Ты же умный парень, что ж ты такой дурной? 2-часть

 
               
 
Конечно, вот так просто взять и согласиться с бабушкой я никак не мог. Ну откуда ей знать какими они вырастут. А сказать можно что угодно. Язык без костей. Но, правду сказать, где - то в глубине  зародились у меня сомнения: готовы ли мои друзья стать строителями коммунизма? Дело в том, что  Борька воровал колхозную сахарную  свеклу, из которой его отец гнал самогон. Отец его и посылал за этой свеклой. Самому ему нельзя было: он  коммунист.  Если бы его поймали, то могли исключить из партии. Я это знал про Борьку, потому что сам ему помогал. Дело в том, что ходил он за свеклой совсем уже  потемну. Конечно,  идти одному в поле в полной темноте, искать  кагат из выкопанной  свеклы - страшновато.
 
  Я это понимал, и когда друг попросил составить ему компанию, согласился без вопросов. Даже вдвоем было как - то не очень. И темно, и  боязно,  что поймают - кагат - то находился на краю поля, совсем не далеко от колхозного двора. А там - сторожа... Ну, Борьку хоть отец посылал, а Воводя- он букву "л" не выговаривал - сам воровал деньги у родителей, которые те откладывали на постройку  нового  дома. Он покупал в магазине конфеты и пряники и угощал мальчишек, чтоб те с ним дружили. Ещё он боялся темноты и просил вечером провожать его домой, а за это давал деньги. И Борька, и мой старший брат Славик за проводы брали с него деньги. Мне это не нравилось, мне казалось - это не честно. Я об этом им сказал.

 Борька  был на два года старше меня, но он со мной согласился. Он признался, что ему и самому это не очень по душе. Славик же никогда меня не слушал. "Если он трус, то пусть платит деньги, а я не обязан его провожать"- был его ответ. Конечно, Воводя  боялся темноты, но он был друг. Сам я никогда с него денег не брал, хотя провожал часто. Мы с ним дружили давно. Как - то даже я с ним ходил к его бабушке, которая жила далеко от нас.  Надо было отнести ей какое - то лекарство и Воводя попросил составить ему компанию. Я согласился. Бабушка его жила на центральной улице, в сторону кладбища.  Встретила она нас очень приветливо, угощала оладушками с вареньем и ещё вручила нам по конфетке в  светло - зелёной обёртке, с названием "барбарис".

  Была она маленькая, как и её избушка, и что меня удивило: бабушка тоже не выговаривала букву "л". У неё получалось: ходива, смотрева. Это было поразительно. Она, взрослый человек, старушка, а разговаривает, как мальчишка, будто, она  - Воводя. ЧуднО! Я с большим интересом рассматривал маленькую комнатушку бабушки моего друга. Она была какая - то непривычная, какая - то другая. На стене висели фотографии,  было их много, и  все они были старинные, не современные.   У нас дома вообще старинных  семейных фотографий  не было, а была  у бабушки   в углу икона,  и рядом на стене  висел   портрет  Ленина. Раньше  там ещё висел  портрет   Сталина, но потом его сняли.   У соседей  тоже  старые семейные фотографические портреты были большой редкостью.  Здесь же  этих фотографий было  много.   А главное, возникало ощущение, что это не фото родственников бабушки моего друга, а картинки из книжек про всяких панов, про которых мне рассказывала бабушка.  А ещё в избе было много бумажных цветочков.   И подоконники, и портреты на стене, и на столе стояла вазочка - всё с теми же бумажными цветочками.

  Пока мы угощались, да пока бабушка расспрашивала моего друга про всякую всячину, которая была совершенно не интересная не только мне, но и Воводе, потому что отвечал он очень неохотно, появилась его мать  Павлина. Она была стройная, худощавая, несколько  выше среднего роста с печатью постоянной озабоченности на лице.  Её муж, Володькин отец, был плотным, но значительно ниже своей жены. И на лице его постоянно присутствовала приветливая, можно сказать,  сладкая улыбка. И здоровался он со всеми так же  приветливо, и даже, как - то предупредительно. Дома же он был просто тиран. Доставалось и жене и сыну. Павлина иногда, негромко, как - бы про себя, огрызалась, но больше отмалчивалась.

  Воводя отца очень боялся и прямо обмирал, когда тот начинал бушевать. Обычно отца утихомиривала старшая сестра Вовки Стася.  Она, судя по всему, его не очень боялась и смело вступалась за мать, а иногда и за брата.  Отец   друга мне не нравился, и особенно я стал к нему подозрительно относиться после одного случая. Как - то он приехал на обед с приятелем - он ездил на лошадях.

   Они сидели за столом, обедали, выпивали. Отец Воводи всегда в обед выпивал перед едой полстакана самогонки: для аппетита. У нас в селе мужики садясь за стол, частенько выпивали "сто грамм для аппетита". Павлина  и в этот раз взялась наливать им  положенную норму, но муж распорядился поставить на стол бутылку. Разговор зашёл о войне, о госпитале в котором  он лежал после ранения. Воводин отец стал рассказывать приятелю, что в госпитале отрезают ноги раненым бойцам обыкновенной пилой, которой пилят дрова. Я решил, что отец моего друга обманщик, потому что не может  быть, чтоб в нашей Красной Армии творилось такое безобразие. Я не мог в это поверить, никак. Я даже спрашивал у бабушки и у мамы, но они мне ничего не ответили. Я понял, что они не знали, что мне сказать. Я мог спросить у отца - он воевал, и два раза лежал в госпитале, но почему - то не спросил. Наверное, потому, что отец никогда со мной о войне не  говорил, хотя я его и донимал расспросами. 

  А когда по воскресеньям в село приезжала кинопередвижка, и  вначале показывали кинокартину днём, для детей, а вечером - тот же фильм - для взрослых, отец нас с братом спрашивал: как фильм?   "Здоровское кино" - С восторгом, наперебой отвечали мы со Славкой. "А о чём?" - интересовался отец. "Про  войну!" - с энтузиазмом сообщали мы. И когда мать спрашивала: " Ну так что, Жень, идём вечером в клуб?" "Нет, не пойду", - отвечал отец.  "Опять  какое - то барахло привезли, о войне показывать будут". Я отца не понимал: у него ведь и орден был, и медали: За Отвагу, За Боевые заслуги и За Победу над Германией. Я любил их перебирать, рассматривать, они хранились в красной картонной коробочке, там же хранились и удостоверения к ним, там же находились  небольшие, простенькие на вид  книжечки с описанием прыжков с парашютом. Не любили наши отцы нам  рассказывать о войне, хотя между собой, если встречались фронтовики, то нередко вспоминали военные годы. И мне кажется, делали это охотно.  У них было о чём поговорить.

   Павлина  сообщила, что собралась в магазин и по пути решила проверить: отнёс ли Володя ей растирание, потому что может заиграться и про всё забудет, он такой, совсем бестолковый. Бабушка стала защищать внука, сказала, что он мальчик хороший и что не надо так о нем говорить. И вдруг они заговорили на чужом языке. Володя втянул голову в плечи, испугано зыркнул на меня, весь скукожился и покраснел. Он стеснялся, он испугался того, что я стал свидетелем его тайны. Дома, бабушка мне сказала, что разговаривали они по - польски. Кроме бабушки я никогда и никому не сказал об этой истории, я хранил тайну друга, хотя мы, случалось, и ругались и даже дрались. Однажды мы подрались с ним из - за мам. Случилось это, когда мы ещё в школу не ходили, в общем, в то же время, когда мы посетили его бабушку.

   Не помню уж к чему, но он сказал, что его мама моложе моей. Меня совершенно возмутило его глупое заявление. Я ему сказал, что моложе моя мама. И объяснил почему: потому, что на праздники его мама одевает "терновый платок", как бабка, а моя мама делает причёску и одевает красивое платье в горошек. И если он ничего не понимает, то он просто дурак. В ответ он обозвал меня тем же словом, - в общем закончилось дело потасовкой. Когда же я поделился с бабушкой о том что произошло у нас с Володей, то она меня просто огорошила. "Ну что ты, - сказала бабушка, - Павлина намного моложе твоей матери". Я никак не мог в это поверить: как такое может быть?               
 
   А Воводя всё таскал и таскал деньги, пока в один, совсем не прекрасный  день, пропажа не обнаружилась. Наказание последовало незамедлительно, и было оно беспощадным.  Павлина  буквально таскала Воводю за ухо по двору и жестоко хлестала широким солдатским ремнём. Он на всю улицу голосил, пытался поцеловать её руку с ремнём  и умолял: "Мамочка выбонька, говубушка не бей меня, мамочка, я больше  не буду! Ма - монька - а -а!"  Всем нам, в большей или меньшей степени, доставалось от родителей в воспитательных целях - и веником, и полотенцем и даже, бывало,  ремешком.  Но экзекуция, которой подвергся  Воводя, меня потрясла и даже испугала своей какой - то   беспощадностью.  Видать била  Павлина сына своего не только за украденные деньги - не такие уж  большие деньги были  - била  за что - то другое... ей одной ведомое...