в осаде женщинам и детям. Так же рискуют каждый день жизнью, подвергаясь обстрелам пугачевской артиллерии.
Взрыв мины затеяли, когда атаман Овчинников привез из Гурьева городка шестьдесят пудов пороху. Пугачёв ещё раз осмотрел подземную галерею, наметил место укладки заряда, вышел наружу, с одобрением похлопав по плечу каждого рабочего.
- Завтра с утра и взорвём всё к чёртовой матери! - в голосе его звучала радость. - Молодцы, детушки, хороший подкоп сделали, надежный. Катите теперя бочонки с порохом под колокольню, ставьте куда я вам указал. А завтра… Завтра с гарнизоном покончено будет!
- Государь! - подал голос сотник его охраны. - Ты нам офицеров обещал отдать, чтобы мы сами казнили их как посчитаем нужным.
- Ну так и берите! - хмыкнул Емельян. - Если будет кого брать…
Суетились люди в лагере, возбужденно гомонили, ожидая окончания долгой осады.
- Дядь, а дядь! - теребил молодого казака любопытный мальчонка, по лицу которого видно было, что не великого он ума от рождения. - А чего все такие радостные? Праздник, что ли, какой?
- Тебе это зачем? - прикрикнул на него казак. - А ну, не вертись под ногами.
- Дяденька, вы чего довольные-то? - подскочил мальчишка к другому бородачу.
- Мал ишшо, чтобы спрашивать! - отрезал тот. - Не твоего ума дело. Поди прочь.
- Так чего же такое? Может, именины у государя? - в недоумении развел руками мальчонка.
- Нет, не именины, - ласково улыбнулся ему Тимофей. - Видишь, порох сегодня привезли. Много пороха.
- В крепости тоже много пороха есть. Я знаю! - радостно сказал парнишка. - Там брательник у меня. Хороший он, Федька-то! Только он не захотел к государю уходить. Ему говорили, что у Петра Фёдорыча даже простые казаки богато одеты, как у нас только старшины ходят, а он ни в какую.
- А знаешь, где порох у них хранится? - осторожно спросил Тимофей.
- Знаю! В подвале колокольни казна устроена.
- Вот. И Пётр Фёдорович про это знает. Под колокольню мы ход сделали…
- Слыхал я про ход! Сам видал, как землю вывозят оттель! - гордо заявил мальчонка.
- Так теперя через этот ход закладывают под колокольню мину. Баальшую мину. Больше, чем в тот раз клали! Утром её взорвут. От неё рванет порох, который там хранится, и снесет крепость совсем, никого не останется!
- Как… никого не останется? - глаза мальчонки широко раскрылись. - А брательник мой Федюнька?
- Ну так… и он… Не будет Федюньки, - сказал Тимофей. - Помрёт твой Федька.
Глаза мальчонки налились слезами:
- Я не хочу, чтобы он помер…
- Что ж поделаешь… - развел руками Тимофей. - Утром мину взорвут, это дело решенное.
- Так нешто сказать Федьке, чтобы ушел оттель, пока не поздно.
- А как же ты скажешь? Рази ты сможешь туда подобраться?
- Смогу… Меня знают, меня не застрелят, если я приду к валу.
- Вот и скажи. Спасёшь брательника — дело богоугодное сделаешь.
Тимофей ласково улыбнулся мальчонке и пошел прочь.
Мину взорвали в полночь, не дожидаясь утра. Застонала, обвалилась колокольня, пропел поминальную песню, падая, благовестник*, зазвенели в ночи крики раненых.
--------
* - большой колокол
--------
Однако взрыв оказался гораздо слабее, чем ожидали в лагере, и артиллерийские батареи устояли.
- Что, смутьяны, думали, конец нам пришёл? - раздалось из-за вала. - Думали, врасплох нас застать? Шиш вам!
- Кто-то известил их о подрыве, - зло сплюнул Пугачёв. - Успели они порох перенести в другое место. Эх, столько трудов зазря…
Перестрелка между осажденными и пугачевцами продолжалась до утра, а на рассвете примчался гонец — к Оренбургу двигались правительственные войска. Пугачёв с пятью сотнями казаков спешно отбыл в Бёрдскую. Уехал и Савелий, а Тимофей не спеша стал снаряжать в дорогу свои сани, гадая, выполнил он назначенное ему дело или пока ещё нет.

Продолжение следует