Пушкин Интервью калмычки от мая 1829

Востроглазый словесник Шапир М. отметил в «О неровности равного: Послание Пушкина «Калмычке»
на фоне макроэволюции русского поэтического языка* (*):
«15 мая 1829 г., на третий день своего пребывания в Георгиевске, Пушкин начал вести кавказский дневник, которым воспользовался шесть лет спустя при подготовке «Путешествия в Арзрум».
Среди заметок первого дня есть описание калмыцкой кибитки, в обработанном виде попавшее потом на страницы арзрумского «Путешествия»:
«На днях посетил я калмыцкую кибитку (клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком). Всё семейство собиралось завтракать. Котел варился посредине, и дым выходил в отверстие, сделанное в верху кибитки. Молодая калмычка, собою очень недурная, шила куря табак. Я сел подле нее.

-„Как тебя зовут?“ — ***. — „Сколько тебе лет?“ — „Десять и восемь“. — „Что ты шьешь?“ — „Портка“. — „Кому?“ — „Себя“. —

Она подала мне свою трубку и стала завтракать. В котле варился чай с бараньим жиром и солью. Она предложила мне свой ковшик. Я не хотел отказаться, и хлебнул, стараясь не перевести духа. Не думаю, чтобы другая народная кухня могла произвести что-нибудь гаже. Я попросил чем-нибудь это заесть. Мне дали кусочик сушеной кобылятины; я был и тому рад. Калмыцкое кокетство испугало меня; я поскорее выбрался из кибитки — и поехал от степной Цирцеи»
 
(*) Круглый стол к 75-летию Вячеслава Всеволодовича Иванова / Отв. ред. акад. В. Н. Топоров; Сост. Д. В. Вальков, Т. В. Цивьян. М.: Наука, 2006. С. 403—417.

Так подал свое калмыцкое интервью и пиршество Пушкин как комплекс местного колоритного кокетства (его уже сильно занимавшего из-за  неотвратимости женитьбы на нелюбящей красатуле ННГ). Это типичная пушкинская  мистификация. Реально дело обстояло иначе = кокетничала не калмычка,а заезжий, который мнил себя барином-аристо, коему все дозволено, и который получил за домогательство «кусочика» прелестей степных (так по-степняцки он описывал части Татьяны, совсем запутав геолокацию романа и его путеводитель по Топоним-  и GPS- навигации)    мусикийской балалайкой на башке. Об этом Пушкин откровенно поведал в Дневнике. А в художественном отчете уже приврал как всегда …Тщеславен  был больно шибко Наш Весь.

Реализм ПЖ находим в дорожных записях кавказского дневника:

«На днях покаместь запрягали мне лошадей, пошел я к калмыцким кибитк<ам> <...> В кибитке я нашел целое калмыцкое семейство; котел варился по средине и дым выходил в верхнее отверстие. Молодая калмычка, собой очень не дурная, шила куря табак. Лицо смуглое, темно румяное. <Обратим внимание, как Пушкин подчеркивает женскую привлекательность незнакомки. — М. Ш.> Багровые губки, зубы жемчужные — Замечу, что порода калмыков начинает изменяться — и первобытные черты их лица мало по малу исчезают — Я сел подле нее»
Далее осторожно описываются «калмыцкие любезности» :

«Поцалуй меня— Неможна, стыдно.

Голос ее был чрезвычайно приятен»

 «<...> мне подали кусочик сушеной кобылятины. И я с большим удовольствием проглотил его. После сего подвига я думал, что имею право на некоторое вознаграждение. Но моя гордая красавица ударила меня по голове мусикийским орудием подобным нашей балалайке — Калмыцкая любезность мне надоела, я выбрался из кибитки и поехал далее.«
Спустя неделю во Владикавказе,  дневник дополнен о калмыцких побоях был дополнен одной фразой:
«Вот к ней послание, которое вероятно никогда до нее не дойдет».
Стойкость калмычки *** и головная боль от побоев были столь сильны, что на поэта-путешественника нашла дрянь (кличка авторского вдохновения или мании 6-го рода - поэтической мании по Платону) и 22 мая Пушкин перебелил стихотворение, черновой текст которого набросал, по-видимому, неделей раньше (Левкович, 1983):

Прощай, любезная калмычка!
Чуть-чуть, на зло моих затей,
Меня похвальная привычка
Не увлекла среди степей
Вслед за кибиткою твоей.
Твои глаза конечно узки,
И плосок нос, и лоб широк,
Ты не лепечешь по-французски,
Ты шелком не сжимаешь ног;
По-английски пред самоваром
Узором хлеба не крошишь,
Не восхищаешься Сен-Маром,
Слегка Шекспира не ценишь,
Не погружаешься в мечтанье,
Когда нет мысли в голове,
Не распеваешь: Ma dov’;,
Галоп не прыгаешь в собранье...
Что нужды? — Ровно полчаса,
Пока коней мне запрягали,
Мне ум и сердце занимали
Твой взор и дикая краса.
Друзья! не всё ль одно и то же:
Забыться праздною душой
В блестящей зале, в модной ложе,
Или в кибитке кочевой?

Вот какова сила взора и дикой красы «кусочика» калмычки, который действует на мужика одинаково в купе вагона, за стойкой бара, «в блестящей зале, в модной ложе, или в кибитке кочевой»? Даже если кусочик этот = только мираж, плод страсти и травмированного воображения эротомана.

***
По собственному опыту помню: в алтайском аиле кусочик был сладок необычайно …  после крепкой пиалы араки из кобыльего молока  …
Утром жена (которая оказалась кобылицей в бешеной скачке бедер) била наотмашь  мужа  вожжами за то, что он вырубился раньше гостя и дал ею овладеть без особых усилий и искусных навыков ловласких  (достаточно было настырной ласки). А я сел в седло арендованной алтайской полусонной кобылки и уехал неспешно через перевал в соседний распадок  в направлении на Телецкое …