Немчиновка 18

Катерина накрыла стол на веранде. Ничего особенного: бефстроганов, салат из помидоров и огурцов, чай. Ели молча, погружённые в свои переживания. Катька жевала медленно через силу. Она всё никак не могла до конца осознать смерть Игоря. Прикрывая глаза, вспоминала, как они встречались здесь, на первом этаже горчичного дома и занимались любовью. То есть для Катьки это была любовь, а для Игоря – разнообразие в меню сексуальной жизни. Обладание женщиной, чья рыжая масть ему не очень нравилась, доставляло какое-то нездоровое удовольствие.
Они делали это на кровати, на которой сейчас спала Агаша. И получалось, что спала она там, где её зачали, поэтому каждый раз, когда Катерина видела лежащую на постели дочь, то не могла не вспоминать довольно грубые Игоревы ласки. А, главное, она вспоминала свою просьбу срочно зайти к ней, потому что у неё важная новость, и она не желает сообщать об этом по телефону. Она хочет посмотреть ему в глаза. «Чего это ты надумала?» – тревожно спросил Игорь.  «Не придёшь, не узнаешь». – «Ладно». Он явился под вечер и пробурчал: «Поскорее выкладывай, что там у тебя стряслось. А то поздно, Настька будет пилить». Катерина, опершись для надёжности о спинку кровати, тихо произнесла: «Игорь, я беременна». Он тогда побледнел, позеленел даже и выдавил из себя: «Что-о-о?» – «Что слышал», – сказала она.  «Ты уверена?» Она кивнула. «Ну-у-у, – замялся Игорь, – давай хорошую клинику найдём». Катерина, опустив глаза, прошептала: «Уже поздно. Врачи отказываются» – «Ты же не собираешься рожать?» Она опять прошептала: «Собираюсь». И тут Игорь заорал. Катька ничего не отвечала. Стояла, внимательно разглядывая его лицо. В ней даже проснулся исследовательский интерес. Она не подозревала, что человек, которому она отдавала всю себя, может так кричать на беременную и так грязно при этом выражаться. Это длилось, казалось, бесконечно. Под конец Катька уже перестала улавливать смысл фраз. Помнила лишь последнюю минуту. Игорь остановился в дверном проёме и уже без крика, но страшно холодно отчеканил: «Если не хочешь делать аборт, разбирайся сама». Мог бы ещё добавить, как в «Москва слезам не верит»: «Это ваши женские дела». Входная дверь захлопнулась за Игорем с беспощадным треском.

 
Сейчас Катерина перевела взгляд на Агашу. Та сидела бледная, возила по тарелке кусок помидора из салата, будто специально выдавливая из него мякоть. Эта красная жижа напомнила Денису недавно убитого Анькой комара, а Катьке – кровь Игоря на булыжнике возле качелей на заброшенном участке.


– Прекрати сейчас же! – крикнула Катька. Не сдержалась, грубо схватила дочь за руку и направила её вместо помидора к куску мяса. Агаша издала раздражённый звук, бросила вилку.
– Не хочу есть, – всхлипнула она.
– Не хочешь, тогда марш из-за стола!
Агаша вскочила, демонстративно грохнув стулом, и вышла.
– Иногда мне кажется, она понимает больше, чем я думаю.
– Она просто чувствует твоё настроение, – сказал Денис и накрыл Катькину руку своей.
– Спасибо.


Они продолжали молча жевать. Денис размышлял про себя: «А если Анька решила отомстить Игорю? Я ведь толком не знаю, что между ними было?» Ему представилось, как пьяный (а, может, и трезвый) Игорь заваливается на Анькину дачу в отсутствие Лёшки.  Вот он озирается, огорошенный количеством винтовых лестниц. Сверху раздаётся какой-то шум. Игорь прислушивается, потом зовёт: «Эй, есть кто-нибудь?» Видит, как с верхней части лестницы свешивается Анька. Её лицо немного деформировано, потому что она смотрит сверху вниз. Может быть, она ждала Игоря, как знать. Лёшка ведь не всегда находится в Немчиновке. У него, в отличие от Аньки, работа. Но если он внезапно вернулся, словно анекдотический муж из командировки, тогда… Можно было вообразить себе какую угодно развязку. Денис представил страшную сцену с дракой, Анькиными воплями, взаимными угрозами и прочей атрибутикой диких сцен столкновений углов любовного треугольника. А потом Лёшка, которому, наверное, досталось в этой сваре больше всех, мог подкараулить Игоря где угодно или вообще прикончить на месте, а после перевезти на заброшку.
Разные идеи крутились в голове Дениса. Перебирая их, он почти не ощущал вкуса еды и опомнился лишь под конец ужина, когда Катька забрала у него из-под носа тарелку.


В ту ночь она не приходила к Денису. Он не спал довольно долго, ворочался, страдал от писка неуловимого комара и вдруг понял: ему жаль, что Катьки нет рядом. Он даже захотел спуститься на первый этаж и позвать её, но спохватился: «Она, наверное, плохо себя чувствует. Будет выглядеть так, будто я хочу воспользоваться её переживаниями. А, может, и хочу? Может, мне плевать, что Игорь – третий в постели, даже если он мёртв?» Но Денису всё-таки не было плевать, и мысль об Игоре, живущем в Катькином сердце, вызывала неприятные покалывания в левом боку.


В это время Катька тоже не спала, ворочалась, и думы её метались от Игоря к Денису. Ей было холодно, тоскливо, стеснение в груди мешало дышать, и она пока не понимала, как избавиться от этих ощущений. Хотелось подняться на второй этаж, проверить, спит ли Денис. Если бы спал, то она тихонько скользнула бы к нему под одеяло, чтобы прекратить мёрзнуть. Но тягостное чувство вины останавливало её. Ну что он подумает? Что она использует его как утешительный шоколад при плохом настроении?


Катька встала, вышла на кухню и поставила на газ чайник. Пока он закипал, сидела рядом на табуретке и неподвижным взглядом смотрела, как газовое пламя распускается перед ней большим васильком. Вскоре заболели глаза. Она достала из ящика старую резиновую грелку, с трудом открутила крышку. Изнутри почему-то пахнуло тухлой рыбой. Катька залила в грелку кипяток. Вернулась в комнату, положила грелку в постель и легла сама. Резиновая поверхность обжигала, но это Катьке даже нравилось, отвлекало от размышлений об Игоре, Денисе и других неприятных вещах. Когда грелка немного остыла, Катька заснула в надежде, что старая резина не прорвётся посреди ночи.