Лесная сказка для детей и взрослых

2
 







Глава 1

В некотором царстве, в некотором государстве… Можно было бы начать нашу историю и такими словами, если бы это было правдой, но это не совсем так. А, если уж говорить начистоту, то это совсем не так. Дело в том, что история, которую я хочу вам далее поведать, произошла не где-там, в далекой стране и в неведомом месте, а в нашем родном городе Петрозаводске и на соседней улице. Вообще-то, рядом с нами происходит множество удивительных историй, которые мы почему-то просто не замечаем. То ли потому, что мы такие невнимательные; то ли потому, что уткнулись в этот злосчастный компьютер, спрятавшись от настоящей жизни, и она проходит мимо нас; то ли потому, что нам об этом никто не рассказывает. Причин много, но мы попробуем исправить эту ошибку, потому что настоящая жизнь гораздо интересней и поучительней всякого интернета.

Итак, жили-были на соседней улице две девочки-подружки. Одну из них звали Лиза, а вторую — Катя. Было подружкам по десять лет. Маленькие они были или уже самостоятельные девочки, судите сами. Кто-то обязательно скажет, что маленькие, но думающий читатель вряд ли согласится с этим, так как в любом возрасте человек сталкивается с какими-то вопросами, которые он должен решать сам, и от того, как он их решает, и зависит определение — маленький он или уже самостоятельный. Кто же из нас не знает, что в жизни частенько случается так, что некоторые люди до самых седых волос так и остаются детьми, а те, о которых говорят «от горшка два вершка», оказываются не по годам мудры? Поэтому давайте не будем заранее делать какие-то выводы, а выслушаем эту историю до самого конца, и только потом выскажем своё мнение. Или промолчим, и подумаем о самих себе.

Итак, жили-были две девочки-подружки, Лиза и Катя. Был май месяц, и они с нетерпеньем ждали окончания учебного года. Лизе не терпелось вновь отправиться в монастырь, где они с мамой, братьями и сёстрами обычно проводили все летние месяцы, а Катя мечтала поехать отдыхать с мамой и папой в Крым. Если только папе дадут отпуск. Папа Кати был военным лётчиком, поэтому не мог сам заранее решать, когда ему пойти в отпуск. Всё зависело от командования. Катя была абсолютно уверена, что всё случиться так, как ей хочется, и уже строила в своём воображении прекрасные картины будущего отдыха. Её фантазии настолько разыгрались, что она рассказывала о своём будущем не только Лизе, но

и многим своим одноклассникам, невольно пытаясь вызвать у них зависть к её будущему замечательно проведённому отдыху. Рисовала завораживающие пейзажи морского простора, ласкового солнца, прыгающих дружелюбных дельфинов, на которых, если повезёт, можно даже покататься и многое другое, что могла себе только вообразить, и что, по её мнению, могло удивить одно-

3
 
классников. И она добилась своего. Одноклассники с горящими глазами и, чего уж скрывать, немного с завистью слушали эти фантазии. Не все, конечно, но многие. И всё здесь было бы замечательно, если бы на самом деле это не было бы простым хвастовством. Да, да! Катя, попросту хвасталась, стараясь хоть какое-то время побыть в центре внимания. Почему? Да потому, что она была неусидчивой и увлекающейся девочкой, из-за чего не могла сосредоточиться на учёбе и училась очень посредственно. Никакими выдающимися талантами Катя не обладала по той же самой причине, поэтому всегда находилась как бы в тени своей подружки Лизы. Никто не прислушивался к её мнению, не спрашивал у неё совета, не искал её дружбы и это угнетало, поэтому она искала хоть малейший повод, чтобы выделиться и обратить на себя внимание. Фантазии в отношении Крыма и предстоящего отпуска помогли ей на какое-то время стать центром внимания товарищей, но командование почему-то о планах Кати ничего не знало, и папин отпуск перенесли на осень. И никакие слёзы не смогли заставить командиров папы изменить своё решение, поэтому Катя немного приуныла, не зная, как теперь оправдаться перед своими товарищами, и чем она будет заниматься летом. После грандиозных планов отдыха в Крыму ехать в детский спортивный лагерь? Ну, уж нет! Ну, разве можно сравнить Чёрное море с Белым? Что может быть интересного на Белом море? Кого в Карелии удивишь Белым морем, которое на самом деле вовсе и не белое, а какое-то свинцово-серое. От одной только мысли о том, как над ней будет насмехаться этот задавака, Витька Верховцев, после всех её рассказов о прелестях отдыха в Крыму, Кате становилось не по себе, поэтому предложение мамы было отвергнуто. «Ни за что не поеду! Никогда! Я лучше всё лето просижу в своей комнате!» — со слезами на глазах говорила Катя маме, не объясняя при этом истинную причину своего отказа. Да и как объяснишь, если Катя в очередной раз ослушалась своих родителей, и попала в неприятнейшую ситуацию, когда вместо восхищения и удивления её ждали насмешки и презрение?
Заметив за ней привычку бездумно пофантазировать и прихвастнуть, папа неоднократно говорил ей, что человек должен отвечать за свои слова, потому что, во-первых, можно своим необдуманным словом и обидеть, и подвести кого-нибудь, даже если ты этого не хотела, а, во-вторых, тебе просто перестанут верить, даже тогда, когда ты будешь говорить правду. И в первом, и во втором случае, тебе будет очень стыдно и обидно, но виновата во всём ты будешь сама, поэтому надо внимательно следить за тем, что ты говоришь. «Ты представь себе, что может случиться, если тебе перестанут верить?». — говорил ей папа. «Ничего и не будет». — упрямилась Катя. «Ничего? — недоумевал отец. — Представь себе, что ты пошла купаться, отплыла от берега и у тебя свело судорогой ногу. Ты стала тонуть и звать на помощь, а тебе никто не поверил. Ты понимаешь? Ты кричишь от боли, зовёшь на помощь, а люди на берегу говорят друг другу: «Кто это там кричит? Катя? Да ну её! Надоела со своим враньём!» И ни один не придёт тебе на помощь. Ты понимаешь к чему это может привести?» «Понимаю»,

— неохотно соглашалась Катя и обещала исправиться. Но, одно дело пообещать, а другое — сдержать обещание. Вряд ли Катя обращала внимание на то, чему её учил папа, так как всё, о чём он её предупреждал, случалось с пугающим постоянством. Не зря в народе о таких невнимательных и непослушных детях говорят, что у них «в одно ухо влетело, а в другое вылетело.» Вот и теперь ей было очень стыдно и досадно, но винила во всём она не себя, а этих «противных командиров», которые не разрешили папе поехать в отпуск летом. Во всём виноваты они, а страдает от этого она, разнесчастная девочка!

И что ей теперь делать? Как с таким несчастьем дальше жить? Катя не знала, и растерялась. «Всё против меня! Ну, всё! И выхода никакого нет! И совета не у кого спросить!» — думала Катя, но потом с радостью воскликнула: «Да как же не у кого? А Лиза?»

Она совсем забыла о своей лучшей подружке Лизе, от которой у неё никогда не было секретов. Какие могут быть секреты от лучшей подруги? Катя тут же, не откладывая дела в долгий ящик, помчалась в соседний подъезд. Лиза, конечно, успокоила её, но она, в отличии от подруги, считала, что виновата во всём сама Катя, а не какие-то неведомые командиры. Нечего было хвастаться! Поэтому, чтобы успокоиться и очистить страдающую душу, она посоветовала Кате сходить вместе с ней в церковь и исповедаться, то есть, честно во всём признаться Господу и больше никогда не хвастаться, а ребятам в школе просто рассказать всё как есть, так как подобное случается сплошь и рядом. И, если она так сделает, то её просто пожалеют, но смеяться над ней уж точно никто не будет. Но Катя не очень понимала, что от неё хочет Лиза, так как никогда не исповедалась, и не знала о целительной и животворящей роли исповеди, да и в церкви они были с мамой только несколько раз: когда её крестили после рождения, о чём она, конечно же, не помнила, да ещё несколько раз заходили поставить свечки за упокой родителей мамы и папы. Ей казалось, что если она расскажет священнику всё, что успела за свою жизнь сделать неправильного, то над ней будет смеяться не только весь класс, но и весь город. И никакие объяснения Лизы по поводу того, что священник никогда и никому не рассказывает о том, что ему говорят на исповеди, потому что существует «тайна исповеди» и она священна, и, что исповедается она не священнику, а Господу, не смогли убедить Катю. В церковь она идти наотрез отказалась. Так же, впрочем, как и от того, чтобы рассказать товарищам правду о том, что папе перенесли отпуск на осень, и ни в какой Крым она поэтому не поедет. Катя считала, что смеяться над ней будут в любом случае, поэтому твёрдо решила пока ничего никому не говорить. Она понимала, что правда всё равно откроется, но пусть это случится когда-нибудь потом, а не сейчас, потому что сейчас ей просто страшно.

Лиза, не зная, как помочь подруге, решила посоветоваться с мамой. Она всегда со-ветовалась с ней, когда не знала, как поступить, и это уберегало Лизу от многих необ-думанных поступков. Катя постоянно удивлялась тому, что её подруга никогда не попадала в неприятные ситуации, не понимала причины этого и очень завидовала ей, хотя, разгадка этого секрета была довольно проста — Лиза слушалась родителей. Мама Юля, хорошо знавшая о пристрастии Кати прихвастнуть при каждом удобном случае и о всех неприятностях, которые следовали за этой нехорошей привычкой, выслушав дочь, пообещала ей подумать о том, как можно помочь подруге дочери. Можно было бы, конечно, придумать нечто такое, что помогло бы ей в этот раз, но мама Юля считала, что надо помочь Кате раз и навсегда избавиться от хвастовства и фантазёрства. В противном случае её несчастьям не будет конца. Она понимала, что какого-то универсального средства, которое помогло бы Кате, просто не существует, поэтому решила обратиться за помощью к своему духовному наставнику игумену Николаю, наместнику того монастыря, куда они каждый год с детьми ездили на все каникулы.
 Мама Юля преподавала в детской музыкальной школе, где училась половина из её шестерых детей, но много времени она проводила также и в общеобразовательной школе, помогая в организации различных мероприятий и концертов, в которых вместе
с ней и её детьми принимали участие и другие ребята. Именно поэтому знала всё об од-ноклассниках Лизы и о других ребятах, пытаясь по мере сил помогать всем, кто в этом нуждается. Перед зимними каникулами она организовала в школе внеклассное чтение, на которое приглашались все желающие. Первым произведением, которое предложила прочитать мама Юля, была повесть Аркадия Гайдара «Тимур и его команда». Пришедших послушать эту повесть было не очень много, но мама Юля и не надеялась, что придут все. Повесть прочитали за два дня. Она была так увлекательна, что ребята, заразившись поступками Тимура и его друзей, предложили последовать их примеру и организовать свою команду, которую назвали очень просто — «Скорая помощь». Они решили, так же, как и герои прочитанной повести, помогать старым, больным и просто одиноким. Найти таких людей было совсем нетрудно, так как их, увы, на свете немало. Помощь, которую они могли оказать, была довольно проста: помыть полы, сходить в магазин или в аптеку, что-то постирать, под присмотром взрослых приготовить что-нибудь покушать, что-то несложное отремонтировать, весной вскопать огород, а то и просто поговорить с одинокими людьми, для которых общение было лучше любого лекарства. В порыве энтузиазма в команду решили вступить ребята из разных классов, и поначалу их было достаточно много, но со временем кто-то из них остывал, придумывал какие-то несуществующие причины и отказывался участвовать в этой помощи, поэтому через непродолжительное время в команде осталось всего десять человек. Всего десять, но это была команда, в которой остались только самые надёжные. И, как бы это ни показалось странным, но в их числе была и Катя. Всё, вроде бы, говорило за то, что она должна была бы одной из первых покинуть эту команду, но Катя осталась. Осталась и без всякого принуждения мыла полы, посещала больных, ходила в аптеку и по магазинам, и, по её собственному признанию, получала от этого удовольствие. Почему? Да потому, что любители похвастаться тоже одиноки. И хотя они молоды и здоровы, но также нуждаются в общении и внимании со стороны окружающих, как и одинокие старики. Они, говоря по правде, и хвастаются, и фантазируют именно от того, что по каким-то причинам мало кто обращает на них внимание. Но вся разница в том, что они одиноки не из-за каких-то жизненных обстоятельств, а из-за того, что обещают и ничего не делают, или рассказывают какие-то небылицы, над которыми все смеются. Послушают, послушают, да и махнут потом на них рукой. Ну сами подумайте, будет ли кто-нибудь дружить с врунишкой-хвастунишкой? Да никто!

Из всех участников команды только Лиза постоянно посещала Церковь, исповедовалась и причащалась. Остальные либо не имели о Православной Вере никакого представления, либо весьма и весьма отдалённое, поэтому мама Юля, понимавшая, что без помощи Божьей здесь никак не обойтись, решила обратиться за советом к батюшке Николаю. Отец игумен, узнав о проблемах мамы Юли, предложил в качестве поощрения пригласить всех участников этой замечательной команды в монастырь, чтобы самому познакомиться с ними, поближе узнать и помочь ребятам, по собственному желанию вставшим на путь добродетели, устоять на этом пути, ибо творение добра и есть борьба со злом.
  Мама Юля, собрав ребят вместе с родителями, рассказала им о приглашении батюшки Николая всем членам команды приехать в монастырь. Это приглашение было для детей полной неожиданностью. Никто из них никогда не задумывался не только о том, чтобы пожить в монастыре, но и о самом монастыре вообще. Монастырь и монахи! Это представлялось настолько таинственным и незнакомым, что они призадумались. Мама Юля, пытаясь убедить ребят принять приглашение батюшки, рассказала о монастыре всё, что они хотели знать, но убедить и заинтересовать смогла не всех. Особенно пугали рассказы о том, что любой монах может рассказать о человеке всё, стоит только с ним встретиться. Страшновато было встречаться с людьми, которые сразу же при встрече могут сказать, что ты успел натворить в твоей жизни такого, о чём, как тебе казалось, никто не знает и не узнает никогда. А тут, на тебе! Только встретились и все твои тайны, как на ладони. Это насторожило абсолютно всех ребят, кроме Лизы. Лиза-то знала, что в этом, во-первых, очень мало правды, а, во-вторых, в этом нет ничего страшного. Она давно поняла, что стыдно должно быть не тогда, когда ты признаёшься в нехорошем поступке, а тогда, когда его совершаешь. Мама Юля немного посмеялась над их опасениями, сказав, что такой способностью обладают далеко не все монахи, а только единицы, но не стала скрывать от них и того, что к таким людям, которым Господь открывает всю правду о жизни человека, относится и батюшка Николай. В то же время она поведала им, что, на самом деле, несмотря на строгость, батюшка — добрейшей души человек, всегда готовый помочь и простить, если провинившийся признаёт свою неправоту и старается исправиться. Мама Юля не постеснялась и призналась даже в том, что и сама была иногда неправа, но каялась, и всегда получала прощение. Её рассказы смогли убедить только пятерых ребят. Желание узнать о том, как всё-таки живут таинственные монахи, победило страх, и они тут же выразили своё согласие провести какое-то время в монастыре. Остальные, увы, отказались. Среди принявших решение отправиться в монастырь была и Катя, которая ухватилась за эту возможность, как утопающий за соломинку, и для которой, как ей казалось, это был наилучший выход из создавшейся ситуации. Теперь никакой Витька Верховцев не посмеет над ней смеяться, не говоря уж об остальных. Одно только слово «монастырь» чего стоит! В Крым сколько людей ездят? Да множество! А в монастырь? Раз-два и обчёлся! То-то же!

Глава 2

Последние дни учёбы пролетели незаметно. Вроде бы только вчера слушали рас-сказы о монастыре, а уже пролетел почти месяц. День отъезда наступил. Все ребята жили в ожидании этой поездки, а волновались, непонятно от чего, родители. До мона-стыря можно было добираться и на автобусе, и на поезде, но выбрали всё-таки поезд. Каких-то десять с лишним часов и на месте! И безопасней, и со всеми удобствами. К тому же в поезде можно и полежать, и посидеть, и походить, и даже побегать. А в авто-бусе? Сумки и рюкзаки ребят были забиты всяческой снедью, чтобы не проголодались в дороге, как будто путешествовать им предстояло не десять часов, а десять дней. И никакие возражения не смогли подействовать на решимость родителей заполнить их рюкзаки и сумки до отказа. И чего там только не было: и шанежки, и калитки, и пирожки, и котлетки, и огурчики, и помидорчики, и жаренная курочка, и варёные яйца, и… . Вагон накормить можно! Но, если быть до конца честным, надо признаться, что ребята не очень-то и сопротивлялись. Так только, для вида. На самом же деле их не очень интересовало, сколько и какие продукты приготовят им в дорогу. Ожидание чего-то нового и неизвестного волновало всех, включая и Лизу, и о еде они думали в последнюю очередь. А Лиза, уже неоднократно бывавшая в монастыре, волновалась потому, что соскучилась и по монастырю, и монастырской братии, и с нетерпеньем ожидала встре-чи с ними.

  Итак, путешествие началось, и пришло время поближе познакомимся со всеми участниками. Кроме известных нам мамы Юли, Лизы и Кати, в монастырь отправился также одноклассник подружек, «вредина» Витя Верховцев, которому до всего на свете было дело. Мальчик, которого так не любила Катя, отличался большим трудолюбием и любознательностью, не уставал интересоваться всем на свете, не терпел лжи и хвастовства, и всегда готов был прийти на помощь. Прямо-таки пример для подражания, если бы не одно «но». При всех положительных качествах у Вити была одна очень неприятная привычка — он считал своей обязанностью указывать абсолютно всем ребятам,в чём они, по его мнению, неправы. То есть, он высказывал своё мнение даже тогда, когда его никто его об этом не просил. Директор прямо какой-то! Теперь вы понимаете, почему для Кати он был «врединой»? Да потому, что Катя частенько попадала в неловкие ситуации, когда он обличал её хвастовство. Она совершенно искренне считала, что именно из-за этого над ней постоянно подшучивали одноклассники, и очень сердилась на него.
  Третьим участником нашего путешествия был шестиклассник Юра. Хулиган, каких ещё поискать. Ни один из ребят, да, наверное, и взрослых, не мог назвать причину, по которой он вдруг решил стать членом команды «Скорой помощи», но отказывать в желании мальчику делать добро никто и не подумал. Раздавались, конечно, сначала отдельные голоса, что от него, мол, толку никакого не будет, а один только вред, но мама Юля пресекла их, а дальнейшие события и вовсе подтвердили её правоту. Юра был у мамы один. Папы у Юры не было. По какой причине, никто не интересовался. Не было и всё! И, если вдруг кому-то из ребят хотелось узнать, где его папа, Юра становился очень агрессивным, начинал говорить любопытствующему всякие нехорошие и обидные слова, и очень скоро желающих что-то узнать о его отце не осталось. А мама Юры, чтобы как-то свести концы с концами, работала на двух работах, поэтому он фактически был предоставлен сам себе. Иногда случалось и так, что ему приходилось самому готовить еду, так как у мамы не хватало на это ни времени, ни сил. Жалея маму, Юра принял решение помогать ей, и научился готовить сам. Что может быть проще? Взял кулинарную книгу, изучил её, и, как говориться, дело в шляпе. Его умение очень пригодилось в работе команды, так как стряпал, как говорили в старину, Юра, несмотря на юный возраст, очень хорошо, чем заслужил уважение не только товарищей, но и похвалы тех, для кого готовил. Участие в работе «Скорой помощи» заметно повлияло в лучшую сторону не только на характер мальчика, но и на учёбу. Все были рады этим переменам, но в монастырь Юра решил поехать скорее всего потому, что никаких пла-нов на лето у него не было, а провести все каникулы на улице, как это было раньше, он не хотел.
 Вот такой он был, Юра Кожевников, один из участников этой замечательной ко-манды. Сейчас он сидел на нижней полке плацкартного вагона и что -то с увлечением рассказывал ещё одной героине нашего рассказа, восьмикласснице Маше Румянцевой, самой старшей из путешествующих детей. Маша, самая удивительная и необычная девочка не только в команде «Скорой помощи», но и, пожалуй, во всей школе, с улыбкой слушала Юру. Она была необычна во всём. Маша никогда ни на кого не обижалась. Её лицо светилось радостью и добротой даже тогда, когда ей говорили какие-то очень неприятные вещи. Но в то же время она могла поплакать вместе с каким-нибудь мальчишкой первоклассником, упавшим во время перемены, жалея его. Маша отличалась от всех других ребят абсолютной безотказностью, даже в ущерб себе. Поначалу над ней в школе изрядно поиздевались, считая её ненормальной, но со временем, как-то само собой, отношение к ней изменилось, и вместо издевок пришла всеобщая любовь, и обидеть её стало считаться не просто чем-то неприличным, а настоящим позором.
  Прямо напротив них, уткнувшись в планшетный компьютер, сидел одноклассник Юры Вася Роговцев. Мальчик настолько погрузился в какую-то игру, что не замечал ничего вокруг. Вася, один из всех путешествующих, не имел никакого отношения к ко-манде «Скорой помощи», и ехал с ребятами не по своей воле, а по настоянию родите-лей. И дело было совсем не в том, что Васины родители хотели, чтобы он стал монахом и поэтому настояли на этой поездке, а в том, что он попал в полную зависимость от компьютера. Хотели родители сделать сыну подарок, и купили ему, на своё несчастье, планшетный компьютер. С этого дня Вася забыл обо всём на свете: и о футболе, и об улице, и о товарищах, не говоря уж об учёбе. Об учёбе он забыл в первую очередь, и никакие уговоры, и даже наказания, не могли заставить Васю оторваться от компьютера. И что только не пытались делать родители, но всё было тщетно. Совершенно отчаявшись, они уговорили маму Юлю взять их сына с собой в монастырь в надежде на то, что там ему помогут избавиться от этого треклятой заразы, и вернут их сына к нормальной жизни. Вася, узнав о намерениях родителей, взбрыкнул, закатил истерику и попытался было отказаться от поездки, но угроза папы разбить вдребезги его планшетник, если сын откажется ехать в монастырь, подействовала на него отрезвляюще, и он был вынужден согласиться. «Расстаться с планшетником? Да, никогда! Что хотите сделаю, только не это!» — решил Вася.
Дружная компания путешественников расположилась в двух соседних купе. Устро-ились быстро, так как путь был недолог и застилать постели не было никакой необхо-димости. Мама Юля, зная порядки монастыря, предложила всем ребятам выложить продукты, чтобы в первую очередь съесть все мясные припасы, потому что монахи мясо не едят, а что-то выбрасывать она считала недопустимым. Уговаривать кого-нибудь перекусить не было никакой необходимости. Такое могло случиться только дома, когда мама уговаривала сыночка или доченьку что-нибудь покушать, а они могли себе позволить привередничать: «Я этого не хочу», или «Я этого не буду». А здесь, в коллективе, когда никто никого уговаривать не собирался, все эти «не хочу» и «не буду» испарялись сами собой. Не хочешь — ходи голодный! Перечислять заготовленные родителями яства мы не будем, так как, в общем-то, сделали это раньше. Скажем только, что все ребята дружно навалились на еду, причём каждый хотел попробовать то, что приготовили не их мама и папа, а другие родители. Почему? Да, кто ж его знает? Навер-ное, из любопытства. А может и потому, что чужое всегда кажется вкусней. Трапезни-чали недолго, не более пятнадцати минут. Покушав, убрали со стола и примостились, кто где захотел. Витя Верховцев, тот даже залез на верхнюю полку, лёг на живот и стал смотреть на мелькавшие мимо пейзажи. Через несколько минут стал напевать что-то неразборчивое и заунывное. Какое-то время на него никто не обращал внимания, но скоро пение заинтересовало не только ребят, но и маму Юлю. Она подняла голову, и спросила:

— Что это за песня, Витя?

— Я недавно прочитал в научно-популярном журнале, что люди, живущие в степи, когда путешествуют, поют обо всём, что им встречается на пути, — ответил Витя. — Вот я и решил попробовать делать также, как и они.

— И что у тебя получилось?

— Не знаю, — честно ответил мальчик.

— А можешь рассказать, о чём ты пел? — настаивала мама Юля.

— Могу, — без всякого стеснения ответил Витя. — Я увидел воробышка, и стал петь
о нём. О том, что воробышка ждут в гнезде маленькие детки, а он летает и ловит кузнечиков, чтобы их накормить.

— И всё?

— Нет, не всё. Дальше вспомнил о том, что у кузнечиков тоже могут быть дети, ко-торые ждут своих родителей, и мне стало их жалко, поэтому я стал петь и просить во-робышка не кушать кузнечиков, а выбрать себе что-нибудь другое.
— Ну, и что же воробышек? Согласился? — улыбнулась мама Юля.

— Сначала нет. Тогда я стал петь о том, что кузнечики поставят ему памятник, если он согласиться их не кушать, — продолжил Витя.

Слушавшие этот разговор ребята притихли. При последних словах дружно засмея-лись, а Маша даже радостно захлопала в ладоши.

— Неожиданное предложение, — согласилась мама Юля, — Ну, и что же ответил воробышек?

— Не знаю, — признался Витя. — Я ещё до этого места не допел.

Разговор заметно развеселил ребят, а Витя, перестав петь, замолчал и задумчиво уставился в окно. «Что я такое смешное сказал? — подумал с огорчением Витя. — Всё! Дальше вслух петь не буду. Степняк один едет на лошади? Один! Его песню кто-нибудь слышит? Нет! Значит и я буду петь так, чтобы никто не слышал!» — решил мальчик и всецело погрузился в себя. Вот так необдуманный смех лишил ребят возможности узнать дальнейшую судьбу воробышка и кузнечиков, и, вместе с этим, обидел их това-рища, искренне рассказавшего о своём первом творческом опыте. Его невеликая обида была бы куда меньше, если бы знал, что Маша захлопала в ладоши от того, что он не скрывал своей жалости к кузнечикам, и таким образом хотела выразить своё одобре-ние. Но он, увы, этого не знал.
 
Глава 3

Дальнейшая дорога прошла без каких-либо происшествий, и поезд прибыл к месту
назначения по расписанию ещё до наступления вечера. Да, впрочем, какой же в Карелии вечер? Такой же, как в Москве пасмурный день. Ну, может, чуть-чуть темнее. Выгрузились и пошли вслед за мамой Юлей на вокзал. К удивлению путешественников, их никто не встречал, хотя батюшка Николай предупредил маму Юлю в телефонном разговоре, что их обязательно встретят. Посмотрев по сторонам, и не увидев того, кого ожидала увидеть, мама Юля решительно направилась к выходу из здания вокзала. Она не очень расстраивалась, так как до самого монастыря, даже если идти пешком, минут двадцать не более. Неподъёмной поклажи не было. Все дети, слава Богу, живы-здоровы. Так о чём же грустить? Рюкзаки за спину, и вперёд! Дети, конечно, немного волновались перед первой встречей с живыми монахами, потому что, наслышанные о постоянных постах и молитвах, представляли себе монахов хмурыми, худыми и со-вершенно измождёнными от голода людьми, от которых и слова не дождёшься. Каково же было их удивление, когда перед ними, как из ниоткуда, вырос огромный дядька, одетый с головы до пят в чёрное одеяние, застёгнутое до самого горла и очень похожее на мамин халат, перетянутый пояском. От неожиданности все, включая и маму Юлю, остановились. Видя замешательство детей, монах рассмеялся, озарив всех своей белозубой улыбкой, и густым басом произнёс:
— Здравствуйте, братья и сестры! С благополучным прибытием! — дружелюбно сказал он.
  Все путешественники, за исключением мамы Юли и Лизы, стали оглядываться по сторонам, пытаясь понять, с кем здоровается этот огромный весельчак, но рядом ни-кого не было. Они не знали, что все православные люди друг другу братья и сёстры по вере безотносительно возраста. В монастырской среде это правило действует неукос-нительно, поэтому совершенно не выглядит странным случай, когда какой-нибудь ма-лыш обращается к совсем старому человеку просто по имени. В миру такое обращение было бы воспринято как верх неуважения к старшим, но только не в монастыре. Поняв причину их замешательства, монах развеселился ещё больше:
— Зовут меня отец Пётр, — лучезарно улыбаясь сквозь густейшую, доходящую до груди бороду, сказал монах. — Знакомиться будем потом, а сейчас, строем и с песней за мной марш!
  Дети совершенно оторопели. Они знали, что в монастыре свои порядки, но почему же мама Юля не предупредила, что они должны научиться ходить строем и петь какую-нибудь строевую песню? Очень им не хотелось, как говориться, ударить в грязь лицом. Увидев, что ребята замерли в недоумении, рассмеялись уже мама Юля и Лиза:
— Отец Пётр шутит! — пояснила мама Юля. — Пошли за ним! Не отставайте! Возникшее недоумение и напряжение мгновенно прошли, и ребята гурьбой, обсуждая шутку отца Петра, направились за ним. Лазурный микроавтобус ожидал их неда-леко от вокзала. Загрузились и поехали. Дорога заняла не более трёх минут. Машина заехала в большой двор двухэтажного каменного здания, расположенного на окраине города. Двор был огорожен со всех сторон глухим забором из профильного серебристо-белого железа и заканчивался на берегу широкой реки. Рядом с домом возвышался собор. Когда-то давно это было величественное и красивое здание, но сейчас его внешний вид портили облупившаяся штукатурка, кое-где выпавшие из стен кирпичи, наглухо заколоченные досками высокие стрельчатые окна и строительные леса вокруг большой центральной главки, которую восстанавливали строители. Дом, во двор которого заехала машина, как пояснила мама Юля, называется братским корпусом, потому что там живут монахи, и называется он братским по той самой причине, что все православные друг другу братья, а уж монахи тем более.
  Не успели путешественники покинуть микроавтобус, как открылась дверь и вышел наместник монастыря игумен Николай. Представления ребят о монахах окончательно поколебались. Батюшка был ещё крупнее, чем отец Пётр. Вот тебе и худоба! Вот и слу-шай потом все эти сказки про худых как скелеты монахах.
— Ну, здравствуйте, здравствуйте герои! — обратился к ним отец Николай, и благо-словил подошедших поздороваться маму Юлю и Лизу, и перекрестил всех остальных. Ребята дружным хором ответили настоятелю.
— Как добрались? — обратился батюшка к прибывшим.
— Хорошо! — так же хором ответили дети. Видя дружелюбного и приветливого отца наместника, ребята обступили его со всех сторон и стали, перебивая друг друга, что-то рассказывать батюшке. Даже Вася, который всю дорогу провёл, уткнувшись в планшет. Понять, что они говорят, было невозможно, поэтому отец Николай поднял руку в знак тишины и обратился к ребятам:
— Давайте научимся уважать друг друга и разговаривать по одному. Договорились?
— спросил он.
— Да! — хором ответили ребята, но тут же, перебивая друг друга, опять стали гово-рить все вместе.
  Отец Николай, видя такое несогласие в коллективе, рассмеялся и обратился к маме Юле:
— Юля! Эдак мы друг друга никогда не услышим. Давай-ка веди ребят в домовой храм. Там будете жить. Матрасы и постельное бельё приготовили. Отдохните с полча-сика и в трапезную, чайку с дороги попьём. Там и познакомимся, — закончил отец игумен и, повернувшись, зашёл в здание. За ним последовали и все остальные.
  Домовой храм представлял из себя большую комнату, в восточной части которой находился небольшой отгороженный алтарь. По прямому назначению он давно не ис-пользовался, поэтому престола там не было, и называли эту комнату домовым храмом по привычке. Расположились и заправили постели довольно быстро. Недоумение у некоторых ребят вызвало отсутствие кроватей и лежащие на полу матрасы, но мама Юля пояснила, что монастырь — не место для мягких диванов и перин. Человек дол-жен научиться сам себя ограничивать и понять ненужность множества вещей, которые окружают нас. Вещей, без которых, как нам кажется, мы не можем прожить и дня. Надо сказать, что, несмотря на весь авторитет мамы Юли, ей не очень-то и поверили, но времени на споры по этому вопросу не было, так как в трапезной их ожидал уже ба-тюшка Николай, а опаздывать к назначенному времени в монастыре непозволительно ни для кого. Наведя в комнате относительный порядок, ребята последовали за мамой Юлей. Трапезная представляла из себя большую прямоугольную комнату, почти всю длину которой занимал длинный стол, устланный скатертью. На столе стояли столо-вые приборы, приготовленные для чаепития, плошки с сахаром, различное печенье, масло, сыр, фрукты и многое другое. Обилие и разнообразие пищи скорее обрадовало, нежели удивило ребят, ожидавших более скудного и ограниченного питания. По бокам стола с обеих сторон стояли длинные скамейки, на которые и сели дети, ожидая отца Николая. Батюшка вошёл в трапезную ровно в назначенный час. Все встали. Мама Юля по знаку отца игумена начала читать молитву к принятию пищи. Отец Николай благословил, и все уселись за стол. Дети сидели смирно, боясь притронуться к чему-нибудь и, не зная, как себя вести. Мама Юля рассказывала о правилах поведения за столом, но из- за волнения они обо всём забыли. Отец Николай, видя растерянность ребят, попросил маму Юлю поухаживать за всеми, что она и сделала. Мало-помалу первое напряжение спало, и батюшка начал задавать ребятам вопросы, желая позна-комиться с ними поближе. Все дети, за исключением, пожалуй, Васи, с охотой отвеча-ли на его вопросы об учёбе, о деятельности их команды и о причине, по которой они приняли решение приехать в монастырь. Вася, отлучённый от компьютера, чувствовал себя очень неуютно, но , не желая оставаться в стороне, решил рассмешить батюшку и рассказал ему о песне, которую по дороге сюда в поезде спел ребятам Витя, надеясь, что он будет над ней смеяться так же, как и они, но отец Николай, выслушав рассказ, едва заметно улыбнулся, и пристально посмотрел на Витю, от чего тот, казалось, как-то даже съёжился. Воцарилось недолгое молчание, которое прервали неожиданные слова батюшки:

— Молодец, Витя! — похвалил он мальчика, — Хорошая песня.

— Почему, батюшка? — не удержалась от вопроса Катя.

— Во-первых, потому, что сам расширяет свои знания и читает не только то, что за-давали в школе. Во-вторых, потому, что учится думать логически, то есть, представлять себе, какие последствия могут последовать за тем или иным действием. Если бы он не сделал этого, то мысль о кузнечиках и их детях никогда бы не пришла в его голову. А, в-третьих, он пожалел кузнечиков, и это самое главное. «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут!» — сказал Господь. Вы меня поняли? — обратился батюшка к ребятам.

— Да-а-а! — хором ответили дети, хотя поняли, конечно, не всё.

— Ну, и прекрасно! — похвалил батюшка. — О распорядке дня вам расскажет Юлия Андреевна. Если у кого-то возникнут вопросы или просьбы, то обращайтесь к ней, — закончил батюшка и встал. Затем, прочитав молитву после принятия пищи, он вышел из трапезной, оставив ребят одних. Посуду со стола убирали все вместе под руководством мамы Юли. Мыть посуду вызвались Лиза и Маша, а остальные ребята отправились в отведённую им комнату. Так и началась их монастырская жизнь.
 
Глава 4

  В монастыре работают все. Бездельникам здесь не место. Мама Юля рассказала ребятам, что такое правило существует в монастырях с древнейших времён не только потому, что монахи сами себя обслуживают, но и потому, что у праздного человека обязательно возникают какие-нибудь плохие мысли и намерения. Враг человеческий, дьявол, и слуги его, бесы, не дремлют, поэтому монахи находятся в постоянном труде и молитве. И всё потому, что цель их жизни заключается в том, чтобы избежать не только плохих, то есть, греховных, дел, но даже и мыслей о них, и тем самым угодить Богу, выполняя его Заповеди. Для ребят всё это было внове, но к словам мамы Юли отнеслись со всей серьёзностью. А иначе зачем они сюда приехали? Учиться и трудиться! Они ведь паломники! Не туристы какие-нибудь!
Мама Юля познакомила ребят с распорядком дня, который выглядел так:

1. Подъём в 7.00. Умывание и утренние молитвы.

2. Завтрак в 8.00.

3. Работа с 8.30 до 12.30.

4. Обед в 13.00.

5. Ознакомительные экскурсии с 13.30 до 17.00.

6. Свободное время с 17.00 до 18.00.

7. Вечернее богослужение с 18.00 до 19.00.

8. Ужин в 19.00.

9. Духовные беседы с 19.30 до 21.00.

10. Чтение духовной литературы с 21.00 до 22.00

11. Отбой в 22.00.

  Не всем, конечно, пришёлся по душе этот распорядок дня, но здесь уж ничего не по-делаешь — в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Особенно страдал Вася. Дело в том, что в монастыре запрещено пользование мобильными телефонами, а уж тем более планшетным компьютером. И пришлось нашему Василию, как он ни страдал, отдать отцу-эконому свой ненаглядный планшетник. Даже прослезился от горя. Но делать нечего. Перспектива потерять его навсегда была куда более нестерпимой. «Потерплю недельку, — думал про себя Вася, — а там всё вернётся на свои места.». Событие вроде бы малопримечательное, если не обращать внимания на то, что в первый раз в своей жизни мальчик решил, хоть и под нажимом, что-то перетерпеть. Лиха беда начало. Для осталь-ных детей этот распорядок дня не представлял никаких неудобств, разве что немного пугало вечернее богослужение, поскольку на службе в церкви большинство из них никогда не бывало. Всё окружающее поначалу было интригующим: и молчаливые монахи, излучающие какой-то внутренний свет, и храм в полуподвале старинного собора,

и иконы на стенах. Но все недоумения и сомнения рассеялись с наступлением первого дня пребывания в монастыре. Совместные утренние молитвы, завтрак и работы по уборке помещений братского корпуса, не оставляли ребятам времени на какие-то размышления. Они были постоянно заняты, и это уберегало их от ненужных мыслей. Даже Вася, огорчённый до глубины души тем, что его оторвали от любимого компьютера, заметно повеселел. За обеденный стол садились уже совершенно другие дети, потому что они почувствовали себя причастными к жизни монастыря, и, хочешь не хочешь, обрели от этого уверенность. Они приносили пользу, и это рождало в них чувство удовлетворения и внутренней радости. Были, конечно, попытки некоторых ребят хвастаться и сравнивать, кто больше сделал, а кто меньше, но мама Юля эти разговоры пресекла, объяснив ребятам, что каждый вносит в общее дело тот вклад, который ему по силам, но от этого даже самый малый вклад не становится менее ценен. После обеда батюшка Николай благословил ребят познакомиться с монастырской фермой, которая находилась в трёх-четырех километрах от монастыря. Туда можно было доехать и на автобусе, но решили добираться пешком — и веселее, и для здоровья полезней. Ферма находилась на том же берегу реки, что и монастырь. Она представляла из себя длинное, метров тридцати, деревянное бревенчатое здание, огороженное со стороны суши забором. Охранявшая вход на ферму большая собака, очень похожая на овчарку, встретила их отчаянным лаем. Было понятно, что чужих здесь не привечают, и ребята немного испугались. Во дворе, у входа в саму ферму, залаяла ещё одна собака, куда больше и агрессивнее первой, и это совершенно обескуражило ребят. Все, кроме мамы Юли и Лизы, остановились, не решаясь идти дальше, но они показали, что мимо собаки, находящейся у ворот, можно беспрепятственно пройти, так как оставалось не менее двух метров свободного пространства, куда собака не могла достать. То же самое касалось и второй собаки. Не было никакой необходимости заходить в ту дверь, которую бдительно охранял грозный сторож. В здание самой фермы можно было зайти и с обратной стороны, но знали об этом только свои. Не желая показать перед другими свой страх, почти все ребята, кроме Маши, проскользнули, хоть и с замиранием сердца, мимо свирепых собак. Маша немного отстала от них, залюбовавшись широкой рекой, несущей свои воды в Белое море. Оторвавшись от завораживающего зрелища и, увидев, что ребята ушли уже довольно далеко, Маша поспешила вслед за ними. Катя хотела предупредить её о грозящей опасности, но, ко всеобщему удивлению, первая собака не обратила на Машу никакого внимания, продолжая лаять на самих ребят, а вторая и вовсе усердно замахала хвостом, признаваясь ей в своём дружелюбии. Мысли о том, что они, то есть, Маша и эта большая злобная собака, хорошо знакомы, допустить не мог никто, поэтому причина такого дружелюбия осталась для ребят большой загадкой. Необъяснимые явления, которые иногда происходят в монастыре, и о которых предупреждала мама Юля, на-чали происходить на их глазах. Ребята, причём все одновременно, вспомнили об этом предупреждении, и первое впечатление о том, что в монастыре всё совершенно обыденно, и, в общем-то, скучновато, мгновенно улетучилось. Их удивлению не было конца, когда Маша вдруг подошла к собаке и стала её гладить, что-то приговаривая. Ребята очень перепугались, а мама Юля даже хотела закричать и запретить подходить к собаке, но огромный пёс всем своим видом излучал такое удовольствие, что, будь он кошкой, то, наверное, замурлыкал бы. Ко всеобщему облегчению Маша, сказав что-то на прощание своему новому другу, подошла к ребятам, с улыбкой глядя на их перепуганные лица. Мама Юля хотела сделать Маше выговор за столь необдуманное поведение, но, посмотрев на её счастливое лицо, не стала этого делать. Наверное, потому что и сама не очень понимала, как на это реагировать. Это маленькое происшествие, если можно его таковым назвать, несколько отвлекло ребят от цели визита, но всех вернул к действительности зычный голос петуха, неожиданно раздавшийся совсем рядом:
 — Ку-ка-ре-ку! — прокричал большой белый красавец, выглядывая из-за стены, у которой остановились ребята. Можно было подумать, что он обнаружил неприятеля, или своим криком предупреждал куриное сообщество об опасности. А может и вы-зывал предполагаемого противника, если таковой найдётся, на бой. Он же петух! Ему иначе никак нельзя! Любому петуху, чтобы сохранить уважение куриц, надо постоянно напоминать, кто здесь главный, а при случае и подтверждать это на деле. Вот он и кричит во всё горло. И днём, и ночью. Некоторые, правда, утверждают, что петух чувствует время, и кукарекает в определённые часы, но подтвердить данную гипотезу пока не смог никто. Только догадки и предположения. Курицы, тем не менее, не обратили на его крик никакого внимания, и продолжали что-то клевать, отгребая лапками землю. Ну, никакого уважения! Хотя, для куриного сообщества это может быть и в порядке вещей. Люди всегда сравнивают поведение животных со своим, поэтому часто недоумевают, сталкиваясь с такими поступками животных, которые не соответствуют нашим представлениям о том, как следовало бы поступить, и очень умиляются, когда животные поступают в каких-то ситуациях так же, как и человек. Поди разберись, что у них там правильно, а что нет, но требовать от куриц, чтобы они хлопали крыльями каждый раз в знак одобрения, когда прокукарекает петух, вряд ли разумно. Да и надо ли? Пусть живут в их курином мире по своим правилам, а не так, как хотелось бы нам. И им спокойней, и нам. В голове нашего старого знакомого Вити Верховцева таких мыслей наверняка не было, потому что он, несмотря на пребывание в монастыре, всё ещё находился в состоянии кочевника, путешествующего по степи и распевающего свои немудрённые песни. Наверное, именно поэтому Витя решил поближе познакомиться с петухом и, ничтоже сумняшеся, с радостной улыбкой пошёл, как к старому знакомцу, навстречу петуху. Петух улыбаться не умел, да и вообще вряд ли знал, что такое улыбка, поэтому намерение Вити встретил с некоторым недоумением, поглядывая на него настороженным взглядом. Когда мальчик-кочевник приблизился на совсем уж непозволительное, по мнению петуха, расстояние, петух окончательно забеспокоился, взволнованно закудахтал и бросился наутёк. Вот здесь-то куриное стадо и показало, что вроде бы наплевательское отношение к своему вожаку, одна только видимость, и бросилось вслед за ним врассыпную. Гвалт при этом поднялся невероятный. Витя, полный любви и любознательности, обиженно остановился в растерянности и недоумении. Как же так? Он же в лучших своих чувствах хотел поближе познакомиться с этим прекрасным петухом, и, может, даже спеть о нём песню, а теперь что? Мальчик, к своим десяти годам, ни разу в жизни не встречался с домашними животными, кроме кошек и собак, поэтому предполагал, что и остальные ведут себя так же, как Жулька и Мурка, жившие у них дома, то есть, с удовольствием и радостью позволяют себя гладить и даже брать на руки. Здесь-то что не так? Это маленькое происшествие изрядно позабавило ребят, загалдевших почти так же, как и куриное стадо. Веселье и шутки продолжались бы, возможно, и дальше, но тут из задних открытых ворот фермы вышел пожилой мужчина с уже седеющей бородой, и с улыбкой посмотрел на ребят:
 - Здравствуйте, братья и сёстры! — всё так же улыбаясь, приветливо произнёс муж-чина. — Зовут меня Сергий. А вас как? — просто спросил он. Ребята наперебой стали представляться, называя свои имена.
 — Ну, вот и познакомились, слава Богу! — выслушав детей, произнёс Сергий. — Живу я здесь один, если не считать помощников.

— А где же ваши помощники? — спросила Маша.

— Помощники? — переспросил в свою очередь Сергий, — А вот они! — сказал он, указывая рукой на большое стадо кур. — А там, в загоне, ещё три помощника: две коровы, да тёлка.

— Какие же они помощники? — с недоумением спросил молчавший до этого Юра.

— Как это какие? — с улыбкой переспросил Сергий. — Хотя, верно. Если быть пре-дельно точным, то помощник именно я, а главную работу выполняют как раз эти куры, коровы, да собаки. Это они дают молоко и яйца, охраняют ферму, а мне остаётся только собирать всё это богатство и отправлять в монастырь.
  Такой взгляд показался ребятам несколько необычным, но спорить с Сергием не стали. Не для этого пришли. Им была обещана рыбалка, которую с нетерпением ожидали не только мальчишки, но и некоторые девочки. Катя, например. Она никогда не рыбачила, хотя всю свою непродолжительную жизнь прожила в семье отчаянных любителей рыбалки. И друзья мамы и папы разделяли их увлечение. Ну, не все, конечно, но большая их часть. И самой популярной темой разговора у друзей родителей была как раз-таки рыбалка. Такое рядовое событие можно было бы и вовсе не упоминать, если бы Вася, закинувший удочку одним из первых, не встал на большой камень, наполовину покрытый водой. Очень уж хотелось Васе закинуть удочку подальше, чтобы поймать «царскую рыбу» сёмгу, которая водилась в этой реке. Камень был покрыт еле заметной слизью. Встав на него, Василий, естественно, стал соскальзывать, как с ледяной горки, в быстро текущую реку. Совершенно растерявшийся мальчик, открыв от страха рот, плюхнулся в реку, и по плечи погрузился в воду. Глаза его округлились, и он завопил что есть мочи:

— Сергий! Сергий! На помощь!

Если бы его спросили, по какой причине звал именно Сергия, с которым только-только познакомился, Вася вряд ли смог бы объяснить, но Сергий появился как ниоткуда. Его вроде бы не было с ребятами, когда они пришли на берег реки, и, вдруг, он оказался в воде рядом с кричащим Васей, словно воплотился из воздуха. Он стоял рядом с барахтающимся мальчиком и с улыбкой смотрел на него.

— Куда путь держим? — спросил Сергий, продолжая улыбаться. Вопрос заставил мальчика замолчать, так как его взгляд упёрся в стоящего в воде Сергия. Вода не доставала и до колен, так что Вася понял, что попал в какую-то очень уж неловкую ситуацию. Не зря в народе говорят, что у страха глаза велики. Сообразив, что находиться в нелепом положении, Вася поднялся на ноги. Вода ручьём стекала с его мокрой одежды. Он стоял, размахивал руками и говорил что-то невразумительное, пытаясь скрыть свой страх и панику. Дети, испуганные поначалу этим происшествием, поняв его комичность, принялись безудержно смеяться. И не смеяться даже, а хохотать. Лицо Васи покраснело от стыда и неловкости, и Сергий, чтобы не дать разгореться детским насмешкам, вывел парнишку на берег, и увёл на ферму. Смех и веселье продолжались ещё довольно долго. Ребята никак не могли забыть истерические крики Василия о помощи, и даже по дороге в монастырь Юра несколько раз, подражая Васе, кричал плачущим голосом: «Сергий! Помоги!», неизменно вызывая смех ребят. Вася не обижался и смеялся вместе со всеми. В монастырь вернулись за час до вечернего богослужения. После дороги умылись и собрались в домовом храме. Там их поджидал отец Тихон, монах, ко-торому батюшка Николай поручил провести с ребятами беседу и объяснить им, что такое «исповедь», и как к ней надо готовиться. Понимая, что дети не очень разбираются в том, что такое грех, отец Тихон на различных примерах из жизни старался рассказать ребятам, как отличить плохие дела от добрых, чем доброе дело отличается от корыстного и многое другое. Например, ты помог какому-то человеку, и по мирской привычке, ждёшь от него благодарности. Будет ли это считаться добрым делом? Все, кроме Лизы, ответили, что, конечно же, будет. Одна Лиза не согласилась с этим и пояснила, что доброе дело тогда будет истинно добрым, когда ты, оказав кому-нибудь помощь, ничего не требуешь взамен. Даже благодарности. И не только не требуешь ничего взамен, но и сам забываешь об оказанной помощи, и ни в коем случае не хвалишь себя даже в мыслях за это, потому что, восхваляя в мыслях самого себя, ты можешь, в конечном счёте, заболеть гордыней, матерью всех грехов. А что может быть страшнее? Дети, конечно, об этом мало что знали, поэтому их представления о том, что такое хорошо, и что такое плохо, было весьма размытое. В конце беседы отец Тихон предложил ребятам записать на листочке всё, что, по их мнению, они сделали неправильно. Это поможет им, так как многие люди, приходя на исповедь, забывают о том, в чём хотели покаяться, и начинают говорить либо обо всём подряд, либо просто замолкают. Ребята кивали головой в знак того, что всё поняли, но на деле оказалось, что это совсем не так. Отец Николай, решивший исповедовать ребят сам, видел, что дети, пришедшие на исповедь в первый раз, либо что-то скрывают, либо не понимают, какие плохие дела они уже успели совершить. По окончании службы он предложил всех ребят задержаться, чтобы поговорить об этом. Уличённые в сокрытии грехов дети краснели, соглашались с тем, что говорил батюшка, но так до конца и не поняли, зачем им самим нужно признаваться в том, что они до сих пор так успешно, как им казалось, скрывали. Батюшка чувствовал это сопротивление, поэтому предложил ребятам совершить совместную молитву Господу нашему Иисусу Христу с просьбой о том, чтобы Господь помог детям понять свои грехи и дурные привычки. Так и закончился их первый день в монастыре.

Глава 5

Следующий день начался как обычно.  Проснулись,  умылись,  прочитали утренние
молитвы, позавтракали и стали заниматься уборкой территории монастыря. Всё, как всегда, если бы не задумчивое состояние всех ребят, кроме Лизы, которой с ними не было. Только её исповедь вчера принял отец Николай, поэтому сейчас она находилась на Божественной литургии и готовилась к причастию. Обычного смеха и непрестанных разговоров было куда меньше, чем обычно. Мама Юля обратила, конечно, на это вни-мание, но решила, что дети ещё не до конца привыкли к распорядку дня, постоянному труду, и немного устали, но она ошибалась. На самом же деле причина их задумчивости была в другом. Дети и хотели бы как следует выполнять свой урок, но что-то не давало им это сделать, поэтому работали они, что называется, спустя рукава, вновь и вновь переделывая заново уже сделанную работу, но всё равно появлялись какие-то огрехи, которые опять приходилось исправлять. Любая работа получается хорошо только тогда, когда работник сосредотачивается только на ней, не отвлекаясь на что-то другое. Только тогда она даёт положительный результат и приносит радость. Сейчас же этого не было и в помине из-за рассеянности детей. Мама Юля, видя, как мучаются дети, старалась все недочёты исправлять сама, так как плохое исполнение своего урока (так в монастыре, совсем как в школе, называют порученное дело) здесь недопустимо, по-тому что любое дело совершается во славу Божью. Время до обеда тянулось, казалось, бесконечно долго, но обед, как тому и положено быть, всё-таки наступил, хотя это не принесло ребятам видимого облегчения. Батюшка Николай, глядя на сосредоточенные лица детей во время обеда, улыбнулся и спросил:

— О чём грустим отрок Василий?

— Простите, батюшка, но я так толком и не понял, в чём же состоят мои грехи, — сразу же отозвался парнишка. — Очень странно! Как будто я .. — взволнованно начал говорить Вася, но батюшка его прервал:

— Не стоит рассказывать нам об этом во время обеда. Сначала пообедаем, а потом уж займёмся другими делами, — закончил батюшка.

  В монастыре во время принятия пищи кто-то один обязательно читает «Жития Свя-тых». Это правило не отменяется почти никогда, и, если отменяется, то делается это только по благословению отца настоятеля. Сегодня «Жития Святых» читал монах отец Тихон. Звук колокольчика, как обычно, ознаменовал окончание обеда. Все поднялись, прочитали благодарственную молитву Господу после принятия пищи и разошлись по своим делам. Ушли все: и монахи, и послушники, и трудники. Здесь надо бы объяснить, кто живёт в монастыре, и кто все эти перечисленные люди, потому что вряд ли читатели что-то знают о них. Итак, монахи, это люди, всецело посвятившие себя служению Богу, и давшие обет, то есть, поклявшиеся, служить ему до конца жизни. Послушники — это люди, которые так же решили посвятить свою жизнь служению Богу, но для того, чтобы сделать свой окончательный выбор, они должны провести какое-то время

в монастыре в трудах и молитвах. Бывает иногда так, что человек, решивший уйти в монастырь, по каким-то причинам изменяет своё решение и хочет вернуться в мирскую жизнь. Именно поэтому, чтобы не быть клятвоотступником, что является великим грехом, ему и даётся время, чтобы проверить правильность своего выбора, и только после этого принять окончательное решение. У каждого послушника обязательно есть духовный отец, который наставляет его в духовной жизни: объясняет ошибки, расширяет знания, и укрепляет в духовной борьбе. Принятие пострига возможно исключительно после разрешения духовного наставника, потому что он один знает особенности характера ученика и только он, в силу своего духовного опыта, может определить, готов ли тот или иной человек выдержать монастырскую жизнь. Сам послушник такого решения принять не может. А трудники — это те, кто приезжает в монастырь на какое-то время потрудиться, разрешить свои жизненные проблемы и укрепиться духовно. Время пребывания таких людей в монастыре определяют они сами, так как зачастую приезжают во время отпуска. Но, чаще всего это одни и те же люди, приезжающие в монастырь в течение долгих лет, так как на своём личном опыте поняли всю живительную силу и помощь, которую они получают от Господа даже во время недолгого пребывания в монастыре. Вообще-то, смысл всей человеческой жизни на земле и заключается как раз во взаимопомощи. Одни выращивают хлеб, другие строят дома и дороги, третьи дают людям знания, четвёртые лечат людей от болезней тела, пятые охраняют их мирный труд и так далее. Могут ли прожить люди друг без друга? Конечно же, нет! Об этой вза-имопомощи и говориться во второй Заповеди: «Возлюби ближнего своего, как самого себя!» А монастыри и монахи являются духовными хранителями и наставниками всех людей, потому что за суетой повседневной жизни люди, отрываясь от Бога, начинают забывать, что на самом деле хорошо, а что является злом, то есть, грехом. И именно это знание добра и зла, охраняемое монахами, помогает людям правильно строить свои взаимоотношения. И, если бы люди следовали Заповедям Божьим, то никогда не было бы никаких войн, и никаких несчастий в жизни. Почему же они всё-таки случаются? Да потому, что во все времена находились люди, которые нарушали эти Заповеди, и, считая себя умнее Бога, придумывали себе каких-то своих богов и кумиров, чтобы разрешить себе то, что запретил Господь. Гордыня — мать всех зол на земле!

  После обеда ребята собрались в домовом храме по благословению батюшки. Все расселись по лавкам. Наступило тягостное молчание, которое прервал батюшка:

— Ну, что ж, ребятки? Все вы хорошо знаете, что в монастыре нет лентяев и лежебок. Знаете? — улыбаясь, переспросил он.

— Да, батюшка! Знаем! — ответил за всех всё так же взволнованный Василий.

— Время сейчас в лесу наступило страдное. Поспели и грибы, и ягоды, поэтому сле-дующим послушанием у вас будет сбор лесных даров. Отправитесь в поход на два дня. С вами вместе пойдёт отец Пётр. Всем понятно? — обратился он к детям.
— Понятно! Понятно! — хором отозвались ребята.

— Может кто-нибудь из вас болен, и не в силах идти в лес? — спросил на всякий случай отец Николай.

— Нет! Нет! Все здоровы! — перебивая друг друга закричали дети.

— Вот и славно! Отец Пётр! — обратился он к дьякону. — Подготовь всё для похода. Ребята помогут.

Отец Пётр молча поклонился в знак послушания и батюшка покинул храм.

  Сборы продолжались до самого ужина. Ребята засыпали отца Петра вопросами и очень отвлекали от дела, но он, несмотря на это, терпеливо отвечал, не забывая о деле. Выезд назначили на семь утра, поэтому после ужина и вечернего богослужения все отправились спать.

Глава 6

Утренние молитвы прочитали в домовом храме, позавтракали, загрузили в микроавтобус съестные припасы, палатки, ёмкости для сбора грибов и ягод, уселись в машину и, благословясь у батюшки, тронулись в путь.
  В дороге мама Юля наставляла детей, как себя нужно вести в лесу, чтобы не потеряться, и не заблудиться, но не все слушали внимательно. Мама Юля тоже не очень беспокоилась по поводу того, что кто-то может заблудиться. Двое взрослых уж как-нибудь уследят за пятерыми ребятами. В этом она не сомневалась. Тем более в том лесу, куда они направлялись, мама Юля была неоднократно и довольно хорошо его изучила. До места назначения добрались за полчаса, не более. Каких-то тридцать километров для микроавтобуса — не расстояние. Свернули на лесную дорогу, и ещё километра два углублялись в лес. Наконец, выехав на большую поляну, остановились, и начали выгружаться. Детям не терпелось как можно скорее отправиться на ягодную и грибную охоту, но прежде надо было поставить палатки, подготовить место для будущего костра и натаскать сухих сучьев, поэтому пришлось нашим торопыгам немного потерпеть. Отец Пётр объяснил, что после сбора ягод и грибов, все устанут, и делать то, что они делают сейчас, будет значительно труднее. Чрез час все намеченные дела были сделаны. Решение о том, кто и чем будет заниматься приняли на общем собрании. Ребята с отцом Петром и Маша отправятся за грибами, а мама Юля с Лизой и Катей будут собирать ягоды. На том и порешили. Разобрали приготовленные пластиковые вёдра и плетённые корзины, и отправились на поиски даров леса. Группы разошлись в разные стороны, так как грибные и ягодные угодья располагались довольно далеко друг от друга. Не забыли захватить бутерброды и термосы с чаем, чтобы не возвращаться на обед, и не тратить зря время. Вернуться в лагерь условились к шести часам вечера. Так и начался этот удивительный день.

  Ребята и девочки трудились без устали. Лентяев, слава Богу, среди них не было. Часам к пяти вёдра и корзины наполнились доверху грибами и ягодами. Пора было возвращаться. К шести часам, уставшие, но довольные, собрались в лагере. На ужин решили запечь картошку прямо в углях, да попить чай, а уж потом заняться чисткой и сушкой грибов. Отец Пётр прихватил с собой специальную печь, для сушки грибов, и взял этот труд на себя.
  Ночь в Карелии мало чем отличается от сумерек, разве что только тем, что с прибли-жением сумерек начинают просыпаться комары, а ночью уже лютуют вовсю, и негде от них спрятаться, но для ребят это не новость. С раннего детства к этому привыкли, и не очень обращали внимание на кровососов. Расселись вокруг костра, стали печь картошку, под весёлые рассказы отца Петра, и не заметили, как время приблизилось к полуночи. Первой опомнилась мама Юля, настоятельно потребовавшая прекратить веселье и отправляться спать. День завтра предстоял такой же тяжёлый, и надо было набраться сил. Отец Пётр полностью поддержал требование мамы Юли, прочитал вечерние молитвы, и только тут, отправляясь спать, Лиза обнаружила, что с ними нет Кати. Когда она ушла от костра и куда направилась, никто не знал. Её исчезновения просто не заметили. И взрослые, и дети принялись кричать имя Кати, надеясь, что она где-то рядом, и, ориентируясь на крики, сможет вернуться в лагерь, но всё было напрасно. Катя не откликалась. Всех охватила нешуточная тревога. Потеряться ночью в лесу было проще простого, поэтому, недолго посовещавшись, решили разделиться на две группы и отправиться на поиски. Перед тем как разойтись, отец Пётр предложил всем помолиться Николаю-угоднику, чтобы он помог найти девочку. Не успели закончить молитву, как ветви ближайшего кустарника раздвинулись, и появилась улыбающаяся Катя в сопровождении какого-то седовласого старца. Все замерли, с удивлением глядя на приближающуюся пару. Глуповато-блаженная улыбка Кати никого не удивила, поскольку ожидать от неё можно было, что угодно, и все к этому привыкли, а вот какое-то свечение, исходившее от старца, поразило всех, включая и отца Петра.

— Давайте погреемся у костерка, — с улыбкой предложил старец, когда они подош-

ли, — продрог я что-то.
 
— Может чайку горяченького, на брусничных листьях настоянного, Отец Николай?

— спросила Маша.

— С удовольствием Машенька! Знаешь, чем порадовать старика, Господи помилуй!

— отозвался старец.

Никому почему-то и в голову не приходил вопрос, откуда Маша и отец Николай знают друг друга. Это восприняли как само собой разумеющийся факт.
Старец первым присел на брёвнышко у костра. Его примеру последовали и осталь-ные.

— Знаю! — с улыбкой произнёс он после недолгого молчания. — Знаю о ваших про-блемах, Господи помилуй. Многие сталкиваются с ними, и всегда поначалу хочется оправдать себя. Не вы первые, не вы последние, но того, кто не научится сам опреде-лять свои грехи, ждёт немало бед и горестей в жизни, а уж про Суд Божий и поминать-то страшно. Там-то как оправдаешься?

— Помогите нам, отец Николай, Христа ради! — попросила за всех Лиза.

— Помочь? — переспросил старец. — А чего же не помочь? Конечно, помогу! — с улыбкой произнёс отец Николай.

Не успел он произнести последние слова, как клубы густого тумана стали наполнять лесную поляну. Туман был настолько густым, что все перестали не только видеть, но и слышать друг друга. Сколько времени собравшиеся вокруг костра находились в таком состоянии, никто сказать не мог, потому что исчезло само ощущение времени, и когда туман также неожиданно рассеялся, как и появился, всем показалось, что прошло всего несколько секунд. Никто даже испугаться не успел.

— Ну, как? — всё также загадочно улыбаясь спросил старец. — Что видели? Что слышали? Кто первым решится рассказать?

— Можно я буду первым? — решился Вася.

Волнение Васи было так очевидно, что бросалось в глаза. Мальчик никак не мог успокоится, то поднимал взгляд, то опускал, не зная, видимо, с чего начать, но всё-таки решился:

Видение Василия

Первая жизнь Васи — бесстрашного воина

  Моё видение начался с того места, когда я, как обычно, играл в свои любимые «стре-лялки», — начал свой рассказ парнишка. — Но играл я почему-то в школе на уроке ма-тематики, чего в жизни никогда не случалось. Одноклассники решали какие-то задачи, а я, не обращая никакого внимания ни на них, ни на учителя, ни на сам урок, продолжал биться с противником. Удивительно было то, что и на меня никто не обращал внимания. Как будто меня и вовсе не было на свете. Я так увлёкся игрой, что не заметил, как прозвенел звонок и все ребята вышли из класса. Я остался один и продолжал играть, не замечая этого. Потом всё-таки увидел, что уроки закончились, и вышел из класса. Игра была в самом разгаре, я наступал на противника и, если бы остановился, то обязательно бы проиграл. Я не мог этого сделать, так как по условиям игры у меня были истрачены уже все жизни и осталась только одна, поэтому не прекращал игры и продолжал сражение даже тогда, когда вышел из школы и пошёл по улице. Мне казалось, что иду домой, но напряжение в игре достигло такой степени, что я перестал замечать всё вокруг. Я шёл туда, куда меня вели ноги. Постепенно сгущались сумерки, но я продолжал играть и идти неведомо куда. Не остановился даже тогда, когда закончился асфальт, и пошёл по грунтовой дороге. Иногда нога попадала в какую-нибудь выбоину, и я спотыкался, но мне удавалось удержаться на ногах и продолжать путь, не прерывая игры. Игра закончилась только тогда, когда из укрытия, похожего на пень, в меня из гранатомёта выстрелил замаскированный противник, которого я не заметил. Это был конец! Я потерпел поражение, хотя уничтожил множество врагов и был уже очень близок к победе. Я очень расстроился и продолжал переживать все перипетии боя, не обращая внимания на то, где нахожусь. Я всматривался в светящийся экран, воскрешая в памяти все события боя, пытался понять, что в моей тактике было не так, и очень переживал. От этих мыслей меня оторвал ветер. Порыв холодного воздуха вернул к действительности. Одевался я довольно легко, так как жил рядом со школой, и по дороге туда и обратно просто не успевал замёрзнуть. Резкий порыв холодного ветра, и с моих глаз будто спала пелена. Только что вокруг меня был день, и вдруг наступила полнейшая темнота. Было ясно, что я нахожусь где-то в лесу, потому что был отчётливо слышан шум деревьев. Посмотрел на светящийся экран планшетника, где всё ещё были видны мой танк, разбитый снарядом, уничтоженные противники и всё поле боя, покрытое воронками от разорвавшихся снарядов. Я никак не мог оторвать взгляда от экрана и понять, где нахожусь на самом деле, там, на поле боя, или в этом холодном мраке. Новый порыв ветра и холодные капли дождя окончательно вернули меня в этот мир. Я оторвался от экрана и попытался осмотреться. Вокруг была кромешная тьма, и не было видно ни зги. Я поднял голову и увидел узкую полоску неба, более светлую, чем окружающий меня лес. Опустил взгляд вниз и посветил себе планшетником. Я стоял на узкой, не более полуметра, лесной тропинке. Страха я не испытывал, так как ещё до конца не осознал серьёзность своего положения, да и мой верный друг «Гугл», который всё знает, и всегда приходит на помощь, так же был со мной. Планшетник работал, и я не сомневался, что Гугл поможет мне найти дорогу, и без труда выбраться из этого тёмного леса. Холод мало — помалу охватывал тело, и меня начинала сотрясать мелкая дрожь. Крупные капли дождя, от которого негде было укрыться, падали на одежду, которая постепенно мокла, и в каких-то местах стала прилипать к телу. Ко всем моим неприятностям прибавилось и ощущение голода. Я вспомнил, что последний раз принимал пищу только утром во время завтрака, и очень пожалел, что отказался от бутербродов, которые мне предлагала мама. На обед во время большой перемены я так же не пошёл, так как был всецело увлечён игрой, поэтому чувство голода сейчас всё больше и больше давало о себе знать. В голове начали возникать не очень приятные мысли. Я почувствовал, как страх и отчаяние охватывают меня. Я вспомнил о своём помощнике и, вернув планшетник в систему поиска, обратился к своему другу: «Гугл! Где я нахожусь?» — спросил я, но мне никто не ответил. Я подождал некоторое время и спросил ещё раз, но ответа вновь не последовало. Я проверил компьютер, но он работал исправно и соединение с интернетом никуда не делось. Не зная, что предпринять, я от отчаяния стал трясти планшетник и звать Гугла, но он не отзывался. Холод стал проникать во все части моего тела, и от бессилия и отчаяния из моих глаз полились слёзы. Я был один в кромешной темноте в неизвестном мне месте, окружённый страшным лесом, и не знал, что делать. Я совершенно забыл о своих родителях и товарищах, и, полный отчаяния и страха, закричал, что есть силы:

— Гугл! Гугл! Где ты?

— Чего орёшь? — раздался знакомый голос Гугла.

— Почему ты не отвечал? — с упрёком и облегчением спросил я.

— Не хотел и не отвечал! — сварливо ответил он.

— Но я же звал тебя столько раз! Почему ты молчал?

— У тебя закончились деньги.

— Какие деньги?

— Ты, что же, не знаешь, что за пользование компьютером надо платить?

— Нет, — откровенно признался я, — всё делала мама.

— Ну, в таком случае обращайся к своей маме, а меня оставь в покое.

— Но, как же я к ней обращусь, если я не знаю, где нахожусь? Что это за место? Помоги мне выбраться отсюда, и тогда мама обязательно заплатит.

— Ты не знаешь, где находишься? Интересненькое дело! Ты находишься в том пре-красном мире, который ты сам выбрал, но здесь нет ни твоих родителей, ни твоих дру-зей. Ты сам, по своей воле, отказался от них ради этого мира. Ты сам выбрал этот вол-шебный мир, в котором по твоему желанию ты можешь стать самым сильным и ловким человеком в мире, самым умным и образованным, лучшим футболистом, лучшим артистом, лучшим во всём, что только не пожелаешь. Ты даже можешь стать властелином мира. Хочешь?

— Конечно, хочу, — обрадованно согласился я.

— Прекрасно! Заплати, и все твои желания будут исполнены.

— Но у меня нет денег.

— Иначе здесь нельзя. Тот мир, в котором живут твои родители и друзья, совсем скоро станет таким же, как и этот, но пока этого до конца не случилось, я ничем не могу тебе помочь.

— Как же так, Гугл? Неужели ты не помнишь, сколько раз ты подсказывал мне на уроках, когда я не готовил домашнее задание? Ты даже таблицу умножения за меня выучил. Я перестал общаться с родителями и друзьями, потому что думал, что у меня есть ты, мой единственный помощник и друг. Ты никогда не приставал ко мне со всеми этими нравоучениями, домашним заданием, подметанием полов и мытьём посуды. Ты делал всё, что я хотел, и я думал, что так будет всегда. Неужели я ошибся в тебе?

— Ну, почему же ошибся? Ничего ты не ошибся! Ничего не изменилось! Абсолютно!
И дальше всё будет по-прежнему, но только тогда, когда ты за это заплатишь. Ты меня понимаешь? Только тогда, когда заплатишь! Иначе в этом мире невозможно!

— Но, у меня же нет денег! Где я сейчас смогу их взять? Если бы рядом была моя мама, она обязательно заплатила бы.

— Мне нет дела ни до твоей мамы, ни до кого-либо другого вообще, потому что я имею дело только с тобой. Ты уже достаточно взрослый человек и должен сам отвечать за свои поступки, поэтому думай сам, что тебе делать и как тебе поступать. Сколько на маму не кивай, денег от этого больше не будет.

— Так что же мне делать? Неужели нет никакого выхода?
 
— Почему же нет? Есть!

— Какой, Гугл? Подскажи и я сделаю всё, как ты скажешь!

— Подсказать? — с ноткой сомнения спросил Гугл.

— Подскажи! Конечно, подскажи! — взмолился я.

— Ну, что ж! Так и быть, подскажу! — милостиво согласился Гугл. — Тебе придётся оставить что-нибудь в залог, и тогда всё будет, как прежде.

— В залог? А что я могу оставить в залог, если у меня ничего, кроме планшетника нет?

— Планшетник оставь в покое. Его у тебя никто никогда не заберёт. У тебя есть нечто совершенно бесполезное, чем ты можешь пожертвовать без какого-либо ущерба для себя.

— Что, Гугл?

— Душа!

— Душа? А что это такое?

— Не знаешь?

— Нет!

— Ну и хорошо, что не знаешь. Да и незачем тебе об этом ничего знать. Если уж твои родители ничего не рассказывали тебе о душе, то мне и подавно незачем это делать. Или рассказывали?

— Может и рассказывали, но я не помню. Ты же знаешь, что я, как только встретился с тобой, перестал обращать внимание на то, что мне говорят родители.

— Конечно, и хвалю тебя за это. Что они знают, твои родители? Что они умеют? Только морали читать, да нравоучения, и больше ничего! Я правильно говорю?
— Конечно, правильно! Даже планшетник хотели у меня отобрать! — пожаловался я.

— Ну, это уж совершенный беспредел. Отобрать планшетник. Да, как только такое
в голову могло прийти? А ещё, наверно, твердили, что любят тебя и делают это для твоей пользы? Так?

— Да, — согласился я.

— Вот и верь им после этого, — возмущённо произнёс Гугл. — Ну, да ладно. Чего тебе горевать, если у тебя есть такой друг, как я? Правильно я говорю?

— Я и не горюю, Гугл. Ты только помоги мне, а я сделаю всё, что ты скажешь. До-говорились?

— Так уж и быть! Я помогу тебе, но только с тем условием, что ты от своего обещания уже не сможешь отказаться, даже если захочешь?

— Какого обещания?

— Я же тебе говорил, что смогу тебе помочь только в том случае, если ты согласишься вместо денег оставить в залог свою душу. Согласен?

— А можно мне немножко подумать? Я ведь не знаю, что такое душа.

— А зачем тебе что-то знать? Ты вот ответь мне на простой вопрос: ты хотя бы раз до этого задумывался о душе?

— Нет.

— Вот тебе и ответ. Если ты никогда не задумывался о ней, значит она тебе и не была нужна. А если она не была тебе нужна до сих пор, значит она не будет тебе нужна и дальше. Правильно? — настойчиво спросил Гугл.
 
— Не знаю, — неуверенно сказал я. Я не очень понимал, почему не соглашался на предложение Гугла, но что-то внутри меня не давало дать на это согласие.

— Хорошо, — согласился Гугл. — Сейчас я покажу тебе, что мы уберём из твоей души, чтобы это не мешало тебе жить. Согласен?

— Да, — согласился я, не зная, на что дал согласие.

— Вот и прекрасно! — с радостью произнёс Гугл. — Устраивайся поудобнее и смотри,

— сказал он, и вдруг рядом со мной появилось большое мягкое кресло. Как только я сел в кресло, прекратился дождь и ветер, тьма расступилась и образовался полный света тоннель, прорезающий тёмный лес. В конце тоннеля я увидел что-то мерцающее светлыми и тёмными пятнами.

— Что это? — спросил я у Гугла.

— Это — твоя душа, — ответил он.

Не успел он ответить, как из этого мерцания вышли страшные демоны, ведущие за-кованного в цепи смиренного прекрасного юношу. Демоны избивали юношу плетьми, издевались и насмехались над ним, но юноша словно не замечал ни побоев, ни издевательств, не жалуясь и не издавая ни одного стона.

— Кто это? — испуганно спросил я.

— Это твоё терпение, — ухмыляясь, произнёс Гугл.

— А как же я обойдусь без терпения?

— А зачем тебе терпение, если все твои желания будут исполняться? Мешать только будет. Согласен?

— Наверное, да, — неуверенно согласился я.

— Смотри дальше, — не давая подумать, продолжил Гугл.

Вслед за юношей, которого мне было очень жаль, появилась маленькая девочка, ко-торую вели такие же чёрные демоны ужасного вида, избивая и толкая её вперёд. Было видно, что девочка не хочет идти с ними, но сил сопротивляться у неё почти не было. По дороге один из демонов споткнулся обо что-то и упал, разразившись страшными ругательствами. Когда он поднялся на свои кривые ноги, я увидел, что он поранил свою чёрную волосатую ногу, и из раны потекла густая и почему-то чёрная кровь. Девочка тоже увидела это и бросилась на помощь. Она оторвала от подола своего платья полоску материи и перевязала рану, но вместо благодарности получила удар плетью.

— Кто это? — возмущённо спросил я.

— Это — твоё милосердие.

— А почему этот ужасный демон так отблагодарил её за помощь?

— А что здесь удивительного? В этом мире милосердие — огромный недостаток. Сам подумай! Что сделает с тобой противник, с которым встретишься в бою, если ты вдруг начнёшь жалеть его, перевязывать его раны, или благодарить за то, что он не отрубил тебе голову, или неудачно выстрелил? Да ты даже подумать об этом не успеешь, как он исправит свой промах, и тогда уж тебе точно будет несдобровать. А количество жизней здесь не бесконечно. Ты и сам об этом хорошо знаешь. Согласен с этим?

— Да, — с неохотой согласился я. Гугл был прав, и мне нечего было ему возразить, так как в мире, пусть и придуманном кем-то, существовали свои законы, главный из ко-торых гласил: «Убей врага первым, или он убьёт тебя!» А, поскольку врагами были все встречные, с милосердием и благодарностью в таком мире прожить было невозможно.
 
— Значит, убираем и чувство благодарности! Только мешать будет. Договорились?

— спросил Гугл.

Я подтвердил своё согласие, и тут же небольшая светлая часть моей души погасла
и как бы растворилась. Я обратил внимание на то, что по мере того, как из моей души уходили ненужные, по мнению Гугла, её части, она становилась всё меньше и меньше в размере, и всё больше темнела.

— А теперь мы уберём самую ненужную и заразную часть твоей души, — с каким-то ожесточением в голосе произнёс Гугл.

— Какую?

— Любовь.

— Зачем? — испуганно спросил я.

— Если не убрать любовь, то ты не выживешь здесь и секунды, потому что тот, у кого осталась хоть капелька любви, обречён на погибель.

— Почему? — уже с ужасом спросил я.

— Потому, что тот, у кого сохранилась любовь не может быть свободным.

— Не понимаю. Объясни!

— Свободным может быть только тот, кому никто не нужен. Ты меня понимаешь?

— Не очень, — признался я.

— Проще говоря, свободным может быть только тот, кому на всех наплевать. В этом суть свободы! Но и это не всё! Если ты избавишься от любви, то ты избавишься и от страданий! Ты, наверное, знаешь, как страдают люди от потери близких и от любых неприятностей.

— Конечно.

— Но страдают-то они именно из-за любви, поэтому, если ты хочешь страдать так же, как и они, мы можем оставить тебе любовь. Страдай себе на здоровье! Хочешь страдать, или лучше обойдёмся без этого?

— Давай обойдёмся без этого, — согласился я. Перспектива страдать из-за чего бы то ни было меня никак не устраивала. Как только я дал согласие, моя душа как-то очень пронзительно и жалобно застонала и из неё начали вылетать, одна за другой, какие-то светлые существа, похожие на белый туман. Описать, как они выглядели, я не могу, так как они с быстротой молнии мелькали передо мной и исчезали, но я каким-то непонятным мне образом понимал, что представляют из себя эти мелькавшие и тут же исчезавшие белые существа. Не могу описать их внешность, но я понимал, что, вот, передо мной мелькнула доброта, а вслед за ней пролетела справедливость, а за ней — честность, мужество, чувство долга, трудолюбие, кротость и так далее. И всякий раз, когда очередная светлая часть мелькала мимо меня, душа издавала всё более и более жалобные стоны. Я чувствовал, что из меня безжалостно выдирают что-то очень близкое и родное, присущее только мне одному. Мой ужас от происходящего был настолько велик, что я, кажется, потерял сознание, и будто бы наблюдал за всем происходящим со стороны. Очнулся только тогда, когда стоны прекратились. Посмотрел на душу и поразился её виду. Теперь она представляла из себя какой-то чёрный бесформенный сгусток, издававший омерзительное зловонье. Но, к моему удивлению, и её вид, и даже это зловонье, мне нравились. Хотел обратиться к Гуглу и по привычке поблагодарить его, но понял вдруг, что мне совершенно необязательно это делать, потому что не чув-
ствовал к нему никакой благодарности. Это обрадовало меня, и я злорадно засмеялся. Мне казалось, что я нахожусь на вершине счастья! Наконец-то я избавился от всего, что мешало моим желаниям! Наконец-то я действительно свободен, и мне абсолютно безразлично, что будет не только с моими родителями и знакомыми, но и что будет со всем этим так ненавистным мне миром вообще! О друзьях даже не задумывался, так как потерял их сразу же, как только попал в зависимость к компьютеру. Единственными моими собеседниками были те, которые, как и я, были в плену у компьютерных игр, но дружбы между нами никакой не было. Наше общение ограничивалось рассказами о действительных или выдуманных победах, вызывавших зависть или насмешку своих собеседников. О поражениях, как правило, никто не рассказывал. При этом никто из нас не делился секретом побед. Чувство зависти к победам других было у всех моих знакомых, и я не был исключением. Оно вынуждало сутками сидеть за компьютером и безостановочно играть, пытаясь достигнуть того уровня, которого не достигли ещё твои знакомые.
  Итак, я был, наконец-то, свободен! Я ещё раз с восхищением посмотрел на свою чёрную зловонную душу, и она показалась мне прекрасной. Я продолжал наслаждаться её восхитительным зловонием, когда до моего слуха донеслось еле слышное рыдание. Я стал внимательно оглядываться вокруг, пытаясь найти того, кто так горько плачет, но никого не обнаружил. Хотел отмахнуться от этого назойливого плача, но не смог этого сделать. Злость поднималась во мне и желание найти и наказать того, кто мешает мне наслаждаться моей новой душой, перерастала в ярость. Я поднялся с кресла и только тут обнаружил далеко за моей душой двух маленьких сверкающих белизной крылатых человечков, которые громко и безутешно рыдали и мешали моему наслаждению.

— Замолчите! — что есть силы заорал я, и они на время прекратили плакать. — Кто вы такие, и по какой причине вы рыдаете и нарушаете мой покой? — спросил я у них так, как будто уже на самом деле стал властелином вселенной.

— Мы твои ангелы-хранители, — ответил один из них, и, указывая на своего товарища, продолжил:

— Этот ангел был дан тебе Господом Богом при рождении. В миру его называют со-вестью. Он предостерегал тебя с момента рождения от дурных поступков, а я — твой ангел-хранитель, данный тебе после святого крещения. Мы оба должны были уберечь тебя от бесов, но не смогли этого сделать.

— Почему? — удивился я.

— Потому что Господь дал человеку право выбора, и только сам человек может вы-бирать, что и как ему делать. Мы можем только подсказывать и предупреждать, или по просьбе человека прогонять бесов, склоняющих его к совершению зла и ведущих к погибели.

— Как я мог услышать вас, если вы такие маленькие? Я и сейчас ваши голоса еле слышу.

— Мы вовсе не маленькие. Мы больше и сильнее любого из твоих теперешних друзей-демонов, но сейчас мы очень далеко от тебя. Мы так далеко от тебя, потому что ты отогнал нас, принимая их советы и не прислушиваясь к тому, что говорили тебе мы. Да что мы? Что говорить о нас, если ты отмахивался от всего, что советовали тебе твои родители, и считал геройством всё делать вопреки всему, что говорили тебе они. Но ты должен знать, что мы всегда готовы вернуться и прийти тебе на помощь. Даже в самой безнадёжной ситуации, когда будет казаться, что ничего нельзя уже исправить, тебе стоит только позвать нас, и мы придём на помощь. Но твой призыв должен исходить из самых глубин твоего сердца, потому что, в противном случае, мы можем не услышать тебя. Запомни! Для того, чтобы мы пришли к тебе на помощь, твоё желание должно быть совершенно искренним, и в нём не должно быть ни капли сомнения в том, что мы можем не откликнуться на твой призыв! Ты до самого последнего мгновения можешь всё изменить и избежать погибели. Запомни это!

— Ладно, — милостиво согласился я, — запомню. А теперь проваливайте! Не до вас мне! — сказал я им, и они тут же исчезли.

Едва я успел произнести эти слова, как свет в образовавшемся тоннеле померк и установились сумерки, в которых моя чёрная душа показалась мне ещё прекрасней.

Насладившись этим зрелищем, я обратился к Гуглу, которого почему-то стал считать своим слугой:

— Ты где пропал, компьютерная твоя душа? — с упрёком спросил я.

— Слушаюсь и повинуюсь! — услышал я тут же насмешливый голос Гугла.

— Почему стало так темно? — спросил я у него.

— Сей момент исправим, — сказал Гугл, и тут же всё озарилось дневным светом. Моя чёрная душа и кресло исчезли, и я увидел, что нахожусь посреди густых джунглей. В тот же миг на меня обрушились пронзительные крики птиц, шипение змей, и рыки злобных хищников. Поняв, что, имея в своих руках один планшетник долго в этом враждебном мире не прожить, я приказал Гуглу вооружить меня и одеть в бронезащиту. Тут же моё желание было исполнено. Я получил в своё распоряжение лазерный пистолет, тяжёлый пулемёт, десяток гранат, прибор ночного видения с тепловизором, датчиком опасности и полную бронезащиту. Я стал похож на живую крепость и очень гордился этим. Уж теперь-то моим противникам несдобровать! Осмотрелся и, не заметив рядом никакой опасности, двинулся навстречу неизвестности. Я хорошо знал, что в том положении, в котором находился сейчас, надо быть предельно осторожным и внимательным, так как опасность могла подстерегать на каждом шагу: и сверху, и снизу, и справа,и слева, и сзади, и спереди. Проще говоря, весь мир вокруг меня был одной сплошной угрозой. Любое насекомое, любая птица, любое животное и даже растение, несмотря на свой, казалось бы, невинный вид, представляли для меня смертельную опасность. Всех достоинств своего боевого снаряжения я не знал, но то, что он был герметичен и никакая мелкая тварь, даже, если бы и очень захотела, не смогла бы нанести мне вреда, знал абсолютно точно. Моё снаряжение представляло собой жаростойкий скафандр, плотно облегавший тело, с климат контролем, так что мне не страшно было бы попасть и в эпи-центр любого пожара, которые зачастую случались в джунглях. Эта особенность моей защиты была совершенно не лишней так же и потому, что в джунглях водились такие смертельно опасные твари, которые обладали не только острейшими клыками и когтями, но и могли извергать огонь. Ко всему прочему, у меня исчезло чувство голода и жажды, и единственное, в чём я нуждался, так это в небольшом отдыхе и сне. Именно это и было моим единственным слабым местом. Если во время сна или отдыха на меня нападёт враг, то участь моя будет решена в одно мгновение, и я погибну. И хотя этот мир вроде бы и не был настоящим, но чувства при этом испытывались такие же, как и в реальном мире. Я имею в виду не только страх, ненависть, ярость и жажду уничтожить противника, но и боль, которую противник может причинить тебе. Никто в этом мире не испытывал жалости друг к другу, поэтому ждать пощады от кого бы то ни было, яв-лялось чистым безумием.

  Проверив исправность своего вооружения, я двинулся в чащу, прорубая себе путь сквозь густые заросли длинным и острейшим ножом-мачете, встроенном в правую руку моего костюма. Усталости не чувствовал, так как все усилия, которые я прилагал для продвижения вперёд, брал на себя экзоскелет, встроенный в костюм. Его сила была такова, что я мог спокойно выдернуть с корнями дерево средней величины,и сломать его, как спичку. Временами я останавливался и чутко прислушивался, стараясь уловить присутствие возможных противников. Какое-то время всё было спокойно, и я с короткими перерывами продолжал прорубать себе дорогу, углубляясь в джунгли. Я не знал, куда иду, так вся цель моего присутствия здесь заключалась в том, чтобы отыскать противника и уничтожить его. И чем больше я уничтожу врагов, тем больше будет мой успех и чувства удовлетворения и гордости. Сладость этого чувства была настолько велика, что ради него я отказался не только от родителей, но и от жизни вообще, и ничуть не жалел об этом.
  Я уже больше часа прорубался сквозь заросли, когда во время одной из коротких остановок детектор опасности издал сигнал тревоги. Я усилил звук и отчётливо услышал треск ломающихся деревьев, злобный звериный рык и звуки отчаянной борьбы. Я понял, что где-то недалеко ведут борьбу не на жизнь, а на смерть, два каких-то гиганта, так как их голоса скорее походили на раскаты грома. По сравнению с ними, рычание льва, которое я слышал по телевизору, можно было сравнить с комариным писком. Я удвоил свои усилия, так как именно этой встречи и искал. Я надеялся, что чудовища, увлечённые схваткой, не заметят меня, и можно будет убить их обоих, если они оба останутся живы к моему появлению. Через каких-нибудь четверть часа заросли стали редеть, и скорость моего продвижения увеличилась. Звуки борьбы были теперь слышны совершенно отчётливо. Мои чувства от приближения опасности обострились до предела, когда я неожиданно вышел на большое открытое пространство. Огромная поляна, которая внезапно открылась передо мной, была завалена поваленными деревьями, над которыми возвышались два чудовища, схватившиеся в смертельной схватке. В этом мире никто и никогда не уступал, поэтому все схватки кончались только тогда, когда один из противников погибал. Здесь нельзя было сдаться на милость победителя, по той простой причине, что чувства милосердия здесь не существовало. Вот и эти два чудовища, размером не менее пятиэтажного дома яростно боролись, пуская в ход и свои острейшие зубы, и длиннющие, как сабли, когти, разрывая плоть друг друга, и пытаясь добраться до горла противника. Они катались по земле, яростно рыча, вскакивали, недолго отдыхали, и вновь бросались друг на друга. Я посчитал, что в пылу схватки они не обратят на меня никакого внимания, поэтому не стал прятаться, а молча и с восхищением наблюдал за этой завораживающей картиной, не вмешиваясь в происходящее. Я ждал, когда кто-нибудь победит. Справиться с одним таким гигантом было бы куда легче и безопасней, чем противостоять двум сразу, потому что и одно такое чудовище могло разорвать меня на куски, и мне не помог бы никакой бронекостюм. Но, к моему удивлению и ужасу, во время очередной передышки чудовище, находившееся как раз напротив меня, вдруг издало рык, совершенно непохожий на те, что они издавали до сих пор. Услышав это, остановилась и вторая громадина, и повернула голову в мою сторону. Всё вокруг замерло. И я, и чудовища молча и настороженно наблюдали друг за другом. От ближайшего зверя меня отделяло не более тридцати метров. Преодолеть это расстояние монстр мог за несколько секунд. Ждать, когда он на меня кинется, было бы безумием, так как тогда у меня не останется времени для того, чтобы отразить нападение второго чудовища. А, если позволить им напасть на меня вместе, то моя гибель, вероятнее всего, будет неизбежна. И, хотя у меня в этом мире была не одна, а три жизни, умирать мне вовсе не хотелось, так как, во-первых, как я уже говорил, чувство боли здесь никто не отменял, а, во-вторых, очень жаль было тратить жизнь, потому что я не представлял себе, что будет со мной, когда закончится моя третья жизнь, а Гугл ничего мне об этом не говорил. Не дожидаясь нападения чудовищ, я вскинул пулемёт и начал стрелять в ближайшего ко мне монстра. Я не отпускал курок до тех пор, пока не закончились патроны. Пулемёт был заряжен разрывными пулями, которые вонзаясь в тело животного, взрывались, как маленькие гранаты. Я видел, что все они, попадая в цель, оставляют за собой полосу развороченной плоти, из которой, после короткой заминки, начинает хлестать кровь. После того, как стрельба закончилась, все мы, я и оба чудовища, находились несколько секунд в оцепенении. Затем я увидел, что тело того монстра, по которому я стрелял, начало разваливаться на две части, но досмотреть до конца этот процесс у меня уже не было времени, так как второе чудовище с яростным рёвом бросилось в мою сторону. Времени на раздумья не было, и я, отбросив в сторону бесполезный пулемёт, хотел отскочить в сторону, чтобы не попасть в лапы монстра, который уже летел в прыжке, намереваясь схватить меня своими страшными когтями, но споткнулся. Споткнулся и, упав, покатился совсем не в ту сторону, в которую предполагал отпрыгнуть. Именно это и спасло меня от неминуемой гибели. Чудовище предугадало мои планы, и прыгнуло как раз туда, куда намеревался приземлиться и я, но падение помогло мне избежать когтей. Я оказался придавлен его мягким животом, выбраться из-под которого у меня не было никакой возможности, так как мой экзоскелет не был рассчитан на такой огромный вес. Раздумывать в такой ситуации не было времени, поэтому я нажал на гашетку своего лазерного пистолета, направленного прямо вверх. Луч лазера стал мгновенно прожигать шкуру монстра, и на меня повалились, перерезанные тем же лучом лазера его внутренности. Почувствовав эту мгновенную и непонятно откуда взявшуюся боль, чудовище высоко подпрыгнуло и ринулось в сторону. Этот прыжок был последним движением в его жизни. Оно упало рядом с ранее убитым мной монстром, так и не поняв причину своей гибели, и сразу же затихло. Я выбрался из навалившихся на меня внутренностей, и бросился в джунгли. Вокруг стояла тишина. Все джунгли замерли, вслушиваясь в звуки этой схватки и ожидая её окончания. Я прекрасно понимал, что как только обитатели джунглей поймут, что схватка закончилась, они тут же начнут собираться, чтобы поживиться плотью побеждённого, а, если повезёт, то и самим победителем, если тот окажется достаточно изранен и обессилен, поэтому моей первой задачей было надёжно укрыться, что я и сделал, прихватив с собой разряженный пулемёт. Я залез на большое ветвистое дерево, росшее на краю поляны, и укрылся в его густой листве. Усевшись в развилке ветвей, перезарядил пулемет и лазерный пистолет. Неопытный игрок обязательно решил бы, что схватка уже закончена, но я-то знал, что это не так. Я истратил много сил и боеприпасов, поэтому мне просто необходим был продолжительный отдых, чтобы не только восстановить свои силы, но также и для того, чтобы пополнить боезапас, который восстанавливался по истечению определённого промежутка времени. Первые падальщики, и большие, и средние, и маленькие, появились уже через несколько минут. В любой другой ситуации они непременно напали бы друг на друга, но сейчас, привлечённые запахом свежей крови, когда горы обильной пищи были перед ними, не было никакой необходимости враждовать и рисковать своей жизнью, поэтому, на время бесплатного обеда, между ними воцарилось временное перемирие, и из врагов они превратились в сообщников. Естественный страх перед этими чудищами сдерживал их до тех пор, пока один из наиболее смелых не вонзил свои зубы в ещё тёплую плоть поверженных гигантов. Как только это случилось, тут же со всех сторон, толкаясь и отпихивая друг друга, множество хищников бросилось пожирать трупы. Воцарился полный хаос. Животные визжали, урчали, рычали и даже мяукали, вонзая свои зубы не только в тела чудовищ, но и кусая и отгоняя тех, кто мешал им насыщаться. Страх покинул их, и на его место пришла неутолимая жадность и обжорство. Я сидел, притаившись на дереве, и наблюдал за происходящим без всякого смущения или раздражения. Мой план был предельно прост, но от этого не менее эффективен. Всё, что мне было нужно, так это дождаться, когда соберётся как можно больше хищников. Только тогда я и начну действовать. Я понимал, что мне не нужно будет долго ждать, так твари всё прибывали и прибывали, возникая как из-под земли, и заполняя собой всю поляну. Когда их собралось столько, что они покрыли собой не только тела поверженных чудовищ, но всю поляну вокруг них, я начал действовать. Мой пулемёт, установленный в расселину дерева, дал свою первую очередь.
  Я начал стрелять, начиная с животных, которые находились ближе к концу поляны, чтобы остальные не смогли разбежаться сразу. Не зная, откуда исходит угроза, они стали метаться, давя друг друга. Паника охватила всех собравшихся тварей. Они метались в разные стороны, но, по причине того, что дорогу в джунгли преграждал мой грозный пулемёт, им некуда было бежать, и они погибали десятками. Остановился я только тогда, когда вся поляна была устлана трупами падальщиков. Несмотря на то, что я расстался с любовью, я не стал кровожадным. Эту расправу я устроил, исходя только из практической необходимости. Меня волновало одно — сохранение моей собственной жизни, и мне было совершенно безразлично, сколько живых существ я должен уничтожить, чтобы добиться этой цели, ни одного, или тысячи. Я жил по правилам этого мира, и они меня устраивали.
  С равнодушием посмотрев на дело рук моих, я начал устраиваться на отдых. Несмотря на то, что уничтожил множество тварей, которые могли покуситься на мою жизнь во время отдыха, я всё-таки не стал рисковать и решил переночевать на дереве. Упасть вниз во время сна не боялся, так как мог абсолютно надёжно закрепить себя на нём. Вбил в ствол дерева специальный крюк, к которому прикрепил надежнейший трос. Второй конец троса крепился к моему поясу. К тросу по всей его длине, крепилась специальная сеть, которой я окутался таким образом, что она превратилась в кокон. Проспать не боялся, так как настроил компьютер на восьмичасовой сон. Ровно в назначенное время сеть рассыпалась и превращалась в труху, так что я должен был повиснуть на тросе, прикреплённом к дереву. Пробуждение после такой встряски было гарантировано. Поставив на зарядку своё вооружение, завернулся в сеть и сразу же заснул. Проснулся от резкого толчка. Система пробуждения сработала без сбоев, и я обна-ружил себя, качающимся на тросе. Подтянувшись, взобрался на дерево. Проверив во-оружение, и убедившись, что оно полностью заряжено, уже хотел было начать спуск, но вспомнил о вчерашней бойне. Остановился, и, раздвинув листву, посмотрел на место вчерашней битвы. Передо мной открылась ужасающая картина. Количество животных и птиц, собравшихся на этот печальный пир, значительно превышало количество тех, которых я уничтожил вчера. Я даже вообразить себе не мог, что вокруг меня может на-ходиться столько тварей, представляющих угрозу моей жизни, поэтому решил не меш-кать, и немедленно убраться подальше от этого места. В комплект моего бронекостюма входил так же ранец с реактивным двигателем, который предназначался для самых крайних случаев. Используя его, я мог улететь, чтобы избежать опасности, против которой моё оружие было бессильно. Что я имею в виду? Ну, например, цунами. Откуда в джунглях цунами? Этим-то этот мир и интересен, так как в нём может происходить такое, что в мире, из которого я сбежал, было бы невероятным. Я мог попасть в западню, устроенную каким-нибудь другим игроком, и провалиться в глубокую яму, из которой выбраться самому не было бы никакой возможности. Я мог оказаться в болоте, против которого и мой пулемёт, и мой лазер, были абсолютно бесполезны. Да, мало ли ещё какие непредвиденные невзгоды могли встретиться на моём пути! Но самую большую опасность представляла из себя встреча с другим игроком, потому что ты не мог знать ни его навыков, ни тактики, ни сноровки, ни его вооружения, а, главное, его опыта. Эти встречи так же, как и встречи с всевозможными хищниками, должны были заканчиваться одним результатом — здесь не было ничьих, и кто-нибудь обязательно должен был погибнуть. И, если ты погибнешь, то твоя новая жизнь начнётся как раз с того момента, когда ты встретился с тем противником, который тебя победил. Времени на раздумья и выработку новой тактики не будет совсем, и новая битва может закончиться так же плачено, как и предыдущая, если ты, используя свой предыдущий опыт, или силой интуиции, не сможешь придумать ничего нового. Именно этим меня так привлекал этот, пусть и ненастоящий, мир. И если там, откуда я с такой радостью сбежал, я был бессильным, ничего не знающим, и ничего не умеющим делать мальчишкой, которого обижали все, кому не лень, включая и родителей, запрещавших делать то, что хочется, то в этом мире я, не прилагая никаких усилий, становился всесильным бесстрашным воином, встреча с которым могла означать только одно — неминуемую смерть. И не надо было зубрить никаких домашних заданий, пылесосить, мыть посуду и ходить в магазин, или годами проливать пот на тренировках, чтобы прыгнуть хотя бы на десять сантиметров выше, чем ты мог это делать с самого начала. На своём собственном примере я знал, насколько глуп, слаб и труслив человек, и я не верил, что, находясь в том мире, в котором был рождён, я смогу стать умнее, сильнее и счастливей. В этом же мире я становился властелином! Немедленно! Властелином своей, и чужой жизни. А что может быть прекрасней этого чувства? И понять меня может только тот, кто пережил тот же восторг, что и я.
Новые приключения, к которым я так стремился, ждали меня впереди, и я без про-медления тронулся в путь. Включил свой реактивный двигатель и моментально взмыл
в небо. Подо мной открылась прекрасная картина безбрежных джунглей. Вдалеке заметил парящих над джунглями огромных птиц, поэтому, опасаясь быть замеченным, снизился, и, пролетев несколько десятков километров, приземлился на свободное от деревьев пространство на берегу небольшой реки. Я решил двинуться по течению, так как растительности вдоль реки было значительно меньше. Такой путь был предпочтительней не только с точки зрения затрат времени и силы, но и потому, что можно было избежать неожиданной встречи со своими врагами. В зарослях джунглей такая встреча могла случиться каждую секунду. Я включил на полную громкость звук и с наслаждением слушал пение птиц и журчание вод небольшой речки, которую можно было бы скорее назвать большим ручьём, нежели рекой. Расстояние от одного до другого берега не превышало и трёх метров. Несмотря на ясное небо и мирные с первого взгляда джунгли, я не терял бдительности, так как знал, что опасность могла прийти совершенно неожиданно. Достаточно продолжительное время я прошёл совершенно спокойно, и это настораживало меня всё больше и больше. Такого со мной ещё никогда не случалось. Я стал уже беспокоиться, предполагая, что в правилах игры могли произойти изменения, о которых меня забыли известить, но тут в нескольких десятках метрах впереди показались какие-то строения. Передвигаться дальше во весь рост было опасно, поэтому я лёг на землю и осторожно, стараясь не выдать себя, продолжил путь по-пластунски, прячась за кусты и небольшие бугорки. Через несколько минут достиг окраины небольшого селения. С первого взгляда стало ясно, что здесь произошла битва и те, кто населял эту маленькую деревеньку потерпели поражение. Все строения были разрушены. Повсюду валялись предметы утвари и трупы домашних животных, но не было ни одного человеческого тела. Я понял, что у жителей этой деревеньки, потерпевших такое поражение, оставалась в запасе, по крайне мере, ещё одна жизнь, иначе я бы обнаружил кого-нибудь, нашедшего здесь своё последнее пристанище. Торопиться с выводами в такой ситуации было очень опасно, поэтому в течение часа я внимательно наблюдал за деревней. Не заметив никакого движения, поднялся и осторожно пошёл обследовать оставшиеся руины. Надо было понять причину гибели этой деревеньки, так как такая же опасность могла подстерегать и меня. Переходя от строения к строению, обратил внимание на то, что у всех домов были разрушены не только стены, но и сорваны крыши. Это было очень необычно. Будто разрушения нанёс какой-то чудовищной силы ураган, хотя это было не так. Если бы это был ураган, то пострадали бы и деревья вокруг деревеньки, но они были целы и невредимы. Следов пуль и огня также не было видно, следовательно, жители встретились с чем-то необычным, к чему не были готовы. Дойдя до края деревеньки, я обнаружил огромный, но очень необычный овраг. Странность заключалась в том, что края этого оврага почти на всём протяжении отвесно спускались вниз, а на дне, словно впечатанные в землю находились поломанные деревья и насколько домов. Рядом с одним из разрушенных домов я увидел вдавленный в землю защитный костюм. Я представил себе ту силу, которая могла нанести такие разрушения, и ужаснулся. Ни с чем подобным я ещё не встречался, поэтому не стал испытывать судьбу и предпочёл убраться отсюда как можно скорее. Проходя мимо одного из разрушенных строений, я заметил чудом сохранившийся квадроцикл, на котором и решил продолжить путешествие. Какой бы мощью не обладал мой экзоскелет, но движение пешком всё-таки забирало силы, которые могли бы мне пригодиться в непредсказуемом, но, несомненно, опасном будущем. Я включил зажигание и стал на холостых оборотах проверять работу двигателя в различных режимах. Убедившись, что двигатель исправен, я хотел уже садиться на квадроцикл, но тут зазвенел зуммер опасности. Враг был рядом. Я немедленно отпрыгнул от машины, прильнул к земле и приготовил оружие. Несколько минут с напряжением обследовал местность. Ничего угрожающего обнаружить не удалось, но зуммер не унимался. Его звон так надоел мне, что я отключил звук. «Может же быть, что он испортился? — спросил я с у себя, и ответил,
— Конечно, может!» Однако, держать датчик опасности в выключенном состоянии я не решился, так как понимал, что это прямой путь к смерти. Я сел на квадроцикл и включил датчик. Из наушников раздался такой оглушительный рёв, что я невольно вскинул голову к небу. Из тёмной, почти чёрной, тучи на какое-то мгновение что-то выглянуло. Я не стал раздумывать, и именно это и спасло мне жизнь. Через секунду из тучи вылез огромный железный кулак, усыпанный устрашающими шипами, какое-то время как бы раздумывал, что делать дальше, а затем с огромной скоростью ринулся вниз. Меня спасла только природная реакция и скорость исправно работавшего квадроцикла. Я успел нажать на ручку газа и ускользнул от удара за секунду до того, как он обрушился как раз на то место, где только что находился я. Противник с невероятной силой ударил в землю и почти полностью погрузился в неё. Я хотел развернуться, и расстрелять его из пулемёта, но понял, что не успею, поэтому включил детектор реагирования квадроцикла на опасность. Теперь моя жизнь полностью зависела от того, как он предугадает дальнейшие действия нападавшего. При всей трагичности положения, в котором оказался, я всё-таки невольно поразился необычности того, с чем впервые столкнулся. Странность заключалась в том, что это был просто отдельно взятый кулак. Не было руки, продолжением которой он должен был бы являться. Просто кулак. Но и это не всё. Посредине кулака я заметил огромный злобный глаз, а веком служил стальной шип, который, подобно человеческом веку открывал и закрывал глаз. Я ещё раз убедился в том, что ничего не знаю о мире, в котором оказался по собственной воле.
  Между тем кулак мгновенно вырвался из образовавшейся ямы, поднялся вверх и снова обрушился на меня, но, как и в первый раз я успел избежать удара. Надежды на то, что кулак по какой-то причине остановиться и не будет меня преследовать не было никакой. Я прекрасно знал, что наша встреча не случайна, и что закончиться она мо-жет либо гибелью кого-нибудь из нас, либо переходом на какую-то другую ступень. То есть, погоня могла продолжаться вечно. Кулак словно мячик подпрыгивал и подобно молоту колотил по земле, раз за разом ударяя туда, где я только что находился, остав-ляя после себя глубокие ямы, а мой спаситель квадроцикл постоянно менял скорость и направление движения, ловко уходя от этих ударов. Я и не заметил, как чувства абсолютной уверенности в себе, гордость всесильного властелина и бесстрашие воина куда-то испарились, и остался один панический страх. Какой же прекрасной песней, каким бесконечным счастьем, показался бы мне в тот момент урок математики, которую я так люто ненавидел прежде. Воистину, всё познаётся в сравнении, как любил повторять мой отец. Но, кто ж его слушал?
Вместе со страхом пришло отчаяние и растерянность. Я не знал, как избавиться от этого монстра и начал уже паниковать, но вдруг небо впереди меня небо заметно по-темнело. Я поднял взгляд и закричал от ужаса. Прямо на меня, занимая половину горизонта, надвигалась огромная зубастая пасть. Она открывалась и закрывалась, загла-тывая огромные пространства земли, совершенно не разбирая, что попадает внутрь. Времени, чтобы избежать новой опасности, не было. Через минуту-другую он меня обя-зательно проглотит, но куда бежать? Я не знал, от кого исходит большая опасность: от неумолимого кулака или от этого чудища, поэтому закричал от ужаса, призывая своего единственного друга:

— Г-у-гл! Г-у-гл!

— Чего орёшь? — тут же отозвался Гугл. — Червяка никогда не видел?

— Да какой же это червяк? — возмутился я.

— Червяк обыкновенный, — невозмутимо пояснил Гугл, — разве что, чуть побольше.

— Таких не бывает! — возразил я.

— Почему же не бывает? В этом мире всё бывает, — пояснил Гугл. — В этом мире даже такие сопливые и никчемные мальчишки, как ты, могут стать супергероями. А какие могут быть страхи у супергероя? — ехидно спросил Гугл.

— Но он же меня сожрёт! — уже в отчаянии завопил я.

— А что в этом страшного? — удивлённо спросил Гугл. — Ты о червях хоть что-нибудь знаешь?

— Нет, — сознался я.

— Кто бы сомневался! — сказал Гугл и продолжил, — слушай неуч. Даже в том мире, откуда ты с такой радостью сбежал, водятся черви до трёх метров длиной. Слышал об этом?

— Не верю! — усомнился я. — Что ж я никогда червей не видел? Каждый раз, когда дожди идут, они вылезают из-под земли, но червя больше десяти сантиметров я никогда не видел.

— Не видел лично, значит этого и быть не может? — спросил Гугл, — Странная у тебя логика. А знаешь почему? Да потому, что даже о том, что находится вокруг тебя, и с чем ты сталкиваешься каждый день, ты мало что знаешь, а о уж том, что существует в целом мире, ты не имеешь никакого представления вообще, и знать об этом ничего не хочешь.

— Но я же в школе учусь, и когда-нибудь всё это узнаю! — попытался я оправдаться.

— Ты? — с искренним удивлением спросил Гугл, и расхохотался. — Ты эти сказки о своей учёбе можешь кому-нибудь другому рассказывать, только не мне. Твои знания находятся на том же уровне, что и знания червя, но разница между вами состоит в том, что червь, перерабатывая землю, приносит пользу, а польза от тебя равна нулю.

— Что с тобой, Гугл? — удивился я. — Ты читаешь мне нотации так же, как и мои родители.

— Неправда! — отозвался Гугл. — Твои родители хотели, чтобы ты одумался и испра-вился, а мне это ни к чему. Какой есть, такой и есть. Но не будем уходить от темы и про-должим ликбез (ликвидация безграмотности-авт.). У червя нет головы, как ты мог это заметить. То есть, его головой может стать любая из оконечностей его тела. Всё зависит от того, в каком направлении он двигается. Так что боятся тебе нечего. Переработать твой защитный костюм он не в состоянии, следовательно, когда-нибудь он выплюнет тебя с обратной стороны вместе с полезными ископаемыми, и на этом делу конец.

— Я правильно понимаю, что время моего нахождения внутри червя зависит от его длины? — спросил я.
 
— Именно так, — констатировал Гугл.

— А какой он длины?

— Не беспокойся, не бесконечный, — заверил Гугл.

— А что будет, если головы поменяются местами, когда я буду находиться где-нибудь посредине, и так будет происходить постоянно? — испугался я.

— Тут уж как повезёт, — безучастно отреагировал Гугл, — но шанс сохранить жизнь внутри червя у тебя будет куда больше, поэтому решай сам.

«А что тут решать? Будь, что будет!» — обречённо подумал я, и перестал сопротив-ляться, безропотно и со страхом ожидая, когда меня проглотит этот огромный червь. Пока я беседовал с Гуглом и предавался безрадостным мыслям, квадроцикл продол-жал удачно ускользать от ударов кулака, стремительно приближаясь к огромной всё заглатывающей пасти. Сердце моё готово было от волнения выскочить из груди, и за несколько секунд до того, как попасть в раскрытую пасть, я закрыл от страха глаза, со-вершенно не представляя, что меня ждёт впереди. Почти минуту ничего не происхо-дило, если не считать того, что квадроцикл перестал метаться из стороны в сторону и замедлил движение. Наконец, я решился и открыл глаза. Квадроцикл остановился. Мы двигались вместе с толстым слоем земли как на транспортерной ленте. Свет стал меркнуть по мере удаления от пасти, и я включил все осветительные приборы, бывшие в моём распоряжении. Яркие лучи света прорезали темноту, но ничего нового я не увидел. Это успокоило, и я подумал, что Гугл был прав. Я расслабился, ожидая безопасного и даже в чём-то приятного путешествия. На всякий случай включил усилитель звука, прикрыл глаза и погрузился в полудрёму. В таком состоянии я пребывал до тех пор, пока в наушниках не стал усиливаться шум, доносившийся откуда-то спереди. Я открыл глаза и понял причину этого шума. Впереди, метрах в ста, внутренности червя сужались и перемалывали поступающую землю. Зная о прочности экзоскелета, я не очень обеспокоился, но, на всякий случай, проверил соединения, прикрепляющие меня с квадроциклом. Очень не хотелось потерять его, так как он мог мне ещё неоднократно пригодиться. Как и ожидал, ничего страшного со мной не случилось. Мышцы червя меня изрядно помяли, но нарушить целостность экзоскелета не смогли. Через какое-то время я вместе с квадроциклом оказался в более спокойном и просторном положении. Мы продолжали двигаться, мерно покачиваясь на раздробленной до мельчайших фрагментов земле. Покачивание и однообразие усыпляло, и я снова стал засыпать, как вдруг движение резко остановилось. Через мгновение зазвучал зуммер опасности. Понять, откуда она исходит я не мог, но обратил внимание на то, что в черве начала резко повышаться температура. Вместе с повышением температуры произошли и изменения в поведении червя. Он начал извиваться и дёргаться. Сначала потихоньку, а затем всё сильнее и сильнее. Я испугался и закричал:

— Гугл! Что происходит?

— Ничего особенного, — безмятежно ответил мой единственный друг.

— Почему он так странно дёргается и извивается? — не отступал я.

— Потому что безмозглый! — ответил Гугл.

— Ты можешь толком объяснить, что случилось, а не издеваться надо мной? — рас-сердился я.

— Конечно, могу, если это успокоит тебя, — умиротворяюще произнёс Гугл. — Наш
общий друг проглотил вулкан, — заговорщическим тоном добавил невидимка и ехидно хихикнул.

— Проглотил вулкан? — не поверил я.

— Чего только в нашей жизни не случается, — философски произнёс Гугл в под-тверждении своих слов.

— Он что совсем безмозглый? — спросил я с недоумением.

— Ну, почему же совсем? Есть у него мозги, но их хватает только на то, чтобы жрать и переваривать, — сказал Гугл, секунду помолчал, и, с ещё большим ехидством добавив, — совсем как у тебя, — стал безудержно хохотать.

Гугл прекрасно понимал, что я отказался от всех своих чувств, кроме страха, боли и чувства самосохранения, так что нисколько не боялся меня обидеть. Но эти-то чувства я сохранил, поэтому заорал на своего приятеля:

— Заткнись ты, наконец, и объясни толком, что он собирается делать.

— Что делать? А что делает человек, когда ему становится жарко? — спросил в свою очередь Гугл.

— Продолжай, — не ответив на вопрос, потребовал я.

— Бедному червячку стало жарко, и он стал искать, чем можно погасить этот пожар и, к твоему счастью, а может несчастью, нашёл способ, как это можно сделать. Обрат-ная его оконечность, та, которую сейчас можно назвать хвостом, как раз находится в большом озере. Он и начал пить воду из этого озера. Так что очень скоро вулкан будет потушен. Не беспокойся.

— Погоди, погоди! — оторопело произнёс я. — А что будет, когда вода встретится с вулканом?

— Ничего, кроме маленького «ба-бах!» — невозмутимо ответил Гугл.

— А вдруг не маленького? — возбуждённо продолжил я свой допрос.

— Не знаю, — коротко ответил Гугл.

— А что будет со мной? — тревожно спросил я, приготовившись к самым большим неприятностям, но услышал всё тот же ответ. На вопрос: «Что мне делать?», Гугл ответил так же. Всё, что мне оставалось, так это безропотно ожидать того, что неминуемо должно произойти и надеяться на мой защитный костюм. Всё остальное потеряло смысл. Через какое-то время послышался шум, который усиливался с каждой секундой. Огромный поток воды, заполнивший все внутренности червя, стремительно двигался мне навстречу. Я вонзил четыре якоря в тело червя, прильнул всем телом к квадроциклу, чтобы уменьшить сопротивление и полностью отключил звук. Вода обрушилась на меня, словно удар огромного молота, но якоря выдержали напор, и квадроцикл остался на месте. Напор стал ослабевать, и не успел я подумать, что все мои несчастья позади, как вдруг какая-то неведомая сила оторвала меня вместе с квадроциклом и подбросила вверх. Я ничего не видел, пока летел в окружающем меня облаке пыли, поднятым взрывом, и не оторвался от него. Наконец, земной притяжение остановило мой полёт, и я стал падать вниз. Всю землю, насколько можно было видеть, покрывало облако пыли, и только прямо внизу, чуть выше границы пыли, я заметил чёрную точку, к которой стремительно приближался. По мере приближения она всё больше и больше увеличивалась, приобретая знакомые черты чёрного облака, откуда на меня нападал безжалостный кулак. Я чуть не закричал от ярости и негодования. «Почему же мне так не везёт?» — с досадой подумал я. –«Что называется, из огня, да в полымя!». Кулак, уже ставший мне хорошо знакомым, сейчас безмятежно отдыхал на облаке после трудов праведных. Я очень надеялся незаметно проскользнуть мимо, так как скорость падения была очень велика, но не тут-то было. Кулак заметил меня. Самый большой шип открылся, и единственный глаз стал от удивления вылезать из орбиты, пока не повис на каком-то отростке. Он злобно уставился на меня, не выпуская из вида. Между тем пальцы кулака разошлись, и там, где обычно бывает ладонь, раскрылась огромная зубастая пасть. Весь ужас состоял в том, что я, как мне казалось, падал прямо в эту пасть, и как-то изменить курс падения у меня не было никакой возможности. Меня спасло, во-первых, то, что открывшийся кулак невольно заслонил глаз, и он уже не мог следить за мной, а, во-вторых, оптический обман зрения. Я не упал в пасть к чудовищу, а всё-таки пролетел мимо, едва не задев сам кулак. Радости моей не было конца, когда тело пронзила чудовищная боль и я потерял сознание.

Вторая жизнь, в которой Вася попадает в пустыню и становиться пленником кактуса Ребуци

  Я проснулся от холода. Но и не только. Что-то больно давило в бок и мешало спать.Я нащупал под боком камень, отбросил его в сторону, и только потом проснулся окон-чательно. Разбудил меня не сам камень, а мысль: «Откуда он взялся в моей постели?». Открыл глаза, приподнялся на локте и оторопел. Утро ещё не наступило. Небо на гори-зонте едва посветлело, но видно уже было достаточно хорошо. Я встал и приуныл, поняв, что нахожусь в пустыне. Бесконечные дюны песка тянулись до самого горизонта. Этот унылый и однообразный пейзаж скрашивали то тут, то там росшие кактусы, один из которых находился рядом со мной. Но замёрз я не столько от того, что в пустыне всегда ночью холодно, а от того, что на мне не было никакой одежды. Я не мог понять, куда подевался мой защитный костюм, экзоскелет, оружие и квадроцикл. Восстанавливая в памяти все события, произошедшие со мной накануне, вспомнил червя, взрыв, раскрытую пасть кулака и нестерпимую боль, и только тогда всё встало на свои места.
  Я понял, что потерял первую жизнь, и сейчас нахожусь в начале второй. Очень беспокоила необычность того положения, в котором я оказался. С таким я ещё никогда не сталкивался. «Ну, ладно, — подумал я, — пустыня — это ещё куда ни шло, но почему я совершенно голый?» При всей скудности знаний я всё-таки понимал, что как только наступит день, я просто изжарюсь на солнце и умру от жажды, если меня раньше не слопает какой-нибудь монстр. Я очень не хотел обращаться к Гуглу, так как помнил его издевательства по отношению ко мне, но ничего лучше придумать не мог. Я стал звать моего заклятого друга. Сначала как бы нехотя, полный уверенности в том, что делаю одолжение, обращаясь к нему. Гугл не отвечал. Молчание раздражало, и я стал обращаться к нему в приказном тоне, но результат был тот же. Мало-помалу раздражение перешло в отчаяние, и я уже умолял Гугла отозваться, но всё было тщетно. Я стал кричать, обвиняя его в равнодушии и предательстве, напрочь забыв, что это совершенно естественно для этого мира. От бессилия из моих глаз потекли слёзы. Я размазывал их по щекам, беспрестанно повторяя: «Гугл! Родненький! Ну, отзовись! Я же погибну без твоей помощи!». Я понимал безысходность моего положения и уже готов был сдаться,как вдруг услышал голос: «Ну, чего ревёшь?». Мне показалось, что я уже начал бредить, но голос повторился: «Успокойся! Чего ты так разнервничался?». Я прекратил плакать и стал озираться, пытаясь обнаружить того, кто говорил, но никого вокруг не было. Только одиноко стоящий кактус. Вернее, группа мелких шаровидных кактусов, росших друг на друге на подобии опят, представлявших из себя целое семейство. Мне и
в голову не могло прийти, что со мной разговаривает кактус, поэтому, не найдя того, от кого исходил этот голос, я спросил:

— Кто это говорит?

— Я, Ребуца, — ответил тот же голос.

— Кто ты? Ты невидим? — спросил я.

— С каких это пор? — недоумённо спросил голос.

— Но я тебя не вижу! — с тем же недоумением отреагировал я.

— Я — перед тобой! Открой глаза пошире! — назидательно посоветовал мой собеседник.

— Ты — кактус? — догадался я.

— Чему ты удивляешься? — обиженно спросил кактус.

— Как же тут не удивляться? Я ведь никогда не встречался с говорящим кактусом,

— пояснил я.

— Странно! — в свою очередь удивился кактус. — Разве ты не знаешь, что в этом мире может быть абсолютно всё?

— Я как-то забыл об этом, — признался я.

— Поэтому ты и потерял свою первую жизнь, — сказал кактус.

— Я не согласен! — воспротивился я. — Просто так сложились обстоятельства.

— Просто так сложились обстоятельства? — переспросил кактус. — А что было бы, если бы ты не послушался советов Гугла?

— Ты откуда знаешь о Гугле? — удивился я.

— Я тебе ещё раз напоминаю, что в этом мире может быть всё, — назидательно ска-зал кактус. — Если бы ты помнил, что здесь нет никого, кто желал бы тебе добра, то трижды бы подумал, прежде чем делать то, что говорил тебе Гугл.
— Ты считаешь, что он намеренно обманул меня? — с ужасом спросил я.

— Да сам подумай, — принялся объяснять мне кактус. — Как ты поступал? Так, как советовал тебе Гугл? Правильно?

— Ну, да, — нехотя согласился я.

— И чем это закончилось? — задал очередной вопрос кактус.

— Я потерял жизнь, — сказал я удручённо.

— Какой из этого можно сделать вывод? — опять спросил кактус.

— Не знаю, — честно признался я.

— Из этого можно заключить, что Гугл делал всё, чтобы навредить тебе! — сделал вывод кактус.

— Да зачем ему это? — попытался я найти оправдания поведению Гугла.

— Главный принцип этого мира — все против всех! Правильно?

— Да, — согласился я.

— Тогда сам подумай, как может себя вести главный хранитель этого принципа, и ты получишь ответ на вопрос «друг тебе Гугл или нет?», — сделал окончательный вывод кактус.
 Возразить было нечего. Если ещё совсем недавно я был уверен, что в крайнем случае рядом со мной всегда будет кто-то, кто посоветует и придёт на помощь, то теперь понял, что от этого «кого-то» и его советов лучше держаться как можно подальше, целее будешь.
  Я снова загрустил, и стал думать, что мне делать дальше, но ничего конкретного в голову не приходило. Я понимал, что если останусь здесь, то погибну от жары и жажды, значит первое, что нужно сделать, это убраться из этого места как можно быстрее.

— Ребуца! — окликнул я своего собеседника. — Ты ведь давно здесь живёшь и лучше меня знаешь, какие опасности мне здесь грозят. Может ты сжалишься надо мной и поможешь мне.

— Я не знаю, что такое жалость, — ответил кактус. — Я помогу тебе только в том случае, если и ты поможешь мне.

— Помочь тебе? — удивился я. — Чем же я могу тебе помочь?

— С самого рождения я наделён способностью мыслить и разговаривать. С мысля-ми ещё куда ни шло. Думай себе хоть вечность, а вот возможности поговорить с кем-нибудь нет. С момента моего рождения ты первый, с кем мне удалось поговорить. Это оказалось таким приятным занятием, что я хочу разговаривать и дальше, — поставил условие кактус.

— Но как мне выполнить твою просьбу? — усомнился я. — Если я останусь здесь, то попросту умру от жары и жажды.

— Всё куда проще, чем может показаться на первый взгляд, — успокоил меня Рибуца.

— Ты должен проглотить самый маленький из моих побегов. Это спасёт тебя не только от жары и жажды, но и от хищников, которых здесь, поверь уж мне, очень много.

— В то, что здесь полно хищников я верю, но ты требуешь от меня невозможного. Проглотить твой побег? — изумился я. — Я похож на самоубийцу? Я только что потерял свою первую жизнь, и очень не хочу потерять и вторую, которая может закончиться, так толком и не начавшись. Хотел бы я посмотреть на того, кто сможет проглотить твои колючки, — возразил я. — Да и как ты сможешь меня защитить от хищников, если ты сам — всего-навсего маленький кактус?

— Объясняю, — менторским тоном произнёс кактус. — Твердые у меня колючки или мягкие решаю я сам. Ты можешь хоть сейчас попробовать их руками и убедиться, что нет ничего на свете нежней того, что ты называешь колючками. Двигаться мы будем по ночам, когда спадёт жара, а утром и до наступления прохлады ты будешь становиться кактусом, и мирно спать. То же превращение будет происходить ночью, если мы встретимся с каким-нибудь монстром. Пусть попробует, если у него появится желание. Согласен?

— Даже не знаю, — засомневался я. — Ну, а что будет дальше?

— Когда дальше? — не понял Ребуца.

— Когда мы выйдем из пустыни, — сказал я и добавил, — если, конечно, выйдем.

— Давай сначала выйдем, а уж тогда и будем обсуждать этот вопрос, — предложил кактус.

— Мне надо подумать, — сказал я, пытаясь отдалить момент принятия окончатель-ного решения. Боялся ли я? Очень. Я прекрасно помнил, что главный принцип этого мира заключается в том, что здесь все против всех, следовательно, можно было ожи-дать и какого-нибудь подвоха со стороны кактуса. Какого? А вдруг, попав ко мне в желудок, он будет использовать моё тело как какую-нибудь питательную среду. То есть, он попросту будет мной питаться. Возможно ли это? Конечно, возможно. И что я тогда буду делать? Плакать и просить его не делать этого? А что будет, если я откажусь от его предложения? Мыслей было много. Они путались, не давая мне принять хоть какое-то решение. Мои размышления прервал голос кактуса:

— Я бы на твоём месте поторопился, — сказал он.

— Почему? — не понял я.

— Потому что скоро выглянет солнце, и ты просто изжаришься и превратишься в мумию, — пояснил кактус. — Но вполне может случиться, — добавил он, — что ты по-гибнешь и раньше.
— Каким образом? — спросил я.

— Во всём этом мире главным хранителем законов является Гугл. Но у него есть заместители, которые охраняют закон в отдельных областях. В этой пустыне закон ох-раняет Горган. Его отличает исключительная кровожадность и педантичность. Тебе не удастся спрятаться от него. Всё, что ты можешь сделать, так это зарыться в песок, но он и там тебя найдёт. Найдёт, откопает и сожрёт. Если ты упустишь время, я не смогу тебе ничем помочь. Решение надо принимать немедленно, — стал настаивать кактус.

— Почему немедленно? — не уступал я.

— Потому что он — педант! — отрезал Ребуца.

— Педант? — переспросил я. — Кто такой педант?

— Ты не знаешь, кого называют педантом? — удивился кактус.

— Нет, — откровенно признался я.

— Удивительно, — сказал кактус, но тут же опроверг себя. — Хотя что тут удивитель-ного? В этот мир попадают в основном лентяи и неучи. Ты, видно, из их числа, поэтому знай, что педант это тот, кто скрупулёзно выполняет свои обязанности, никогда и ни в чём не отступая от них. Что это для тебя значит? Это значит, что он помнит не только все песчинки в этой пустыне, но и на каком месте они должны находиться. Все до одной.

— А как же тогда поможешь мне ты? — спросил я.

— Ты на время можешь стать таким же кактусом, как и я, если проглотишь мой по-бег. Ну, не таким же, а значительно большим, но в этом нет ничего страшного, так как мы всё-таки растения и можем быть больше или меньше. И то, что ты только величи-ной будешь отличаться от всех других кактусов, ничего не значит, так как правило «в этом мире может случиться всё, что угодно», никто не отменял. Ты, конечно, привле-чёшь его внимание, но обмануть его мы сумеем.

— Как? — не унимался я.

— У меня нет времени на объяснения, — с беспокойством произнёс Ребуца. — Посмотри на восток! — приказал он.

Я поднял голову, посмотрел в ту сторону, где в это время всходило солнце, и увидел на горизонте какую-то чёрную точку. С каждой секундой она увеличивалась в размерах, и я понял, что кактус не обманывал меня. Не став ожидать очередных уговоров, оторвал небольшой побег кактуса и проглотил его. Как и говорил Ребуца, ничего страшного не произошло. Более того, почувствовал приятную прохладу в желудке. Буквально на моих газах начались изменения. Руки, ноги и живот стали зеленеть и покрываться колючками. Никаких неприятных чувств я при этом не испытывал. Увидеть себя всего со стороны я не мог, но те части тела, которые видел, ничем не отличались от любого другого кактуса. Разве что размером. Не успел я толком рассмотреть себя в таком об-личии, как раздался сильный шум и поднялся ветер.

— Осторожно! — услышал я голос Ребуци, прозвучавший внутри меня. — Не шевелись, иначе он тебя уничтожит.
Я замер. Очень частые колючки мешали мне смотреть, но я сумел приспособиться,
и кое-что всё-таки видел. Приближение Гингама рождало во мне страх, который по-степенно превращался в панический ужас. Моё тело стала сотрясать дрожь. Всё, что я сейчас хотел, так это убраться от этого места подальше, или зарыться под землю. Понимая, что я могу не выдержать и пуститься наутёк, Ребуца стал на мгновение простым кактусом, и его колючки впились в стенки желудка. Боль была мгновенной, но такой сильной, что победила страх. Я успокоился и только тогда увидел внимательно исследовавшего меня Гингама. Мне трудно передать, на что он был похож. Размером он был не так велик. По крайне мере, куда меньше, чем те динозавры, с которыми я встречался в первой жизни, но ощущение опасности, исходившее от него, не оставляло сомнений в том, что с ним лучше не связываться. Его тело чем-то напоминало тело крокодила, если бы не шесть более высоких ног, заканчивавшихся огромными стальными когтями. Причём две передние ноги были одновременно и руками. Из головы, скорее напоминавшей голову хищного динозавра, с боков торчали два пулемёта. Крылья Гингама так же были из стали, но, в то же время, их покрывали большие перья. Под каждым из крыльев находилось по четыре ракеты различного назначения. Глаза монстра выдвинулись подобно перископу, приблизились ко мне вплотную, и стали скрупулёзно изучать. Гингам ходил вокруг меня, останавливался, принюхивался, поднимался на задние лапы, чесал своими стальными когтями череп сразу за пулемётом, но всё никак не мог понять, соответствует ли то, что он видит, установленному порядку или нет.

— Что за невидаль такая? — в смятении произнёс Гингам.

— Это почему же невидаль? — возмутился вдруг Ребуци.

Его вопрос ещё больше смутил Гингама. Воодушевлённый этим, Ребуца сразу же пе-решёл в наступление. Все, кто имеет хоть какой-то военный опыт, прекрасно знают, что лучшая защита — нападение. Знал и Ребуца, поэтому, не дав хранителю опомниться, нагло продолжил возмущаться:

— На себя посмотри! То же мне — красавец-мужчина.

— Ты как с начальством разговариваешь, наглец? Субординацию забыл? — возмутился в свою очередь Гингам.

— Я-то ничего не забыл! — не испугался Ребуца. — А вот ты так уж точно забыл, что должен только охранять порядок и всё.

— Да что же это за порядок, если появляется вдруг что-то, чего не только нет во всём вверенном мне пространстве, но и никогда до сих пор не было? Это и есть непорядок! — стал оправдываться Гингам.

— И в чём же он, по-твоему, заключается? — уже издевательским тоном спросил кактус.

— Как это в чём? — удивился Гингам. — Ты себя со стороны видел? Все кактусы как кактусы, а ты — чудо-юдо какое-то.

— По этому вопросу обращайся к моим родителям, — посоветовал Ребуца.
 
— А кто твои родители? — спросил Гингам.

— Ты, хранитель законов, и не знаешь, кто мои родители? — опять возмутился Ребу-

ца.
— Не помню, — признался хранитель.

— Вот тебе и на! — совсем осмелел Ребуца. — Если не знаешь ты, то от меня в таком случае чего хочешь? Может ты и законы забыл? Может хранителю законов пора уже на заслуженный покой?

— Ты чего несёшь? На какой ещё покой? — испугался Гингам. — Да таких храните-лей как я днём с огнём не сыщешь! — начал нахваливать себя хранитель, но вовремя остановился и вспомнил, что он начальник и должен приказывать. — Ладно! Хватит болтать! Так и быть, оставлю тебя в покое! Но за тобою нужен глаз да глаз! — решительно заявил Гингам, а, поскольку он был педантом, то вытащил оба свои глаза, которые держались на телескопических стержнях, и воткнул стержни напротив меня. Удовлетворённо хихикнув, хотел было улетать, но, обнаружил, что ослеп и ничего не видит. Недолго думая, вытащил один стержень из песка, вставил на место, и крякнув: «Так-то будет лучше!», взмахнул стальными крыльями и улетел восвояси.

— Ну, как я его? — хвастливо спросил Ребуца, явно рассчитывая на похвалу.

— Ты был великолепен! — признался я.

— То-то! — самодовольно произнёс кактус. — Со мной нигде не пропадёшь!

— Не пропадёшь? — засомневался я. — А как же мы сможем уйти отсюда? Глаз-то как обманем? Он ведь разговаривать не умеет!

— Нашёл печаль-заботу! — успокоил Ребуца. — Гингам никогда не спит, — стал объяснять кактус, — но отдых ему тоже требуется. Поэтому, когда он устаёт, один глаз бодрствует, а другой отдыхает. Так что не дрейфь, прорвёмся!

— А как мы узнаем, что он спит? — не унимался я.

— Днём, конечно, трудно понять, спит он или нет, но ночью это сделать очень про-сто, потому что глаз, когда не спит, испускает свет, а, когда засыпает, свет гаснет. По-нятно? — спросил Ребуца.

— Так просто? — разочарованно спросил я.

— Проще пареной репы. Не ищи сложности там, где их нет, Вася! — сказал кактус и рассмеялся.

— Ну, а дальше-то что? Что мы будем делать дальше? — спросил я, не обращая вни-мания на издевательский смех.

— Ты — спать, а я — бдеть! — заявил Ребуца.

— А если сам заснёшь? — с сомнением спросил я.

— Я вообще не сплю! — успокоил меня кактус. — Не умею.

— Повезло тебе, — позавидовал я. — Мне бы так.

— Зачем? — не понял Ребуца.

— Как это зачем? — удивился я. — Жизнь и так коротка, а тут треть этой жизни ты спишь. Что же здесь хорошего?

— Как что? — в свою очередь удивился кактус, и стал перечислять достоинства сна,

— во-первых, отдыхаешь, а, во-вторых, видишь сны, и, ходят слухи, что во сне можно даже путешествовать. Представляешь?

— Путешествовать? Ты меня просто удивляешь! Да что ж в этом хорошего? Про-
снулся, и забыл, что тебе снилось. Сразу! Будто и не снилось тебе ничего. Если бы хоть что-то в памяти оставалось, а так…, — хотел я махнуть рукой, но оказалось, что руки у меня нет. «Во влип!» — подумал я. С одной стороны, ты не только знаешь, что у тебя есть рука, но и чувствуешь её, а с другой, на самом деле её нет. И как тут быть? Задача! Но долго раздумывать над этим вопросом мне не дал кактус:

— Мы с тобой Вася теперь единое целое! — торжественно произнёс Ребуца. — По-этому я буду видеть те же сны, что и ты. А если ты забудешь, что видел во сне, я тебе расскажу. Так что спи, не беспокойся.

— А чего мне беспокоиться? Нечего мне беспокоиться, — сказал я и почувствовал, что начинаю засыпать.

Проснулся от боли в животе. Боль прошла, как только я открыл глаза:

— Это ты меня разбудил? — с неудовольствием спросил у Ребуци.

— А как ещё прикажешь тебя будить? — проворчал кактус. — Ночь наступила, глаз заснул, а ты всё спишь и спишь. Ладно бы ещё сны какие-нибудь видел, а то и не сни-лось ничего. Чего зря время терять?

— Мы спешим куда-нибудь? — спросил я у ворчуна.

— А тебе что, нравится торчать здесь под присмотром Гингама? — начал сердиться кактус.

— Нет, конечно, но я ещё никогда не ходил по пустыне, да и куда идти не представляю, — стал оправдываться я.

— Куда идти, я тебе скажу. Я всё-таки всю жизнь здесь прожил. Да и времени, на то, чтобы убраться отсюда, много не понадобиться, — успокоил Ребуца.

— Пустыня такая маленькая? — удивился я.

— Я не знаю, маленькая она или нет, но зато знаю, с какой скоростью мы будем дви-гаться, — сказал кактус, и меня пронзила такая боль, что я подпрыгнул. Подпрыгнул очень высоко, и, приземляясь, обязательно сломал бы ноги, если бы песок не смягчил падение. Поднимаясь, с радостью обнаружил, что вновь стал человеком.

— К боли со временем привыкнешь, — успокоил кактус, — а вот с приземлением придётся потренироваться, — сказал Ребуца, и меня вновь пронзила боль, от которой

я взвился в небо. На этот раз приземление прошло более удачно. Минут через десять

я перестал чувствовать боль, и больше не падал при приземлении. Теперь я прыгал с удовольствием, поднимаясь всё выше и выше. Я так бы и продолжал прыгать, если бы меня не остановил кактус:
— Ну, хватит! Пора двигаться в путь!

— Куда? — поинтересовался я.

— В этом мире, как тебе известно, вопрос выживания — самый главный, — начал говорить Ребуца. — И касается он абсолютно всех, в том числе и нас, кактусов. Я помог тебе выжить, а теперь ты должен помочь мне перебраться в другой ареол обитания. Чтобы выжить, мы должны распространяться. Как только доставишь меня туда, куда я скажу, оставлю тебя в покое, и дальше можешь делать то, что захочешь. Согласен? — спросил кактус.

— А что мне остаётся? — с лёгкостью согласился я. — Мне так понравилось прыгать, что я готов доставить тебя хоть на край земли. Насколько я понимаю, прыгать я смогу до тех пор, пока ты будешь со мной. Я прав? — спросил я у кактуса.
 
— Да, — подтвердил Ребуца, — но пусть тебя это не расстраивает. Ты же знаешь, что в этом мире могут появиться другие удивительные возможности, куда приятнее и уди-вительнее, чем простые прыжки.
— Знаю, — согласился я.

— Тогда в путь? — спросил Ребуца.

— В путь, — согласился я и, оттолкнувшись, понёсся вверх.

  Я с лёгкостью взмывал, пролетал большое расстояние и опускался вниз.Я. словномячик, скакал по земле, с той разницей, что подпрыгивал вверх, независимо от какой поверхности отталкивался — от земли, стога сена, верхушки дерева или даже воды. Эффект был один и тот же. Моё сердце пело от радости и мне было абсолютно безразлично, куда я направлялся, и как долго может продлиться путешествие. Я потерял счёт прыжкам, и очень надеялся, что путешествие продлится как можно дольше. Прыжки были так высоки, что я мог видеть всю окрестность вокруг на десятки километров. Подо мной проплывали поля и леса, реки и озёра. Красота земли была такова, что захватывало дух. Ребуца молчал и не мешал моим чувствам. Мною управляла какая-то сила, находившаяся внутри, но я не сопротивлялся. Скорее, был благодарен и полностью подчинился её воле. Через какое-то время я стал приближаться к огромной воронке, не менее трёх километров в диаметре, и невольно заинтересовался ей. Тут же я услышал и голос Ребуци:

— Это и есть цель нашего путешествия, — торжественно заявил кактус.

— Что это? — спросил я.

— Дорога в ад, — ответил Ребуца.

Ответ кактуса не на шутку встревожил меня:

— Что нам делать в аду?

— Не нам, а мне, — уточнил кактус.

— А тебе зачем туда? — удивился я.

— Да что ж ты за бестолковый такой, а? — рассердился Ребуца. — Я ведь объяснял тебе, что суть этого мира в том, что здесь идёт война всех против всех, и победит тот, кто захватит всю землю. Понятно?

— С землёй-то понятно, но причём здесь ад?

— Как это причём? Ты что же не знаешь, что этим миром правит нечистая сила? — удивился кактус.

— Да кто же мне об этом говорил? — с ещё большим удивлением спросил я.

— Ну, да, — согласился Ребуца, — от людей это скрывают. Если бы они узнали об этом, то поклонников этого мира было бы куда меньше, чем сейчас.

— Допустим, что это так, — продолжал я, — но мне всё равно непонятно, зачем тебе понадобилось попасть в ад.

— Среди наших ходят слухи, что в аду никаких растений нет вообще, — таинственным голосом произнёс кактус.

— И что из того? — не понял я.

— Как что? Как что? — изумился Ребуца. — Если я сумею поселиться в аду, то это будет первое место, где будем только мы, кактусы. А, во-вторых, я очень надеюсь, что там мы получим силу, которая поможет расправиться со всеми остальными растениями. Представляешь?
 
— И тогда на земле останутся одни только кактусы? — догадался я.

— Ну, да! — восторженно подтвердил мой собеседник. — Одни кактусы! Везде и всюду!

— А зачем? — недоуменно спросил я.

— Зачем? — переспросил Ребуца и задумался. — А я почём знаю? — не найдя ответа, сказал он и высказал единственное приемлемое объяснение, — так устроен этот мир.

— Ну, хорошо. — согласился я. — А как я могу помочь тебе попасть в ад?

— Очень просто! — воодушевился Ребуца. — Тебе нужно подпрыгнуть и приземлиться прямо в центр воронки. Не знаю, есть у неё дно или нет, но, наверное, должно быть. Как только мы достигнем дна, я покину тебя, и мы будем с тобою квиты. Договорились?

— Как у тебя всё просто, — не согласился я. — А я как выберусь оттуда? Или ты предлагаешь мне остаться с тобой?

— Не беспокойся! — ответил Ребуца. — Об этом я тоже подумал. У тебя хватит сил, чтобы совершить последний прыжок. Я покину тебя сразу же, как только ты начнёшь подниматься. Договорились?

— Хорошо, — согласился я, с силой оттолкнулся, взлетел над воронкой и стал стре-мительно спускаться в чёрный провал, зияющий в глубине. Всю воронку из-за быстро-ты падения я разглядеть толком не смог, но успел заметить, что она представляла из себя огромный конусообразной формы карьер, по бокам которого была проложена широкая дорога, спускающаяся вниз, в этот самый зияющий чёрный провал, да ещё то, что по дороге нескончаемым потоком шли массы людей.
  По мере приближения к чёрной бездне я почувствовал, что мне становится страшно. Я уже готов был закричать от охватившего меня панического ужаса, но падение не-ожиданно остановилась, и какая-то неведомая сила вышвырнула меня обратно вверх. Достигнув какой-то точки, я снова стал опускаться в провал, и всё повторилось, но на этот раз меня отбросило не прямо вверх, а в сторону. Я приземлился недалеко от края карьера, и долго не мог прийти в себя. Страх постепенно уходил. Успокоившись, я спросил у Ребуци:

— Ну, и что мы будем делать?

— Не знаю, — растерянно ответил кактус. Он был настолько обескуражен неудачей, что потерял способность логически мыслить, и обречённо повторил:

— Я не знаю, что делать.

— Давай-ка понаблюдаем за людьми, которые идут по дороге в ад. Может что-нибудь дельное и придёт в голову, — предложил я.

— Давай, — безвольно согласился Ребуца.

Недолго думая, я пошёл к краю карьера. Остановившись в метре от кромки, решил прилечь, и лёжа понаблюдать за людьми, идущими густой нескончаемой толпой. Дорога располагалась ниже кромки, так, что даже самые высокие из людей не возвышались над краем карьера. На первый взгляд казалось, что движение людей беспорядочно, но долгое наблюдение помогло мне определить, что люди идут с разной скоростью. Я насчитал семь потоков людей, двигающихся с разной скоростью. То есть, скорость тех, которые проходили ближе ко мне, была значительно меньше скорости тех, которые шли с самого края. Иногда случалось так, что кто-то переходил из одного ряда в другой, то есть, из ближнего в дальний, и наоборот. Иногда кто-то стремительно двигался по самому дальнему внутреннему ряду, расталкивая идущих впереди, а, порой, кто-то просто срывался и падал в чёрную бездну. Но случалось и нечто обратное. Несколько человек, находясь уже почти в самом низу, покрывались вдруг каким-то белым сверка-ющим покрывалом, взмывали ввысь, и исчезали в небе. Чем ниже спускалась дорога, тем становилась уже. Количество потоков уменьшалось и в самом низу люди, ставшие почему-то совершенно чёрными, шли уже в одной колоне и один за другим исчезали, погружаясь в бездонный мрак. Зрелище было завораживающим, и я никак не мог оторвать взгляда от этого постоянного неумолимого движения. Не знаю, сколько времени я бы ещё наблюдал за этой картиной, если бы не обратил внимания на тела людей. Они были прозрачны. Не совсем, конечно. Контуры тел и лиц были отчётливо видны, а вот грудь и живот были прозрачны. Внутри тел можно было увидеть белые образования различной формы и величины. Не знаю, каким образом, но я понял, что белые образо-вания — это души и добродетели людей. Вернее, то, что от них осталось. Чем ближе ко мне находились люди, тем больше были эти белые образования. Каждого без исключения человека в прямом смысле осаждало огромное количество бесов. Они гроздями сидели на каждой части тела, а некоторые копошились и внутри. Одни, вцепившись в уши, что-то нашёптывали, вторые, кривляясь, беспрестанно мельтешили перед глазами, третьи держали в руках какие-то сосуды и заливали содержимое в открытый рот, а четвёртые не давали рту закрыться и так далее. Но были и такие, которые уже сидели внутри и когтями отрывали куски от душ и добродетелей, отправляя добычу себе в пасть, и тут же отрыгивали какую-то чёрную зловонную массу. Нельзя сказать, что это им всегда удавалось, но, если всё-таки удавалось, душа издавала жалобные стоны и проливала реальные кровавые слёзы. Я так бы и продолжал наблюдать, если бы боль в животе не напомнила о кактусе. Недолго думая, я предложил Ребуце попробовать проникнуть в ад вместе с этой бесконечной толпой. Я помнил, что отказался и от добродетелей, и от души, значит долго идти по этой дороге мне точно не придётся. Кактус ничего не ответил на моё предложение. По всей видимости, окончательно разуверился в том, что ему удастся попасть туда, куда задумал. Но, как известно, молчание — знак согласия, поэтому, не дождавшись ответа, я прыгнул на дорогу. Я ошибался, предполагая, что все эти люди идут по собственной воле. Как только коснулся дороги, неведомая сила немедленно переместила меня в крайний ряд, но и там я задержался ненадолго. Через каких-то десяток шагов та же сила приподняла меня и швырнула в зияющий чёрный провал. На этот раз я достиг своей цели и полностью погрузился в него, как в болотную дурно пахнущую жижу. Едва эта субстанция накрыла меня, как тут же начала бурлить, как вода во время кипения. Затем втянула меня ещё глубже и с силой выплюнула наверх. Я ослеп и оглох, поэтому не мог видеть своего полёта. Падая, я с такой силой ударился о землю, что задохнулся от боли. Но в этом был и свой плюс. Удар стряхнул всю налипшую на моё тело жижу, и я смог открыть глаза. Разлетевшиеся по сторонам ошмётки, попав на землю, стали вскипать и проваливаться вглубь. Через несколько секунд на их месте зияли небольшие бездонные дыры. Я с предельной осторожностью покинул место падения, и только тогда смог оглядеть себя. Зеленоватый оттенок кожи, который появился у меня после того, как во мне поселился Ребуца, исчез. Моё тело стало прежним, но что произошло с кактусом, я не знал, так как он не подавал признаков жизни. Я попытался поговорить с ним, но Ребуца молчал. Неопределённость положения тревожила меня. Я не понимал главного — свободен ли я, или всё также нахожусь
во власти кактуса. Не дождавшись ответа, я, несмотря на обиду, обратился к Гуглу. На этот раз он ответил без промедления:

— Ну, чего тебе?

— Помоги мне, Гугл! — попросил я главного хранителя.

— В чём? — безразлично спросил Гугл.

— Ребуца молчит, и я не знаю, что делать дальше, — пояснил я свои затруднения.

— Нашёл проблему, — недовольно ответил главный хранитель, — избавься от него!

— Но он же спас меня от смерти, и за это я обещал ему свою помощь, — попытался

я объяснить моё недоумение, — а, во-вторых, он до сих пор находится во мне, и я не знаю даже жив он или нет.

— Он тебя спас от смерти? — переспросил Гугл и захохотал. — До чего же ты, Вася, бестолковый. Каким бестолковым в той жизни был, таким же и в этой остался. Он тебя обманул и использовал в своих целях. Если бы ты не поверил его болтовне, то в сотне метрах на запад, за первым же барханом, обнаружил бы конец пустыни. И кактус пре-красно знал об этом. А как только ты покинул бы пустыню, у тебя снова появились бы и твой бронекостюм, и оружие, и квадроцикл. В пустыне я не имел права тебе помочь, потому что это владения Гингама, — объяснил хранитель и сокрушённо добавил, — ну, сколько же тебе можно объяснять, что главный закон этого мира гласит: «Все против всех!»? Сколько раз тебе можно объяснять, что доверять здесь нельзя абсолютно нико-му, потому что цель каждого — выжить за счёт другого?

— Если я не должен никому доверять, то значит не должен доверять и тебе? —
спросил я у Гугла, надеясь, что его ответ сможет поставить всё на свои места.

— Мне, Вася, совершенно безразлично, будешь ты доверять мне или нет, — ответил Гугл. — Я только предлагаю варианты решения проблемы, а что уж ты выберешь, меня совершенно не волнует, поэтому думать надо самому.

— Ну, хорошо, — согласился я. — Тогда скажи, как мне избавиться от Ребуци?

— Естественным путём, — коротко ответил Гугл.

— Что значит естественным путём? — не понял я.

— Твой желудочный сок может переварить кактус так же, как переварил бы и простой помидор, — пояснил хранитель, — надо просто что-нибудь съесть. Понятно?

— Не очень, — задумчиво ответил я. — Во- первых, я не испытываю голода, а, во-вторых, я никогда не встречался в этом мире с пищей.

— Ты меня удивляешь всё больше и больше, — сказал Гугл. — Пищи в этом мире ничуть не меньше, чем в реальном. Посмотри, сколько здесь летает, ходит, ползает и плавает разнообразной пищи. Надо только проявить немного старания, подстрелить подходящий объект, развести костёр и приготовить себе еду. Но и это не всё. Ты же помнишь, что в этом мире может случиться всё, что угодно, значит вполне вероятно, что где-то можно найти кафе, столовую или ещё что-нибудь в этом роде, и покушать там. И не забудь, что у тебя в желудке находится кактус, который может посчитать его хорошим местом для размножения. Если не поторопишься, то он сожрёт тебя изнутри.

— Не забуду, — кивнул я в знак согласия. — А где их можно найти? Я имею в виду кафе, столовую или что-то другое, — спросил я, надеясь, что Гугл даст мне подсказку.
— Где найдёшь, там и покушаешь, — не поддался на мою уловку хранитель, и закончил, — я всё сказал. Теперь дело за тобой.
  Я уже понял, что, если Гугл сказал что-то, то уговаривать его изменить своё реше-ние было абсолютно бесполезно, поэтому проверил своё оружие, бронекостюм, сел на квадроцикл и отправился подальше от ужасного карьера на поиски какого-нибудь заведения общественного питания. Охотиться я не решился, так как никогда этим не занимался. Убить какое-нибудь животное или птицу я, конечно, мог, но готовить не умел, так как ни разу в жизни даже яичницы себе не поджарил. Но не только это оста-навливало меня. Не было никакой уверенности в том, что, допустим, голубь, которого подстрелю, не окажется ядовитым, поэтому я решил искать какую-нибудь забегаловку, так как к предприятиям общественного питания испытывал безграничное доверие, совершенно упустив из вида, в каком мире нахожусь.
  Двигатель квадроцикла работал исправно, и я нёсся, не выбирая дороги, так как её не было вообще. Поля сменялись рощами и перелесками. Ни одного строения, ни одной птицы, ни одного животного я не встречал. Это было так необычно, что мне стало тревожно. Я снизил скорость и удвоил внимание, но ничего не менялось. Через какое-то время увидел посреди поля одиноко стоящее здание. Подъехав ближе, понял, что это какая-то забегаловка. Вывески были написаны на иностранном языке, но, поскольку я был образцовым лентяем, понять, что они означают не мог. Я остановил квадроцикл перед входом, внимательно осмотрелся в поисках опасности, и только потом решился войти. С первого взгляда стало понятно, что это простой бар самообслуживания. У про-тивоположной от входа стены стояли автоматы, в которых находились различные напитки и еда. Денег в этом мире не было, так что я не сомневался в том, что могу себе позволить выбрать то, что захочу. Привередливо изучив содержимое автоматов, выбрал большой рыбник и лимонад. Голод я почувствовал сразу же, как только они оказались в моих руках. Я поднял бронестекло шлема, открыл лимонад и сделал несколько глотков. Ничего вкуснее я не пил в своей жизни. Воодушевившись, стал открывать герметичную упаковку рыбника необычной формы. Он отличался от привычного мне пирога не только тем, что был значительно больше по размеру, но и своей круглой формой, но я не обратил на это внимания. Какая разница, какой он формы и величины? Главное — покушать, избавиться от кактуса, и стать, наконец, свободным.
  Как только я избавил рыбник от защитной плёнки и, держа его в двух руках, хотел поднести ко рту, зазвенел зуммер опасности. И не просто зазвенел, а заверещал, захлёбываясь и завывая. Все дальнейшие события запечатлелись в моей памяти, как замедленная съёмка. Пирог, который я уже подносил ко рту, вдруг взорвался. Куски за-печённого теста разлетелись в стороны, и в моих руках оказался мой давний знакомый, тот самый кулак, который гонялся за мной в прошлой жизни. Значительно меньшего размера, конечно, но в том, что это был именно он, не было никаких сомнений. Из открывшегося шипа на меня смотрел тот самый злобный глаз, забыть или перепутать который было невозможно. Не дав мне даже опомниться, кулак бросился в открытое бронестекло, намереваясь своими стальными когтями вцепиться в моё лицо, но тут сработала автоматика. Бронестекло с силой захлопнулось, разрубив кулак пополам. Отрубленная часть ладони и запястье остались снаружи, и упали на пол, а оставшаяся часть кулака оказалась внутри бронешлема, и тут же всё померкло. Так я лишился второй жизни. Победил меня не противник. Меня убил мой страх. Так я узнал, что в этом мире можно умереть не только от пули противника, но и от собственного страха.
 
  Третья жизнь, в которой Вася узнаёт, кто на самом деле руководит его жизнью в виртуальном мире, а также призывает на помощь своих ангелов-хранителей

  Пробуждение было мучительно долгим. Мне казалось, что я опутан какой-то пау-тиной, из которой никак не мог вырваться. Наконец, удалось открыть глаза. Ужасно болела и кружилась голова. Я с трудом поднялся на ноги, но не смог сохранить равно-весие, и снова упал. Полежав какое-то время с закрытыми глазами, попытался под-няться вновь. На этот раз попытка была более удачной. Я сумел устоять на ногах и стал осматриваться. Справа от меня находилась большая роща, через которую протекала широкая река. До моего слуха доносились громкие яростные крики и звонкие удары железа о железо. Поняв, что за рощей происходит какая-то битва, насторожился. Как знать, чем она закончиться? Вполне могло случиться и так, что на меня нападёт не только возможный победитель, но и те, которые сейчас враждуют друг с другом. С таким поворотом событий я уже сталкивался, когда два дерущихся динозавра, прекратив драться между собой, бросились на меня, поэтому надо было быть предельно осторожным. Я потерял вторую жизнь, и у меня больше не было права расслабляться и совершать необдуманные поступки. Я не знал, что будет со мной, если потеряю и последнюю жизнь. Такого никогда не случалось, поэтому мне было страшно. Я обратил внимание на самого себя и обнаружил, что на этот раз всё вооружение было при мне: и бронекостюм, и лазерный пистолет, и пулемёт, и даже квадроцикл. Уклониться от встречи с противником даже не подумал. Более того, стал готовиться к встрече с ним, так как в этом и был смысл существования в этом мире. «Убей противника, или он убьёт тебя!» — гласил один из главных законов, и я должен был беспрекословно ему следовать. Ещё раз осмотрел своё снаряжение, сел на квадроцикл и отправился к роще. Оставив квадроцикл на поляне, решил пресечь рощу пешком, чтобы не дать себя обнаружить раньше времени. Передвигался я с большой осторожностью, перебегая от одного дерева к другому. Вероятность столкнуться с засадой, оставленной врагом, была велика, поэтому такие меры были оправданы. К счастью, я никого не встретил. Подойдя к противоположному краю рощи, лёг на землю и стал передвигаться вперёд по-пластунски. Подобравшись к последним кустам, остановился, раздвинул ветви, и стал осматривать поле боя. Всё пространство до реки, метров пятьсот-шестьсот, занимали походные шатры. Между ними бродили воины, вооружённые мечами, копьями и секирами, то есть, так, как вооружались в средние века. На противоположном берегу реки находился точно такой же военный лагерь. Два берега реки соединялись деревянным мостом, не более двух метров ширины. Точно такой же мост виднелся в полукилометре от первого. Посредине первого моста я увидел двух могучих воинов, которые бились на мечах. Лязг железа и яростные крики неслись над речной долиной, но явного преимущества не имел ни один из воинов. Я наблюдал эту битву в течение часа, но положение дел оставалось неизменным. Воины свирепо рычали, без устали лупили друг друга мечами, не нанося при этом никакого вреда. У меня стало складываться впечатление, что бьются они не только не первый час, но и не первый день, так как их товарищи не обращали на эту битву никакого внимания, а занимались какими-то своими повседневными делами. Понаблюдав ещё какое-то время, я попросил Гугла объяснить мне, что происходит. Хранитель недовольно покряхтел, но всё-таки был вынужден открыть мне тайну этих вечно дерущихся воинов:

— Помнишь детский стишок «На тропинке утром рано повстречались два барана»?

— Конечно, помню, — подтвердил я.

— Это как раз о них.

— И когда же у них закончится битва? — не унимался я.

— У разработчика программы спроси, — рассердился Гугл.

— Не увиливай, — продолжал я настаивать. — Ты же прекрасно знаешь, что спросить что-нибудь я могу только у тебя.

— Ну, хорошо, — сдался Гугл. — Неприятно об этом говорить, но придётся. В нашем мире, знаешь ли, тоже существуют халтурщики. Вот и этот программист. То ли недо-учился, то ли сам по себе тугодум, но из-за его ошибок всё здесь как-то наперекосяк. Сначала эти два отряда должны были пересечь по мосту реку, встретиться в чистом поле, и в решающей битве определить победителя. Сама по себе мысль, конечно, хоро-шая, но …. Видишь там вдалеке ещё один мост? — спросил Гугл.

— Да, — подтвердил я.

— Так вот. Программа была написана так, что оба отряда стали пересекать эти мо-сты одновременно. Таким образом, они раз за разом оказывались на противоположных берегах и никак не могли встретиться. Представляешь? Не меньше года друг за другом по кругу бегали, никак догнать не могли. А уж разобраться в том, кто удирает, а кто догоняет, даже я не смог. Так бы оно и продолжалось до сих пор, но, видимо, программист заметил ошибку, и решил её исправить. Написал новую программу, согласно которой отряды должны пересечь один и тот же мост. Всё бы хорошо, но мост узкий, поэтому в битву могут вступить только два воина, по одному с каждой стороны. Причём они используют одинаковое оружие и одинаковые приёмы битвы на мечах, поэтому никогда не смогут победить.

— И сколько это будет продолжаться? — с удивлением спросил я.

— Вечно, — ответил Гугл, — или до тех пор, пока программист не заметит свой очередной промах и не исправит его, в чём я очень сомневаюсь.

— Почему?

— Лентяй! — коротко ответил Гугл. — Сделает что-нибудь наполовину и бросает. Никогда не доводит до конца.

— И много таких программистов? — уже с испугом спросил я.

— Пруд пруди, — со вздохом ответил хранитель.

Если бы я не знал, что у Гугла, так же, как и у меня, нет никаких чувств, можно было бы подумать, что сказал он это с огорчением. Но не это беспокоило меня:
— А скажи-ка мне, Гугл, что будет со мной, если и я попаду в такую программу?

— То же самое! — не раздумывая ответил хранитель.

— То есть, если бы я попал в такую же программу, то мог бы оказаться на месте одного из этих воинов и бесконечно махать мечом?

— Скучновато, конечно, но в этом есть и свой плюс, — попытался Гугл оправдать горе программиста.

— Какой?
 
— Ты никогда бы не погиб, — умиротворённо заключил хранитель.

— В чём же тогда смысл этого мира? — рассердился я.

— Смысл виртуального мира в том, чтобы не было вообще никакого смысла, — без-мятежно отреагировал Гугл, — чтобы люди ушли от смыслов реального мира и забыли
о них.

— Зачем? — не понял я.

— Как зачем? — удивился Гугл. — Если мы не заставим людей забыть, что такое добро, милосердие, сострадание, преданность, любовь, то они никогда не примут цен-ности этого мира, и мы проиграем. Так что наша с тобой задача именно в этом.

— Наша? — с удивлением спросил я.

— Ну, конечно, наша. Ты один из немногих, кто добровольно отказался от всех этих чувств, поэтому ты теперь полностью наш. Другому я бы и слова правды не сказал, а беспрестанно нашёптывал бы на ушко: «Только здесь ты полностью свободен! Только здесь ты можешь показать всем на свете, что ты стоишь на самом деле!» Большинство на эту чушь покупается, но до конца отвергнуть реальный мир пока решаются немно-гие. Но это пока. Дай нам время, и всё измениться! — самодовольно воскликнул Гугл.

— Согласен?

— Да, — задумчиво подтвердил я, продолжая наблюдать за бесконечной битвой двух воинов.

Узнав всю подноготную виртуального мира, я очень огорчился. Огорчаться я не разучился. А ещё осталась способность думать, поэтому я задался очень простыми во-просами, вытекающими из нашей беседы с Гуглом: «Что я здесь делаю?», и «Что будет со мной дальше?». На самом деле оказалось, что в виртуальном мире никакой свободы нет и в помине, и вся твоя жизнь зависит от программы, в которую ты попадаешь. Значит ты, по сути дела, теряешь своё я, и становишься совершенно бесправным рабом придуманной кем-то программы, а всё остальное — сплошной обман. Этот вывод настолько огорчил меня, что, сев на квадроцикл, я продолжил путь, совершенно перестав следить за дорогой. Моя задумчивость привела к тому, что квадроцикл попал в довольно глубокую яму. Благодаря бронекостюму и экзоскелету, я сумел избежать каких-то серьёзных травм, а вот квадроцикл разбился вдребезги. Это не очень огорчило, так как я уже передвигался пешком раньше, и не видел в этом никаких затруднений. Я проверил оружие и двинулся вдоль русла реки. Мало-помалу по берегам стала появляться растительность — сначала кусты, а потом и деревья. Я понял, что скоро начнутся джунгли, поэтому усилил бдительность, но вдруг словил себя на мысли, что не испытываю никакого удовольствия от того, что нахожусь в этом мире. Только страх и одиночество. Я переживал эти неведомые мне чувства до тех пор, пока до моего слуха не донёсся неясный шум. Я прислушался и понял, что впереди, прямо по течению реки, что-то происходит. Понимая, что это что-то предназначено именно для меня, ускорил шаг. Почва под моими ногами становилась всё мягче и мягче. Вероятнее всего река вытекала из какого-то болота, которых в этих джунглях было великое множество. По мере продвижения шум усиливался, превращаясь в настоящий гвалт. Я приготовил оружие и ускорил шаг. То, что я увидел, выйдя на берег открывшегося передо мной бескрайнего болота, поразило меня. Поразило настолько, что я остановился и замер, не имея сил оторвать взгляд от происходящего. Метрах в тридцати пяти — сорока от меня находился небольшой островок, не более десяти метров в диаметре, на который со всех сторон стремились попасть самые разнообразные невиданные твари. На самом островке находились мужчина и женщина, на которых и нападали эти чудовища. Мужчина, обладавший, видимо, большой силой и отвагой, беспрестанно размахивал большой дубиной, сокрушая головы и ломая тела нападавших, но поток тварей был нескончаем. Я понимал, что силы мужчины не бесконечны, и когда-нибудь эти твари всё-таки доберутся до них. Решив подождать и понаблюдать, чем это всё закончиться, я обратил внимание на женщину, которая стояла посредине островка, подняв в одной руке сделанный из двух палок крест, и что-то пела. Слов разобрать я не мог, так как было довольно далеко. Было что-то в их облике знакомое, но я не мог понять, что именно. Мне было совершенно безразлично, что будет с этими людьми. Это была не моя битва, и не было никакого смысла в неё вмешиваться. Можно было бы им помочь, но что будет, если вдруг после того, как я уничтожу всю эту нечисть, мужчина нападёт на меня? Лучше уж подождать и посмотреть, чем дело закончится. Так будет надёж-ней. Я так бы и продолжал наблюдать за происходящим, если бы не заметил чёрную тучу, которая, стремительно приближаясь, росла и росла, покрывая собой всё небо. Стало понятно, что приближается армия нечисти. Бесы самого различного вида и раз-мера, ведьмы, кикиморы и лешие, неслись по небу с угрожающим визгом и хохотом. Сомнения в том, что они скоро нападут на этих двух людей, у меня не было никакого. Смущало только одно: неужели не хватит этих болотных тварей, чтобы покончить с людьми? На них ведь не было даже защитных костюмов. Потом я понял, что давало силы мужчине и отнимало её у тварей, вылезавших из болот. Это был крест, который женщина держала в руке. И пела она, вероятно, молитвы, которые возносились к Богу. Я слышал, что такое возможно, но никогда не видел это воочию, так как не очень-то верил в Бога. Но, несмотря на очевидность помощи свыше, я всё-таки сомневался в том, что это поможет сдержать ту нечисть, которая неслась по небу. Я стоял, пытаясь предугадать исход этой схватки, когда до слуха донеслось моё имя. Кто-то звал меня. Чей-то очень знакомый голос отчаянно взывал ко мне:

— Вася! Сыночек! — услышал я и обомлел. Я понял, кого напоминали мне эти люди, мужчина и женщина, сражающиеся с нечистью на этом маленьком островке. Это были мои родители. Я не верил своим глазам. Я не мог понять, как они оказались здесь. Они никогда не увлекались компьютерными играми, следовательно, никак не могли попасть в этот мир, но это по какой-то причине случилось. Я бы так и остался безучастен ко всему происходящему, потому что добровольно отказался и от любви, и от милосердия, но крик мамы что-то нарушил в моей мёртвой душе. Мне стало нестерпимо больно. В невероятных муках душа моя оживала. Не могу объяснить, откуда взялось это чувство, но я вдруг понял, что должен обязательно прийти им на помощь. И, как только я стал думать об этом, я увидел, как прямо на глазах стал таять мой бронекостюм и ис-чезать оружие. Через какое-то время они исчезли совсем, и я опять превратился в слабого, ничего не умеющего и ничего не знающего мальчишку. Слёзы потекли из моих глаз, и я стал кричать маме, пытаясь ободрить её. Я метался по берегу болота, не зная, что делать, но всё возрастающее желание во чтобы-то ни стало помочь родителям рождало во мне жажду сопротивления. Я не мог согласиться с тем, чтобы они погибли по чьей-то злой воле, но что предпринять, чтобы спасти их, я не знал. Я совсем отчаялся,но тут в моей памяти, словно вспышка молнии, всплыли слова моих ангелов-хранителей, и я закричал что есть мочи:

— Ангелы-хранители! Родненькие! Помогите!

  Я чувствовал, что на мой отчаянный призыв невозможно не откликнуться, поэтому не сомневался, что они придут на помощь, и не ошибся. Две белые молнии сверкнули
в самой середине чёрной тучи нечисти, несущейся по небу, и стали распространятся, пока не очистили весь небосвод. Твари, нападавшие на родителей из болота, так же исчезли в одно мгновенье. Тишина и покой воцарились вокруг, и только мои рыдания нарушали эту тишину. Я был так счастлив, что не мог сдержать слёз, но это были слё-зы радости. Я плакал и благодарил своих ангелов-хранителей. Я чувствовал огромное облегчение. Я физически ощущал, как моя душа вместе со слезами освобождается от нечистот и в неё возвращаются все покинувшие её ранее добродетели. Я почувствовал, как в неё возвращается любовь. Не знаю, каким образом, но я понял, что всё это происходит, благодаря молитве моей мамы. Я слышал, что сила молитвы матерей о своих детях огромна, но только сейчас убедился в том, насколько она велика. Так и закончилось моё путешествие, — закончил свой рассказ Василий.
  Вокруг костра царила тишина. Рассказ Васи настолько поразил слушателей своей жестокостью, что они никак не могли прийти в себя. Молчание прервал отец Николай:

— Ну, что скажешь, Вася?

— Не знаю, батюшка. Тяжело мне. Кажется, что я до сих пор жил в каком-то тумане и делал что-то очень плохое, но, как это исправить, я не знаю.

— Хорошо, что ты вообще начал задумываться о том, как ты живёшь. Без такой са-мооценки не только ты, но и любой человек обречён на ошибки. Нет на свете ничего трудней, чем борьба с самим собой, то есть, со своими страстями. В тот момент, когда ты поддаёшься им, ты становишься их рабом, хотя тебе кажется, что, удовлетворяя свои желания, ты, наоборот, проявляешь свою самостоятельность. И, если в тебе возникает стремление сопротивляться им, то это означает, что ты можешь начать свой путь к вы-здоровлению. Но без помощи Божьей ты обречён на провал, потому что ни у одного человека не хватит сил, чтобы противостоять своим страстям. Почему? Потому, что, во-первых, ты не знаешь, как правильно это делать, а, во-вторых, стремление во чтобы то ни было удовлетворять свои желания, навевают тебе бесы. Они ведь не ведают ни сна, ни усталости, постоянно нашёптывая тебе, что ты не можешь обойтись без того, что тебе очень хочется, а все, кто мешает тебе делать это, являются твоими врагами. Они делают это так незаметно, что ты начинаешь их советы считать своими мыслями, а твоими врагами становятся те, которые больше всех тебя любят, твои родители. Почему? Потому, что они знают, что такое добро и что такое зло, что тебе пригодится в жизни, а что будет мешать. А ты этого пока не знаешь, и не стремишься узнать, потому что живёшь на всём готовом. Утром тебя разбудили, подняли с чистой тёплой постели, накормили завтраком, одели в чистую одежду, дали тебе денег на обед в школе и так далее. И ты так привык ко всему этому, что даже не задумываешься о том, откуда всё это берётся: и твоя постель, и одежда, и кровать, и твой планшетник, и даже квартира, в которой вы живёте, и почему в вашем доме постоянная чистота, а твои одежда и по-стель всегда постираны и выглажены. Ты совершенно заблуждаешься, считая, что так будет всегда. Ты когда-нибудь задумывался о том, почему твоя мама, уставшая после работы, приходит и, несмотря на усталость, готовит еду, стирает грязные вещи, а когда ты уже сладко спишь, сидит и пришивает тебе оторванную пуговицу. Хотя бы раз ты задумывался об этом? — спросил батюшка, обращаясь к Васе.

— Нет, — угрюмо ответил мальчик.

— Кто бы сомневался! — продолжил старец. — Причина, по которой значительное большинство людей поступают таким образом, заключается в любви к ближнему. А лю-бовь, ребята, это — жертвенность. Это готовность всегда пожертвовать чем-то своим ради ближнего: временем, делом, деньгами, какими-то удобствами. И высшее проявление этой любви — это пожертвовать даже своей жизнью ради других. Именно так и поступали наши воины во все времена, когда шли погибать, чтобы защитить Родину от врага. Именно любовь даёт силы преодолевать и усталость, и лень, и страх, и желание потратить своё свободное время не на себя, а на других, и поделиться последним куском хлеба, хотя ты и сам очень голоден. Именно от любви ты отказался не только во сне, но и наяву, когда вместо того, чтобы по мере сил помогать родителям и хорошо учиться, ты, из-за простой лени, стал прятаться от проблем настоящей жизни в придуманном мире. И тебя совершенно не смущало то, что мир, в котором ты решил спрятаться, является миром смерти и построен он на жестокости и ненависти ко всему на свете, потому что ты, не ударив палец о палец, мог становиться в этом мире, кем тебе захочется. Как удобно и привлекательно, а? Тебе так это понравилось, что ты даже не смог понять самого очевидного — сколько и в каких играх ты не побеждай, на самом деле ты останешься не только таким же, каким ты был, но и будешь деградировать, то есть, становиться ещё хуже. Ты станешь терять не только те знания и навыки, которые ты уже успел приобрести, но у тебя будет ухудшаться и твоя память, а значит и способность узнать что-то новое и чему-то новому научиться. И самое страшное в этом то, что ты будешь терять любовь. Всё, абсолютно всё в человеке требует развития и тренировки: не только тело, но и душа. И так же, как человек, тренируясь в поднятии тяжестей (если он не ленится), становится гораздо сильней, так и в духовной борьбе, чтобы противостоять бесам, требуются большие знания, терпение и помощь Божья. А чтобы получить эту помощь, надо быть искренним с Богом. То есть, признавать свои ошибки перед Ним, и просить Его дать тебе силы для их исправления. И не унывать, если у тебя сразу ничего не будет получаться, а продолжать упорно трудиться, уповая на Его помощь. А, если принять во внимание, что многие свои постыдные дела человек делает в тайне от других, то у него почти всегда возникает желание утаить их, думая при этом, что, если никто не видел, значит, вроде бы, и не было ничего. Не заблуждайтесь! Многие видят то, что вы делаете. Это и ваши ангелы-хранители, и бесы, которые стаями окружают вас, и вы сами, и, конечно же, Господь. И дела ваши записываются и будут храниться в книге вашей памяти до самого Последнего Суда. Вот зачем нужна исповедь. Покаяние — это очищение души от скверны совершённых неправедных дел. Только тогда, когда ты научишься правильно оценивать свои поступки, у тебя появится возможность их исправить, потому что простит Господь только искренне кающегося, и даст ему силы исправиться и противостоять злу. Вы меня понимаете? — спросил старец, обращаясь ко всем ребятам.

— Да! — ответили дети нестройным хором.
 

Глава 7

— Не устали? — оглядев ребят весёлым взглядом, спросил отец Николай.

— Нет! — так же нестройно ответили дети.

— Хорошо! Кто у нас будет следующим рассказчиком?

— Можно я? — спросила Катя.

Её стремление рассказать о своём приключении не стало для ребят большой неожиданностью, так как для Кати желание о чём-то рассказывать было таким же естественным, как и дышать.

— Ну, что ж, Катя, мы тебя слушаем, — согласился старец и замолчал.


                Видение Кати
  Катя чудесным образом попадает в будущее, где опять
сталкивается с Витей Верховцевым

— Видение начинается с того, что мы о чём-то спорили с Витей Верховцевым, — начала свой рассказ Катя. — Суть спора я забыла, но хорошо запомнилось то, что я очень обижалась на него по какой-то причине, и просила его не делать этого больше. Вероятно, он, как обычно, высмеял меня в очередной раз. Это было неприятно, и я просила его не лезть не в свои дела, хотя прекрасно знала, что просить об этом Витю бесполезно, — сказала Катя. На секунду задумалась, и радостно воскликнула, — вспомнила! Тогда как раз Крым опять стал наш, и папа в разговоре с мамой высказал мысль, что хорошо было бы съездить туда в отпуск. Никаких решений принято не было, но моя фантазия сразу же представила дело так, как будто это уже дело решённое и мы едем отдыхать в Крым. Я стала всем рассказывать об этом, а Витя попытался меня одёрнуть. Он, как сейчас помню, сказал мне: «Не надо говорить гоп, пока не перепрыгнешь!», на что я обиделась. Обиделась, хотя понимала, что Витя прав, и я могу попасть в неприятное положение, если поездка в Крым не состоится. Так оно и случилось впоследствии, но тогда для меня было важно только одно — меня с интересом слушали даже те, кто обычно не обращал на меня внимание, и я чувствовала себя на вершине счастья.
Я так рассердилась тогда на Витю, что расплакалась и у меня разболелась голова. Разболелась настолько, что пришлось попросить Светлану Васильевну, нашего классного руководителя, отпустить меня с уроков. Я вышла из школы, не зная, что делать. Идти домой совершенно не хотелось. Родители были на работе, и мне не хотелось сидеть дома одной и горевать. Мне надо было кому-то пожаловаться на несправедливое обвинение, кому-то поплакаться, чтобы меня поняли и утешили, но таких людей на данный момент не было. Все, кому можно было пожаловаться, были заняты, кто на учёбе, а кто на работе, поэтому, выйдя из школы, я бесцельно пошла по улице, куда глаза глядят. Я брела, не замечая ничего вокруг, пока ноги сами собой не привели меня в городской парк. Я шла по аллее, несчастная и одинокая. Я понимала, что ни родители, ни Лиза, утешать не будут, а также, как и Витя, только отругают. В тот момент мне казалось, что нет никого на свете несчастней меня. Увидев пустую скамейку, решила присесть отдохнуть, так как стала уставать. Вместе с усталостью почему-то уходила обида,а мне так нравилось это сладкое чувство незаслуженно обиженной, что я не хотела с ним расставаться. Я присела и глубоко задумалось. Моё воспалённое воображение рисовало различные картины того, как все вокруг, наконец-то, поймут, насколько они были неправы по отношению ко мне, и будут просить прощения. Особенно этот задавака, Витька. Я рисовала себе картину того, как в школьном дворе выстроится вся школа, и на середину вызовут моего обидчика. Как его будут стыдить, и он, опустив голову, будет просить у меня прощения, а я буду требовать, чтобы он просил прощения бесконечное количество раз. Пусть узнает, что значит незаслуженно обижать такую хорошую девочку, как я. Эта картина возникала в моём воображении раз за разом, когда вдруг я услышала:

— Ну, а дальше-то что?

Прозвучавший неожиданно голос, оторвал меня от мечтаний, и я подняла голову. На противоположном конце скамейки сидел незнакомый мальчик, голову которого венчало настоящее мексиканское сомбреро. Во всём остальном это был совершенно обыкновенный мальчик. Совершенно обыкновенный, если бы не глаза. Слишком уж серьёзные и мудрые для мальчика. Он внимательно смотрел на меня, ожидая ответа, а я растерялась и молчала. Я просто не поняла смысл его вопроса, поэтому решила уточнить:

— Что ты имеешь в виду? — в свою очередь спросила я.

— Так и будешь всю жизнь себя жалеть? — спросил он, строго глядя мне в глаза.

— А тебе какое дело, жалею я себя или нет? — возмутилась я, и только потом уди-вилась тому, что он знает, о чём я думаю. Хотела спросить его об этом, но он опередил меня:

— Давай прогуляемся и поговорим! Хорошо? — предложил мальчик.

— Давай, — обрадовалась я, вспомнив, что со мной давным-давно никто, кроме Лизы, почему-то гулять не хотел.

  Мы встали со скамейки и пошли в сторону окраины города, где и заканчивался парк. Мы шли и молчали, и это молчание было почему-то приятней всех бесед вместе взятых. Куда подевалась моя обида? Как корова языком слизала. Я совсем забыла о ней, и радовалась от того, что светит солнце, щебечут птицы, дует прохладный ласковый ветерок. Я радовалась какой-то давно забытой чистой радостью, в которой не было и примеси злорадства, или какого-нибудь другого нехорошего чувства. Я вдруг осознала, что в моей неожиданной радости не было зла, и очень удивилась, поняв, насколько действительная радость приятней того, что я испытывала раньше. Эта мысль была настоящим просветлением. Я хотела рассказать об этом мальчику, и повернула голову, чтобы поделиться с ним этой радостью, но рядом никого не было. Я остановилась и обернулась, предположив, что он просто отстал, но мальчик исчез, а сзади, метрах в двадцати, появилась плотная завеса тумана, за которой ничего не было видно. Первым желанием было вернуться назад, но страх остановил меня. Я боялась этого тумана. Он постоянно клубился и мне казалось, что в нём таится какая-то опасность. Как только я отвернулась, страх прошёл и вернулась радость. Я решила не испытывать судьбу, пошла вперёд и радость вернулась ко мне. От переполнявшего меня чувства я запела какую-то песню. Может даже и не песню вовсе, а просто мелодию, которую рождала эта радость.Я забыла обо всём на свете, шла по аллее и пела, пока не обнаружила, что иду уже не по чистому асфальту. Кое-где стали появляться трещины, поросшие травой, но это не вы-зывало беспокойства, потому что для нашего города потрескавшийся асфальт — дело обычное. Я шла и пела, пока не упёрлась в большое дерево и только тут увидела, что аллея раздваивается. Уходящая вправо дорога заметно отличалась высоким качеством, а та, что уходила влево была в выбоинах и даже ямах. Я, конечно, выбрала хорошую дорогу, и пошла по ней. Через какое-то время услышала шум машин и поняла, что приближаюсь к городу. Лес, окружавший меня, внезапно закончился, и я вышла на тротуар широкого проспекта, по которому стройными рядами двигались машины. Дорога была на удивление прямой и ровной. Без обычных для нашего города ям и трещин. Таким же был и тротуар. Разнообразной формы и окраски дома стояли вдоль дороги. Всё вокруг сверкало чистотой. Эта картина была настолько непривычна, что я поняла — это не мой родной город. Я испугалась. Таких городов, как этот, я точно никогда не видела. Ни в жизни, ни в кино. До сих пор помню, что мне тогда нестерпимо захотелось назад, в знакомую с детства грязь, валяющийся на улицах мусор и беспорядок. Почему? Может потому, что очень трудно избавиться от привычных с детства вещей? Не знаю. А ещё стало немножко стыдно и обидно за наш город. Мимо проходили люди, не обращая на меня никакого внимания. Постояв какое-то время, я влилась в общий поток, и пошла вместе с ними, не зная куда и зачем иду. Я просто шла и разглядывала необычные здания, всматривалась в лица встречных людей, наблюдала за движением машин. В общем, вела себя так же, как обыкновенные зеваки. Пройдя несколько кварталов, увидела открытое кафе. Под большим навесом стояли столики, за которыми сидели люди. Достала кошелёк,
и убедившись, что деньги, которые дала мне мама на неделю, на месте, решила перекусить, так как почувствовала голод. Я села за свободный столик и стала ожидать официанта. Меню на столе не было, и я немного растерялась, не зная, что можно заказать. Не успела подумать об этом, как на столе появился мерцающий экран, похожий на планшет, с полным и странным меню. Странность заключалась в том, что там были указаны не только блюда, которые можно заказать, но и продукты, из которых они были приготовлены, а также их калорийность. Раньше такое можно было встретить только на упаковках продуктов. Я объяснила себе это тем, что наш городок маленький, и достижения цивилизации ещё не успели добраться до нас. Таких продвинутых в техническом плане кафе в нашем городе не было, но я быстро сообразила, что и как надо делать. Выбрала чай, бисквитное пирожное, и просто прикоснулась к названиям указательным пальцем. Я подумала, что всё нужно делать так, как и при работе на смартфоне, и оказалась права. Буквально через минуту появился официант с подносом, поставил чай и тарелочку с пирожным, улыбнулся и хотел уйти, но я жестом попросила его задержаться. Хотела сразу же расплатиться, чтобы не терять впоследствии время на напрасное ожидание. Юноша остановился и с интересом посмотрел на меня. Его удивление ещё больше увеличилось, когда я протянула ему пятисотрублёвую купюру. Он взял её в руки и стал с интересом изучать. В то же время я обратила внимание, что этой немой сценой заинтересовались и посетители кафе.

— Что это? — спросил удивлённый юноша.

— Деньги, — смутившись, ответила я.
 
— А что такое деньги, и зачем ты мне их даёшь? — ещё больше удивился официант.

— Как зачем? — в свою очередь удивилась я. — Я хочу заплатить за еду. Что тут не-понятного?

— Граждане! — обратился официант к посетителям, — может кто-то объяснит мне, что хочет от меня эта девочка?

Из разных концов кафе стали подходить люди. Они с интересом рассматривали ку-пюру, передавая её друг другу, пожимали плечами и возвращались на свои места. Так продолжалось до тех пор, пока деньги не попали в руки седовласому пожилому чело-веку. Взяв купюру в руки, он долго рассматривал её. Было видно, что он напрягает па-мять, пытаясь что-то вспомнить. Наконец, лицо его просветлело, и он воскликнул:

— Я вспомнил! Это деньги!

— Что такое деньги? — с интересом спросил официант.

— Как бы лучше объяснить? — затруднился с ответом мужчина.

— Вы не знаете, что такое деньги? — удивилась я и засмеялась, настолько нелепой мне показалась ситуация. Мой смех остановил строгий голос. Голос настолько знако-мый, что я оторопела:
— Разве ты не знаешь, девочка, что смеяться над кем-либо, а тем более над старшими, непозволительно? — спросил он. Я прекратила смеяться и посмотрела вокруг, но того, кто это сказал, не обнаружила. Сначала подумала, что это сказал официант, но рот его был закрыт. Пожилой мужчина тоже ничего не говорил, так как стоял передо мной, и я бы это увидела. Тогда я подняла взгляд и обомлела — чуть выше мужчины мерцала голографическая голова. От изумления и возмущения у меня едва не помутился рассудок. Кто бы вы думали это был? Ну, конечно! Витя Верховцев! Представляете моё возмущение? Как? Здесь? Опять этот несносный Верховцев? Я хотела закричать и затопать ногами. Я уже готова была броситься с кулаками на эту мерцающую голову, но она, злорадно улыбнувшись и подмигнув мне правым глазом, внезапно исчезла. Это издевательство окончательно вывело меня из себя, и я закричала от бессильной злости. Официант и пожилой мужчина стали успокаивать меня, но я никак не могла остановиться. Наконец, приступ ярости прошёл, и я успокоилась. Воцарилась гробовая тишина, и только тогда я смогла обратить внимание на людей, находившихся в кафе. Все они стояли, и с испугом смотрели на меня. Моё неадекватное поведение испугало их, и я растерялась, не зная, как выйти из этого положения. Выручил пожилой мужчина:

— Что с тобой, девочка? Тебе плохо? — спросил он с участием.

— Мне? — переспросила я. — Да. Я увидела человека, который меня преследует, по-этому закричала, — попыталась оправдаться я.

— Где он? — встревоженно спросил мужчина.

— Он исчез, — сказала я.

— Что значит исчез? — не поверил мужчина. Посмотрел на меня с подозрением и спросил, — с тобой всё в порядке?

— Да, в порядке! — попыталась я успокоить его, но, видимо, не слишком убедительно, потому что он спросил:

— Может ты испугалась, что я расскажу всю правду о деньгах? — с подозрением спросил мужчина.

— Что? — не поняла я. — Какую ещё правду?
 
— Мне кажется, ты кричала именно поэтому, — задумчиво произнёс мужчина.

— Да что вы мне голову морочите? — не удержалась я. — Какую ещё такую правду о деньгах? Вы, наверное, думаете, что это не мои деньги? Так? Вы думаете, что я их украла? — с обидой спросила я.

— Странно, — задумчиво произнёс мужчина. — Сначала деньги, а потом этот давно забытый глагол «украла». Ты откуда, девочка?

— Я из школы номер три! Ученица третьего «Б» класса. Зовут меня Катя, —

отрапортовала я, и зачем-то добавила, — а ещё мой папа лучший на свете лётчик.

— Всё это просто замечательно, — подбодрил меня мужчина, — но есть кое-что со-вершенно непонятное.

— Что именно? — спросила я.

— Во-первых, откуда у тебя деньги? — спросил мужчина, начав загибать пальцы, — а, во-вторых, откуда тебе известно старинное слово «воровать»?

Последний вопрос совершенно сбил меня с толку. Воровать. Ничего себе старинное слово. Я с подозрением посмотрела на дядечку, пытаясь найти признаки помешательства, но его вид очевидно не соответствовал моим подозрениям. Я растерялась, не зная, что ответить, и молча уставилась на него. А что тут ответишь? Такие вопросы мне даже

в школе не задавали. Седовласый мужчина, увидев моё замешательство, улыбнулся и пояснил:

— Прежде всего надо бы представиться, — всё также улыбаясь, произнёс он, — зовут меня Алексеем Петровичем. Я профессор истории русского языка, поэтому и хочу узнать откуда тебе известны слова, которые давным-давно вышли из употребления, и их значение знают только такие узкие специалисты, как я. Ты меня понимаешь?

— Не очень, — растерянно ответила я.

— Хорошо, — примирительно сказал профессор, — давай-ка я повторю свой вопрос с пояснениями, чтобы тебе было проще отвечать. Итак. Деньги отменили более ста лет назад, когда поняли, что они могут уничтожить человечество. Это понятие и само слово было решено стереть из человеческой памяти, чтобы люди не только не вспоминали о них, но даже и не задумывались об этом вообще. Тогда же исчезло и воровство, а вслед за этим и само слово. Воровство, если я правильно помню, это тайное завладение чужим имуществом? Я не ошибся? — спросил он, склонив голову ко мне.

— В общем-то, да, — подтвердила я.

— Замечательно, — удовлетворился моим ответом Алексей Петрович. — Осталось только выяснить, откуда у тебя деньги, и кто познакомил тебя с давно выбывшими из употребления словами.

— Деньги мне дала мама, — сказала я, только чтобы что-то сказать, потому что мне становилось страшно. Я поняла, что каким-то образом попала в будущее. Кого это не испугает? Да любого! Вот и мне стало страшно, и я очень захотела домой, к маме. По-скорее. Но, с другой стороны, это было так необычно и увлекательно, что хотелось остаться в этом будущем как можно дольше. Как тут быть? Мои сомнения и страхи развеяла новая мысль. Я представила, как мой рассказ, открыв от изумления рты, слушают одноклассники, и чуть не запищала от удовольствия. Подумав об этом, улыбнулась, и профессору показалось, что он на правильном пути, поэтому Алексей Петрович продолжил:
 — Следовательно, деньги тебе дала мама, хотя их больше ста лет уже никто не видел? — спросил сам себя профессор. — Интересненькое дело, — задумчиво произнёс он.

— Ну, да, — подтвердила я. — Мама каждый понедельник даёт мне деньги на школьные завтраки на неделю вперёд. А воровать у нас ещё как воруют. Не все, конечно. Странные люди, — сказала в заключении я.

— Кто? — не понял дядечка.

— Те, которые воруют, — пояснила я. — Вместо того, чтобы работать честно, они во-руют. Их сажают в тюрьму, а они всё равно воруют.

— Воруют? — переспросил недоверчиво профессор. — Да неужели? И где же это «у вас» находится, позвольте поинтересоваться?

— Как это где? Мы же в России живём? — спросила я, обращаясь к профессору, и после того, как он кивком подтвердил мои слова, уверенно добавила:

— В России и воруют.

— Ну, да, — в смущении подтвердил правдивость моих слов Алексей Петрович, — а тюрьма — это место, где оступившихся людей перевоспитывают?

— Можно и так сказать, — подтвердила я, и задала вопрос, который меня интересо-вал больше всего, — а почему вы спрашиваете о том, что знает любой ребёнок?

— Не скажи, не скажи, — не согласился профессор. — Но прежде, чем ответить, позволь мне спросить тебя кое о чём.

— Конечно, спрашивайте, — милостиво согласилась я.

— Как ты сюда попала, Катя? — негромко спросил Алексей Петрович.

— Очень просто, — с улыбкой ответила я. — Поругалась с одноклассником, у меня заболела голова, поэтому отпросилась с уроков. Потом бродила по городу, переживая ссору, и зашла в городской парк. Там решила посидеть на скамейке. Через какое-то время увидела, что ко мне подсел странный мальчик. Он предложил прогуляться по аллее, сам по дороге исчез, а я оказалась здесь. Вот и всё, — закончила я рассказ.

— А год сейчас какой, ты помнишь? — спросил вдруг Алексей Петрович.

Вопрос был настолько неожиданный, что я потеряла дар речи. Затем опомнилась и,

с удивлением посмотрев на профессора, спросила:

— Вы думаете я сошла с ума?

— И всё-таки? — продолжал настаивать он.

— 2020ый. Какой же ещё? — с недоумением и даже обидой ответила я.

— Понятно, — заключил профессор и задумался.

Профессор молча смотрел на меня, что-то обдумывая, потом предложил мне сесть за стол и уселся сам. Помолчав какое-то время, он обратился ко мне:

— Прежде всего ты должна совершенно спокойно отнестись ко всему, что я тебе сейчас скажу. Пусть даже это покажется тебе фантастикой. Договорились? — спросил профессор, с беспокойством глядя на меня.

— А почему я должна волноваться? — не поняла я предупреждение Алексея Петровича.

— Причин для этого, Катя, более чем достаточно, — начал свой рассказ профессор. — Первое, что тебе следует узнать… — сказал Алексей Петрович и запнулся, подыскивая нужные слова, но, видимо не найдя ничего утешительного, решился, и посмотрев мне в глаза,сказал:
 
— В общем, год сейчас не 2018ый, а 2154ый.

Его слова вызвали у меня шок. От удивления я открыла рот, мои глаза округлились и, наверное, стали вылезать из орбит, потому что профессор замахал официанту:

— Воды! Скорее принесите воды! — закричал он, но именно его крик, а не вода, вернул меня в нормальное состояние.

— Не может быть! — с ужасом прошептала я.

Убедившись, что я оправилась от шока, Алексей Петрович с сожалением подтвердил свои слова:

— Увы, Катя, но это так. Мы, по всей видимости, столкнулись с перемещением во времени. Для писателей-фантастов такой феномен давно является обыденным, но в реальной жизни человечество до сих пор с этим не сталкивалось.
— Алексей Петрович! — со слезами воскликнула я. — Неужели вы не понимаете,

в какое положение я попала? — спросила я, с надеждой глядя на профессора, — Мне страшно, и я хочу домой к маме!

— Как же не понимаю? — ласково сказал профессор. — Очень даже понимаю, но, поверь мне на слово, нет в этом мире человека, который помог бы тебе вернуться сквозь время назад. Нет ещё таких технологий, хотя научные исследования в этой области идут давным-давно. Не придумали ещё, понимаешь?

— Понимаю, но мне-то что делать? — спросила я, и заканючила, — Я к маме хочу!

— Прежде всего, Катя, тебе надо успокоиться, — стал увещевать меня Алексей Петрович. — Слезами горю не поможешь. Так, кажется, говорили в ваше время? Прежде всего попить чайку и съесть бисквитное пирожное. Ты утолишь голод, а потом уж мы постараемся как-то решить твою проблему. Договорились? — спросил, улыбаясь профессор.

Я согласно кивнула головой, так как, несмотря на моё плачевное положение, голод никуда не делся. Прежде, чем приняться за еду, обратилась к профессору с вопросом:

— Алексей Петрович! А как я буду расплачиваться за это?

— Никак! Зачем за это расплачиваться? — недоумённо спросил профессор, и, видя моё удивление, пояснил:

— У нас давным-давно отменили деньги, Катя. Наша новая история как раз и на-чинается с того, что люди, наконец-то, поняли пагубную для человечества роль денег. Если бы люди не сделали этого, то вряд ли мы сегодня встретились бы с тобой.
— Почему? — не поняла я.

— Потому что угроза всеобщего уничтожения существовала уже в твоё время, и достаточно было маленькой искры, чтобы так и произошло. Но, благодаря русскому философу Виктору Анатольевичу Верховцеву, этого не случилось. Человечество смогло понять, что именно деньги приносят несправедливость в этот мир, и являются источником бесчисленного количества бед, — объяснил мне профессор, и добавил, — Кстати говоря, он жил как раз в твоё время. Да и учился в той же школе, что и ты, поэтому сейчас она носит его имя. Может ты даже знаешь его?

— Кого? — опять не поняла я.

— Виктора Анатольевича Верховцева, — повторил профессор.
 
— Верховцева? — совершенно растерявшись спросила я.

— Виктора Анатольевича, — подтвердил Алексей Петрович.

  То, что Витиного папу зовут Анатолий Иванович, я прекрасно знала, поэтому сложить всё воедино и сделать единственно возможный вывод не составило труда. Вывод мне очень не понравился, поэтому я отрицательно помахала головой. Я не хотела признаваться, что именно после ссоры с этим самым Виктором Анатольевичем и начались мои приключения. Надо же! Философ! Зануда и вредина! Вот кто он. А ещё задавака! Я хотела выложить всю правду о нём Алексею Петровичу, но вовремя остановилась. Кто же мне поверит, если его именем названа школа? А ещё могут заподозрить в зависти. Хотя, как тут не позавидовать? Любой бы на моём месте позавидовал, но признаваться в этом не хотелось. Даже себе. В то же время родился протест: почему такие известность и почёт одному Верховцеву? А мы чем хуже? Может и мы тоже чем-нибудь прославились, а я просто об этом ничего не знаю? Ну, не мы, а я. «А вдруг?» — затеплилась мысль, и я, так толком и не ответив на вопрос профессора, с надеждой в голосе спросила:

— А о Гордеевой вам ничего не известно?

— Гордеевой? — переспросил Алексей Петрович, — О той, что сидит напротив меня?

— с лукавой улыбкой спросил он.

Не ожидая, что мою хитрость так быстро раскусят, я совершенно смутилась, и опу-стила глаза, а профессор негромко и беззлобно рассмеялся:

— Не расстраивайся, Катя! Желание узнать о своём будущем понятно, но в том, что твоё имя не оставит в истории своего следа нет ничего страшного. Моим именем тоже вряд ли что-то назовут, но мне и в голову не приходит переживать по этому поводу. Так что успокойся. Давай-ка я тебе лучше расскажу, почему его имя осталось в истории. Хочешь узнать что-нибудь об этом?

— Конечно, — кивнула я, потому что мне действительно было очень интересно, за какие такие заслуги его имя присвоено моей родной школе.

— Я говорил тебе уже, что у нас теперь нет денег вообще, — начал свой рассказ про-фессор, — и в этом главная заслуга Верховцева. Последствия отказа от денег оказались поразительными. В нашем обществе теперь нет преступности, у нас нет тунеядцев, нар-команов и пьяниц. У нас нет ни богатых, ни бедных. Работают теперь все без исключения, а всё, что им нужно для жизни, получают бесплатно. Ты, понимаешь? Ушла необходимость копить что-то вообще, кому-то завидовать в чём-то. Это потеряло смысл. И как только другие страны последовали нашему примеру и отказались от денег, на земле прекратились войны. Не за что стало воевать. Мы поняли, что главный смысл жизни во взаимопомощи. Об этом говорил Господь, но мы почему-то не слушали Его и сомневались. Сомневались до тех пор, пока не стало очевидно, что мы можем уничтожить сами себя. Ты понимаешь, о чём я говорю? — с сомнением спросил профессор.

— Да, — кивнула я в ответ, хотя совершенно не задумывалась над смыслом его слов. Я кушала вкуснейший бисквит, запивая его ароматным чаем, и это меня занимало меня куда больше, чем рассказ профессора. И не только это. Я забыла даже, что оказалась в такой фантастической ситуации, и совершенно не задумывалась над тем, как вернуться в своё время. Какие проблемы, когда в твоём рту тает вкуснейший бисквит? О чём вы говорите? Тогда я больше всего жалела о том, что некому рассказать, какую вкуснятину мне удалось попробовать. Но, всё хорошее когда-то кончается. Закончился и бисквит. Я, по обыкновению, с сожалением и удовольствием облизала пальчики, чем вызвала у профессора настоящий шок:

— Что ты делаешь, Катя? Остановись! — испуганно воскликнул Алексей Петрович.

— Ни в коем случае нельзя облизывать пальцы! Ты можешь заболеть!

— Я? Заболеть? — удивилась я наивности профессора, и даже засмеялась, настолько развеселил меня его испуг. — От одного малюсенького бисквитика?

— Не от бисквита, а от того, что облизываешь грязные пальцы, — строгим маминым тоном произнёс профессор.

«Ну, вот! — подумала я. — Всюду одно и тоже! Стоило попадать в другое время, что-бы опять выслушивать нотации?» Подумать-то подумала, но сказать в слух не реши-лась, а попыталась успокоить:

— Ну что вы, Алексей Петрович! Сколько лет живу, а лет мне не так уж и мало, как может показаться на первый взгляд, — напустила я на себя вид умудрённого жизнен-ным опытом человека, — но до сих пор ни разу от этого не болела. Представляете? Мне папа всегда говорил, что самый хороший учитель — личный опыт. Вот он мне и подсказывает, что ничего страшного в том, что я облизала пальцы, нет.

— А не говорил ли тебе папа, что умный человек учится на своих ошибках, а мудрый на чужих? — спросил профессор всё тем же маминым тоном.

— Говорил, — вынуждена была признаться я, — но о чужих ошибках мне ничего не известно. Это, во-первых. А, во-вторых, здесь просто негде помыть руки, — попыталась оправдаться я.

— Только незнание и может тебя простить, Катя! — строго сказал профессор. — Иначе пришлось бы тебя отправить в инфекционную больницу на обследование. А

сейчас подумай о том, что тебе надо уничтожить микробы и вирусы, попавшие тебе на руки после еды, и протяни руки над столом.

— Зачем? — не поняла я.

— Сделай, о чём прошу, и увидишь, — попросил Алексей Петрович.

Я вытянула руки, подумала, что надо после еды их помыть, и тут же яркая вспышка света на мгновение озарила стол. Она была настолько кратковременна, что я едва сумела её заметить.
— Ну, вот и молодец! — похвалил профессор. — Теперь я спокоен за твоё здоровье.

— Что это было, Алексей Петрович? — с недоумением спросила я.

— Знания человечества, — учительским тоном начал говорить профессор, — про-двинулись далеко вперёд. Мы уже около пятидесяти лет используем силу мысли для бесконтактного управления процессами. То есть, стоит тебе чего-то захотеть, и это тут же исполняется, если, конечно, твоё желание не наносит никакого вреда.

— Всё — всё? — удивилась я.

— Да, — подтвердил профессор. — Но управлять этими процессами тоже надо учиться, потому что, как показала практика, нет ничего труднее, чем управлять своими мыслями, и держать их под постоянным контролем, чтобы не натворить бед. Сейчас я помог тебе своей мыслью вызвать поток обеззараживающих ионных частиц. Сама бы ты этого сделать не смогла.

— Вы плохо обо мне думаете! — самоуверенно возразила я. Профессор усмехнулся и снисходительно спросил:
 
— Хочешь попробовать?

Я кивнула в ответ, и Алексей Петрович предложил:

— Подумай о том же самом! Посмотрим, что у тебя получится.

  Я попыталась сосредоточиться на мысли о том, что мне нужно избавиться от заразных бактерий, но ничего не произошло. Абсолютно! Хотя я была совершенно уверена, что смогу добиться нужного результата. Это открытие огорчило меня, но не настолько, чтобы признать поражение, поэтому я сделала ещё одну попытку. Ничего не получалось. «Надо изменить тактику», — подумала я. Набрала в грудь как можно больше воздуха, задержала дыхание, считая, что под давлением воздуха мысли будут сильнее выходить из моей головы, и стала тужиться. От напряжения мне казалось, что глаза стали вылезать из орбит, но опять ничего не случилось. У меня помутнело в голове, и передо мной поплыли разноцветные круги. Я поняла, что потерпела очередное фиаско, и громко выдохнула. Профессор с улыбкой наблюдал за моими потугами. Глядя на него, я решительно подумала, что не сдамся ни при каких условиях, но, как заставить этот стол услышать мои мысли, не знала. Я делала одну попытку за другой, меняя силу мысли, но результат был один и тот же. Желания сдаться и признать своё поражение у меня не было и в помине. Я решила собрать все силы и предпринять последнюю от-чаянную попытку, но тут прямо передо мной словно из воздуха возникла голографи-ческая голова несносного Верховцева. Появление было настолько неожиданным, что я позабыла обо всём на свете, и тупо уставилась на его ухмыляющуюся физиономию. При этом голова не только ухмылялась, подмигивала, но и строила издевательские рожи, откровенно насмехаясь надо мной. От возмущения я позабыла обо всём не свете. Мне казалось, что я лопну от злости, которая стала собираться где-то внутри меня и превращаться в безграничное желание избавиться от этого издевательства. Это чувство переполняло меня и требовало выхода. Я уже была готова с кулаками броситься на мерцающую физиономию, когда мелькнула ярчайшая вспышка света. Физиономия на прощание издевательски показала язык и исчезла. В тот же миг в голове пронеслась непонятно откуда взявшаяся мысль: «Все бактерии, микробы, а также тараканы в твоей голове успешно нейтрализованы. Виктор Анатольевич Верховцев.» Не мысль, а телеграмма какая-то. Из охватившего ступора меня вывели рукоплескания и радостный смех профессора. Я с удивлением смотрела, как солидный седовласый мужчина смеётся, хлопает в ладоши и подпрыгивает от радости. Наконец, устав от этого буйства эмоций, профессор уселся за стол, и радостно произнёс:

— Удивительно! — с воодушевлением воскликнул он.

— Что удивительного? — не поняла я.

— Вот что значит поколение предков! — восторженно всплеснул руками Алексей Петрович, не ответив на мой вопрос. — А мне всё не верят, что раньше люди были куда способнее, чем сейчас.
— Кто не верит? — спросила я, не понимая до сих пор, о чём идёт речь.

— В основном студенты, — пояснил профессор, — но и не только.

— А почему они должны вам верить? — с интересом посмотрела я на профессора.

— Как почему, Катенька? Как почему? — с недоумением спросил профессор. — На то, что тебе удалось с первого раза, у современных детей уходит не меньше года упорных тренировок.
 
— Объясните мне толком, о чём вы говорите вообще, Алексей Петрович! Я ничего не понимаю, — не выдержала я.

— Для того, чтобы научиться с такой силой управлять своей мыслью, требуется не менее года тренировок. Это не я придумал, Катя. Это — статистика! У кого-то чуть меньше, у кого-то чуть больше, но среднее необходимое время обучения именно такое. Ты понимаешь? — с надеждой в голосе спросил профессор.

— Понимаю, — кивнула я в знак согласия, — но я-то здесь причём?

— Да при том, что не было ещё в истории нашей отечественной педагогической школы никого, кто сумел бы с первого раза сделать это! Это же научная сенсация! — восторженно воскликнул Алексей Петрович, подняв при том указательный палец.

Только тут до меня стало доходить, что причиной научной сенсации была я сама. Сладостная радость елейным маслом стала разливаться по моей душе. А что в этом удивительного? Кому бы такое известие не доставило удовольствия? Ещё утром страдала от того, что мне в очередной раз читал нотации этот несносный Верховцев, обвиняя меня во всех грехах на свете, а тут в одночасье стала научной сенсацией. Во как! Мой носик стал самопроизвольно подниматься всё выше и выше. Я с долей снисхождения посмотрела на профессора и важно заявила:

— Какая же тут сенсация, Алексей Петрович? У нас вся семья такая! Мой папа, на-пример, лучший на свете лётчик. Так что нет здесь ничего удивительного. Всё в порядке вещей.

— Что ты говоришь? — удивился профессор. — Я об этом ничего не знал, но в твоих словах может быть зерно истины, так как наследственную зависимость ещё никто не отменял. Этот феномен требует более пристального изучения.

— А что ж тут изучать? — с недоумением спросила я, не заметив, что мы с Алексеем Петрович как-то незаметно поменялись местами. Теперь я была умудрённым сединой профессором, а он неразумным учеником. Именно тоном профессора я и добавила:

— Яблоко от яблони недалеко падает, Алексей Петрович. Мне ли вас учить?

Не успела я задать свой надменный вопрос, как в моей голове молоточком телеграфа зазвучали мысли: «Ты что о себе возомнила, Гордеева? Да если бы не мои кривляния, ты до сих пор бы сидела и тужилась, а вместо мыслей из тебя бы одни голубки от натуги вылетали. Ну-ка, немедленно прекрати задаваться!» — приказал голос Верховцева. Эти очередные нотации так возмутили меня, что я не выдержала и обрушила, в уме, конечно, на него весь свой гнев: «Тьфу на тебя! Брысь окаянный! Сто лет бы тебя не видела! Без сопливых обойдёмся!» Так обычно, слово в слово, ругается моя бабушка на нашего кота-проказника Ваську. К слову сказать, я до сих пор не могу понять, почему она кота называет сопливым, но спросить об этом почему-то так и не удосужилась. Ответ на мой гнев был немедленным, кратким и очень спокойным: «Как знаешь,» — сказал голос Вити и умолк. Желая проверить, ушёл ли он на самом деле, или притворился, я даже потрясла головой. В помещении было пусто. Ничего не громыхало, не стучало и даже не пришёптывало. Я окончательно успокоилась, и только тогда обратила внимание на профессора.

— С тобой всё в порядке, Катя? — спросил Алексей Петрович, с тревогой глядя на меня.

Этот вопрос мог означать одно — читать мысли они ещё, слава Богу, не научились. «И на том спасибо,» — с облегчением выдохнула я. Последняя преграда к всемирной славе исчезла, и я опять стала профессором. На время, конечно. Кем мне предсто-яло стать в дальнейшем, я не знала, но в том, что это будет что-то заоблачно высокое и прекрасное, чего не могла себе вообразить даже моя бесконечно богатая фантазия, сомнений не было. Первое, что надо будет сделать, это переименовать школу. Никаких школ имени Верховцева! Если уж и будет родная школа носить чьё-то имя, то пусть носит любое другое, только не его. Какое? Например, Екатерины Гордеевой! Моё? Ну, так и что с того? Зато звучит-то как! Школа имени Екатерины Гордеевой! Прям как Екатерины Великой! Вы только прислушайтесь! Это первое. А второе…

— Катя! — прервал полёт моей буйной фантазии профессор. — Ты меня слышишь?

— обеспокоенно спросил он.

— Слышу, Алексей Петрович, слышу, — не скрывая раздражения ответила я.

— Ну, слава Богу! — облегчённо выдохнул профессор. — Мне показалось, что ты на-ходишься в состоянии прострации. Ты медитировала? — поинтересовался Алексей Пе-трович.

Что значит «медитировала», я не знала, но, чтобы не показывать мою безграмот-ность, кивнула головой.

— Интересно было бы послушать из первых, так сказать, уст, как вы, люди прошедших веков, это делали, — улыбнувшись сказал профессор.

— Я устала, Алексей Петрович, — стала отнекиваться я. — Давайте отложим это на более удобное время.

— Конечно, конечно! — тут же согласился профессор. — Никто не настаивает. Как не устать, перепрыгнув через сотню с лишним лет? — задал риторический вопрос Алексей Петрович. — Может тебе стоит немного отдохнуть?

— Спасибо, не надо, — скромно ответила я. — Да и где отдыхать? Дома моего сейчас, наверное, и в помине нет.
— Твоего дома? — переспросил профессор. — Нет, конечно. Дома, которые строили в ваше время давно снесли, так как строились они из вредных для здоровья материалов. Но это не проблема. У нас существуют места общественного отдыха. Называются центрами релаксации. Такие центры начали создавать ещё в ваши времена.

— Я что-то об этом слышала, — снисходительно подтвердила я, — но не очень хо-рошо помню что. Давайте лучше побываем в моей школе, — предложила я. — Очень интересно увидеть, во что она превратилась.
— Замечательная идея! — восхитился профессор. — Я в этой школе читаю лекции по истории языка, поэтому посещение не вызовет никаких проблем, — пояснил он. — По-дожди, пожалуйста. Я вызову машину, и мы поедем туда немедленно. Представляю, какой интерес вызовет у ребят встреча со своим предком, — сказал Алексей Петрович, и на секунду задумался.
Через минуту у кафе остановилась машина. Профессор поднялся и пригласил сле-довать за ним. Дверцы машины открылись, как только мы приблизились. От привыч-ной машины остался только внешний вид. Внутри располагались обычные сидения, но руля и приборной доски не было. Как только мы заняли свои места, машина бесшумно тронулась с места. Я не выдержала и с тревогой спросила:

— А где же водитель?

— Машина управляется с помощью мысли, — ответил профессор, — а точнее, ты
мысленно передаешь на автомобильный компьютер пункт назначения, а выбирает до-рогу и управляет автомобилем он сам. Всё предельно просто.

— Мы ещё до этого не додумались, — с невольным восхищением сказала я.

— Ошибаешься, Катя! Как раз в ваше время и начались эксперименты в этой области, — опроверг моё дилетантство Алексей Петрович.

— Не скажите, профессор! — продолжала упорствовать я. — Уж если бы такое стали делать в наше время, я бы обязательно об этом знала.
Сказав это, я обратила внимание на то, что стала разговаривать, как моя мама. А что вэтом удивительного? «Наследственность ещё никто не отменял!», — объяснял профессор, значит всё в порядке вещей. Это успокоило меня. Успокоило потому, что мама, объясняя что-то, могла говорить без запинки часами, следовательно, то же самое сможет делать и её дочь. А её дочерью, сами понимаете, была я. К тому же я предполагала, что на встрече с учениками меня попросят рассказать что-нибудь о нашем времени, и от того, как я сумею это сделать, и будет зависеть, какое имя дальше будет носить моя родная школа. Мои ожидания подтвердил голос профессора, который вдруг громко произнёс:

— Внимание всем! Внимание всем! — сказал Алексей Петрович такой же интонаци-ей, как говорит какой-нибудь диктор. — Прошу через пять минут всех учеников и про-фессоров школы собраться в актовом зале. Сообщение чрезвычайной важности. На-учная сенсация. Встреча воочию с нашим далёким предком, — закончил профессор, и, повернув ко мне лицо, улыбнулся. — К нашему приезду всё будет готово, Катя.

— Вы о чём говорите, Алексей Петрович? — спросила я, сделав вид, что ничего не понимаю.

— Катенька! Милая девочка! — начал ласково объяснять профессор, — Ты даже представить себе не можешь, как нам повезло. До сих пор история человечества основывалась на различных документальных источниках и артефактах, найденных во время раскопок, но никогда ещё, я повторяю, никогда, не случалось такого, чтобы об истории рассказывал живой свидетель и участник событий. Тем более с такими выдающимися способностями как у тебя. Ты не представляешь, какое я сейчас испытываю воодушевление. То же самое должен, наверное, испытывать человек, который стоит на пороге какого-нибудь чрезвычайно важного открытия. Вот так и у меня. Понимаешь? — закончил Алексей Петрович.

— Не переживайте вы так! Всё будет хорошо! Уверяю вас, — попыталась я успокоить профессора.

Алексей Петрович в знак согласия только нервно кивнул, но было заметно, что он очень волнуется.

Через несколько минут машина плавно остановилась возле пятиэтажного стеклян-ного здания. Я понимала, что здание не из стекла, но названия этого прозрачного ма-териала я не знаю до сих пор, поэтому и говорю, что из стекла. Мы вышли из машины. Дверцы автоматически захлопнулись, и она бесшумно укатила. Мы с профессором остались одни перед этим удивительно красивым зданием. Меня неприятно удивило то, что нас никто не встречал. Я думала, что встречать нас будут не только ученики, но и профессора, раз уж я такая сенсация, но никого не было. Я немного приуныла, но профессор объяснил:
 
— Все уже собрались и с нетерпением ждут нас в актовом зале.

— В наше время, Алексей Петрович, дорогих гостей было принято встречать у порога, — упрекнула я.

— Я помню, Катенька, об этом, но те времена давно ушли и нравы изменились, — сказал профессор. — Мы пришли к пониманию того, что все люди должны пользоваться равным уважением вне зависимости от заслуг. Все! Сейчас не принято кого-то выделять. О заслугах каждого из нас и так известно, поэтому преувеличенное внимание не поощряется.

— Странные у вас порядки, Алексей Петрович, — с укором и осуждением сказала я. Моё желание прославиться и стать знаменитой при таких обычаях могло потерпеть фиаско, и я это прекрасно поняла, но уверенность всё-таки поразить потомков чем-нибудь эдаким не оставила меня. «Они ещё узнают, кто такая Катя Гордеева! Они ещё будут восхищаться моей смелостью, красотой и умом! Они назовут моим именем не только школы, но и улицы. Да что там улицы? Целые города!» — уверяла я себя, пока мы шли по пустым коридорам школы.

— А где же люди? — удивилась я, продолжая путешествие.

— Все собрались и с нетерпением ждут встречи с тобой! — улыбнувшись ответил профессор.

— Где же они могут ждать, если тут только пустые коридоры и нет ни одной двери?

— с недоумением спросила я.

— Ну, как же нет? — не согласился со мной профессор. — Видишь эти светящиеся под потолком маленькие табло? — спросил он, указывая вверх. — Давай-ка подойдём к одному из них, — предложил он. Как только мы подошли, в стене образовался проём. Недолго думая, я шагнула в него. Представшая передо мной картина, совершенно отличалась от того класса, к которому я привыкла в нашей школе. Ни учебных столов, ни стульев, на которых во время урока могли бы сидеть ученики, ни учебной доски не было. В довольно просторном помещении находилось с десяток равноудалённых прямоугольных поверхностей, толщиной не более пяти сантиметров, напоминающих крышку стола. Единственное, что их отличало, это отсутствие ножек. Они просто неподвижно висели в воздухе. Я непонимающе остановилась, и вопросительно посмотрела на профессора. Поняв моё замешательство, профессор подошёл к ближайшему столу и дотронулся до него. Крышка стола тут же засветилась, и на её поверхности появились знакомые мне с детства предметы: нитки, иголки, небольшие отрезки материи.

— Что это? В ваше время дети обучаются шитью? — с удивлением, смешанным с пренебрежением, спросила я.

— Мы проанализировали весь накопленный человечеством опыт, и пришли к выводу, что для человека важнее всего прежде научиться просто выживать. Ты понимаешь меня? — спросил профессор.

— Не очень, — созналась я.

— Наша жизнь очень изменилась. Промышленные производства теперь полностью роботизированы, и люди, в своём большинстве, избавлены от необходимости про-водить целый день на каком-нибудь заводе. Сейчас труд человека носит творческий характер. Люди находятся в постоянном поиске, удаляясь от мест обитания на очень большие расстояния, поэтому вполне возможны такие ситуации, когда человек остаётся один на один с природой, и для того, чтобы не погибнуть в каких-то экстремальных ситуациях, ему необходимы те знания и навыки, которые помогли бы ему выжить. Они очень просты, начиная с того, что человек должен уметь, допустим, добыть огонь, где-то найти себе пищу и приготовить её, построить элементарное жилище, которое укроет его от дождя и холода, изготовить элементарные орудия труда и так далее. В общем, необходимый для выживания перечень знаний и навыков. Причём, это относится не только к тем, кто постоянно путешествует по Земле, но и к тем, кто отправляется исследовать другие планеты.

— Но это же так скучно! — перебила я лекцию Алексея Петровича.

— Скучно? — удивился профессор. — Давненько я не слышал этого слова. В наше время такое понятие ушло из жизни. Вообще! — воскликнул Алексей Петрович и пу-стился в объяснения. — Давай-ка прежде всего разберёмся, что такое скука. Скука по своей сути — это отсутствие интереса к чему-либо, согласна?

— Ну, да, — кивнула я, хотя до сих пор только испытывала это противное чувство, не пытаясь его понять.

— Теперь представим себе такую ситуацию, — продолжил профессор. — Ты находишься в голой степи. Дует холодный ветер, и скоро пойдёт дождь. У тебя есть палатка,

в которой можно спрятаться от дождя, но она порвана, поэтому не сможет тебя защи-тить. Твоя задача состоит в том, чтобы как можно быстрее и качественнее зашить её, иначе ты неминуемо промокнешь и замёрзнешь. Согласна?

— Да, — нехотя согласилась я, — но это же всё теория. — И тут же попыталась ниве-лировать своё согласие, — Я совсем не собираюсь в какую-то степь. Тем более одна.
— Именно в этом-то и заключается главная проблема обучения. То есть, задача со-стоит в том, чтобы сделать процесс обучения максимально интересным. Причём абсо-лютно для всех. И мы этого добились! — с гордостью констатировал профессор, интригующе посмотрев на меня.

— Как? — не удержалась я от вопроса.

— Предельно просто, — стал объяснять профессор. — Мы использовали виртуаль-ную реальность. Мы стали переносить учеников во все воображаемые экстремальные условия. То есть, ты надеваешь специальный шлем и переносишься в голую степь, ис-пытываешь от ветра холод, на тебя надвигаются грозовые тучи и скоро пойдёт дождь, от которого ты промокнешь и замёрзнешь ещё больше. И, что очень важно, ты знаешь, что вокруг никого нет, и некому прийти тебе на помощь и сделать за тебя то, что ты должна сделать сама, быстро и качественно зашить палатку. При таком подходе обучение происходит значительно быстрее, так как ощущения холода будут совершенно естественными, а любителей мёрзнуть я до сих пор ещё не встречал.

— А можно мне попробовать? — спросила я, надеясь поучаствовать ещё в одном эксперименте. Почему я об этом попросила? Да просто потому, что я любила шить, и все платья для моих кукол сшила сама. Но профессор-то этого не знал! Я хотела схитрить и ещё раз удивить профессора, будто бы я необыкновенно талантливая девочка, талантливая во всём, но моя хитрость не удалась.

— Нам надо поторопиться, Катя! Нехорошо заставлять себя ждать, — сказал профессор, но, видя моё огорчение, добавил:

— Не переживай! После встречи мы вернёмся, и ты испытаешь на себе этот обуча-
ющий курс. Можно при желании даже попасть на другую планету, и проверить свои способности в неземных условиях, — успокоил меня Алексей Петрович.

«А вот это как-нибудь без меня! — подумала я, пока мы шли по коридору, — Пусть Верховцев по другим планетам шляется, раз он такой знаменитый, а мне достаточно
и того, что я попала в другое время, из которого неизвестно, как выбираться, и ещё я к маме хочу!» — вспомнила я вдруг. Мне стало так себя жалко, что на глазах стали наворачиваться слёзы и я полностью отрешилась от реальности, к которой меня вер-нули громкие аплодисменты. Я подняла голову и обнаружила, что нахожусь на сцене, которую полукругом окружает огромный амфитеатр. Он был настолько огромен, что мне пришлось задрать голову, чтобы увидеть его верхние ряды. Я растерялась и испугано стала вертеть головой, не понимая, как я сюда попала, и что мне делать дальше. Аплодисменты умолкли и наступила полнейшая тишина, которая ещё больше испугала меня. Я подумала, что на меня сейчас смотрят, как на подопытного кролика, и это очень разозлило и привело в чувство. Профессор стоял рядом и с улыбкой наблюдал за моей реакцией. Поняв, что я пришла в себя, ободряюще кивнул и по-просил:

— Скажи что-нибудь, Катя!

— Что сказать? — спросила я.

— Сначала поприветствуй, а затем расскажи что-нибудь о себе и о вашем времени,

— посоветовал профессор. — Не волнуйся! Говори так, как ты говорила бы со своими одноклассниками, — попытался успокоить меня профессор.

— А как меня услышат без микрофона? — с недоумением спросила я.

— Не переживай! — успокоил меня Алексей Петрович. — В этом зале устроена такая система акустических усилителей, что твой голос услышат абсолютно все, как если бы каждый находился рядом с тобой.

Хорошо сказать: «Не переживай!», а как же тут не переживать. Я ведь никогда ещё не произносила речей, да и о чём рассказывать не представляла. Вспомнив вдруг вы-ступление какого-то дяденьки, которое видела по телевизору, глубок вздохнула и про-кричала:

— Уважаемые дамы и господа!

Не успела я произнести последнее слово, как в зале раздался шум, смех и бурные овации. Такой реакции я никак не ожидала, поэтому замолчала и растерянно устави-лась на профессора. Алексей Петрович смеялся так же, как и все. Наконец, успокоился и сказал:

— Катюша! Милая! Я же тебе говорил, что здесь прекрасная акустика, поэтому не надо кричать. Говори нормальным голосом. Хорошо?

— А почему вы все смеётесь? — поинтересовалась я.

— Такие выражения как «дамы и господа» не используются уже больше ста лет, по-этому всем стало весело.

— А как тогда надо говорить? — недоумённо спросила я.

— Да говори, как умеешь. Мы постараемся больше не прерывать тебя. Продолжай,

— подбодрил меня профессор.

Я собралась с духом и теперь уже более или менее спокойным голосом продолжила:

— Дорогие потомки!
 
Мои слова вновь вызвали бурю аплодисментов, но профессор поднял руку и зал моментально успокоился.

— Здравствуйте!

— Здравствуй, Катя! — многоголосным шелестом ответил зал.

— Вас, наверное, прежде всего интересует вопрос о том, как я сюда попала, но я не могу на него ответить. Не потому, что я что-то хочу от вас скрыть, а потому, что просто не знаю, как это произошло. Ещё два часа назад я находилась на уроках в школе номер три, в третьем «Б» классе, и на большой перемене ссорилась с занудой Витькой Верховцевым.

Я совершенно забыла про свои слова профессору о том, что не знакома с Верховцевым. Увидев удивление на лице Алексея Петровича, вспомнила об этом, но было поздно. Чертыхнулась про себя, но останавливаться и как-то оправдываться не стала:

— После ссоры у меня разболелась голова. Я отпросилась с уроков и просто пошла гулять по городу. Пришла в городской парк. Встретила там незнакомого мальчика, ко-торый предложил мне прогуляться по аллее. Мальчик потом куда-то исчез, а я вдруг оказалась здесь. Вот и вся моя история, — закончила я и замолчала.

Аплодисментов не последовало. Да я их и не ожидала. Чему тут аплодировать? О чём говорить дальше я не знала, но тут прозвучал вопрос:

— Катя! Меня зовут Виктором. Мне очень интересно узнать что-нибудь о вашем ге-роическом времени. Мы вроде бы много о нём знаем, но услышать всё из уст очевидца было бы куда интереснее. Расскажи нам, пожалуйста, что-нибудь из твоей собственной жизни? — голос мальчика звучал так, будто он находился совсем рядом, но рядом-то никого не было. Я стала удивлённо озираться по сторонам и обнаружила на самом верху того, кто обратился ко мне с вопросом. Он каким-то удивительным образом увеличился до таких размеров, что я могла хорошо его разглядеть. Лицо показалось мне подозрительно знакомым. Я внимательно смотрела на него, пытаясь вспомнить, кого он мне напоминает. Гадала до тех пор, пока мальчик издевательски не подмигнул. Тут-то всё и встало на свои места. Конечно же это был Верховцев! Вроде бы и не совсем он, но в том, что я не ошибалась, сомнений никаких не осталось. Нутром чуяла. Как я могла подумать, что этот зануда оставит меня в покое? Сколько раз меня предупреждала бабушка: «Не будь такой простодырой!». А я? Хотя предупреждала она меня, конечно, по поводу моей постоянной уверенности в том, что можно не учить уроки на завтра, если сегодня меня вызывали к доске, или не пылесосить, потому что мама придёт с работы поздно и не обратит на это внимание, и так далее. В общем, по поводу всех моих постоянных «авось». Я только отмахивалась, поэтому так же, как и наш непослушный кот Васька, частенько попадала в неприятные ситуации. Но это меня ничему не учило. Я хорошо помню папины слова о том, что умный учиться на своих ошибках, а мудрый на чужих, но мне-то до этого какое дело? Я ведь — Екатерина Гордеева! Вы только послушайте, как звучит! Да у меня папа — лучший лётчик на свете! А вы как думали? Может именно поэтому единственным и неизменным ответом на все попытки хоть как-то образумить меня было: «Да отстаньте вы от меня! И без вас всё знаю!». Вслух я, конечно, этого никогда не говорила, так как знала, что, хотя мой папа и лучший на свете лётчик, ремень с его брюк иногда спускается с небес на нашу грешную землю.
  Вот и сейчас. Увидев это издевательское подмигивание, я совершенно потеряла над собой контроль и меня, что называется, понесло в разнос:

— Да, Витя! Ты прав! Нашу жизнь действительно можно было назвать героической, хотя мы ничего выдающегося в ней не видели. Мы привыкли к ежедневному подвигу.
Я помню, как мы под палящим солнцем, в дождь, снег, ужасные морозы и метели, каждый день ходили в школу; как мы засиживались до полуночи за выполнением домашнего задания; как мы наводили порядок в своей комнате и мыли посуду. И мы не стремились к славе, Витя. Мы были скромны. Мы знали, что имена многих так и останутся неизвестными, но это не останавливало, потому что у нас была одна цель — сделать всё, чтобы жизнь будущих поколений была лучше нашей, — на одном дыхании выпалила я, глядя на Верховцева. Я видела, как его глаза от удивления округлялись всё больше и больше, поэтому, несмотря на оглушительные аплодисменты, продолжила свою пламенную речь:

— Да! Нам было непросто. Нам было непросто, потому что многие хотели нас сбить с правильного пути. Я не буду называть вслух их имена, — сказала я, и ткнула пальцем в сторону Вити, от чего тот испуганно отшатнулся, — но я надеюсь, что им сейчас очень стыдно и горько за то, что они делали. Не на тех напали, Витя! — отчеканила я, потом почему-то подпрыгнула, топнула ножкой, выставив при этом одну из них вперёд, а руки развела в стороны. Словом, закончила свою речь также, как заканчивают русский народный танец, который мы готовили для школьного концерта. Этот неожиданный поступок вызвал бурю восторга, смеха и шквал аплодисментов.
  Я не очень понимала, что наговорила, и почему моя речь вызвала такой восторг, но была на вершине счастья. Представьте себе, что я чувствовала. Совсем недавно на меня никто не обращал внимания. Надо мной насмехались все, кому не лень; лучший мой друг после мытья посуды, Витя Веховцев, читал бесконечные морали, а тут всеобщее признание моих заслуг. Каких? Да какая разница? Тогда меня совершенно не интересовало то, что на самом деле никаких моих заслуг не было и не предвиделось в ближайшем будущем. Мне аплодировали, и я купалась в этих овациях. Я утонула в этом восторге. Я расплылась в улыбке и закричала:

— Я вас всех безумно люблю!

Моё признание было совершенно искренним. Находящиеся в зале почувствовали эту искренность и ответили мне новыми овациями. Мой разум от этих аплодисментов
и криков, видимо, окончательно помутился, потому что я, подняв вверх руку, также, как до этого делал профессор, и дождавшись тишины, продолжила:

— Дорогие друзья! Предлагаю в память о нашей встрече присвоить школе новое имя! Я ожидала новых аплодисментов, но зал почему-то насторожено замолчал. Я поду-
мала, что все ждут продолжения, поэтому сказала:

— Предлагаю назвать школу именем Екатерины Гордеевой!

Зал продолжал безмолвствовать. Воцарилась неловкая тишина. Молчали все. В том числе и я. До меня начало доходить, что я сморозила что-то не то, но очень не хотелось в этом признаваться. Молчание мало-помалу начало перерастать в недовольный шум, но тут на помощь пришёл Алексей Петрович:

— Дорогие друзья! Пусть вас не смущает предложение Кати. Я думаю, что она пред-

лагает назвать школу её именем, потому что является первой из предков, с которым
удалось встретиться, так сказать, лично. Кроме того, хочу вас уведомить, что Катя обладает уникальными способностями. Поистине уникальными. Вы прекрасно знаете, что для прохождения курса управления мыслью необходимо длительное время. На моей памяти нет никого, кто бы овладел этой техникой ранее, чем через год
с начала обучения. Вы согласны со мной? — спросил профессор, обращаясь к залу.

— Да-а-а… — одобрительно загудели собравшиеся.

— Так вот, — продолжил Алексей Петрович, — Катя, по всей видимости, обладает этой способностью от рождения.

После слов профессора в зале раздался гул недоверия. Поняв это, профессор поспешил подтвердить сказанное:

— Дорогие друзья! Я бы и сам не поверил этому, но я учёный и просто не имею права не доверять тому, чему был свидетелем. Да, да! Я лично присутствовал при том, как Катя силой мысли включила обеззараживающий ионизатор. И смею вас заверить, что я ей в этом совсем не помогал. Она всё сделала сама. Я просто предложил попробовать. Она попробовала, и у неё получилось! С первого раза! Представляете? Но не стану скрывать и чувства озабоченности, а может даже и грусти, которое вызвало во мне это событие. Вместе с искренним восхищением меня посетили и другие, увы, не совсем радостные мысли? Я подумал о том, что мы, по всей вероятности, очень мало знаем о наших недалёких предках. И ещё я подумал о том, что способности Кати могут быть отнюдь не уникальными. То есть, я хочу сказать, что такими способностями могли обладать многие наши предки. Вы понимаете, что это значит? — обратился профессор к приумолкшему залу. — Это значит, что с течением времени способности человека снижаются. Но, это только теория, поэтому не стоит расстраиваться раньше времени! А сейчас я попрошу Катю продемонстрировать свои уникальные способности. Ты согласна, Катя? — обратился ко мне профессор.
Я поняла, что наступил мой звёздный час. Сейчас или никогда!

— Что я должна сделать, Алексей Петрович? — скромно спросила я.

— Что? — растерялся профессор, подумал и предложил, — а давай-ка зажги этот светильник, — предложил он, указав на выпуклость в стене. — Он довольно прост в управлении, но этого будет вполне достаточно.

— А может я лучше станцую, Алексей Петрович? — заговорщически прошептала я. Звёздный час наступил, но я не забыла, что мне говорил Верховцев, и очень боялась опозориться. — Или стихи расскажу? Или станцую и спою, а? Всё вместе? А?
— Зачем? — удивился Алексей Петрович.

— Я щас! — перебила я профессора. Не дав ему опомниться, сняла с себя школьный рюкзачок. Порывшись в нём, вытащила большой носовой платок, развернула его, взя-ла за уголок, подняла вверх правую руку, левую упёрла в бок, притопнула ножкой, стала, притоптывая, кружиться вокруг изумлённого профессора, и запела:

— Во поле берёзонька стояла. Во поле кудрявая стояла. Люли, люли стояла. Люли, люли стояла.

Увидев мои выкрутасы, зал пришёл в изумление, а затем восторженно зааплодировал. Я воодушевилась, и стала кружить вокруг несчастного профессора с ещё большей скоростью и громко петь. Профессор, ставший поневоле берёзкой, с недоумением крутил головой, наблюдая за моими па. Я вполне допускаю, что хитрость удалась бы, знай я хотя бы все слова этой народной песни, но я, увы, их не знала, поэтому повторяла одно и тоже, как испорченная пластинка. Шумные овации стихали и постепенно перерастали в возмущённые выкрики: «Знаем мы, кто такая Гордеева! Гнать её поганой метлой!». Я лихорадочно искала выход, но в голову ничего не приходило. Все родившиеся и не родившиеся мысли в панике сбежали, не сообщив куда. Осталось одно упрямство, поэтому я продолжала нелепо топать ногами и петь одно и то же. Наконец, я остановилась. Не от недовольного гула, нет. Я просто устала, запыхалась и охрипла. Я дышала как загнанная лошадь и смотрела на изумлённого профессора. Повернуть голову к недовольному залу не хватало смелости. От отчаяния и бессилия стали наворачиваться слёзы. Поняв, что моя мечта, мой звёздный час, не успев родиться, умерли; осознав, что пути назад нет, я зарыдала в голос, схватила свой школьный рюкзак, накинула на плечи, и, прокричав: «Ах, вы так? Над предком смеётесь?», бросилась со всех ног из зала. Вернее было бы сказать, бросилась наутёк. Вот вам наглядный пример того, как инстинкты приходят человеку на помощь. Вместо вселенского позора я свалила всю вину на ни в чём не повинных людей. Пусть даже и потомков. Какая разница? Мне казалось, что я выкрутилась из практически безвыходного положения, но радости от этого не испытывала никакой. Напротив. Слёзы обиды застилали глаза, и я, не разбирая дороги, бежала и бежала.

Катя попадает в параллельный мир, где люди живут по её заветам

Остановилась я только тогда, когда совсем выбилась из сил. Прислонилась к дереву
и так и стояла, переводя дух. Когда немного успокоилась, обнаружила, что это было то самое дерево, от которого аллея разделялась на две дороги. Отошла от него на не-сколько метров, и пошла по дороге с выбоинами и ямами. Зачем? Не знаю. Не стоять же на одном месте, в самом деле? Да я вообще не думала тогда о том, куда и зачем иду. Думала, что мне очень повезло вовремя сбежать из будущего, иначе бы окончательно опозорилась. Да не просто сама опозорилась, а опозорила бы в своём лице всех пред-ков. А так они вполне могут предположить, что я действительно обладаю какими-то гениальными способностями. И самое важное здесь не в том, что они никогда в этом не убедятся, а в том, что у них не будет повода стыдиться своих предков. Хоть в этом был какой-то плюс. Всё в этой истории вроде бы сложилось как нельзя хорошо, если бы не одно «но». Стыдно признаться, даже самой себе, но мне не давала покоя зависть. Мне было бесконечно жаль, что школа так и будет носить имя Верховцева. А как бы здорово звучало: «Школа имени Екатерины Гордеевой»! Вы только вслушайтесь в музыку этих слов: «Школа имени Екатерины Великой». Утешало одно — Верховцев никогда не узнает, что его имя в будущем будет носить наша школа. Если, конечно, я не проболтаюсь, в чём я совсем не была уверена. А, если даже и проболтаюсь, то и в этом нет ничего страшного. Кто же мне поверит? Посмеются в очередной раз, да и только, а Верховцев подумает, что я подлизываюсь.
  Так я и шла, погружённая в свои мысли, не очень разбирая дороги, пока не осту-пилась, и, потеряв равновесие, не грохнулась на землю. Ударилась не сильно, но был повод очередной раз поплакать, чем я воспользовалась. Девочка я, в конечном счёте, или нет? Разревелась во весь голос, и причитала до тех пор, пока не услышала в лесу приближающийся шум. Из ближайших кустов появились две необычные обезьяньи головы. Почему необычные? Необычные были не сами головы, а глаза. Глаза были явно человеческие. Они с любопытством уставились на меня и какое-то время внимательно рассматривали. Затем одна из обезьян повернула голову к другой и удивлённо спросила на чистейшем русском языке:

— Ты что-нибудь понимаешь?

— Не-а, — повертела головой та, к которой обратились с вопросом.

— Я — тоже, — сказала первая обезьяна, повернулась ко мне и спросила:

— Ты откуда взялась, чудо заморское?

— А вы откуда? — в свою очередь спросила я.

— Из леса вестимо, — невозмутимо ответила обезьяна и замолчала, ожидая, видимо, моих разъяснений.

— Я — Катя! — назвала я своё имя. Я не видела почему-то ничего удивительного
в том, что обезьяны разговаривают по-человечески. Разговаривают, значит так нуж-но. А поговорить, сами знаете, я большая охотница. Хоть с обезьянами! В честь чего я должна отказывать себе в удовольствии? Вот и сказала то, что обычно говорят люди при первом знакомстве. Посчитав, что ответила на поставленный вопрос, замолчала и с любопытством стала рассматривать вышедших на дорогу животных. Хотя животными их можно было называть только до тех пор, пока они полностью не вышли на открытое пространство. Меня совершенно сбило с толку то, что они были одеты почти также, как иногда одеваюсь и я — кроссовки, лосины и маечки. Но и не только это. Как и у всех нормальных обезьян, их лица, руки, и ноги, в общем всё тело, что не спрятано под одеждой, было покрыто волосами. Удивительно было то, что волоса были разноцветными

— красными, синими, жёлтыми, зелёными. И не было в этой окраске какого-то порядка. Как на картине какого-нибудь абстракциониста. «Кто ж они в самом деле? Из цирка что ли сбежали?» — пришла в голову первая мысль, которую я тут же отбросила: «Обезьяны, пусть даже из цирка, разговаривать не умеют! Это даже я знаю!»

— Ну, чего расселась? — спросила та, что была повыше ростом, прервав мои размышления.

— Я споткнулась и упала, — объяснила я.

— И что с этого? Так и будешь здесь валяться? — спросила та, что пониже.

— Нет, конечно, — сказала я и поднялась на ноги.

— Так-то лучше, — похвалила первая, — пойдём-ка побыстрее. Нас уже ждут.

— Кто ждёт? — удивилась я.

— Твои почитатели и последователи, — ответили разом девочки-обезьянки. Почему я решила, что это девочки? Потому что они были примерно одного роста со мной, а у одной даже красовались косички.
  Заявление было настолько ошеломляющим, что я оторопела. Только что я чуть не опозорилась, как вдруг оказывается, что у меня есть не только почитатели, но и после-дователи. Во чудеса! Но, с другой стороны, было совершенно непонятно, почему кто-то вдруг стал моим почитателем, и чего я натворила такого, что у меня появились после-дователи. Без определённости в этих вопросах идти куда-то на встречу с кем-то, пусть даже и поклонниками, я побоялась, поэтому решила прояснить для себя что к чему:

— Ну, уж нет! — решительно сказала я. — Никуда мы не пойдём, пока вы не объяс-
ните, кто вы такие, и что вообще всё это значит! Это, во-первых! Откуда вы знаете, что я — та, которая вам нужна? Это, во-вторых! Может вы меня с кем-то перепутали? И что у вас за вид? Разговариваете как люди, а выглядите, как обезьяны? Это, в-третьих!
— Ты Катя Гордеева, так? — спросила та, что с косичками.

— Да! — изумлённо подтвердила я, и тут же спросила:

— А вы откуда знаете?

— Меня зовут Люськой, — представились «косички», — подружку — Настёной. А о тебе нам профессор сообщил, Алексей Петрович.

Час от часу не легче!

— Профессор? — от удивления я чуть не поперхнулась. — А вы откуда его знаете?

— Он изучает наш язык, — пояснила Люська, — поэтому и знаем.

— Ну, хорошо. С этим вроде бы ясно. А откуда он мог знать, куда я пойду?

— А чё здесь знать? — усмехнулась Настёна. — Идти-то больше некуда. Только сюда.

— Почему только сюда? — не поняла я.

— Если бы ты не была Гордеевой, я бы сказала, что ты просто дура! — ругнулась Люська.

— Почему? — опять не поняла я.

— Да потому что больше негде оказаться! — совсем рассердилась девочка-обезьянка.

— Есть только они и мы. От них ты только что сбежала, поэтому попала к нам. Если захочешь сбежать от нас, попадёшь к ним. Понятно?

— А куда-нибудь посередине попасть нельзя? — с надеждой в голосе спросила я.

— Может и можно, но пока что это никому не удавалось, — грустно призналась Настёна.

— Ты уже пробовала? — догадалась я.

— Да, — нехотя призналась девочка-обезьянка. — Надоело, знаешь, в таком виде ходить, да на деревьях спать.

— Так не спи! — резонно посоветовала я. — Кто ж тебя заставляет?

— Я бы и не спала, да больше негде, — грустно ответила Настёна.

— Ничего не понимаю, — призналась я. — Вы бы рассказали толком, почему вы на обезьян похожи, да спите на деревьях, иначе я ничего понять не смогу.

— Тебе? — возмущённо спросила Люська. — Рассказать той, из-за которой мы так живём, почему мы так живём? Ну, знаешь ли! С такой наглостью я ещё никогда не сталкивалась!

— Погоди, Люська! Погоди! — остановила Настёна подругу. — Она ведь ещё не знает, что именно из-за неё мы так живём.

— Всё! — возмутилась я. — С меня хватит. Или вы рассказываете мне что к чему, или идите к своему профессору… изучать языки.

— Так и быть, — согласилась Люська, — только давай с дороги уйдём, — сказала она, и пошла вглубь леса. Мы с Настёной последовали за ней. Дойдя до большого ветвистого дуба, Люська вдруг, как настоящая обезьяна, в мгновение ока взобралась на него и уселась на большом суку, свесив ноги. За ней последовала и Настёна:

— Нам так привычней, — объяснила она, и, наклонившись, полушёпотом добавила,

— да и не накажут, если застукают.

— Кто накажет? — испугалась я.
 
— Учителя, — так же полушёпотом сказала Настёна.

— Вам запрещают ходить по земле? — удивилась я.

— Не то, чтобы запрещают, — вступила в разговор Люська, — просто это не привет-ствуется. Они так и говорят: «Не приветствуется».

— Да расскажите вы толком, что у вас произошло, иначе мы так никогда друг друга не поймём.

— Ну, хорошо, — согласилась Люська, — слушай. Около ста лет назад сносили старый дом. Перед сносом один из строителей нашёл в пустой покинутой квартире дневник девочки, почитал его, заинтересовался и решил сохранить. Именно с этого момента и начинается история нашей коммуны. Через какое-то время, ознакомившись с содержанием, он поделился со своим другом. Потом его друг переслал по интернету дневник своему другу, и так он стал распространяться по миру. Через какое-то время люди стали объединятся в сообщества, а потом и вовсе решили жить так, как было написано в дневнике.

— Ты хочешь сказать, что это был мой дневник? — догадалась я.

— Да. Это был дневник девочки по имени Катя. Дневник Кати Гордеевой. Ученицы 4 класса школы номер три. У тебя есть дневник? — строго спросила Люська.

— Нет, — призналась я, и тут же попыталась оправдаться:

— Я только что закончила третий класс, и у меня нет пока ещё никакого дневника.

— Значит ты ещё напишешь то, из-за чего мы теперь мучаемся, — горестно вздохнула Люська.

— Что напишу? — испуганно спросила я.

— Сама я дневник не читала, конечно, — призналась Люська, — да и Настёна тоже. Помолчала и добавила:

— Да и вообще, тех, кто его читал, давно нет в живых, потому что одна из твоих главных мыслей гласит: «Не делай того, что тебе делать лень! Лучше вообще ничего не делай!». Потому и не читала!
— То есть, тебе сказали, а ты и поверила? — удивилась я.

— А что мне оставалось? — удивилась в свою очередь Люська. — Проверять тоже было лень. Вот и поверила.

— Ну, хорошо. А что ещё? — не унималась я.

— А ещё ты говорила, что иногда правда может испортить жизнь, — вступила в разговор Настёна, — А если это так, то значит такая правда никому не нужна.

— А какая нужна? — спросила я.

— А я почём знаю? — удивилась Люська. — Я что ли это придумала? Сама придумала,
у себя и спрашивай! Только мы решили, что если не нужна какая-то правда, то зачем она вообще кому-то нужна? Нам было лень разбираться, поэтому решили жить без неё.

— Ну, вы даёте! Как же можно жить без правды? — от удивления я даже присела на траву.

— Очень даже можно, — начала объяснять Настёна. — Мы просто перестали выяс-нять, что правда, а что нет. Что есть, то и есть. А чтобы можно было как-то жить, мы перестали общаться друг с другом.

— А что есть — это не правда? Вы же с Люськой как-то общаетесь? Это правда или нет? — попыталась я поймать Настёну.
 
— Сегодня общаемся, а надоест и перестанем. У нас свобода — делаем, что захотим,

— с ноткой снисхождения объяснила Настёна.

— А что всё-таки делаете? — не унималась я.

— Что хотим! — насупилась Люська.

— А что хотите? — продолжала допытываться я.

— Ничего не хотим! — неожиданно резко ответила Настёна. — Что ты за непонятливая такая? Мы хотим ничего не хотеть! Но главная цель каждого из нас – научиться не хотеть чего-то хотеть! Вот в чём сила и великая мудрость твоего дневника. Усекла? Мы занимаемся нехотением!

Ответ Настёны поверг меня в ступор. Мысли в моей голове резко затормозили, стали налезать одна на другую, и сплелись в какой-то клубок. Я пыталась как-то расплести его, но у меня ничего не выходило. Наконец, из этого клубка сам собой выплелся вопрос, который я тут же задала:

— А почему вы так похожи на обезьян? Раньше ведь таких не было.

— Не было, — согласилась Люська. — Это мы сами придумали. В самом начале. На-доело нехотение, и наши предки решили всё-таки чем-то заняться, потому что сразу перейти к нехотению не у всех хватало сил. Так вот. Пришла в голову одному из наших учёных биологов (были тогда ещё такие среди нас) мысль, что мы должны вернуться к нашим корням. То есть, если мы произошли от обезьян, то и должны быть на них по-хожи не только внутренне, но и внешне. Сначала начали носы протыкать, уши, губы, да вешать побрякушки и всякую дрянь, как дикари. Это ещё в ваше время началось. Этого показалось мало, но надо же было постепенно переходить, поэтому стали всякие рисунки наносить на тело, а потом и до этого дошли, — сказала Люська, указав на волосатую руку, — чтобы полностью соответствовать, понимаешь? — спросила она таким тоном, каким обычно разговаривал со мной Верховцев. Рассказ девочки-обезьянки так потряс меня, что я смогла лишь кивнуть в ответ.

— Хоть это она понимает, — обратилась Люська к подружке и продолжила:

— Изменили какой-то ген, и у нас у всех появились волосы. И жить нам стало на-много веселее.

— Чем же? — поинтересовалась я.

— Когда надоедает ничего не хотеть, занимаемся ловлей блох, — будничным тоном призналась Люська, и добавила, — Хотя блох приходится ловить чаще. А когда слиш-ком много расплодится, только этим и занимаемся.
— Что же вы едите, если ничего не делаете? — спросила я.

— С этим у нас никаких проблем нет вообще, — вступила в разговор Настёна. — Нам каждый день привозят еду в больших кастрюлях. Мы едим, а пустые кастрюли увозят. И так каждый день.

— А кто привозит? — спросила я.

— Те, от которых ты только что сбежала, — хихикнула Настёна. — Лохи, придурки, быдло, вата и так далее по списку. Так их, кажется, в ваши времена называли.

— Ты хочешь сказать, что те, кто работает, кормят Вас совершенно бесплатно? — удивилась я.

— Ну, да! — самодовольно воскликнула Люська. — Поэтому мы их так и называем. Сама подумай. Кто же в здравом уме будет просто так кормить кого-нибудь? А они кормят! Представляешь? Решили, что каждый человек имеет право на выбор. А чтобы не предаваться вечным спорам и ссорам по этому поводу, тем, кто не хочет работать, было предложено жить отдельно. Мы и согласились. А что нам терять? Так гораздо удобней и выгодней.

— А они вас тоже как-нибудь называют? — поинтересовалась я.

— Ну, да, — нехотя призналась Настёна. — Они нас жалеют и считают больными и несчастными.

Последнее признание видимо огорчило девочек. Они разом спрыгнули с дерева, и пошли вглубь леса, иногда становились на четвереньки и пытались подражать настоя-щим обезьянам. Я молча пошла за ними. Скрыть то, что ходить также, как это делают животные было очень неудобно, не удавалось. Да они и не очень-то скрывали, но всё-таки упорно продолжали становиться на четвереньки. Не выдержав, я спросила:

— Зачем вы это делаете, если вам неудобно?

— Надо соответствовать, — остановившись сказала Люська. — Это обязательно. Иначе, как говорят наши учителя, никакого толку не будет.

— Что-то у вас не складывается, девочки, — засомневалась я.

— Почему это не складывается? — спросила Настёна, остановилась и повернулась ко мне, ожидая ответа.

— Если один из главных принципов вашей коммуны гласит: «Не делай того, что тебе делать лень!», значит совсем необязательно ходить на четвереньках. Вам же это не нравиться, а вы почему-то продолжаете это делать, — объяснила я.

— Без этого никак, — горестно вздохнула Люська.

— Почему? — спросила я.

— Да потому, что для того, чтобы попасть сюда, надо соглашаться выполнять обязательные условия. Иначе не берут, понимаешь? — чуть не плача раздражённо объяснила девочка.

— Что за условия? — спросила я тоном учителя.

— Ну, например, кроме ходьбы на четвереньках, надо обязательно изменять ген, от-вечающий за рост волос. Или не петь человеческие песни, а если уж совсем невтерпёж, то просто орать во весь голос. Но так орать, чтобы не было никакой мелодии. Это, кстати, тоже в ваше время началось. Или, что особенно неприятно, беспрекословно подчиняться учителям. Они сами себя называют гуру, а мы их — дуры, — сказала Люська.

— А откуда взялись эти гуру-дуры? — поинтересовалась я.

— А кто ж их знает? — вступила в разговор Настёна. — Я тут у многих спрашивала. Никто не знает. Говорят, они сами себя назначают учителями.

— Как так сами? — удивилась я.

— А мы почём знаем? — спросила в свою очередь Настёна. — Назначают, и всё тут.

— А разобраться не пытались? — спросила я.

— Лень, — коротко ответила Люська.

— А если вдруг сами захотите стать учителями? — спросила я, остановив жестом де-вочек-обезьянок.

— Не захотим, — разом ответили подруги.

— Почему?

— Лень, — последовал тот же ответ.
 
— Но также нельзя! — возмутилась я. — Как можно подчиняться учителям, которые сами себя назначили учителями. Вы понимаете, что вы делаете?

— Как видишь, можно, — спокойно отреагировала Настёна. — Да и попробуй не подчинись. Сразу без обеда останешься. А если будешь упорствовать, то и на неделю могут голодными оставить.
— На неделю? — уже не шуточно возмутилась я. — Да кто им такое право дал?

— Никто и не давал, — спокойно отреагировала Настёна, — сами себе присвоили.

— И вы не протестовали? — с удивлением спросила я.

— Если хочешь, чтобы тебя не только голодным оставили, но ещё и поколотили, то, пожалуйста, иди протестуй.

— Да это же дикость какая-то! — возмутилась я. — Ну-ка, пойдём разберёмся с вашими учителями!

— Пойдём, конечно! Может на обед ещё успеем, — согласилась Настёна и впервые улыбнулась.

  Чёрно-коричневые зубы девочки выглядели настолько отталкивающе, что попро-сту испугали меня. Между двумя передними верхними зубами зияла дыра, проеденная кариесом. О зубной щётке здесь наверняка давно забыли.
Всё, что я услышала от девочек-обезьянок, было любопытно, но чёрно-коричневые зубы расстроили. А может и испугали. Почему? Не знаю. Даже шерсть, растущая на их телах, не казалась такой уж страшной. Скорее всего потому, что эти гнилые чёрно-ко-ричневые зубы наглядно показывали: если что-то гниёт и дурно пахнет, значит проис-ходит нечто очень плохое и неправильное. Но я всячески отгоняла от себя эту мысль. Отгоняла потому, что страшно было не только смотреть на это, но и признаться, что источником всех бед этих девочек послужил мой дневник. То есть, во всём виновата была я, но признаваться себе в этом очень не хотелось.
  Наше путешествие длилось не более десяти минут. Сначала я услышала шум, затем, подойдя поближе, урчание и чавканье. Мы вышли на большую поляну, которая была полна одетых в человеческую одежду обезьян, разбитых на небольшие группы, по три-четыре человека. Я назвала их людьми потому, что до сих пор не могу определить, кем же они на самом деле были. Ещё не совсем обезьянами, но уже и не людьми. Каждая из групп сидела вокруг большой кастрюли, в которой находилась пища. Ели руками. Ни ложек, ни тарелок не было. Еда сопровождалась чавканьем, урчанием и мелкими стычками.

— Настёна, — шёпотом обратилась я к одной из сопровождавших, — а где же тарелки, ложки, столы и стулья?

— От этого давно отказались! — ответила девочка-обезьянка.

— Почему? — спросила я.

— Потому что с самого начала никто не захотел мыть посуду и убирать со столов. Главный-то принцип не забыла? Через какое-то время наша столовая под открытым небом превратилась в свалку грязной посуды и рассадник микробов, поэтому, испу-гавшись эпидемий, решили от посуды отказаться. И мороки меньше, и для здоровья полезней.

— Ну, девочки, вы и даёте! — упрекнула я всё это странное сообщество. — Эдак совсем одичать можно.
 
— А какая разница? — безразлично отреагировала Настёна. — Главное-то в чём? Не хочешь делать и не делай! Вот в чём главное. Сама же говорила!

— Говорить-то, может, и говорила, но не до такой же степени! — стала оправдываться я.

— А про разные там степени нам ничего не известно, — отрезала Люська и угрожа-юще спросила:

— К чему нам все эти степени? Ты нас что, учить что ли будешь?

— Ну уж нет, — замахала я руками, — и так научила. Куда ещё?

— Вот именно, — угрюмо проворчала Люська. — Как изменить ген, чтобы выросли волосы придумали, а как обратно вернуть человеческое тело, нет. Думаешь среди нас мало таких, которые одумались и хотели бы вернуться обратно?

— Не знаю, — совсем растерялась я. — Я, почему-то думала, что вы все счастливы. Вы ведь делаете, что хотите. Что может быть лучше?

— Мы были бы счастливы, если бы понимали последствия того, чего хотим, — всту-пила Настёна. — А так… — горько вздохнула девочка-обезьянка, махнув в отчаянии ру-кой, — влипли как кур во щи, а как вернуться обратно, не знаем.

— Так спросили бы! — воскликнула я.

— У кого? — разом отозвались подружки.

— У ваших учителей, — недоумённо посмотрела я на девочек, — у кого же ещё. Они на то и учителя, чтобы знать на всё ответы.

— Спрашивали уже, — уныло сказала Настёна, — больше не хотим.

— Почему?

— На неделю голодными остались, потому и не хотим, — обречённо сказала Люська.

— Ну, я им покажу, — разозлилась я. — Это же беспредел какой-то!

— Кому? — спросила Настёна.

— Учителям вашим, кому ещё! — решительно воскликнула я.

— Учителям? — хором спросили девочки.

— Они ведь лишают вас возможности делать то, что вы хотите. Неужели вы не понимаете? — с раздражением спросила я.

— Ну, что ж. Спроси, если ты такая смелая, — усмехнулась Настёна и, подняв руку, указала, — вон они, учителя. Те, что за столом под дубом сидят.

Я посмотрела туда, куда указывала рука девочки, и увидела в конце поляны группу людей, сидящих за столом. До них было довольно далеко, но не настолько, чтобы не увидеть, что едят они из тарелок, пользуясь вилками и ложками, а сами сидят на сту-льях, как это принято у людей. Но удивило меня не это, а то, что они были простыми людьми. То есть, их тела не были похожи на тела обезьян.
  Возмущению моему не было предела, поэтому я оставила девочек-обезьянок одних
и решительно направилась в сторону учителей. Я уже почти достигла стола, когда раз-дался ужасно громкий скрип. Как будто разом открыли тысячи старых перекошенных дверей. Я замерла от испуга и стала озираться, пытаясь выяснить, где находится источник скрипа, но ничего не могла обнаружить до тех пор, пока не обратила внимания на учителей. Их было четверо. Три женщины и один мужчина. Все они стояли на коленях рядом со столом и, подняв руки вверх, устремили свои испуганные взоры куда-то ввысь. Я подняла голову и обомлела. Примерно четверть неба было открыто подобно форточке, или, скорее всего, подобно дверце на часах-кукушке, а из этого проёма выглядывала огромная голова с удивительно знакомыми чертами лица и молча наблюдала за происходящим. Я онемела от удивления. Мой язык прилип к нёбу и не было сил открыть рот. Вернее, не было сил закрыть его. Так я и стояла, открыв рот, пока не услышала голос, от которого затряслась земля:

— Ну, что Гордеева? Любуешься на дело рук своих?

Возмущение вернуло мне способность разговаривать, и я что есть мочи закричала:

— Опять ты? Ты чего лезешь, куда тебя не просят?

— Мне тебя жалко, Гордеева. Да и не только тебя! Видишь, сколько у тебя после-дователей? Все они думали также, как и ты. Все они думали, что хвастаться, врать и фантазировать, это лучше, чем учиться делать что-то полезное. Все они думали, что, главное в том, чтобы никто не узнал, что они на самом деле ленивые и ни к чему не стремящиеся люди. Все они, также, как и ты, больны, и болезнь эта заразна, поэтому их и поселили отдельно, Гордеева.

— Всё ты выдумываешь, Верховцев! Это ты — зараза! Зараза, от которой нет спасения. Ни в настоящем, ни даже в будущем! Тьфу на тебя! Скройся с глаз моих, постылый!

— Будь, по-твоему, чемпионка мира по хвастовству, — согласился Верховцев.

— Какая я тебе чемпионка по хвастовству? — попыталась возразить я, но голова Вер-ховцева исчезла, а проём в небо захлопнулся с ужасным грохотом, вслед за которым засверкали молнии и раздались ужасающие раскаты грома. С небес на землю настоящими потоками обрушился ливень. Я промокла в мгновение ока, и бросилась бежать, пытаясь укрыться от ливня. Дождь был настолько сильным, что я в двух метрах впереди себя ничего не видела. Вся земля стала покрываться водой, которая постепенно превращалась в бурный поток. Я сопротивлялась, сколько было сил, но поток подхватил меня и понёс. Я потеряла сознание.

Катя становится чемпионкой мира по хвастовству

Очнулась я в Санкт-Петербурге. Я никогда там не бывала. Всё, что знала об этом пре-красном городе, мне рассказывала мама. Не знала ни названия улиц и площадей, ни их расположения. Ничего не знала о достопримечательностях города, о музеях и театрах, об исторически значимых местах. Всё, что сохранилось в моей памяти, это только воспоминания мамы о чём-то далёком и прекрасном, поэтому очень удивилась, когда оказалась в Санкт-Петербурге на Набережной Шмидта. Удивилась я не тому, что на-ходилась там, а тому, что, во-первых, выступала там в роли гида, а, во-вторых, знала все названия улиц и площадей. Мы шли вдоль Невы, и я рассказывала ребятам, участникам всемирного конкурса, об истории города, зданий и улиц, не понимая, откуда я всё это знаю. Конкурс был всемирный, но это был финал, в котором участвовали победители различных международных соревнований. Я знала, что также участвую в этом конкурсе и претендую на победу. Ребята очень внимательно слушали. Не могу объяснить почему, но все они, хотя и были представителями разных континентов, прекрасно понимали меня. Когда мы подошли к Литейному мосту, я стала им рассказывать не об истории моста, а о своём папе. Я рассказала о том, как мой папа, лучший на свете военный лётчик, сумел на самом большом военном самолёте, который ещё называют «Белым лебедем», пролететь под этим мостом. Мы с мамой видели это сами, когда гу-ляли по набережной. Когда папа пролетал под мостом, мы очень обрадовались и помахали ему руками. Папа тоже заметил нас и решил помахать нам крыльями, но крылья были такие большие, что одно из них зацепилось за мост и отвалилось. Но папа, как лучший лётчик на свете, не дал самолёту упасть, и, несмотря ни на что, с одним крылом смог долететь до аэродрома и удачно приземлиться. Он долетел бы даже в том случае, если бы отвалились и оба крыла, потому что он лучший. За героизм папу наградили орденом, но без последствий всё-таки это не осталось. Этим летом мы должны были поехать отдыхать летом в Крым, но теперь не сможем этого сделать, так как с папы начали высчитывать деньги за отвалившееся крыло. Мы проходили мимо дома Департамента Уделов, когда я рассказывала эту историю. Его ещё называют домом Кариатид. Кариатиды, если кто не знает, это скульптуры женщин, которые или украшают здания, или служат опорой для каких-то его элементов, например, балконов. Я рассказывала ребятам о своём папе, когда совершенно отчётливо услышала громкий голос, доносившийся откуда-то со стороны здания. Я повернула голову и увидела, как одна из этих каменных женщин сказала своим подругам:

— Всё, девочки! — говорит. — Баста! Нет больше сил терпеть это враньё и хвастов-ство, — сказала она, обращаясь к своим подругам. — Без порки крапивой здесь никак не обойтись. Как наши предки лечили эту болезнь, так и мы поступать будем. Продержитесь тут без меня, пока я за лекарством сбегаю?

— Продержимся! — хором отозвались подруги.

Я принимала всё происходящее за какую-то галлюцинацию до тех пор, пока не ус-лышала грохот. Обернулась и увидела, как та женщина, которая говорила, спрыгнула со своего места на мостовую и помчалась куда-то по улице. Удивительнее всего было не то, что каменная женщина может разговаривать и двигаться, а то, что этого кроме меня никто не видел и не слышал. Я смотрела на ребят и понимала, что они ничего этого не замечают, и это было странно. Мы пошли дальше, и я перестала обращать внимание на удалявший грохот, который производила убегающая женщина. То, что разговор женщины не был галлюцинацией, я поняла только тогда, когда затихший грохот возник снова. Я обернулась и увидела в квартале от нас каменную женщину, которая неслась в нашу сторону, подпрыгивала на бегу и потрясала вытянутой вверх рукой, в которой держала крапиву. Как я поняла, что это крапива? Так и поняла. Крапиву разве с чем-нибудь можно спутать? Я поняла, что ничего хорошего мне это не сулит, особенно тому месту, на котором мы сидим. Ожидать, когда кариатида приступит к лечению, я не стала. Не в моих это правилах! Извиняться перед зарубежными гостями времени не было, поэтому я молча бросилась наутёк. Бежала, не разбирая дороги, и не обращая внимания на людей. Мне казалось, что замерло само время, так как я вдруг обнаружила, что бегу уже по проселочной дороге. Я не могла позволить себе остановиться, потому что топот гнавшейся за мной кариатиды не утихал. Но то, что он не становился громче, ободряло и вселяло в меня новые силы, хотя пот не застилал мои глаза, и усталости я, почему-то, не чувствовала совсем. Может от страха? Наверное. Куда я бегу, я не знала. Куда люди бегут от страха? Куда глаза глядят. Туда же бежала и я. У меня не было времени остановиться и подумать об этом, а думать на бегу неудобно, так как мысли трясутся, стукаются от тряски и рассыпаются. Каша в голове какая-то образуется. Самая большая опасность этого состояния заключалась в том, что мысли могли к этому при-выкнуть, и потом рассыпаться просто так, в состоянии покоя. В общем, бегу, да и всё тут. Куда? Зачем? Какая разница? Бегу, а топот кариатиды гонит меня всё дальше и дальше. Какое-то время спустя я увидела впереди погранпереход и пограничников, охранявших его, и проверявших документы у граждан, которые хотят пересечь границу. Какая я всё-таки, оказывается, хорошая бегунья. Э-эх! Знал бы об этом наш учитель физкультуры. Вот удивился бы. Пограничники, увидев меня, стали отодвигать скопившихся граждан, очищая мне путь. Кто бы знал, как я им была благодарна за это! Граждане начали возмущаться, но успокоились, когда услышали, что им сказали пограничники:

— Успокойтесь, граждане! Это новая чемпионка мира по хвастовству. А поскольку для лжи границ не существует, просьба не препятствовать. Пусть себе бежит! Сами знаете, что хвастунов и вралей у нас в стране и так предостаточно. Зачем нам ещё чемпионка мира?

— То, что для лжи границ не существует, давно известно, но она ведь чемпионка мира по хвастовству. — возразил какой-то юноша. — Зачем же нам разбрасываться чемпионами мира? — недоуменно спросил он.

— Разница между ложью и хвастовством только в том, что ложь искажает любую действительность, а хвастовство чаще всего является искажением действительности относительно самого человека, когда он приписывает себе какие-то заслуги, возмож-ности, преувеличивает свои умственные способности и так далее. Но суть хвастовства и лжи одна — искажение действительности. Ты понял? — пояснил пограничник удивлённому мальчику. Мальчик согласно кивнул головой.
Услышав это, граждане моментально успокоились и расступились, а одна сердо-больная женщина передала мне даже бутылочку с водой со словами:

— Беги, милая, беги! Нечего тебе у нас делать!

Ей вторила другая:

— Смотри ты на неё! Такая молодая и красивая, а, поди ж ты, уже чемпионка по хвастовству, — качая головой из стороны в сторону, горестно говорила какая-то бабушка.

— Ложь всегда кажется прекрасной и убедительной, пока её не настигнет правда!

— заметил какой-то дядька. Это были последние слова, которые я услышала, но не об-ратила на них никакого внимания. Не до того мне было.
«Какие замечательные люди живут в нашей стране! И пожалели меня, и дорогу уступили, и водички дали!» — с благодарностью подумала я. Но больше всего мне по-нравилось, что меня назвали красивой. Об остальном думать было некогда, но слова о том, что меня всё-таки могут догнать, подстегнули, и я решила удвоить свои усилия, потому что топот каменной женщины раздавался где-то совсем рядом. Скорость моего бега увеличилась настолько, что мимо меня, как в кино, стали мелькать города и деревни, леса и поля, пока я не увидела впереди большой аэропорт. Я перепрыгнула через двухметровый забор и побежала по взлётной полосе к самолёту, который уже готовился к вылету. Трап убрали, так как посадка была закончена, но дверь в самолёт была ещё открыта. Я понимала, что мне надо во чтобы-то ни стало попасть в самолёт, иначе кариатида настигнет меня и экзекуция станет неотвратимой. Такое развитие событий меня никак не устраивало. Когда я подбегала к самолёту, я увидела на том месте, где обычно находится трап, гимнастический трамплин. Недолго думая, я подбежала и прыгнула на него. Трамплин спружинил, и я, словно снаряд, выпущенный из пращи, влетела в дверь самолёта. Я в очередной раз пожалела, что этого не видел наш учитель физкультуры. Во время полёта, кувыркаясь в воздухе, увидела, как на трамплин прыгнула кариатида. Трамплин не выдержал её веса, сломался, и она покатилась по взлётному полю. Моей радости не было конца. Между тем самолёт взлетел, и я подумала, что, наконец-то, ка-риатида отстала от меня навсегда. Всё было прекрасно, кроме одного — самого полёта, потому что он был какой-то необычный. Самолёт, как метроном, раскачивался из стороны в сторону и иногда его так заносило, что, казалось, летит он не прямо вперёд, как обычно это делают все самолёты, а из стороны в сторону, то в левую, то в правую. Но это не беспокоило меня в данный момент. Я лежала на полу, закрыв глаза, и ликовала до тех пор, пока не открыла их и не обнаружила, что надо мной склонились лица людей. Почти все взгляды были суровы и непреклонны. Только в некоторых из них можно было увидеть какое-то нездоровое любопытство и чувство немого восхищения. Я стала ощущать беспокойство от их грозных и неумолимых взглядов. Меня удивляло их странное любопытство. Я понимала, что безбилетник на борту летящего самолёта событие из ряда вон выходящее, но почему этим были так обеспокоены пассажиры? Всё прояснилось только тогда, когда толпа склонившихся надо мной людей заволновалась и раздвинулась. Я увидела пилота, который выглядел более расстроенным и обеспоко-енным, чем все пассажиры вместе взятые.

— Встаньте, Катя! — грустно и вместе с тем строго сказал он.

— Откуда вы знаете моё имя? — удивилась я.

— Кто же не знает чемпионку мира по хвастовству? — спросил он.

— Почему все собрались вокруг меня? — обратилась я к нему с вопросом, продолжая лежать.

— Встаньте, Катя, и я вам покажу, — ответил он.

  Я поднялась и пошла за лётчиком, который направился в сторону кабины пилотов. Когда я вошла вслед за лётчиком в кабину, находящийся там второй пилот, сидевший за штурвалом, испуганно сжался, пытаясь отстраниться от меня, но деваться ему было некуда.

— Зачем вы привели меня сюда? — спросила я у капитана самолёта.

— Смотри! — сказал он и включил монитор. Камера монитора была направлена на хвостовую часть самолёта. То, что я увидела на экране, настолько испугало меня, что я покрылась холодным потом. Схватившись левой рукой за хвост самолёта, в воздухе болталась кариатида. В правой руке она держала крапиву, не желая с ней расставаться, потрясала ей и что-то пела. Кариатида была подобна хвосту воздушного змея, и встречными потоками её относило то в правую, то в левую сторону. Из-за её большого веса хвост самолёта относило вместе с ней. Именно поэтому казалось, что самолёт летит не вперёд, а куда-то в сторону.

— Вы понимаете, в какой критической ситуации мы находимся по вашей вине? — спросил лётчик.

— Нет! — соврала я, хотя прекрасно это понимала.

— Хорошо! — согласился пилот. — Чтобы расставить все точки над i, я обрисую соз-давшееся положение. Наш самолёт, совершающий рейс по маршруту Санкт-Петербург

— Хельсинки — Лондон, рискует потерпеть катастрофу по вашей вине.
 
— А я-то здесь при чём?

— Вы здесь при том, что правда, пока не настигнет вас и не покарает, не отвяжется от вас.

— Никогда? — удивилась я.

— Никогда, — подтвердил пилот. — Поэтому, пока вы находитесь здесь, всем пасса-жирам и самолёту угрожает смертельная опасность.

— Да какая же опасность, когда она находиться снаружи и не может попасть внутрь? Вот если бы она находилась внутри, то тогда бы действительно пассажирам угрожала опасность, — сказала я, имея в виду под пассажирами, конечно же, саму себя.

— Ошибаетесь! Если бы она находилась внутри самолёта, то я был бы совершенно спокоен, — возразил пилот, — а опасность заключается в том, что пока она висит на хвосте, он, то есть, хвост, под её весом может попросту отвалиться. Вы меня понимаете?

— Ну и что? Пусть себе отваливается! Полетим без хвоста! — заявила я.

— Самолёты без хвостов не летают! — с отчаянием в голосе произнёс лётчик.

— Как же не летают? — возразила я. — Вот мой папа, например, даже без крыла летал, не то, что без хвоста. А знаете, почему? — с ехидцей спросила я лётчика.

— Почему же, интересно знать? — с такой же ехидцей спросил он у меня.

— Потому что он лучший в мире лётчик! А вы, наверное, просто плохо умеете летать, поэтому и говорите, что нельзя летать без хвоста. — обвинила я пилота.

Услышав от меня этот обвинительный приговор, лётчик со стоном выдохнул, и, прислонившись к стенке кабины, закрыл глаза. Постояв так некоторое время, он открыл глаза и с какой-то усталостью в голосе спросил:
— Тебе об этом сам папа рассказывал?

— О чём? — не поняла я.

— О том, что он без крыла летал.

— Нет. Мой папа скромный, как и все герои, поэтому он мне ничего не рассказывал.

— Тогда, скажи мне, пожалуйста, откуда ты об этом узнала?

— Как откуда? Да об этом все знают!

— Хорошо, — не унимался лётчик. — А все откуда узнали?

— Я им рассказала.

— Ты?

— Да, я.

— А ты откуда узнала? — снова спросил лётчик.

— Странные вы какие-то вопросы задаёте, товарищ лётчик! Да как же мне не знать, если все об этом знают? — с крайним удивлением спросила я. Мои объяснения явно обескуражили лётчика. Ему оказалось не под силу понять то, что мне казалось совер-шенно ясным, поэтому он оставил этот вопрос и спросил меня о другом:

— Итак, твой папа лётчик. Правильно я говорю?

— Да, — подтвердила я.

— А, если он лётчик, то должен уметь прыгать с парашюта. Верно?

— Да, — вновь подтвердила я. — Он мне много раз рассказывал о том, как это надо делать.

— Так это же совершенно прекрасно, — обрадовался пилот. — Это значит, что теоретическую часть прыжков с парашютом ты знаешь.
 
— Конечно, — соврала я в очередной раз, не понимая, что за этим может последовать.

— То есть, если бы возникла необходимость прыгнуть с парашютом, то ты, как и твой папа, смогла бы это сделать?

— Конечно, смогла бы.

— И не испугалась бы?

— Никогда! — опять соврала я. Не зря я всё-таки стала чемпионкой мира. Услышав моё признание, пилот включил громкую связь и, взяв в руки микрофон,объявил на весь самолёт:

— Граждане пассажиры! Довожу до вашего сведения, что на борту нашего самолёта находится чемпионка мира по хвастовству Екатерина Гордеева, которая сделала не-ожиданное признание. Так вот! Спешу вас порадовать известием о том, что мы спасены, граждане пассажиры! Катя рассказала мне, что она, ко всему прочему, является, как и её папа, мастером по прыжкам с парашютом. Катя, вы можете это подтвердить нашим уважаемым пассажирам? — спросил он и передал микрофон мне.
  «Назвался груздём, полезай в кузов». Это раз! «Слово не воробей, вылетит, не пой-маешь.» Это два! «Типун тебе на язык!» Это три. Стоит ли продолжать пословицы и поговорки, которые приводила мне моя бабушка, пытаясь отучить меня от хвастовства? Может и стоило бы, если бы я вспомнила о них раньше, а не сейчас, когда меня, что называется, припёрли к стенке. Теперь вспоминались другие её слова, которые она говорила мне, когда приходила расплата: «Поздно, Катя, пить боржоми!». И ничего не поздно. У меня во рту от волнения всё пересохло, так что боржоми был бы сейчас очень кстати. Я бы обязательно попросила у лётчика попить, если бы он не держал микрофон у моего рта, требуя немедленного ответа. Делать было нечего, и я сказала, что подтверждаю сказанное пилотом. Громкие аплодисменты, переходящие в овации, а также крики «Ура!», и «Молодец!» раздались в салоне самолёта. Когда они несколько поутихли, пилот вывел меня в салон, и аплодисменты и крики возобновились с новой силой.
  Я была на вершине счастья. Ещё никто и ни разу в жизни не был так рад моему появлению. Я готова была на всё, чтобы продлить это чувство. Я находилась в каком-то радостном помрачении. Я не опомнилась даже тогда, когда пилот предложил мне по-казать своё мастерство в прыжках с парашютом, и ответила согласием на его предложение. Бабушкино «Поздно пить боржоми!» стало трезвонить в моей голове только тогда, когда я встала с парашютом за спиной перед открытой дверью самолёта. Протестовать и противиться у меня не было времени. Пилот всунул в мою ладонь железное кольцо со шнуром, уходящим куда-то в ранец с парашютом, сказал: «Дёрнешь за него, и всё будет в порядке!», и, прибавив: «Лети, милая, лети!», подтолкнул меня в открытую дверь. Холодный воздух стал крутить и переворачивать меня в разные стороны, пока я не вспомнила совет пилота и не дёрнула за кольцо. Резкий рывок и одновременный хлопок остановили моё падение. Наступила полнейшая тишина. Я посмотрела в след удаляющемуся самолёту и увидела, как от его хвоста отделилась какая-то тёмная точка и камнем полетела вниз. Я поняла, что это кариатида. Не знаю, по какой причине она это сделала, но то, что нас теперь разделяло гораздо большее расстояние, чем изначально, обрадовало и вселило в меня надежду на то, что я, наконец-то, хоть на какое-то время избавилась от её преследования. Я окончательно успокоилась и стала смотреть на медленно приближающуюся землю. Даже представить себе не могла, насколько прекрасна наша земля, если смотреть на неё с неба. Папа, конечно, рассказывал об этом, да
и по телевизору не раз показывали, но ни рассказы папы, ни телевизионные картинки даже отчасти не могли передать ту красоту, которая открылась перед моими глазами. Я наслаждалась этим зрелищем до тех пор, пока не смогла разглядеть то, что находилось подо мной. Открывшаяся картина совсем не обрадовала. Я спускалась на парашюте прямо в болото. Я знала, что, натягивая стропы, можно как-то управлять парашютом, но как это делать на практике, не имела понятия. Только сейчас на собственном опыте я поняла, насколько велика разница между тем, что ты говоришь, что будто бы умеешь что-то делать, и тем, что ты умеешь делать в действительности. Меня охватила паника. Я была одна и помочь мне было некому. Я знала, что болото — очень опасное место, и, не зная брода, в нём можно утонуть. Я стала кричать что есть мочи, хотя и понимала, что меня никто не услышит. Я кричала от страха и бессилия до тех пор, пока не плюхнулась в зловонную жижу. Я очень боялась болота, не понимая, что мне очень повезло, и, что оно, скорее всего, спасло мне жизнь, так как я даже представить себе не могла, какими были бы последствия моего приземления на твёрдую землю, в лесу или в горах. Итак, мои страхи закончились неожиданно приятным приземлением. Я по грудь погрузилась в теплую дурно пахнущую жижу. Парашют, спускавшийся вслед за мной, под действием ветра отклонился в сторону, вытащил меня из болота, и, протащив несколько метров по его поверхности, сложился и опал. Как только это случилось, я стала опять погружаться в трясину. Не помню каким образом, но я сумела освободиться от парашюта и сбросить с себя парашютный ранец. Я опять погрузилась по грудь в болото, но на этом моё погружение прекратилось и, ощутив под ногами земную твердь, немного успокоилась и попыталась осмотреться. Повернула голову вправо и увидела, что метрах в пяти от меня из болота вынырнула какая-то тварь очень похожая на пиявку, но огромных размеров. Пиявки, которыми лечилась моя бабушка, были раз в сто меньше той, что появилась на поверхности болота. Это чудище, извиваясь всем телом, направилось в мою сторону, но вдруг остановилось примерно в метре от меня, подняло свою безглазую голову и заорало человеческим голосом: «Полундра! Спасайся, кто может!», и бросилось наутёк. То, что слово «полундра» означает «берегись», я знала из старого фильма о моряках, но не понимала, какое это может иметь отношение ко мне. Я не имела представления, какие живые существа населяют болото, и, не видя их на поверхности, даже не подозревала о их существовании. Моему удивлению не было конца, когда увидела, какое шевеление и бурление началось вокруг меня после крика пиявки. Было такое впечатление, что болото вокруг меня закипело, и граница этого кипения стала расширяться, удаляясь от меня. Даже комары, которые поначалу стали собираться надо мной, превращаясь в целую тучу, после этого возгласа отринули в сторону, и запищали человеческим голосами: «Она заразна! Она заразна! Без Комарища никак не обойтись!». Услышав это обвинение, я почувствовала себя оскорблённой:

— Это я-то заразная? — возмутилась я, и закричала, обращаясь к комарам:

— Да что вы себе позволяете? На себя бы посмотрели! Паразиты! Кровопийцы! — обрушилась на них с обвинениями. Я стала обвинять их во всём, что только приходило

в мою голову и никак не могла остановиться. Я не замолчала даже тогда, когда туча комаров раздвинулась и из неё показался огромный комарище, величиной с малень-кую птичку колибри. Этот монстр скорее напоминал маленький истребитель, нежели комара. Пожужжав некоторое время, готовясь, видимо, к атаке, он ринулся вперёд. Я замолчала только тогда, когда он вонзился своим длинным жалом в мой язык. Боль была такая, что у меня на мгновение перехватило дыхание. Я до сих пор помню, как он воткнулся в мой язык и, оставив в нём своё жало, мгновенно исчез в туче комаров. Я до сих пор помню это жало, которое качалось на моём языке, как былинка в поле на ветру. «Ах, бабушка-бабуля, как же ты была права!» — вспоминала я сквозь слёзы, вытаскивая жало из моего языка. Вот и пришёл тот типун, о котором она так часто говорила. Не знаете, что такое типун? Это рана на языке, которая появляется в результате травмы или инфекции. У меня же всё было одновременно — и травма, и инфекция. Мой язык так распух, что перестал вмещаться во рту. Я не могла разговаривать и только жалобно скулила, но пожалеть меня было некому, поэтому, как обычно, жалела себя сама, не понимая, почему на меня свалилось столько несчастий. Я продолжала хныкать до тех пор, пока не стало темнеть. Было похоже, что тёмное облако закрыло солнце. Я подняла голову к небу и с ужасом обнаружила, что это не облако, а туча комаров, которые собрались надо мной. Я подумала, что это конец, и сейчас комары меня просто съедят или я умру от их укусов, но ничего этого не случилось. Комариная туча покрыла меня как саваном. Маленькие комарики вцепились в мою одежду и, вытащив меня из болота, подняли в воздух. Насколько им приходилось тяжело, было понятно из тяжёлого жужжания, которое перешло в настоящий гул. Я не понимала, что происходит, поэтому никакой радости от того, что они вытащили меня из болота, не испытывала. «Что они делают?» — подумала я, и неожиданно в моей голове прозвучал ответ: «Мы решили по-жертвовать своей жизнью для того, чтобы избавить всех остальных от тебя!» Я поняла, что это комарики таким образом разговаривают со мной. «Зачем же вам жертвовать жизнью? И почему от меня надо избавляться?» — теперь уже осознанно спросила я у комариков. «Ты чемпионка мира по хвастовству, и ты гордишься этим. Хвастовство — это та же самая ложь, которая изменяет и искажает те законы и тот порядок, который установил Господь. Оно очень заразно, поэтому, как только мы избавим от тебя наш дом, мы все погибнем. Мы бы могли вернуться обратно, но среди нас обязательно найдутся такие комары, которые станут, заразившись от тебя, рассказывать о том, как мы несли тебя по воздуху. Сначала будут говорить, что мы сделали это все вместе. Потом начнут уменьшать количество участников, пока не закончат тем, что станут утверждать, что это сделал кто-нибудь один. Сколько будет тех, кто поступит таким образом, мы не знаем. Мы не знаем, кто из нас не выдержит этого испытания и станет хвастуном, поэтому мы решили пожертвовать собой и погибнуть, чтобы не рисковать и не дать хвастовству проникнуть в наш общий дом.». Мне было очень жаль этих комариков, но, как им помочь, я не знала.
  Наш полёт продолжался до самого вечера. Как только мы достигли конца болота, комарики бережно опустили меня на твёрдую землю. «Иди, милая, иди!» — сказали мне на прощание комарики. Как только они оставили меня и поднялись в воздух, откуда ни возьмись появилась огромная стая птиц. С комариками было покончено в одно мгновение. Я не понимала, в чём состояла моя вина, но была очень опечалена тем, что мне пришлось увидеть. Я пошла по дороге, которая появлялась под моими ногами, как только я делала очередной шаг. Куда вела эта дорога, я не знала, но почему-то не сомневалась, что идти надо было именно по ней. Я не испытывала до сих пор ни жажды, ни голода, ни холода. Моя одежда вскоре высохла, но жуткий болотный запах остался. Я привыкла к нему, и перестала обращать на него внимание. Я шла по дороге, вспоминая, что со мной случилось и никак не могла понять, почему все, с кем я встречалась, хотели, как можно быстрее, избавиться от меня. Я вспомнила погранпереход и людей, которые провожали меня криками «Беги, милая, беги!»; и пассажиров самолёта, овации которых я принимала с такой радостью, думая, что мне аплодируют, как чемпионке мира;
и последние слова пилота «Лети, милая, лети!»; и те слова, которыми меня провожали комарики «Иди, милая, иди!». И, вспомнив всё это, я поняла, что не только люди, но и всё живое, включая саму природу, хотят избавиться от меня. Я вдруг совершенно неожиданно поняла, что виной тому, что меня отталкивали все, с кем я встречалась в жизни, было моё хвастовство. Я поняла, что в том, что со мной происходит, виновата была я сама. Одна! Я вспомнила и пословицы моей любимой бабушки, и наставления моих родителей, к которым я совершенно не прислушивалась и горько заплакала. Я шла и плакала, укоряя и обвиняя себя. И раскаяние моё было так велико, что в небе, покрытом тёмными грозовыми тучами, сверкнула молния и раздался гром. И хлынул сильнейший ливень, который смывал налипшую грязь и тот тошнотворный запах гниения, который исходил от меня. Сколько продолжался этот ливень, я не знаю, но, когда он закончился и тьма расступилась, я обнаружила себя рядом с Домом Кариатид. Я посмотрела на него и увидела, что место, откуда сошла каменная женщина, пожелавшая вылечить меня от хвастовства с помощью крапивы, до сих пор пусто. Я хотела спросить у её подруг, где же она, но тут кто-то тронул меня за плечо. Я обернулась и увидела ту самую женщину. Прекрасная великанша совсем не казалась каменной. Её лицо озаряла радостная человеческая улыбка, а в правой руке вместо крапивы она держала большой букет прекрасных роз, который протягивала мне. Я взяла эти розы
и мне показалось, что я погрузилась в их восхитительный аромат, как во что-то веще-ственное. Этот запах не исчез даже тогда, когда я проснулась. Я и сейчас его ощущаю, — закончила Катя. Она сидела на стуле, слегка наклонив голову вниз и положив руки на колени, затем приподняла взгляд, посмотрела на собравшихся и добавила:

— А дневник свой я вчера сожгла.

  Это признание вызвало почему-то взрыв смеха и комментариев. Было очевидно, что рассказ очень взволновал саму Катю, так как глаза её были полны слёз раскаяния и радо-сти. Было так же очевидно, что он растрогал всех присутствующих, включая и отца Нико-лая, лицо которого светилось радостью. Помолчав некоторое время, он спросил у детей:

— Ну, что ж ребята? Нужно что-нибудь добавлять или разъяснять, или и так всё по-нятно?

— Понятно! — дружно и радостно ответили дети, и с большим дружелюбием и те-плотой посмотрели в сторону рассказчицы. Стало понятно, что с этого момента то от-чуждение, которое было между Катей и ребятами, безвозвратно ушло.

— Ну, и прекрасно! Ко всему сказанному нужно добавить только одно очень важное замечание. Кто из вас знает отца лжи? — спросил батюшка. Вопрос заметно смутил ре-бят, так как ответа на него не знал никто. Поняв это, батюшка пояснил:

— Отец лжи — дьявол! И тот, кто предаётся хвастовству или лжи, вольно или не-вольно становится его последователем. Для людей ложь стала настолько обыденным явлением, что они, по наущению дьявола, придумали оправдание самим себе, утверж-
дая, что во лжи нет ничего страшного и, что существует даже ложь во спасение. Это утверждение такая же ложь, как и всё, что исходит от дьявола. Не верьте этому! Ложь в любом её проявлении остаётся ложью! Именно с помощью лжи дьявол совратил наших прародителей, Адама и Еву, и они согрешили против Бога. Именно этот грех породил смерть. Поэтому будьте бдительны! Не лгите сами, и рассказывайте своим товарищам о пагубности лжи! Договорились?

— Да! — дружно ответили дети.

— Распорядок дня никто не отменял, — в заключении сказал старец, — поэтому остальные рассказы мы оставим на потом. Отдохнём немного от дел праведных, а с утра и выслушаем всех, сколько бы времени на это не потребовалось. А сейчас давайте-ка ступайте спать, а я пока помолюсь Господу нашему Иисусу Христу, — сказал отец Николай, и все вместе с ним встали.

Старец прекрасно понимал, что необходимо время, чтобы рассказы Васи и Кати оставили хоть какой-то след в памяти детей. И, если бы они продолжили слушать рассказы остальных ребят, то в голове слушателей образовалась бы настоящая каша. Одни события накладывались бы на другие, и не было никакой уверенности в том, что в их памяти останется хоть что-то, что пригодится им в дальнейшей жизни. Лекарство полезно только тогда, когда его принимают в разумных пределах. Именно поэтому отец Николай и отложил дальнейшие слушания на завтра, хотя видел откровенное разочарование тех, кто не успел рассказать свои сны. Витя Верховцев даже спросил у него:

— Батюшка! А что будет, если я до завтра забуду свой путешествие?

Детская хитрость была очевидна, но старец не подал вида, что разгадал её, и совершенно серьёзно ответил Вите:

— Этого вы не забудете до конца жизни! Не переживай, Витя! — сказал отец Николай и вышел из комнаты.

До того, как окончательно разойтись по палаткам, оставалось совсем немного времени, которое прошло в обсуждении услышанных снов. Мама Юля принимала непосредственное участие в этом обсуждении, иногда вмешивалась и поправляла тех, кто делал не совсем правильные выводы. Её очень радовало то, что равнодушие ещё не поразило детские сердца, так как равнодушие могло означать только одно — в душе человека отсутствует любовь. А что может быть страшней и печальней этого?
  В монастыре мало что когда-нибудь меняется. Жизнь в монастыре всегда размеренна и понятна. Каждый из насельников монастыря знает, что и когда он должен делать. Отрицание своей воли и послушание духовному наставнику в монастыре — одни из главных принципов его существования. В постоянном труде и в служении Богу, в по-стоянной борьбе со своими страстями, монахи и находят тот душевный покой, которого ищут и к которому так стремятся все люди. В монастырской жизни не место любителям каких-то революционных изменений, считающих свободу человека высшим счастьем, не понимающим, что же на самом деле представляет из себя свобода. И, если монахи видят смысл своей жизни в любви к Богу и в любви к ближнему, то ревнители свободы видят его только в любви к самим себе, потому что истинно свободным может быть только тот человек, которому на всех и на всё наплевать. И не ведают эти ревнители, что первым, кто стал искать и требовать свободы, был дьявол. И не пугает их, оглохших и ослепших, та же участь, которая постигла их учителя.
 
Глава 8

Утро следующего дня ничем не отличалось от всей предыдущей монастырской повседневности. Те же молитвы, тот же завтрак, но теперь уже вокруг костра. Всё то же самое, если бы не состояние какого-то внутреннего возбуждения всех ребят от того, что они услышали вчера, и, особенно, от ожидания того, что им предстояло услышать сегодня.

После завтрака все расселись по своим местам, ожидая прихода старца, который не заставил себя долго ждать. Установилась тишина. Было слышно даже, как от лёгкого ветерка о чём-то шепчутся листья деревьев. Отец Николай посмотрел на ребят и с улыбкой произнёс:

— С кого мы сегодня начнём? С Вити? — спросил он. Витя, непривычно задумчивый

и напряжённый, спрятавшийся за спинами ребят, вздрогнул от этого вопроса. Услышав своё имя, поднял голову и непонимающе посмотрел на старца. Затем, сообразив, что речь идёт о нём, глубоко вздохнул и начал свой рассказ

Видение Вити

  Странно, но моё путешествие было как бы продолжением той песни, которую я пел
в поезде по пути сюда. Я ехал по степи на коне и пел обо всём, что вижу. Я пел о ярком солнышке, о бескрайней степи, о своём замечательном коне, о друзьях и одноклассниках, о маме и папе. Я пел о том, как старался помочь всем, кто, по моему мнению, совершал ошибки. Я гордился тем, что своими подсказками помогал им исправить их ошибки. Пел о том, что они часто сердились на меня, но я не обращал на это внимания, так как считал, что надо наставлять тех, кто ошибается. Откуда я знал, что они поступают неправильно? Знал, да и всё тут! Я не понимал, куда и зачем еду, но это не беспокоило меня. Я ехал на своём коне и пел, и мне было хорошо. Спустя какое-то время надоело петь, и я стал думать о своём коне. Я вспомнил, что у коней может быть разный бег, и что наиболее красивым считается иноходь. Как выглядит этот бег, я не знал, но мне очень хотелось увидеть это. Я обратился к коню, которого назвал Ветерком, хотя он еле плёлся по бескрайней степи. Я спросил у него, знает ли он, что такое иноходь и умеет ли так бегать. Ветерок ответил мне человеческим голосом, что знает, но не видит никакой необходимости переходить на иноходь, так как ему и так хорошо. Я стал укорять его в том, что он думает только о себе и понуждал перейти на иноходь, чтобы полюбоваться красотой этого бега. Ветерок долго не соглашался, но я всё настаивал. Когда ему надоели мои упрёки, он всё-таки сдался, но при этом сказал, что мне надо будет слезть на землю, так как сидя на нём, я ничего не смогу увидеть. Возразить было нечего, и я слез. Ветерок сделал вокруг меня несколько кругов обычным шагом и затем перешёл на иноходь. Иноходь — это такой вид аллюра лошади, когда ноги передвигаются односторонне. Скорость его бега увеличивалась с каждым шагом. Это было действительно красиво. Я любовался его бегом до тех пор, пока не заметил, что по мере убыстрения бега у него начинают вырастать крылья. Я пытался остановить Ветерка, но он меня почему-то уже не слышал. Его крылья росли до тех пор, пока не стали огромными. Круг, по которому Ветерок бегал вокруг меня, так же становился всё больше и больше. В какой-то момент он расправил крылья и, взмахнув на прощанье хвостом, взмыл в воздух. Не прошло и минуты, как конь исчез в облаках, оставив меня одного посреди бескрайней степи.
  Я не знал, вернётся он или нет, потому что он ничего не сказал мне об этом. Я, конечно, был огорчён тем, что он улетел, но только по той причине, что лишился единственного своего собеседника. Что мне делать дальше и куда идти, я не знал. Я вообще не понимал, что делаю в этой степи, и как здесь оказался. Я хотел продолжить свой путь, но не представлял себе, откуда мы ехали и в какую сторону нужно идти, так как наблюдая за бегом Ветерка, кружился вместе с ним и совсем потерял ориентиры. Хотя какие ориентиры могут быть в степи? Куда ни глянь, всюду одно и то же. Я стоял в растерянности и думал, что мне делать. Ни одна разумная мысль не приходила мне в голову. Ни страха, ни паники у меня не возникло. Я был одет в обычную для степняка меховую одежду, поэтому холод меня не страшил.
  Идти куда глаза глядят? Почему бы и нет? Для меня сейчас не существовало сторон света, так как солнце было сокрыто за тучами, а ветер, который можно было бы исполь-зовать как ориентир, часто менял своё направление. Спешить мне было некуда, поэтому я, обречённо вздохнув, медленно зашагал куда глаза глядят. Не было ничего, на чём мог бы остановиться мой взгляд, только поле без конца и края. Я шел и, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, решил снова петь обо всём подряд. Я вспомнил о песне, которую пел в поезде, и снова стал петь о воробышках. Как только я начал петь эту песню, появилась небольшая стая воробьёв и закружила надо мной. Мне стало весело, и я захотел посмотреть, что же будет дальше. Я продолжил свою песню, вспомнив о несчастных кузнечиках, которых ждут голодные детки, и стал просить воробышков не кушать кузне-чиков. Я запел о том, что кузнечики поставят памятник воробышкам, если они перестанут их кушать. После этой просьбы стая воробышков поднялась ввысь и разлетелась в разные стороны. Я подумал, что воробышки услышали меня, и решили оповестить о моей просьбе своих товарищей. Так оно, по всей видимости и случилось, так как через какое-то время я увидел впереди какое-то движение. Я не мог разглядеть, что происходит, но по мере того, как подходил к этому месту, стал отчётливо различать тысячи и тысячи кузнечиков, которые что-то сооружали. Когда подошёл совсем близко, понял, что кузнечики строят памятник воробышкам. Памятник строили уже не те кузнечики, о которых я пел, а те, которые в десятки раз превосходили их по размеру. Их ещё называют саранчой. Памятник был почти готов. Сходство с живым воробышком было поразительное, но по размеру он был больше меня раза в два. Я не знал, из какого материала был построен памятник, но выглядел он очень естественно. Я залюбовался памятником и очень гордился тем, что смог сохранить жизнь стольким кузнечикам. Подняв взгляд к горизонту, я увидел, что там поднимается какая-то тёмная туча, которая быстро двигается в мою сторону. Понять, что это такое, я смог только тогда, когда она совсем приблизилась. Я понял, что на меня надвигается туча саранчи. Я испугался, так как не знал, что мне ожидать от этих, похожих на чудовищ, кузнечиков, но мой испуг был напрасен. Они облетали меня со всех сторон, не прикасаясь ко мне. Я совершенно чётко почувствовал, что для меня делается исключение только потому, что они ещё не стали плотоядными. Что было бы со мной, если бы я встретился с полчищами саранчи, если бы это было не так, представлять не стал. Я неоднократно видел в документальных фильмах,как после их нашествия цветущая земля превращается в пустыню. Их бесконечная про-жорливость уничтожает всё живое на своём пути. Касается ли это только растений или так же каких-то живых существ, я не знал. Я находился в оцепенении, наблюдая за тем, как эта постоянно двигающаяся и жующая орда уничтожает всё вокруг. Она не сделала исключения даже для памятника воробышку, не оставив от него абсолютно ничего. Их память оказалась необычайно коротка, из чего я сделал вывод, что неблагодарными бывают не только люди, но и насекомые. Внезапно это летящее, ползущее, шуршащее и жующее сообщество резко стало удаляться от меня. Не прошло и получаса, как вокруг меня образовалась пустыня. Куда бы я ни посмотрел, всюду была совершенно голая земля. И только суслики и полёвки, испуганно выглядывающие из своих нор, то тут, то там, не давали создаваться впечатлению, что эта земля абсолютно мертва. Устав от этого пугающего зрелища, я поднял голову вверх и увидел стаи хищных птиц, кружащих над мёртвой степью. Причина, по которой они собрались в одном месте в таком большом количестве, стала мне скоро понятна. Исчезла растительность, и у сусликов и полёвок больше не было возможности прятаться в густой и высокой траве. Долго сидеть в своих норках они так же не могли, так как им надо было что-то кушать, но пищи не было — всё уничтожила саранча. Голодные зверьки, невзирая на опасность, которая грозила им с неба, вынуждены были покидать свои убежища в поисках пищи. Тут-то их и настигали безжалостные хищные птицы. Смотреть на это ужасное пиршество было очень неприятно, поэтому я пошёл прочь, опустив голову вниз. Я не выдержал, когда рядом с собой увидел, как огромный коршун схватил бедного суслика своими острейшими когтями и начал терзать его. Я остановился и с возмущением обратился к коршуну:

— Ну, что же ты делаешь? Неужели тебе не жалко этого бедного суслика? — спросил я. Коршун остановился и, с угрозой посмотрев на меня, ответил:
— Мне не жалко этого суслика потому, что я ими питаюсь. Иначе я прожить не смогу

и умру от голода. Кто ты такой, чтобы указывать мне, как жить?

— Я Витя Верховцев. И я совсем не указываю тебе, как жить. Мне просто жалко этих несчастных сусликов.

— А меня тебе не жалко?

— А что же тебя жалеть-то? Ты сильный и, к тому же, умеешь летать. Что тебе стоит улететь и искать пропитание где-нибудь в другом месте?

— То есть, ты хочешь сказать, что жалко тебе только этого конкретного суслика, а не всех сусликов вообще?

Такого поворота событий я никак не ожидал. Вопрос, заданный коршуном, заставил меня задуматься над тем, кого мне в самом деле жалко, и я пришёл к выводу, что коршун в действительности прав. Мне совершенно не было никакого дела до всех остальных сусликов вместе взятых. Это неприятно удивило меня, но обманывать его
я не хотел, поэтому честно признался:

— Я как-то не задумывался над этим, но ты, наверное, прав.

— Наверное? А о чём ты задумывался, когда осуждал своих товарищей?

— Я хотел, чтобы они поступали правильно и не делали ошибок.

— А откуда ты знаешь, что правильно, а что нет?

— Я много читаю.

— Ты хочешь сказать, что из тех книг, которые ты читал, ты узнал, что такое жизнь?
 
— Нет, — честно ответил я. — Я не знаю, что такое жизнь.

— А если ты не знаешь, что такое жизнь, то какое ты имеешь право указывать другим, как надо правильно жить?
— Я не думал об этом, но всегда хотел им помочь.

— Ты слышал когда-нибудь о том, что благими намерениями устлана дорога в ад?

— Нет.

— Ты даже этого не знаешь? — удивился коршун. — Ну, что ж! Тогда иди дальше, и ты увидишь результаты твоих намерений, — сказал на прощанье коршун, и, взмахнув огромными крыльями, взмыл в воздух.
  Я не понял, что он имел в виду, но спросить его об этом у меня уже не было возмож-ности. Я вынужден был идти дальше, так как стоять посреди пустынной степи не имело никакого смысла. Безжизненная степь представляла собой гнетущую картину — всюду, куда ни посмотри, была серая земля. Я пошёл дальше, но петь мне почему-то больше не хотелось. Через какое-то время я увидел, что цвет степи на горизонте изменился и стал более тёмным. По мере приближения тёмная полоса увеличивалась и занимала всё большее и большее пространство. Когда я подошёл к началу этой полосы, ужаснулся. Всё пространство до горизонта было покрыто мёртвыми телами воробьёв. Не решаясь идти дальше, я остановился и услышал голос коршуна:

— Господь исполнил твою просьбу, и воробьи пожалели кузнечиков.

— Но я же ни о чём таком никого не просил.

— А твоя песня?

— А при чём здесь моя песня? Я её пел просто так. От скуки.

— Запомни, Витя! В мире ничего просто так не бывает, поэтому не только каждое дело, но и каждое слово имеет свои последствия.

— Пусть будет, по-твоему, мудрый коршун, но почему они все умерли?

— Кузнечики, которых ты пожалел, стали неограниченно размножаться, и уничтожили всю растительность в степи.

— Ну и что? — не понял я.

— Вместе с растительностью исчезла и вся жизнь, наполнявшая раньше эту степь, и воробьи умерли от голода.

— Они же умеют летать! — возразил я. — Почему же они не улетели в другое место?

— Потому что повсюду одно и то же.

— Я не знал об этом.

— Незнание не отменяет вины.

— Что же мне теперь делать?

— Иди дальше. — ответил коршун. — Ты должен до конца узнать все последствия необдуманных поступков, иначе даже то, что ты уже видел, не остановит тебя, и не из-бавит от уверенности в том, что ты всё знаешь и имеешь право судить о том, кто прав, а кто виноват.

— Прямо по мёртвым телам воробьёв? — с испугом спросил я.

— Это последствия твоего выбора, поэтому ничего другого тебе не остаётся, — сурово сказал коршун.

Я не знаю, откуда у меня появилась решимость сделать то, что сказал мне коршун. Идти по мёртвым телам воробьёв было выше моих сил, но я пересилил себя и пошёл
дальше. Я не буду рассказывать, насколько всё это было неприятно и даже страшно. Я не знаю, сколько времени шёл, пока не почувствовал под ногами твёрдую землю. Ис-пытание, которое я накликал на себя своей необдуманной просьбой, было так тяжело, что я вздохнул с огромным облегчением, когда оно, наконец, закончилось. Как будто пелена спала с моих глаз. Я не посмел повернуться назад и попрощаться с погибшими воробьями. На это у меня уже не было ни смелости, ни желания. Итак, я с облегчением вздохнул и посмотрел вперёд. Картина, открывшаяся передо мной, была удивительна. Вся степь, насколько хватало взгляда, была занята военным лагерем. Огромное количество людей суетилось рядом с походными юртами и шатрами. Не было сомнения в том, что эти люди были степняками, так как одеты они были точно так же, как и я. Меня удивило их вооружение, состоявшее в основном из мечей, луков и копий. Я понял, что я попал в какую-то раннюю эпоху. Я очень интересовался историей и прочитал несколько книг, посвящённых истории России, однако эпоха, когда люди пользовались таким вооружением, была настолько продолжительна, что определить, хотя бы приблизительно, в каком столетии я находился было невозможно. Это столпотворение из людей, стад коней и овец, было похоже на кипящий котёл. Многочисленные дымки от костров поднимались в небо. Было понятно, что в лагере готовят еду. На меня никто не обращал внимания, хотя внешностью я отличался от этих людей азиатской национальности. Наверное, потому что я был одет также, как и они. Я пробирался среди этой суеты и толкотни, с любопытством разглядывая всё вокруг. Хаос, который представляло из себя это столпотворение людей и животных, был хаосом только на первый взгляд.
  Я обратил внимание на то, что вокруг каждого костра, на котором готовилась пища, сидело примерно равное количество людей, а десять таких костров видимо отделялись от другого десятка. Я знал, что такой порядок разделения войска на десятки, сотни, тысячи и тумены, был установлен Чингисханом. Исходя из этого, я сделал вывод, что это либо войско самого Повелителя Вселенной, либо одного из чингизидов. Вместе с этим невообразимым шумом в воздухе витал запах варившегося мяса, и желудок напомнил мне о своём существовании. Я вдруг вспомнил, что с самого начала моего путешествия ничего не ел, и от одной этой мысли почувствовал сильнейший голод. Я не стал долго раздумывать и подошёл к ближайшему костру, считая, что в таком столпотворении людей, вряд ли все могут знать друг друга, и меня примут за кого-то из своих и накормят. Мне показалось, что я был прав, так как сидящие вокруг костра воины пододвинулись, освободив место для меня. Антисанитария кругом царила полнейшая. Я никак не мог привыкнуть к зловонью, которое издавали немытые тела людей и животных, и меня слегка подташнивало. Я крепился как мог, так как находился в безвыходном положении, и другой возможности утолить голод не было. Я стерпел даже тогда, когда увидел, как один из воинов достал из-под седла завёрнутый в грязную тряпку кусок мяса и, развернув его, таким же грязным опустил в кипящий котёл. Никто не удивлялся моему появлению и не задавал никаких вопросов. Я перестал опасаться, что меня могут попросту прогнать, как чужака, и оставить голодным. Несмотря на полную антисанитарию, запах от готовящейся пищи исходил такой, что кружилась голова. Я наблюдал за воином, возившемся у котла и очень злился на него за то, что он никак не может закончить приготовление пищи. Наконец, мясо сварилось. Повар стал вытаскивать огромные куски мяса из казана, так называется чугунный котёл, в котором степняки готовят на костре пищу, и стал раскладывать его на большом общем блюде. Ни ложек, ни вилок не было не только у меня, но и вообще ни у кого вокруг, поэтому я не знал, как они едят и вынужден был подождать и посмотреть, как они это делают. Когда мясо было выложено на блюда, воины стали брать его руками, отрезать ножами куски мяса и прямо с ножа отправлять их в рот. Ножа у меня не было, поэтому я очень смутился. Никто не обращал на меня внимания, жадно поглощая пищу. Я понял, что, если моя неуверенность и сомнения продлятся ещё какое-то время, то так и останусь голодным, и ни один человек вокруг меня не поинтересуется, почему я не поел, когда такая возможность существовала. Я перестал раздумывать и схватил руками большой кусок мяса. Оно обжигало руки, но я не обращал на это никакого внимания. Поначалу я пытался откусывать маленькие кусочки, так, чтобы не испачкать губы, но, поняв тщету своих усилий, стал полностью погружать лицо в это сочное и ароматное мясо, откусывая как можно большие куски.
  Я проглатывал их почти не прожёвывая, давился, но никак не мог остановиться. Мне казалось, что мой голод неутолим. Наконец, голод отступил, и чувство сытости приятно разлилось по телу. Я остановился и стал осматриваться. Меня неприятно удивило то, что сидящие вокруг меня воины, продолжая поглощать сочное мясо, вытирали свои жирные руки то об одежду, то о свои волосы, то о бороды. Я понял, что и мои руки, и лицо покрыты толстым слоем жира. Понимая, что мне надо как-то избавиться от него, я стал осматриваться в поисках воды. Мои неприятности начались тогда, когда я заметил привязанный к седлу лошади кожаный мешок с водой. Мне не было дела до того, что каждая капля воды в степи дороже золота. Я ничего об этом не знал, поэтому решил помыть руки. Это было моей роковой ошибкой. Никто не обращал на меня внимания до тех пор, пока я не подошёл к лошади и не стал наливать из кожаного мешка, который они называли бурдюком, воду себе на руки и мыть их. Меня остановила воцарившаяся тишины. Когда поднял голову, чтобы понять, почему всё стихло, увидел, что сотни и тысячи глаз с недоумением смотрят на меня. Сообразив, что они не очень-то одобряют мои действия, я, что есть силы, закричал:

— Руки после еды мыть надо!

Видя, что мои слова не произвели нужного мне действия, я решил для убедительности добавить:

— Да и до еды тоже надо мыть!

Мои слова стали тем катализатором, который взорвал это молчание. В какие-то доли секунды недоумение сменилось неподдельным гневом. Тысячи яростных голосов разо-рвали тишину. Ко мне, обнажив свои кривые сабли, бросились десятки воинов. Я подумал, что участь моя решена, и сейчас меня порубят на куски. Я бросился бежать. Не понимаю, каким образом, но мне удалось проскользнуть мимо ближайших ко мне воинов, и я побежал в ту сторону, откуда пришёл. В лагере поднялись крики и воцарилась неразбериха. Пока они разобрались что к чему, я успел добежать до границы лагеря и устремился прочь. Наконец, они поняли причину возникшей суматохи, и теперь уже погоня была более целенаправленной и организованной. Оглянувшись назад, я увидел, что не меньше сотни воинов вскочили на своих коней, и что-то пронзительно выкрикивая и размахивая саблями, пустились в погоню. Я понимал, что у меня не было ни одного шанса, чтобы скрыться от этой погони. От страха из моих глаз потекли слёзы, и я стал кричать, призывая Ветерка простить меня за нанесённую обиду, и прийти мне на помощь. Упрашивать его долго не пришлось. Ветерок простил меня и появился передо мной сразу же после мой мольбы. Я с разбега вскочил в седло, и мой прекрасный конь, расправив крылья, взмыл в небо, оставив глубоко изумлённых воинов далеко позади. Буквально через несколько секунд мы поднялись в облака и понеслись сквозь них в не-изведанную даль. Я не знал, куда несёт меня Ветерок, но мне вполне хватало и того, что я избежал грозившей опасности. Куда мы летим я понять не мог, так как облака окружали нас и земли не было видно. Да, если бы даже облаков и не было, я вряд ли смог бы понять, куда мы направляемся. Сколько времени мы находились в воздухе, сказать не могу, но приземление было внезапным не только для меня, но и для Ветерка. Я увидел землю буквально прямо перед приземлением, так как её покрывал густой туман. Как я уже сказал, приземление было очень внезапным, поэтому я не удержался в седле и грохнулся на землю, задохнулся от боли и у меня перехватило дыхание. Наконец, способность дышать вернулась, и я стал осматриваться, хотя разглядеть что-либо далее десяти метров было невозможно. Ветерок куда-то исчез, и я не стал искать его, предполагая, что стоит мне позвать его и он появится. Я обратил внимание на очень знакомый шум, который раздавался за моей спиной. Повернулся и пошёл в сторону шума. Через несколько десятков метров увидел волны, накатывающиеся на берег, и понял, что нахожусь на берегу какого-то большого водоёма. Попробовав воду на вкус, понял, что это море. Постояв некоторое время на берегу, повернулся и пошёл обследовать сушу. Я не знал материк это или остров, поэтому мне надо было, по возможности, убедиться в этом. Но, если признаться честно, прежде всего я надеялся встретить людей. Я очень надеялся, что Ветерок принёс меня куда-то в район нашего города, и моё странное путешествие, наконец-то, закончилось. Пройдя не более пятидесяти метров, я увидел большое одноэтажное бревенчатое здание не менее сорока метров в длину. Одна створка больших дверей, похожих скорее на ворота, была приоткрыта. Из двери доносился какой-то шум. Туман заглушал все звуки, поэтому, только подойдя совсем близко, я стал различать крики и смех людей. Подойдя к двери, заглянул внутрь и увидел картину, которая меня очень раздосадовала. Почему? Во-первых, потому что люди, которых я увидел там, совершенно не были похожи на тех, с которыми я привык сталкиваться в обычной жизни. А, во-вторых, потому, что я попал в эпоху викингов. За столом сидели огромные бородатые мужчины, одетые по большей части в военные доспехи. Все они были изрядно навеселе. На столе громоздились большие блюда, полные варёного мяса, кувшины с какими-то напитками, металлические и глиняные кубки и миски. На столе было полно кинжалов и ножей, а вилок и ложек не было вообще. Вокруг стола было разбросано множество обглоданных костей, на которые совершенно не обращали внимание собаки, разлёгшиеся то тут, то там. Пресытились. Шум стоял невообразимый. Мужчины говорили, не слушая друг друга, перебивали, смеялись, сердились, делали свирепые лица, вскакивали из-за стола, размахивая руками. Было очевидно, что не так давно состоялась какая-то битва, из которой они вышли победителями и теперь праздновали эту победу, хвастаясь друг перед другом своими подвигами. Сидевший во главе стола ещё не старый мужчина поднял руку вверх. Когда в сарае установилась тишина, он встал, вытер жир, стекавший по пальцам, о свои густые волосы, и, подняв кубок, произнёс:

— Вознесём хвалу Одину за дарованную нам победу!

Взрыв приветственных криков слился в один рёв. Мужчины дружно поднялись со
своих мест и, стоя выпили содержимое кубков, после чего принялись поедать лежащую на столе пищу с такой жадностью, будто не ели целую вечность. Моему терпению пришёл конец. Я больше не в силах был смотреть, как эти взрослые люди ведут себя за столом. Я вошёл в сарай и, остановившись, закричал что есть силы:

— Остановитесь, несчастные! Остановитесь! Вы даже не подозреваете, какой опас-ности вы себя подвергаете!

Услышав мой крик, все на мгновение замолчали и замерли, а затем, как по команде, бросились к своему оружию. Расхватав мечи и копья, воины встали рядом друг с другом, выставив вперёд своё оружие. Постояв какое-то время в ожидании врага, стоявший впереди всех воин спросил у меня:

— Кто осмелился бросить вызов непобедимому клану Эйрика? Известно ли ему, что нет в стране викингов клана более сильного и неустрашимого, чем наш клан?

— Никто вам не угрожает, кроме вас самих, — твёрдо ответил я.

После моих слов воины опустили мечи и копья, и уже с любопытством посмотрели на меня.

— О чём ты говоришь, мальчик? — спросил меня тот же воин.

— Как это о чём? — возмущённо удивился я. — Неужели ваши родители не учили вас, как надо вести себя за столом?

Мой вопрос настолько удивил и рассмешил воинов, что они, побросав своё оружие на землю, стали смеяться. Смеялись все, даже, кажется, и собаки. Смеялись до слёз, долго и обидно. Обидно потому, что я ничего в сказанном мною смешного не видел. Наконец, когда смех стал стихать, я не сдержался и сказал:

— Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!

Смех прекратился, и воины уже более строго и серьёзно посмотрели на меня.

— Продолжай, мальчик! — приказал мне их предводитель.

— Продолжать? — обиженно спросил я. — Хорошо. Я продолжу. Неужели ваши ро-дители не научили вас мыть руки перед едой? Неужели они вам не объясняли, что брать еду грязными руками, опасно для здоровья? Где ваши вилки и ложки? Вы когда-нибудь
в душе мылись? Я уж не говорю о бане. Почему вы не стираете одежду? Почему в вашем доме такая антисанитария? Почему вы не пережёвываете пищу? Почему в вашем доме нет вентиляции, и вы сидите в дыму?

— Славный Эйрик! О чём он говорит? Разум этого мальчика похитил злобный Тролль. Наш клан великих воинов будет в большой опасности, если он останется здесь. Что скажешь?

Этого оскорбления я стерпеть уже не смог и закричал:

— Великие воины? Это вы великие воины? Мой папа говорит, что вы простые бан-диты, а не воины!

— Как зовут твоего отца, мальчик?

— Толя! — гордо ответил я.

В доме воцарилась тишина.

— Ты прав великий Алвис. Его отец — ужасный Тролль. Что мы будем делать с ним?

— Его стоило бы строго наказать за дерзость, но не стоит ссориться с могучим Троллем. Надо отправить его подальше от нас, — сказал Алвис. — Так мы и его не прогневаем, и сами избавимся от беды.
  Что означало это «отправить», я узнал немедленно. Двое воинов схватили меня за руки и потащили к морю. Все остальные с радостными криками последовали за нами. На берегу находилось несколько лодок различной длины. Воины взяли самую маленькую и подтащили её к морю. Затем посадили меня в эту лодку и прочными верёвками привязали мои руки к бортам. Вёсел в лодке не было вообще. Несколько воинов взяли в руки длинные шесты и стали толкать мою крошечную лодку в открытое море. Я понимал, что просить о чём-то было совершенно бесполезно, поэтому я молча наблюдал за всем происходящим. Некоторое время волны возвращали моё судёнышко к берегу, но тут большая волна подхватила её, и в одно мгновение я оказался в открытом море. Плотная пелена тумана накрыла море, скрыв от меня берег. На море воцарился мёртвый штиль. Мне казалось, что вся природа будто бы застыла в преддверии чего-то очень страшного. Не было слышно ни плеска волн, ни голосов викингов, которые должны были находиться где-то совсем рядом, ни криков чаек, которых здесь было огромное количество. Я потерял ориентацию и не мог определить, где находится берег несмотря на то, что в море оказался всего несколько минут назад. Я закричал, но мой крик погас в тумане. Не знаю по какой причине, но меня всё больше и больше охватывал страх. Мне казалось, что меня подстерегает опасность. Опасностью был сам туман. Я замер и сидел в лодке в ожидании того, что неминуемо должно случиться, пока не заметил, что она начала двигаться. Движение было едва заметным, поэтому я не обращал на него внимания. Однако по мере того, как скорость движения стала возрастать, не заметить его было уже невозможно. Внезапно туман рассеялся, и я увидел пугающую картину. Моё утлое судёнышко находилось на самом краю огромнейшей воронки. Её размер в диаметре был не менее одного километра. Выбраться своими силами из того положения, в которое я попал, не было никакой возможности. Скорость, с которой двигалась моя лодка всё увеличивалась и увеличивалась. Я видел, что водный поток затягивает меня в эту бездонную воронку, но вдруг подумал, что всё это происходит со мной во сне. Я подумал, что это сон, хотел проснуться и вырваться из него, но что-то не давало мне это сделать. Я находился в каком-то странном состоянии между сном и реальностью, и мой страх никуда не уходил. Более того, он стал постепенно переходить в ужас и я, уже не скрывая своего бессилия и ужаса, стал кричать и просить о помощи. Только тогда я и очнулся, — закончил Витя свой рассказ и замолчал.
Было видно, что не только путешествие, но и рассказ о нём произвели на него глу-бокое впечатление. То же самое можно было прочитать на лицах остальных ребят. Во-царившееся молчание прервал отец Николай:

— Ну, что ж, Витя! Какие уроки преподал тебе твоё видение?

— Страшный сон, — сознался Витя, — но я пока ещё не успел до конца обдумать его.

— Хорошо уже одно то, Витя, что ты не стал делать скоропалительных выводов, потому что выводы, сделанные на основании эмоций, чаще всего ошибочны. Я предлагаю поговорить о привычке Вити делать замечания всем подряд. Давайте вспомним, что говорит по этому поводу Господь наш Иисус Христос: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоём глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего, а вот, в глазе твоём бревно? Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего.» (Мф : 7,1–5) И ещё: «Пойди и обличи его между тобою и им одним. Если же не послушает, возьми с собою другого, если же и при этом не уступает, скажи Церкви, а если и Церкви не послушает, то будет тебе он как язычник и мытарь.» (Мф : 18,15–18) Чему нас учит Господь? Тому, что прежде, чем осудить кого-то, проверь самого себя, не страдаешь ли ты тем же пороком, в котором хочешь укорить твоего брата. И не поступал ли ты когда-нибудь так же, а может даже и хуже, чем он. И при более внимательном рассмотрении может вполне оказаться, что и ты сделал когда-то то же, в чём сейчас хочешь обличить его. То есть, прежде чем в чём-то обличать брата твоего, исправь свои ошибки. Значит ли это, что на этом основании не надо обличать грехи ближнего? Совсем нет, ибо, если мы не будем обличать ошибки друг друга, если мы не будем обличать врагов наших и Божьих, то зло бесконтрольно распространиться по всей земле, чему мы, как рабы Божьи, должны противостоять всей нашей силой. Итак, нужно ли обличать ближнего? Без всякого сомнения. Но наше обличение не должно быть судом. Выносить приговор имеет право только судья, а нашим единственным и общим судьёй является Господь. Именно поэтому Он говорит: «Не судите!», но не говорит: «Не обличайте!». И обличение наше не должно носить в себе никакого унижения достоинству того, кого мы обличаем в неправильном поступке. Очень часто бывает так, что какому-нибудь мальчику или девочке по той или иной причине дают какие-то обидные клички. И совершено неважно, заслуживают они этого или нет. Важно здесь то, что чаще всего те, кто придумывают эти клички, стараются выделиться в том, чтобы придумать что-нибудь пообидней и потом бравируют тем, что придумали такую обидную кличку, которая затем преследует ребёнка всю жизнь. Кто-нибудь из вас задумывался о том, насколько больно и обидно бывает тому мальчику или той девочке, которая по причине нашей безрассудности должны терпеть это издевательство? И причина, по которой они это вынуждены терпеть, кроется совсем не в их недостатках. Эта причина кроется в нашей бездумной жестокости. А потом мы удивляемся, почему эти ребята плохо учатся, не занимаются спортом, не хотят будто бы ни с кем дружить и не участвуют ни в каких школьных мероприятиях. Мы потом удивляемся и возмущаемся их жестокости по отношению не только к нам, но и к животным. Они хотят! Они очень хотят и хорошо учиться, и заниматься спортом, и участвовать в каких-то мероприятиях, но наша жестокость отталкивает их. Это мы, все вместе, родители этой жестокости! Поэтому обличение должно быть подобно совету любящего врача, желающего всем сердцем излечить вас и избавить от болезни, ибо, если мы обличаем кого-то, унижая его достоинство, то рождаем в нём обиду и неприятие. И он может не послушать нашего совета только потому, что мы неправильно это делаем. Кому мы принесём пользу таким обличением? Нашему ближнему? Нет! Себе? Тоже нет! Один только вред! Поэтому я хочу дать совет не только Вите, но и всем остальным. Человек так устроен, что очень любит замечать ошибки других, не обращая при этом внимания на свои, поэтому будьте бдительны! Я хочу вам сказать ребята, что всю жизнь человека можно представить, как постоянную учёбу. Только экзамены мы сдаём ежесекундно, каждым нашим делом и словом. До самого конца. А оценку нам поставит Господь на Страшном Суде. Поэтому я прошу вас не отчаиваться, если вы вдруг сами совершите какую-то ошибку, ибо до конца жизни у вас остаётся возможность исправить её, а любящий нас Господь простит всякий грех искренне покаявшемуся. Запомните это! — закончил старец.
  Воцарилась тишина. Отец Николай внимательным взглядом смотрел на ребят, по-нимая, что чувства стыда, порождённое в их душах его словами, должно стать тем ле-карством, которое вылечит не только Витю, но и не даст заболеть этой болезнью тем, кто к ним прислушается. Затянувшееся молчание нарушил отец Пётр:

— Ну, что ж! Кто у нас ещё не рассказывал свои видения?

Юра Кожевников и Маша Роговцева подняли руки. Они посмотрели друг на друга. Маша улыбнулась, давая своей улыбкой понять Юре, что она уступает ему очередь рассказать первым. Юра посидел некоторое время, опустив голову, но затем решительно поднялся и сказал:

— Батюшка! Ребята! Простите меня, но я не хотел бы рассказывать о том, что слу-чилось со мной. Если вы позволите отец Николай, то я расскажу об этом одном на ис-поведи.

Просьба Юры удивила ребят, но отказывать ему в желании исповедаться старец не стал, тем более что он был первым из ребят, кто сам захотел совершить это таинство.

— Ну, что ж! Пусть будет, по-твоему, — согласился старец, и, повернувшись, с улыб-кой посмотрел на Машу.

Девочка поняла его взгляд, как приглашение к рассказу, но поначалу как-то замя-лась, раскраснелась, а затем, потупив взгляд прошептала:

— А я побывала в Раю!

Это признание вызвало такое удивление у присутствующих, что поначалу все онемели, а затем наперебой стали просить Машу рассказать о том, что она там видела, на что девушка вынуждена была признаться:

— Я не могу Вам ничего рассказать об этом.

— Почему? — удивились присутствующие.

— Нет таких слов в человеческом языке, чтобы описать то, что я видела. Наиболее правдоподобно было бы сказать, что это было что-то удивительно прекрасное, но это выражение и в малой степени не может описать то, что я видела и чувствовала, поэтому прошу вас простить меня. Одно лишь могу сказать совершенно определённо — всю оставшуюся жизнь я посвящу тому, чтобы попасть туда опять. И я готова на любые жертвы, чтобы это случилось. Я очень страдала от того, что люди почему-то не понимают, какое это счастье любить всё, что тебя окружает: и растения, и животных, и людей.

Я никак не могла понять, какое удовольствие можно получать от того, что ты обижаешь или унижаешь кого-то. Что может быть хорошего в том, что одни люди ненавидят других по причинам, которые они сами выдумали? Я очень страдала от этого, хотя и не подавала вида. Я хотела своей любовью хоть немного ослабить то зло, которое воцарилось на земле и стало обычным явлением. Я осознавала, что одна мало что могла сделать, но это меня не останавливало, так как прекрасно понимала и чувствовала, что рядом со мной всегда находится Господь наш Иисус Христос.

На поляне воцарилось тишина. После слов Маши казалось, что не только люди, но и вся природа задумалась над тем, что сказала девушка, но все почему-то смотрели не на Машу, а на старца, который одновременно плакал и улыбался.

— Господь всегда пребудет с тобой, Маша! — сказал он и повернулся к Лизе. — Ну, а что нам поведает раба Божья Елизавета?

Лиза не стала стесняться и отнекиваться, а сразу приступила к рассказу.
 

                Видение Лизы

Меня разбудила песня, слова и мелодию которой помню до сих пор:

Моя Лизавета

Ты не спишь до рассвета.

Ждёшь от друга привета

Слёзы горькие льёшь.

Я скоро приеду, Наверно, к обеду,

И тогда ты мне ухи нальёшь», — напевал кто-то мне во сне. Я никогда не слышала эту песню наяву, хотя в нашей семье почти все серьезно занимаются музыкой. Непонятно откуда взявшаяся мелодия повторялась и повторялась, как заезженная пластинка. Я так рассердилась на неё, что проснулась.
Была глубокая ночь. Полежав некоторое время с открытыми глазами и успокоив-шись, я снова сомкнула веки. Песня зазвучала опять. Я даже вздрогнула от испуга и окончательно проснулась. Я узнала поющего. Это был голос игумена Николая, настоя-теля монастыря, в который я с мамой и моими братьями и сёстрами часто приезжали на каникулы. Накануне вечером мама сообщила: звонил отец Николай и предупредил, что завтра заедет к нам в гости. Я тогда не придала значения словам мамы, но сейчас совершенно отчётливо вспомнила разговор, который состоялся у меня с отцом Николаем в конце лета, накануне нашего отъезда из монастыря:

— Батюшка! — сказала я, уже прощаясь. — Приезжайте к нам в гости. Я научусь ва-рить уху и угощу вас обедом. Хорошо?

— Обещаешь? — спросил, улыбнувшись, отец Николай.

— Обещаю, батюшка, — твёрдо и даже самоуверенно ответила я.

— В таком случае, обязательно приеду, — согласился батюшка.

Вспомнив это, я испугалась настолько, что покрылась испариной. Дело в том, что пообещать-то я пообещала, а научиться так и не научилась. Проще говоря, я не сдер-жала своего слова. И не просто не сдержала. На деле получается, что я похвасталась. Выходит, я девочка, которая не умеет держать слово.
А если бы об этом узнала моя лучшая подруга и соседка Катя, то обязательно сказала бы, что я «бесконечная хвастунья». И вовсе не потому, что я действительно была «бес-конечной хвастуньей», а потому что Катя, в последнее время очень полюбившая слово «бесконечность» и его производные, употребляла его абсолютно по любому поводу. Слово-паразит прицепилось как банный лист. По её мнению, бесконечно было всё: и какие-то желания, и нежелания, и дождь, и яркое солнце, и ветер, и уроки, и даже перемены. Правда, перемены были «бесконечно коротки». Да что там Катя с её «бесконечностью»! Больше всего я боялась огорчить самого батюшку, потому что одновременно и любила, и побаивалась его. Побаивалась, потому что мне казалось, что батюшка знает про меня абсолютно всё, даже самые сокровенные тайны. Такое чувство было всегда, поэтому у меня никогда не возникало мысли что-то утаить на исповеди или тем более обмануть отца Николая.
Мама объясняла мне, что обманывать нельзя ни при каких обстоятельствах. Но я как-то не послушалась и, не сдержавшись, съела все конфеты из вазы, которая стояла на столе. А ведь мама строго-настрого запретила мне даже приближаться к ним, пото-му что у меня аллергия! Но мало того, что я их съела, испугавшись наказания, сказала, будто это не я. Изобличить меня было проще пареной репы: я оставалась дома одна, значит кроме меня и некому. Досталось же мне в тот раз, что называется, на орехи! При этом мама объяснила мне, что наказана я не за конфеты, а, во-первых, за то, что ослушалась, а во-вторых, за обман. Почувствовать себя преступником, которого застукали на месте преступления, было очень неприятно. «Бесконечно неприятно», — сказала бы по этому поводу Катя. Мне тогда казалось, что я сгорю от стыда, поэтому очень хорошо запомнила эту историю с конфетами и никогда больше не обманывала, но кое-что всё-таки от мамы скрывала. Какая же девочка без своих секретов! Но это же от мамы. А от батюшки разве что-нибудь скроешь? Даже и не мечтай!

  Пребывая в таких размышлениях, я грустнела всё больше и больше. Кое-какие по-знания в кулинарии я всё-таки имела, но только кое-какие. Например, я совершенно точно знала, что для приготовления ухи обязательно нужна рыба.

Вся семья спала, мирно посапывая: мама, папа, братья и сестрёнки. Я потихоньку встала и отправилась на кухню, потому что не могла дотерпеть до утра. Мне хотелось убедиться, что в доме есть рыба. Без рыбы какая уха? План действий созрел мгновенно: утром я попрошу маму научить меня варить уху. Мама, конечно, научит, и к приезду отца Николая суп будет готов. И тогда не придётся краснеть и оправдываться. Простота плана так воодушевила, что я с облегчением вздохнула и даже улыбнулась. «У страха глаза велики, а на самом деле всё решается очень просто», — подумала я.

На кухне открыла холодильник. Он был наполнен всякой всячиной. И чего там толь-ко не было! Всё, что душа пожелает. Всё, кроме, конечно же, рыбы. Я обыскала весь хо-лодильник, перекладывая продукты с места на место, не теряя надежды, что где-нибудь в уголке рыба всё-таки найдётся. Но рыба не находилась. Не было рыбы! От досады я чуть не топнула ножкой. Порой я позволяла себе такую несдержанность, когда не ви-дела мама, но вовремя опомнилась, испугавшись разбудить весь дом. Слёзы отчаяния накатили и готовы были вот-вот пролиться, но я вспомнила, что в квартале от нас на-ходится продуктовый магазин, который работает круглые сутки.
Недолго думая, прошла в свою комнату, быстренько оделась, благо было лето, взяла свою копилку в виде фарфорового зайчика и тихонько выскользнула из дома. О том, что ходить одной ночью непозволительно и даже рискованно, я вспомнила только тогда, когда оказалась на улице. Мне стало не по себе. Фонари, конечно, горели, но простран-ство между освещёнными участками было мрачно и таило в себе, как мне казалось, самые невероятные опасности. Какие — я не знала. Да и есть ли разница? То, что они существовали, я ощущала каждой клеточкой. Испуганная, я хотела было возвратиться домой, но вспомнила про уху и пошла дальше. Очень важно преодолеть свой страх и сделать первый шаг. Как же без этого? Я и не заметила, как у неё невольно потекли слё-зы. Я почувствовала их, когда, капая с подбородка, они потекли на платье. Я достала из сумочки носовой платок и стала вытирать нескончаемый поток слёз.
  Я шла по улице, дрожа от страха. Так никого и не встретив на своём пути, я добралась до магазина. Мои тревоги оказались пустыми. я воодушевилась и утерла оставшиеся на щеках слёзы совершенно уже мокрым носовым платком. Спрятав его в сумочку, поставила копилку на тротуарную плитку и взглядом стала искать камень, чтобы разбить её. По-другому достать из неё денежку было невозможно — не было ни крышечки, ни замочка.
Не обнаружив поблизости ничего подходящего, я подняла копилку над головой и
с силой бросила на тротуарную плитку. Фарфоровый зайчик разбился, и монетки со звоном покатились в разные стороны. Я стала поспешно собирать раскатившееся по тротуару деньги. «Богатство не так уж и велико, но на рыбу точно хватит», — подумала я. Собрав монеты и бумажные деньги, которых было совсем немного, вошла в магазин.

  Внутри, кроме дремавшей кассирши и такого же сонного охранника, никого не было. Я прошла в рыбный отдел. От разнообразия в витрине разбежались глаза, но, посмотрев на цены, я сообразила, что надо пересчитать деньги — иначе откуда же знать, на что хватит. Пересчитала и... заплакала. И как тут не зареветь, если тех денег с трудом хватило бы только на солёную кильку? Что скажет батюшка, если накормить его ухой из солёной кильки? Да и варят ли из неё уху? Я повернулась и пошла прочь, проливая горькие слёзы.
Выйдя из магазина, остановилась. Мало того, что не купила рыбы, предстоял ещё путь домой. Я видела между фонарями эти зловещие темные участки, на которых, ка-залось, её поджидают неведомые звери. И пусть они позволили мне дойти до магазина, но теперь-то уж точно с нетерпением поджидают обратно! Обязательно нападут, казалось мне. Слёзы было не остановить, страх не унять. Я замерла в нерешительности и тут снова услышала за своей спиной уже знакомую песню из сна: «Моя Лизавета. Ты не спишь до рассвета. Ждёшь от друга привета. Слёзы горькие льёшь». Только теперь пел другой голос, какой-то старческий и скрипучий. Я с удивлением обернулась и увидела очень странную бабушку.
Старушка, ростом чуть выше меня, была одета в ярко-жёлтые лосины, которые об-тягивали её тонкие, как спички, ноги, а тело походило на маленький бочонок, поверх которого натянули ярко зелёную с блёстками блузку. Лицо покрывало множество глубоких и мелких морщин, среди которых прятались глубоко посаженные сверкающие глазки. Причёску (такую мы с подружками называли «я у мамы дурочка») венчала крупная ярко-красная роза. Изо рта старушки торчала дымящаяся папироса.

— Откуда вы знаете эту песню? — сквозь слёзы изумлённо спросила я.

— Я всё знаю, — усмехнулась в ответ старушка и выпустила колечко дыма.

— Так не бывает, — с недоверием помотала я головой.

— Бывает, деточка. Всё в этой жизни бывает. Скажи-ка мне лучше, по какому поводу слёзы? — спросила старушка, с интересом посмотрев на меня.

— Слёзы? — переспросила я. Я совершенно не собиралась ни с кем беседовать посреди ночи, тем более с этой чудаковатой старушкой, но отчаяние и страх перед обратной дорогой пересилили, поэтому я рассказала мою печальную, как мне казалось, историю.

— И это вся твоя беда? — усмехнулась старушка.

— Да, — утирая слёзы, кивнула я.

— Я могу тебе помочь, девочка, но у меня есть несколько условий. Если ты их вы-полнишь, то и я помогу тебе, — сказала бабушка, устремив свой взгляд куда-то в тёмное ночное небо.
— Какие? — прекратив плакать, с надеждой спросила я.

Старуха смерила меня долгим взглядом.
 
— Во-первых, ты должна мне честно ответить на следующие вопросы. Ты крещёная?

— спросила старушка, уперев свои руки в бока, отчего её доселе не очень заметный живот выпер наружу.

— Да, конечно, — выпалила я и показала старушке маленький серебряный крестик. Ответ, казалось, удовлетворил старушку.

— А ты большая грешница? — с подозрением вопросила она.

Это вопрос совершенно смутил меня. Я задумалась и через некоторое время ответи-

ла:

— Наверное, да. Но я каждое воскресенье хожу в церковь, исповедаюсь, и мне отпу-скают грехи.

— А когда ты последний раз была в церкви? — ухватилась новая знакомая за этот ответ.

— Вчера. — без раздумий ответила я.

— Вчера? — с радостью воскликнула старушка, — Значит, ты ещё не успела много нагрешить?

— Наверное, нет, — неуверенно ответила я.

— Прекрасно! — воодушевилась странная бабуля. — Это-то мне и надо! А слёзы у тебя горькие или нет?

— Я не знаю, — совершенно растерялась я.

Старая женщина довольно рассмеялась. Смех её был похож на карканье вороны.

Она смеялась, и роза в её волосах подрагивала в такт смеху.

— Сейчас проверим. Тебя, кстати говоря, как зовут? — спросила старушка, почти вплотную приблизившись к девочке.

— Лиза, — испуганно ответила я, одновременно отодвигаясь от старушки.

— Прекрасное имя, Лиза. Будем знакомы. А меня — Стратосфера Пещеровна. Кра-сивое имя, правда?

— Необычное, — нехотя согласилась я, не желая обидеть старушку. — Почему вас так назвали родители, Стратосфера Пещеровна?

Старушка расцвела широкой улыбкой:

— Ну, причём здесь родители? Совсем не родители. Я сама придумала это имя. Долго выбирала. Очень. Такой, знаешь ли, симбиоз безграничности и тайны. Понимаешь?

— она многозначительно подняла бровь.

— Нет, — призналась я. — Что такое сим…сим... — затруднялась я произнести незнакомое слово.

— Не знаешь, что такое симбиоз? — удивилась Стратосфера Пещеровна и даже приподняла бровь. — Ты в каком классе учишься?

— Закончила второй.

— Закончила второй класс и не знаешь, что такое симбиоз? — ещё более распаля-лась старушка. — И тебе не стыдно? Да я, чтоб тебе было известно, вообще никогда не училась. И, несмотря на это, я знаю, что такое симбиоз. Знаю, но ничего тебе не скажу,
— довольная собой, она поджала губы.

— Почему? — удивилась я.

— Тебе известно, что такое самообразование? — будто экзаменовала меня Стратосфера Пещеровна.
 
— Да, — чистосердечно ответила я. — Самообразование — это когда надо много узнавать самому, кроме того, что тебе задали в школе. Надо быть любознательной и больше читать книг, а не играть в интернете.

— В самую точку, — подтвердила старушка, добавив тихонько с сожалением, так, чтобы не услышала я. — Если бы я ещё читать умела.

Но поскольку у меня острый и к тому же абсолютный музыкальный слух, я разобрала последние слова и с нескрываемой жалостью спросила у неё:

— Наверное, когда вы были маленькой, это было так давно, что тогда ещё никто не умел читать, поэтому вы и не научились?

— Вот именно. Тогда не только читать не умели, а такое на свете творилось, что… — осеклась старушка. — Лучше тебе об этом ничего не знать.

— Почему? — спросила я.

— Потому, что кончается на «у»! — отрезала Стратосфера Пещеровна. — Кто у нас должен отвечать на вопросы? Ты! Вот и отвечай, — тут старушка озадаченно почесала затылок. — А на чём мы, собственно говоря, остановились?

— На симбиозе, самообразовании и чтении, — напомнила я.

— Каком ещё симбиозе? — удивление в голосе новой знакомой было неподдельным.

— Я не знала, что такое симбиоз, а вы отказались мне объяснить значение этого слова, — ещё раз напомнила я и еле слышно добавила:

— Сама, наверное, не знает, вот и придумала про самообразование.

— Я?! — возмутилась Стратосфера Пещеровна, которая, несмотря на свои годы, обла-дала ничуть не худшим слухом, чем сама Лиза. — Это я-то не знаю? — ещё раз восклик-нула она и, совсем как девочка в порыве гнева, топнула ножкой. –Да как ты смеешь? Да я тебя… — совсем задохнулась от возмущения пожилая женщина, превратившаяся в одно мгновение в совершенно старую, сгорбленную, одетую в какие-то темные лохмотья, древнюю старуху. Ярость душила её, и она вытянула в сторону Лизы свою маленькую трясущуюся сухую руку, из указательного пальца которой показалась отвратительная гадюка с дымящейся папиросой в пасти. Змея росла до тех пор, пока не очутилась у самого лица девочки.

— Что с вами? — недоумённо спросила я. Я сделала вид, будто не заметила ни гнева старушки, ни гадюки с папиросой. — Отец Николай говорил, что гнев — большой грех, потому что когда человек очень сердится, то перестаёт контролировать себя. Он может сделать много такого, за что ему будет очень стыдно. А ещё отец Николай говорил, что курение вредит здоровью.
Моё спокойствие погасило гнев Стратосферы Пещеровны. Вместе с умиротворением происходили и внешние изменения в облике старушки. Сначала исчезла гадюка, потом лохмотья, и на их месте появилось прежнее жёлто-зеленое одеяние.

— С курением ты, конечно, права. Сколько уж веков хочу бросить, да силы воли не хватает, — согласилась старушка, и, выплюнув на тротуар папиросу, собралась что-то сказать, но я опередила её:

— Стратосфера Пещеровна! Вы уж извините меня, пожалуйста, за то, что я делаю вам замечание. Но, во-первых, надо обязательно потушить огонь, потому что может случиться пожар, а, во-вторых, нельзя бросать мусор на тротуар. Есть же урны. Мама сказала, что нельзя сорить в своём доме.
 
— Это ещё что за новости? — недовольно фыркнула старушка. — Какие ещё урны для мусора? И где же ты здесь увидела дом?

Я покачала головой, совсем как взрослая:

— Мама сказала, что и город, в котором мы живём, и вся страна — это наш общий дом. Если мы заботливые хозяева, то не должны выбрасывать мусор где попало, а сле-дить за чистотой.
— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала, — буркнула старушка, пождав губы. —

А за твоей спиной что твориться? — укоризненно спросила она.

Я обернулась и увидела разбросанные кругом осколки от копилки.

— Ой, какая же я неряха! — укорила я себя и, бросившись собирать осколки, до-бавила: — Вы совершенно правы, Стратосфера Пещеровна. Мне и отец Николай гово-рил, что сначала надо вынуть бревно из своего глаза, а только потом будешь знать, как убрать сучок из глаза кого-нибудь другого.

— То-то же! — уже более миролюбиво сказала старушка. — Сначала подотри свои сопли, а потом уж другим указывай, — добавила она и, затушив дымящуюся папиросу, отнесла её в урну. — Так на чём мы всё-таки остановились? –снова обратилась она ко мне, когда я уже заканчивала собирать осколки.

— На симбиозе, — живо откликнулась я.

— Да что же ты за упрямая девчонка такая? — уже более спокойно, но с недоволь-ством отреагировала старушка.

Подняв крупные осколки от копилки-зайчика, я понесла их к урне.

— Сами говорили о самообразовании , — возразила я. — А ещё мама говорит, что любое дело надо доводить до конца.

— Мама твоя, конечно, права. Мне вот тоже надо одно дело довести до конца. Ну, да об этом потом. А сейчас, так уж и быть, смотри — сказала Стратосфера Пещеровна, вытянула вперёд руку, и пред ними появился мерцающий экран. Совсем как компью-терный. Старушка стала усердно шевелить губами, что-то нашёптывая, и на экране сначала появилось слово «Википедия», а затем слово «симбиоз» и его значение.

— Читать-то не разучилась? — попыталась уколоть старушка.

— Нет, — смущённо ответила я, явно поражённая происходящим.

— Тогда читай, — приказала Стратосфера Пещеровна. — Вслух читай, чтобы потом не обвинять меня.

— "Симбиоз, что в переводе с греческого означает совместная жизнь, это форма взаимоотношений, при которой оба партнёра или только один извлекает пользу из другого", — прочитала я и с недоумением спросила: — Стратосфера Пещеровна, а какую же пользу стратосфера извлекает из пещеры?

Вопрос, как, впрочем, и само определение, явно смутили обладательницу диковин-ного имени. Такого поворота она совершенно не ожидала, но раздумывать над ответом долго не стала:

— Опростоволосилась, недотёпа старая! Это всё Лёшка с Добрыней, да Ильюшкой. Они мне насоветовали. А я? Нет чтобы проверить, так на слово поверила. Никому до-верять нельзя! — сокрушалась старушка, качая нечёсаной головой с цветком. — Ну да ладно. Наперёд умнее буду.

— А кто такие эти Лёшка, да Илюшка, да этот... как его? — озадачилась я.
 
— Сама скоро увидишь, — отрезала старушка, но потом все же пояснила: — Есть тут такие. Как говорится три в одном.

— Стратосфера Пещеровна! Они не хотели вас обмануть! — убеждённо сказала я. В моём голосе не было и тени сомнения:

— Я почти уверена. Они, наверное, просто перепутали симбиоз с

синтезом. Старушка поскребла затылок.

— А это ещё что такое?

— Не знаете? — без усмешки спросила я у новой знакомой.

Стратосфера Пещеровна сначала по привычке вспыхнула, но мигом остыла и при-зналась:

— А ведь и верно не знаю. Первый раз такое со мной случается.

— Со всеми бывает, — успокоила я. — А синтез — это … — хотела я объяснить значе-ние слова, но остановилась и с озорством посмотрела на Стратосферу Пещеровну.

— Ну, что это? Что это? — с нетерпением воскликнула старушка.

— Стратосфера Пещеровна! Вы уж, пожалуйста, не обижайтесь на меня, но мама говорила мне, что ответы на возникающие вопросы лучше искать самому. И, если только ты не сможешь найти ответа, то только тогда спрашивать у того, кто может помочь тебе. Мама говорит, что в таком случае человек учится самостоятельно мыслить и лучше запоминает то, чего он не знал ранее.

— Может, она и права, — не стала спорить старушка и, отвернувшись от меня снова, как и в прошлый раз, вытянула руку вперёд и что-то зашептала. В воздухе вновь возник мерцающий экран, мелькнуло слово «Википедия», и через некоторое время появилось слово «синтез». — Читай! — приказала старушка.

— "Синтез — это процесс соединения или объединения ранее разрозненных вещей или понятий в целое или набор", — прочитала я. — Ну, что я вам говорила? — с улыбкой обратилась я к старушке. — Они просто перепутали и совсем не хотели вас обманывать.

— Ну, ладно, коли так, — повеселев, согласилась старушка. — Я, если признаться, очень на них осерчала. Даже подумывала в отместку отравить. Да разве их отравишь? Не повезло мне, знаешь ли, с друзьями. Ни отравить, ни убить.

— Ну, что вы такое говорите, Стратосфера Пещеровна? Как же можно о таком ду-мать? Это же большой грех! — испуганно и вместе с тем с укоризной сказала я.

— Сама разберусь! — резко ответила старушка, скрестив руки на груди. — Без сопливых обойдёмся.

— Стратосфера Пещеровна … — начала было я, не обратив внимания на резкость и даже грубость, но старушкины глаза стали вдруг увеличиваться в размерах и вылезать из орбит. Сообразив, что наступает очередной приступ гнева, я замолчала и уставилась на неё.

— Всё! — провозгласила Стратосфера Пещеровна, когда немного успокоилась. — Больше никаких вопросов. Пошли со мной, — приказала она, и решительно двинулась

в сторону гаражного кооператива, за которым в темноте шумела берёзовая роща.

— Куда мы идём? — спросила взволнованно я. Я еле поспевала за странной старуш-кой, прижимая к груди мою сумочку, чтобы не потерять.

— Рыбу получить хочешь? — обернувшись, напомнила старушка.

— Ну да, — уже неуверенно кивнула я.
 
— Тогда шагай за мной и поменьше задавай вопросов, — отрезала бабуля.

Скоро мы оказались около гаражного кооператива. Там было совсем темно, хотя столбы освещения стояли. И тогда из глаз Стратосферы Пещеровны ударили два мощ-ных луча, которые осветили дорогу. Двинулись дальше. Спустя какое-то время тьма вокруг расступилась. Я поняла, что свет исходит откуда-то из рощи. Мы вышли на большую поляну. То, что открылось нашему взору, очень удивило меня.
Посреди поляны прямо из земли в небо поднималась лестница. У основания её сто-ял прекрасный юноша в белом сверкающем одеянии с копьём в руке — это он излучал свет, освещавший всё вокруг. По лестнице шёл беспрерывный поток людей, которые появлялись как бы ниоткуда, словно из воздуха. Они стремились вверх, но одни из них падали с лестницы прямо на первой ступеньке, другие забирались чуть выше, но тоже падали и исчезали, и только немногие поднимались до самого верха, растворяясь в не-бесах. Лиза и Стратосфера Пещеровна остановились и с восхищением смотрели на от-крывшуюся им картину.

— Что это? — изумлённо спросила я.

— А ты не знаешь? — спросила у неё в свою очередь старушка.

— Нет.

— Как же так? — возмутилась Стратосфера Пещеровна. — Ай-яй-яй! Крещённая православная девочка и не знает, что это за лестница? — с укором произнесла она.

Я покраснела от смущения, задумалась, и вдруг меня осенило:

— Я вспомнила! Я вспомнила! — радостно воскликнула я. — Это лестница, которая ведёт в Царство Небесное. А люди, которые падают, это грешники. Те, которые не по-каялись в своих грехах или утаили что-то. Мне про неё отец Николай рассказывал, а я, честно говоря, не очень-то верила. Простите меня, грешную, — попросила я прощения, хотя рядом никого, кроме старушки, не было.

Та с удивлением посмотрела на меня:

— Ты у кого это прощение просишь? Здесь ведь никого нет. Мы одни.

— Как нет? А Господь? Господь — он везде! — с уверенностью сказала я. — Если ты искренне каешься и постараешься больше не совершать дурные поступки, то Господь услышит тебя и не будет наказывать. Да и батюшка тоже услышит.

— А он-то как услышит? — усмехнулась Стратосфера Пещеровна. — Мудришь ты что-то, девонька.

— Вовсе и не мудрю, — горячо возразила я. — Он же в Господе и Господь в нём! То, что знает Господь, будет известно и батюшке.

Старушке этот пыл пришелся не по нраву:

— Да что ж это за девочка такая? Я ей слово, а она мне — два. Тебя кто учил со старшими спорить?

— Простите, Стратосфера Пещеровна. Я больше не буду, — понурив голову, сказала

я.

— То-то. Ты знаешь, зачем я тебя привела сюда?

— Нет, — смиренно прошептала я.

— Так вот слушай. И не перебивай, пока не закончу. Потом будешь задавать свои вопросы. Договорились?

Я кивнула, и старушка начала свой рассказ:
 

118
 
— Я уже не одно столетие пытаюсь подняться по этой лестнице, но каждый раз падаю
с первой ступеньки. Поскальзываюсь и падаю. Сколько уже раз так случалось, я и со счёта сбилась. И Ангел Господень, который охраняет вход на эту лестницу, почему-то начинал плакать, когда я приходила и падала, но ничего мне не говорил. Что я только не делала, чтобы подняться по лестнице! Я превращалась в маленькую девочку, в кра-савицу, в мальчика, в юношу, пыталась спрятаться в толпе, когда было много людей, но ничего не получалась. Я падала, а остальные шли дальше. И, хотя большинство из лю-дей невысоко поднималось, но они хоть немного поднимались, а я даже на первую ступеньку ступить не могла. И вот как-то Ангел Господень сжалился надо мной и говорит: "Не мучайся зря, бабушка. Ничего у тебя не получится. Чтобы подняться по этой лест-нице, надо каждую ступеньку омыть горькими слезами покаяния или добрыми делами. Только тогда ты сможешь подняться в Царство Небесное", — и заплакал. Ты, случайно не знаешь, почему он плачет? — спросила у меня старушка.

— Наверное, ему вас жалко, — предположила я, зачарованная рассказом.

— Меня? — вспыхнула гневом старушка. — Это ему меня жалко? Да что ж ты такое выдумываешь? — и вдруг, задумавшись, тихо добавила: — Сколько живу, никогда и никто ни разу не пожалел меня, а тут на тебе. Прямо чудеса в решете.

Она произнесла это смущённо, и две непрошенные слезинки появились в уголках её глаз. Я с удивлением заметила, что слезы, бегущие по щекам старушки, оставляют за собой светлые дорожки: лицо её словно стало чище. Я и подумать не могла, что это были первые слёзы Стратосферы Пещеровны за всю её многовековую жизнь. Достала свой до сих пор ещё мокрый платок и смахнула слезинки старушки. Та с благодарностью смотрела на меня. В тот момент я и подумать не могла, что сейчас Стратосфера Пещеровна впервые испытала чувство благодарности. Между тем старушка, будто опомнившись, вырвала вдруг из моих рук носовой платок. Подбежав с ним к лестнице, опустилась на колени и стала усиленно протирать первую ступеньку. Затем поднялась с колен, оглянулась на меня и, глубоко вздохнув, поставила одну ногу на ступеньку. Нога не скользила. Выждав несколько мгновений, Стратосфера Пещеровна решилась и, поставив на ступеньку вторую ногу, замерла. Она повернула ко мне своё светящееся счастьем лицо, как бы приглашая порадоваться вместе с ней. Я, словно заразившись радостью старушки, засмеялась и захлопала в ладоши. Стратосфера Пещеровна реши-лась сделать следующий шаг, но неожиданно, поскользнувшись, вскинула ноги кверху и грохнулась на спину. Я бросилась к старушке на помощь, но та лежала, не двигаясь, и с удивлением смотрела куда-то вверх. Проследила за взглядом Стратосферы Пещеровны и поняла, что она смотрит на плачущего Ангела.

— Сейчас-то что не так? — обратилась расстроенная старушка к Ангелу.

— Ты что же бабушка, Господа обмануть решила? — вопрошал он. — Не твои это слёзы и нет в них покаяния. Решила за чужой счёт в Рай попасть? Невозможно это! Своими добрыми делами надо зарабатывать прощение совершённых тобою грехов. Эх, бабушка, бабушка!.. — горестно вздохнул Ангел и снова заплакал.

— Что же мне теперь делать? — растеряно спросила до сих пор лежащая на земле Стратосфера Пещеровна.

— Прежде всего встать, — взяла я инициативу в свои руки. — Встать, и ни в коем слу-чае не унывать! Уныние — большой грех. Когда человек унывает, то становится очень слабым и ничего хорошего не может сделать. Поднимайтесь, Стратосфера Пещеровна, — протянула я старушке руку и помогла ей подняться. — А теперь постарайтесь вспом-нить, есть ли среди ваших знакомых тот, кто очень нуждается в помощи, — сказала я, решив во что бы то ни стало помочь старушке.

— Конечно, есть, — без раздумий ответила старушка, стряхивая сор с желтых лосин и ядовито-зеленой кофточки. — Все нуждаются, кто остался. Но кто же в этом призна-ется? Гордые все. Неприступные. Слушать ничего не хотят. Умники, тоже мне. Возьми, к примеру, Кощея Бессмертного. Тоже ничего слышать не хотел. На молодых его по-тянуло. Сколько раз ему говорила, что Василиса Прекрасная ни за какие деньги за него замуж не выйдет, а он: «Осыплю её золотом и драгоценностями, никуда не денется, согласится». Ну, и что? Согласилась? Как бы не так. А с Иваном Царевичем помнишь, что вышло? Да я!.. Да то!.. Да сё!.. Да я этого Ивашку в порошок сотру. Ну и что? Стёр? И где теперь этот «стиратель»? Не то, что порошка, духу от него не осталось. Да что это я тебе рассказываю? — спохватилась Стратосфера Пещеровна. — Ты, наверное, и сама не хуже меня знаешь.

— Мама когда-то в детстве рассказывала, но я, честно говоря, немного забыла, —

созналась я.

— В детстве? — иронично спросила Стратосфера Пещеровна и улыбнулась. — А сейчас ты, значит, в старости? Как такое забыть можно? События, можно сказать, мирового мас-штаба, а она забыла. Ну, посмотри ты на нынешнюю молодёжь! — возмущалась бабуля.

Я даже и не пыталась оправдаться. Стояла, понурив голову, и исподлобья смотрела на возмущённую старушку. Гнев Стратосферы Пещеровны продолжался, однако, не-долго. Она быстро успокоилась и, подойдя ко мне, приказала:
— Ну, рассказывай! Что я должна сделать, чтобы попасть в Царство Небесное?

— Всё очень просто, — пожала я плечами. — Надо, во-первых, покаяться в совер-шённых грехах, во-вторых, больше не грешить, а в-третьих, делать как можно больше хороших дел. Вы меня понимаете?

— Не очень, — призналась старушка. — Что такое "покаяться"?

— Покаяться? — я даже переспросила от удивления. — Ну, покаяться — значит, рас-сказать без утайки все свои дурные поступки на исповеди священнику.

— А где же я тебе священника найду? — резонно спросила старушка.

— Действительно, — растерялась я и, немного подумав, радостно предложила Стра-тосфере Пещеровне: — А вы мне расскажите. Отец Николай говорил, что, если вдруг ты понял, что совершил дурной поступок, а рядом нет священника, которому можно исповедаться, то надо рассказать об этом своему товарищу. Главное, чтобы ты понял, что сделал дурное дело, сожалел об этом и постарался больше так не поступать.

— Исключено, — отмахнулась старушка.

— Это почему же? — смотрела на неё я, хлопая длинными ресницами.

— Да если я начну тебе рассказывать всё, что совершила плохое за свою жизнь, то это займёт много времени. Ты, Лизавета, станешь такой же старой, как и я, — усмехнулась Стратосфера Пещеровна, довольная таким сравнением.

— Вы так много нагрешили? — с удивлением и сожалением произнесла я. Стратосфера Пещеровна виновато опустила глаза долу. Некоторое время она

делала вид, будто разглядывает свои худые ноги в лосинах, но, наконец, ответила:
 
— Я только и делала, что пакостила. Всю свою жизнь. А я даже и сама не знаю, как долго живу. Ты представляешь, сколько надо будет времени, чтобы обо всём расска-зать? Так что в Царство Небесное мне не попасть, — сокрушённо вздохнула старушка, понурив голову.

Я изо всех сил пыталась ее приободрить, подошла к ней поближе и попыталась участливо заглянуть в глаза:

— Ну, как же не попасть? Ну что вы такое говорите? Вы ведь совершенно забыли о добрых и бескорыстных делах.

Старушка на секунду задумалась и вдруг радость мелькнула на ее лице.

— А ведь верно! — согласилась она. — Только ты мне сначала объясни, что означает делать добрые дела.

— Мама говорит, — начала я, — что добрые дела, это когда ты помогаешь кому-то, может, даже и незнакомому человеку, и ничего не требуешь взамен. А если ты вздума-ешь что-то от него взамен требовать, то это значит, что дела твои на самом деле добры-ми не были.

Старушка озадачилась.

— Как это?

— Ну, когда, допустим, сделал человеку добро, а он ничего не сделал в ответ и даже не поблагодарил. Если ты обижаешься на него за это, то тогда то, что ты сделал для него хорошего, уже не доброе дело, а корыстное. И хвастаться этим, и напоминать ему

о том, что ты для него сделал, тоже нельзя, — я никак не могла объяснить суть, но наконец нашла нужные слова: — Вот! Если ты сделал доброе дело, то надо просто вычеркнуть это из памяти.

— Да как же так? Чтобы я, да за просто так, кому-то что-то сделала? — возмутилась старушка. — Издеваешься, что ли? — она недобро зыркнула на меня.

— Но иначе никак нельзя попасть в Небесное Царство, — бесстрашно урезонила я непонятливую бабулю.

Старушка опустила взгляд, шевеля губами, наконец вздохнула поглубже и проговорила:

— Вот же незадача. Ну да ладно. Была, не была. Давай попробуем. Кому надо по-мочь, я знаю. А как это сделать, нет. Может, ты мне поможешь, и мы вместе сделаем доброе дело? Договорились?

— Конечно. Я с удовольствием вам помогу, — отозвалась я. — Вы только скажите, что надо делать.

Стратосфера Пещеровна снова опустила взгляд, она в нерешительности ковыряла носком землю.

— А я и сама не знаю, что надо делать. Но, прежде всего, надо до места добраться. Если пешком, то не один год...

— Как же мы тогда доберёмся? — совсем растерялась я.

Старушка подняла глаза и торжествующе улыбнулась, будто нашла ответ:

— А мы тоже не лыком шиты, — гордо воскликнула она. — И у нас, знаешь ли, тоже прогресс. — Произнеся эти слова, она достала из рукава что-то отдалённо напомина-ющее смартфон и, вытянув вперёд руку, прокричала: — Гараж? — ответом ей было молчание, которое, впрочем, совсем не смутило старушку, и она повторила свой вопрос:
— Гараж? — и, не дождавшись отклика, приказала: — Кордебалет к подъезду, пожалуйста.

Не успела она еще закончить фразу, как со всех сторон с неба на мётлах стали спускаться ведьмы. Самые разные: фантастически страшные и вполне приятной внешности. Как только они приземлились, вокруг раздалась какофония звуков, и ведьмы пустились в пляс, будто слышали в этом какую-то мелодию. Теперь удивлению не только моему, но и самой Стратосферы Пещеровны не было конца.

— Да что же это такое! Посдурели, что ли, совсем? — в сердцах воскликнула старушка, непонятно к кому обращаясь. — Я у вас что просила, а?

— Что просила, то и получила! — выкрикнул некто с явной издёвкой в голосе.

— Смеёшься? Надо мной? Опять в тартарары захотел? — возмущенно прогремела старушка невидимому собеседнику.

— Стратосфера Пещеровна, — робко прошептала я, потянув старушку за рукав зе-леной блузы. — Простите, пожалуйста, но вы ведь гараж вызывали... А в гараже могут быть только машины, правильно?

— Ну, конечно, — негромко ответила та.

— А причём же здесь тогда кордебалет? — растерянно продолжала я.

— Как это при чём? — повысила голос Стратосфера Пещеровна. — Я на нём теперь путешествую. Мы тоже, знаешь ли, от прогресса не отстаём.

В моих глазах застыло сомнение, наконец, я сказала:

— Я не знаю точно, что такое кордебалет, но, мне кажется, что это что-то связанное с танцами...

— С какими ещё танцами? — гаркнула старушка, сердито глядя на непрекращающуюся пляску ведьм.

— А давайте проверим, — предложила я.

Вместо ответа Стратосфера Пещеровна вытянула руку вперёд. На мерцающем экране появилось слово «кордебалет».

— Читай! — приказала старушка.

— "Кордебалет — это артисты балета, исполняющие массовые танцевальные номера", — прочитала я и невольно улыбнулась. Я окончательно поняла, что заявления Стратосферы Пещеровны о том, что она всё знает, были, мягко говоря, небольшим преувеличением, однако, этим своим открытием делиться не стала.
Было видно, что такое развитие событий никак не устраивало Стратосферу Пеще-ровну, и, чтобы разрядить возникшую неловкую паузу, она что есть мочи закричала на танцующих ведьм:

— Прекратить! Устроили здесь! Где остальные? Особое приглашение надо? Ведьмы остановились и опустились на землю.

— Кто гадает, кто лечит-калечит, кто экстрасенсом, кто на радио, кто на телевидении работает... — ответила та, что оказалась впереди других. — Дел ведь тьма!

Старушка деловито уперла руки в боки, зелёный животик опять выпер наружу и скомандовала:

— А вы чего бездельничаете? А ну марш работать!

Ведьмы с нескрываемым облегчением начали разлетаться в разные стороны. Как только последняя из них скрылась в темном небе, Стратосфера Пещеровна, наблюдав-
шая за выполнением своего распоряжения, повернулась ко мне и горделиво сказала:

— Наши времена пришли, Лизавета, наши! Вот раньше, например, как только кого поймают, тут же на костёр, не то, что сейчас.
— А что сейчас? — не поняла я.

— А сейчас свобода, девонька, наступила. Сейчас, что называется, что хочу, то и ворочу. Наши теперь в почёте. Особенно у начальства. А за ними и народ потянулся. Раньше, если что не так, к кому обращались? Правильно, к священнику. А сейчас? Сейчас к гадалке, к экстрасенсу, к ведьме.
Я даже побледнела от таких слов:

— А почему, Стратосфера Пещеровна?

— Да, просто всё, Лизавета. Сколько тысяч лет убеждали людей, что счастье в деньгах, и, наконец-то, убедили. Не всех, конечно, но большинство. У людей теперь вместо Бога — деньги, вместо добра — деньги, вместо любви — деньги. Всё деньги. «Сам» знал, что делает. Деньги, они страшней чумы. Заболели люди, и лечиться к тому же не хотят. Всё по его расчётам получилось.

— А кто это такой «сам»? — спросила я.

— Лучше тебе, девонька пока этого не знать, — вместо ответа бросила старушка и подняла взгляд на темное небо, где скрылись ведьмы.

Я подошла поближе, встала на цыпочки и заглянула в глаза её:

— А почему?

— Целее будешь, — нехотя сказала старушка и тут же одернула любопытную девоч-ку: — Ну да хватит болтать! Эдак мы с тобой ни одного доброго дела не сделаем. Давай-ка лучше помоги мне вспомнить, как называется та штука из гаража, на которой мы передвигаться будем.

— Кабриолет, наверное, — подсказала я.

— Ну, конечно же, кабриолет. И как я только могла забыть? А ты откуда знаешь?

— Ну, что вы! Я совсем ничего не знаю, — замялась я. — А кабриолет есть у нашего соседа дяди Саши. Я только поэтому о нём знаю. Это когда верх автомобиля летом от-крывается, чтобы в машине не было жарко.

— В самую точку, — подтвердила старушка и громко приказала. — Кабриолет к подъезду! Да пошевеливайтесь там!

Через мгновение прямо перед ними появился роскошный красный роллс-ройс с открытым верхом. Я восхищённо ахнула, чем изрядно польстила старушке.

— Это раньше я в ступе да на метле летала, а сейчас вот, наградили за достигнутые в работе результаты. Красивый, правда?

— Очень, — согласилась я. — А вы водить умеете?

— Я всё умею, –важно ответила старушка и многозначительно улыбнулась.

Я сразу же поняла, что Стратосфера Пещеровна опять хвастается. Она с подозрени-ем и страхом посмотрела на неё.

— Да ты не сомневайся, — попыталась её успокоить Стратосфера Пещеровна. — Я на самом деле и не управляю машиной в привычном смысле этого слова. Я просто приказываю, и машина выполняет мои желания.
— А метла для чего?

— Метла? Где метла? — спохватилась старушка и завертела головой по сторонам.
 
— А вон, на заднем сиденье, — как ни в чем не бывало пояснила я.

— А! Метла? Не доверяю я этим новинкам. На метле хоть и не очень удобно летать, но она меня никогда не подводила. Да и привыкла я к ней. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнула я, хотя совершенно ничего не понимала. — А вы, Стратосфера Пещеровна, простите за любопытство, кто?

— А ты до сих пор не догадалась? — сверкнула зубом старушка, довольно осклабившись.

— Нет, — растерянно обронила я, распахнув наивные глаза.

— Баба Яга, — призналась старушка и смущенно добавила так ласково, как умела:

— Но я добрая. Я изменилась и хочу исправиться.

Как только она назвала своё настоящее имя, какая-то пелена спала с моих глаз, и я увидела перед собой сгорбленную, одетую в лохмотья старуху, от которой шел ужасно неприятный запах гниения. Глаза старухи смотрели злобно и угрожающе. Но так про-должалось совсем недолго. Через мгновение передо мной опять предстала всё та же Стратосфера Пещеровна с красной розой в волосах. Всё это произошло настолько быстро, что я не успела даже по-настоящему испугаться. Мне показалось, что всё это при-виделось, но чувство страха всё же поселилось во мне. Я вспомнила наставление мамы: если тебе кажется, что с тобой может произойти что-то нехорошее или даже уже про-изошло, то надо перекреститься и помолиться, то есть, попросить помощи у своего Ан-гела-хранителя, и он обязательно поможет. Я так и сделала, и чувство страха исчезло. Я почувствовала, что Ангел-хранитель рядом, и теперь не оставит меня в беде. Правда, я забыла, что надо не только себя перекрестить, но и наложить крест на то, что вызывает у тебя чувство опасности. Мне даже и в голову не могло прийти, что эта милая старушка может меня обманывать, и на самом деле хочет попасть в Царство Небесное не потому, что она раскаивается в совершённых ею плохих делах, а для того, чтобы сделать что-то нехорошее. Диверсант, короче говоря.
  Я помотала головой из стороны в сторону, отгоняя наваждение, и с укором обратилась к старушке:

— Стратосфера Пещеровна! Мы будем помогать кому-нибудь или продолжим любоваться вашей машиной?

— Конечно, будем. Обязательно будем. Садись! — сказала старушка и заняла место водителя.

Я не заставила себя уговаривать и устроилась на пассажирском сиденье.

— Стратосфера Пещеровна! — испуганно спросила я у старушки. — А где же руль? Как мы сможем двигаться без руля? Мы же разобьёмся.

— Не переживай! — успокоила меня старушка. — Я же говорила тебе, что это не-обычная машина. Она сама сделает всё, что я ей прикажу и ей не нужен руль. Понятно?

— Понятно, — немного осмелев, ответила я и призналась: — Я никогда не видела таких машин.

— Какие твои годы! — усмехнулась старушка. — Ну что, вперёд?

Я согласно кивнула, и водитель, засунув два пальца в рот, пронзительно засвистела. Машина дёрнулась, как живое существо, и задрожала всем корпусом. Передняя часть её стала подниматься вверх, и она совершенно неожиданно резко взмыла в небо. Если бы не какая-то неведомая сила, удерживающая меня в кресле, то я, без всякого сомнения, сразу вывалилась бы наружу и разбилась. Но эта сила крепко прижимала меня к сидению, и я скоро успокоилась. Что находилось внизу, разглядеть было невозможно, так как была ночь. Я видела лишь звёздное небо и огромную луну, до которой, казалось, рукой подать. Это прекрасное зрелище настолько поразило меня, что я совершенно забыла о моих страхах. Я чувствовала, что мы двигаемся очень быстро, но ни свиста ветра, ни какого-либо вообще шума не было. Мне чудилось, что я попала в фантастический фильм, и, пораженная красотой, не замечала времени. Очнулась, когда впереди на го-ризонте начал светлеть краешек неба. Свет приближался и ширился, понемногу запол-няя всё небо. Через какое-то время появилось солнце, сияние которого было настолько ослепительным, что я невольно зажмурила глаза и прикрыла их ладошкой. Посмотрела вниз и увидела проплывающую под ними землю. Деревца, стадо крошечных коров, которое паслось на маленьком лугу, едва различимый пастух и миниатюрные домики настолько восхитили меня, что я всплеснула руками, но тут машина начала снижаться. Это произошло настолько стремительно, что я не успела даже испугаться. Мы мягко опустились на небольшую полянку.

— Вылезай! — скомандовала Стратосфера Пещеровна. — Приехали!

— А где мы? –озиралась я по сторонам.

— Много будешь знать, скоро состаришься! — отрезала старушка.

Стратосфера Пещеровна часто грубила мне, но я не решалась сделать замечание. Я помнила, чему учила мама: делать замечания старшим и поучать их так же нехорошо, как и самой совершать нехорошие поступки. Нужно просто помолиться за них и по-просить какого-нибудь Святого или Матерь Божью, чтобы помогли им исправиться.

  Я беззвучно помолилась, а затем подняла голову и огляделась вокруг. Стена густого леса окружала маленькую полянку. Увидеть что-либо за первым рядом деревьев было совершенно невозможно. Темнота, проступающая из глубины леса, нагоняла страху. Поймав мой испуганный взгляд, старушка усмехнулась и приободрила:

— Не боись, трусиха! Не так страшен чёрт, как его малюют, — воскликнула она, но, сообразив, что сказала лишнего, упала на колени и стала что-то бормотать, завывая и ударяя при этом головою о землю. Затем поднялась с колен и испытующе посмотрела на меня:

— Так ты согласна помочь мне совершить доброе дело? Не передумала?

— Да нет же! — без тени сомнения подтвердила я.

— Ну что ж. Тогда пошли.

Стратосфера Пещеровна двинулась в чащу. Я последовала за ней. Как только мы вошли, стало заметно темнее, как будто мгновенно наступили сумерки. Смолк шелест листьев и шум ветра, которые я слышала на поляне, и наступила гнетущая тишина.
Идти вперёд было все труднее и труднее. Поначалу трава, покрывавшая землю между деревьями, понемногу пружинила, но со временем ноги стали всё глубже проваливаться. Мне привычно было ходить по лесу. Мы с родителями, братьями и сёстрами часто ходили за грибами и ягодами. Я знала, что почва так проседает под ногами, если где-то поблизости есть болото, но всё-таки следовала за уверенно шедшей вперёд старушкой. Вдруг я уловила протяжный стон, донёсшийся откуда-то издалека. От неожиданности я остановилась, струсив, и попыталась спрятаться в ельнике. Стратосфера Пещеровна, не обращая на меня внимания, продолжала путь. Я прижалась всем телом к стволу старой ели. Наконец, старушка почувствовала, что я отстала. Стратосфера Пе-щеровна отыскала меня взглядом, потом вернулась ко мне:

— Ну, чего замерла? Испугалась, что ли? — усмехнулась она.

— Да, — призналась я, не в силах скрыть страх.

— Не бойся. Мы как раз и идём помогать тому, кто стонет. Сама скоро увидишь, — Стратосфера Пещеровна многозначительно улыбнулась. — Пошли. Нечего тут без тол-ку стоять.

Пересилив себя, я двинулась за старушкой. По мере приближения запах гниения усиливался, превращаясь в настоящее зловоние. Я устала, и меня тошнило, но продолжала упорно идти вперёд, понимая, что кому-то нужна моя помощь. Деревья поредели, и стали проступать очертания необычной горы. Казалось, она дышит, так как один её склон, покрытый чем-то, похожим на кору старого дерева, равномерно вздымался и опускался.

Подойдя к горе, старушка сунула пальцы в рот и пронзительно свистнула. Гора вздрогнула, и от неё отделилась какая-то часть, в которой я угадала огромную длинную шею, венчавшуюся драконьей головой. Голова поднялась высоко над деревьями и стала принюхиваться. Затем, будто опомнившись, открыла огромную пасть, полную острейших зубов, и прокричала так громко, что все вокруг вздрогнуло:

— Трево-ога! Русским духом пахнет.

Тут же, не пойми откуда, вынырнули ещё две головы, одна из которых, стала ози-раться по сторонам, потом заорала что есть мочи:

— Станичники! Браты! Миру — мир! — прокричав заплетающимся языком извест-ные с давних времён лозунги, голова мгновенно спряталась под огромным крылом.
Всё происходящее настолько ошарашило меня, что я не знала, как на это реагиро-вать,и только молча следила за происходящим. Голова, обратившаяся к каким-то ста-ничникам, даже развеселила её, но я не решилась рассмеяться. Зато хохотала старушка, красный цветок в ее волосах то и дело подрагивал. Заливалась она настолько громко, что две драконьи головы вопросительно уставились на неё. Их внимание нисколько не удивило Стратосферу Пещеровну. Отсмеявшись, она повернулась ко мне:

— Вот это и есть тот, кому нужна помощь. Ну, чего молчишь? Не узнала, что ли?

— Нет, — пожала я плечами.

— Да что ж это за поколение такое? — распалилась старушка. — Змея Горыныча не знают! Вы чем там вообще занимаетесь?

— Живём, –тихонько ответила я.

— В интернете, что ли? — попыталась подковырнуть Стратосфера Пещеровна.

— Не только, — терпеливо стала объяснять я. — Мама не разрешает долго сидеть за компьютером. Она говорит, что жить надо настоящей жизнью, а не виртуальной.

Старушка недоверчиво покачала головой:

— Тогда почему же ты не знаешь, кто такой Змей Горыныч?

— Я просто забыла, — чистосердечно призналась я.

Стратосфера Пещеровна, казалось, занервничала:

— Почему?

— Потому что никто не верит, что он на самом деле существует, — ровно произнесла

я и спросила: — А зачем знать о том, чего нет на самом деле?
 
— И в меня не верили? — глаза старушки гневно сверкнули.

— И в вас тоже, — шепнула я.

— А сейчас? — спросила Стратосфера Пещеровна.

— Что сейчас? — не поняла я.

— Сейчас тоже не веришь? — пояснила свой вопрос старушка.

— Сейчас верю, — созналась я и опустила голову.

— То-то же, — довольная собой старушка ощерилась в улыбке.

— Стратосфера Пещеровна, а зачем Змей Горыныч звал каких-то станичников? — приглушенно спросила я так, чтобы головы не расслышали.

— Вот в этом-то и заключается проблема, — посетовала старушка, разведя узловатыми руками. — Когда-то давно, когда люди ещё знали о том, что мы существуем, Горыныч решил пообедать, и выбрал на обед упитанного быка, — доверительно продолжала она. — И всё бы хорошо, если бы бык не был из стада, принадлежавшего казакам. Оно паслось совсем рядом со станицей. Горыныча, конечно, заметили. Ты, Лизавета, сама посуди, как такого не заметить!.. Сбежались казаки и так наваляли Змею Горынычу, что он до сих пор от страха трясётся. А той голове, которая кричала «Миру — мир!», досталось большего всего. Она теперь, даже если забудется и заглотит пролетающего мимо комарика, так сразу прячет голову под крыло. Боится, что ей и за это достанется. Только мухоморами теперь и питается. Они и имена себе придумали как у трёх богатырей, что на известной картине. Требуют, чтобы их только так и величали. Думают, что если все будут их так называть, то Змей Горыныч перестанет быть Змеем Горынычем. Видать, все мозги им казаки отшибли. Сколько он ещё на мухоморах протянет? Обессилел ведь совсем, — старушка жалостливо покачала головой. — Вот и надо ему как-то помочь. А как, я не знаю.

— Надо подумать, — сочувственно отозвалась я.

— Да чего я только не выдумывала! Всё бесполезно! А главная-то причина в том, что они заболели демократией. Есть такая заразная болезнь. Может, слышала? А про плюрализм мнений?

— Ну да, у нас же демократия. И про плюрализм слышала. Нас часто на уроках за-ставляют выдумывать какие-то другие точки зрения, хотя правду все и так знают, — припомнила я.

— Ох, какие молодцы ваши учителя, — восхищение в голосе старушки было непод-дельным. — Ну, что проходит у вас, совершенно не годится для нас.

— Почему? — даже растерялась я.

— А что же здесь может быть хорошего? — воскликнула старушка и присела на ствол поваленного дерева. — Одно тело и три головы. И у каждой головы своё мнение абсолютно по всем вопросам. Ты представляешь? Головы Горыныча так долго ругались, пытаясь хоть о чём-то договориться, что он совсем разучился летать. Ну, может, и не разучился, но не летает очень давно. И как их отучить от этого плюрализма мнений, я не знаю.

— А зачем ему летать, Стратосфера Пещеровна? — умостилась я рядышком со старушкой.

— Как зачем? Птицы ведь летают, и ты не спрашиваешь, зачем они это делают. Вот

и он должен летать, а не прятаться здесь и причитать.
 
— Вы меня не поняли, Стратосфера Пещеровна, — покачала я головой. — Я хотела спросить о другом. Он будет снова летать и на кого-то нападать?

— Ну, что ты, Лизонька? Ты разве не видишь, что он раскаялся и кушает только травку? — поспешила успокоить меня Стратосфера Пещеровна и злорадно улыбнулась.

Я совершенно не обратила внимания на недобрый оскал, так как погрузилась в мысли
о том, каким образом можно помочь Змею Горынычу. Думала я очень недолго:

— Стратосфера Пещеровна! Стратосфера Пещеровна! — я даже потрясла старушку за рукав зеленой блузы. — Я знаю, как можно помочь Змею Горынычу!

— Да что ты говоришь? Не обманываешь? — спросила обрадованная старушка.

— Ну, что вы! Я никогда не обманываю. Обманывать — грех. Батюшка Николай го-ворил мне, что тот, кто обманывает, становится рабом дьявола, потому что отец лжи — сатана.

— Какая ты умница! — похвалила меня старушка. — Ну, рассказывай, что ты там придумала.

— Надо провести выборы и... — с энтузиазмом начала я.

— Какие ещё выборы? — перебила старушка.

— Надо выбрать кого-то одного, чтобы он на какое-то время был главным, и все остальные ему подчинялись.

— А как же они будут выбирать, если они каждый сам за себя? — недоумённо спро-сила Стратосфера Пещеровна, но тут же счастливая улыбка озарила её лицо. — Я при-думала! Я всё придумала!.. Мы с тобой тоже проголосуем.

— Мы? — удивилась теперь я. — Но мы же с вами не имеем к этому никакого отношения. Головы должны голосовать сами.

— Ну, как ты не понимаешь? — Стратосфера Пещеровна даже воздела руки к небу.

— Если они будут голосовать сами, то так и будут спорить до конца света и ничего не решат. Они ведь ничего о выборах не знают. Мы скажем им, что в выборах должны принимать участие все присутствующие. И, если мы проголосуем за того, кто нам нужен, то спасём Змея Горыныча.

Я задумалась и несколько мгновений соображала.

— Но это ведь неправда, — сказала наконец. — Они должны голосовать сами.

— Конечно, неправда, — старушка даже вскочила от волнения. — Но как иначе мы сможем его спасти? Ты что-нибудь слышала о лжи во спасение?

— Нет, — растерялась я.

— Ложь во спасение — это когда ты совсем чуть-чуть скажешь неправду, чтобы спасти кого-то, — назидательно растолковывала старушка.

— Я об этом никогда не слышала, — задумчиво сказала я. — Я знаю, что лгать — грех, но если это надо для спасения кого-то, то я готова согрешить, — теперь уже решительно заявила я.

— Вот и правильно! — обрадовалась старушка и, вскочив, даже стала приплясывать на месте. — Вот и молодец! — похвалила она меня и, повернувшись к "горе", зычным голосом закричала: — Горыныч! Горыныч! Хватит бока пролёживать! Пора за дело приниматься!
— Что за дело? — разом спросили удивлённые головы, высунувшиеся из-под крыла.

— Выборы будем проводить! — провозгласила Стратосфера Пещеровна.
 
  Стратосфера Пещеровна объяснила, как смогла, что такое выборы и зачем они нужны. А на все возражения о том, что, дескать, в выборах должны принимать участие только те, кого это касается, ответила: таковы правила, не он их придумал и не ему менять. Возразить Горынычу было нечего.

Стратосфера Пещеровна предложила головам выдвинуть кандидатуры, кто будет пер-вой избранной главой Змея Горыныча. Каждая голова, понятное дело, выдвинула себя. Начали голосовать и в результате, естественно, каждая голова и проголосовала за себя. Горыныч, воодушевлённый поначалу перспективой разрешения этой, казалось, безвы-ходной ситуации, приуныл. Но, тут вмешалась Стратосфера Пещеровна и заявила, что победу на выборах одержала средняя голова, за которую будто бы проголосовали мы. Я пыталась сказать, что никому своего голоса не отдавала, но мне не дали слова — дескать, по регламенту не положено. После недолгого препирательства все головы согласились с результатами. Единство было достигнуто. Замшелое и вросшее в землю тело Змея Горы-ныча со скрипом и треском стало отрываться от опутавших его корней. Зрелище это было настолько поразительное, что я застыла, наблюдая за происходящим. Таких огромных существ, как Змей Горыныч, я видела только в фантастических фильмах. Я и не представ-ляла себе, что какой-то из этих монстров может на самом деле существовать.
Но это было не всё, что происходило удивительного рядом со мной. Моё внимание привлекла красная роза в волосах старушки. Она стала прямо на глазах превращать-ся в ужасную пасть большой змеи, а волосы становились маленькими извивающимися змейками. Её зелёная с блёстками блузка стала темнеть, блёстки лопались, превращая блузку в лохмотья. То же самое происходило и с лосинами, которые превратились в грязную дурно пахнущую юбку. Я замерла от испуга. Только сейчас я увидела Бабу Ягу такой, какой она была на самом деле, коварной и страшной. Её вид по-настоящему ис-пугал меня.

— Вот и всё, что мне от тебя надо было, дрянная девчонка! — со злорадством про-кричала Баба Яга и что есть силы дунула в мою сторону.

Поднявшийся вихрь подхватил меня и понёс. Он крутил меня, беспомощную, и пе-реворачивал, как осенний лист. Я уже совершенно отчаялась, но вдруг вспомнила о своём ангеле-хранителе и взмолилась о помощи.
И вот ветер начал стихать, а я грохнулась на землю — от удара у меня потемнело в глазах. Я поднялась, охая и превозмогая боль. Моему удивлению не было конца, когда обнаружила, что оказалась вновь рядом с той самой лестницей, по которой так хотела подняться Баба Яга. Увидев стоящего рядом с лестницей ангела, я бросилась к нему и закричала:

— Святой Ангел! Берегись! Баба Яга обманула меня, и я помогла ей и Змею Горыны-чу. Они замышляют что-то ужасное!

Ангел склонил голову и светло улыбнулся.

— Не печалься, Лиза. Они хотят, чтобы лестница, которая ведёт в Небесное Царство, вела не вверх, а вниз, в царство дьявола. Они мечтают об этом давно, но нет силы, кото-рая может победить Бога , — сказал он.

Только он договорил, как вдали раздались раскаты грома, и я увидела на горизонте летящего к ним Змея Горыныча, на котором восседала Баба Яга. Из пастей всех трех голов вырывалось пламя, шесть глаз горели ярко-красным зловещим огнём. Вслед за
ними, заполонив всё небо, неслись по воздуху ведьмы, бесы и множество другой не-чисти. Вся армада нечистой силы стремительно приближалась. Я стала уже различать вопли и визги, которые они издавали.
Когда они оказались совсем рядом, Ангел Господень расправил крылья и взмыл в небеса. Очертив перед собой круг копьём, он стал дожидаться их приближения. Один против всех. То, что происходило дальше, совершенно заворожило меня, наблюдав-шую за происходящим в небе. Вся эта армада натолкнулась вдруг на какую-то невиди-мую стену. Нечисть всё подлетала и подлетала, давя друг друга и пытаясь прорваться сквозь неё, но ничего не получалось. И только когда навалился всем огромным телом Змей Горыныч, стена как будто чуть поддалась. Тогда Ангел Господень поднял сверка-ющее копьё и с силой метнул в Змея Горыныча. Удар был подобен грому. Змей Горы-ныч вздрогнул, и, застыв на мгновение, стал падать.
Мой страх отступил, Змей был повержен. От радости я стала кричать: «Ура!», под-прыгивать и хлопать в ладоши. Но вдруг поняла, что Горыныч вместе с Бабой Ягой падает на меня. Я попыталась убежать, но не могла сдвинуться с места. Ужас охватил меня, и я закричала.
Кричала до тех пор, пока не поняла, что меня кто-то сильно трясёт. Я открыла глаза и увидела перед собой маму, которая испуганно смотрела на меня. Немного опомнив-шись, я поняла, что нахожусь дома в своей кровати. По моему лицу стекал пот, и глаза были полны страха и слёз.

— Лиза! Тебе приснилось что-то страшное? — спрашивала меня мама. — Да, про-снись же ты, наконец!

Сообразив, что мне ничего не угрожает, я понемногу успокоилась и только потом дала волю слезам. Вволю поплакав на маминой груди, успокоилась и спросила:

— Мамуля! Когда к нам приедет отец Николай?

— Обещал к обеду.

— Мамуля! — взмолилась я. — Можно я тебе всё потом расскажу, когда поговорю с батюшкой?

— Хорошо, — согласилась мама, и, видя, что я успокоилась, хотела уйти, но я оста-новила её:

— Мама! Я обещала научиться варить уху и угостить батюшку, когда он приедет к нам в гости. Но совершенно забыла об этом! Батюшка обязательно вспомнит и будет сильно огорчён, если я не сдержу своего слова. Ты поможешь мне?

— Ну, конечно, — улыбнулась мама. — Только в таком случае нам надо поторапли-ваться. Давай-ка вставай, умывайся и прочитай утреннее правило, а после завтрака мы будем готовить уху.

— А рыба у нас есть?

— Как же без рыбы? Батюшка ведь мяса не ест, поэтому рыбу я купила ещё вчера,

— сказала мама и вышла из комнаты.

Ответ мамы обрадовал и совершенно успокоил меня. Я откинула одеяло и хотела, как обычно, соскочить с кровати, но резкая боль в боку остановила. Я подняла ночную рубашку и обнаружила на боку большой синяк. В моей голове всё перепуталось. Я не могла понять, откуда он появился, если всё, что со мной произошло, было только сном, но раздумывать долго не стала. Я встала и сделала всё, о чём говорила ей мама.
  После завтрака мы приготовили замечательную уху и стали дожидаться отца Ни-колая. Он приехал, как и обещал, к обеду. Обед прошёл шумно и весело. За столом де-лились новостями, не забывая нахваливать вкусный суп. Я скромно сидела рядом с ба-тюшкой и делала вид, что эти похвалы не имеют ко мне никакого отношения, но мне, конечно, было очень приятно.
Закончив обед, все поднялись, и, поблагодарив Бога, стали выходить из-за стола.
Я совершенно не обиделась на то, что батюшка не похвалил лично меня. В Церкви не хвалят за хорошо сделанное дело, потому что все и так должны на совесть исполнять порученное им, а также потому, что человек от похвалы может возгордиться. А что мо-жет быть хуже и опасней, чем гордыня?
Довольная тем, что всё так хорошо разрешилось, я попросила батюшку поговорить
с ним наедине. Мы удалились в детскую, и там я рассказала обо всём, что со мной произошло. Отец Николай внимательно выслушал рассказ и после некоторого раздумья сказал:

— Это предупреждение тебе, Лиза. Взрослея, ты начинаешь думать, что сама всё знаешь и умеешь. На самом деле в жизни тебе ещё не раз встретится такое, что внешне кажется добром, а в итоге приводит к плачевным результатам. Тебе ещё многому предстоит научиться. И, чтобы делать меньше ошибок, в первую очередь надо слушаться родителей, потому что у них большой жизненный опыт, и они уберегут тебя от таких оплошностей. Помни, что Господь сказал: «Почитай отца твоего и матерь твою, чтобы хорошо тебе было, и чтобы ты долго прожил на земле»! Ты меня поняла, Лиза? — спросил он и улыбнулся.

— Да, — ответила я и, улыбнувшись в ответ, обняла батюшку.

— Вот и весь мой рассказ, — закончила Лиза.

Услышав последние слова Лизы, ребята дружно зашумели, высказывая свои впечат-ления от её сна. Один старец молчал и внимательно смотрел на детей. Его очень радо-вало то, что не было равнодушных. Он хорошо знал, что равнодушие может убить любое доброе дело. И не только дело, но даже и стремление совершить его. Отец Николай понимал, что время, которое ребята провели в монастыре, не было потрачено впустую. Успокоив шумное собрание, старец обратился к детям с последним словом:

— У меня к вам одна просьба: не забывайте том, чему должны учить каждого из вас эти видения. Договорились? — спросил он.

— Договорились! — шумно ответили дети.

Услышав эти слова, старец поднялся, осенил всех крестным знамением и пошёл в лес:

— Отче! — отчаянно закричала Катя. — А как же мы?

— Я всегда буду рядом, — улыбаясь ответил старец, и скрылся в лесной чаще.

— Ты раньше встречалась с этим старцем? И почему ты называла его отцом Николаем? — спросил отец Пётр.

— Да это же святитель Николай-угодник, отец Пётр. Мы ему помолились, он и пришёл на помощь, — улыбаясь, ответила Маша.

Отец Пётр стыдливо почесал затылок, но так и не нашёлся, что сказать по этому по-воду.
Дети ещё несколько дней находились в монастыре, но всему приходит когда-нибудь
конец. Пришёл конец и их паломничеству. Они настолько уже привыкли к раннему подъёму, к работе и к постоянным службам, что им казалось, что так было всегда. Они престали уставать на работе и богослужения уже не казались им очень долгими и скучными. Каждый из них знал, что они делают на службе и зачем туда ходят, поэтому расставание с монастырём было несколько грустным.
  Вечерняя служба проходила как обычно. Служил сегодня отец Трофим, а батюшка исповедовал прихожан. По случаю субботы в храме было много желающих исповедаться. Они выстроились в очередь и выслушали молитвы перед исповедью. Как только ба-тюшка закончил читать молитвы, обернулся к прихожанам и первым на исповедь при-гласил Юру. Юра, спрятавшийся в толпе за спинами прихожан, хотел видимо отдалить насколько это возможно момент исповеди, поэтому приглашение батюшки застало его врасплох. Он удивился этому приглашению, испугался его, но отказаться не было никакой возможности, поэтому, опустив голову и заметно волнуясь, подчинился и пошёл навстречу батюшке. Юра подошёл к отцу Николаю и остановился в нерешительности. Помолчав несколько секунд, начал, заметно заикаясь, о чём-то тихо говорить. Вся его согбенная фигура говорила о том, что он очень волновался. Батюшка, склонив голову к говорящему юноше, внимательно слушал, не перебивая его. По мере исповеди Юра стал потихоньку распрямляться. Батюшка, слушая, задавал иногда какие-то вопросы, на которые Юра тут же давал ответы. Было очевидно, что его душа мало-помалу раскрывается и очищается, так как Юра в какой-то момент своей исповеди начал потихоньку плакать. Слёзы текли из его глаз, но Юра не прекращал своего рассказа. Прихожане, невольно следившие за этой исповедью, видели, как по мере продолжения исповеди фигура юноши распрямляется всё больше и больше, а лицо его заметно светлеет. Наконец, Юра закончил свою исповедь, всё так же продолжая плакать. Теперь настал черёд батюшки. Никто, кроме Юры, не мог слышать его слов, но было видно, как их живительная сила действует на него. Сначала он прекратил плакать, а затем стал с интересом слушать отца Николая, задавая иногда какие-то вопросы, а иногда даже улыбаясь. Исповедь длилась не менее часа, но ни один из прихожан не выразил своего неудовольствия, так как все прекрасно понимали, что для дальнейшей судьбы юноши означает эта первая в его жизни исповедь. Когда батюшка отпустил Юре грехи и тот вернулся к ребятам, они были удивлены произошедшим в нём разительным переменам, а главное тому, что произошло с его взглядом. «Глаза — зеркало души», — говорят мудрые люди. То же самое можно было сказать и о глазах Юры. Из его взгляда исчезли настороженность, презрение, жестокость и вызов, которые так отталкивали от него всех ребят. Они исчезли, и сейчас в его взгляде ясно читалось одно дружелюбие. Его глаза источали радость и покой. О чём говорили Юра и отец Николай, так и останется тайной, но то, что их разговор принёс юноше пользу, было видно невооружённым взглядом. Было очевидно, что эта исповедь освободила сердце Юры от какого-то тяжкого и вредоносного груза, который угнетал не только самого подростка, но и всё его окружение. Именно этот видимый результат и явился той причиной, по которой все ребята захотели исповедаться
и встали в общую очередь, хотя до этого ни один из них не выражал желания, по крайне мере вслух, сделать это. В этот вечер исповедовались все. Впервые в жизни исповедовались осознанно и по своему желанию.
На воскресной литургии все ребята причастились. Проповедь, в которой отец Нико-
лай объяснял смысл прочитанного сегодня отрывка из Евангелия, он закончил следу-ющими словами:

— Братья и сёстры! Я хочу обратить ваше внимание на один очень печальный пара-докс из жизни людей. Абсолютно все люди на земле в той или иной мере заботятся о чистоте своего тела и о его здоровье. По нескольку раз в день моют руки, ходят в баню, опасаясь, что грязь может попасть в организм и занести туда какую-нибудь заразу. И, если человек всё-таки не убережётся и заболеет, он тут же бежит к врачу, принимает различные лекарства и может потратить огромные деньги для того, чтобы излечиться. Делает ли он то же самое по отношению к своей душе? Понимают ли люди, что, совер-шая какой-нибудь грех, они заносят заразу в свою душу? Заботятся ли они о чистоте души, а значит и о её здоровье? Если кто-нибудь и заботиться об этом, то только тот, кто верит в Бога. А теперь зададимся простым вопросом: что является тем средством, которое очищает душу человека от скверны греха? Ответ вы прекрасно знаете — это исповедь. А причастие — это то лекарство, которое лечит раны, нанесённые грехом. Именно поэтому призываю вас не забывать об этом и исповедоваться, и причащаться, чтобы очистить душу и излечить те раны, которые сумел нанести ей грех. Храни вас Господь! — завершил батюшка свою проповедь.

Дети ещё несколько дней находились в монастыре, но всему приходит когда-ни-будь конец. Пришёл конец и их паломничеству. Они настолько уже привыкли к ранне-му подъёму, к работе и к постоянным службам, что им казалось, что так было всегда. Они престали уставать на работе и богослужения уже не казались им очень долгими и скучными. Каждый из них знал, что они делают на службе и зачем туда ходят, поэто-му расставание с монастырём было несколько грустным. Все по очереди прощались с батюшкой и монахами, и только Лиза оставалась в стороне от других. Когда батюшка, наконец, попрощался со всеми ребятами, она подошла к нему и попросила благословения. Получив его, Лиза с улыбкой посмотрела на батюшку и спросила:

— Батюшка! А вы, случаем, не собираетесь приехать в наш город?

— Собираюсь, — ответил ничего не подозревавший батюшка.

— А к нам в гости зайдёте? — спросила девочка.

— Постараюсь, — задумчиво согласился отец игумен.

— Заходите, пожалуйста, обязательно. — попросила Лиза.

— Почему же обязательно? — удивился отец Николай.

— Я научусь варить уху и угощу вас обедом, — с улыбкой пояснила Лиза.

— В таком случае, зайду непременно, — заулыбался отец Николай.

Слышавшие этот разговор дети и монахи дружно рассмеялись. Вот так видения, порой, и становятся явью.